Прохода между стенами не было, он сгорел в огне, поэтому Шарпу придется вести людей через башенку. Противник это понимал, их мушкеты будут ждать тех, кто выйдет из узкой двери, но для страха тут не было места. Шарп увидел французского офицера с обнаженной саблей, тот вел своих людей по западной стене и Шарп понял, что надо первым добежать до башенки, и он побежал быстрее, сумка с патронами подпрыгивала на поясе. Майор влетел в дверь, погасив скорость об внутреннюю стену.
Фредриксон, оставшийся со стрелками, дал залп по взбирающимся по лестницам французам. С такого расстояния винтовочный огонь оказался просто смертоносным.
Морские пехотинцы добежали до башенки вслед за Шарпом и впрыгивали в дверь. — Давайте!
Он вышел из башенки и сразу в пяти ярдах от него первый ряд французов с криками и угрозами бросились на него.
У французов было преимущество в скорости. Они уже бежали, а Шарп только выбрался из тесной башенки. На секунду он почувствовал страх от вида стали, но со свистом взмахнул палашом, встречая атаку французов.
— В штыки! — крикнул Шарп тем двоим, которые уже выбрались из башенки на стены. Остальные морские пехотинцы толпились за ним, но Шарп знал, что надо освободить для них место. — Убьем их! — он прыгнул вперед, предвосхищая атаку французов. Французский офицер, невысокий человек с диким лицом, сделал выпад саблей. Сбоку от него стояли усатые великаны с байонетами.
Тяжелый палаш, настоящий тесак мясника, отбил мушкет в сторону. Сабля француза прошла мимо Шарпа и морской пехотинец инстинктивно ухватился за лезвие и закричал когда Брике, вытаскивая саблю, разрезал его пальцы до костей.
Шарп ударил ближайшего к нему солдата гардой и секанул лезвием офицера. Брике, заметив блеск стали, отшатнулся, но тут его в бок ударил байонет морского пехотинца, а палаш Шарпа чиркнул по шее, оборвав его надежды о славе.
Удар сапога, направленный Шарпу в пах, пришелся в бедро. Шарп вывернул палаш и двумя руками ткнул им вперед, где оказалось горло еще одного француза.
Еще один байонет попытался ударить Шарпа, на этот раз с другой стороны.
Вокруг него люди хрипели, пинались и рубили саблями. Он ощущал запах пота, чувствовал их дыхание, ему нужно было больше места. Громко выпалил мушкет, но было невозможно сказать, кто произвел выстрел, французы или британцы.
Французы, превосходя горстку британцев количеством, теснили их назад. Шарп, перед которым было не более полуярда, шагнул назад и с воинственным криком рубанул палашом вниз. Кто-то споткнулся, и Шарп ввернул лезвие в бок француза, который со стоном упал.
— Пехотинцы! — один морской пехотинец уже лежал, хрипя и кашляя кровью, но остальные двое переступили через него и кололи байонетами. За ними встали еще двое. Такому бою могло научить только тяжелое детство, такому не научат сержанты-инструкторы. Люди кусались, царапались и лягались, ощущая дыхание тех, кого они убивали.
Морское пехотинец переступил через труп капитана Брике и французский байонет ударил его в спину. Сразу же другой морской пехотинец, дико вопя, ткнул своим байонетом француза в лицо. Тела уже лежали, как баррикада, но морские пехотинцы пинками сбросили трупы в тлеющие руины и пошли вперед с мокрыми от крови штыками.
Шарп отталкивал французов назад лезвием палаша. Он видел глаза врага, и даже, сам того не подозревая, улыбнулся. Он делал выпады, парировал удары, снова колол, и каждое его движение было отточенным. Девятнадцать лет сражений готовили его к этому моменту.
Рядом с Шарпом грохнул мушкет и майор ощутил сильный удар в грудь. Французский лейтенант, с окровавленным лицом и мундиром, ворвался в первую шеренгу врага и полоснул гибкой тонкой сабелькой прямо в сторону лица Шарпа. Шарп отбил саблю и сам ударил офицера палашом по глазам. — Давай! Давай!
Они держались. На стенах уже находилась дюжина морских пехотинцев и французы, чью первую атаку отбили, опасались байонетов. Один из французов, видя, что путь закрыт, нырнул в полукруглую башенку, где ранее стояли тридцатишестифунтовые пушки. Остальные бросились вниз по рампе во внутренний двор.
Фредриксон привел двенадцать стрелков на середину южной стены и инструктировал их, будто они находились в тренировочном лагере в Шорнклиффе. Заряжай, целься, стреляй, заряжай, целься, стреляй и каждый залп попадал во французов, все еще пытающихся взобраться по лестницам на стены.
Французы на валу, слыша радостные крики товарищей, оказавшихся внизу, расступались перед Шарпом. Раз внутренний двор взят, нет нужды драться с этим диким стрелком, с лицом, закопченным порохом. Его глаза и оскаленные зубы блестели на фоне почерневшей кожи.
Шарп понимал, что сражение на стене подходит к концу потому, что обе стороны начали опасаться холодной стали. Ему надо было продолжать драться. Он прокричал морским пехотинцам продолжать атаку, переступил через тело лейтенанта, заколол французского сержанта и выдернул лезвие из тела, а морские пехотинцы бросились в брешь, умело втыкая штыки в тела французов.
С внутреннего двора зазвучали выстрелы. Раздался крик и грохот как из пушки, который сказал Шарпу, что в дело вступил Патрик Харпер.
Еще один залп дал Фредриксон.
Стены стали липкими от крови. Один морской пехотинец поскользнулся, и высокий француз добил упавшего одним ударом саперного топора. Это придало французам духу, и они насели на людей Шарпа с новой силой.
Шарп понял, что форт будет потерян, если не убить этого «лесоруба». Он ткнул в него палашом, палаш вошел между ребер, француз сжал лезвие руками, на пальцах показалась кровь, но он все еще стоял, а другой француз вцепился в лицо Шарпу. Байонет ткнул его в бедро, Шарп упал назад, потеряв палаш, он чувствовал дыхание француза, а его пальцы сжимались на шее Шарпа. Шарп лежал на спине, придавленный двумя врагами. Потом ему удалось встать на одно колено, и вцепиться в лицо человека, душившего его. Француз завопил, когда пальцы Шарпа вдавили его левый глаз.
Не было никакого военного искусства, не было приказов, только масса людей, старающаяся убить друг друга сталью, ногами, руками и зубами. Сержант морских пехотинцев, выкрикивая малопонятные слова, заколол байонетом одного из французов, навалившихся на Шарпа, и пнул другого в лицо. «Лесоруб», захлебываясь кровью, упал рядом с ними и двое других морских пехотинцев воткнули байонеты в его тело. Кто-то всхлипывал, кто-то кричал.
Шарп встал, выпустив палаш, и поднял топор с широким лезвием. Он поблагодарил сержанта-пехотинца, но тот не слышал, лишь колол и колол окровавленным байонетом.
Один француз прыгнул на пушечный станок, в линии французов образовалась брешь, Шарп, дико крича, взмахнул топором и заставил французов отойти на два шага.
На внутреннем дворе громыхнул взрыв и эхом начал отражаться от стен форта Тест-де-Бюш. Повалил дым.
Харпер повернул пушку и пальнул во французов, спустившихся со стен зарядом из камней, гвоздей и кусков свинца. Пушка отскочила на пять ярдов назад.
— Бейте их! — закричал Харпер.
Стрелки Минвера на северной стене начали стрелять во французов, оставшихся на внутреннем дворе. Несколько стрелков в поисках добычи на мертвых телах спрыгнули со стен, рискую переломать конечности.
Шарп поднял над головой топор, призывая к атаке, и опустил лезвие на кого-то, высвободил топор с потоком крови и снова пошел вперед.
Он уловил какое-то движение слева, присел, и человек, спрыгнувший с лестницы, наступил на спину Шарпа и повалился на морских пехотинцев. Один из них врезал французу по шее прикладом мушкета, убив как кролика.
Шарп повернулся, защищенный амбразурой, и увидел, что французы стреляют с дюн. На лестнице появилась чья-то голова, Шарп опустил на нее топор, услышал крик, затем зацепил лестницу за верхушку и столкнул ее вбок, раздался стук лестницы об землю.
— Сзади! — услышал он предостерегающий крик, Шарп нагнулся и байонет скользнул по его спине. Он ударил француза рукояткой топора в живот, отступил назад, развернул оружие и яростным ударом воткнул лезвие в ребра француза. Топор застрял.
Мушкет француза с примкнутым байонетом валялся у его ног. Шарп поднял его и начал орудовать так, как его учили много лет назад. Выпад, провернуть, вытащить, шаг вперед, выпад, повернуть, вытащить.
Он не помнил, приказывал ли что-нибудь. И если дико кричал — тоже не помнил. Он просто дрался, чтобы очистить стену от врага.
Опять его настигло странное ощущение, что весь мир вокруг него странным образом замедлился, люди двигались как куклы. Он один двигался быстро.
Француз с испуганным взглядом сделал выпад, Шарп отбил мушкет в сторону и воткнул свой байонет в живот француза, провернул, чтобы освободить его, и двинулся вперед. Другой француз взводил курок своего ружья и Шарп, не зная, заряжен ли его трофейный мушкет, нажал на спусковой крючок. К его удивлению, мушкет выстрелил и в горле француза образовалась кровавая дыра.
Выстрел проделал брешь в рядах французах. Опытный французский сержант увидел Шарпа и сделал выпад, но Шарп оказался проворнее, и своим байонетом зацепил руку сержанта, проткнув ее до костей, а морской пехотинец рядом с Шарпом, вонзил байонет в пах сержанта.
Шарп знал, что форт все еще мог быть потерян. Он знал только одно: эти липкие от крови камни надо защищать насмерть, что морские пехотинцы должны драться как одержимые, французов надо превзойти в ярости и уверенности, чтобы посеять в них ужас и победить их. Ужас является главным оружием в войне. И этот ужас здесь был, под крестом святого-драконоборца на флаге, развевавшемся над этим сражением.
Долгий протяжный крик раздался позади французов.
Шарп знал этот крик.
— Патрик!
Харпер, очистив внутренний двор от французов, забрался на стену, заполненную ранеными от выстрела пушки. Он со своей командой взбирался на стены с примкнутыми байонетами, и французы, атакованные с трех сторон, начали отступать.
Французы, прыгая на лестницы видели, что их страх оправдан. Они прокладывали себе путь вниз, крича тем, кто ждал их внизу, что поражение неизбежно. У одной лестницы сломалась перекладина, и шесть человек рухнули на песок.
Стрелки, посланные Фредриксоном на западную стену, очистили башенку и, наклонившись с амбразур, обстреливали лестницы. Капитан Палмер привел еще морских пехотинцев с северной стены.
— В атаку! — крикнул Шарп. Это было необязательно, ибо победа была очевидна. Морские пехотинцы отвоевали половину стены и теперь шли дальше и французы, увидев, что победа обернулась поражением, бросились к лестницам или просто прыгали в ров.
Харпер ткнул винтовкой с примкнутым байонетом, лезвие скользнула по бедру француза, и Харпер, повернув винтовку, врезал французу прикладом по челюсти. Он отпихнул его в сторону, проткнул штыком еще одного противника и увидел, что на стене не осталось врагов. Морские пехотинцы стояли перед амбразурами на коленях и стреляли в новобранцев под стеной. Капитан Палмер с красной от крови саблей стоял возле флагштока, который все еще стоял и на котором развевался флаг из красных рукавов.
— Боже, спаси Ирландию, — огромная грудь Харпера вздымалась, он сел на орудийный станок. Покрытое кровью лицо повернулось к Шарпу. — Бог мой.
— Да уж, — Шарп дышал как взмыленная лошадь, взглянул в сторону ворот, но там все было спокойно. Он посмотрел на странный мушкет в своих руках и бросил его. — Боже, — французы бежали прочь на север по дюнам. — Прекратить огонь! Не стрелять!
Стрелок, поискав среди тел, шагая по крови, принес Шарпу его палаш.
— Спасибо, — Шарп взял его. Он хотел улыбнуться, но на лице застыла дикая кровавая гримаса.
Форт удержали. Кровь ручьем стекала со стен.
Люди Брике бежали.
Большая атака на ворота также была отбита и атакующие теперь отступали. Если бы атака продлилась на пять минут дольше, всего лишь на пять минут, форт был бы потерян. Шарп знал это. Он вздрогнул при мысли об этом, затем посмотрел на окровавленное зазубренное лезвие своего палаша.
— Господи Иисусе.
Потом снова начали падать гаубичные снаряды.
Глава 17
Человек безостановочно рыдал. Взрывом ему оторвало правую ногу до самого бедра. Он звал маму, но ему было суждено умереть. Другие раненые, дрожа в грязном туннеле, который вел в лазарет, очень хотели бы, чтобы он замолчал. Капрал морских пехотинцев с проткнутым байонетом плечом вслух читал Евангелие. Все мечтали, чтобы он тоже заткнулся.
Одежда морских пехотинцев, вызвавшихся быть хирургами, насквозь промокла от крови. Они резали, пилили, перевязывали, им помогали легкораненые, удерживая смирно тяжелораненых, которым хирурги безжалостно ампутировали конечности, перевязывали артерии и прижигали плоть огнем, ибо они не знали, как еще остановить потоки крови.
Раненых французов под огнем гаубичных снарядов отнесли через мост из фашин, брошенных в ров атакующими, и оставили на дороге среди их убитых товарищей. Десять морских пехотинцев под охраной десятка стрелков бродили за воротами и подбирали вражеские боеприпасы. Французский полковник-артиллерист, видя, что раненые французы лежат снаружи форта, хотел прекратить огонь, но Кальве приказал продолжать. Двенадцатифунтовые орудия, стреляя крупной картечью, пытались отогнать сборщиков боеприпасов, но морские пехотинцы ложились среди тел и швыряли трофейные патронные сумки в дверной проем. Только когда они ушли, генерал Кальве приказал орудиям прекратить огонь и французы под белым флагом смогли пойти выносить раненых.
В самом форте около дюжины пленников согнали вниз в погреб, где уже находился капитан Майерон, двадцать убитых французов оставили на стенах. Один из них, лежа на остатках сгоревшего строения, внезапно взлетел на воздух, когда взорвались его боеприпасы. Запах паленого мяса смешивался с запахом крови и пороха. Те, кто видели это, говорили, что он подлетел как лягушка. Лучше смеяться, чем рыдать.
— Прощу прощения, сэр, — опять сказал Палмер.
Шарп затряс головой,
— Мы отогнали их.
— Я должен был заметить их, — Палмер был настроен обсуждать свою промашку.
— Да, вам следовало заметить их, — Шарп отмывал свой палаш в ведре с водой. Стрелки и морские пехотинцы мочились в стволы своего оружия, очищая их от порохового нагара.
Никто не говорил ни слова. Большинство тех, кто уже почистил оружие, просто сидели возле амбразур и смотрели в небо. На стены принесли ведра с водой, пока выветривался дым из внутреннего двора. Форт был полон руин, крови, пепла, дыма и казалось, что защитники потерпели поражение, а не победили.
— Если бы они добрались до северной стены, — сказал Шарп Палмеру, — мы бы к этому времени уже сложили оружие. Вы все сделали правильно. — Шарп вложил палаш в ножны. Он не мог припомнить другой такой дикой схватки, даже в Бадахосе такого не было. Там весь ужас заключался в пушках, а не в пехотинцах. — А ваши люди, — продолжил Шарп, — сражались просто великолепно.
— Спасибо, сэр, — Палмер кивнул на грудь Шарпа, — Должно быть, вам больно.
Шарп взглянул вниз. На маленьком свистке, прицепленном к нагрудному ремню, была вмятина прямо в центре. Он вспомнил выстрел французского мушкета и понял, что если бы не свисток, то пуля бы пробила сердце. Сейчас эта схватка была уже как в тумане, но позже отдельные моменты придут в ночных кошмарах. То, как француз повалил его на землю, удар пули в грудь, первый страх при взгляде на голубые мундиры, появившиеся на стене; такие моменты всегда страшнее потом, чем сразу. Шарп никогда после битвы не вспоминал победы, только те моменты, когда был на грани поражения.
Харпер с клочком бумаги в руке взобрался на стену.
— Семнадцать погибших, сэр. Вместе с лейтенантом Фитчем.
Шарп сморщился. — Я думал, он выживет.
— Это трудновато с пулей в животе.
— Да. Бедняга Фитч. Он так гордился своим пистолетом. Сколько раненых?
— Как минимум тридцать тяжелых, сэр, — тихо произнес Харпер.
Гаубичный снаряд упал во внутренний двор, подпрыгнул и взорвался. После такой драки снаряды казались такой мелочью. Если бы у французов были мозги, подумал Шарп, они бы снова пошли в наступление. Но может быть они также опустошены, как и мы.
С внутреннего двора поднялся стрелок Тейлор и сплюнул табак через стены. Он показал пальцем на пушку Харпера. — Эта отстрелялась.
— Отстрелялась? — спросил Шарп.
— Цапфа накрылась. — Из гнезда пушки вылетела левая цапфа и порвала металлическое крепление, которое должно была удерживать пушку на месте. Без сомнения, пожар, устроенный Бэмпфилдом, ослабил крепление и теперь двенадцатифунтовка была бесполезна. Шарп посмотрел на Харпера.
— Какие будут предложения, Патрик?
— Могу раздать парням вино, — сказал Харпер.
— Давай, — Шарп пошел по периметру стен. Мертвых французов, обобрав у них патроны, сбросили на песок возле залива. Если бы кто-нибудь из его людей сохранил силы, Шарп приказал бы похоронить их, но даже собственные мертвые лежали непохороненными. Двое морских пехотинцев все еще с черными от пороха лицами, вяло втянули через амбразуру французскую лестницу и потащили ее вниз к воротам, где она составит часть новой баррикады.
Шарп быстро проскочил через юго-западную башенку. Французские пушкари, видя, что своих раненых уже унесли, возобновили огонь. Струи пламени вырывались из мельницы и двенадцатифунтовые ядра бились о стены форта, нервируя и без того взвинченных защитников. Шарп отыскал Фредриксона. — Спасибо, Вильям.
— За то, что я выполняю свой долг? — Пот проступал через порох и стекал по лицу, оставляя на загорелой коже коричневые разводы.
— Оставляю командование на тебя, — сказал Шарп, пока я схожу проведать раненых.
— Я бы тоже хотел сделать это, — он указал на бедро Шарпа, куда угодил французский байонет. Там уже застыла корка крови.
— Просто царапина, — Шарп повысил голос, чтобы каждый человек слышал его. — Молодцы, парни! — двое морских пехотинцев, тащивших мертвое тело, оскалились в улыбке. Этим мертвым телом, узнал Шарп, был Мур, парень из Девона. Пуля попала ему в затылок, и он мгновенно умер.
Шарп почувствовал ком в горле и слезы на глазах, но не заплакал, а лишь выругался. Муру повезло больше, чем раненым в грязном коридоре, ожидающим хирурга. Шарп пошел, чтобы дать слабое утешение людям, которых ничто не могло утешить, в их будущем не ждало ничего, кроме боли и нищеты.
Снаряды все падали, воняло кровью, и Шарп со своими людьми ожидал следующего штурма.
Остатки отряда капитана Брике вернулись в деревню. Их лица были покрыты кровью, на них застыла печаль и разочарование. Один раненый, используя мушкет как костыль, рухнул на песок. Барабанщик, выживший при атаке на главные ворота, ему не исполнилось еще и двенадцати, плакал, потому что его отец, сержант, погиб на стене вместе с капитаном Брике. Выжившие рассказывали страшные истории о лезвиях, крови, об искаженных ненавистью лицах, о стрелке с огромным топором, о пушке, размазавшей людей по рампе, о смерти.
Врач промывал глаза от извести морской водой. Никто не ослеп; рефлекторно люди плотно закрывали глаза и пятились от белого облака, но тот факт, что была использована известь, разъярил генерала Кальве. — Дикари! Варвары! Хуже русских!
Старшие французские офицеры собрались в амбаре, где генерал Кальве устроил штаб. Они уставились на карту, избегая смотреть в глаза друг другу, и радовались, что генерал Кальве в качестве объекта для своего гнева избрал Пьера Дюко.
— Объясните мне, — сказал Кальве Дюко, — за что сегодня умерли мои люди?
Дюко, казалось, совершенно не затронула ярость генерала.
— Они умерли за победу, в которой нуждается Франция.
— Победа над кем? — едко спросил Кальве. — Над кучкой брошенных «чертей», воюющих известью? — он агрессивно взглянул на Дюко. — Мы же пришли к выводу, что их планы по высадке разрушены, так почему бы не оставить этого Шарпа гнить за стенами? — Никто в комнате не считал странным, что генерал испрашивает разрешения у майора, поскольку этот майор — Пьер Дюко, наделенный Императором особой властью.
— Потому, — сказал Дюко, — что если Шарп спасется, то он расскажет о предательстве графа де Макерра.
— Надо тогда предупредить де Макерра, — сказал Кальве. — Почему люди должны умирать из-за клочка бумаги? — Дюко не ответил, давая понять, что Кальве вступил на запретную территорию. Генерал хлопнул ладонью по карте, изливая ярость от упущенных надежд. — Нам надо идти на юг, сражаться с Веллингтоном, а не валять дурака с этим майором! Я оставлю здесь батальон, запру ублюдка в стенах, и пойду на юг, туда, где мы нужны.
Пьер Дюко тонко улыбнулся. Генерал рассуждал правильно с военной точки зрения, но Пьеру Дюко нужен был Шарп, и поэтому Дюко использовал свой козырь.
— Должен ли я, генерал, объяснить Императору, что британский майор с менее чем двумя сотнями людей победил великого Кальве?
Это были резкие слова. На мгновение Дюко пожалел о сказанном, но генерал Кальве сдался.
— Надеюсь, вы правы, Дюко. Надеюсь, что «черти» не высаживаются сейчас в Адуре, пока мы тут торчим, — бессильно прорычал он и снова хлопнул по карте. — Ну ладно, так как же нам вытащить этого ублюдка из-за стен? Нужен пролом в стене!
— Уже есть один, — к всеобщему изумлению, это сказал комендант Лассан, благополучно вернувшийся с проваленной атаки с севера. Он также напомнил генералу Кальве, что за последние восемь лет написал не менее двенадцати писем морскому министру, ответственному за береговую оборону, о том, что главные ворота форта Тест-де-Бюш могут обвалиться в любой момент. Камни сдвинулись так, что вертикальная ось ворот наклонилась на целый дюйм, а в стенах появились трещины. Министр же ничего не предпринял. — Все это может обрушиться, — сказал Лассан.
Генерал Кальве поверил ему. Он приказал двенадцатифунтовкам сосредоточить огонь на стенах рядом с воротами; артиллерийский огонь обрушит стены в ров и создаст наклон, по которому смогут взобраться нападающие.
— Здесь начнется наша утренняя атака, — Кальве взял кусок угля и начертил на карте толстую стрелу. Стрела указывала на главные ворота. — Эту атаку возглавлю я, — прогрохотал Кальве, — а вы, — ткнул он пальцем в пехотного полковника, — устроите ложную атаку тут. Он нарисовал стрелу потоньше в направлении северной стены. — Им придется разделиться. Кальве посмотрел на широкую стрелу и представил, как рушится стена, заполняя ров; он увидел своих людей, взбирающихся на баррикаду и вонзающих байонеты в так называемых «элитных» стрелков и морских пехотинцев. — Мы проведем пленников по Бордо и покажем всем, что случается с мерзавцами, воображающими, что они могут победить Францию.
— Я настаиваю, — сказал Дюко, — чтобы майор Шарп был передан в мои руки.
— Вы можете забирать ублюдка, — Кальве снова посмотрел на карту и резким движением продолжил большую стрелу, дочертив ее до внутреннего двора. — Скажите людям, что у британцев мало патронов. Скажите им, что сегодня мы убьем половину этих ублюдков, скажите, что внутри форта есть вино и женщины. Скажите, что первым десяти человекам, вошедшим в форт, полагается медаль. — Кальве взглянул на нарисованную стрелу и вспомнил массированный огонь, обрушенный «чертями» на его людей. Он вспомнил вопли солдат, трущих глаза, и полосы крови на дороге.
Его люди помнят это не менее ясно, и потерпевшие поражение будут нервничать перед новой атакой. Кальве нужно было что-нибудь новое, что изменило бы результат второго штурма, и он резко ткнул в карту на место дюн возле залива. — Если мы поставим сюда пару двенадцатифунтовок, — спросил он артиллерийского полковника, смогут они обстреливать брешь до последнего?
Артиллерийский полковник сомневался, смогут ли его пушки вообще проделать брешь за несколько часов. Даже огромные осадные орудия, вдвое большего калибра, могут и за несколько недель не суметь расшатать прочные стены, а теперь Кальве еще собирается забрать из его батареи два орудия. — Даже если передвинуть эти орудия, сэр, как защитить расчеты от огня стрелков? — Кальве хотел поставить орудия в двухстах ярдах от стен форта.
Кальве хмыкнул, признавая справедливость замечания. Раздался выстрел ближайшей гаубицы, амбар задрожал, и с соломенной крыши посыпалась солома. Одна соломинка упала на карту перед Кальве, прямо на залив. — Если бы у меня было судно, — вслух помечтал Кальве, — я бы к вечеру уже выиграл сражение. Но корабля у меня нет, так что пусть ваши пушкари стреляют, невзирая на потери, — воинственно посмотрел он на начальника артиллерии.
— Но у вас есть корабль, — от камина раздался спокойный голос Дюко.
Кальве резко повернулся к невысокому майору. — Корабль?
— Американец, — сказал Дюко, американец и его корабль.
— Приведите его! — Кальве зачеркнул на карте намеченные артиллерийские позиции и рядом с упавшей соломинкой нарисовал кораблик. — Приведите его, Дюко! И скажите нашему союзнику, что он должен сражаться! Приведите его быстрее.
Киллик, вызванный из Гужана, наклонился над картой. Он видел, что Кальве хочет обстреливать южную стену. Стоящий на якоре у юго-западного угла форта корабль смог бы обстреливать укрепление до последнего момента схватки, тогда как двенадцатифунтовки с мельницы вынуждены будут прекратить огонь из опасения попасть по собственной атакующей колонне. Орудийный огонь «Фуэллы», направленный под правильным углом к колонне, идущей на пролом, заставит защитников держаться подальше от этой опасной точки. Плавучая батарея, видел Киллик, это гарантия победы. Американец кивнул. — Это можно сделать.
— На рассвете? — спросил Кальве.
Киллик достал сигару.
— Это можно сделать, но я это делать не стану. Я дал обещание не сражаться против британцев. Возникла мертвая тишина, нарушенная очередным выстрелом гаубицы, который сбросил с крыши амбара еще больше пыли и соломы. Киллик пожал плечами. — Я сожалею, джентльмены.
— Обещание? — презрительно повторил Дюко.
— Да, обещание, — повторил Киллик. — Майор Шарп сохранил мне жизнь в обмен на такое обещание, — американец улыбнулся, — и такое обещание, как и обещание, данное женщине, следует выполнять.
Легкомыслие Киллика поразило Дюко.
— Обещание, данное дикарям можно не выполнять. Вам следовало бы знать об этом.
— Значит, по этой причине вы не прислали мне медные листья, — Киллик с неприязнью посмотрел на Дюко. — Не учите меня, майор, как надо выполнять обещания.
Медные листы так и не прислали, но шхуну залатали древесиной и залили смолой. Эту работу сделали быстрее, чем Киллик даже смел надеяться.
Мачты и реи снова водрузили на место. Паруса подвесили. «Фуэлла», выглядящая мертвой и сожженной, снова была на плаву.
В то самое утро, когда французы умирали у ворот форта, «Фуэллу» лебедками вытащили из грязи. Она снова стояла на воде. В одно мгновение неуклюжий каркас снова стал легким судном, подрагивающим от волн и ветра. Под бушпритом снова установили носовую фигуру. На борт погрузили мясо, воду, хлеб, вино и овощи. Залатанное днище обследовал плотник, и хотя в корпус проникла вода, плотник заявил, что насосы легко справятся с этой проблемой.
— Так что, генерал, — сказал Киллик, — «Фуэлла» встанет завтра на якорь в заливе, но не сделает ни выстрела. Я дал обещание.
Кальве, страстно желая, чтобы «Фуэлла» приняла участие в сражении, улыбнулся. — Майор Шарп лишился чести, капитан Киллик, когда решил использовать известь против моих солдат. Так что вы можете считать себя свободными от любых обещаний, данных ему.
Киллик, уже выразивший недовольство из-за использования извести, покачал головой. — Полагаю, мне лучше судить, должен ли я выполнять обещания или не должен, генерал.
— Вы же не военный человек, — Пьер Дюко, невзирая на малый рост, обладал властным голосом, — и по вашему собственному заявлению, мистер Киллик, вступили в переговоры с врагом. Я полагаю, вы не желаете провести много времени, отвечая на вопросы французских властей. — Киллик промолчал. Остальные французские офицеры, даже Кальве, смутились от этой угрозы, но Дюко, почувствовав превосходство над высоким американцем, улыбнулся. — Если мистер Киллик не предоставит обоснований того, зачем он находится на французской земле, я своей властью потребую у него объяснений.
— Объяснений… — начал Киллик.
Дюко прервал его.
— Лучшим объяснением будет стреляющий на рассвете корабль. Вы обещаете мне, мистер Киллик, что вы будете там? Или мне следует начать расследование в отношении вас?
Американец вспыхнул.
— Я попал в плен, ты, маленький мерзавец, потому что добровольно вызвался защищать ваш гребаный форт.
— И вы не потеряли ни единого человека, — с улыбкой сказал Дюко, — и вас выпустили буквально через несколько часов. Я думаю, эти обстоятельства требуют выяснения.
Киллик взглянул на Кальве, но увидел, что генерал ничего не может противопоставить этому худому майору в очках. Американец пожал плечами.
— Я не могу быть там на рассвете.
— В таком случае я прикажу вас арестовать, — сказал Дюко.
— Я не могу быть там на рассвете, ты, ублюдок, — прорычал Киллик, потому что прилив не позволит. Мне нужно сначала пройти по мелководью двадцать миль. Разве что вы прикажете арестовать Бога, и он сделает преждевременный прилив. — Он с вызовом посмотрел на Дюко, затем опустил взгляд на карту. — Через час после рассвета, не ранее.
— Значит через час после рассвета, — безжалостно сказал Дюко, — вы встанете на якорь рядом с фортом и начнете обстреливать стены? — Он увидел в глазах Киллика надежду и понял, что это вызвано тем, что, оказавшись на палубе своего корабля, Дюко не сможет иметь над ним власти. — Дайте мне обещание, мистер Киллик, дайте обещание. Дюко достал клочок бумаги и куском угля нарисовал крупные буквы, которые гласили, что Киллик незаконно вступил в сношения с врагом, и в оправдание этого «Фуэлла» будет обстреливать крепость, пока враг не сдастся. Он протянул бумагу Киллику. — Ну?
