Они вышли на засыпанный песком разводной мост и остановились.
      Ворота не открылись, дальше они идти не могли и Шарп с Фредриксоном, тяжело дыша от бега с нагруженной весом Харпера телегой, только стояли и смотрели вверх на озадаченное лицо на стене.
      Фредриксон что-то крикнул часовому по-французски, тот что-то ответил, а Харпер, опасаясь мушкетного выстрела, тяжело застонал. Кровь на его груди уже засохла коркой.
      — Он спрашивает, — зашептал Фредриксон Шарпу, — не американцы ли мы.
      — Да! — закричал Шарп. — Да, да.
      — Ждите! — и голова часового исчезла.
      Шарп повернулся и посмотрел на дорогу, идущую к мосту через гласис. Он вгляделся в то место, где возле деревьев стояли крестьяне, и среди елей угадывались передки орудий.
      — Это американцы обслуживают пушки? — он тоже говорил шепотом.
      Фредриксон пожал плечами.
      — Может быть.
      Шарп повернулся обратно, на деревянном мосту его сапоги издали глухой стук. Справа и слева был затопленный ров. Ров, наполняемый водой из мельничного ручейка казался мелким, но и он казался непреодолимым препятствием для того, кто собирается штурмовать крепостную стену.
      Слева от Шарпа раздался громыхнули пушки, выплюнув пламя и дым в сторону фрегата, который уже позади Кап Ферра. Битва превратилась в дуэль на большой дистанции, капитан Грант дразнил форт и, вне всякого сомнения, проклинал морских пехотинцев за опоздание.
      — Что там делает проклятый лягушатник? — шепотом прорычал Харпер.
      — Видимо, пошел за офицером охраны? — высказал догадку Шарп. Харпер дрожал. Солнце на западе уже заходило, вечерний холод обещал ночной морозец, а ирландец был до пояса раздет.
      — Уже недолго, — сказал Шарп, и эти слова скорее не успокоили, а добавили волнения.
      Вдруг лязгнул и заскрипел засов, затем на землю грохнулся поперечный брус, вытащенный из скобок.
      — Иисус! — издал возглас Фредриксон удивленный тем, что сработала их уловка, придуманная в такой спешке.
      — Ждите моей команды, — тихо сказал Шарп, увидев, как под коркой застывшей крови напряглись мускулы Харпера.
      Петли на воротах заскрипели как душа в адских муках. В двух сотнях ярдов лейтенант Минвер увидел открывающиеся створки и приготовился.
      — Давай, — сказал Шарп.
      Французский часовой был готов помочь раненому. Он и сам был ранен, нога была в гипсе, и он жестом указал на нее, объясняя свою медлительность при открывании ворот.
      Харпер, скатившись с телеги, не видел ни гипса на его ноге, ни обнадеживающей улыбки на его лице, он видел лишь вражеский мундир, человека, закрывавшего двери, которые должны быть распахнуты. Харпер встал со штыком в руке и француз издал лишь ужасный вздох, когда полуметровое лезвие вонзилось ему в живот. Шарп успел увидеть кровь, хлынувшую на землю, и навалился всем телом на полуоткрытые ворота.
      Харпер вытащил штык и оставил часового истекать кровью и дергаться на разводном мосту. Он пнул мушкет в ров, затем вытащил из телеги свое семиствольное ружье. Фредриксон с саблей в руке медленно потащил пустую телегу в проход. Никто их не заметил, никто не поднял тревогу, они застали гарнизон врасплох.
      Шарп открыл двери. Винтовка висела на плече, в руке палаш и каждое мгновение он ожидал тревожного крика или мушкетного выстрела, но трех стрелков еще не обнаружили. Они улыбнулись друг другу, не веря в успех, затем по ушам ударил звук пушечного залпа по «Сцилле». Харпер поднял свое семиствольное ружье.
      — Пойду научу ублюдков стрелять из пушек.
      — Сержант! — позвал Шарп, но Харпер уже бежал через внутренний двор с ружьем наперевес.
      От дюн донесся звук выстрела, и в то же время сверху над Шарпом рявкнули два мушкета. Он понял, что на крышах, должно быть, засели другие часовые, увидевшие приближение лейтенанта Минвера и его людей, и Шарп заметил путь на стены. Справа от него находился дверной проем, и Шарп бросился туда.
      Он оказался в караульном помещении. На отполированной деревянной мушкетной стойке стояло восемь мушкетов. Возле чадящего камина стоял стол, заваленный игральными картами. Шарп пролез через арку на другой стороне комнаты и, сменив палаш на винтовку, бросился вперед.
      Он слышал над собой стук шомполов. Лестница повернула направо, и вдруг всего в десяти футах над Шарпом на звук шагов по лестнице повернулось лицо с усами. Шарп спустил курок винтовки и человека отбросило назад. Опять пролилась кровь.
      Движение слева от Шарпа заставило его резко повернуться. Еще один человек отчаянно пытался вытащить шомпол из длинного дула мушкета, а затем, видя, что не успевает, поднял ружье.
      Шарп бросился ничком и перекатился вправо.
      Грохнул выстрел и шомпол, который мог проткнуть Шарпа как вертел цыпленка, улетел во внутренний дворик, лязгая по каменной кладке.
      —  Non!Non! — попятился назад француз, видя как невредимый Шарп поднимается с камней с палашом в руке.
      —  Non! — часовой бросил мушкет, поднял руки, и Шарп, приняв его капитуляцию, на всякий случай перебросил его через стены в заполненный водой ров. Стрелки Минвера были уже близко, их ранцы, фляги, ножны и пороховые рожки тряслись при беге. Самые быстрые были приближались к гласису.
      Шарп пошел на звук пушек форта. Он видел пустую стену, на которой стояли молчаливые холодные орудия. На краю стены стояла маленькая башенка, всего лишь наблюдательный пост, а вот за ним был полукруглый бастион с которого открывался залив Аркашон и откуда и доносились выстрелы тяжелых пушек. Французские канониры, оглушенные и ослепленные залпами собственных орудия, все еще не заметили резни возле ворот. Они перезаряжали свои пушки, занятые лишь фрегатом, который осмелился бросить им вызов.
      Вдруг раздался громкий крик. Шарп повернулся. Канониры, сбив ритм, повернулись посмотреть на то, что прервало их работу.
      Патрик Харпер вопил так, будто хотел заглушить их пушки, так как кричат на параде, отдавая команду батальонам строиться, и канониры в изумлении уставились на гиганта, который, казалось, держал в руках маленькую пушку.
      — Ублюдки! — прокричал Харпер и выстрелил из семиствольного ружья. Полудюймовые пули вылетели из ружья в сторону команды крайнего орудия слева. Два человека упало, а Харпер положил свое огромное ружье на землю, снял с плеча винтовку.
      — Патрик! — Шарп увидел на крыше бараков француза, который встал на колено и целился из карабина.
      Харпер повернулся, посмотрел вверх и побежал.
      Французский офицер, командовавший орудийной батареей, уставился на окровавленного здоровяка, затем на Шарпа, и стрелок увидел выражение изумления на его бледном лице. Фредриксон с саблей в руке бежал через внутренний двор не заботясь о французе с карабином на крыше бараков, и призывал канониров сдаться.
      Французский офицер сделал такое движение, будто прогонял приснившийся кошмар, и крикнул своим людям оставить орудия и взять карабины, стоящие рядом с амбразурами. Шарп вспомнил, что французские канониры носят длинноствольные карабины, и крикнул Фредриксону, чтобы тот укрылся, а затем увидел, как француз на крыше бараков поменял цель.
      Шарп бросился прочь, поняв, что эта цель — он сам. Он успел заметить отблеск огня в окружении дыма и услышал, как свистнула карабинная пуля. Еще бы полдюйма, и он покойник, убитый кусками черепа, влетевшими в мозг, но вместо этого его всего лишь оглушен, ошеломлен, у него потемнело в глазах, и, повернувшись, он упал на каменную кладку стены, услышав, как лязгнул о булыжники его палаш. Шарп почувствовал себя так, будто получил по лицу раскаленной кочергой и к тому же ничего не мог видеть.
      Приступ боли пронзил его голову и выдавил стон изо рта. Слепота заставила его запаниковать, а головокружение не давало встать на ноги. Он сполз по стене и почувствовал на языке привкус крови. Шарп вслепую пытался нашарить на камнях свой палаш, однако напрасно.
      Он повернул голову налево, на звук команды по-французски, но не видел ничего. Карабины стреляли. Над головой снова просвистела пуля, еще одна расплющилась об стену перед ним, затем раздался звук винтовки Бейкера*, звук, который Шарп слышал до этого миллион раз, и справа от себя услышал топот сапог стрелков, вбежавших во внутренний двор. Снова пальнула винтовка Бейкера, крик, и опять пуля стрелка нашла себе жертву, затем Фредриксон прокричал приказы.
      Залп на мгновение разогнал закатную тьму, рассыпав снопы искр из винтовочных стволов, затем половина зеленых курток прошла вперед, вторая половина прикрывала товарищей, выставив стену из длинных штыков, Шарп услышал радостные восклицания и понял, что они взяли форт. Но он ослеп.
      Шарп медленно поднял руку к гудящей голове и попробовал приоткрыть правый глаз рукой. Он оттер с глаза кровь и увидел проблеск света. Его глаза были залиты кровью, полностью залиты. Шарп поплевал на грязную руку, оттер запекшуюся на глазе кровь и смутно разглядел людей Фредриксона, штыками очищающих обращенный к морю бастион от французов. Поняв, что может видеть, он почувствовал огромное облегчение. Майор видел врагов, прыгающих с амбразур вниз, бросающих форт и пушки, и залп со «Сциллы», стрелявшей полтора часа, отвлекая внимание от стрелков на западной стене, увидел тело, упавшее на брусчатку внутреннего двора и истекавшее кровью как дырявый бурдюк для вина.
      — Спустить флаг! — прокричал Шарп. Он стоял на четвереньках, кровь сочилась через его рубашку и кровь снова полилась на глаза. — Спустить флаг.
      Лейтенант Минвер, услышав его, перерубил фал и французский триколор упал вниз. «Сцилла» перестала стрелять.
      — Закрыть ворота! — снова отдал приказ Шарп, и от крика его голову снова пронзила боль. Он потряс головой, пытаясь прогнать боль, но она пульсировала перед глазами.
      С юга раздался громкий звук залпа, Шарп, повернул голову, болевшую от каждого движения, увидел клуб дыма из леса.
      — Капитан Фредриксон! Капитан Фредриксон!
      Фредриксон вскочил на стену, перепрыгивая через три ступеньки.
      — Иисус! Он наклонился над с Шарпом и попытался стереть кровь с его лица, но Шарп, все еще стоя на четвереньках, отмахнулся. — Роту Минвера на стены. Вы со своими людьми и успокойте те чертовы американские пушки. Он видел, что Фредриксон медлит. — Давай же!
      Фредриксон ушел, и Шарп, боль в голове у которого стала просто ужасной, осознал, что «Сцилла» задробила огонь и что полевые пушки прекратили канонаду. Он отошел от стены, закрыл свой видящий глаз. Он взял форт.
 
      Корнелиус Киллик хотел бы схватить Николя Леблана за шею и свернуть ее к чертям.
      Это был порох с фабрики Леблана, из Сен-Дени близ Парижа; там смешивали калиевую селитру с угольной пылью и серой, чтобы сделать порох.
      Корнелиус Киллик никогда не слышал о Николя Леблане, но американец знал, что такое порох, и как только пушки выстрелили, понял, что французский порох пригоден только для фейерверков на 4 июля. Селитра была плохого качества, но Киллик этого не знал, однако понял это, как только пушки вместо громкого выстрела всего лишь кашлянули. Он зарядил пушки также как и свои, так, как если бы заряжал их своим порохом, но ему следовало поднять прицел чтобы скомпенсировать плохое качество пороховых зарядов.
      Он всего немного поднял стволы орудий, зная, что первые выстрелы, сделанные из холодных стволов, всегда идут низко, но даже не догадывался, что так низко. Первый залп картечи, вместо того чтобы врезаться в моряков-красномундирников, ударил в песок. Несколько картечин срикошетировали, но Киллик не видел, чтобы хоть кто-то упал.
      Киллик выругался. Неприятностей прибавилось. Должно быть, ублюдки знали, что их ждут. Он видел, как первые красномундирники подошли минут десять назад и хотел, чтобы они прошли, ничего не заподозрив, но они выстроились у опушки, и Киллик, устав ждать, дал по ним залп. И промахнулся. Он снова выругался.
      Его люди прочистили стволы, зарядили их снова и вернули откатившиеся пушки на позиции. Выстрелил британский мушкет и Киллик услышал, как пуля прошуршала сквозь сосны. Потом раздалось множество выстрелов из-за кустов на опушке и мушкетные пули ударились в песок или в деревья и усыпали канониров сосновой хвоей.
      Киллик отбежал влево. Если морские пехотинцы захотят атаковать его, им придется пройти здесь, через деревья, а в закате их красные мундиры будут плохо заметны. Он скомандовал команде крайнего левого в батарее орудия развернуть пушку и прикрыть это направление, затем вгляделся в надвигающуюся темноту, однако ничего не увидел.
      Корнелиус Киллик нервничал. Его люди тоже. Это была не та война, к которой он привык. Война Киллика была там, где ветер давал преимущество лучшему, а мертвые уходили в искупительное море. В этой же долине было полно тенистых мест, где враг мог прятаться, подкрадываться, исподтишка нападать и убивать.
      Хрустнула ветка, он обернулся, но это была Мари из деревни, смотревшая на него большими беспокойными глазами.
      — Иди домой, — рявкнул Киллик.
      — Форт, — повторила Мари.
      — Что с ним? — Киллик посмотрел на тени, которые могли бы выдать приближение врага.
      — Флага на форте нет, — сказала Мари.
      — Сбит выстрелом, — сказал Киллик, и оставил без внимания слова девушки потому, что увидел клубы дыма и затем услышал выстрелы мушкетов. — Иди домой, Мари! Домой!
      Кто-то из команды «Фуэллы» выстрелил в ответ из французского мушкета, множество которых было продано Америке. Если только ублюдки покажутся, думал Киллик, то шесть пушек быстро выпустят им кишки. — Лайам! Лайам! — закричал Киллик.
      — Сэр?
      — Ты что-нибудь видишь? — Киллик побежал к своей батарее.
      — Только один чертов дым. Ублюдков не видно, прячутся.
      Солдат бы знал, что делать в такой ситуации, думал Киллик. Может быть послать людей в рощу с абордажными саблями и мушкетами, но что это даст? Они просто станут мишенями для мушкетов британцев. Возможно, еще один залп из пушек расшевелит ублюдков.
      — Лайам! Поднять прицел выше и стреляй!
      — Сэр!
      Провернулись медные винты, поднимающие орудия, фитили поднесли к запальным отверстиям и огонь побежал к крупнозернистому пороху зарядов, выплюнувших картечь в подлесок на лужайке. Пронзительно закричали и вспорхнули с деревьев птицы, но это был единственный видимый результат залпа.
      Над лужайкой клубился дым. Здравый смысл подсказывал Киллику, что сейчас самое время бежать вперед. Он потерял свое главное оружие — внезапность, и рисковал потерять больше, но был не из тех людей, которые смиряются с поражением. Возможно, ублюдки уже ушли. Не было мушкетных выстрелов, ни передвижений морских пехотинцев, не было вообще ничего. Или же, ошеломленные и искромсанные картечью, трусливые ублюдки просто убежали. Киллик облизал засохшие губы, обдумываю неожиданную мысль, и решил, что это вполне может быть так.
      — Мы побили тех ублюдков, парни!
      — А этих ублюдков вы не побили!
      Киллик резко повернулся и застыл. Позади него стоял одноглазый человек и глядел на него, как черт из преисподней. Капитан Вильям Фредриксон перед боем всегда снимал повязку с вставного глаза и вынимал искусственную челюсть, и их отсутствие придавало его и без того ужасному лицу просто адское выражение, как у покойника, поднявшегося из могилы. Голос этого офицера, как заметил ошеломленный Киллик, был странно любезным, пока за ним из-за деревьев не стали появляться стрелки в зеленых куртках с винтовками в руках и надетыми на винтовки длинными, штыками-байонетами.
      Киллик положил руку на рукоять пистолета, и одноглазый человек покачал головой.
      — Я буду вынужден застрелить вас, хотя испытываю симпатию к вашей Республике.
      Киллик выразил свое мнение к симпатии Фредриксона одним коротким и выразительным словом.
      — Превратности войны, — сказал Фредриксон. — Сержант Росснер! Мне нужны пленники, а не покойники!
      — Сэр! — стрелки, подошли к американцам с тыла столь неожиданно, что не дали команде «Фуэллы» ни единого шанса. Догерти обнажил шпагу, но штык Тейлора прикоснулся к горлу ирландца, а дикий взгляд стрелка сказал лейтенанту, что саблю лучше бросить. Догерти и бросил. Некоторые из команды «Фуэллы», не имея возможности отступить к лужайке, которую прикрывали морские пехотинцы, бросили оружие и побежали спасаться вместе с испуганными крестьянами.
      — Кто вы, черт побери! — спросил Киллик.
      — Капитан Фредриксон, Королевские американские стрелки. Предлагаю вам отдать мне вашу шпагу.
      Киллик сквозь зубы сказал ему, что сделать с таким предложением, и Фредриксон улыбнулся.
      — Я сохраню ее для вас. Вы здесь командуете?
      — А что если я?
      Вызывающее поведение Киллика лишь сделало Фредриксона еще более любезным.
      — Если вы желаете подраться с моими парнями, то я уверяю вас, они только этого и ждут. Они воевали шесть лет, и единственная радость, которую им предоставила армия, это возможность обобрать мертвые тела.
      — Дерьмо, — сказал Киллик.
      Драться уже и не было возможности, стрелки уже отгоняли его людей от орудий. Один из ублюдков в зеленой куртке, тот самый, который взял в плен Лайама Догерти, складывал звездно-полосатый флаг в пакет. Некоторые из его людей, видел Киллик, были уже далеко с крестьянами, но они оставили свое оружие, так что их уже нельзя было взять в плен как солдат. Корнелиус Киллик почувствовал беспомощность моряка, принужденного воевать не на море. Он мог только рыдать от злости, беспомощности и стыда, видя как спускают его флаг. Однако, цепляясь за остатки достоинства, он вынул саблю из ножен и эфесом вперед подал ее Фредриксону.
      — Если бы вы сразились со мной на море…, - начал Киллик.
      — … то я был бы вашим пленником, — любезно закончил предложение Фредриксон. — И если вы дадите мне слово, что не попытаетесь сбежать, то можете оставить свою шпагу.
      Киллик почтительно вложил шпагу обратно в ножны.
      — Я даю вам слово.
      Фредриксон достал серебряный свисток из петли на перевязи и свистнул шесть раз. — Я дал знать наших водоплавающим друзьям, что мы сделали за них их работу. Он открыл мешочек и достал оттуда повязку на глаз и вставную челюсть. — Извините меня за мой туалет. Фредриксон приладил на глаз повязку. — Теперь мы можем возвращаться.
      — Возвращаться?
      — В форт, разумеется. Как своего пленника, я заверяю вас, что обращаться с вами будут как с джентльменом.
      Киллик уставился на стрелка, чье лицо даже с повязкой на глазу и вставной челюстью было очень убедительным. Корнелиус Киллик ожидал, что британский офицер — это напыщенный трус, грациозный, с изысканными манерами и утонченной речью, и был потрясен, столкнувшись лицом к лицу с человеком, столь твердым и уверенным в себе. — А вы даете мне слово, что будете обращаться как с джентльменом?
      Фредриксон нахмурился, как будто вопрос обидел его.
      — Даю вам слово как офицер, — он вдруг улыбнулся. — Не могу сказать про еду, но вот вино будет без сомнения, в изобилии. Это ведь, в конце концов, Медок*, а урожай в этом году был приличный, я полагаю.
      — Сержант! Он жестом извинился перед Килликом за то, что так резко прервал разговор и отвернулся. — Оставьте пушки водоплавающим! Возвращаемся в форт.
      — Есть, сэр!
      Корнелиус Киллик, надеявшийся, что на суше он окажется также удачлив как и на море, нарвался на стрелка, и все что смог противопоставить, это зажечь сигару. Он успокаивал себя тем, что ему, моряку, совсем не позорно потерпеть поражение на берегу, но все равно было обидно. Боже, как же ему было обидно!
      Аркашон, в котором на мели лежала «Фуэлла», пал.
 
      Анри Лассан, видя своих людей запертыми в угол бастиона, осознал, что с вторгнувшимися в форт солдатами в зеленых куртках с длинными блестящими байонетами драться бесполезно.
      — Прыгайте! Прыгайте! — он указал на полосу песка под бастионом, нанесенного ветром к стенам форта. Здесь, со стороны моря не было заполненного водой рва, прилив был гораздо лучше любого рва, и поэтому его люди, прыгая из амбразур, тяжело падали на песок. Лассан прыгнул и пожалел о своих оставленных книгах, затем в ушах засвистел ветер и он упал на землю. Двое его людей вывихнули лодыжки, но с помощью своих товарищей уже были за дюнами, и Лассан повел своих людей к северу. Пара пуль полетела им вслед, но прозвучала команда прекратить огонь.
      Крепость сдалась не морским пехотинцам, а зеленым курткам, и Лассан гадал, как они смогли подойти так тихо и незаметно, и как они прошли мимо стражи, но это были бесполезные раздумья, ибо он свою задачу не выполнил.
      Он потерял форт Тест-де-Бюш, но все еще был способен расстроить их планы. Он думал, что они пришли за шасс-маре и Лассан, спотыкаясь на вязком песке, должен теперь пойти в Ле-Моле и сжечь все лодки.
      Ночью пошел дождь. Тропа вела через дюны, мимо выброшенных рыбачьих сетей и корпусов сгнивших лодок. Рыбацкая деревня лежала в двух милях к северу и Лассан уже видел частокол матч и рей там, где он приказал шасс-маре встать на якорь. Владельцы лодок в основном жили прямо на борту, ожидая, когда смогут вернуться к своим торговым делам.
      Дым от пушечных выстрелов сдувало туда же, куда и направлялся Лассан, к северу. Начинался прилив. Маленькие волны набегали на отмель, где изобиловали мидии и устрицы. Больше ему не принесут корзину раков и перестанут сплетничать о ценах на рынке Аркашона или шепотом, с притворным восторгом, рассказывать о подвигах американского капитана. Лассан гадал, что же случилось с Килликом, но это тоже было бесполезно, поскольку форт Тест-де-Буш все-таки потерян. У комендант Анри Лассан на поясе висела сабля, за поясом заткнут пистолет, и у него есть неотложная задача и он направился на север в сгущающуюся тьму, чтобы выполнить ее.
 
      А в Ле-Моле взбунтовались экипажи шасс-маре. Они собрались рядом с белым зданием таможни, не действующим из-за долгих лет британской блокады, но в котором по-прежнему обитали два человека в военной форме, приоткрывших тяжелую дверь, чтобы послушать, что происходит снаружи. Позади экипажей шасс-маре стояли колья, ограждавшие место, где устриц очищали от раковин, и где постепенно протестующий шепот переходил в гул разъяренных голосов. Их корабли были единственным средством существования. Без кораблей они будут голодать, их жены и дети тоже будут голодать.
      Люди Лассана, смущенные, опустили глаза в землю. На фасаде здания таможни горели факелы, отбрасывая красные блики на озлобленные лица. Шел дождь. Лассан, справедливый и добрый человек, поднял руки.
      — Друзья мои! — он объяснил зачем британцам лодки, что они с их помощью хотят построить мост чтобы переправить свою армию к северу в Адур. — Что тогда будет с вашими женами? С детьми? Скажите мне?
      Наступила тишина, слышался только шум прилива и капель дождя, шипящих в огне факелов. На лицах читалось недоверие. Лассан знал, что французское крестьянство не любило свою армию из-за того, что Император издал указ по которому, армия могла забирать у них продовольствие без оплаты. Лассан сам не следовал этому приказу, но за это платил из собственного кармана. Некоторые его люди знали об этом, знали, что Лассан всегда был офицером по происхождению, но он ведь угрожал им голодом.
      — Англичане предлагают по двадцать франков в день, — выкрикнул какой-то голос из толпы, — по двадцать франков!
      Опять послышался нарастающий ропот и Лассан понял, что ему придется действовать силой, если он хочет выполнить свой долг. Он призвал к разуму, но разум был слабым оружием против алчности крестьян, поэтому ему придется быть беспощадным.
      — Лейтенант Жерар!
      — Сэр?
      — Сожгите лодки. Начинайте с южного причала!
      Его принялись освистывать, и он инстинктивно потрогал пистолет, но сержант взял его за локоть.
      — Сэр, — голос сержанта был печальным.
      Послышался скрип, затем еще раз. Это был скрип весел в уключинах, потом послышались всплески и Лассан сквозь тьму увидел на воде белые пятна. Он смотрел и наконец в свете факелов разглядел призрачные очертания шлюпок, выкрашенных в белый цвет.
      Пользуясь приливом, британцы вошли в залив, и Лассан, под насмешки селян, увидел моряков в синих мундирах с абордажными саблями в руках, высаживающихся на шасс-маре. Французы, приветствуя английское золото, зааплодировали.
      Лассан повернулся и пошел прочь.
      — Идем на восток, лейтенант.
      — Да, сэр.
      Анри Лассан с небольшой кучкой канониров зашагал прочь из деревни. Он пошел на южную оконечность залива Аркашон, а затем вглубь страны, в Бордо, чтобы доложить вышестоящему начальству о своем поражении, о том, что Аркашон потерян, а британцы захватили все лодки.