До Сретения 1814 года оставалось всего 10 дней, и атлантический ветер принес промозглый ливень, который хлестал по узким мощеным улочкам и стекал с крыш по сломанным водосточным желобам, поднимая уровень воды во внутренней гавани Сен-Жан-де-Люза. Это был зимний ветер, жестокий как обнаженное лезвие, уносивший дым из труб к низким январским тучам, покрывавшим юго-запад Франции, где у британской армии имелся небольшой плацдарм.
      По мостовой Сен-Жан-де-Люза на усталой и грязной лошади ехал британский солдат. Он наклонил голову, проезжая под деревянной вывеской пекарни, задел лошадью повозку с рыбой и спешился на углу, где стояла железная тумба, используемая в качестве коновязи. Он привязал лошадь и взвалил на плечо седельные сумки. Было очевидно, что ему пришлось проделать долгий путь.
      Он пошел по узкой улочке, отыскивая дом, который знал только по описанию: дом с синей дверью и полоской зеленой черепицы над ней. Он поежился. У его левого бедра висел в ножнах длинный кавалерийский палаш, а на правом плече — винтовка. Он помог женщине в черном платье, согнувшейся под весом корзины с омарами. Она улыбнулась вражескому солдату, благодаря его за эту маленькую любезность, но когда он скрылся за спиной, перекрестилась. У солдата было суровое лицо со шрамом, в чем-то привлекательное, но все равно это было лицо человека, привыкшего убивать. Она вознесла молитву заступнику за то, что у ее сына тихая, безопасная должность во французской таможне и ему не придется столкнуться на поле битвы лицом к лицу с таким человеком.
      Тем временем солдат, не подозревавший, какой эффект произвело его лицо, отыскал синюю дверь под зеленой черепицей. Дверь, несмотря на холодную погоду, была приоткрыта, и он без стука толкнул ее и прошел в прихожую. Там он сбросил с плеча на изношенный ковер свою поклажу и винтовку, и поймал на себе раздраженный взгляд британского военного доктора с покрытыми засохшей кровью рукавами рубашки.
      — Я знаю вас, — сказал он.
      — Шарп, сэр, личные волонтеры Принца Уэль…
      — Я же сказал, что знаю вас, — прервал его доктор. — Я вытащил из вас мушкетную пулю с трюфель величиной после Фуэнтес-д`Оньоро, я помню.
      — Конечно, сэр, — Шарп вряд ли бы смог забыть это. Полупьяный доктор с проклятьями ковырялся в его теле при свете грязного огарка свечи. А сейчас эти двое стояли за дверью комнаты подполковника Майкла Хогана.
      — Вам туда нельзя, — одежда доктора была пропитана уксусом в асептических целях, и он наполнял комнату своим резким запахом. — Разумеется, если вы не хотите умереть.
      — Но…
      — Да мне то что, — доктор вытер ланцет полой рубашки, и бросил его в свою сумку. — Если желаете заполучить лихорадку, майор, входите. Он поплевал на устрашающего вида медицинский инструмент, напоминающий долото, оттирая пятно крови, и пожал плечами, видя как Шарп входит внутрь комнаты.
      Комната Хогана отапливалась огромным камином, и пламя шипело, когда в дымоход попадали капли дождя. Сам Хоган лежал на кровати, укрытый одеялами. Его знобило и одновременно бросало в пот. Лицо было серым, кожа покрыта потом, глаза налились кровью. Он бормотал что-то про слабительное из иссопа.
      — Марсели у него сорвало ветром, — раздался за спиной у Шарпа голос доктора. — Его лихорадит, видите. У вас к нему дело?
      Шарп взглянул на больного Хогана.
      — Он мой друг, — он повернулся и посмотрел на доктора. — Весь последний месяц я был в Ниве. Я знал, что он болен, но…, - он запнулся.
      — Хотел бы я дать вам надежду, — мягко сказал доктор.
      — Но вы не можете?
      — Ему осталось два дня, максимум — неделя, — врач надел сюртук, который снял, пока пускал Хогану кровь. — Он укутан в одеяло, я регулярно пускаю ему кровь, и даем ему внутрь порох и бренди. Сделать более нечего, майор, кроме как молиться о милости божьей.
      В комнате стоял запах рвоты. Когда Шарп подошел к постели, на лице выступил пот от жара, а от промокшего мундира пошел пар. Было очевидно, что Хоган его не узнает. Ирландец средних лет, шеф разведки Веллингтона, трясся в поту. Голос, который Шарп привык слышать произносящим сухие истины, бормотал всякую чушь.
      — Возможно, — нехотя сказал доктор снаружи, — что следующий обоз привезет кору иезуитов.
      — Кору иезуитов? — Шарп повернулся к двери.
      — Кору южноамериканского дерева, майор, иногда ее называют хинин. Если ее правильно приготовить, она творит чудеса. Но это очень редкая вещь, и жутко дорогая.
      Шарп подошел к постели.
      — Майкл!? Майкл?
      Хоган сказал что-то по-гэльски. Он взглянул куда-то мимо Шарпа, его глаза закрылись, затем снова открылись
      — Майкл?
      — Дюко, — четко проговорил больной, — Дюко.
      — Он не в себе, — сказал доктор.
      — Очень даже в себе, — сказал Шарп, услышав это имя, французское имя, имя врага, но в связи с чем это был сказано, из каких уголков пораженного лихорадкой разума вышло это имя, Шарп не знал.
      — Фельдмаршал послал меня к нему, — казалось, доктор хотел объясниться, — но я не делаю чудес, майор. Только всемогущее провидение способно на это.
      — Или кора хинного дерева.
      — Которую я не видел уже полгода, — доктор все еще стоял в дверях. — Могу я попросить вас уйти, майор? Эта болезнь заразна.
      — Да, — Шарп знал, что не смог бы себе простить, если бы не отдал Хогану дань дружбы, пусть даже и бесполезную. Он наклонился и несильно сжал больному руку.
      — Макеро, — снова отчетливо проговорил Хоган.
      — Макеро?
      — Майор!
      Шарп повиновался доктору. — Вам что-то говорит слово "Макеро"?
      — Это рыба. Макрель. Еще это на французском сленге значит сводник, сутенер, доносчик. Я говорю вам, майор, он бредит, — хирург закрыл дверь в комнату к больному. — Хотите один совет, майор?
      — Да
      — Если вы хотите, чтобы ваша жена осталась в живых, передайте ей чтобы она прекратила навещать полковника Хогана.
      Шарп замер.
      — Джейн его навещает?
      — Я не знаю имени вашей жены, но миссис Шарп навещает его каждый день. Всего хорошего, майор.
 
      Во Франции стояла зима.
      Комната была выложена полированным самшитом, стены из сверкающего мрамора, а потолок был отделан лепниной и прихотливо раскрашен. В самом центре комнаты под незажженной люстрой стоял малахитовый стол, кажущийся маленьким на фоне огромного зала. Шесть свечей, чей свет был слишком слабым, чтобы достичь всех уголков огромной комнаты, освещал карты, расстеленные на зеленом каменном столе.
      Человек отошел от стола к огню, горящему в замысловато сложенном камине. Он посмотрел на пламя и, наконец, произнес слова, которые из-за мраморных стен, прозвучали как замогильный голос.
      — Резервов нет.
      — А полубригада Кальве?
      — Ей приказано двигаться на юг без промедления. — Человек отвернулся от огня и посмотрел на стол, за которым сидели двое военных с бледными лицами, на которых плясал огонь свечей. — Императору не понравится, если мы…
      — Император награждает за успех, — на удивление грубо прервал его низкорослый человек, сидевший за столом.
      Январский дождь стучал в большие окна. Бархатные шторы были сорваны еще двадцать один год назад, когда толпа революционеров триумфально прошла по улицам Бордо, и с тех пор не было ни денег, ни желания вешать новые шторы. Без штор в комнате гулял жуткий сквозняк. Огонь в камине едва мог согреть сам камин, но никак не огромную комнату, и генерал, стоя перед слабым огнем, поеживался от холода.
      — На восток или на север?
      Это была проблема. Британцы вторглись пока лишь в маленький уголок южной Франции, зацепившись за клочок земли между реками на юге и Бискайским заливом, и теперь все ожидали развития событий. Куда направится фельдмаршал лорд Веллингтон? На восток или на север?
      — Мы же знаем, что на север, — сказал маленький человек. — Иначе зачем они собирают лодки?
      — В таком случае, мой дорогой Дюко, — генерал отошел снова к столу, — воспользуются ли они мостом или организуют переправу?
      Третий человек, полковник, бросил свою сигару на пол и наступил на нее ногой.
      — Возможно, американец нам скажет?
      — Американец? — язвительно сказал Дюко, — это муха на заднице у льва. Искатель приключений. Я использую его потому, что ни один француз не смог бы справиться, но большой помощи от него я не ожидаю.
      — Тогда кто нам скажет? — генерал вошел в освещенную свечами часть комнаты, — Разве это не ваша обязанность, Дюко?
      Редко случалось, чтобы способности майора Пьера Дюко ставились под сомнение, но Франция подверглась нападению, а Дюко почти ничем не смог помочь. Сейчас, когда французская армия была выдавлена из Испании, он потерял своих лучших агентов. Теперь он не мог влезть в голову врага.
      — Есть один человек, — мягко сказал он.
      Он взглянул на карту, и огонь свечи блеснул в его круглых толстых очках. Он должен был отправить послание через вражеские позиции, и рисковал потерять своего последнего агента в британском мундире, но возможно этот риск оправдан, если это принесет Франции хорошие новости, в которых страна отчаянно нуждалась. Восток, север, мост или высадка? Пьер Дюко кивнул. — Я попытаюсь.
      Поэтому три дня спустя французский лейтенант осторожно шагнул на покрытый инеем мост через приток Нива. Он бодро крикнул вражеским часовым, что приближается.
      Два британских красномундирника с лицами, замотанными от холода в какие-то лохмотья, позвали своего офицера. Французский лейтенант, видя себя в безопасности, усмехнулся часовым.
      — Холодно, да?
      — Чертов холод.
      — Это для вас, — французский лейтенант протянул солдатам сверток с хлебом и куском колбасы, обычный жест в подобных случаях, затем поприветствовал своего британского визави как своего близкого друга. — Я принес ситец для капитана Сэлмона, — француз расстегнул свой ранец. — Но шелк в Байоне найти не смог. Жена полковника может подождать?
      — Она подождет. Британский лейтенант заплатил серебром за ситец и добавил кисет с темным табаком как подарок французу. — Вы можете купить кофе?
      — Да этого-то полно. Американская шхуна проскользнула мимо вашей блокады. Француз открыл патронную сумку. — У меня три письма для вас. Как обычно, письма были не запечатаны, как знак того, что их можно прочесть. Многие офицеры британской армии имели друзей и знакомых в "стане врага" и пикеты противных сторон выступали в роли неофициальных почтальонов между двумя армиями. Француз отклонил предложенную чашку чая и пообещал принести назавтра четыре фунта кофе с рынка в Байонне. — Если, конечно, вы завтра еще будете здесь.
      — Мы будем здесь.
      Вот таким незамысловатым способом, не вызывая подозрений, Пьер Дюко благополучно передал свое сообщение.
 
      — Почему я не могу навещать Майкла? Это совершенно нормально. В конце концов, никто не ожидает от нездорового человека нездорового поведения. — Шарп не уловил каламбура Джейн.
      — Я не хочу, чтобы ты подхватила лихорадку. Передай еду слуге.
      — Я навещала Майкла ежедневно, — сказала Джейн, — и чувствую себя превосходно. К тому же, ты же сам ходил его навещать.
      — Полагаю, — сказал Шарп, — моя конституция покрепче твоей.
      — И уж точно грубее, — сказала Джейн.
      — Я настаиваю, — весомо заявил Шарп, — чтобы ты избегала инфекции.
      — Я и так всячески избегаю, — Джейн села совершенно неподвижно когда ее новая служанка-француженка начала расчесывать ей волосы гребнем. — Но Майкл наш друг и мы не можем оставить его без заботы, — она помолчала, как бы давая время Шарпу возможность вставить слово, но Шарп уже научился, что в брачных баталиях победу приносит отступление. Джейн улыбнулась. — Если я выдержала такую погоду, то значит я такая же сильная, как и любой стрелок.
      От морского ветра, дующего с Бискайского залива, в ее жилище грохотали ставни. Шарп видел частокол мачт кораблей, столпившихся в заливе. Один из них привез новые мундиры для его солдат. И вовремя. Ветераны южного Эссекского, которые назывались теперь личными волонтерами Принца Уэльского, не видели новой формы уже три года. Их мундиры истрепались, выцвели на солнце и застирались, были все в заплатках, но теперь эти мундиры, бывавшие во всех сражениях в Испании, должны были быть заменены на новую, яркую форму. Какой-то французский батальон дорого заплатит за свою ошибку, видя свежих, чистеньких солдат и полагая, что это неопытное, необстрелянное подразделение.
      Приказ на переобмундирование дал Шарпу возможность провести время с молодой женой, также как и всем остальным женатым солдатам батальона выпал шанс побыть со своими женами. Батальон располагался вдоль реки Нив, близко к французским патрулям, и Шарп приказал женам солдат батальона остаться в Сен-Жан-де-Люз. Эти несколько дней были для Шарпа драгоценными: дни, вырванные у замерзшей реки; дни с Джейн; дни, испорченные только болезнью Хогана.
      — Я беру ему еду из клуба, — сказала Джейн.
      — Из клуба?
      — Там мы обедаем, Ричард, — она отвернулась от зеркала с выражением, свойственным женщине, довольной своим отражением. — У тебя есть парадный мундир?
      В каждом городке, занятом британской армией хотя бы на пару дней, один из домов становился клубом для офицеров. Дом не выбирался официально и не назывался так, но каким-то странным образом через день после прибытия армии один из домов с общего согласия становился местом, где джентльмены могли почитать лондонские газеты, выпить вина или сыграть пару партий в вист. В Сен-Жан-де-Люз такой дом стоял фасадом к заливу.
      Майор Ричард Шарп, рожденный в публичном доме и доросший до майора из низших рядов британской армии, никогда ранее не посещал такие временные клубы джентльменов, но молодых красивых жен следует развлекать.
      — Не предполагал даже, что женщины допускаются в клубы джентльменов, — грустно сказал он Джейн, неохотно застегивая свой новый зеленый мундир.
      — Допускаются, — сказала Джейн, — и там подают на обед устричный пирог.
      Это решило дело. Майор и миссис Шарп будут ужинать в клубе, и майору Шарп пришлось напялить жесткий, неудобный мундир который он купил на королевский прием и не любил одевать. Все-таки, это мудрый совет, что офицеру не следует брать благовоспитанную жену на грубую войну, подумал Шарп, поднимаясь по широкой лестнице офицерского клуба с Джейн под руку.
      Его раздражение прошло, когда они вошли в переполненную залу. Он испытал прилив гордости, как и всегда, когда брал Джейн в общественное место. Она была очень красива, и ее красота усиливалась благодаря живости характера, находящей выражение в ее лице. Она сбежала с Шарпом всего несколько месяцев назад, бросив дядин дом в дремучих болотах графства Эссекс, чтобы пойти на войну. Она притягивала восхищенные взгляды мужчин с каждого стола, пока другие офицерские жены, испытывая неудобство, с завистью глядели на естественную красоту Джейн Шарп. Некоторые, однако, завидовали ей не только из-за красоты, а еще и из-за ее высокого, темноволосого спутника, который казалось, ощущал скованность в непринужденной обстановке клуба. Имя Шарпа шепотом передавалось от стола к столу; имя того, кто захватил вражеского орла, того, кто первым ворвался в пролом в Бадахосе и того, кто, как ходили слухи, составил состояние на запятнанной кровью добыче Витории.
      Стюард в белых перчатках отошел от стола старших офицеров и поспешил в сторону Джейн.
      — Капитан хотел сесть здесь, мадам, — стюард зачем-то вытер кресло возле широкого окна, — но я сказал, что место уже заказано для особенного посетителя.
      Джейн подарила ему улыбку, от которой и женоненавистник стал бы ее рабом.
      — Вы очень любезны, Смизерс.
      — Он вон там, — Смизерс пренебрежительно кивнул в сторону стола возле камина, где два морских офицера сидели в жаре и духоте. Младший офицер был лейтенантом, а вот эполеты второго были яркие и новенькие, и это говорило о том, что его недавно произвели в капитаны.
      Смизерс преданно посмотрел на Джейн.
      — Я припас пару бутылок кларета, который вам понравился, мадам.
      Шарп, которого стюард игнорировал, провозгласил, что вино хорошее и выразил надежду, что стюард прав. Пирог с устрицами был великолепен. Джейн сказала, что хотела бы отнести немного Хогану в полдень, и Шарп снова потребовал чтобы она не входила в комнату, где лежал больной, и сразу заметил недовольство на ее лице. Недовольство вызвали не слова Шарпа, а тем, что флотский капитан внезапно встал прямо за креслом Шарпа так, что мог слышать разговор Шарпа и его жены.
      Флотский офицер не собирался подслушивать, а смотрел через залитое дождем окно. Его интерес вызвала небольшая флотилия судов, появившихся из-за северного мыса. Суда были маленькие, не более пятидесяти футов длиной, но каждое имело большую парусность, благодаря чему они сноровисто входили в залив. Их сопровождал бриг, у которого были закрыты орудийные порты, врагов-то не было.
      — Это chasse-mare’es, — сказала Джейн мужу.
      — Шоссе Мари?
      — Шасс-марэ, каботажные люггеры, Ричард. Перевозят по четыреста тонн груза. Она улыбнулась, довольная демонстрацией своих познаний. — Ты забыл, что я выросла на берегу. Контрабандисты из Дюнкерка использовали их. Флот никогда не мог их поймать, — Джейн произнесла эти слова достаточно громко, чтобы ее услышал назойливый капитан.
      Но флотский капитан не заметил ее подначку. Он смотрел на беспорядочный флот шасс-марэ который, показавшийся из-за стены дождя, обогнул песчаную отмель, помеченную грязной пеной.
      — Форд! Форд!
      Флотский лейтенант, коснулся губ салфеткой, отхлебнул вина и поспешил к своему капитану.
      — Сэр!
      Капитан достал маленькую подзорную трубу из кармана плаща.
      — Один из них очень шустрый, Форд. Отметь его.
      Шарп удивился, почему флотские так интересуются французскими каботажниками, но Джейн сказала, что флот целыми днями собирал шасс-маре. Она слышала, что эти суда с французской командой были наняты за английские деньги, но с какой целью — никто не знал.
      Этот небольшой флот остановился в четверти мили от залива и, чтобы помочь войти в переполненный залив, каждое судно спустило марсели. Сопровождающий бриг лёг в дрейф, его паруса заполоскали на ветру, но один из французских каботажников, более крупный, чем его остальные собратья, все еще нес все паруса. Он вспарывал воду форштевнем и вспенивал ее позади корпуса, более гладкого, чем у остальных маленьких судов.
      — Он что, думает это регата, сэр, — лейтенант махнул рукой над плечом Шарпа.
      — Удобное судно, — неохотно сказал капитан. — Неплохо для армейских. Я думаю, мы могли бы принять его на службу.
      — Есть, сэр.
      Быстрый большой люггер сломал строй. Его паруса были грязно-серые, цвета зимнего неба, а низкосидящий корпус покрашен в черное. На плоской палубе, как и на палубах у всех остальных шасс-маре, было три мачты и румпель, возле которого стояли два человека. Рыболовные сети были свалены в беспорядочную кучу прямо на палубе.
      Бриг, видя, как несется больший люггер, выпустил полосу ярких сигнальных флажков. Капитан фыркнул.
      — Да чертовы лягушатники и не поймут сигналов.
      Шарп, раздраженный столь близким соседством морских офицеров, искал повод для ссоры, и вот такой повод появился — богохульство капитана прямо перед Джейн. Он встал с кресла.
      — Сэр!
      Флотский капитан с умышленной медлительностью поднял взгляд своих бледных тусклых глаз на армейского майора. Капитан был молодой, толстый и прекрасно сознавал, что превосходит Шарпа в звании.
      Они мгновение смотрели глаза в глаза, и Шарп внезапно понял, что возненавидит этого человека. Для этого не было причины, просто физическая неприязнь к привилегированному лицу, которое, казалось, было полно презрения к черноволосому стрелку.
      — Ну? — сказал флотский капитан голосом, дрожавшим от радостного предчувствия ссоры.
      Джейн разрядила обстановку.
      — Простите моего мужа, капитан, он очень чувствителен к лексикону военных.
      Капитан, не уверенный в том, насмехались над ним или любезничали, счел за лучшее принять эти слова за признание его галантности. Он взглянул на Шарпа, переводя взгляд с лица на новый зеленый мундир стрелка. Новенький мундир явно свидетельствовал, что Шарп, несмотря на шрам, был на войне новичком. Капитан надменно улыбнулся.
      — Бесспорно, майор, ваша деликатность будет вскоре проверена французскими пулями.
      Джейн мило улыбнулась.
      — Уверена, что мистер Шарп признателен вам за ваше мнение, сэр.
      Эти слова утихомирили капитана; выражение изумления и страха мелькнуло на пухлом лице молодого флотского офицера. Он невольно сделал шаг назад, а затем, вспомнив причину недавней ссоры, поклонился Джейн.
      — Мои извинения, миссис Шарп, если мои слова вас оскорбили…
      — Не оскорбили, капитан…? — Джейн перевела последнее слово в вопрос.
      Капитан снова поклонился.
      — Бэмпфилд, мадам. Капитан Горацио Бэмпфилд. Позвольте представить вам моего лейтенанта, Форда.
      Представление было воспринято как знак к примирению и Шарп, обезоруженный такой вежливостью, сел обратно.
      — У него нет никаких манер, — проворчал он достаточно громко для того, чтобы моряки его услышали.
      — Может быть потому, что у него не было в жизни таких преимуществ, как у тебя? — с любовью предположила Джейн, но снова события за окном отвлекли флотских офицеров от очередной ее колкости.
      — Бог мой, — прокричал капитан Бэмпфилд, рискуя оскорбить чувства дюжины дам в комнате. Гнев в его голосе привлек внимание каждого присутствующего, а в холодном зимнем море разворачивались драматические события.
      Люггер с черным корпусом, вместо того чтобы подчиниться приказам брига спустить паруса и спокойно войти в залив Сен-Жан-де-Люз, внезапно изменил курс. Он шел в южном направлении, а теперь повернул к западу, наперерез бригу. Даже Шарп, не являясь моряком, по виду носа и кормы понимал, что судно это весьма маневренное и быстрое.
      Но изумление Бэмпфилда вызвала не смена курса люггера, а то, что из под его палубы внезапно начали появляться люди, подобно зубам дракона прорастающим в воинов, а на бизань-мачте взвился флаг.
      Флаг был не голубой, знак флота Британии, не французский триколор, и даже не белый флаг изгнанной французской монархии. Это был флаг нового британского противника — звездно-полосатый флаг Соединенных Штатов Америки.
      — Джонатан, - с раздражением произнес чей-то голос.
      — Стреляй же, — Бэмпфилд проревел приказ будто капитан брига мог его услышать. Но бриг был беспомощен. По палубе побежали люди, поднялись орудийные порты, но американский люггер подходил с невооруженной стороны брига, и Шарп заметил клуб белого дыма, протянувшегося от борта люггера к британскому кораблю.
      Лейтенант Форд застонал. Давид бросил вызов Голиафу и побеждал его.
      Звук выстрела американского орудия донесся до них как раскат грома, затем люггер повернул, паруса его заполоскали когда американский шкипер повернул оверштаг, но сразу же снова поймали ветер на другом галсе, и направился прямо к флоту остальных шасс-марэ.
      Бриг, наконец поймавший ветер передними парусами, чтобы развернуться, получил залп с другого борта. Американец нес по пять пушек, маленьких пушек, но их выстрелы прошивали борт из бермудского кедра и сеяли смерть на плотно набитой палубе брига.
      Две пушки брига выстрелили, но американец хорошо знал свое дело, и бриг более не осмеливался стрелять, опасаясь попасть в остальных каботажников, среди которых американский люггер метался как волк в овчарне.
      Эти наемные каботажники были не имели оружия. Каждое обветшалое судно управлялось четырьмя моряками, не ожидавшими, что под защитой вражеского флота подвергнутся нападению флота союзного.
      Французский гражданский экипаж попрыгал в холодную воду пока американский люггер, заряжая свои орудия со скоростью, которой Шарп не мог не восхититься, всаживал в его борта ядро за ядром. Канониры целили ниже ватерлинии, стремясь потопить судно.
      Корабли столкнулись. Грот-мачта одного шасс-марэ треснула и упала в воду спутанным клубком такелажа, рей и парусов. Одно судно погружалось в бурлящее море, другое, со срезанным рулем, развернуло боком, и в его планшир врезался нос другого корабля.
      — Огонь! — опять закричал капитан Бэмпфилд, на этот раз не как приказ, а как предостережение. На французском судне вскинулось пламя, потом еще раз, и Шарп догадался, что американцы использовали гранаты. Моментально вспыхнула оснастка, еще два судна столкнулись, сцепились, и огонь перекинулся и на них. Но милосердный ливень помог потушить огонь, хотя и скрыл из виду американское судно.
      — И поймать его теперь не удастся, — возмущенно сказал лейтенант Форд.
      — Черт бы его побрал! — воскликнул Бэмпфилд.
      Американское судно уже скрылось вдали. Оно легко могло превзойти своих преследователей с прямыми парусами. Последнее, что увидел Шарп, это отсвет его серых парусов и яркое пятно флага.
      — Это же Киллик! — проговорил флотский капитан с яростью, вызванной его бессилием. — Держу пари, что это Киллик.
      Зрители, ужаснувшиеся увиденным, смотрели на хаос в заливе. Два каботажника тонули, три горели, а еще четверо спутались в бесформенный клубок мачт, рей и парусов. Из оставшихся десятка судов не менее половины выбросились на мель, и теперь ветер и волны загоняли их еще глубже в грунт. Чертов американец на каком-то суденышке презрительно вытворял, что хотел с Королевским Флотом, и более того, делал это на глазах у всей армии.
      Капитан Горацио Бэмпфилд сложил подзорную трубу и убрал ее в карман. Он взглянул на Шарпа.
      — Запомните хорошенько, — сказал капитан, — запомните, что я сейчас скажу! Я рассчитываю на вас в деле отмщения.
      — На меня? — изумленно спросил Шарп.
      Но ответа не последовало. Два офицера-моряка вышли, оставив в недоумении Шарпа и кучу обломков, качавшихся на поверхности моря и бившихся о берег, где армия, замершая на самом краешке вражеской земли, изготовилась к наступлению. Но пойдет ли она на север или на восток, через мосты или на кораблях, во Франции не знала ни одна живая душа.

      Его лицо напоминало волнорез: заостренное, резко очерченное, сильно загорелое. Опасно красивое лицо, обрамленное взлохмаченными темно-рыжими волосами. Оно было иссечено солеными брызгами и ветром, все в шрамах от сабель и пороховых ожогов, однако было все еще было достаточно привлекательным, чтобы девушки задерживали на нем взгляд. Это было именно такое лицо, которое раздражало майора Пьера Дюко. Он не любил высоких, красивых, уверенных в себе мужчин.
      — Все, что вы можете мне сообщить, — сказал Дюко с вынужденной учтивостью, — может быть чрезвычайно полезно.
      — Я могу вам сообщить, — сказал Корнелиус Киллик, — что британский бриг опускает в море саваны с мертвецами, и что ублюдки собрали в заливе приблизительно сорок шасс-маре.
      — Приблизительно? — спросил Дюко.
      — Тяжело вести точные подсчеты, когда палишь из пушек, майор, — американец, безразличный к мрачной власти Дюко, наклонился над малахитовым столом и зажег от пламени свечи сигару. — А поблагодарить меня вы не хотите?
      — Империя выражает вам свою признательность, капитан Киллик, — в голосе Дюко явно слышалась ирония.
      — Достаточно ли признательна, чтобы выделить мне несколько листов меди для обшивки? — французский Киллика был великолепен. — Ведь именно так мы договаривались?
      — Я прикажу доставить их вам. Ваш корабль в Гужане *, верно?
      — Верно.
      У Дюко не было желания посылать медные листы в залив Аркашон, но американца нужно было задобрить.
      Присутствие капитана капера оказалось для Дюко неожиданным, но так уж получилось, что судьба американца в настоящий момент имела определенное значение для охваченной войной Франции.
      Корнелиус Киллик был хозяином шхуны " Фуэлла" *, корабля острыми, стремительными обводами. Судно было построено с единственной целью: преодолеть британскую блокаду, и под командованием Киллика " Фуэлла" стала костью в горле британского флота. Она была и транспортным кораблем, ускользнувшим от британских патрульных кораблей, и капером, захватывающим отставшие от конвоев суда. Все шло лучше некуда, пока в начале января британский фрегат не зашел с севера в устье Жиронды, где пряталась " Фуэлла" и не всадил ей в транец несколько девятифунтовых ядер из своих погонных орудий.
      Шхуна, несущая груз французских двенадцатифунтовых пушек для американской армии, повернула на юг. С ее вооружением нечего было и думать противостоять фрегату, а скорость тоже не могла помочь при утреннем безветрии. В течение трех часов она подвергалась обстрелу. Ядра били по корме, и Киллик знал, что британские канониры брали прицел ниже, чтобы пробить обшивку и потопить его любимый корабль. Но " Фуэлла" не утонула. Поднялся ветер и шхуна, несмотря на повреждения, ушла от преследователя и укрылась в Аркашоне. Там, под защитой, орудий форта Тест-де-Бюш, «Фуэллу» вытащили на берег и приступили к ремонту.
      Поврежденной шхуне были необходимы медные листы, дубовые доски и смола. Проходили дни, а обещанные материалы так и не приходили. Американский консул в Бордо пытался помочь Киллику, и на его просьбы от майора Пьера Дюко поступило предложение: взять шасс-мареи разведать, зачем британцы собирают столько кораблей в Сен-Жан-де-Люз. Военного флота у французов не было, а гражданской команде, нанятой за британское золото, в таком деле доверять было нельзя, и Киллик согласился. Теперь он явился, как и обещал, в эту роскошную комнату в Бордо для доклада.
      — Есть ли у вас предположения, — спросил Дюко высокого американца, — зачем британцы нанимают шасс-маре?
      — Может, хотят устроить регату, — засмеялся Киллик, но увидел, что у француза совсем нет чувства юмора, и вздохнул. — Они планируют высадку на ваш берег.
      — Или хотят построить мост.
      — Мост куда? В Америку? Они заполняют чертов залив судами. — Киллик затянулся сигарой. — Если бы они хотели построить мост, то сносили бы мачты. К тому же, где они будут строить его?
      Дюко развернул карту и ткнул пальцем в устье реки Адур.
      — Возможно, здесь?
      Корнелиус Киллик сдержал свое нетерпение, помня, что французы никогда не понимали море. Вот почему британский флот сейчас безнаказанно бороздил моря.
      — В устье этой реки, — мягко сказал американец, — высота прилива достигает пятнадцати футов, и течение во время прилива сильное, как у водопада. Если британцы возведут здесь мост, майор, они утопят свою армию.
      Дюко решил, что американец прав, но ему не понравилось, что его вздумал поучать какой-то головорез из Нового Света. Майор Дюко предпочел бы услышать подтверждение из собственных источников, но не получил ответа на письма, которые контрабандой переправил через линию фронта своему агенту, служившему Франции в британском мундире. Дюко беспокоился за безопасность этого человека, но сумел не выдать своего беспокойства, пока расспрашивал американца.
      — Сколько людей может перевести шасс-марэ?
      — Сотню. Возможно, в полный штиль чуть больше.
      — И у них их сорок штук. Достаточно для перевозки четырех тысяч людей. — Дюко взглянул на карту, лежащую на столе. — И куда же они направятся, капитан?
      Американец склонился над столом. Дождь стучал по окнам, сквозняк трепал угол карты, и Киллик прижал его подсвечником.
      — В Адур *, Аркашон или в Жиронду, - произнося эти названия, он указывал пальцем на карте.
      Это была карта Бискайского побережья Франции. Берега были сильно изрезаны, на длинные пляжи накатывались свирепые волны. К тому же берег был разбит двумя реками и широким, практически полностью охваченным сушей заливом Аркашон. От Аркашона до Бордо, как видел по карте Дюко, было совсем недалеко. А если британцы возьмут Бордо, они смогут отрезать южную армию маршала Сульта. Это была смелая идея, рискованная но здесь, сидя в кабинете и глядя на карту, Дюко счел ее весьма выполнимой. Он убрал подсвечник с карты и свернул ее.
      — Я бы советовал вам, капитан Киллик, находиться подальше Аркашона, если британцы решат высадиться там.
      — Ну так пришлите мне медь.
      — Она будет отправлена вам утром, сказал Дюко. — До свидания, капитан, и примите мою благодарность.
      Когда американец ушел, Дюко вновь развернул карту. У него все еще оставались вопросы. Может быть, в заливе Сен-Жан-де-Люз был спектакль, чтобы отвлечь внимание от восточного направления? Дюко выругался в адрес человека, не ответившего на его письмо, и подумал, можно ли полагаться на слова американского искателя приключений. Север или восток, мост или лодки? Дюко был склонен верить американцу, но знание того, что планируется высадка, было бесполезно без знания точного места, где она планируется. Еще один человек мог бы ответить на этот вопрос, и ответ на него означал победу, а Франция этой злой, холодной зимой 1814 года очень нуждалась в победе.
 
      — Нас ищете, сэр? — спросил стоящий на верхней ступеньке скользкого от водорослей трапа на причале Сен-Жан-де-Люз мичман в просмоленной куртке.
      — Это "Возмездие"? — нерешительно взглянул Шарп на крошечную лодку, покачивавшуюся на грязной воде. Она должна была доставить его на «Возмездие». Шарп получил неожиданный приказ, резкий и недопускающий возражений: немедленно прибыть на причал, где его будет ожидать шлюпка с корабля Его Величества "Возмездие".
      В гичке сидели, ухмыляясь, четыре гребца. Они надеялись увидеть, как этот офицер стрелков свалится с крутого скользкого трапа.
      — Капитан хотел послать за вами свой катер, — неуверенно извинился мичман, но его пришлось послать за другими джентльменами.
      Шарп шагнул в качающуюся гичку.
      — Какими другими джентльменами?
      — Мне не сказали, сэр. Мичману вряд ли было больше четырнадцати, но он отдавал приказания с уверенностью. А Шарп, сидя на кормовой банке, гадал, какое из пришвартованных в гавани судов является "Возмездием".
      Оказалось, что ни одно из них. Мичман направил свое крохотное суденышко к выходу из бухты, подставив его нос волнам прилива, набегавшего на песчаную отмель. Вдали показалась целая флотилия, стоящая на якоре. Среди них, возвышаясь над остальными судами как бегемот, находился линейный корабль.
      — Это "Возмездие? — спросил Шарп.
      — Да, сэр. 74 орудия, наша милашка.
      Для Шарпа энтузиазм мичмана показался совсем неуместным. Ничего в «Возмездии» не было милым, напротив, покачивающийся на волнах корабль казался отвратительной массой дерева, веревок и металла; один из убийц британского морского флота открытого моря. Его борта были как скалы, а массивный корпус, по мере приближения гички к судну, издавал зловонный запах дегтя, немытых тел и испражнений: обычный запах военного корабля.
      Мичман прокричал приказы, гребцы начали табанить, румпель повернулся, и гичка остановилась неподалеку, гулко стукнувшись о борт. Прямо над Шарпом находился ведущий на палубу подвесной трап, с его нижних ступенек капала вода.
      — Может быть, вы пожелаете чтобы опустили подъемное кресло? — заботливо спросил мичман.
      — Я справлюсь, — Шарп подождал, пока гичка поднимется на волне, прыгнул и ухватился за скользкую лестницу. Он вцепился в нее, подтянулся, и начал карабкаться вверх под свист боцмана.
      — Майор Шарп! Добро пожаловать на борт.
      Шарп увидел энергичного обходительного лейтенанта, который явно ждал, что Шарп его узнает. Шарп нахмурил брови.
      — Вы были с…
      — Капитаном Бэмпфилдом, сэр. Меня зовут Форд.
      Провожая Шарпа к мрачным темным каютам, элегантно одетый Форд завел неуместный разговор. Это честь, говорил он, принимать на борту столь отличившегося солдата, и не приходится ли он родственником сэру Родерику Шарпу из Нортгемптоншира?
      — Нет, — Шарп припомнил слова Бэмпфилда в офицерском клубе. Может быть это явилось причиной его вызова сюда?
      — Тогда, вероятно, вы из уилширских Шарпов? — казалось, Форд страстно желает поместить стрелка в приличные слои общества.
      — Я из графства Миддлсекс, — сказал Шарп.
      — Подумать только! — улыбнулся Форд, проводя Шарпа на полуют. — Я совершенно не могу вспомнить Шарпов из Миддлсекса.
      — Моя мать была шлюхой, я родился в публичном доме и вступил в армию рядовым. Может так вам станет легче?
      Улыбка Форда не исчезла.
      — Капитан Бэмпфилд ждет вас, сэр. Входите пожалуйста.
      Шарп наклонил голову под бимсом над открытой дверью и вошел в чрезмерно обставленную мебелью каюту, простиравшуюся на всю ширину кормы «Возмездия». Вокруг полированного стола сидела дюжина офицеров с бокалами вина в руках.
      — Майор! Мы с вами встречаемся в более приятных обстоятельствах. — Капитан Горацио Бэмпфилд приветствовал Шарпа с явно наигранным удовольствием. — И нет чертова американца, чтобы прервать наш разговор, да? Проходите и присоединяйтесь к компании.
      Увидев Бэмпфилда на его судне, Шарп осознал, как молод капитан. Ему еще не было и тридцати лет, и он пытался компенсировать недостаток возраста показной уверенностью. У него было мясистое лицо, бегающие глаза и нетерпеливый нрав, который он пытался скрыть, представляя Шарпу офицеров.
      Большинство офицеров за столом были моряки, и их имена Шарпу ничего не говорили, однако были и двое армейских офицеров, одного из которых Шарп узнал.
      — Полковник Эльфинстоун?
      Эльфинстоун, высокий и величавый инженер с грубыми, покрытыми шрамами руками, широко улыбнулся в ответ.
      — Вы не встречались с моим коллегой, Шарп? Полковник Вигрэм.
      Вигрэм, суровый мужчина с бледным серым лицом, ответил на это шутливое представление лаконичным кивком.
      — Если вы присядете, майор Шарп, мы можем наконец начать. — Он дал понять, что совещание задерживается по вине Шарпа.
      Шарп сел рядом с Эльфинстоуном в кресло поближе к окнам, за которыми серые атлантические волны с трудом покачивали «Возмездие». Он почувствовал неловкость в каюте, и рассудил, что между Вигрэмом и Эльфинстоуном возникло какое-то несогласие, и его догадка подтвердилась, когда высокий инженер наклонился к нему.
      — Это же сумасшествие, Шарп. Морские пехотинцы заболели ветрянкой и теперь взамен их взяли вас.
      Комментарий, произнесенный шепотом только для видимости, был услышан на другом конце стола, где сидел Бэмпфилд. Капитан нахмурился.
      — Наши пехотинцы всего лишь заболели простудой, Эльфинтстоун, не ветрянкой.
      Эльфинстоун лишь усмехнулся, а полковник Вигрэм, сидевший слева от Шарпа, открыл обтянутую кожей записную книжку. Уже немолодой полковник имел манеры человека, чья жизнь прошла в кабинетах; будто вся его горячность, все жизненные удовольствия были высосаны пыльными сухими папками. Голос у него был четким и резким.
      Но даже его сухой голос не смог скрыть волнение которое он чувствовал, озвучивая свое предложение на военном совете. В сотне миль к северу, далеко от линии фронта, лежал форт Тест-де-Бюш. Форт охранял вход в естественную гавань Аркашон, от которой было всего лишь двадцать пять миль до Бордо.
      Эльфинстоун при упоминании Бордо издал фыркающий звук, на который, правда, все остальные не обратили внимания.
      Форт Тест-де-Бюш, продолжал Вигрэм, будет захвачен совместными силами армии и флота. Командиром экспедиции от флота назначается капитан Бэмпфилд, старшим офицером от армии будет майор Шарп. Шарп, поняв, что холодный и педантичный Вигрэм не собирается идти с ними, испытал облегчение.
      Вигрэм пронизывающе взглянул на Шарпа.
      — Когда форт будет в наших руках, майор, вы направитесь вглубь страны и устроите засаду на дороге. Удачная засада встревожит маршала Сульта, и даже может заставить французов разделить войска чтобы защищаться от других подобных атак. Вигрэм помолчал. Слушая плеск волн о корму корабля, Шарп подумал, что то самое неестественное напряжение, которое он почувствовал, войдя в каюту, было вызвано именно этим предложением Вигрэма, о котором все спорили до прибытия Шарпа.
      — Можно надеяться, — Вигрэм перевернул страницу своей записной книжки, — что все пленники, которых вы захватите в засаде, подтвердят те доклады, которые поступают из Бордо.
      — Чепуха, — громко сказал Эльфинстоун.
      — Ваше несогласие мы уже заметили, — спокойно сказал Вигрэм.
      — Доклады! — насмешливо произнес это слово Эльфинстоун. — Детские сказочки, слухи, вздор!
      Шарп, зажатый между двух спорщиков, произнес очень спокойным голосом.
      — Доклады, сэр?
      Капитан Бэмпфилд, явно стоявший на стороне Вигрэма, ответил за него.
      — Мы слышали, Шарп, что жители Бордо готовы восстать против Императора. Если это правда, а мы глубоко надеемся на это, то полагаем, что когда среди жителей распространится слух о присутствии войск Его Величества всего в одном дне пути от них, может вспыхнуть революция.
      — И если они восстанут, — продолжил полковник Вигрэм, — то мы пошлем войска на север, в Аркашон, и захватим город, разрезав Францию пополам.
      — Что вы на это скажете, Шарп? — Эльфинстоун наслаждался возможностью подкинуть еще проблем, — Что вас, простого майора, выбрали для проведения разведки. Так что если что-то пойдет не так, вина ляжет на вас.
      — Майор Шарп сам сделает выводы, — любезно сказал Вигрэм, — когда допросит пленных.
      — Значит, вы не пойдете в Бордо, — шепнул Эльфинстоун Шарпу.
      — Выбрали вас, майор, — Вигрэм посмотрел на Шарпа, — не из-за вашего низкого звания, как думает полковник Эльфинстоун, а потому, что вы известны как храбрый, смелый офицер.
      — Одним словом, — продолжил войну между столами Эльфинстоун, — вы станете идеальным козлом отпущения.
      Флотские офицеры казались смущенными перебранкой, кроме Бэмпфилда, которому явно нравилась ссора между полковниками. Капитан улыбнулся.
      — Вы должны понять, майор, что вашей первой задачей будет захват форта. Вероятно, сначала мы спланируем операции, полковник Вигрэм обеспечит нас информацией об обороне форта Тест-де-Бюш.
      Вигрэм перевернул страницу своей записной книжки.
      — Последние данные разведки показывают, что гарнизон располагает людьми для обслуживания четырех орудий. Остальные ушли на север для поддержки французской армии. Сомневаюсь, что такие скудные силы доставят вам много хлопот, Шарп.
      — Кроме четырех пушек, — резко сказал Эльфинстоун, — которые могут покрошить в фарш целый батальон. Я такое видел! А Вигрэм, судя по всему, нет.
      — Если думать о неудаче, — мягко сказал Бэмпфилд, — то не стоит и ничего предпринимать. — Такой комментарий намекал на трусость Эльфинстоуна, но Бэмпфилд, казалось, не беспокоился об эффекте своих слов. Он развернул на столе чертеж. — Взгляните Шарп! Кажется, тут есть подходящий путь для наших действий.
      Он кратко изложил свой план, который, насколько можно было судить, был единственным приемлемым способом действий. Флотилия под командованием Бэмпфилда пойдет на север и высадит войска на южном берегу местечка Аркашон. Наземные войска, под командованием Шарпа, направятся к форту, это займет часов шесть, и захватят форт, пока защитники будут отвлечены фрегатом, который войдет в пролив Аркашон.
      — Фрегат будет немного побит, спокойно сказал он, но я уверен, что майор Шарп быстро захватит орудия.
      Чертеж показывал залив Аркашон с его узким входным каналом, форт Тест-де-Бюш был отмечен на восточной стороне канала. Профиль форта, как ориентир для морских пехотинцев, был нарисован рядом на чертеже, но он мало что сказал Шарпу об обороне форта. Майор взглянул на Эльфинстоуна.
      — Что мы знаем о форте, сэр?
      Самолюбие Эльфинстоуна было задето грубыми словами Бэмпфилда, поэтому он решил использовать технический инженерный язык, несомненно, в надежде вызвать раздражение у нахального капитана.
      — Это старое укрепление, Шарп, прямоугольное в плане. Сначала вам придется преодолеть вал в десять футов, и восьмифутовый ров с внешней стороны. Он двадцать футов в ширину и очень обрывист. Кстати, еще и выложен гранитом, как и все остальное в этом чертовом месте. Взобравшись на вал, вы наткнетесь на контргард. К этому времени они уже вас пощипают, и вам придется сорок футов нестись сломя голову к следующему рву. — Полковник говорил с мрачным удовлетворением, будто бы видел фигурки, бегущие сквозь вражеский навесной огонь. — Он двенадцать футов глубиной и заполнен водой, а крепостная ограда в двадцать футов высотой.
      — Какова ширина последнего рва? — Шарп делал заметки.
      — Примерно шестнадцать футов. — Эльфинстоун пожал плечами. Я не думаю, что он заполнен водой более чем на фут или два.
      Даже если морские офицеры и не понимали язык Эльфинстоуна, они не могли не понимать важности того, что он говорил. Может Тест-де-Бюш и старый форт, но этот ублюдок возьмет немало душ.
      — Вооружение, сэр? — спросил Шарп.
      Эльфинстоуну не требовались его заметки, чтобы ответить на этот вопрос.
      — У них в полукруглых бастионах шесть тридцатишестифунтовых орудий, направленных на пролив. Остальные орудия, двадцатичетырехфунтовые, стоят на стене.
      Капитан Бэмпфилд слушал этот технический язык, понимая, что он был направлен против него, и улыбнулся.
      — Мы должны быть благодарны, что это не укрепление с входящим углом.
      Эльфинстоун нахмурился, поняв, что Бэмпфилд понял все, что он сказал.
      — Разумеется.
      — Нет ли бойниц? — с ангельским выражением лица спросил Бэмпфилд, — Капониров?
      Эльфинстоун нахмурился еще сильнее.
      — Башни по углам, немаленькие.
      Бэмпфилд взглянул на Шарпа.
      — Неожиданность и скорость, майор! — Они не смогут защищаться по всему периметру, а фрегат их отвлечет!
      На этом тему захвата крепости сочли исчерпанной. Разговор перешел на обсуждение морских операций внутри залива Аркашон, где был расчет захватить немало шасс-маре, но Шарпу было неинтересна эта часть дискуссии, и он позволил себе отвлечься.
      Он не видел шикарную, сияющую каюту Бэмпфилда, вместо нее перед его взором возник поросший гладко выкошенной травой склон, называющийся гласис. За гласисом был крутой восьмифутовый обрыв в выложенный гранитом ров, двадцатифутовой ширины.
      На другом конце рва его людям нужно будет взобраться на десять футов вверх по крутому уклону, поросшему травой. Затем контргард. Контргард был создавал большие удобства для стрелков на внутренней стене. Люди должны будут перелезть через контргард, крича и дергаясь от пуль, только для того, чтобы попасть в шестнадцатифутовый ров, заполненный водой.
      К этому времени противник сможет не только стрелять, но и даже бросать камни. Булыжник, сброшенный с высоты двадцать футов, раскалывает череп человека как яичную скорлупу, а ведь еще нужно будет взобраться по лестницам, чтобы проникнуть в Тест-де-Бюш. Если бы у Шарпа был месяц времени и осадный парк, он бы пробил широкий проход и через валы, и через стены, но месяца у него не было. У него было только несколько мгновений, за которые он должен спасти фрегат от ужасающего огня тяжелых пушек форта.
      — Майор, — внезапно вид двадцатифутовой стены исчез и вместо него появилось насмешливая улыбка. — Майор?
      — Сэр?
      — Мы говорили о том, майор, сколько людей потребуется для защиты форта, пока мы ожидаем подкрепления с юга.
      — Как долго должен будет продержаться гарнизон? — спросил Шарп.
      Ответил ему Вигрэм.
      — Максимум несколько дней. Если мы увидим, что Бордо готов восстать, мы сможем привести армию за десять дней.
      Шарп пожал плечами.
      — Две сотни? Или три? Но вам лучше взять морских пехотинцев, потому что мне понадобится весь мой батальон, если вы хотите, чтобы я пошел вглубь страны.
      Это было первое резкое заявление Шарпа, и оно вызвало любопытные взгляды младших морских офицеров. Все они слышали о Ричарде Шарпе, и с интересом посмотрели на него.
      — Ваш батальон? — голос Вигрэма был сух, как старая бумага.
      — Бригада была бы предпочтительнее, сэр.
      Эльфинстоун громко засмеялся, но выражение лица Вигрэма не изменилось.
      — Что заставило вас подумать, что в Аркашон пойдут личные волонтеры Принца Уэльского?
      Шарп предположил, поскольку сюда вызвали именно его, и потому, что он был де-факто командиром батальона, но Вигрэм жестоко его разочаровал.
      — Вы здесь, майор, потому, что ваша должность в полку сверхштатная, — голос Вигрэма, как и его взгляд, был безжалостным. — У вас, по сути, капитанская должность, майор. А капитаны, даже самые честолюбивые, не командуют батальонами. Должен поставить вас в известность, что командовать личными волонтерами Принца Уэльского будет новый командир, назначенный согласно его званию и способностям.
      В каюте повисла тишина. Все, кроме молодого капитана Бэмпфилда, познали горечь отказа в повышении в звании, и каждый понимал, что надежды Шарпа попали под жернова армейских уставов. Собравшиеся офицеры старались не смотреть на Шарпа.
      Шарпу было обидно. Он спас этот батальон. Он его тренировал, дал ему имя Принца Уэльского, вел его к зимним победам в Пиренеях. Он надеялся, даже больше чем надеялся, что его командование батальоном утвердят официально, но Армия решила иначе. Будет назначен новый человек; даже более того, он уже назначен и ожидает следующего конвоя из Англии.
      Новости, высказанные так холодно и черство в официальной обстановке каюты «Возмездия», резанули Шарпа по сердцу, но протестовать он не мог. Он догадался, почему Вигрэм выбрал именно этот момент для своего заявления. Шарп застыл.
      — Разумеется, — наклонился вперед Бэмпфилд, — слава от захвата Бордо будет большей, чем нынешнее разочарование, майор.
      — А вы вернетесь в свой батальон как майор, когда долг будет исполнен, — сказал Вигрэм, будто это могло послужить утешением.
      — Даже если война закончится благодаря вашим усилиям, — с улыбкой сказал Бэмпфилд.
      Шарп попробовал пошевелится.
      — Усилия одного человека, сэр? У ваших пехотинцев ветрянка, мой батальон не придет, что я один могу сделать? Повести в бой коров?
      На лице Бэмпфилда промелькнуло недовольство.
      — Морские пехотинцы будут там, майор. Бискайская эскадра будет доукомплектована.
      Шарп, в котором слова Вигрэма пробудили воинственность, взглянул на молодого капитана.
      — Хорошо, не правда ли, что болезнь не распространилась на ваших людей, сэр? Кажется, у вас была полная команда, когда я поднялся на борт?
      Бэмпфилд посмотрел на Шарпа так, будто хотел превратить его в камень. Полковник Эльфинстоун издал тихий смешок, но Вигрэм шлепнул ладонью по столу как учитель, призывающий класс к порядку.
      — У вас будут войска, майор, в количестве, достаточном для выполнения задачи.
      — Сколько?
      — Достаточно, — вспыльчиво сказал Вигрэм.
      Вопрос о войсках Шарпа был закрыт. Вместо этого Бэмпфилд заговорил о шлюпе, который надо было послать на разведку к форту и поспрашивать тамошних рыбаков, вышедших в море. Обсудили присутствие американского капера, и Бэмпфилд с улыбкой разглагольствовал на тему, какое наказание постигнет Корнелиуса Киллика.
      — Мы должны рассматривать американца как премию за наши усилия.
      Затем разговор перешел на морские сигналы, что было совсем уж далеко от понимания Шарпа, и снова он представил себе форт. Даже с достаточным количеством людей форт был серьезной проблемой, а в этой большой каюте никто не мог гарантировать, что ему дадут достаточно людей. В то же время, он пытался унять боль от потери своего батальона.
      Шарп знал, что устав выгнал его из батальона, но были ведь и другие батальоны, которыми командовали майоры, и устав почему-то их не касался. Но не его. Другому человеку достанется великолепный батальон, который Шарп вел через зимние битвы, и снова он стал никому не нужным в армии бродягой. Он отдавал себе отчет в том, что если бы он был Шарпом из Нортгемптоншира, или Шарпом из Уилшира, с почетной приставкой «сэр» перед его именем и парком возле отцовского дома, то этого бы с ним не случилось. Но он был Шарпом из Миддлсекса, зачатым шлюхой и рожденным в трущобах, и поэтому являлся мальчиком для битья для таких, как Вигрэм.
      Полковник Эльфингстоун, чувствуя, что Шарп опять за много миль отсюда, пнул его по лодыжке и Шарп как раз успел услышать, как Бэмпфилд приглашает всех собравшихся офицеров отужинать с ним.
      — Боюсь, что я не смогу, — Шарп не желал более оставаться в этой каюте, где его позор был бы виден такому количеству офицеров. Это была гордость, но солдат без гордости обречен на поражение.
      — У майора Шарпа, — объяснил Бэмпфилд с плохо скрытой усмешкой, — здесь есть жена, так что мы будем лишены его общества.
      — У меня нет жены, — враждебно сказал Эльфинстоун, — но я тоже не останусь. Ваш слуга, сэр.
      Шарп и Эльфинстоун отправились назад в Сен-Жан-де-Люз на катере Бэмпфилда. Эльфинстоун, укутанный в большой черный плащ, печально качал головой.
      — Это безумие, Шарп, абсолютное безумие.
      Начался дождь. Шарп хотел остаться наедине со своими мыслями.
      — Вы разочарованы, не так ли? — скорее утвердительно, чем вопросительно спросил Эльфинстоун.
      — Да.
      — Вигрэм ублюдок, — свирепо сказал Эльфинстоун, — но не обращайте на него внимание. Вы не пойдете на Бордо. Вот приказы.
      Яростные слова Эльфинстоуна отвлекли Шарпа от грустных мыслей, он взглянул на инженера.
      — Так зачем нам захватывать форт, сэр?
      — Затем, что нам нужны шасс-маре, зачем же еще? Или вы пропустили, когда объясняли это?
      Шарп кивнул.
      — Да, сэр.
      Пока Эльфинстон объяснял, что вся затея с походом на Аркашон была придумана лишь, чтобы захватить три дюжины шасс-маре, находящихся под защитой пушек форта, дождь пошел сильнее.
      — Мне нужны эти лодки, Шарп не для того, чтобы пойти на это проклятое Бордо, а чтобы построить мост. Но Христа ради, не говорите никому про мост. Я говорю вам это потому что не хочу, чтобы вы таскались в Бордо, понимаете?
      — Абсолютно, сэр.
      — Вигрэм думает, что лодки нам нужны для высадки, потому что Пэр хочет, чтобы все так считали. Но это будет мост, Шарп, это будет огромный чертов мост, к изумлению лягушатников. Но я не смогу построить мост, если вы не захватите форт и не добудете мне эти проклятые лодки. После этого делайте что хотите. Идите в засаду на дороге, а потом возвращайтесь к Бэмпфилду и скажите ему, что лягушатники все еще лояльны Бони. Нет никакого восстания, нечего терять время, не будет никакой славы. — Эльфинстоун мрачно посмотрел на море, приобретавшее из-за ледяного дождя металлический отлив. — Это Вигрэма укусила пчела насчет Бордо. Этот идиот сидит за письменным столом и верит всем слухам, которые достигают его ушей.
      — А это слухи?
      — Какой-то высокопоставленный француз его в этом убедил. — Эльфинстоун сильнее запахнул плащ когда катер преодолевал сильное течение возле песчаной отмели. — Майкл Хоган не смог помочь. Он ведь ваш друг?
      — Да, сэр.
      Эльфинстоун вздохнул.
      — Чертовски плохо, что он заболел. Не понимаю, почему он поддержал Вигрэма. Но не обращайте внимания, Шарп. Пэр хочет чтобы вы захватили форт и позволили чертову Бэмпфилду захватить лодки, а затем возвращайтесь назад.
      Шарп взглянул на Эльфинстоуна и тот кивком подтвердил сказанное. Веллингтон не согласен с безрассудным планом Вигрэма, но он посылает своего человека, Шарпа, участвовать в операции. Может быть, подумал Шарп, в этом причина того, что он потерял свой батальон?
      — Все остальное не имеет значения, — продолжил Эльфинстоун, — кроме того, что нам нужен флот, чтобы доставить нас туда, и мы не можем управлять им. Бэмпфилд думает, что ему дадут за Бордо графский титул, так что этому чертову идиоту ничего не докажешь. Ни восстания, ни бунта, ни славы и никакой надежды на чертов графский титул.
      Шарп улыбнулся.
      — И никакого форта, если я не получу достаточно войск, сэр.
      — У вас будут лучшие войска, которые я смогу отыскать, — пообещал Эльфинстоун, — но не в таких количествах, чтобы вы надумали захватить Бордо.
      — Конечно, сэр.
      Гребцы хрипели от усилий, борясь с отливом, когда катер повернул к северному молу. Шарп прекрасно понял, что произошло. Простая экспедиция по захвату форта нужна была, чтобы захватить шасс-маре, но у амбициозных офицеров, обуреваемых надеждой сделать себе имя в последние месяцы войны, разыгрались фантазии. А Шарпу, которому было приказано провести разведку, предстояло разрушить их надежды.
      Рулевой направил нос шлюпки по течению прямо к трапу. Белый катер на спокойной воде быстро приближался к причалу. Дождь уже лил ливнем, барабаня по киверу Шарпа.
      — Суши весла, — закричал рулевой.
      Белые весла поднялись, будто крылья, и лодка пришвартовалось к основанию трапа. Шарп взглянул наверх. Стена гавани, черная и мокрая, возвышалась над ним как скала.
      — Насколько здесь высоко? — спросил он Эльфинстоуна.
      Полковник искоса посмотрел вверх.
      — Футов восемнадцать. — потом он увидел причину вопроса Шарпа, и пожал плечами. — Будем надеяться, что Вигрэм прав, и оборонять стену никто не будет.
      Потому что если стена все-таки будет защищена, у Шарпа не будет никаких шансов, ни единого, его люди погибнут, а Бэмпфилд возложит вину за провал операции на армию. Тяжело было думать об этом в зимних сумерках под косым дождем, низвергающемся из серых стальных туч, но эта мысль преследовала Шарпа, пока он пробирался по переулкам туда, где жена зашивала его зеленую куртку, его боевую куртку, зеленую куртку, которую он оденет перед встречей с фортом в Аркашоне.

      — Выходит, — резко сказал Ричард Шарп, — армия не может найти настоящих солдат?
      — Их никогда не бывает в избытке, — ответил капитан стрелков. — Не хотите ли вы сказать, осмелюсь предположить я, что и нормальных командиров армия также найти не в состоянии?
      Шарп рассмеялся. Полковник Эльфинстоун сделал все что мог, и сделал очень неплохо, к слову говоря. Если уж Шарп не мог взять в бой своих собственных людей, то не было подразделения, которое он бы предпочел солдатам капитана Вильяма Фредриксона из шестидесятого стрелкового полка. Он пожал Фредриксону руку.
      — Я очень рад, Вильям.
      — Мы и сами не огорчились.
      У Фредриксона была отвратительная внешность, прямо-таки мерзкая. Левого глаза не было, и глазницу прикрывала грязная тряпка. Почти все правое ухо было оторвано пулей, а два передних зуба были вставные. Все эти раны были получены на полях сражений.
      Люди Фредриксона грубо, но остроумно называли его "Милашка Вильям". Шестидесятый полк, сформированный для борьбы против индейских племен в Америке, до сих пор назывался Королевские американские стрелки, хотя половину роты составляли немцы, четверть — испанцы, вступившие в него за время войны, остальные были британцами, кроме одного человека с суровым лицом, в одиночку оправдывающего старое название полка. Шарп сражался рядом с этой ротой два года назад и, увидев это лицо, вспомнил имя.
      — Этот американец, Тэйлор, кажется?
      — Да. — Фредриксон и Шарп стояли достаточно далеко от выстроившихся в две шеренги рот, и те не могли слышать их голоса.
      — Мы можем столкнуться с американцами, — сказал Шарп. — Один из них, Киллик, прячется в Аркашоне. Вдруг Тэйлор не пожелает воевать против соотечественника?
      — Предоставьте это мне, сэр, — пожал плечами Фредриксон.
      Шарпу дали две роты стрелков. Фредриксон командовал одной, а лейтенант Минвер — другой, и вместе они насчитывали сто двадцать три человека. Немного, думал Шарп, чтобы атаковать крепость на французском берегу. Они с Фредриксоном отошли дальше вдоль причала и остановились возле телеги с рыбой, с которой в океан стекала кровь и чешуя.
      — Между нами, Вильям, это поганое дело.
      — Такая мысль приходила мне в голову.
      — Мы выступаем завтра, чтобы захватить форт. Предполагается, что он не будет сильно защищен, но кто знает? Один только Бог. Есть один ненормальный, который хочет, чтобы мы вторглись вглубь Франции, но мы не станем этого делать.
      Фредриксон оскалился, затем повернулся и оглядел стрелков.
      — Мы будем брать форт только с этими войсками?
      — Ну, флот обещал послать морских пехотинцев нам в помощь.
      — Очень благородно с их стороны, — Фредриксон посмотрел на «Возмездие». Баркасы шныряли туда-сюда, от причала к кораблю, загружая судно бочками с водой.
      — Вы получите дополнительное снаряжение. Первый отдел платит.
      — Чтоб им лопнуть, этим ублюдкам! — радостно сказал Фредриксон.
      — А вечером я приглашаю тебя на ужин к нам с Джейн.
      — Буду рад повидать ее.
      — Она прекрасна, — тепло сказал Шарп, и Фредриксон, видя энтузиазм друга, понадеялся, что новая жена не уменьшит аппетит майора к предстоящему в Аркашоне кровавому делу.
 
      Комендант Анри Лассан думал, что к рассвету пойдет мокрый снег, но не был уверен в этом, пока не забрался на западню башню, и не увидел, как хлопья снега оседают на его большие пушки, чтобы вскоре растаять. Пушки были заряжены, как и всегда, но стволы и запальные отверстия заткнуты, чтобы предотвратить попадание сырости внутрь.
      — Доброе утро, сержант.
      — Сэр! — Солдат притоптывал ногами, борясь с холодом.
      Лассан осторожно забрался на каменную стену с подносом кофейных кружек. Он всегда утром приносил караульным по чашечке кофе, и все ценили этот маленький жест. Комендант, говорили они, был джентльменом.
      Через внутренний двор пробежал мальчик, и из кухни раздался женский голос. Женщин в форте не должно было быть, но Лассан позволил семьям канониров занять жилые помещения, которые обычно занимали пехотинцы, раз те ушли на север. Лассан считал, что его люди будут менее склонны к дезертирству, если их семьи будут рядом.
      — Вот и он, сэр, — указал сержант сквозь дождь.
      Лассан взглянул в узкое место залива Аркашон, где прилив набегал на отмель. По ту сторону отмели серые волны, поднятые ветром, вспенивались в водоворот, посреди которого, виднелось маленькое судно, прокладывающее путь на юг.
      Судно было британским шлюпом с оснасткой брига: двумя маленькими мачтами и большим спинакером на корме. Его черный, с белой полосой, корпус, как знал Лассан, скрывал восемнадцать орудий. Паруса были убраны, но даже так он разрезал волны и Лассан видел, как высоко поднималась вода за его кормой.
      — У нашего врага, — сказал он снисходительно, — беспокойный завтрак.
      — Да, сэр, — засмеялся сержант.
      Лассан поднял кружку кофе. В его лице читалось нечто, намекавшее на его уязвимость, а взгляд был каким-то нерешительным и испуганным, и поэтому подчиненные стремились взять под защиту своего командира. Они знали, что комендант Лассан после войны собирается стать священником, и симпатизировали ему за это, но также знали, что он будет сражаться как солдат, пока не прозвучит последний выстрел в этой войне. Сейчас комендант смотрел на британский шлюп.
      — Вы заметили его вчера вечером?
      — На закате, сэр, — ответ сержанта был точен, — и огни были потушены.
      — Он следит за нами, верно? — улыбнулся Лассан. — Наблюдает, что мы поделываем.
      Сержант хлопнул ладонью по пушке вместо ответа.
      Лассан повернулся и задумчиво посмотрел на внутренний двор. Из Бордо пришло предупреждение о возможной британской атаке на форт, но войск для укрепления его ослабленного гарнизона не прислали. Лассан мог либо стрелять из пушек, либо оборонять крепостные стены со стороны берега, но одновременно делать и то и другое не мог. Если британцы высадят войска и пошлют корабли в канал, Лассан попадет между молотом и наковальней. Он снова посмотрел на шлюп. Если в Бордо правы, это любопытное судно проводило рекогносцировку и Лассан должен обмануть соглядатая. Он должен заставить их думать, что форт настолько слабо защищен, что необходимости в высадке войск нет.
      Из офицерских комнат, зевая, показался лейтенант Жерар. Лассан окликнул его:
      — Лейтенант!
      — Сэр.
      — Не подымайте флаг сегодня! И не сушите белье на крышах бараков!
      Жерар, не успев застегнуть мундир, удивленно сдвинул брови.
      — Не поднимать флаг?
      — Вы слышали меня, лейтенант! И солдаты пускай не мельтешат в амбразурах, поняли? Только караулы в башнях.
      — Я понял, сэр.
      Лассан снова повернулся, чтобы засечь курс корабля сквозь промозглый дождь и ветер. Он видел дрожащие паруса, пенящуюся воду, представил офицеров, укутанных в дождевики с поблекшими от соли галунами, смотрящих в свои подзорные трубы на форт. Он знал, что такие маленькие корабли, посланные шпионить за французским побережьем, часто останавливали рыбацкие лодки. Сегодня и каждый день в течение следующей недели на лов будет позволено выходить только тем рыбаками, которым Лассан доверяет. Им разрешат брать английское золото, пить ром в каютах брига, продавать англичанам лобстеров, а в обмен они расскажут похожую на правду ложь. А потом Анри Лассан задаст им жару из этих огромных послушных пушек, ждущих своего часа.
      Он улыбнулся своим мыслям и пошел завтракать.
 
      Перед ужином Шарпу пришлось пережить несколько не самых приятных минут.
      — Мой ответ — нет! — повторял он.
      Полковой старший сержант Патрик Харпер стоял в маленькой гостиной жилища Джейн и вертел в своих больших ручищах кивер.
      — Я говорил с мистером Даламбором, сэр, и он сказал, что я могу пойти с вами. Я хочу сказать, что мы сидим, как прачки в засуху.
      — Скоро прибудет новый полковник, Патрик. Он не сможет обойтись без полкового старшего сержанта.
      Харпер насупился.
      — Да и без майора тоже.
      — Он не может лишиться нас обоих. — Не во власти Шарпа было лишить личных волонтеров Принца Уэльского услуг огромного ирландца. — Если ты пойдешь, Патрик, новый командир назначит нового полкового старшего сержанта. Вряд ли ты этого захочешь.
      Харпер нахмурился.
      — Это лучше, чем если с вами пойду не я, сэр, а мистер Фредриксон не оставит меня без дела.
      Шарп был непоколебим.
      — Нет.
      Огромный мужчина, на четыре дюйма выше шестифутового Шарпа, усмехнулся.
      — Я могу взять отпуск по болезни.
      — Сначала ты должен заболеть.
      — Я уже заболел! — Харпер показал на рот. — У меня просто ужасно болит зуб, сэр. Вот тут! Он открыл рот, ткнул туда пальцем и Шарп увидел, что у Харпера действительно покрасневшая и опухшая десна.
      — Сильно болит?
      — Ужасно, сэр! — Харпер, чувствуя брешь в обороне, прям-таки сморщился от боли. — Сильно пульсирует. Тук-тук, тук-тук, ну просто барабанный бой в черепе. Ужасно.
      — Покажись вечером хирургу, — бесчувственно сказал Шарп, — и пусть он его вырвет. Потом возвращайся в свой батальон.
      Лицо Харпера потускнело.
      — Я точно не могу пойти, сэр?
      Шарп вздохнул.
      — Лучше бы рядом со мной был ты, старший сержант, чем дюжина любых других парней. — Это была правда. Шарп не знал никого, рядом с кем бы он хотел сражаться рядом, но только не в Аркашоне. — Сожалею, Патрик. Кроме того, ты ведь теперь папаша. Ты должен заботиться о жене и ребенке.
      Жена-испанка всего месяц назад родила Харперу сына, которого назвали Ричард Патрисио Августин Харпер. Шарп смущался из-за выбранного имени Ричард, но Джейн пришла в восхищение, когда Харпер попросил разрешения использовать его имя.
      — Это для твоей же пользы, старший сержант, — продолжил Шарп.
      — Как это, сэр?
      — А так, что твой сын две недели будет с отцом. — Шарп вспомнил видение отвесной, черной мокрой стены, и эта картина укрепила его голос. Он повернулся на звук открывающейся двери.
      — Мой дорогой. — Джейн, прекрасная в голубом шелковом платье, мило улыбнулась Харперу. — Старший сержант, как малыш?
      — Отлично, мадам! Изабелла благодарит вас за белье.
      — У вас болит зуб! — Участливо спросила Джейн. — Ваша щека припухла.
      Харпер покраснел.
      — Совсем немного, мадам, практически не чувствуется.
      — Надо приложить гвоздичное масло! На кухне есть немного. Пойдемте!
      — Он не может пойти, — сказал Шарп после ужина, когда они с Джейн возвращались обратно по городу.
      — Бедный Патрик, — Джейн настояла на том, чтобы проведать Хогана, но никаких новостей не было. Она навещала его днем ранее, и Хоган выглядел лучше.
      — Я не хочу, чтобы ты подвергала себя риску, — сказал Шарп.
      — Ты говорил это дюжину раз, Ричард, и уверяю тебя, что я каждый раз это слышала.
      Они легли спать, и четыре часа спустя в дверь постучала хозяйка. В спальне было темно и холодно. Мороз рисовал узоры на оконном стекле, не тающие даже когда Шарп разжег огонь в маленькой жаровне. Хозяйка принесла свечи и горячую воду. Шарп побрился, и надел свой старый, полинявший мундир. Это был мундир в котором он дрался, мундир, испачканный кровью, мундир, продранный пулями и саблями. Он бы не хотел идти в бой в ни в каком другом.
      Он смазал маслом замок винтовки. Шарп всегда ходил в бой с винтовкой, хотя прошло уже десять лет, как сделался офицером. Потом вынул из ножен свой кавалерийский палаш и проверил остроту лезвия. Было так странно уходить на войну из постели жены, еще более странным было идти без своих людей, без Харпера, и мысль о том, что он будет сражаться без Харпера, вызывала беспокойство.
      — Две недели, — сказал он. — Я вернусь через две недели. Может, раньше.
      — Они покажутся вечностью, — преданно сказала Джейн, затем с трепетом отшвырнула постельное белье и схватила одежду, которую Шарп повесил сушиться перед огнем. Ее собачка, воспользовавшись этим, запрыгнула на согретую постель.
      — Ты не должна идти, — сказал Шарп.
      — Я пойду. Долг каждой женщины провожать мужа на войну, — она задрожала от холода и чихнула.
      Получасом позже они вышли в пахнущий рыбой переулок, и ветер сек лица, будто ножом. На пристани зажгли факелы, там стояла «Амели», приподнятая начавшимся приливом.
      Поблескивая оружием, темная колонна людей поднималась на борт торгового судна, которое было выделено Шарпу в качестве транспорта. «Амели» отнюдь не являлась жемчужиной торгового флота Британии. Свою жизнь она начала свою жизнь как угольщик, перевозя топливо из Тайна в Темзу *, и вся была покрыта толстым слоем угольной пыли.
      Бочки, ящики и сетки с припасами погрузили на борт в предрассветной темноте. Ящики с винтовками и боеприпасами были сложены на причале, а с ними и бочки с солониной и свежей говядиной. Хлеб, завернутый в парусину, был упакован в просмоленные ящики. Здесь же находились бочки с водой, запасные кремни и точильные камни для сабель и штыков. Веревочные трапы были закреплены за шпигаты, чтобы стрелки при высадке могли спуститься в баркасы, посланные с "Возмездия".
      Грязно-серое пятно рассвета осветило грязные замусоренные воды залива. На корме «Сциллы», фрегата, стоящего на якоре, виднелись огни, очевидно, её капитан завтракал.
      — Я завернула тебе сыр, — голос Джейн звучал тихо и испуганно. — Сверток в твоем ранце.
      — Спасибо, — Шарп наклонился поцеловать ее и внезапно захотел остаться. Жена, как сказал как-то генерал Кроуфорд, делает солдата слабым. Шарп еще мгновение подержал жену в объятьях, чувствуя ее ребра под шерстью и шелком, а затем вдруг она снова чихнула.
      — Мне холодно. — Она вся дрожала. Шарп потрогал ее лоб, он был горячим.
      — Ты нездорова.
      — Ненавижу рано вставать, — Джейн попыталась улыбнуться, но ее зубы стучали, и она снова чихнула. — И я не уверена, что вчерашняя рыба пришлась мне по вкусу.
      — Иди домой.
      — Ты уедешь, и я пойду.
      Шарп, наплевав на то, что сотня человек смотрела на него, снова поцеловал жену.
      — Джейн…
      — Иди, мой дорогой.
      — Но…
      — Всего лишь холод. Зимой всем холодно.
      — Сэр! — Милашка Вильям приветствовал Шарпа и поклонился Джейн. — Доброе утро, мадам! Сегодня свежо!
      — Да уж, мистер Фредриксон! — Джейн снова вздрогнула.
      — Все на борту, сэр, — Фредриксон повернулся к Шарпу.
      Шарп хотел задержаться с Джейн, он хотел убедиться, что та не подхватила лихорадку у Хогана, но Фредриксон ждал его, люди держались за леера, натянутые вдоль трапа, и он не мог остаться. Он поцеловал Джейн напоследок, ее лоб был горяч как огонь.
      — Иди, ляг в постель.
      — Я лягу, — она уже дрожала, сгорбившись от ветра и сжав кулаки.
      Шарп подождал немного, желая сказать что-то запоминающееся, что-то, что полностью бы смогло выразить его любовь к ней, но нужные слова не приходили. Он улыбнулся, затем пошел за Фредриксоном на палубу "Амели".
      Дни были уже короткие, и свет, проходя через холмистый ландшафт позади порта, расцвечивал пенящуюся воду залива серебром. Трап упал на камни причала.
      Далеко в море, словно выросшая из вод гора, возвышалась серая в свете утра пирамида парусов. Это «Возмездие» набирало ход. Судно выглядело весьма внушительно: целый плавучий арсенал орудий, способных своим бортовым залпом сотрясти воздух и море, но этот арсенал бесполезен на мелководье Тест-де-Бюш. Форт будет захвачен людьми и удержан ручным оружием, а не пушками корабля.
      — Линейный корабль сигналит, — крикнул шкипер «Амели» Тремгар, сплюнув за борт. — Дает понять, что нам пора отплывать. — Приготовиться, вперррёд — проревел он.
      Стоявшая поблизости «Сцилла» подняла марсель, и намек на скорое отплытие заставил Шарпа повернуться к причалу. Джейн, закутанная в зеленовато-голубой плащ, все еще стояла там. Шарп видел, что она дрожит.
      — Иди домой!
      — Подождите! Подождите! — Послышался чей-то крик. Акцент был французский, а владелец голоса, невзрачно одетый человек, явно слуга, скакал на маленькой лошади и вел на привязи еще одну, навьюченную грузом. — На «Амели»! Постойте!
      — Черт возьми. — Тремгар набивал трубку табаком и теперь засунул ее в карман замаранного плаща. Позади слуги и лошади, медленно, как епископ на процессии, ехал высокий элегантный мужчина на статной лошади. У мужчины были изысканные черты лица, белый плащ с серебряной застежкой и шляпа, промасленная в целях защиты от дождя.
      Трап был снова спущен и мужчина с видом, будто запах «Амели» был недостоин утонченного джентльменского носа, поднялся на борт.
      — Я ищу майора Шарпа, — заявил он с французским акцентом офицерам, собравшимся на шкафуте.
      — Это я, — отозвался Шарп с полуюта.
      Вновь прибывший человек повернулся с грацией, уместной скорее для бального зала, и казавшейся смешной на выщербленной палубе бывшего угольщика. Он поднял монокль и внимательно рассмотрел изорванный мундир майора Ричарда Шарпа. Француз поклонился, будто намекая, что подобные почести следует отдавать ему, затем снял свою непромокаемую шляпу и пригладил свои седые прилизанные волосы. Потом вытащил запечатанный конверт.
      — Приказы.
      Шарп спрыгнул с полуюта и разорвал конверт.
 
       Майору Шарпу.
       Податель сего граф де Макерр. Прошу содействовать ему во всем, в пределах своих полномочий.
       Бертрам Вигрэм, полковник.
 
      Шарп посмотре на узкое бледное лицо. Он вдруг вспомнил, как Хоган в бреду упомянул некоего Макеро, подразумевая слово «доносчик» и подумал, не было ли это выпадом в сторону этого элегантного мужчины.
      — Вы граф де Макерр?
      — Для меня честь, месье, плыть в Аркашон с вами. — Плащ де Макерра приоткрылся и стал виден мундир французских егерей *. Шарп знал репутацию этого полка. Офицеры его были французами, лояльными старому режиму, а солдаты были дезертирами из французской армии или просто бандитами. Они воевали как придется, и Шарп не хотел бы иметь этот полк у себя на фланге.
      — Капитан Фредриксон! Пошлите четырех человек доставить на борт багаж. Быстро!
      Де Макерр расстегнул свои лайковые перчатки.
      — У вас найдется место для моего коня, и для грузовой лошади тоже?
      — Никаких лошадей, — отрезал Шарп, что вызвало целый поток протестов со стороны графа, в которых то и дело фигурировали имена герцога Ангулемского, Людовика XVIII и лорда Веллингтона. Тут со «Сциллы» поступил сердитый сигнал, требующий объяснений, почему «Амели» все еще пришвартована, и Шарп в конце концов уступил.
      Это означало дополнительную задержку, поскольку двух лошадей графа нужно было поднять на борт, и потеснить дальше на нос солдат Фредриксона, чтобы дать им место. Баулы и чемоданы перенесли с причала.
      — Я не могу плыть на этом корабле, вы понимаете? — сказал де Макерр.
      — Почему? — спросил Шарп.
      Сморщенный нос был ответом на вопрос Шарпа и снова возникла задержка, пока передавали сигнал на «Сциллу» с требованием предоставить Его Превосходительству графу де Макерру каюту на фрегате, или, что еще лучше, на "Возмездии".
      Грант, капитан «Сциллы», несомненно под давлением с «Возмездия», передал короткий ответ. Граф с отвращением спустился вниз в каюту, которую теперь должен был делить с Фредриксоном.
      День уже был в самом разгаре, свет, рассеянный облаками, освещал желтый и черный мусор, плавающий в серых водах залива. Дохлая собака ударилась о корпус «Амели» когда были отданы швартовы сначала на носу, затем на корме, а сверху раздалось угрожающее хлопанье парусов, забиравших ветер. Резко прокричала чайка, этот крик, как верили моряки, был криком тех, кого поглотила морская пучина.
      Шарп смотрел на золотоволосую девушку в светло-голубом плаще и проклинал ветер, от которого слезились глаза. Джейн поднесла к лицу платок, и Шарп взмолился, чтобы не увидеть первые симптомы лихорадки. Он пытался себя убедить в том, что Джейн права, и ей просто нездоровится из-за вчерашней несвежей рыбы, но, черт побери, думал он, зачем же она навещала Хогана?
      — Иди домой! — крикнул он ей, стараясь перекрыть увеличивающееся расстояние между кораблем и причалом.
      Джейн дрожала, но продолжала стоять. Она смотрела, как «Амели» неуклюже удаляется, и Шарп, обернувшись назад, увидел крошечный белый носовой платок, становящийся все меньше и меньше, и, наконец, исчезнувший за стеной дождя.
      "Возмездие" возвышалось над другими кораблями. «Амели», которой уже пришлось пустить в действие помпы, пристроилась за ним в кильватер, а быстрая и нетерпеливая «Сцилла» полетела вперед. Замыкая процессию, за «Амели» расположились шлюпы с бриговой оснасткой, и французский берег превратился лишь в грязное серое пятнышко на горизонте.
      Просмоленный буек, обозначавший одному Богу известную опасность, остался позади, и экспедиция в Аркашон, сердце хаоса и неизвестности, началась.

      Весь день комендант Анри Лассан наблюдал за кораблями из одной башенки форта при помощи складной подзорной трубы, которая досталась ему от деда.
      Над фортом не развевался флаг. Один из местных рыбаков, которым доверял Лассан, выплыл на своей лодке к банке Лакано, где британский бриг подошел к его смаку с наветра и пригласил рыбака подняться на борт. Был подан ром, за рыбу заплачено золотом, и рыбак сообщил, что гарнизон полностью покинул форт. Они ушли на север, сказал рыбак, и стены защищает только немногочисленная местная милиция. Если британцы поверят в обман, то Лассан сможет заманить их в зону действия своих тяжелых пушек, и у него были основания полагать, что его ложь сработала, ибо бриг теперь направился к югу.
      Теперь вместо брига на горизонте с западной стороны появился целый ряд парусов. Лассан оценивал расстояние до них в восемь-девять миль и понимал, что видит британский конвой с людьми и вооружением, направляющийся к армии на юг.
      Это зрелище вызывало у Лассана чувство одиночества. Император был где-то далеко, он был один на этом берегу, а вражеский флот мог безнаказанно отправлять конвои, и чтобы уничтожить их, требовался флот. Но флота у Франции больше не было. Последний был уничтожен адмиралом Нельсоном девять лет назад, а те суда, что остались, догнивали на якорных стоянках.
      Было несколько каперов, американских и французских, но это всего лишь дворняжки, пытающиеся укусить за пятки стадо слонов. Даже капитан Киллик на его великолепной «Фуэлле» не смог бы захватить корабль конвоя. Киллик мог поджидать отставших, но только флот мог поломать строй конвоя и рассеять его.
      Было больно видеть эту неприкрытую демонстрацию силы, такой могучей и угрожающей. В трюмах этих кораблей лежало оружие, которое должно было принести смерть южной армии Сульта, а Лассан ничего не мог сделать. Он мог выиграть маленькое сражение, если бы оно состоялось, но большего сделать не мог.
      Он обругал себя за такие мысли и пошел в маленькую часовню форта помолиться. Возможно Император, маневрируя по замерзшим северным дорогам, сможет одержать большую победу и сломать альянс, окруживший Францию, но пока опустевший форт свидетельствовал об отчаянии Императора. Франция уже мобилизовала всех, кого могла, потом еще раз, и теперь многие рекруты следующего возрастного класса прятались в лесах и холмах от сержантов, пришедших собирать пушечное мясо из парней, еще не ставших мужчинами.
      Стук каблуков, крик и скрип ворот, которые, как часто их ни смазывай, все равно издавали страшный визг, возвестили о чьем-то прибытии. Лассан спрятал четки, перекрестился и вышел в вечерние сумерки.
      — Ублюдки! Хитрые ублюдки! Добрый вечер, Анри. — Корнелиус Киллик кивнул коменданту, но лицо его было перекошено от ярости. — Ублюдки!
      — Кто?
      — Те сволочи из Бордо. Не прислали меди, не прислали дубовых досок. И что мне делать? Затыкать дыры бумагой?
      — Может, хотите вина? — дипломатично предложил Лассан.
      — Да, пожалуй хочу. Американец вошел за Лассаном в его комнату, которая больше напоминала библиотеку, нежели комнату солдата. — Сволочь Дюко! Я бы вышиб ему зубы.
      — Я думал, — мягко сказал Лассан, — что гробовщик предоставил вам вяз?
      — Предоставил? Ублюдок запросил тройную цену! К тому же я не хочу плавать на корабле с кормой, сделанной из гробов.
      — А, морские суеверия. — Лассан разлил вино в хрустальные бокалы, на которых был герб его семьи. Последний граф де Лассан умер на гильотине, но Анри никогда не считал, что может использовать титул как свой. — Вы видели эти корабли, плывущие на юг.
      — Весь день на них смотрел, — хмуро сказал Киллик. — Захвати один из них, и тебе улыбнется удача. Не такая, как с «индийцем» *, конечно. Он допил вино и налил еще. — Я рассказывал вам про «индийца», которого захватил.
      — Да, — учтиво сказал Лассан. — Трижды.
      — А то, что его трюмы были забиты шелком, специями, сокровищами Востока, павлиньими перьями? — Киллик громко рассмеялся. — Нет, мой друг, он был забит селитрой. Селитрой чтобы делать порох, порох, чтобы толкать пули, пули, чтобы убивать британцев. Так любезно со стороны наших врагов дать нам то, что потом их же и убьет, не так ли? Он присел возле камина и взглянул на узкое, как у студента, лицо Лассана. — Ну что, друг мой, ублюдки уже на подходе?
      — Если им нужны шасс-маре, — мягко сказал Лассан, — то им придется прийти.
      — А погода позволит им высадиться в безопасности, — сказал американец. Протяженное бискайское побережье, способное кипеть шумным прибоем, на этой неделе было в хорошем настроении. Волны позади залива были всего пять или шесть футов высотой, и могли напугать новичка в морском деле, но остановить высадку на лодках они были не способны.
      — Да уж, — Лассан, все еще надеявшийся, что его обман убедит британцев в необязательности высадки на берег, все же допускал такую возможность.
      — И если они пойдут берегом, — жестоко сказал Киллик, — они побьют вас.
      Лассан посмотрел на распятие между книжными полками. — А может и нет.
      Американец, казалось, не заметил, что Лассан обращался к Богу, говоря эти слова. — А если они возьмут форт, продолжил он, — они возьмут под контроль весь залив.
      — Это верно.
      — И захватят «Фуэллу». — Киллик произнес это мягким, спокойным голосом, но воображение нарисовало ему картину того, как его прекрасный корабль захватывают эти мошенники, британские матросы. «Фуэлла» пойдет в Англию как приз, и американская шхуна, созданная для океанских просторов, станет сопровождать британские торговые конвои. — Клянусь Богом, им она не достанется!
      — Мы сделаем все, что сможем, — сказал Лассан, хотя если расчет четырех орудий сможет отразить атаку британцев, то это будет чудом. У Лассана не было сомнений, что его орудия могут нанести немалый ущерб, но если британцы обнаружат, что орудия есть кому заряжать и стрелять из них, они высадят морских пехотинцев и окружат форт. А Лассан не сможет защищать одновременно защищать его со всех сторон.
      Зловещие новости заставили американца замолчать. Он уставился на огонь в камине, нахмурился, а затем каким-то странным голосом спросил, — А если я тоже буду сражаться? — Вы? — Лассан не смог скрыть удивление.
      — Я могу драться, Анри, — ухмыльнулся Киллик. У меня в трюме имеются эти чертовы двенадцатифунтовые орудия. Он вдруг загорелся энтузиазмом, разложил на столе карту, прижав ее углы книгами. — Они ведь высадятся к югу от Аркашона?
      — Бесспорно.
      — А отсюда всего два пути на север. По берегу или по дороге! — На лице у него появилась гримаса раздумья, и Лассан увидел, что американец испытывает удовольствие от этой маленькой военной проблемы. Лассан уже встречал таких людей: храбрецов, сделавших себя знаменитыми на всю Францию и вошедших в историю благодаря своим отчаянным действиям. Он бы хотел, чтобы таких людей осталось больше после окончания войны.
      — Вы моряк, — тихо сказал Лассан, — а битва на берегу не похожа на морское сражение.
      — Но если они нас не ждут, Анри! Если эти напыщенные ублюдки воображают, что они в безопасности! Мы можем устроить им засаду! — Киллик был уверен, что его люди, опытные канониры, справятся с французскими орудиями и в своем воображении уже видел, как картечь сметает британские ряды. — Боже мой, мы можем это сделать, Анри!
      Лассан поднял руку, чтобы поумерить пыл американца.
      — Если вы действительно хотите помочь, капитан Киллик, то вам следует разместить своих людей в форте.
      — Нет. — Киллик прекрасно знал, что британцы сделают с захваченной командой капера. Если Киллик собирался драться за «Фуэллу», он должен был предусмотреть возможность отступления в случае поражения. Пока он не видел изъянов в своем плане устроить засаду на британцев, пока они будут колонной идти к форту. Морские пехотинцы будут в шоке от внезапных залпов картечи, а «Фуэлла» будет в безопасности.
      Анри Лассан, глядя на карту, раздумывал, не был ли план американца тем самым чудом, за которое он молился. Если британцы не захватят форт, они не смогут захватить шасс-маре, а без них они окажутся в ловушке между реками, когда наступит весеннее половодье.
      В ловушке. И возможно Император, разгромив врагов на севере, вернет войска на юг и разгромит британцев.
      Пока же Веллингтон не сталкивался с гением Императора, хотя и побил всех маршалов и генералов, которых посылали драться с ним. Лассан мечтал о том, чтобы этот высокий красивый американец нашел способ задержать британцев на время, чтобы Император вернулся на юг и преподал этим мерзавцам урок военного искусства. Затем он вернулся от мечтаний к реальности и счел нужным рассмотреть возможность поражения.
      — А что вы будете делать, мон ами, если британцы победят?
      Киллик пожал плечами.
      — Снесу мачты у «Фуэллы» и сделаю так, что она будет выглядеть, как развалина, и буду молиться, чтобы британцы не обратили на нее внимания. А что будете делать вы, комендант?
      Лассан печально улыбнулся.
      — Сожгу все шасс-маре, разумеется. — Сделав это, он обречет двести человек команды и их семей на нищенское существование. Мэр и кюре умоляли его сохранить их, чтобы даже в случае поражения не отбирать хлеб у людей, но долг Анри Лассана — сжечь эти лодки в случае поражения. — Будем надеяться, что до такого не дойдет, — сказал он.
      — Я этого не хочу, — Киллик помахал сигарой, оставив клуб дыма, в точности такой же, как оставляет горящий запал бомбы. — Ладно, Анри! Устроим мерзавцам почетную встречу?
      В сумраке зимней ночи они пили за победу, а тем временем далеко на юге, разминувшись с большим океанским конвоем, двигался к северу маленький отряд Шарпа
 
      Ночью пошел снег. Шарп стоял возле вонючих просмоленных канатов на полуюте и смотрел на снежинки, кружащиеся в свете ходовых огней. Огонь на камбузе все еще горел и освещал красным светом огромное полотнище фока. Дым от огня сдувало к северу, прямо к огням "Возмездия".
      Это было хорошее время для «Амели». Рулевой так сказал и даже капитан Тремгар, ворчавший в своей койке в два часа утра, с этим согласился.
      — Никогда не знал, что старушка способна так плыть, сэр. Вы не спите?
      — Нет.
      — Не пропустите со мной по глоточку рома?
      — Нет, спасибо. — Шарп понимал, что капитан проявляет любезность, но не хотел напиваться, да и из-за бессонницы.
      Он в одиночестве стоял возле поручней. Иногда, когда корабль наклонялся из-за порывов ветра, фонарь отбрасывал луч света на гладкую морскую поверхность. Снег уносился в небытие. Через час после короткого разговора с Тремгаром далеко на востоке Шарп увидел крошечную искорку света.
      — Корабль? — спросил он у рулевого.
      — Да нет, сэр, — донес ветер голос рулевого, — это, должно быть, земля!
      Свет в доме? Или солдаты разожгли костер? Шарп не знал. Огонек мерцал, иногда совсем исчезал, но снова появлялся на темном горизонте, и вид этого далекого, непонятного огня заставил Шарпа почувствовать неудобство солдата на море. Его воображение рисовало ему потерпевшую кораблекрушение «Амели», огромные серые волны, захлестывающие доски, среди которых плавали его люди, как крысы в бочке. Этот одинокий маленький огонек символизировал безопасность, и Шарп предпочел бы быть за сотню миль во вражеском тылу, но на твердой земле, нежели на корабле в вероломном море.
      — Вам не спится? Как и мне.
      Шарп повернулся. Перед ним появилась призрачная фигура графа де Макерра с волосами, белыми как его плащ, застегнутый на шее серебряной застежкой. Граф потерял равновесие, когда в «Амели» ударила большая волна, и Макерр вынужден был схватиться за руку Шарпа.
      — Мои извинения, майор.
      Устоявший с помощью Шарпа, граф присел на орудие, которое было придано «Амели» для защиты.
      Граф, чьи волосы были удивительно гладко причесаны для столько позднего времени, посмотрел на восток.
      — Франция, — сказал он с почтением и даже с любовью.
      — Сен-Жан де-Люз тоже Франция, — не очень вежливо сказал Шарп, давая понять, что компания графа ему неприятна.
      Граф проигнорировал этот комментарий и глядел на огонек так, будто это был сам Грааль.
      — Я был в отъезде восемнадцать лет, майор, — сказал он с трагической интонацией. — Ждал свободу, чтобы возродить Францию.
      Корабль опять опустился вниз и Шарп успел увидеть воду, пока на нее падал свет. Все говорят о свободе, думал он. Монархисты и анти-монархисты, республиканцы и анти-республиканцы, бонапартисты и Бурбоны, все носятся с этим словом так, будто это джинн в бутылке, а они — единственные владельцы штопора. Но если сейчас спуститься вниз, в трюмы, разбудить солдат, спящих в тесноте и вони второй палубы и спросить каждого, что он хочет в жизни, то ни от кого он не услышит — «свободы». Они хотят хорошую жену, дешевую выпивку, жаркий огонь зимой и обильный урожай летом, ну и еще они хотят свой собственный винный погреб. А многие даже и не знают, чего хотят.
      Многие, но не Шарп. Он вдруг отчетливо увидел больную Джейн, дрожащую от лихорадки. Это видение, столь необычайно реалистичное, заставило задрожать его самого.
      Он потряс головой, отгоняя видение, и сказал себе, что у Джейн было всего лишь расстройство желудка, а дрожь вызвана зимним холодом, но солдатские суеверия крепко сидели в нем и он знал абсолютно точно, что уплывает от умирающей жены. От тоски он захотел завыть в темное заснеженное небо, но помощи там не найти. Помощи не было нигде. Она умирала. К счастью, это видение было почти неуловимым, но Шарп ощущал его.
      — В задницу твою свободу, — грубо сказал он.
      — Майор? — граф услышал голос Шарпа, но слов не разобрал и поэтому наклонился пониже к перилам.
      Джейн умрет, а Шарп вернется к ее холодной могиле. Ему хотелось плакать от отчаяния.
      — Вы что-то сказали, месье? — упорствовал граф.
      Шарп повернулся к графу. Стрелок был поглощен своими мыслями, но теперь сосредоточился на высоком бледном аристократе.
      — Зачем вы здесь?
      — Зачем, месье? — спросил де Макерр. — Затем же, что и вы. Чтобы дать Франции свободу.
      Теперь инстинкты Шарпа были настороже. Он чувствовал, что в игру вступил новый игрок, игрок, который мог перепутать экспедиции все карты.
      — Так зачем же? — настаивал Шарп.
      Де Макерр пожал плечами.
      — Моя семья из Бордо, майор, и я получил письмо, в котором говорится, что жители города собираются поднять бунт. Мне приказано подтвердить это.
      Черт, предчувствие его не обмануло. Шарп надеялся выведать настроения французов, но Вигрэм, понимая, что Шарп вернется с неутешительным ответом, в последний момент послал этого аристократа. Несомненно, Макерр принесет Вигрэму ответ, который тот хочет услышать, и этот ответ приведет к безумию. Шарп громко рассмеялся.
      — Вы полагаете, что две роты стрелков смогут поднять восстание в Бордо?
      — Нет, месье, — граф де Макерр переждал, пока корабль перестал крениться на волне. — Я полагаю, что две роты стрелков при помощи морских пехотинцев, смогут удержать форт в Аркашоне до тех пор, пока не прибудет подкрепление на ваших шасс-маре. Ведь вы для этого их собираете? Для вторжения? А Аркашон — лучшее место для этого.
      Шарп не ответил. Эльфинстоун приказал ему притормозить амбиции Вигрэма, но теперь этот пижон-француз усложнил задачу. Было бы проще выкинуть его за борт прямо сейчас.
      — Но если Бордо готово восстать, — де Макерр, к своему счастью, не мог прочитать мысли Шарпа, — мы можем сбросить режим Бонапарта, майор. Мы можем поднять восстание, мы сможем избавиться от тирана. Мы можем завершить войну. — И снова Шарп не ответил, а граф де Макерр посмотрел на крошечный мерцающий свет в холодной тьме. — Конечно, продолжил граф, — если я добьюсь успеха в разжигании бунта, мне потребуются в помощь ваши войска.
      Шарп изумленно повернулся и посмотрел в бледное лицо графа де Макерр.
      — У меня не было такого приказа.
      Граф тоже повернулся, взглянув на Шарпа взглядом еще более бледных глаз.
      — У вас есть приказы, майор, оказывать мне любую помощь в пределах ваших полномочий. У меня есть полномочия вашего Принца-регента и моего Короля. Так что вы будете подчиняться приказам.
      Корабельный колокол избавил Шарпа от необходимости отвечать. Он раздраженно подумал, почему моряки не обозначают каждый час также как и все остальные люди, а вызванивают колокольчиками какие-то непонятные звуки. По палубе застучали чьи-то шаги, сменилась вахта, и ярко засветил нактоузный фонарь когда подняли крышку нактоуза.
      — Вашим первым заданием, майор, будет безопасный спуск моих лошадей на берег, — граф не обращал внимания на фигурки, поднимающиеся по лестнице на полуют.
      Терпение Шарпа лопнуло.
      — Моим первым заданием, милорд, будут мои люди. Если вы не можете сами спустить ваших лошадей на берег, то они останутся здесь, и я и пальцем не пошевелю, чтобы помочь вам. Всего хорошего. — Он широким шагом пересек палубу, что было весьма непростым на пошатывающейся "Амели, которая ложилась на новый курс, подчиняясь сигналу фонарей на корме "Возмездия".
      Светало. Перестал идти снег, и Шарп увидел в утренних сумерках, что берег, который оказался удивительно близко, совершенно не населен. Бриг был еще ближе к берегу, и на его бизани развевались яркие сигнальные флаги.
      — Его вчера с нами не было, — кивнул в сторону брига Милашка Вильям, выглядевший бодрым и отдохнувшим. Он принес Шарпу чашку чая. — Должно быть, будет кружить вокруг форта. — Плохо спали?
      — Совсем не спал. — Шарп взял чашку и отхлебнул горячего, кисловатого чаю. Берег выглядел очень пустынным. За бурунами волн были песчаные дюны, а за ними виднелись низкорослые сосны. Домов не было. Далеко вдали виднелись очертания холмов, а к северу в океан врезался мыс.
      — Аркашон, — указал на этот мыс капитан Тремгар. Он отвернулся от двух офицеров и прокричал в рупор приказы. Шарп услышал грохот якорной цепи в клюзе. Паруса, мгновение назад еще наполненные ветром, захлопали как крылья гигантской летучей мыши, когда начали сворачивать паруса. «Возмездие», выглядящее огромным в утреннем мареве, уже стояло на якоре и спустило шлюпки.
      — Вот крестные муки, — сердито произнес Милашка Вильям. Он посмотрел на шлюпки, скопившиеся рядом с "Возмездием".
      Шарп достал свою подзорную трубу из футляра и раскрыл ее. Подзорная труба была подарком Императора Франции своему брату, Королю Испании, но этот подарок пропал среди прочей добычи в Витории и достался британскому стрелку.
      — Господи Иисусе, — в тон Фредриксону подхватил Шарп. «Возмездие» спустило три больших шлюпки, которые заполнялись морскими пехотинцами в красных мундирах. — Там должно быть их сотня, — он смотрел на людей, осторожно спускающихся в покачивающиеся лодки. Море было чудесно спокойным это утро, на поверхности была лишь небольшая зыбь. Шарп поднял подзорную трубу выше, потому что слабое покачивание «Амели» затрудняло наведение, и увидел еще больше морских пехотинцев, ожидающих на палубе «Возмездия». — Да этим ублюдкам мы вообще и не понадобимся!
      — Чтобы захватить форт, да, — Милашка Вильям зажег сигару, — но при марше на Бордо обученные стрелки будут чертовски полезны.
      — Черт бы его побрал! — Шарп наконец-то понял. Вигрэм послал де Макерра для продавливания плана, а Бэмпфилд спрятал морских пехотинцев для его осуществления.
      Несмотря ни на что, Вигрэм и Бэмпфилд все же решили захватить Бордо, а Шарп оказался в середине. Глядя, как заполненные шлюпки движутся в сторону прибоя, он испытал горькую злость на Бэмпфилда, который солгал насчет болезни своих морских пехотинцев и смог потренировать стрелков для своей сумасбродной идеи. Даже солнце, пробившееся сквозь облака, впервые за неделю не умерило гнев Шарпа.
      — Я убежден, — сказал Фредриксон, — что он делает это из-за тебя.
      — Меня?
      — Видимо он высокого мнения о твоих возможностях, — сухо сказал Фредриксон. — Если выдающегося майора Шарпа постигнет неудача, то никто не упрекнет капитана Бэмпфилда. А если же ему будет сопутствовать успех, то это будет исключительно благодаря Бэмпфилду.
      — Сволочь Бэмпфилд, — сказал Шарп.
      Шлюпки высадили «красных курток» на берег и поплыли обратно, гребцы резкими рывками гнали шлюпки против ветра и прилива. Они поплыли не к «Амели», а снова направились к «Возмездию», где высадки ожидало еще множество морских пехотинцев. Уже наступило утро. Завтрак из размоченного хлеба лежал перед стрелками, ждавшими на палубе «Амели». Те морские пехотинцы, которые высадились на берег, уже выстроились в колонны и, к изумлению Шарпа, около полуроты направились вглубь материка, чтобы укрыться под темными соснами. Самого Шарпа, который, как предполагалось, должен был командовать наземной операцией, полностью игнорировали.
      — Капитан Тремгар!
      — Сэр!
      — Может ли шлюпка доставить меня на берег?
      Тремгар, мужчина средних лет, закутанный в матросскую штормовку, вытряхнул остатки табака из трубки, постукивая ей об латунную крышку нактоуза.
      — У меня нет таких приказов, майор.
      — Я даю вам такой приказ.
      Тремгар повернулся. Одна из шлюпок отчалила от «Возмездия» и на ней, вместо морских пехотинцев, находилась группа морских офицеров в синих мундирах. Тремгар пожал плечами.
      — Почему бы и нет, майор.
      Двадцать минут занял спуск с «Амели» небольшого баркаса и еще через пять минут Шарп сидел на кормовой банке. Граф де Макерр, увидев возможность покинуть вонючее угольное судно, настоял на том, чтобы занять место на баркасе. Он сменил британский мундир на одежду коричневого цвета.
      С палубы «Амели» море выглядело очень спокойным, но здесь, на маленькой лодке, оно волновалось гораздо сильнее, и коготки страха впились в спину Шарпа. Весла брызгали на него водой, волны перехлестывали через планширь, и Шарп ожидал, что в любой момент лодка перевернется. Граф, закутанный в свой плащ, выглядел так, будто болел морской болезнью.
      Шарп повернул голову назад. Корпус «Амели», весь в пятнах смолы и соли, возвышался над ним. Кок вылил ведро отходов за борт и чайки, вопя как банши *, устремились вниз, дерясь за каждый кусочек.
      Граф, оскорбленный отказом Шарпа помочь ему выгрузить лошадей, сидел молча. Медленно, взмах за взмахом, четыре гребца тащили маленькую лодку от «Амели», и отдаленный рокот прибоя становился все громче и громче.
      Шарп инстинктивно взялся за свое оружие. Ствол его винтовки был заткнут от брызг морской воды, а замок замотан тряпкой. Палаш со стуком бился о борта тесной лодки. Волны поднимали лодку и двигали ее вперед к прибою, который казался Шарпу струей пены, крутящейся ветром и волнами, затем шлюпка заскользила по воде, покрытой плавающими водорослями.
      Это был опасный момент, когда лодка переходила границу между спокойным морем и довольно бурным береговым прибоем. Несколько лет назад Шарп видел, как на таком же берегу как этот, в Португалии, такая же лодка была перевернута волной и разбросала людей в море как тряпичные куклы. Он помнил, как тела выбрасывало на берег, мундиры были разорваны вздувшимися телами, и собаки еще долго потом поедали их.
      — Налегайте! — кричал боцман. — Сильнее, ублюдки.
      Гребцы налегли, и лодка, будто телега, груженная пушечными ядрами, взобралась на гребень волны. Весла сгибались от напряжения, затем море подхватило лодку, и она двинулась вперед, внезапно освободившись от давления воды, а боцман позади Шарпа всей массой навалился на румпель.
      Крик боцмана был похож на вопль животного и сливался с шумом прибоя. Мир стал черно-белым в зеленых полосах, и в его центре находилась маленькая лодчонка, подхваченная огромной волной прибоя. Правая рука Шарпа побелела, с такой силой он ухватился за борт, затем нос лодки окунулся в воду и Шарпа окатило холодными брызгами, а в ушах все еще стоял крик боцмана, и он ощущал страх, присущий человеку, находящемуся в опасности и не имеющего возможности повлиять на ситуацию.
      Нос вынырнул, лодку кружило и трясло, и вдруг она оказалась между полос воды, и Шарп услышал сильный шум, производимый тоннами песка, который откатная волна увлекает за собой в море.
      — Давай! — закричал боцман, — вперед, дикари! — носовые гребцы, выпрыгнув за борт и стоя по колено в пузырящейся воде, потащили лодку на пологий берег.
      — Все, майор. Ничего сложного, — хладнокровно сказал боцман.
      Шарп, стараясь не показывать обуявший его страх, перешагнул через банку. Оставшиеся два гребца, усмехаясь, помогли ему выбраться. Еще одна волна, захлестнув берег, подняла лодку и наклонила ее на борт так, что Шарп упал прямо на огромного черноволосого человека, рассмеявшегося над его неуклюжестью.
      Шарп восстановил равновесие, балансируя на носу лодки и спрыгнул в схлынувшую волну. Даже твердая земля, даже зеленая лужайка в самой мирной английской деревне не сделали бы его более счастливым в этот момент. Он шагнул на песок, тихонько порадовавшись тому, что находится в безопасности. Под его ногами хрустели ракушки и куски дерева, показывающие высоту зимних приливов.
      — Майор! — приветствовал его чей-то голос. Лейтенант Форд, помощник Бэмпфилда, шел по вязкому песку. Добро пожаловать на берег. Вы поспешили, верно, сэр?
      — Поспешил? — перекрикивая шум ветра и прибоя, сказал Шарп, снимая тряпье с винтовки.
      — Вам не было приказано высаживаться на берег, сэр. — Форд сказал это уважительно, но Шарп прекрасно понимал, что это Бэмпфилд послал юного лейтенанта передать ему порицание. Сам капитан, в бело-голубом мундире, расшитым золотом, стоял на берегу в пятидесяти ярдах от них.
      — Позвольте напомнить вам, лейтенант, — сказал Шарп, что наземной операцией командую я.
      Граф де Макерр, серый от пудры на его лице, отряхнул плащ, зашагал в сторону Бэмпфилда.
      Форд взглянул на графа и снова обратился к Шарпу.
      — Понимаете ли, майор, лейтенант не мог скрыть своего смущения, — наши морские пехотинцы чудесным образом выздоровели.
      — В самом деле. — На берегу были сотни пехотинцев и Шарп видел как минимум еще полсотни, ушедших дальше от берега.
      — Капитан полагает, — Форд осторожно встал так, чтобы Шарп не смог пойти в сторону Бэмпфилда, — что будет лучше, если мы сами позаботимся о деле. Он улыбнулся так, будто принес великолепные новости.
      Шарп уставился на молодого лейтенанта.
      — О деле???
      — Захватим форт Тест-де-Бюш. — Форд все еще улыбался, будто хотел обрадовать Шарпа такими известиями.
      Шарп пристально посмотрел на Форда. — Вы стоите у меня на пути, лейтенант.
      — О! Извините, сэр! — Форд шагнул в сторону.
      Капитан Бэмпфилд явно по-дружески приветствовал графа де Макерр, но, видя, что подходит Шарп, оставил его и быстро пошел навстречу стрелку.
      — Доброе утро, Шарп! Как любезно!
      — Что?
      — Погода! Бог смилостивился над моряками. — Порыв ветра сыпанул песком по сапогам Шарпа.
      — Лейтенант Форд, сэр, сообщил мне, что вы не нуждаетесь в моих услугах.
      — Не в Тест-де-Бюш. Один из наших вчера допросил рыбака, Шарп. Кажется, лягушатники покинули форт. Что вы на это скажете, а? Осталось всего несколько человек, так что не вижу причин, по которым нужно беспокоить вас. Полагаю, более благоразумным будет, если вы выдвинетесь вглубь берега.
      — Вглубь, сэр?
      — Разве вы не собирались устроить диверсию на дороге? Однако я хочу, чтобы вы вернулись с докладом не позднее полудня во вторник. Это вам ясно?
      Шарп посмотрел мимо надутого, уверенного в себе Бэмпфилда на морских пехотинцев, стоящих строем на песке. Они высадились налегке, оставив свои рюкзаки и шинели на «Возмездии». Все они выглядели здоровыми, и их вид разозлил Шарпа.
      — Ваши люди выздоровели чудесным образом, капитан.
      — А почему бы и нет, майор? — улыбнулся Бэмпфилд, находящийся в прекрасном расположении духа. Ruse de guerre *, майор, понимаете?
      Шарп все еще был в ярости.
      — Хитрость, сэр?
      — Мы не хотели, чтобы вражеские агенты в Сен-Жан-де-Люз прознали наши планы. Они бы доложили, что морские пехотинцы больны и имеются только немного солдат, которых хватит лишь, чтобы пасти отару овец, но не на захват Бордо. — Бэмпфилд видел недоверие Шарпа и улыбнулся. — На кораблях у меня еще достаточно людей, Шарп, если они потребуются.
      — Для захвата Бордо? — насмешливо спросил Шарп.
      — Если Макеро заявит, что это возможно, мы попробуем. Он направляется прямо в Бордо, Шарп. Храбрый малый, да? Ваша совет будет неоценим, но решать будет Макеро. — торжествующий Бэмпфилд очень старался быть любезным.
      — Макеро, сэр?
      — Граф де Макерр. Но вы не должны его так называть, это невежливо, — рассмеялся Бэмпфилд. Вы на пороге великих событий, майор. Вы еще будете благодарить за эту возможность.
      Но Шарп был слишком разъярен, чтобы благодарить. Бэмпфилд последовательно лгал. Шарп и его стрелки были нужны Бэмпфилду ради его мечтаний о славе, и теперь, на холодном французском берегу, Шарп ясно увидел это безумие, против которого его предостерегал Эльфинстоун.
      — Полагаю, сэр, что ответственность за решение о наступлении на Бордо лежит на мне.
      — И на нас тоже, майор. Вы же не отрицаете, что де Макерр более убедительный свидетель, — Бэмпфилд помолчал, почувствовав злость Шарпа. — Разумеется, я приму во внимание ваш совет, майор. — Бэмпфилд открыл крышку своих часов, как бы давая понять Шарпу, что он тратит его время. — Возвращайтесь во вторник, майор! К этому времени Макеро принесет нам хорошие вести из Бордо. И запомните, скорость и неожиданность, майор. Скорость и неожиданность.
      Бэмпфилд повернулся уходить, но Шарп окликнул его.
      — Сэр! Вы верите тому рыбаку?
      — Это не ваше дело, Шарп, — возмущенно ответил Бэмпфилд.
      — Вы выставите пикеты, сэр?
      Бэмпфилд захлопнул свои карманные часы.
      — Если мне потребуется урок ведения военных операций, майор, то я попрошу его у своего начальства, а не у подчиненных. Мои шлюпки доставят на берег ваших людей, майор Шарп, всего вам хорошего.
      Бэмпфилд ушел. Чтобы захватить форт ему был не нужен Шарп, и он не хотел, чтобы в его победном докладе в адмиралтейство упоминалось имя Шарпа. Этот доклад уже давно сформировался в голове Бэмпфилда, доклад, который будет напечатан в "Военно-морской газете». Будет скромно рассказано о захвате форта, об отчистке залива, но в этой скромности будет виден героизм, с которым была одержана победа. Но по сравнению с захватом Бордо эта победа покажется детской забавой. С этими мыслями Бэмпфилд шел по мокрому, вязкому песку, а в его голове крутились сладкие мечты о триумфе и еще более сладкие мечты о наградах и поощрениях, которые посыплются на него.

      Корнелиус Киллик выплеснул кофейную гущу в костер, горящий под соснами. Ветер был прохладный, но дождя, по крайней мере, не было, хотя Киллик полагал, что это ненадолго.
      Некоторые его люди спали, некоторые разбирали мушкеты, остальные играли в криббедж или в кости. Они нервничали, но успокаивали себя, видя безмятежное спокойствие капитана.
      Однако это спокойствие было напускным. Он нервничал также, как и его люди, и уже сожалел об импульсивном решении защищать форт со стороны берега. Не то чтобы американец боялся драки, но на море он знал каждую рябь, мог в полной мере использовать достоинства «Фуэллы» и посеять смятение в рядах противника, на суше же было совсем по-другому. Битва на суше, как сказал его ирландский лейтенант, — это "разномастная лошадь", а Корнелиус Киллик не был уверен, что ему нравится пестрота.
      Его не прельщало иметь это грязное, захламленное пространство в качестве поля битвы. Корабль мог перемещать пушки быстрее, чем колеса, и на море было негде спрятаться. Там, при свежем ветре, сражение было открытым, а здесь под каждым кустом мог прятаться враг. Киллик сознавал, что никогда не учился быть солдатом, никогда не принимал участия в битве на суше, но он сам предложил это коменданту Лассану и теперь готовился дать бой приближающимся британским морским пехотинцам.
      Но хотя у Корнелиуса Киллика были сомнения, были также и ободряющие моменты. В его распоряжении находилось шесть двенадцатифунтовых пушек, снятых с «Фуэллы» и установленных на лафеты. Это придавало Киллику уверенности. Пушки, такие красивые и эффективные, давали шанс на победу. Враг придет с мушкетами, а столкнется с оружием, которое Наполеон называл своими "прекрасными дочками". Это были двенадцатифунтовки Грибоваля *, мощные, жестокие убийцы.
      Чтобы обслуживать эти орудия у Киллика было шестьдесят человек, все они умели обращаться с ними. Американец прекрасно знал, какая судьба будет уготована британцами для команды американского капера, поэтому Киллик мог не приказать своим людям участвовать в битве, он и не приказал, а просто попросил их о помощи. Они ему так верили, так любили его, что всего две дюжины отказались пойти с ним. Так что Киллику предстояло воевать с добровольцами. И Киллик спрашивал себя, смогут ли насильно завербованные солдаты, ведомые надменными щеголями-офицерами, победить таких солдат, как его люди.
      Ветер колыхал верхушки деревьев, унося дым от костров в сторону деревни. На стенах форта не было ни души, и флаги тоже не развевались.
      — Может ублюдки сегодня и не придут, — лейтенант Догерти налил себе немного мутного кофе.
      — Может и нет, — Киллик наклонился к костру и зажег сигару. Он ощутил внезапный страх, должно быть вызванный возможностью потерять свой корабль. Было бы невыносимо потерять «Фуэллу». — Если они придут, Лайам, мы сдерем с них шкуру. На стороне Киллика было и третье преимущество — внезапность.
      Через час пришло первое сообщение из Аркашона. Киллик послал четверых людей на разведку на тягловых лошадях. Сообщалось, что морские пехотинцы высадились на берег и уже идут колонной по песчаному берегу.
      — Они вас видели? — спросил Киллик канонира, доставившего эти сведения.
      — Нет.
      Киллик встал и похлопал в ладоши.
      — Выдвигаемся, парни! Выдвигаемся! — Команда «Фуэллы» ожидала с орудиями в позиции между прибрежной тропинкой и дорогой. Теперь Киллик знал, куда направлялись британцы и пушки направили на запад, в сторону, откуда они должны были появиться.
      Когда орудия были нацелены, пришло другое сообщение. Высадились полтораста морских пехотинцев. Без лошадей и артиллерии, направляются на север. Остальные люди остались на берегу. Все четверо разведчиков вернулись к месту засады.
      Анри Лассан выбрал место, и сделал это хорошо. Пушки были направлены на опушку леса, росшего на вершине небольшого холма, вдававшегося в прибрежные песчаные дюны. На песке стояли два домика, но оба сгорели в прошлом году, и их обуглившиеся были разбросаны по всей округе, по которой предстояло идти морским пехотинцам.
      Намеченное для орудий место также давало и защиту людям Киллика. Двенадцатифунтовки были скрыты в тени деревьев, и картечь внезапно вылетит из темноты. И даже если морские пехотинцы рискнут контратаковать через простреливаемый участок, им придется взбираться на осыпающийся песчаный холм шести футов высотой и достаточно крутой.
      Двадцать человек отступили к передкам орудий, а остальные подготовили большие пушки. Стволы на лафетах следовало перевести из походного положения в боевое, затем цапфы закрепили железными болтами, забили в стволы порох и картечь. Картечь взяли из арсенала «Фуэллы» и обмотанные холстом свертки с пулями будут вытолкнуты четырьмя фунтами и четырьмя унциями французского пороха, который был насыпан в мешочки, сшитые под калибр орудий. Через запальное отверстие мешки с порохом проткнули специальной спицей, и в оловянные трубки засыпали мелкий порох, который должен был поджечь заряд в стволе.
      Киллик наклонился к казеннику пушки. Он выбрал оптимальный угол обзора и провернул медную ручку подъемного механизма. Он проверил так каждое орудие и взглянул в то место на песке, куда он собирается направить смерть. Мощь орудий придала Киллику уверенности.
      — Комендант передает вам благодарность, Корнелиус, — лейтенант Лайам Догерти предупредил Лассана о подходе британцев.
      Киллик рассмеялся как бы в ожидании победы.
      — Им еще идти шесть часов, Лайам, — он зажег сигару, — но когда они придут, мы убьем всех этих чертей.
      — Разумеется, убьем. — Для Лайама Догерти предстоящая битва была частью мести британцам за жестокое подавление во время восстания "объединенных ирландцев" *.
      Отца Догерти повесили как повстанца, вздернули рядом с темным от торфа ручьем как собаку, а мать мальчика, вырастившего его в Америке, не позволила забыть это. А Лайам Догерти и не хотел забывать. Он представил, как красномундирники заходят на поляну, и смаковал, как он выпустит смерть из шести стволов.
      Несколько крестьян, любопытствующих, что такое происходит на юге, подошли к лесу и наблюдали за приготовлениями американца. Корнелиус Киллик подозвал их. Ночью его обуревали страхи, он представлял катастрофу, но сейчас, перед лицом приближающегося врага, в удачно выбранной засаде, он почувствовал уверенность в успехе и был рад, что у этого успеха будут свидетели.
      — Интересно, что бы сказали в Марблхеде, если бы видели нас, — сказал он Догерти.
      Лайам Догерти думал, что лишь немногие бы удивились этому рискованному приключению Киллика. У него всегда была репутация отчаянного.
      — Может быть, они назовут улицу в вашу честь.
      — Улицу? Почему не весь город?
      Оставалось сделать лишь одно, и это было сделано со всей торжественностью. Корнелиус Киллик развернул большое знамя, снятое с «Фуэллы». Звезды и полосы нашиты женщинами Марблхеда и освящены пресвитерианским священником, который помолился за то, чтобы флаг увидел побольше крови врагов Республики. В тот день Киллик пообещал себе, что так и произойдет. Флаг, висящий под деревьями, будет поднят при первом же выстреле пушек и будет гордо реять, пока будут падать враги.
      Корнелиус Киллик и команда «Фуэллы» были готовы.
 
      Когда морские пехотинцы ушли, пляж стал казаться необычайно пустынным. Под пронизывающим ветром люди Шарпа, спотыкаясь, перетаскивали к дюнам свои рюкзаки, шинели и винтовки.
      — Еще одна лодка, сэр, — сказал Фредриксон.
      Шарп пробормотал что-то неразборчивое. Солнце опять зашло за тучи, и Шарп смог оглядеть в окрестности в подзорную трубу. На одном дальнем холме вроде виднелась тропинка, но не было никаких следов деревни или часовни, с помощью которым можно было бы сориентироваться по карте, разложенной на песке Фредриксоном.
      — Капитан сказал, что мы вот тут, в трех милях к югу от мыса Аркашон.
      Шарп отлично помнил карту и даже не взглянул на нее. Нет ни одной дороги на восток. Быстрее всего будет пойти к Аркашону, а там уже выйти к дороге на Бордо.
      — Пойдем по берегу, следом за этими водоплавающими?
      — Нет, разумеется, — Шарпу было плевать, если он больше не увидит Бэмпфилда. Он повернулся. — Мы пойдем по дороге вглубь страны. Граф де Макерр стоял на границе прилива и печально наблюдал, как его лошадей просто сбросили в воду с длинными веревками. Лошадям пришлось плыть за шлюпкой на привязи, и граф опасался за них.
      Фредриксон все еще изучал карту.
      — А чем вы собираетесь помешать Бэмпфилду вторгнуться во Францию?
      — Тем, что разоблачу перед ним этого пижона, — Шарп кивнул на француза. Мне следовало ночью выкинуть его за борт.
      — У меня может случиться какая-нибудь неполадка с винтовкой, когда он будет рядом, — с надеждой предложил Фредриксон.
      Это были веселые мысли холодным утром, но Шарп потряс головой, отгоняя их, и повернулся посмотреть, как его стрелки перетаскивают припасы сквозь прибой.
      — Можно было бы выкинуть чертовы лестницы, — горько сказал Шарп. — Он было представил, как Бэмпфилд преодолеет ров и стены форта Тест-де-Бюш без лестниц, но бросил это бесполезное занятие. Делом Шарпа было устроить засаду на военный конвой по дороге на юг, и выяснить настроения тех, кого они смогут захватить в плен. — Мы разделим припасы среди людей. То, что не сможем нести, бросим.
      — Да, сэр. — Фредриксон свернул карту и запихнул ее в карман. — Можно отдать приказ?
      Но Шарп не ответил. Он смотрел на группу стрелков, укрывшихся от ледяного ветра за песчаной дюной.
      — Эй, вы? — крикнул он, — ко мне!
      Лица стрелков, светящиеся невинностью, как всегда, когда имели дело с офицерами в гневе, повернулись к Шарпу, но один из них встал, стряхнул песок с зеленой куртки и пошел в сторону офицеров.
      — Вы знали? — Шарп в ярости повернулся к Фредриксону.
      — Нет, — солгал Фредриксон.
      Шарп повернулся к стрелку, которого подозвал к себе.
      — Ты тупой придурок.
      — Сэр.
      — Господи Иисусе! Я сделал тебя чертовым полковым сержант-майором, а ты на это наплевал.
      Щека Патрика Харпера еще сильнее раздулась из-за зубной боли, а он, будто это объясняло все, показал на опухоль пальцем.
      — Все из-за него, сэр.
      От его ответа Шарп даже перестал сердиться. Он посмотрел на гиганта-ирландца, который как-то однобоко ему улыбнулся в ответ.
      — Из-за зуба? — зловеще спросил он.
      — Я пошел к хирургу, чтобы он вырвал зуб, а он дал мне ром, чтобы сначала унять боль, вот что он сделал, сэр, и я подумал, что могу выпить чуточку больше, сэр, а потом обнаружил, что я на корабле, сэр, а этот ублюдок к зубу даже и не притронулся, сэр, и единственное, что я могу предположить, это что, увидев мое состояние, какая-то добрая душа, сэр, я предполагаю, один из людей Фредриксона, отнесла меня на «Амели». — Харпер взял паузу в своей красноречивой лжи. — Это было совсем не то, что я желал, сэр, честно-честно!
      — Ты лживый ублюдок, — сказал Шарп.
      — Возможно, сэр, но это все правда, да поможет мне Бог. Патрик Харпер, довольный тем, что смог объясниться, ухмыльнулся. Эта ухмылка сказала больше, чем нужно: что они оба всегда сражались бок о бок, и Харпер твердо знал, что так и должно быть впредь. Ухмылка также означала, что майору Ричарду Шарпу так или иначе придется отводить от головы Харпера праведный гнев Армии за дезертирство.
      — Так значит, твой больной зуб так и не вырвали? — спросил Шарп.
      — Так точно, сэр.
      — Ну так я, черт побери, сделаю это здесь и сейчас, — сказал Шарп.
      Харпер сделал шаг назад. Он был на четыре дюйма выше шестифутового Шарпа, с мышцами соответствующими его габаритам, а на его плечах лежали винтовка и устрашающее семиствольное ружье, но на его широком, опухшем лице появилось выражении ужаса.
      — Нет, сэр, вы не станете выдирать зуб.
      — Обязательно выдеру, — Шарп повернулся к Фредриксону. — Отыщите мне щипцы, капитан.
      Рука Фредриксона инстинктивно скользнула в кармашек на поясе и остановилась на полпути.
      — Я спрошу у кого-нибудь, сэр.
      Харпер побледнел.
      — Мистер Шарп! Сэр! Пожалуйста!
      — Молчать! — посмотрел Шарп на огромного ирландца. На самом деле он был рад тому, что Харпер здесь, но армия есть армия и его радость не была оправданием Харперу. — Ты чертов дурак, полковой сержант-майор. А как же твой сын?
      — Он немного мал, чтобы воевать, сэр, — ухмыльнулся Харпер, и Шарпу пришлось отвернуться, чтобы Харпер не заметил его улыбку.
      — Нет щипцов, сэр! — разочарованно прокричал Фредриксон, хотя Шарп и был уверен, что Милашка Вильям не будет стараться найти инструмент. — Вы хотите, чтобы мы шли полным ходом, сэр?
      — Вглубь страны. Сержант Харпер!
      — Сэр?
      — Присоединяйся к роте капитана Фредриксона и принимай те обязанности, которые он решит на тебя возложить.
      — Сэр!
      Словно тягловые животные, стрелки взвалили на себя поклажу: съестное, оружие, шинели и остальную амуницию. Они направились на восток, к деревьям, затем на север и вышли на дорогу, ведущую вдоль болота прочь от этого бесплодного берега.
      Это была скорее не дорога, а колея от телеги, проходящая по опушке леса рядом с болотом, с которого, медленно взмахивая крыльями, взлетали при подходе стрелков в зимнее небо длинноногие журавли. Зеленые куртки шли быстро, так, как их учили ходить на марше, а в четверти мили впереди шли пикеты, сообщая Шарпу, что путь свободен.
      Было необычно находится в глубине Франции. Это была земля Бонапарта, вражеская земля, а между Шарпом и Бордо, как впрочем, и между Шарпом и Парижем, не было своих войск. Всего один вражеский кавалерийский эскадрон мог покрошить их в капусту, но пока группу стрелков никто не побеспокоил и даже не заметил.
      — Если мы пойдем этим путем, то догоним морских пехотинцев, — сказал Фредриксон.
      — Это приходило мне в голову, — тихо сказал Шарп.
      Одноглазый капитан уставился на Шарпа.
      — Вы же не думаете захватить форт до прихода…
      — Нет, — прервал его Шарп. Если Бэмпфилд хочет захватить форт только своими силами, то пусть захватывает. Но если карта не врет, то мы должны подойти близко к Аркашону, так что мы взглянем на форт, прежде чем повернем на восток.
      Патрик Харпер в наказание тащил ранцы и шинели пикетов, которые должны были идти налегке, но дополнительный вес, казалось, совершенно не повлиял на его темп. Зуб его беспокоил больше, пульсирующая и дергающая боль, но до остального ему не было никакого дела. Он шел за Шарпом, потому что не мог и подумать, чтобы остаться, когда сам Шарп шел вперед. Харпер видел, что случилось, когда он остался в стороне и майор чуть не угробил себя возле замка в Бургосе. Кроме того, Джейн Шарп, дав ему гвоздичное масло, посоветовала ему спрятаться на корабле, Изабелла требовала, чтобы он остался с Шарпом, а капитан Фредриксон смотрел на присутствие Харпера на корабле только своим закрытым глазом. Харпер чувствовал, что поступил правильно, идя с Шарпом и колонной стрелков в бой.
      Зеленые куртки и темные штаны сливались с тенистыми соснами. Шестидесятый полк был сформирован именно для такой территории, для американской природы, и Шарп, время от времени окидывающий взглядом своих людей, видел, как хорошо выбраны для них мундиры. В сотне шагов неподвижного человека было уже невозможно заметить. На мгновение Шарп почувствовал гордость за то, что он стрелок. Стрелки, верил он, были просто лучшими солдатами во всем мире.
      Они сражались как демоны, и были еще более смертоносны, потому что их тренировали, в отличие от других пехотинцев, воевать независимо. Эти люди в случае опасности не искали офицера или сержанта для получения указаний, а просто знали что делать, благодаря тренировкам. Это были в основном бродяги, уродливые, беззубые, рябые люди, подлецы и матершинники, но на поле боя они были короли, и победы была для них привычным делом. Они могли сражаться, а могли идти маршем. Боже, как они могли идти! В 1809 году, пытаясь успеть к бою в Талавере, подразделение прошло сорок две мили по холмистой местности за сорок шесть часов и прибыло в хорошей форме, с чистым, заряженным оружием, готовым к бою. Его люди маршировали также хорошо. Они шли бессознательно, не думая, что темп, который им так легко давался, не смог бы взять никто ни в одной армии мира. Они были стрелками, лучшими из лучших, и шли на север воевать.
      А тем временем к западу, на менее удобной тропе вдоль песчаных дюн, морские пехотинцы спотыкались и падали.
      Это была не их вина. Четыре месяца на диете из червивого хлеба, гнилого мяса, тухлой воды и рома, замурованные на корабле, в штормовую погоду Бискайского залива плохо повлияли на них. Они отвыкли от длинных переходов, и песок, попавший им в сапоги, жестоко натирал ноги. Их тяжелые мушкеты, сделанные по морскому образцу, становились тяжелее с каждой пройденной милей. Нагрудные ремни, белые и сильно затянутые, сжимали грудь, затрудняя дыхание. День был прохладный, но пот заливал им глаза, а спины и ноги горели огнем. Некоторые тащили связки веревок и металлические кошки, чтобы с помощью них взобраться на стены форта вместо лестниц, которые Бэмпфилд посчитал ненужными для
      морских пехотинцев.
      — Мы дадим сигнал к привалу. — Бэмпфилд сделал это не ради людей, а ради себя. Им было тяжело, но он просто страдал. Его ботинки ручной работы натерли ему пятки, а на пальцах ног вздулись мозоли. Кожаная лента на шляпе казалась стальной, а белые штаны врезались в ягодицы, будто он сидел на козлах для пилки дров.
      Капитан уже сожалел о своей браваде. Он страстно желал повести своих людей в бой, а это нельзя было сделать с палубы «Возмездия», а только лишь со Пока они будут заняты фрегатом и будут всматриваться в сторону моря, морские пехотинцы возьмут штурмом опустевшие стены форта с другой стороны. Это будет штурм, который завладеет воображением британской публики когда «Газетт» напечатает рассказ об этом, а не обычную надоевшую историю о корабле, обстрелявшем форт.
      Капитан морских пехотинцев, Палмер козырнул Бэмпфилду.
      — Мы отстаем, сэр.
      — Черт побери, Палмер! Если мне потребуется ваш ценный совет, я обязательно спрошу его у вас!
      — Сэр! — Палмера не тронул гнев Бэмпфилда. Нейл Палмер был на десять лет старше Бэмпфилда и уже давно его не беспокоил гнев очередного амбициозного капитана, который завидовал славе поколения Нельсона. — Мне выставить пикеты, сэр?
      — Да! — Бэмпфилд оперся на ствол дерева. Он хотел стянуть свои дорогие туфли и окунуть натертые ноги в море, но не хотел, чтобы такое проявление слабости видели его люди.
      — Воды, сэр? — Лейтенант Форд протянул флягу.
      — После вас, лейтенант. — Такое поведение казалось ему правильным, а он хотел, чтобы было видно, что он поступает как герой.
      Он успокаивал себя тем, что его дискомфорт с лихвой покроют известность и слава, которые ему принесет этот день. Морские пехотинцы могли и опоздать к крепости, но крепость все равно падет, и волдыри позабудутся в ярком блеске славы. Он посмотрел на часы, увидел, что привал длится уже десять минут, но решил, что еще пара минут не повредят. Он вытянул уставшие ноги, надвинул шляпу на глаза и освежил в памяти победный рапорт, который написал ночью.
      А в сотне ярдов впереди, стоя на небольшом возвышении, капитан Палмер разглядывал окрестности через огромную старинную подзорную трубу. Далеко к югу, за дюнами и хвойными деревьями, все было скрыто стеной дождя, словно шторами. На короткое время дождь ослабел, и Палмер вроде бы рассмотрел на горизонте зловещие темные очертания форта, но когда дождь снова припустил в полную силу, он уже не был уверен в том, что видел именно форт.
      Он повернул подзорную трубу вглубь страны. В двух милях от них, на небольшом участке, где деревья не росли, он увидел крошечные фигурки стрелков в зеленых куртках, идущих вперед. Пармер им позавидовал. Он хотел быть с ними, а не быть привязанным к Бэмпфилду, но прозвучала команда и он, сложив подзорную трубу, вернулся к своим людям.
      — Мы атакуем на закате, — сказал Бэмпфилд Форду и Палмеру.
      — Да, сэр — оба офицера знали, что у «Сциллы» был приказ войти в залив Аркашон за два часа до заката, но уже не было надежды успеть вовремя. Они просто должны были идти вперед на истертых до мозолей, больных уставших ногах и утешаться тем, что ночь принесет им победу, снабжение с кораблей и благословенный отдых под защитой захваченного форта.
 
      В форте Тест-де-Бюш комендант Анри Лассан перебирал свои четки, но ничто не помогало ему забыть строку из эссе Монтеня, которую он прочитал этой ночью. Там говорилось, что вся жизнь человека — это ничто иное, как попытка возвести свой дом смерти, и Лассан боялся, что Тест-де-Бюш может стать его домом смерти в этот день. Он говорил себе, что этот страх вполне привычен для человека, который должен столкнуться со своей первой в жизни битвой.
      Он встал на колени в маленькой часовенке, в первые годы после революции переделанной сначала в " Храм разума", а затем в кладовую.
 
      Маленький красный огонь неугасимой лампады, которую Лассан поместил в нишу, когда восстановил часовню, снова привлек его мысли к молитве. Если ему суждено сегодня умереть в этом жалком, сыром форте на краю Франции, то этот огонь возвещал спасение для его души. Под лампадой на алтаре стояло простое деревянное распятие. А на алтаре висел белый фронтал. Это был пасхальный фронтал, который повесили на алтарь за неимением других, но зато тема пасхального воскрешения успокоила Лассана в свете его мыслей о смерти, и он поднялся с колен. Лассан вышел во внутренний двор. Дождь сделал брусчатку похожей на куски угля, а каменные стены потемнели от воды. Форт казался странно пустым. Лассан приказал семьям солдат гарнизона отправляться в деревню, чтобы женщины и дети не пострадали от вражеского огня. Французский триколор, не поднимавшийся в эти дни, был прикреплен к фалу, чтобы его можно было поднять сразу же, как только первая пушка отскочит назад от выстрела.
      — Сэр! — позвал его лейтенант Жерар с западной стены.
      Лассан поднялся по каменному пандусу, сделанному, чтобы поднимать раскаленные ядра от печки к орудиям. У него, правда, не было людей, чтобы раскалять ядра, но даже и холодных ядер будет достаточно для любого судна, осмелившегося войти в узкий, мелководный залив.
      — Сюда, сэр. — Лейтенант указал на юг, где на закатном горизонте появился британский фрегат. Новые марсели корабля были белоснежными и мерцали, когда ветер гнал судно к заливу.
      — Это тот фрегат, который гнался за «Фуэллой», верно? — спросил Лассан.
      — Да, сэр, — сказал Жерар. — "Сцилла".
      Позади фрегата виднелся другой корабль. Это был линейный корабль, насколько мог судить Лассан. Один из тех огромных кораблей, что затянули петлю на завоеваниях Императора. Лассан больше бы желал всадить ядро в его огромное брюхо, чем в стройный и красивый корпус фрегата, но комендант знал, что не он будет целью в сегодняшней битве за Бога и Императора.
      — Подождем, пока он пройдет мимо внешних буев.
      — Да, сэр.
      "Сцилла" подошла ближе, позолота на носовой фигуре сверкала, и Лассан знал, что фрегат — всего лишь отвлекающий маневр, пока морские пехотинцы подходят сзади, но в лесу в засаде сидели американцы, и Лассан вынужден был довериться неожиданному союзнику. Он понимал, что никто не пройдет мимо Киллика без стрельбы, и даже если американцы отступят, шум схватки даст Лассану шанс успеть направить людей на стены у ворот крепости. Пока же там находились только трое больных людей.
      Если атака «Сциллы» проходит по расписанию, то морские пехотинцы уже должны быть близко. Лассан посмотрел на юг, но не увидел за деревней ничего необычного и повернулся снова в сторону моря, успев увидеть, как кливер фрегата повернулся к заливу. И тут же над кораблем взвился большой боевой флаг.
      Люди Лассана сидели на корточках возле пушек. Запалы в их руках дымились, и Лассан знал, как пересохло у них во рту, и как подвело животы от предчувствия битвы. На баке фрегата он видел людей, обступивших носовые орудия. Офицеры на квартердеке, как знал Лассан, были одеты в свои лучшие мундиры, а глубоко в нутре фрегата ожидал хирург со своими скальпелями.
      Крепость ждала. Возле флагштока стоял наготове капрал, чтобы сразу после выстрела пушек поднять французский флаг. Над заливом парили чайки.
      Лассан представил красные мундиры морских пехотинцев в прицелах американских пушек, но быстро отвлекся, ибо профиль фрегата изменился, и белые обводы судна уже вспенивали воды залива.
      Казалось, фрегат вздрогнул, когда встретился с силой отлива в заливе Аркашон, затем паруса фрегата бросили судно вперед, длинный бушприт «Сциллы» пересек смолистый шест, обозначающий отмель, и голос лейтенанта Жерара, твердый и величавый, скомандовал: «Огонь!»
      Французские канониры поднесли фитили к пушкам, и битва в Аркашоне началась.

      Грохот пушечных выстрелов прозвучал как гром. Инстинктивно, без какого-то приказа, стрелки присели на колено, как будто укрываясь от артиллерии.
      Шарп побежал. Металлические ножны бились об его бок, винтовка сползла с плеча на локоть, а ранец подпрыгивал на спине.
      Сержант Росснер, старший пикета, разведывающего дорогу впереди, пригнулся возле ряда кустов, росших на гребне маленького холмика. Он что-то прохрипел, когда Шарп упал рядом с ним, и кивнул небритым подбородком в сторону, с которой донесся грохот.
      Но Шарп и не нуждался в этом указании. Черные клубы дыма покрывали местность в полутора милях впереди и слева от Шарпа. Прямо перед ним лежали воды залива Аркашон, видно который было только с возвышенности, на которой лежал Шарп, но он смотрел только на форт, казавшийся наполовину осевшим в землю, и на фрегат, тоже выплюнувший в сторону форта клубы дыма — поменьше и посветлее.
      — Пехотинцы? — немецкий сержант выразил свое презрение сплюнув на землю.
      Шарп вынул свою подзорную трубу, в это время к ним присоединился Фредриксон. С этой стороны форт Тест-де-Бюш выглядел весьма угрожающе. Он был построен за защитным гласисом из земли и песка, от которого, как видел Шарп, пушечные ядра отскакивали как мячики для крикета.
      Дым от форта поплыл к северу, очищая залив для прицеливания. Стреляли только четыре орудия, но их обслуживали опытные канониры, весьма быстро обращающиеся с пушками. Черт побери Бэмпфилда с его чертовым рыбаком, думал Шарп, решившим, что форт опустел. Он наносил «Сцилле» огромные повреждения, а фрегат вряд ли что-то мог поделать с толстыми стенами форта.
      Шарп направил подзорную трубу налево. Там он увидел толпу людей, одетых в серое, затем понял по юбкам на большинстве людей в толпе, что это крестьяне, которые наблюдают за битвой с вершин дюн рядом с заливом. Шарп посмотрел дальше на юг, выискивая яркие куртки морских пехотинцев.
      Он увидел еще одну группу людей, но эти не наблюдали за битвой, а казалось, прятались в небольшой сосновой рощице. Несколько, совсем немного, прогуливались дальше к северу и наблюдали за сражением в заливе, но они выбрали плохую точку для зрелища, которые в их жизни было достаточно редким.
      — Почему, — громко сказал он.
      — Сэр? — перепросил Фредриксон.
      Шарп думал, почему крестьяне, наблюдая за сражением, о котором будут рассказывать своим внукам как о великом событии в истории деревни, выбрали столь странное место для наблюдения. Большинство крестьян пошли к дюнам, в поисках лучшего обзора, значительно более лучшего чем там, с опушки леса. Он смотрел за ними, обнаружив какие-то очертания в тени деревьев.
      — Вильям? Взгляни вот на тех людей у деревьев и скажи, что ты видишь?
      Фредриксон взял подзорную трубу и секунд двадцать вглядывался, затем покачал головой.
      — Выглядит как чертов передок орудия!
      — Что! — Шарп взял у него трубу, и догадка Фредриксона, получила подтверждение: он увидел маленький ящик, брошенный между высоких колес. Он видел такие штуки раньше: маленькая повозка, в которой перевозили амуницию для французских орудий.
      — Чертов Бэмпфилд, — сказал он, вглядываясь в очертания под деревьями, — ошибался во всем. Форт защищен, там никакое не ополчение, и держу пари на твое годовое жалованье, что это чертова засада на «ластоногих». Шарп повернул подзорную трубу опять направо и посмотрел на форт. Он увидел канониров в бастионе, смотрящем в сторону моря. Над ним, лениво покачиваясь на слабом ветерке, висел французский триколор, а на стенах над воротами форта он не заметил ни одного человека.
      Он опустил трубу немного ниже. С этой точки обзора было трудно сказать что-либо, но ландшафт на подходах к форту выглядел достаточно неровно из-за нанесенных ветром песчаных дюн. Одно было ясно: взгляд всех французов был прикован к морю.
      — Я думаю, мы должны принять приглашение.
      Фредриксон усмехнулся.
      — Без лестниц? — Он сказал это не для того, чтобы отговорить Шарпа, а чтобы заставить Шарпа рассказать свой замысел.
      Шарп поднял трубу. Они не подняли мост. Там, где дорогу в форт пересекал ров, был подвешен на цепях деревянный мост. Он вел к закрытым воротам. То, что мост был опущен, усиливало подозрения Шарпа, что в лесу прячутся французы. Если бы им пришлось отступить под натиском морских пехотинцев, то лошади смогли бы быстро утянуть орудия через мост в форт.
      Шарп сложил подзорную трубу и закрыл крышкой линзы. То, что он планировал, было рискованно, даже авантюрно, но пехотинцы шли прямо в засаду, а форт был очень уязвим для внезапной атаки. Как только раздастся первый выстрел из засады, гарнизон узнает, что враг подходит сзади, и все поспешат на оборону стен со стороны суши.
      Дорога спереди спускалась к каменной мельнице, стоящей рядом с небольшим ручьем. Чуть дальше были лужайки, на которых в порушившихся коровниках стояли тощие коровы. А еще дальше виднелись мачты кораблей, скопившихся в заливе, на краю которого стояла деревня, покрытая дымом из дымовых труб. Стрелкам надо было перейти через ручей, пройти по лужайке, затем по песчаному пустырю возле форта. Шарп улыбнулся.
      — По правде говоря, я не представляю себе, как мы переберемся через стены форта.
      — Постучимся в дверь? — предположил Фредриксон.
      Шарп спрятал трубу в оловянный футляр, предохранявший его от влаги, а футляр убрал в карман.
      — Отправьте двух надежных людей предупредить Бэмпфилда. Затем мы выдвинемся малыми группами. Не маршем, а в рассыпном строю. Встречаемся у первого коровника. — Он был уверен, что это задача лучше всего будет выполнена маленькими группами, очень маленькими группами. Шарп повернулся. — Сержант Харпер!
      Огромный ирландец, скалясь в предчувствии дела, подбежал к Шарпу.
      — Сэр?
      — Ты хотел, чтобы тебя убили, вот и пойдешь со мной.
      — Да, сэр.
      Шарп и Харпер пошли на войну.
 
      Орудия форта Тест-де-Бюш стреляли ядрами весом тридцать шесть фунтов, которые выталкивали из ствола десять фунтов и две унции черного пороха. Железные шары, ударяясь в «Сциллу» пробивали дубовые доски как солому, сбивая орудия с лафетов и внося опустошение среди канониров.
      Это было смертоносное оружие, поставленное Лассаном в бастионы на стороне форта, обращенной к морю. Каждое орудие было установлено на направляющем станке. Станок был установлен на подвижном шарнире, и орудие можно было легко поворачивать в любую сторону в пределах определенного сектора. Направляющие колеса, сделанные из железа, были наполовину вделаны в камень. Для этой битвы орудия были повернуты вправо, чтобы обстреливать юго-западное направление и люди Лассана забили железные пальцы в желобки и теперь орудия не отскакивали назад под действием отдачи.
      Отдача теперь смягчалась станком, и пушка после выстрела плавно откатывалась назад. Полевая пушка или корабельная после выстрела сильно откатывались назад от отдачи. После каждого выстрела команде приходилось вручную вталкивать пушку обратно, заново прицеливаться, и постоянно прочищать ствол и перезаряжать, но не с этими пушками на станках. У них отдача тоже откатывала пушки назад, но так как станок стоял под уклоном, пушки после отката сами вставали обратно на место. Снова и снова тридцатишестифунтовые железные ядра сотрясали "Сциллу".
      Дым от выстрелов сносило к северу, но, по странному феномену, который все артиллеристы знали, но не могли объяснить, интенсивный огонь успокаивал ветер. Дым сгущался перед амбразурами, и этот дым скрывал цель из вида.
      Но это не имело значения. Лассан, много размышлявший об артиллерийской науке, приказал начертить на гранитных стенах бастиона белые линии. Такие же белые линии были начерчены на крышах бараков и по этим незакрытым дымом линиям сержант мог корректировать наводку орудий на цель.
      — Три! — прокричал он, — три, — прокричали командиры орудий, четыре ганшпуга выбили болты из отверстий, и еще четыре приподняли станок и повернули его так, чтобы совместить белые линии с номером три, затем железные болты были вновь вбиты в новые лунки и орудия, несмотря на дым, продолжили свою работу со смертоносной точностью
      — Два!
      Крик сказал Лассану, что цель движется, и он предположил, что фрегат уносит ноги. Он отошел в сторону, чтобы дым не закрывал обзор и увидел, как двухдечный корабль «Возмездие» открывает орудийные порты. Линейный корабль был еще за Кап-Ферра и вне досягаемости орудий. Он наблюдал. Раскрашенный в черно-белые квадраты борт корабля окутался дымом, но, как и предполагал Лассан, весь залп бесполезно упал в море.
      — Продолжайте стрелять.
      — Один! — прокричал с крыши сержант и команда бросилась поднимать оружия и поднимать на стену дополнительные заряды. Над головой просвистело ядро с фрегата, еще одно ударилось в камень перед амбразурой рядом с Лассаном, что заставило его сердце забиться в груди, но большинство ядер с фрегата бесполезно падали в море или рикошетили об гласис.
      — Фрегат уходит! — закричал сержант.
      — Прекратить огонь! — скомандовал Лассан и грохот внезапно утих. Дым рассеялся и стал виден фрегат, сильно поврежденный; он уходил на юг, в сторону от угла обстрела больших пушек. Лассан раздумывал, не приставить ли людей к двадцатичетырехфунтовым орудиям на южной стене, затем увидел, как поднялись пробитые ядрами фок и фок-марсель фрегата и понял, что британский капитан возвращается в залив, несомненно под действием приказа отвлекать канониров форта на себя. Вид дырявых парусов и порванных, висящих вант и штагов заставил Лассана подумать о том, что некоторые выстрелы были произведены слишком высоко.
      — Опустить орудия ниже, лейтенант! — Лассан хотел, чтобы выстрелы ложились в хрупкий корпус.
      Пушки «Сциллы» перестали стрелять из-за повреждений фрегата, но носовые орудия, длинноствольные девятифунтовки, не прекратили огонь. Ядра попадали в стены бастиона, не вызывая никаких повреждений, затем сержант на крыше барака снова выцелил фрегат по своим линиям. — Один, — закричал сержант.
      — Огонь, — прокричал Жерар. Огромные стволы толкнуло назад и вверх, колеса прогрохотали по станку, и холодный воздух опять заполнил дым, пахнущий как тухлые яйца. Гарнизон Лассана хоть и был ослаблен до предела, и не способен укомплектовать каждое орудие, но он выполнял свой долг и еще покажет британцам, что ослабленный форт все еще может, благодарение Богу, служить Императору и побеждать.
 
      Телега была сделана из расщепленного, хрупкого дерева и держалась только при помощи нескольких ржавых гвоздей и потертой веревки. Несколько колесных спиц были сломаны.
      Шарп толкнул телегу от коровника и услышал ужасный скрип деревянных колес об несмазанную деревянную ось. Он предположил, что телегу использовали для вывоза сена с лужайки в деревню или в форт, но на зиму ее оставили тут, возле коровника, и пауки густо покрыли колеса паутиной.
      — Должно сработать, — Шарп проверил днище телеги и вроде бы оно казалось достаточно крепким. — Правда, мы по-французски не говорим.
      — Милашка Вильям говорит, сэр, — сказал Харпер, но, взглянув на лицо Шарпа поправился, — капитан Фредриксон умеет квакать по-лягушачьи, сэр.
      Группа вооруженных людей, приближающихся к форту, вызвала бы подозрения, но два безоружных человека, толкающих телегу с раненым товарищем, опасений не вызвали бы.
      — Иисус, — с ужасом сказал Фредриксон когда, дойдя до коровника, выслушал план Шарпа. — То есть мы просто подойдем и попросим врача?
      — Ну это же вы предложили постучать в дверь, разве нет? — сказал Шарп.
      Стрелки все еще спускались вниз с холма. Они передвигались маленькими группами, распределившись цепью, так, как они обычно шли бой, и пока еще тревоги никто не поднял. Шарп сомневался, что французы видели темные фигурки, спускающиеся вниз с холма. А внизу, возле маленького ручья, скрытые в канаве, на краю которой росла живая изгородь из терновника, стрелки были вообще невидимы. С форта все еще раздавался орудийный грохот.
      — Теперь нам нужна кровь, — сказал Шарп. Он считал, что в форте не откажутся впустить смертельно раненого человека, но смертельные раны обычно весьма кровавые, и в поисках крови оба офицера взглянули на Патрика Харпера.
      А он непонимающе оглянулся назад и, ужаснувшись, все понял. — Нет! Матерь божья, нет!
      — Должно получиться, Патрик, — воззвал Шарп к голосу разума.
      — Вы же не хирург, сэр! И потом, у вас нет щипцов, — при этой догадке на его опухшем лице появилась улыбка.
      Милашка Вильям расстегнул свою поясную сумку.
      — Цирюльники в Лондоне, мой дорогой сержант, платят шесть шиллингов и шесть пенсов за десять унций зубов из трупов. Вы бы удивились, если бы узнали, как много лондонских модниц носят вставные зубы из дохлых лягушатников, — Фредриксон достал из сумки щипцы весьма зловещего вида. — Они также полезны при мародерстве.
      — Боже, спаси Ирландию, — Харпер вперил взгляд в щипцы.
      Капитан Фредриксон улыбнулся.
      — Вы сделаете это ради Англии, сержант Харпер, для нашего любимого Короля.
      — Иисус, нет, сэр!
      — Разденься до пояса, — приказал Шарп.
      — Раздеться? — Харпер вжался в угол грязного коровника.
      — Нам же надо чтобы твою грудь залило кровью, — Шарп произнес это так, будто это была самым обычным делом. — Когда вы вырвем зуб, Патрик, пусть кровь польется на тебя. Это будет быстро.
      — О, святые небеса! — Харпер перекрестился.
      — Это не больно, парень! Фредриксон достал свою вставную челюсть и оскалился, — видишь?
      — Это сделали саблей, сэр, а не щипцами!
      — Мы можем воспользоваться моим палашом, если хочешь, — участливо сказал Шарп.
      — О, святая Мария! Иисус! — Харпер, не видя на лицах офицеров ничего кроме решимости, понял, что он должен либо взбунтоваться, либо покориться. — Может, вы дадите мне выпить перед этим?
      — Бренди? — Фредриксон поднял свою флягу.
      Харпер схватил флягу, откупорил ее, и начал вливать себе в глотку содержимое.
      — Эй, не так много, — спохватился Фредриксон.
      — Это же не ваш чертов зуб. Со всем уважением, сэр.
      Фредриксон посмотрел на Шарпа.
      — Хотите поиграть в хирурга, сэр?
      — Ну, вообще-то я никогда не выдирал зубы. — Шарп, стоя перед группой стрелков, собравшихся посмотреть за зрелищем, говорил официальным голосом.
      Фредриксон пожал плечами.
      — Сначала надо хорошенько обхватить зуб, разумеется. На трупах щипцы действовали неплохо. — Потом надо расшатать зуб, конечно же.
      — Расшатать?
      — Не тащить. — Фредриксон сопровождал свои слова соответствующими движениями ржавых щипцов. — Давите на зуб сначала в сторону челюстной кости, потом надо покрутить влево — вправо, а затем вынимайте его. Это совсем нетрудно!
      — Иисус! — великан-ирландец побелел как бумага для винтовочных гильз.
      — Я думаю, — с некоторым опасением сказал Шарп, — что мы с Харпером уже столько всего пережили вместе, что и это тоже сделаем. Давить, крутить, тащить?
      — Точно, сэр.
      Чтобы убедить и подготовить Харпера к «операции» ушло пять минут. Ирландец не выказывал страха в бою, с усмешкой вступал в десятки битв и выходил победителем, но теперь, когда ему нужно было выдрать зуб, он сидел и трясся от ужаса. Он присосался к фляжке с бренди, будто только оно могло успокоить его пред лицом ужасного испытания.
      — Покажи зуб, — заботливо сказал Шарп.
      Харпер открыл рот и ткнул пальцем в верхний зуб, окруженный воспаленной десной. — Вот он.
      Шарп поудобнее взял щипцы и рукояткой, так слабо, как только мог, прикоснулся к зубу. Этот?
      — О, боже! — Крикнул Харпер и дернулся, — лучше убейте меня!
      — Что за речь, сержант? — Фредриксон старался не смеяться как остальные стрелки, скалящиеся со злорадным интересом.
      Шарп перевернул щипцы. Зажимы щипцов, слегка изношенные и ржавые, были зазубрены для лучшего захвата. Это был удобный инструмент и без сомнения, просто идеально подходил для выдирания зубов из искалеченных трупов, но будет ли он также удобен и для хирургической операции, Шарп сказать не мог.
      — Это не больнее, чем родить, Харпер, — и Изабелла бы со мной согласилась.
      — Женщины не обращают внимания на боль, — сказал ирландец, — а я — да.
      — Не хватайте клык слишком сильно, — подсказывал Фредриксон, или вы сломаете его, сэр. — Вытаскивать корень сломавшегося зуба — дьявольская работа. Я видел, как это случилось с Джоком Каллавеем перед штурмом Саламанки, он после этого не мог сражаться. — Вы помните Джока, сэр?
      — Шестьдесят первый полк? — спросил Шарп.
      — Умер от лихорадки в следующую зиму, бедняга. — Фредриксон наклонился вперед, чтобы внимательнее видеть происходящее.
      Слово «лихорадка» прозвучало для Шарпа как похоронный звон, но сейчас не было времени для таких мыслей.
      — Открой рот, сержант.
      — А вы будете аккуратны? — голос Харпера был угрюмым.
      — Я буду аккуратен, как новорожденный ягненок. А теперь отрывай свою чертову пасть.
      Огромный рот с пожелтевшими зубами открылся. Взгляд ирландца был настороженным, а когда Шарп поднес щипцы ближе, изо рта издался слабый стон.
      Медленно, очень медленно, делая все, чтобы не причинить боль, Шарп взялся клещами за ту часть зуба, которая не была скрыта под воспаленной десной.
      — Не так больно, верно? — успокаивающе сказал он. Он посильнее сжал рукоятку, но не слишком сильно, и почувствовал как сержант содрогнулся. — Готов?
      Шарп надавил вверх. Он чувствовал дыхание Харпера и его страх, и сочувствовал ему. Шарпу как-то раз выдирали зуб в Индии, и он помнил боль также ясно, как и все раны, полученные в боях. Он надавил сильнее. Зуб не шевелился, хотя сам Харпер трясся так, будто сопротивлялся давлению Шарпа.
      — Сильнее, — прошептал Фредриксон.
      Шарп надавил сильнее, стальные захваты соскользнули с зуба и задели воспаленную десну, щипцы выскочили изо рта, а Харпер с ревом свалился на бок. — Господь и святые угодники! О, Боже! — Сержант закрыл рот руками, сквозь которые сочилась кровь. — О, небеса! — во весь голос кричал он от боли.
      — Они соскочили, — извиняясь, сказал Шарп.
      - Да я чуть не сдох! — Харпер отхлебнул еще бренди и выплюнул на землю напиток, смешанный с кровью. — Иисус!
      — Может я попробую! — предложил Фредриксон. Лейтенант Минвер улыбнулся, как впрочем и все его люди вокруг.
      — К черту всех офицеров! Всех! — Харпер просто горел яростью. — Чертовы ублюдочные убийцы! — Он схватил щипцы, открыл рот, ткнул в зуб пальцем и вздрогнул от боли.
      Шарп отошел назад. Стрелки больше не смеялись, наблюдая, как огромный ирландец схватил щипцами свой собственный зуб. Ладонь сжалась, и голубые глаза Харпера раскрылись еще шире. Он надавил, и Шарп четко услышал хруст, затем щипцы повернулись влево, вправо, Харпер стонал; раздался звук, с которым кость трется о металл.
      Шарп не дышал. Никто не шевелился. В этот момент их мог взять в плен любой французский ребенок, а Харпер, трясясь, будто от холода, начал тянуть зуб из десны.
      Рука ирландца дрожала. Капля крови повисла на его губе, затем другая, и вдруг с потоком крови и гноя, зуб вылетел изо рта. На нем висели клочки десны, а кровь, яркая красная кровь, ручейком полилась на грудь Харпера и от нее в холодном воздухе шел пар.
      — Положите его на телегу, — приказал Шарп.
      — О, небо! — У Харпера от боли выступили слезы. Он стоял со страшным видом, кашляя кровью. Он рыдал, но не от слабости, а от ярости и боли. Он был покрыт кровью, кашлял кровью, все лицо и грудь были залиты кровью.
      — Вы не можете идти, — сказал Фредриксон Шарпу, имея ввиду то, что было бы глупо рисковать сразу двумя старшими офицерами.
      Но Шарп проигнорировал мудрый совет.
      — Лейтенант Минвер. Когда ворота откроются, атакуйте. Сабли наголо!
      — Сэр. — Лейтенант, худой темноволосый мужчина, нервно улыбнулся. Харпер, дрожа, лег в телегу.
      — Стойте с вашими людьми на песчаной кромке, — сказал Шарп, снимая свой ранец, офицерский пояс, ремень, куртку стрелка и кивер. Фредриксон сделал то же самое. — Сержант Росснер? Возьмите это.
      — Сэр!
      Семиствольное ружье Харпера, заряженное и готовое к бою, положили рядом с окровавленной правой рукой Харпера. Винтовка лежала с левой стороны телеги рядом с палашом Шарпа, вынутым из ножен. Шарп хотел произвести впечатление трех человек, несущих жертву неожиданной засады на дороге. Успех зависел от того, будет ли французская стража смотреть на окровавленного Патрика Харпера.
      Харпер, лежа на спине, мог захлебнуться собственной кровью. Он сплюнул один ошметок, затем другой, и еще раз. — Плюй на грудь! Не трать кровь напрасно! — сказал Шарп. Харпер что-то гневно промычал, но выплюнул полный рот крови прямо на живот. Шарп взялся за одну ручку телеги, Фредриксон за другую, и Шарп кивнул. — Поехали.
      Стрельба на форте прекратилась, и это означало, что фрегат либо ушел из-под обстрела, либо затонул. Со стороны засады не доносилось никаких звуков.
      Телега нещадно скрипела на разбитой дороге мимо тощих ольховых деревьев к форту Тест-де-Бюш. Далеко за домами и дюнами Шарп углядел что-то белое: должно быть, марсели фрегата, затем услыхал раскат грома, увидел клуб дыма и понял, что капитан Грант снова открыл огонь. Капитан Грант выполнял свой долг. Ценой судна и команды он удерживал огонь форта на себе и то, что орудия форта открыли ответный огонь, говорило об успехе капитана.
      Скрип оси телеги мог бы поднять мертвого, телега подпрыгивала на неровной дороге, а Харпер мычал в такт. Его правая рука, залитая кровью, нащупывала свое семиствольное ружье и Шарп, видя эти движения, понял, что ирландец приходит в себя. — Отлично, сержант!
      — Я не хотел нагрубить вам, сэр? — Харпер поперхнулся кровью при этих словах.
      — Но все-таки нагрубил, — Фредриксон с готовностью ответил за Шарпа. — Как был бы любой на твоем месте. А теперь заткнись. Предполагается, что ты при смерти.
      Патрик Харпер больше не проронил ни слова, пока телега не обогнула грязную колею и выехала на твердую дорогу, ведущую к мосту через внутренний ров. Порыв ветра донес до них запах порохового дыма. С юга по-прежнему не доносилось ни звука и Шарп понял, что морские пехотинцы все еще далеко от Аркашона. Если «Сцилла» избежит потопления в ближайшее время, то стрелки выполнят задачу.
      Они уже были в пределах досягаемости орудий форта, но в амбразурах не было видно канониров.
      — Бегом, сказал Шарп. — Бежим, будто он умирает.
      Шарп толкал все сильнее, чтобы поддерживать темп Фредриксона и увидел, как на стене форта появилась голова, заметил французский триколор, развевающийся на ветру, затем Милашка Вильям прохрипел что-то по-французски и Шарп подумал: какое же это безумие — пытаться втроем захватить форт в континентальной Франции, — но сейчас он находился в пределах мушкетного выстрела и все что им остается, так это толкать телегу, молиться, а затем сражаться как должно солдатам, которыми они были. Лучшими.

      Они вышли на засыпанный песком разводной мост и остановились.
      Ворота не открылись, дальше они идти не могли и Шарп с Фредриксоном, тяжело дыша от бега с нагруженной весом Харпера телегой, только стояли и смотрели вверх на озадаченное лицо на стене.
      Фредриксон что-то крикнул часовому по-французски, тот что-то ответил, а Харпер, опасаясь мушкетного выстрела, тяжело застонал. Кровь на его груди уже засохла коркой.
      — Он спрашивает, — зашептал Фредриксон Шарпу, — не американцы ли мы.
      — Да! — закричал Шарп. — Да, да.
      — Ждите! — и голова часового исчезла.
      Шарп повернулся и посмотрел на дорогу, идущую к мосту через гласис. Он вгляделся в то место, где возле деревьев стояли крестьяне, и среди елей угадывались передки орудий.
      — Это американцы обслуживают пушки? — он тоже говорил шепотом.
      Фредриксон пожал плечами.
      — Может быть.
      Шарп повернулся обратно, на деревянном мосту его сапоги издали глухой стук. Справа и слева был затопленный ров. Ров, наполняемый водой из мельничного ручейка казался мелким, но и он казался непреодолимым препятствием для того, кто собирается штурмовать крепостную стену.
      Слева от Шарпа раздался громыхнули пушки, выплюнув пламя и дым в сторону фрегата, который уже позади Кап Ферра. Битва превратилась в дуэль на большой дистанции, капитан Грант дразнил форт и, вне всякого сомнения, проклинал морских пехотинцев за опоздание.
      — Что там делает проклятый лягушатник? — шепотом прорычал Харпер.
      — Видимо, пошел за офицером охраны? — высказал догадку Шарп. Харпер дрожал. Солнце на западе уже заходило, вечерний холод обещал ночной морозец, а ирландец был до пояса раздет.
      — Уже недолго, — сказал Шарп, и эти слова скорее не успокоили, а добавили волнения.
      Вдруг лязгнул и заскрипел засов, затем на землю грохнулся поперечный брус, вытащенный из скобок.
      — Иисус! — издал возглас Фредриксон удивленный тем, что сработала их уловка, придуманная в такой спешке.
      — Ждите моей команды, — тихо сказал Шарп, увидев, как под коркой застывшей крови напряглись мускулы Харпера.
      Петли на воротах заскрипели как душа в адских муках. В двух сотнях ярдов лейтенант Минвер увидел открывающиеся створки и приготовился.
      — Давай, — сказал Шарп.
      Французский часовой был готов помочь раненому. Он и сам был ранен, нога была в гипсе, и он жестом указал на нее, объясняя свою медлительность при открывании ворот.
      Харпер, скатившись с телеги, не видел ни гипса на его ноге, ни обнадеживающей улыбки на его лице, он видел лишь вражеский мундир, человека, закрывавшего двери, которые должны быть распахнуты. Харпер встал со штыком в руке и француз издал лишь ужасный вздох, когда полуметровое лезвие вонзилось ему в живот. Шарп успел увидеть кровь, хлынувшую на землю, и навалился всем телом на полуоткрытые ворота.
      Харпер вытащил штык и оставил часового истекать кровью и дергаться на разводном мосту. Он пнул мушкет в ров, затем вытащил из телеги свое семиствольное ружье. Фредриксон с саблей в руке медленно потащил пустую телегу в проход. Никто их не заметил, никто не поднял тревогу, они застали гарнизон врасплох.
      Шарп открыл двери. Винтовка висела на плече, в руке палаш и каждое мгновение он ожидал тревожного крика или мушкетного выстрела, но трех стрелков еще не обнаружили. Они улыбнулись друг другу, не веря в успех, затем по ушам ударил звук пушечного залпа по «Сцилле». Харпер поднял свое семиствольное ружье.
      — Пойду научу ублюдков стрелять из пушек.
      — Сержант! — позвал Шарп, но Харпер уже бежал через внутренний двор с ружьем наперевес.
      От дюн донесся звук выстрела, и в то же время сверху над Шарпом рявкнули два мушкета. Он понял, что на крышах, должно быть, засели другие часовые, увидевшие приближение лейтенанта Минвера и его людей, и Шарп заметил путь на стены. Справа от него находился дверной проем, и Шарп бросился туда.
      Он оказался в караульном помещении. На отполированной деревянной мушкетной стойке стояло восемь мушкетов. Возле чадящего камина стоял стол, заваленный игральными картами. Шарп пролез через арку на другой стороне комнаты и, сменив палаш на винтовку, бросился вперед.
      Он слышал над собой стук шомполов. Лестница повернула направо, и вдруг всего в десяти футах над Шарпом на звук шагов по лестнице повернулось лицо с усами. Шарп спустил курок винтовки и человека отбросило назад. Опять пролилась кровь.
      Движение слева от Шарпа заставило его резко повернуться. Еще один человек отчаянно пытался вытащить шомпол из длинного дула мушкета, а затем, видя, что не успевает, поднял ружье.
      Шарп бросился ничком и перекатился вправо.
      Грохнул выстрел и шомпол, который мог проткнуть Шарпа как вертел цыпленка, улетел во внутренний дворик, лязгая по каменной кладке.
      —  Non!Non! — попятился назад француз, видя как невредимый Шарп поднимается с камней с палашом в руке.
      —  Non! — часовой бросил мушкет, поднял руки, и Шарп, приняв его капитуляцию, на всякий случай перебросил его через стены в заполненный водой ров. Стрелки Минвера были уже близко, их ранцы, фляги, ножны и пороховые рожки тряслись при беге. Самые быстрые были приближались к гласису.
      Шарп пошел на звук пушек форта. Он видел пустую стену, на которой стояли молчаливые холодные орудия. На краю стены стояла маленькая башенка, всего лишь наблюдательный пост, а вот за ним был полукруглый бастион с которого открывался залив Аркашон и откуда и доносились выстрелы тяжелых пушек. Французские канониры, оглушенные и ослепленные залпами собственных орудия, все еще не заметили резни возле ворот. Они перезаряжали свои пушки, занятые лишь фрегатом, который осмелился бросить им вызов.
      Вдруг раздался громкий крик. Шарп повернулся. Канониры, сбив ритм, повернулись посмотреть на то, что прервало их работу.
      Патрик Харпер вопил так, будто хотел заглушить их пушки, так как кричат на параде, отдавая команду батальонам строиться, и канониры в изумлении уставились на гиганта, который, казалось, держал в руках маленькую пушку.
      — Ублюдки! — прокричал Харпер и выстрелил из семиствольного ружья. Полудюймовые пули вылетели из ружья в сторону команды крайнего орудия слева. Два человека упало, а Харпер положил свое огромное ружье на землю, снял с плеча винтовку.
      — Патрик! — Шарп увидел на крыше бараков француза, который встал на колено и целился из карабина.
      Харпер повернулся, посмотрел вверх и побежал.
      Французский офицер, командовавший орудийной батареей, уставился на окровавленного здоровяка, затем на Шарпа, и стрелок увидел выражение изумления на его бледном лице. Фредриксон с саблей в руке бежал через внутренний двор не заботясь о французе с карабином на крыше бараков, и призывал канониров сдаться.
      Французский офицер сделал такое движение, будто прогонял приснившийся кошмар, и крикнул своим людям оставить орудия и взять карабины, стоящие рядом с амбразурами. Шарп вспомнил, что французские канониры носят длинноствольные карабины, и крикнул Фредриксону, чтобы тот укрылся, а затем увидел, как француз на крыше бараков поменял цель.
      Шарп бросился прочь, поняв, что эта цель — он сам. Он успел заметить отблеск огня в окружении дыма и услышал, как свистнула карабинная пуля. Еще бы полдюйма, и он покойник, убитый кусками черепа, влетевшими в мозг, но вместо этого его всего лишь оглушен, ошеломлен, у него потемнело в глазах, и, повернувшись, он упал на каменную кладку стены, услышав, как лязгнул о булыжники его палаш. Шарп почувствовал себя так, будто получил по лицу раскаленной кочергой и к тому же ничего не мог видеть.
      Приступ боли пронзил его голову и выдавил стон изо рта. Слепота заставила его запаниковать, а головокружение не давало встать на ноги. Он сполз по стене и почувствовал на языке привкус крови. Шарп вслепую пытался нашарить на камнях свой палаш, однако напрасно.
      Он повернул голову налево, на звук команды по-французски, но не видел ничего. Карабины стреляли. Над головой снова просвистела пуля, еще одна расплющилась об стену перед ним, затем раздался звук винтовки Бейкера*, звук, который Шарп слышал до этого миллион раз, и справа от себя услышал топот сапог стрелков, вбежавших во внутренний двор. Снова пальнула винтовка Бейкера, крик, и опять пуля стрелка нашла себе жертву, затем Фредриксон прокричал приказы.
      Залп на мгновение разогнал закатную тьму, рассыпав снопы искр из винтовочных стволов, затем половина зеленых курток прошла вперед, вторая половина прикрывала товарищей, выставив стену из длинных штыков, Шарп услышал радостные восклицания и понял, что они взяли форт. Но он ослеп.
      Шарп медленно поднял руку к гудящей голове и попробовал приоткрыть правый глаз рукой. Он оттер с глаза кровь и увидел проблеск света. Его глаза были залиты кровью, полностью залиты. Шарп поплевал на грязную руку, оттер запекшуюся на глазе кровь и смутно разглядел людей Фредриксона, штыками очищающих обращенный к морю бастион от французов. Поняв, что может видеть, он почувствовал огромное облегчение. Майор видел врагов, прыгающих с амбразур вниз, бросающих форт и пушки, и залп со «Сциллы», стрелявшей полтора часа, отвлекая внимание от стрелков на западной стене, увидел тело, упавшее на брусчатку внутреннего двора и истекавшее кровью как дырявый бурдюк для вина.
      — Спустить флаг! — прокричал Шарп. Он стоял на четвереньках, кровь сочилась через его рубашку и кровь снова полилась на глаза. — Спустить флаг.
      Лейтенант Минвер, услышав его, перерубил фал и французский триколор упал вниз. «Сцилла» перестала стрелять.
      — Закрыть ворота! — снова отдал приказ Шарп, и от крика его голову снова пронзила боль. Он потряс головой, пытаясь прогнать боль, но она пульсировала перед глазами.
      С юга раздался громкий звук залпа, Шарп, повернул голову, болевшую от каждого движения, увидел клуб дыма из леса.
      — Капитан Фредриксон! Капитан Фредриксон!
      Фредриксон вскочил на стену, перепрыгивая через три ступеньки.
      — Иисус! Он наклонился над с Шарпом и попытался стереть кровь с его лица, но Шарп, все еще стоя на четвереньках, отмахнулся. — Роту Минвера на стены. Вы со своими людьми и успокойте те чертовы американские пушки. Он видел, что Фредриксон медлит. — Давай же!
      Фредриксон ушел, и Шарп, боль в голове у которого стала просто ужасной, осознал, что «Сцилла» задробила огонь и что полевые пушки прекратили канонаду. Он отошел от стены, закрыл свой видящий глаз. Он взял форт.
 
      Корнелиус Киллик хотел бы схватить Николя Леблана за шею и свернуть ее к чертям.
      Это был порох с фабрики Леблана, из Сен-Дени близ Парижа; там смешивали калиевую селитру с угольной пылью и серой, чтобы сделать порох.
      Корнелиус Киллик никогда не слышал о Николя Леблане, но американец знал, что такое порох, и как только пушки выстрелили, понял, что французский порох пригоден только для фейерверков на 4 июля. Селитра была плохого качества, но Киллик этого не знал, однако понял это, как только пушки вместо громкого выстрела всего лишь кашлянули. Он зарядил пушки также как и свои, так, как если бы заряжал их своим порохом, но ему следовало поднять прицел чтобы скомпенсировать плохое качество пороховых зарядов.
      Он всего немного поднял стволы орудий, зная, что первые выстрелы, сделанные из холодных стволов, всегда идут низко, но даже не догадывался, что так низко. Первый залп картечи, вместо того чтобы врезаться в моряков-красномундирников, ударил в песок. Несколько картечин срикошетировали, но Киллик не видел, чтобы хоть кто-то упал.
      Киллик выругался. Неприятностей прибавилось. Должно быть, ублюдки знали, что их ждут. Он видел, как первые красномундирники подошли минут десять назад и хотел, чтобы они прошли, ничего не заподозрив, но они выстроились у опушки, и Киллик, устав ждать, дал по ним залп. И промахнулся. Он снова выругался.
      Его люди прочистили стволы, зарядили их снова и вернули откатившиеся пушки на позиции. Выстрелил британский мушкет и Киллик услышал, как пуля прошуршала сквозь сосны. Потом раздалось множество выстрелов из-за кустов на опушке и мушкетные пули ударились в песок или в деревья и усыпали канониров сосновой хвоей.
      Киллик отбежал влево. Если морские пехотинцы захотят атаковать его, им придется пройти здесь, через деревья, а в закате их красные мундиры будут плохо заметны. Он скомандовал команде крайнего левого в батарее орудия развернуть пушку и прикрыть это направление, затем вгляделся в надвигающуюся темноту, однако ничего не увидел.
      Корнелиус Киллик нервничал. Его люди тоже. Это была не та война, к которой он привык. Война Киллика была там, где ветер давал преимущество лучшему, а мертвые уходили в искупительное море. В этой же долине было полно тенистых мест, где враг мог прятаться, подкрадываться, исподтишка нападать и убивать.
      Хрустнула ветка, он обернулся, но это была Мари из деревни, смотревшая на него большими беспокойными глазами.
      — Иди домой, — рявкнул Киллик.
      — Форт, — повторила Мари.
      — Что с ним? — Киллик посмотрел на тени, которые могли бы выдать приближение врага.
      — Флага на форте нет, — сказала Мари.
      — Сбит выстрелом, — сказал Киллик, и оставил без внимания слова девушки потому, что увидел клубы дыма и затем услышал выстрелы мушкетов. — Иди домой, Мари! Домой!
      Кто-то из команды «Фуэллы» выстрелил в ответ из французского мушкета, множество которых было продано Америке. Если только ублюдки покажутся, думал Киллик, то шесть пушек быстро выпустят им кишки. — Лайам! Лайам! — закричал Киллик.
      — Сэр?
      — Ты что-нибудь видишь? — Киллик побежал к своей батарее.
      — Только один чертов дым. Ублюдков не видно, прячутся.
      Солдат бы знал, что делать в такой ситуации, думал Киллик. Может быть послать людей в рощу с абордажными саблями и мушкетами, но что это даст? Они просто станут мишенями для мушкетов британцев. Возможно, еще один залп из пушек расшевелит ублюдков.
      — Лайам! Поднять прицел выше и стреляй!
      — Сэр!
      Провернулись медные винты, поднимающие орудия, фитили поднесли к запальным отверстиям и огонь побежал к крупнозернистому пороху зарядов, выплюнувших картечь в подлесок на лужайке. Пронзительно закричали и вспорхнули с деревьев птицы, но это был единственный видимый результат залпа.
      Над лужайкой клубился дым. Здравый смысл подсказывал Киллику, что сейчас самое время бежать вперед. Он потерял свое главное оружие — внезапность, и рисковал потерять больше, но был не из тех людей, которые смиряются с поражением. Возможно, ублюдки уже ушли. Не было мушкетных выстрелов, ни передвижений морских пехотинцев, не было вообще ничего. Или же, ошеломленные и искромсанные картечью, трусливые ублюдки просто убежали. Киллик облизал засохшие губы, обдумываю неожиданную мысль, и решил, что это вполне может быть так.
      — Мы побили тех ублюдков, парни!
      — А этих ублюдков вы не побили!
      Киллик резко повернулся и застыл. Позади него стоял одноглазый человек и глядел на него, как черт из преисподней. Капитан Вильям Фредриксон перед боем всегда снимал повязку с вставного глаза и вынимал искусственную челюсть, и их отсутствие придавало его и без того ужасному лицу просто адское выражение, как у покойника, поднявшегося из могилы. Голос этого офицера, как заметил ошеломленный Киллик, был странно любезным, пока за ним из-за деревьев не стали появляться стрелки в зеленых куртках с винтовками в руках и надетыми на винтовки длинными, штыками-байонетами.
      Киллик положил руку на рукоять пистолета, и одноглазый человек покачал головой.
      — Я буду вынужден застрелить вас, хотя испытываю симпатию к вашей Республике.
      Киллик выразил свое мнение к симпатии Фредриксона одним коротким и выразительным словом.
      — Превратности войны, — сказал Фредриксон. — Сержант Росснер! Мне нужны пленники, а не покойники!
      — Сэр! — стрелки, подошли к американцам с тыла столь неожиданно, что не дали команде «Фуэллы» ни единого шанса. Догерти обнажил шпагу, но штык Тейлора прикоснулся к горлу ирландца, а дикий взгляд стрелка сказал лейтенанту, что саблю лучше бросить. Догерти и бросил. Некоторые из команды «Фуэллы», не имея возможности отступить к лужайке, которую прикрывали морские пехотинцы, бросили оружие и побежали спасаться вместе с испуганными крестьянами.
      — Кто вы, черт побери! — спросил Киллик.
      — Капитан Фредриксон, Королевские американские стрелки. Предлагаю вам отдать мне вашу шпагу.
      Киллик сквозь зубы сказал ему, что сделать с таким предложением, и Фредриксон улыбнулся.
      — Я сохраню ее для вас. Вы здесь командуете?
      — А что если я?
      Вызывающее поведение Киллика лишь сделало Фредриксона еще более любезным.
      — Если вы желаете подраться с моими парнями, то я уверяю вас, они только этого и ждут. Они воевали шесть лет, и единственная радость, которую им предоставила армия, это возможность обобрать мертвые тела.
      — Дерьмо, — сказал Киллик.
      Драться уже и не было возможности, стрелки уже отгоняли его людей от орудий. Один из ублюдков в зеленой куртке, тот самый, который взял в плен Лайама Догерти, складывал звездно-полосатый флаг в пакет. Некоторые из его людей, видел Киллик, были уже далеко с крестьянами, но они оставили свое оружие, так что их уже нельзя было взять в плен как солдат. Корнелиус Киллик почувствовал беспомощность моряка, принужденного воевать не на море. Он мог только рыдать от злости, беспомощности и стыда, видя как спускают его флаг. Однако, цепляясь за остатки достоинства, он вынул саблю из ножен и эфесом вперед подал ее Фредриксону.
      — Если бы вы сразились со мной на море…, - начал Киллик.
      — … то я был бы вашим пленником, — любезно закончил предложение Фредриксон. — И если вы дадите мне слово, что не попытаетесь сбежать, то можете оставить свою шпагу.
      Киллик почтительно вложил шпагу обратно в ножны.
      — Я даю вам слово.
      Фредриксон достал серебряный свисток из петли на перевязи и свистнул шесть раз. — Я дал знать наших водоплавающим друзьям, что мы сделали за них их работу. Он открыл мешочек и достал оттуда повязку на глаз и вставную челюсть. — Извините меня за мой туалет. Фредриксон приладил на глаз повязку. — Теперь мы можем возвращаться.
      — Возвращаться?
      — В форт, разумеется. Как своего пленника, я заверяю вас, что обращаться с вами будут как с джентльменом.
      Киллик уставился на стрелка, чье лицо даже с повязкой на глазу и вставной челюстью было очень убедительным. Корнелиус Киллик ожидал, что британский офицер — это напыщенный трус, грациозный, с изысканными манерами и утонченной речью, и был потрясен, столкнувшись лицом к лицу с человеком, столь твердым и уверенным в себе. — А вы даете мне слово, что будете обращаться как с джентльменом?
      Фредриксон нахмурился, как будто вопрос обидел его.
      — Даю вам слово как офицер, — он вдруг улыбнулся. — Не могу сказать про еду, но вот вино будет без сомнения, в изобилии. Это ведь, в конце концов, Медок*, а урожай в этом году был приличный, я полагаю.
      — Сержант! Он жестом извинился перед Килликом за то, что так резко прервал разговор и отвернулся. — Оставьте пушки водоплавающим! Возвращаемся в форт.
      — Есть, сэр!
      Корнелиус Киллик, надеявшийся, что на суше он окажется также удачлив как и на море, нарвался на стрелка, и все что смог противопоставить, это зажечь сигару. Он успокаивал себя тем, что ему, моряку, совсем не позорно потерпеть поражение на берегу, но все равно было обидно. Боже, как же ему было обидно!
      Аркашон, в котором на мели лежала «Фуэлла», пал.
 
      Анри Лассан, видя своих людей запертыми в угол бастиона, осознал, что с вторгнувшимися в форт солдатами в зеленых куртках с длинными блестящими байонетами драться бесполезно.
      — Прыгайте! Прыгайте! — он указал на полосу песка под бастионом, нанесенного ветром к стенам форта. Здесь, со стороны моря не было заполненного водой рва, прилив был гораздо лучше любого рва, и поэтому его люди, прыгая из амбразур, тяжело падали на песок. Лассан прыгнул и пожалел о своих оставленных книгах, затем в ушах засвистел ветер и он упал на землю. Двое его людей вывихнули лодыжки, но с помощью своих товарищей уже были за дюнами, и Лассан повел своих людей к северу. Пара пуль полетела им вслед, но прозвучала команда прекратить огонь.
      Крепость сдалась не морским пехотинцам, а зеленым курткам, и Лассан гадал, как они смогли подойти так тихо и незаметно, и как они прошли мимо стражи, но это были бесполезные раздумья, ибо он свою задачу не выполнил.
      Он потерял форт Тест-де-Бюш, но все еще был способен расстроить их планы. Он думал, что они пришли за шасс-маре и Лассан, спотыкаясь на вязком песке, должен теперь пойти в Ле-Моле и сжечь все лодки.
      Ночью пошел дождь. Тропа вела через дюны, мимо выброшенных рыбачьих сетей и корпусов сгнивших лодок. Рыбацкая деревня лежала в двух милях к северу и Лассан уже видел частокол матч и рей там, где он приказал шасс-маре встать на якорь. Владельцы лодок в основном жили прямо на борту, ожидая, когда смогут вернуться к своим торговым делам.
      Дым от пушечных выстрелов сдувало туда же, куда и направлялся Лассан, к северу. Начинался прилив. Маленькие волны набегали на отмель, где изобиловали мидии и устрицы. Больше ему не принесут корзину раков и перестанут сплетничать о ценах на рынке Аркашона или шепотом, с притворным восторгом, рассказывать о подвигах американского капитана. Лассан гадал, что же случилось с Килликом, но это тоже было бесполезно, поскольку форт Тест-де-Буш все-таки потерян. У комендант Анри Лассан на поясе висела сабля, за поясом заткнут пистолет, и у него есть неотложная задача и он направился на север в сгущающуюся тьму, чтобы выполнить ее.
 
      А в Ле-Моле взбунтовались экипажи шасс-маре. Они собрались рядом с белым зданием таможни, не действующим из-за долгих лет британской блокады, но в котором по-прежнему обитали два человека в военной форме, приоткрывших тяжелую дверь, чтобы послушать, что происходит снаружи. Позади экипажей шасс-маре стояли колья, ограждавшие место, где устриц очищали от раковин, и где постепенно протестующий шепот переходил в гул разъяренных голосов. Их корабли были единственным средством существования. Без кораблей они будут голодать, их жены и дети тоже будут голодать.
      Люди Лассана, смущенные, опустили глаза в землю. На фасаде здания таможни горели факелы, отбрасывая красные блики на озлобленные лица. Шел дождь. Лассан, справедливый и добрый человек, поднял руки.
      — Друзья мои! — он объяснил зачем британцам лодки, что они с их помощью хотят построить мост чтобы переправить свою армию к северу в Адур. — Что тогда будет с вашими женами? С детьми? Скажите мне?
      Наступила тишина, слышался только шум прилива и капель дождя, шипящих в огне факелов. На лицах читалось недоверие. Лассан знал, что французское крестьянство не любило свою армию из-за того, что Император издал указ по которому, армия могла забирать у них продовольствие без оплаты. Лассан сам не следовал этому приказу, но за это платил из собственного кармана. Некоторые его люди знали об этом, знали, что Лассан всегда был офицером по происхождению, но он ведь угрожал им голодом.
      — Англичане предлагают по двадцать франков в день, — выкрикнул какой-то голос из толпы, — по двадцать франков!
      Опять послышался нарастающий ропот и Лассан понял, что ему придется действовать силой, если он хочет выполнить свой долг. Он призвал к разуму, но разум был слабым оружием против алчности крестьян, поэтому ему придется быть беспощадным.
      — Лейтенант Жерар!
      — Сэр?
      — Сожгите лодки. Начинайте с южного причала!
      Его принялись освистывать, и он инстинктивно потрогал пистолет, но сержант взял его за локоть.
      — Сэр, — голос сержанта был печальным.
      Послышался скрип, затем еще раз. Это был скрип весел в уключинах, потом послышались всплески и Лассан сквозь тьму увидел на воде белые пятна. Он смотрел и наконец в свете факелов разглядел призрачные очертания шлюпок, выкрашенных в белый цвет.
      Пользуясь приливом, британцы вошли в залив, и Лассан, под насмешки селян, увидел моряков в синих мундирах с абордажными саблями в руках, высаживающихся на шасс-маре. Французы, приветствуя английское золото, зааплодировали.
      Лассан повернулся и пошел прочь.
      — Идем на восток, лейтенант.
      — Да, сэр.
      Анри Лассан с небольшой кучкой канониров зашагал прочь из деревни. Он пошел на южную оконечность залива Аркашон, а затем вглубь страны, в Бордо, чтобы доложить вышестоящему начальству о своем поражении, о том, что Аркашон потерян, а британцы захватили все лодки.
      Так битва при Аркашоне, начинавшаяся с такими надеждами на успех, закончилась полным поражением.
 
      Бейкер Изекиль — английский оружейный мастер, специализировавшийся на изготовлении нарезного охотничьего оружия. Первоначально винтовка имела 65-й калибр (16,5 мм.), затем в 1830 г. калибр был увеличен до 75 (19 мм.)
      4 июля — день независимости США.
      Lesparre-Medoc — город на юго-западе Франции, префектура в департаменте Жиронда, провинция Бордо. Город известен бордосскими винами.

      Тела пятерых погибших французов и одного стрелка были сложены в часовне форта — не из соображений благочестия, а потому, что не оказалось более подходящего места, куда было бы можно их положить до тех пор, пока не появится время их похоронить. Лейтенант Минвер снял белый фронтал с алтаря и приказал двум своим людям разорвать его на бинты, затем, будучи хорошо воспитанным молодым человеком, которого родители не учили оставлять свет в пустой комнате, потушил пламя в неугасимой лампаде перед тем как вернуться во внутренний двор.
      Тест-де-Бюш был в хаосе. Стрелки расположились на стенах, а морские пехотинцы и моряки собрались во внутреннем дворе. Шесть полевых орудий притащили в форт, где они стали предметом изучения для всех моряков. «Сцилла» с пробитым тяжелым ядром бортом встала на якорь под защитой орудий форта.
      Рюкзаки и прочее снаряжение морских пехотинцев переправили с брига, вставшего на якорь позади «Сциллы», затем подняли в форт с помощью шкивов и талей. Морские пехотинцы хоть и шли налегке, все же прибыли в форт на два часа позже стрелков Шарпа.
      — Должен поблагодарить вас, майор Шарп, — Бэмпфилд, с мозолями на ногах, вошел в комнату, где Шарпа перевязывал доктор с корабля. Бэмпфилд вздрогнул от вида крови на лице и рубашке Шарпа. — Дорогой друг, позвольте сказать, как я сожалею.
      Хирург, пьяный и в плохом расположении духа, ответил вместо Шарпа.
      — Ничего страшного, сэр. Из ран на голове всегда льется как из свиньи на бойне. Он легонько шлепнул Шарпа по голове. — Должно быть, в голове у вас будто барабан стучит, да?
      Если он имел ввиду, что будет больно, то он был прав, и хоть хлопок не помог, по крайней мере зрение вернулось к Шарпу как только с глаз вытерли кровь. Он взглянул на молодое и уставшее лицо Бэмпфилда.
      — А ведь форт был не очень-то и пуст.
      — Да, пожалуй! — Бэмпфилд прошел к столу и стал изучать бутылку с вином, оставленную французским гарнизоном. Он откупорил пробку и налил немного в стакан. Понюхал вино, покрутил его в стакане, еще раз изучил, и, наконец, отхлебнул. — Неплохо. Слегка недовыдержанное, я бы сказал. Он подлил еще вина. — Но ведь обошлось без сломанных костей, верно?
      — Я потерял одного человека.
      Бэмпфилд пожал плечами. «Сцилла» потеряла шестнадцать. Он сказал это так, будто хотел подчеркнуть, что флот понес большие потери.
      — А морские пехотинцы? — спросил Шарп.
      — Двоих малость поцарапало, — беззаботно сказал Бэмпфилд. — Я всегда думал, что лужайка — наиболее подходящее место для засады, Шарп. Если они хотят поймать таких как мы, им следует быть более энергичными, — рассмеялся он.
      Бэмпфилд — лживый ублюдок, подумал Шарп. Два стрелка, посланные Фредриксоном, предупредили морских пехотинцев о засаде, и капитан пехотинцев, Палмер, уже поблагодарил Шарпа за услугу. Но Бэмпфилд говорил так, будто это он и обнаружил, и захватил в плен засаду несмотря на то, что чертов Бэмпфилд ничего не сделал. Бэмпфилд допил вино.
      — Кто-то из американцев спасся? — вопрос прозвучал как обвинение.
      — Полагаю, что да, — Шарпу было плевать. У Бэмпфилда было тридцать пленных американцев, но ему было мало. Форт захватили, моряки со «Сциллы» вошли в канал и захватили шасс-маре, никто не может ожидать большего за один день.
      — Так вы выдвигаетесь вглубь страны утром, Шарп? — Бэмпфилд взглянул на рану на голове Шарпа. — Это ведь просто царапина, не так ли? Она не помешает вам идти?
      Шарп не ответил. Форт взят, Эльфинстоун получил шасс-маре, которые были ему нужны, и эта операция была фарсом. Кроме того, ему было наплевать, собирается ли Бордо восстать или нет, его беспокоило только то, что Джейн не должна умереть пока он где-то шляется. Шарп повернул голову и посмотрел на хирурга.
      — Каковы первые симптомы лихорадки?
      Хирург взбодрил себя вином.
      — Черной, желтой, болотной? Какой лихорадки?
      — Любой лихорадки, — проворчал Шарп.
      Хирург пожал плечами.
      — Жар, дрожь, понос. Я не вижу у вас ни одного симптома лихорадки, майор.
      Шарпа охватил ужас. Он испытал искушение выдать свое ранение за более серьезное, чтобы можно было вернуться в Сен-Жан-де-Люз первым же кораблем.
      — Ну, Шарп? — Бэмпфилда задело, что Шарп проигнорировал его вопрос. — Вы собираетесь выступить утром?
      — Да, сэр. — Шарп встал. Это было лучше, чем терпеть этого самонадеянного капитана. Шарп пойдет утром, устроит диверсию на дороге, вернется и отвергнет все дальнейшие безумства Бэмпфилда. Ему следовало бы вытереть насухо свой палаш, чтобы к утру тот не покрылся пятнами ржавчины, но он слишком устал. Майор не спал прошлую ночь, шел маршем весь день, он захватил крепость. Теперь надо поспать.
      Он протиснулся мимо Бэмпфилда и пошел искать какую-нибудь койку в пустой комнате бараков. Там, среди пожитков изгнанных стрелками французских канониров, он лег и сразу заснул.
      Уже наступила ночь, холодная ночь. Часовые на стенах дрожали от холода, а вода во рву покрылась льдом. Ветер перестал дуть, дождь прекратился, густые облака рассеялись и на небе появились холодные, серебряные, по-зимнему яркие точки звезд, висевших над мерцающими заледеневшими болотами.
      Через эти мрачные болота, из вод залива Аркашон надвигался туман. Туман медленно клубился безмолвной морозной ночью, им заволокло форт, вот и уже замерзла пролитая в перестрелке кровь. Во внутреннем дворе форта Тест-де-Бюш полыхали факелы, туман смешивался с выдыхаемым паром, мороз тронул инеем ножны сабель и стволы орудий на стенах.
      Бэмпфилд приказал стрелкам отдыхать, и их на посту сменили морские пехотинцы, чьи красные мундиры и белоснежные ремни казались яркими на фоне звездного неба.
      Девять французских пленников, среди которых был и сержант, стрелявший в Шарпа с крыши бараков, были заперты на вещевом складе. Потом их перевезут на одном из судов Бэмпфилда на гниющий корабль, превращенный в плавучую темницу на Темзе или в новую каменную тюрьму, построенную французскими пленными где-то в дебрях Дартмура.
      Других пленников поместили в винном погребе, который Бэмпфилд приказал очистить от бренди и вина. Тридцать человек впихнули в помещение, которое едва могло вместить дюжину. То были американцы.
      — По крайней мере, они заявляют, что американцы! — сказал Бэмпфилд, садясь перед камином в комнате Лассана и кладя босые ноги на патронный ящик. — Уверен, что половина из них — наши дезертиры!
      — Несомненно, сэр, — лейтенант Форд знал, что команды половины американских судов, и военных, и гражданских, были укомплектованы сбежавшими от жестоких порядков Королевского флота моряками.
      — Столько ублюдков поймали за раз, — Бэмпфилд сделал паузу, чтобы обглодать куриную ножку, высосал дочиста косточку и выбросил ее в камин. — Поговорите с ними, лейтенант. Возьмите двух надежных боцманматов, понимаете меня?
      — Есть, сэр. — Форд прекрасно его понял.
      — Каждого, кого вы сочтете дезертиром, поместите в отдельную комнату. Настоящие американцы пусть остаются в погребе.
      — Есть, сэр.
      Бэмпфилд налил еще вина. Вино было молодое, свежего урожая, но очень даже неплохое. Он напомнил себе, что надо не забыть погрузить все ящики на «Возмездие». Он также нашел несколько прекрасных хрустальных бокалов с фамильными гербами, они будут прекрасно смотреться в его доме в Гэмпшире.
      — Вы считаете, что я слишком цацкаюсь с американцами, Форд?
      Форд так и считал.
      — Их всех повесят, сэр.
      — Верно, но важно, чтобы процедура была соблюдена правильно! Мы же не можем пороть пиратов? Это будет нецивилизованно! — Бэмпфилд громко рассмеялся своей остроте. Тех моряков из команды «Фуэллы», которые были британскими моряками, ждет печальная участь. Перед строем всех кораблей, на виду у всей их команды, их выпорют плетками-девятихвостками в качестве показательного урока, чтобы все видели, что ждет пойманного дезертира. Плетка с узелками сдерет кожу и мясо до костей, но их приведут в сознание и повесят на нок-рее «Возмездия». Остальных американцев повесят на берегу без порки, как обычных пиратов.
      Лейтенант Форд медлил.
      — Капитан Фредриксон, сэр… — помявшись, начал он.
      — Фредриксон, — нахмурился Бэмпфилд. — Это тот парень с изуродованным лицом, да?
      — Да, сэр. Он заявил, что это его пленники. И гарантировал им достойное обращение.
      Бэмпфилд рассмеялся.
      — Может быть он хочет, чтобы их повесили на шелковых веревках? Они пираты, Форд, пираты! Это делает их делом флота, передайте Фредриксону: пусть держит свое мнение при себе, — улыбнулся Бэмпфилд своему лейтенанту. — Я сам поговорю с американскими офицерами. Пусть пришлют мою гичку.
      Пленение капитана Киллика доставило Бэмпфилду особое удовольствие. Американский мореход много раз накручивал хвост Королевскому флоту, побеждая в боях один-на-один с поражающей легкостью, и люди вроде Киллика становились легендами для своих сограждан. Новость о том, что он пойман и предан позорной казни, покажет американской Республике, что Британия, при желании, может больно отхлестать по щекам любого. Бэмпфилд знал, что Лорды в Адмиралтействе будут весьма обрадованы этим. Совсем немногие могли бить Британию на море, и падение одного из них была более редкой, чем победа над простым пиратом.
      — Я не пират, — заявил Корнелиус Киллик, когда его привели к Бэмпфилду.
      Полноватое лицо Бэмпфилда расплылось в ироничной улыбке.
      — Вы обычный пират, Киллик, преступник, и вас повесят как обычного пирата.
      — У меня есть каперское свидетельство от моего правительства, и вы прекрасно об этом знаете! — У Киллика, как и у лейтенанта Догерти отобрали шпаги, к тому же связав руки за спиной. Американец промерз до костей и был вне себя от ярости и осознания своей беспомощности.
      — И где же ваше каперское свидетельство? — невинным взглядом посмотрел на Киллика Бэмпфилд.
      — Они у меня, сэр, — боцман Бэмпфилда протянул толстый сверток бумаги, который Киллик носил в непромокаемой сумке у себя на поясе. Бэмпфилд взял его, открыл и бегло прочитал бумаги. "Правительство Соединенных Штатов, согласно обычным правилам, дает капитану Корнелиусу Киллику право осуществлять военные действия против врагов Республики за пределами любых территориальных вод и дает капитану Киллику полную защиту правительства Соединенных Штатов».
      — Я не вижу никакого каперского свидетельства, — Бэмпфилд бросил документ в огонь.
      — Ублюдок, — Киллик, как и любой капер, знал, что эти бумаги — невеликая защита, но ни один капер не хотел бы лишиться и такой.
      Бэмпфилд рассмеялся. Он изучал другие бумаги, которые удостоверяли американское гражданство команды «Фуэллы».
      — Странное название для пиратского корабля — "Фуэлла"?
      — Оно греческое, — презрительно сказал Киллик, — означает — "Грозовая туча".
      — Американец, а знает классику! — поддел Бэмпфилд Киллика. — Какие чудеса начались в этом веке!
      Боцман Бэмпфилда, рулевой гички Бэмпфилда, ткнул локтем в бок Догерти,
      — Этот не Джонатан, сэр, это чертов Мик .
      — Ирландец! — улыбнулся Бэмпфилд, — бунтовщик против своего законного Короля, не так ли?
      — Я американский гражданин, — сказал Догерти.
      — Уже нет, — Бэмпфилд швырнул все документы в огонь, они ярко вспыхнули и сгорели. — Я чую запах ирландских болот, — Бэмпфилд повернулся к Киллику, — Итак, где "Фуэлла"?
      — Я же сказал вам.
      Бэмпфилд не очень поверил в историю Киллика о том, что «Фуэлла» выброшена на берег с содранной обшивкой и уже бесполезна, но завтра бриги обыщут берега залива Аркашон и выяснят правду. Бэмпфилд также надеялся поймать остатки команды капера. — Сколько среди ваших моряков британцев? — спросил он Киллика.
      — Ни одного, — на лице Киллика было видно пренебрежение. На самом деле примерно треть его команды когда-то служили в Королевском флоте, но Киллик знал, какая участь будет им уготована, если правда вскроется. — Ни одного.
      Бэмпфилд взял сигару из ящичка, обрезал кончик, и сунул в огонь вырванный из лассановской книги Монтеня лист, скрученный в трубочку. — Вас всех повесят, Киллик, всех вас. Я могу объявить всех дезертирами, даже вас! — он зажег сигару, — Вы хотите по-плохому, или же предпочтете рассказать правду по-хорошему?
      Киллик, чьи сигары украл какой-то матрос, завистливо смотрел, как Бэмпфилд втягивает табачный дым.
      — Да пошел ты в задницу, мистер.
      Бэмпфилд пожал плечами и кивнул боцману.
      Гребцы капитанской гички были его любимчиками, и все они окрепли, сидя за веслами. Все были ветеранами бессчетных кабацких драк и боев на море, и двое связанных человек не могли им противостоять.
      Бэмпфилд невозмутимо наблюдал. Для него эти двое были явными пиратами, одетыми в мундиры неизвестного государства, их судьба его беспокоила не больше, чем крысы в трюме «Возмездия». Он позволил своим людям избивать их, смотрел как кровь стекает с их губ и носов, и пока они с окровавленными лицами и побитыми ребрами не оказались на полу, не остановил экзекуцию. — Сколько из ваших людей дезертиры, Киллик. Сколько?
      Прежде чем Киллик успел ответить, открылась дверь, и в комнату вошел капитан Фредриксон. На лице его читалась ярость.
      — Сэр!
      Бэмпфилд повернулся в кресле и нахмурился из-за этого вторжения. Ему совсем не понравилось, что стрелок увидел избиение, но Бэмпфилда больше оскорбило то, что Фредриксон даже взял на себя труд постучать, прежде чем войти.
      — Фредриксон, не так ли? Вы не могли бы подождать?
      Было очевидно, что Фредриксон с трудом сдерживает гнев. Он вздохнул, успокаиваясь, и с трудом поменял выражение лица на любезное.
      — Я дал капитану Киллику слово офицера, что с ним будут обращаться уважительно. И я требую, чтобы мое обещание было исполнено.
      Бэмпфилд был изумлен этим протестом.
      — Они пираты, капитан.
      — Я дал слово, — упрямо стоял на своем Фредриксон.
      — В таком случае я, как вышестоящий командир, аннулирую ваше слово. Голос Бэмпфилда звучал внушительно из-за гнева, вызванного дерзостью солдата. — Они пираты и утром будут повешены за шею до смерти. Это мое решение, капитан Фредриксон, мое, и если вы скажете еще слово, хоть одно слово, то клянусь Богом, я вас арестую. А теперь убирайтесь вон!
      Фредриксон пристально посмотрел на Бэмпфилда. На мгновение он захотел рискнуть и посмотреть, выполнит ли Бэмпфилд свою угрозу, а затем, не говоря ни слова, повернулся и вышел из комнаты.
      Бэмпфилд улыбнулся.
      — Закройте дверь, боцман. Итак, джентльмены, вернемся к нашим баранам?
      Во дворе форта плотники со «Сциллы» сколачивали шестидюймовыми гвоздями брусья, и когда их работа будет закончена, будут готовы виселицы, на которых утром станцует Корнелиус Киллик.
      Томас Тэйлор, стрелок из Теннеси, до этого выполнявший свой долг без единого протеста, остановил капитана Фредриксона недалеко от работающих плотников.
      — Сэр!
      Тэйлор, довольный тем, что увидел ярость на лице капитана, отступил назад. Фредриксон на лице Тэйлора также увидел гнев и знал, что его верность присяге дала трещину. — Мы этого не допустим, — еще раз пообещал он, и отправился будить Шарпа.
      Шарп очнулся от сна, в котором пил чай с полусгнившим скелетом своей жены. Он нашарил свой палаш, вздрогнув от боли в замотанной голове и в свете фонаря, принесенного Фредриксоном, узнал над собой лицо с повязкой на глазу.
      — Уже рассвет? — спросил Шарп.
      — Нет, сэр. Они зверски избивают их, сэр. — Шарп сел на постели. В комнате стоял пронизывающий холод. — Кого?
      — Американцев. — Фредриксон рассказал как моряков вели перед Фордом, пока офицеров отвлекал Бэмпфилд. Стрелок Тэйлор разбудил Фредриксона, а теперь Фредриксон разбудил Шарпа. — Они уже нашли двоих дезертиров.
      Шарп застонал от пронзившей его голову боли.
      — Дезертиров вешают, — по голосу было понятно, что он не полагает для таких людей какой-либо иной участи.
      Фредриксон согласно кивнул.
      — Но я дал слово Киллику, что с ним будут обращаться как с джентльменом. Они практически уже убили беднягу. И всех их повесят, сказал Бэмпфилд, и дезертиров и остальных.
      — О, черт, — Шарп нацепил сапоги, надел куртку и встал с кровати.
      — Сволочь Бэмпфилд.
      — Девятая страница, параграф один устава должен помочь, сэр.
      Шарп нахмурился.
      — Что?
      — «Ранговый капитан, — процитировал Фредриксон, — командующий кораблем или судном, не имеющим ранга, приравнивается по должности к майору на время командования этим судном».
 
      Шарп застегнул куртку и повесил на пояс свой палаш.
      — Откуда, черт возьми, ты об этом узнал?
      — Я проглядел соответствующие страницы перед выходом, сэр.
      — Господи, это я должен был просмотреть их, — Шарп одел кивер и направился к лестнице. — Но он командир «Возмездия». Это же дает ему ранг полковника!
      — Он не на борту, — убедительно сказал Фредриксон, — а «Возмездие» в полумиле от берега. Если он чем-то и командует, то только «Сциллой», а фрегаты не подпадают в разряд ранговых кораблей.
      Шарп пожал плечами. Это была достаточно зыбкая уловка, чтобы на ее основании он мог приказывать Бэмпфилду.
      Фредриксон спустился по лестнице вслед за Шарпом.
      — А могу я напомнить вам следующий параграф?
      — Конечно можешь, — Шарп открыл дверь и вышел в холодный внутренний двор. Морозный воздух ужалил его щеки, а на глазах выступили слезы.
      — Настоящий устав не дает права ни сухопутному офицеру принимать командование над судами или эскадрами Его Королевского Величества, ни морскому офицеру командовать на суше, — Фредриксон взял паузу, поднял ногу и стукнул каблуком по мостовой, — На суше, сэр.
      Шарп взглянул на Фредриксона. Молотки плотников стучали как канонада небольших орудий, эхом отдаваясь в его раненой голове.
      — Мне наплевать, Вильям, если он повесит Киллика. Американцев надо вышибить из этой чертовой войны, и мне плевать если мы всех их повесим, черт побери. Но ты говоришь, что дал слово?
      — Да, сэр.
      — А вот на твое слово мне не плевать.
      Шарп тоже не взял на себя труда постучать в дверь, он просто пнул ее ногой и отлетевшие обломки досок заставили Бэмпфилда испуганно отпрянуть.
      На этот раз пришли два офицера, оба со шрамами, у обоих выражения лиц тверже, чем приклады винтовок, и оба излучали такой гнев, что в жарко-натопленной комнате стало холодно.
      На Бэмпфилда Шарп не обратил внимания. Он прошел через комнату и наклонился над двумя американцами, которые оказались избиты еще сильнее с момента ухода Фредриксона. Шарп выпрямился и посмотрел на боцмана.
      — Развязать их.
      — Майор Шарп… — начал было Бэмпфилд, но Шарп прервал его.
      — Вы очень обяжете меня, капитан Бэмпфилд, если не будете вмешиваться в командование на суше.
      Бэмпфилд моментально все понял. Он знал устав и понял, что проиграл сражение. Сражение, но не войну.
      — Эти люди — пленники флота.
      — Эти люди взяты в плен армией, на земле, а не на воде, они сражались как союзники французской императорской армии. — Шарп закрепил успех. — Они мои пленники, находятся под моей ответственностью, и я приказываю развязать их!
      Этого было достаточно для гребцов капитанской гички, и они склонились над связанными людьми.
      Капитану Бэмпфилду очень были нужны эти двое американцев, но еще больше он хотел сохранить чувство собственного достоинства. Он понял, что в борьбе за старшинство, в борьбе юридических тонкостей пунктов устава, он едва выжил. Он также чувствовал страх перед этими людьми. Бэмпфилд прекрасно знал репутацию Шарпа и Фредриксона, а их взгляды и шрамы на лицах дали ему понять, что эту битву ему не выиграть силой. Он должен брать хитростью, и потому улыбнулся.
      — Мы обсудим их судьбу утром, майор.
      — Разумеется, обсудим. — Шарп, удивленный легкостью победы, повернулся к Фредриксону. — Прикажите перевести остальных пленных американцев в более подходящее помещение, мистер Фредриксон. Поставьте своих людей для их охраны. Потом очистите кухню и попросите сержанта Харпера ждать меня там. И приведите туда этих двоих, — он кивком указал на американских офицеров.
      На кухне Шарп принес им неуклюжие извинения.
      Капитан Киллик, жадно поглощавший кусок хлеба, приподнял окровавленную бровь. — Извинения?
      — Вам дали слово офицера, а оно было нарушено. Я приношу свои извинения.
      Патрик Харпер открыл дверь.
      — Капитан Фредриксон сказал, что вы хотите меня видеть, сэр?
      — Ты будешь поваром, сержант. Вон там, на печи, суп лягушатников.
      — С удовольствием, сэр. — Харпер, чье лицо почти приобрело свой нормальный размер и казалось восстановившимся после такой хирургии, открыл печь и забросил туда дров. По кухне распространился приятный жар.
      — Вы ирландец? — спросил вдруг Харпера Догерти.
      — Совершенно верно. Из Танджевейна в Донегале, и нет на земле места прекраснее. — Это уха, сэр, — сказал он Шарпу.
      — Танджевейн? — лейтенант взглянул на Харпера. Тогда вы должны знать Кэшлнэйвен?
      — По дороге на Боллибоф? — Там где старая крепость? — на лице Харпера появилось выражение счастья. — Я ходил по этой дороге столько раз, что не могу и сосчитать.
      — Мы возделывали там землю. Пока англичане не забрали ее. Догерти бросил на Шарпа вызывающий взгляд, но Шарп, отвернувшийся к стене, казался рассеянным. — Я Догерти, — сказал Догерти Харперу.
      — Харпер. Я помню одного Догерти, у него была кузница в Минкрамлине.
      — Это мой дядя.
      — Боже, спаси Ирландию, — Харпер удивленно смотрел на лейтенанта. — А вы из Америки? Слышали ли вы, сэр, что у него был дядя, который чинил мамины сковородки.
      — Я слышал, — сказал Шарп. Он думал о том, что подставил себя под удар и без особой пользы. Он спас этих людей на двенадцать часов, не более, и бывает время, думал Шарп, когда солдат знает, что нет смысла драться. Затем он вспомнил, как Дюко, француз, обращался с ним в Бургосе, а другой французский офицер, рискуя карьерой, спас его жизнь, и Шарп знал, что не сможет жить с таким грузом, если просто позволит Бэмпфилду продолжит свои бесчинства. Эти люди может быть и пираты, может они и заслужили веревку, но Фредриксон дал им слово. Шарп подошел к столу. — Вы ранены?
      — У меня выбили зуб, — оскалился Киллик, демонстрируя сказанное.
      — Это сейчас модно, — спокойно сказал Харпер.
      Шарп взял бутылку вина, стоящую перед ним и снес горлышко об край стола.
      — Так вы пираты?
      — Каперы, — гордо сказал Киллик, — все официально.
      Фредриксон, дрожа от холода, вошел в дверь.
      — Я поместил остальных джонатанов в караулку. Ресснер присматривает за ними. — Он взглянул на сидящего Киллика. — Прощу прощения.
      — Капитан Киллик, — представился Киллик без всякой злобы, — и я благодарю вас обоих. Он держал кружку с вином. — Когда они накинут на нас петли, я скажу, что не все британцы ублюдки.
      Шарп налил вина в кружку Киллика.
      — Я видел вас, — сказал он, — в Сен-Жан-де-Люз.
      Киллик громоподобно рассмеялся, и это напомнило Шарпу Веллингтона. — Это был великолепный день! — сказал Киллик, — Они тогда изрядно подмочили штанишки!
      — Да уж, — Шарп кивнул, вспоминая ярость Бэмпфилда когда тот наблюдал за действиями американца.
      Киллик пощупал карман, вспомнил, что у него уже нет сигар, и пожал плечами.
      — Когда мир, такой радости ничто доставить не может, верно? — Шарп не ответил, и американец посмотрел на лейтенанта. — Может нам действительно заделаться настоящими пиратами, Лайам, когда война кончится?
      — Мы столько не проживем, — Догерти горько посмотрел на стрелка.
      — Для ирландца, — сказал Киллик Шарпу, — он слишком реалист. Вы собираетесь повесить нас, майор?
      — Я собираюсь накормить вас, — уклонился от прямого ответа Шарп.
      — А утром, — сказал Киллик, — моряки все равно нас повесят?
      Шарп ничего не сказал. Патрик Харпер, стоя у печки, посмотрел на Шарпа и решился сказать.
      — Утром, мягко сказал он, — мы будем далеко отсюда, к сожалению.
      Шарп нахмурился недовольный, что сержант улучил момент, чтобы вмешаться, хотя по правде говоря, он попросил Харпера присутствовать потому, что ценил здравый смысл здоровяка ирландца. Слова Харпера дали понять две вещи; во-первых, предупредили американцев, что стрелки не могут поручиться за их будущее, и, во-вторых, сказали Шарпу, что стрелки не хотят, чтобы американцев повесили. Стрелки захватили американцев, и причем это обошлось без кровопролития с обеих сторон, поэтому они чувствовали обиду из-за того, что флотские своевольно порешили наказать противника, чья вина состояла лишь в том, что они решили драться.
      Никто ничего не сказал. Харпер, внеся свою лепту в разговор, снова повернулся к печи. Догерти смотрел на выщербленный стол, а Киллик, с полуулыбкой на побитом лице, смотрел на Шарпа и думал, что вот еще один английский офицер, совершенно не соответствующий образу, который рисовали американские газеты.
      Фредриксон, все еще стоя в дверях, думал: как же похожи Шарп с американцем. Американец был моложе, но у обоих была та же твердость, такие же красивые лица, и то же безрассудство в глазах. Будет интересно, решил Фредриксон, посмотреть, понравятся ли такие схожие люди друг другу, или возненавидят.
      Шарп казался растерянным от их встречи, будто бы он не знал, как поступить с таким непонятным противником. Он повернулся к Харперу.
      — Суп уже готов?
      — Нет, если вы не хотите съесть его холодным.
      — Полный живот, — сказал Киллик, сделает нас слишком тяжелыми для виселицы. — Но опять никто не ответил.
      Шарп раздумывал на тем, что утром, когда стрелки наконец уйдут, Бэмпфилд повесит этих американцев, как колбасу в погребе. Десять минут назад это совершенно его не беспокоило. Кучу людей вешали каждый день, и повешение было главным развлечением в любом городе с достаточным количеством жителей. Пиратов всегда вешали, и, кроме того, эти американцы были врагами. Было достаточно причин, чтобы повесить команду "Фуэллы".
      Вот только одно дело — внимать холодным доводам рассудка, и совсем другое — применять эти жестокие доводы к людям, сидящим на другом конце стола от тебя, людям, единственная вина которых состоит в том, что они осмелились поднять оружие против стрелков. Даже вскормленные на войне французские солдаты не часто отваживались бросать вызов «зеленым курткам», так неужели моряк повесит этих парней за их самонадеянность? Кроме прочего, хотя Шарп и понимал, что это совершенно неоправданное возражение, ему тяжело было считать врагами людей, говорящих на одном с ним языке. Шарп вел войну с французами.
      Но закон есть закон, и утром приказы Шарпа велят ему быть далеко от форта, и далеко от Корнелиуса Киллика, который, будучи оставленным на милость Бэмпфилда, будет повешен. И Шарп, поняв это и, не зная, что тут сказать, отпил вина. Он желал, чтобы Харпер поскорей приготовил этот чертов суп.
      Корнелиус Киллик, поняв все сомнения Шарпа по выражению на забинтованном лице стрелка, сказал лишь одно слово.
      — Прислушайтесь.
      Шарп посмотрел в глаза Киллику, но американец больше ничего не произнес.
      — Ну, что? — нахмурился Шарп.
      Киллик улыбнулся.
      — Вы ничего не слышали. Это ветра нет, майор. Ни дуновения, только мороз и туман.
      — И?
      — У нас принято говорить, майор, — американец смотрел только на Шарпа, — что если моряка вешают в безветренную погоду, его душа не попадает в ад. Она остается на земле, чтобы забрать еще одну жизнь в качестве мести, — американец указал пальцем на Шарпа. — Может быть вашу, майор?
      Киллик не сказал больше ничего. Его слова заставили Шарпа подумать о Джейн, дрожащую в лихорадке, и он подумал, с внезапной жалостью, что если ее и нельзя спасти, то лучше бы и ему подхватить лихорадку и умереть вместе с ней, чем в этом холодном, заледеневшем форте, где туман окутывал камни.
      Киллик, глядя на твердое лицо, которое пересекал неаккуратный шрам, заметил, как содрогнулся стрелок. Он почувствовал, что Догерти хочет что-то сказать и, чтобы, ирландец не сказал что-нибудь враждебное, пнул его ногой, призывая к молчанию. Киллик, который до этого говорил довольно беззаботно, знал, что его слова ударят в чувствительное место и он усилил свои слова тихим голосом, — Не будет мира человеку, повесившего моряка в полный штиль.
      Их взгляды встретились. Шарп размышлял, правда ли слова американца. Шарп говорил себе, что это чепуха, просто суеверие, как и солдатские талисманы, но эти слова сильно засели в голове. Шарпа уже проклинали однажды, начертав его имя на могильном камне, и через несколько часов после этого умерла его первая жена. Он нахмурился.
      — Дезертиры должны быть повешены. Таков закон.
      Все молчали. Харпер возился со своим супом, Фредриксон стоял, облокотившись на дверь. Догерти облизывал окровавленные губы, затем Киллик улыбнулся.
      — Все мои люди — граждане Соединенных Штатов, майор. Кем они были ранее уже не ваше дело, не дело моего Президента, и не дело чертового закона. У них у всех есть соответствующие бумаги! Киллик не сказал про то, что все бумаги были сожжены Бэмпфилдом.
      — Вы раздаете эти клочки бумаги всем волонтерам, всем! — насмешливо сказал Шарп. — Если бы обезьяна могла нажимать на спусковой крючок, вы бы и ее сделали гражданином Соединенных Штатов!
      — А что вы даете своим волонтерам? — Киллик возразил с такой же насмешкой. — Каждый знает, что даже убийца будет помилован, если вступит в вашу армию! Вы хотите, чтобы мы были более деликатны, чем вы сами? Ответа не последовало, и Киллик улыбнулся. — У кого-то, быть может, есть вытатуированные якоря, у кого-то поротые спины, но я заявляю вам, что все они, до единого человека, свободные граждане Республики.
      Шарп взглянул в ярко-горящие глаза американца.
      — Вы мне просто это говорите? Или вы клянетесь?
      — Я могу поклясться на любой библии в Массачусетсе, если вы этого потребуете. Это означало, что Киллик солгал, но он солгал, чтобы защитить своих людей, и Шарп знал, что солгал бы также на его месте.
      — Томас Тэйлор американец, — Фредриксон наблюдал за Шарпом. — Вы бы одобрили его повешение, если бы сидели по ту сторону стола?
      А если отпустить пленников, думал Шарп, то флот отрапортует в адмиралтейство, адмиралтейство переправит рапорт в штаб конной гвардии, а штаб конной гвардии напишет письмо Веллингтону и тогда вокруг головы Ричарда Шарпа начнет затягиваться петля. Люди вроде Вигрэма, зануды, почитающие устав, потребуют суда и соответствующего наказания.
      А если американцев не отпустить, продолжал размышлять Шарп, то Джейн может умереть, и он вернется в Сен-Жан-де-Люз и увидит свежую могилу. Он почему-то поверил, со страстью человека, цепляющегося за любую надежду, что может купить жизнь Джейн, если не повесит моряка в штиль. Он уже потерял одну жену из-за проклятия и не мог рисковать снова.
      Он молчал. Суп закипел и Харпер снял его с огня. Киллик улыбался, как будто его не волновал результат разговора.
      — Полный штиль, майор, и лед покроет наши лица только потому, что мы сражались за нашу страну.
      — Если я отпущу вас, — сказал Шарп так тихо, что даже в ночной тишине Киллику и Догерти пришлось наклониться вперед, чтобы расслышать его голос, — дадите ли вы мне слово, как американские граждане, что ни вы, ни ваши люди, здесь в форте и другие, не поднимут оружие против британца до самого конца этой войны?
      Шарп ждал мгновенного согласия, даже благодарности, но американцы молчали.
      — А если на нас нападут?
      — Убегайте, — Шарп подождал ответа, но его не было, затем, к своему изумлению, понял, что вынужден упрашивать человека не идти на виселицу. — Я не могу остановить Бэмпфилда, у меня недостаточно власти. Я также не могу эскортировать вас в плен, мы в сотне миль за линией фронта! Так что вас заберет отсюда флот и повесит всех вас. Но дайте мне слово, и я отпущу вас на свободу.
      Киллик внезапно глубоко выдохнул, и это был первый признак того, что он испытывает страшное напряжение.
      — Я даю вам свое слово.
      Шарп посмотрел на ирландца.
      — А вы?
      Догерти в замешательстве взглянул на Шарпа. — Вы всех нас отпустите? Всю команду?
      — Я же сказал, что да.
      — А как мы можем быть уверены, что …?
      Харпер что-то сказал по-гэльски. Он говорил недолго, резко, и непонятно для всех в комнате кроме него самого и Догерти. Американский лейтенант выслушал здоровяка ирландца, затем взглянул на Шарпа с неожиданной покорностью.
      — Я даю вам слово.
      Корнелиус Киллик протянул руку.
      — Но если на меня нападут, майор, и я не смогу убежать, то клянусь Богом, я буду драться!
      — Но сами вы не будете искать драки?
      — Не буду, — сказал Киллик.
      Шарп, чья голова раскалывалась от боли, откинулся назад. Харпер принес котел с супом и налил его в пять мисок. Подошел и сел Фредриксон, Харпер сел рядом с ним, и только Шарп не ел. Он посмотрел на Киллика, и спросил очень усталым голосом.
      — Ваш корабль поврежден?
      — Да, — легко соврал Киллик.
      — Тогда я предлагаю вам направиться в Париж. Американский консул отправит вас домой.
      — Несомненно, — улыбнулся Киллик. Он съел пару ложек супа. — И что теперь, майор?
      — Доедайте суп, собирайте своих людей и уходите. Я прослежу, чтобы на воротах не возникло проблем. Без оружия, разумеется, кроме ваших офицерских шпаг.
      Киллик уставился на Шарпа так, будто не поверил своим ушам.
      — Мы просто уйдем?
      — Вы просто уйдете, — сказал Шарп. Он оттолкнул свой стул назад, встал и вышел из комнаты. Он прошел во двор, глядя наверх, и убедился, что флаг Великобритании, поднятый моряками на флагштоке, безжизненно свисает в безветренном, туманном небе.
      Был полный штиль, безмолвие, ни дуновения, и вот Ричард Шарп отпускает врага и нельзя точно сказать, делает он это ради чести, или потому, что близится конец войны и достаточно смертей, или потому, что это просто доставит ему удовольствие.
      Он почувствовал слезы на глазах, на которых не так давно была кровь, затем пошел к воротам, чтобы убедиться, что никто не остановит команду «Фуэллы». Его жена будет жить и Шарп, впервые с тех пор как отплыла «Амели», почувствовал облегчение, также как и американцы.

      —  Имею честь доложить Лордам Адмиралтейства, — писал капитан Горацио Бэмпфилд набросок своей первой депеши секретарю Адмиралтейства, который докладывал не только Лордам, но и редактору "Военно-морской газеты", который мог принести Горацио Бэмпфилду больше славы, — исходя из того, что Ваши Светлости должны как можно раньше получить информацию о поражении французских сил в заливе Аркашон, я приказал сегодня тендеру «Лили» отплыть с этим донесением. «Лили» уже стояла готовая к отплытию.
      —  Я выяснил, — скрипел он пером по бумаге, — от пикетов, посланных вперед, что артиллерия, с бруствером, рвом, и оборудованными орудийными позициями, состоящая из шести установленных орудий, защищаемых мушкетерами, была установлена как раз на пути наступления, которое я имел честь осуществить.
      Бэмпфилд решил не раскрывать то, что эти укрепления обороняли американские моряки, победа над таким противником могла показаться не такой достойной, как победа над французскими сухопутными войсками. Пусть Лорды думают, счел Бэмпфилд, что он победил армию Наполеона.
      Он описал битву не так, как было на самом деле, а так, как хотел, чтобы все подумали, как было на самом деле. Он описывал происшедшее так, как по убеждению Бэмпфилда, оно произошло бы, если бы майор Шарп не нарушил его приказ и не атаковал форт Тест-де-Бюш, а направился вглубь страны. Бэмпфилд прекратил писать и убедил себя в том, что оказывает майору Шарпу благодеяние тем, что не описывает неподчинение Шарпа, и потом решил, что будет лучше, если имя Шарпа вообще не появится в описании захвата форта. Зачем же выдавать товарища по оружию?
      —  Продвинувшись вперед с группой людей под командованием лейтенанта морской пехоты Фитча, — писал Бэмпфилд, — я вызвал на себя вражеский огонь и таким образом выявил искусно скрытые огневые позиции, угрожающие моему флангу, которым командовал капитан морской пехоты Палмер. Пушки были захвачены. Благодаря смелости и отваге, которые проявили люли под моим командованием, наши потери были незначительны.
      Это казалось Бэмпфилду очевидным. В конце концов, на самом деле пушки ведь действительно взяли и притащили в форт морские пехотинцы, и из строк было бы трудно понять, что пушки были взяты уже после того, как их защитники были захвачены. Пушки есть пушки, это были знатные трофеи. Эта мысль заставила Бэмпфилда взять паузу. Он уже забрал себе французский триколор, развевавшийся над Тест-де-Бюш, но его мичману не удалось отыскать американское знамя. Надо будет еще тщательнее поискать, подумал Бэмпфилд, вновь возвращаясь к своей писанине.
      —  В это же время «Сцилла», под командованием капитана Дункана Гранта, согласно моим приказам, вела огонь по форту. Из-за этого, отвлеченные защитники форта пришли в замешательство от внезапного появления из леса моих наземных сил. Сочтя это удачным, я приступил к эскаладе. И с удовольствием сообщаю Вашим Светлостям, что лейтенант Форд находился на острие атаки. При преодолении двух рвов, двух валов и крепостной стены вражеских позиций, лейтенант Форд продемонстрировал истинно британский дух, как и морские пехотинцы, последовавшие за ним.
      Бэмпфилд нахмурился, раздумывая, не пересолил ли он пудинг, однако было важно, чтобы Форду, имеющему в связи в знатных кругах Лондона, понравилась эта депеша. Все еще хмурясь, он заключил, что Лорды адмиралтейства поймут, что Форд, описанный как весьма доблестный офицер, все время был с Бэмпфилдом и восхваление Форда, на самом деле, будет отнесено и на счет автора депеши.
      Капитан Бэмпфилд не был до конца уверен в этом, но знал, что Лорды адмиралтейства были весьма проницательными людьми, и доверился их проницательности. Он заново просмотрел написанное, чтобы убедиться в его точности. Они с Фордом на самом деле пересекли два рва и два вала, хоть и благодаря тому, что разводной мост был захвачен Шарпом и его стрелками, но от слова «эскалада» не будет вреда, оно наведет на мысль об отчаянной драке.
      —  Захваченный врасплох с тыла, враг, под давлением проявивших силу духа и решимость морских пехотинцев, коими я имел честь командовать, отступил во внутренние помещения форта. Враг понес значительные потери и капитулировал, и я имел честь поднять Флаг Его Величества над захваченным фортом.
      Бэмпфилд всего лишь отдал приказ поднять флаг, а в депеше ловко придал впечатление того, будто сам присутствовал при захвате форта.
      И если начистоту, поймал себя на мысли Бэмпфилд, он и захватил форт Тест-де-Бюш. Это ведь его план, и хотя стрелки, несомненно, прибыли к форту первыми и овладели воротами и стенами, это ведь морские пехотинцы рыскали по запутанным коридорам и погребам, это ведь они обнаружили шестерых французских канониров, спрятавшихся в уборной, и разве не морские пехотинцы, под командованием Бэмпфилда, добились поставленной задачи. Бэмпфилд почувствовал уверенность в том, что все вышенаписанное справедливо и беспристрастно.
      —  Среди захваченных пленных мы обнаружили команду американского капера «Фуэлла», в число которых входило несколько дезертиров с Флота Его Величества.
      Написание этих строк доставило Бэмпфилду определенное удовольствие. Завтра он повесит этих людей. Когда Шарп уйдет на задание, Бэмпфилд продемонстрирует, как следует поступать с пиратами.
      В дверь постучали. Бэмпфилд рассердился, однако все же сказал:
      — Войдите!
      — Сэр? — в дверях стоял ошарашенный лейтенант Форд. — Они отпускают их, сэр. Американцев.
      — Отпускают? — Бэмпфилд недоверчиво посмотрел на лейтенанта.
      — Они уже ушли, сэр, — Форд беспомощно пожал плечами. — Приказ майора Шарпа, сэр.
      Бэмпфилд испытал такую ярость, что, казалось, ничто не способно ее унять. Хотя он попробует.
      — Подождите.
      Он с силой обмакнул перо в чернильницу.
      —  Однако эти пленники, осужденные за дезертирство и пиратство и доставленные в форт Тест-де-Бюш, без моего ведома и одобрения были отпущены майором Ричардом Шарпом (личные волонтеры Принца Уэльского), который прибыл в форт с небольшим отрядом солдат для проведения операций внутри страны… На данный момент, занятый прочими делами, такими как погрузка трофеев на корабли Его Величества, я не имел ни времени ни возможности потребовать у майора Шарпа объяснений причин его поступка. Бэмпфилд задумался ненадолго и снова застрочил пером. — По моему мнению, это измена. Мои доводы будут скорейшим образом доставлены на рассмотрение Вашим Светлостям. Ваш покорный слуга, Горацио Бэмпфилд.
      Он посыпал лист бумаги песком, согнул вдвое и запечатал в конверт. Форд упакует в вощеную бумагу и передаст на «Лили», ожидающую попутного ветра, чтобы доставить послание в Лондон к славе Горацио Бэмпфилда и падению этого мерзавца, Ричарда Шарпа.
      Туман медленно сгущался, болота покрывались все более толстой коркой льда. Над заливом Аркашон, уже посеребренном рассветом, стояло безветрие. Корнелиус Киллик со своими людьми подходил к деревне Гужан, где, выброшенная на берег, лежала "Фуэлла".
      Лейтенанта Догерти поразили последние события. Впервые в жизни англичанин хорошо с ним обошелся, а когда они уже покидали форт, другой англичанин, с изуродованным лицом, сунул ему в руки какой-то сверток, завернутый в ткань. Сверток оказался знаменем «Фуэллы» и для Догерти это стало еще одним доказательством, что этой холодной ночью команде «Фуэллы» покровительствовали какие-то сверхъестественные силы.
      Корнелиус Киллик воспринял их освобождение более спокойно, как будто знал, что его время на этом свете еще не закончилось.
      — Я никогда нигде не слышал, Лайам, что душа моряка, повешенного в штиль, возвращается для мести. Но, кажется, это сработало? — он засмеялся. Он посмотрел на свою шхуну, зная, что потребуются дни работы, прежде чем она сможет отплыть. — Залатаем пока вязом, и будем надеяться на лучшее.
      — По крайней мере, ублюдки не смогут отыскать нас в таком тумане, — сказал с надеждой Догерти.
      — Если не подует ветер. — Киллик посмотрел на бухту и увидел как на нее медленно наползает густая белизна, которая как саваном скроет его корабль. — Но если мы сожжем судно, — медленно проговорил он, — то британцы не смогут.
      — Сожжем? — ужаснувшись, сказал Догерти.
      — Снесем мачты, снимем бушприт. Будет выглядеть как просто корпус, Лайам. — Киллик, несмотря на бессонную ночь, был полон энергией. — Зажжем дымный огонь, — он посмотрел на гладкий, откренгованное днище. — Обмажем дегтем, замаскируем так, будто судно разбито и сожжено. Если британцы увидят опрокинутый, без мачт, корпус, от которого поднимается дым, они сочтут, что ее уже не спасти. Они не догадаются о том, что мы аккуратно зажигаем огонь, или что мачты, стеньги, паруса и орудия спрятаны на берегу. — Сделаем это, Лайам! И быстро!
      Киллик широко улыбнулся своим людям, заражая их надеждой, и быстро зашагал в сторону таверны, где перед камином сидел промокший и печальный комендант Анри Лассан. — Вы не останетесь с нами, Анри?
      Лассан размышлял, что случилось с его маленькой библиотекой. Наверняка все сожгли. Британцы, по убеждению Лассана, вполне способны сжечь книги, и он очень удивился, узнав, что они освободили американцев.
      — Как звали того офицера?
      — Шарп, — Киллик, найдя среди своих вещей оставленных в Гужане, немного сигар, весьма обрадовался. Он сейчас же зажег одну, отметив, что туман уже прилично сгустился.
      — Шарп? — нахмурился Лассан. — Стрелок?
      — Ну по крайней мере, он был в зеленой куртке. Киллик наблюдал, как Лассан что-то быстро пишет в записной книжке. Французский офицер, отдыхая в Гужане, желал знать все, что Киллик мог ему рассказать о силах британцев, и американец счел, что эта просьба не нарушает данного им Шарпу слова. — Какая разница, кто он такой?
      — Если это тот человек, о котором я думаю, — голос Лассан звучал весьма уныло, — то вы встретили одного из их самых выдающихся солдат.
      — А он встретился с самыми выдающимися моряками Америки, — весело сказал Киллик. Он раздумывал, не является ли этот необычный штиль предвестником бури. Он заметил, что Лассан перестал писать и сказал, — Я бы сказал, стрелков там примерно сотня, может чуть больше.
      — А морских пехотинцев?
      — Минимум сотня, — Киллик пожал плечами.
      Лассан посмотрел в окно на туман, и подумал, что следует найти лошадь, любую лошадь, и доставить новости куда следует. Пришли британцы, победили, но они все еще в Аркашоне, и Лассан должен отправиться в Бордо и там отыскать тех, кто сможет отомстить стрелкам.
 
      Туман клубился у подножия стен форта, и даже с внутреннего двора, где Шарп построил стрелков, стены рассмотреть было трудно.
      — С совсем не наилучшими пожеланиями от капитана Бэмпфилда, — капитан морских пехотинцев Палмер, протягивая Шарпу запечатанный конверт. Шарп выразил свое мнение о Бэмпфилде короткой репликой, заставившей Палмера улыбнуться.
      Шарп предположил, что там написан протест Бэмпфилда, но это оказалось всего лишь напоминание о том, что он должен вернуться полудню во вторник. Было понятно, что Бэмпфилд не желал лично встречаться с ним, но Шарпу было на это плевать. Его голова болела, временами накатывала жуткая боль, настроение было ни к черту.
      — Мы идем с вами, — сказал капитан Палмер. Он построил полсотни морских пехотинцев. Он также прихватил два орудийных лафета, привязав их позади пары лошадей, найденных на лугу рядом с деревней и погрузил на них ранцы морских пехотинцев и прочую амуницию. — Мои люди не очень привычны к долгим переходам, — объяснил он.
      — Вас придали мне? — удивленно спросил Шарп.
      Палмер покачал головой.
      — Нас послали ловить американцев.
      — Если у них есть мозги, — сказал Шарп, — то они уже далеко.
      Заскрипели, открываясь, ворота, сапоги застучали по мостовой и небольшое войско, намеревающееся устроить засаду на французских путях снабжения, вышло в белый клубящийся туман. Если карта не врет, думал Шарп, то им предстоит идти целый день. Сначала им надо дойти до главной дороги, выискивая в тумане и ее и мост возле деревни под названием Фактюр. Затем надо повернуть к юго-востоку и идти вдоль до реки Лейр до путей снабжения. Один день, чтобы вызвать хаос и неразбериху, и еще день на обратный путь.
      Стрелки снова обогнали морских пехотинцев. Постепенно затих звук копыт и звон упряжки и стрелки шагали во влажном тумане, будто в середине облака.
      В Аркашоне не было заметно никакого движения. Туман наполовину скрыл дома, закрытые окна оставались закрытыми, а дорога проходила прямо через рынок.
      — Я хотел сказать вам спасибо, — сказал Фредриксон, — за ваши действия ночью.
      От боли в голове Шарп не сразу вспомнил про ночные события, затем пожал плечами.
      — Да пустяки.
      — Уверен, что Бэмпфилд так не считает.
      Шарп вымученно улыбнулся, вздрогнув от боли, пронзившей замотанный затылок.
      Фредриксон это заметил.
      — Все в порядке, сэр?
      — Все в порядке, — лаконично ответил Шарп.
      Фредриксон молча прошел несколько шагов.
      — Сомневаюсь, что капитан Палмер найдет в таком тумане беглецов, — он произнес это тем тоном, с которым человек предлагает сменить тему разговора.
      — Бэмпфилд захватил шасс-маре, — сказал Шарп, — какого черта ему еще надо?
      — Ему нужна американская шхуна и призовые деньги. Вы встречали хоть раз капитана, который бы отказался от призовых денег? — презрительно сказал Фредриксон. Ластоногие выиграют битву, и потом десяток лет проводят в тяжбах по разделу трофеев. Флот сделал весьма доходной профессию законников.
      Это были старые жалобы армии. Флотский капитан мог разбогатеть, захватив какое-нибудь невооруженное торговое судно, а солдаты могли сражаться в десятке ужасных битв и не добыть даже шестипенсовика. Шарп с Харпером-то вряд ли могли быть недовольны, уж они-то прилично разжились, но это была старая привычка солдата с завистью глядеть на легализованный грабеж флотских. Армия тоже могла себя наградить; седлом, взятым в бою, парой монет, но эти трофеи, поделенные на всю роту, не обогатят человека. Шарп улыбнулся и подогрел негодование Фредриксона.
      — Не будьте таким грубым, Вильям, они же герои, помните?
      — Хреновы ластоногие, — Фредриксон, как и все остальные в армии, негодовал оттого, что в Британии флот пользуется почетом, тогда как армию презирают. Эта тема не оставляла Фредриксона на протяжении всего долгого утреннего перехода.
      К полудню стрелки вышли из тумана, оставив позади окутанный, будто белым облаком залив Аркашон. Хотя над ровной, болотистой местностью, по которой пролегала дорога, огражденная забором, изредка проносились клубы тумана. Из-под ног идущих людей вылетали утки и бекасы. Харпер, любивший птиц, наблюдал за ними, хоть и не был настолько поглощен, чтобы не заметить ловушку на угрей, в которой уже находилась добыча. Две рыбины разрубили на куски байонетами и разделили между солдатами.
      Было холодно, но быстрая ходьба их согрела. Вскоре после полудня возле двух маленьких деревень они разглядели жалкий деревянный мост через медленно текущую реку.
      — Полагаю, это уже Фактюр, — посмотрел на карту Шарп. — Бог знает.
      Он отправил лейтенанта Минвера с шестью людьми узнать названия этих деревень, а также дал им мешочек серебряных французских франков, чтобы купить у крестьян еду. Десятифранковые серебряные монеты были ненастоящие французские, их сделали специально отобранные Веллингтоном фальшивомонетчики из числа рекрутированных. Веллингтон настаивал, чтобы за все припасы во Франции платили, но французские крестьяне не брали испанские монеты, только французские, так что Веллингтону просто пришлось расплавить одни монеты и начеканить других. Серебро в них было качественное, на вид они были неотличимы от тех, что чеканили в Париже, и все были довольны.
      — Они ужасно бедны, сэр, — Минвер вернулся с тремя ковригами хлеба, тремя угрями и корзиной чечевицы. — И это река Лейр, сэр.
      — Нет мяса? — Фредриксон был недоволен. Каждый стрелок нес трехдневный запас сушеной говядины, но Фредриксон очень любил свежатину.
      — Мяса нет, — сказал Минвер, — если, конечно, они его не прячут.
      — Конечно, черт побери, они спрятали мясо, — язвительно сказал Фредриксон. — Может я пойду, сэр? — он с надеждой спросил Шарпа.
      — Нет, — Шарп смотрел назад на дорогу, на которой показались красномундирники. Шарп замерз, голова рассказывалась от боли, да еще и этих морских пехотинцев к нему прицепили.
      — Я надеялся, что вы будете тут, сэр, — приветствовал Шарпа Палмер.
      — Надеялся?
      — Если Киллик пойдет вглубь, что вероятнее всего, то лучше нам будет следовать за вами. Или идти вместе с вами, — Палмер ухмыльнулся и Шарп понял, что капитан морской пехоты не собирается гоняться за Килликом, а хочет быть частью экспедиции Шарпа. Для капитана Палмера засада на дороге, в глубине Франции, была более приемлемым делом для солдата, чем терять время, гоняясь по морозу за невооруженными преступниками. Лейтенант Палмера, стройный юноша с именем Фитч, топтался поближе к начальству, чтобы услышать решение Шарпа.
      — Я полагаю, капитан Палмер, — осторожно сказал Шарп, — что вам дали полную свободу действий в поисках капитана Киллика?
      — Совершенно верно, сэр. Мне приказано не возвращаться без мерзавца. До вторника, я имею ввиду.
      — Тогда я не могу запретить вам идти со мной, верно? — Пятьдесят мушкетов совсем не помешают, если морские пехотинцы смогут держать темп стрелков. — Мы пойдем по этой дороге, — Шарп указал на юго-восток в сторону поймы по берегам Лейра.
      — Да, сэр, — кивнул Палмер.
      Они все шли и шли, и если бы не пронизывающая боль в голове, Шарп чувствовал бы себя счастливым человеком. Целых три дня он мог вносить хаос, перенеся войну, которую Франция разожгла по всей Европе, вглубь ее самой. Он еще должен был позаботиться о захвате пленных, но Шарп уже знал, что не станет наступать на Бордо, а если де Макерр вернется с подобными рекомендациями, Шарп, как старший сухопутный офицер, не позволит свершиться безумству. Он избавился от контроля, он был свободен, он был солдатом, свободным от поводка, мог вести свою собственную войну, и, усиленный пятьюдесятью морскими пехотинцами со стертыми ногами, он направлялся на юго-запад устраивать диверсии.
 
      — Я ждал ответа на свое письмо, — сказал Дюко, — и не ожидал, что вы явитесь сами.
      Граф де Макерр промерз до костей. Он скакал по промерзшей болотистой местности, по холмам, поросшим виноградными деревьями, и ветер продувал его насквозь, и вот теперь он сидит в этой неприветливой огромной комнате за малахитовым столом, освещаемом шестью свечами.
      — Эти новости слишком важные, чтобы можно было довериться бумаге.
      — Ну?
      — Высадка. — Де Макерр склонился над огнем и поднес руки поближе к огню. — В Аркашоне. Вероятно, форт уже захвачен, и ожидается подкрепление в течение этой недели. Он повернулся и посмотрел на тонкое лицо Дюко. — Затем они пойдут на Бордо.
      — Сейчас? В такую погоду? — Дюко выглянул в окно, за которым дождь сыпал по темной заледеневшей траве. Только сегодня Дюко обнаружил на балконе в своей квартире трех замерзших до смерти воробьев. — Никто не сможет высадиться в такую погоду.
      — Они уже высадились, — сказал де Макерр. Я был с ними. И раз уж они высадились в Аркашоне, то у них появилось укромное местечко для высадки остальных. Граф ворошил угли, в тщетной попытке разжечь огонь и объяснил, как он собирается вернуться к Бэмпфилду с одобрением планов британцев. — Если я заявлю, что город готов восстать, то они высадят войска к северу.
      — Сколько?
      — Первую дивизию.
      Дюко снял нагар с фитиля свечи и спросил:
      — Откуда вы все это знаете?
      — От человека по имени Вигрэм, полковника…
      — …штаба британской Первой Дивизии, — Дюко обладал обширными знаниями о противнике и любил это демонстрировать, — Усердный служака.
      — Это точно, — де Макерр дрожал от холода, — и человек, который проявляет неосмотрительность в обществе аристократа. Даже французского аристократа, — де Макерр мягко рассмеялся, затем повернул голову в сторону стола. — Хоган болен.
      — Насколько сильно? — Дюко заинтересовался этой новостью.
      — Он умирает.
      — Неплохо, неплохо, — Пьер Дюко разглядывал карты. Он получил ответ на беспокоивший его вопрос, но подобно человеку, получившему бесценный дар, он начал сомневаться в искренности дарителя. А вдруг это все было придумано специально для Макерра? А вдруг британцы все же планируют навести переправу через Адур, но хотят чтобы французы сконцентрировали свои войска в Аркашоне? Ответ не принес ему облегчения, скорее напротив, добавил сомнений. — Сколько уже высадилось войск?
      — Три роты морской пехоты и две — стрелков.
      — Всего-то! — удивился Дюко.
      — Они полагают, что этого достаточно, — спокойно сказал де Макерр. Они замышляют захватить форт и затем устроить диверсию на путях снабжения.
      — Амбициозные планы, — тихо произнес Дюко.
      — У них там есть один амбициозный ублюдок, — злобно сказал де Макерр. — Настоящий ублюдок. Будет приятно если он умрет.
      — Кто? — вежливо спросил Дюко. Его внимание было приковано к карте, он провел пальцем по тонкой линии вдоль реки Лейр. Если затеяна диверсия, то этот отрезок дороги ближе всего находится к месту высадки британцев.
      — Майор Ричард Шарп, личные волонтеры Принца Уэльского. Он вообще-то стрелок, и не понятно, как оказался в линейном батальоне.
      — Шарп?
      Что-то в голосе Дюко заставило де Макерра повернуться.
      На лице Дюко появилась гримаса ненависти, она столь же быстро исчезла, но на короткое мгновение за тщательно носимой маской показалась реальное лицо Дюко.
      Ричард Шарп. Тот, кто посмеялся над Дюко, тот, кто как-то разбил его очки, и тот, кто разрушил все планы Дюко в Испании.
      Шарп. Грубый, безмозглый варвар, чей палаш порушил столь тщательно продуманные замыслы. Шарп, которого Дюко однажды держал в своей власти в замке Бургос, хотя все же Шарп оттуда сбежал, залив маленькую комнатку кровью. Шарп.
      — Вы знаете его? — Осторожно спросил де Макерр.
      Знает ли он его? Знает ли Дюко Шарпа? Если бы Дюко был суеверным человеком, а он им не был и гордился этим, то счел бы, что Шарп это его личный дьявол. Как еще объяснить, что этот стрелок постоянно разрушает его тщательно разработанные планы?
      Дюко был человеком, который составлял планы тщательно, почти с математической точностью. Он был солдатом, чей ранг не соответствовал ответственности, лежащей на нем, он скрытно плел ковер из политики и шпионил, все во славу Императора. И теперь, в Бордо, где Дюко должен был раскрыть планы врага для защиты Франции, упоминание имени Шарпа наконец-то доставило ему удовольствие.
      Если уж Шарпа отправили в Аркашон, то без сомнения, новости де Макерра были верными. Веллингтон бы не отправил Шарпа на обычную диверсию. Враг Дюко был в его руках. Шарп обречен.
      Ликуя, Дюко подошел к окну. В городе, который майор презирал, мерцали огоньки. Торговцы Бордо очень пострадали от британской блокады, их склады опустели, и они без сомнения поприветствуют победу британцев, если она наполнит их сейфы.
      — Вы хорошо поработали, граф.
      Де Макерр в ответ на похвалу только пожал плечами.
      Дюко повернулся.
      — Отправляйтесь завтра. Найдите Шарпа и прикажите ему отправляться на Бордо.
      — А если он подчинится? — засомневался де Макерр.
      Дюко рассмеялся и смех прозвучал как-то визгливо.
      — Соблазните его! Затем отправляйтесь в Аркашон и передайте совершенно противоположное послание. Вы понимаете меня?
      Де Макерр улыбнулся, стоя у камина. Сказав Бэмпфилду, что в Бордо не ожидается никакого восстания, он разрушит надежды британцев на высадку и в то же время сможет заманить Шарпа во Францию. Де Макерр кивнул.
      — Я понимаю.
      Дюко снова рассмеялся. В Бордо стояла полубригада Кальве, находясь в пути к южной армии Сульта. Полубатальон уже отправился туда с большим конвоем, но у Кальве остается еще как минимум две тысячи человек, которые смогут уничтожить Шарпа в Аркашоне. Дюко разрушит британские планы о захвате Бордо, да еще и сможет поохотиться на своего личного врага, самого ненавистного врага, и похоронить его на французских болотах. Месть, говорят испанцы, это блюдо, которое лучше есть холодным, а эта месть будет такой холодной, что даже такой безжалостный человек как Дюко не смеет желать лучшего.

      Этой ночью и стрелки и пехотинцы спали совсем мало. Рассвет выдался холодным, очень холодным. Над промерзшей лужайкой клубился туман.
      Шарп проснулся от боли в затылке. Он сел, облокотившись спиной на ивовое дерево и почувствовал подмышкой укусы вшей, должно быть, подхваченных на «Амели», но он слишком устал и замерз, чтобы затевать охоту на них.
      — Черт, черт, черт, — Фредриксон, клацая зубами от холода, присел рядом с Шарпом. — Немало мы прошли за вчерашний день.
      В сотне ярдов впереди сквозь туман виднелся аккуратный каменный мост через Лейр, со стоящими на краях парапета урнами. По соседству с мостом располагался кирпичный домик и из его трубы курился дымок, наводя на мысль о жарком камине.
      — Это здание заставы, — сказал Фредриксон, — так что кофе нам не видать.
      Без сомнения, думал Шарп, во Франции сборщики дорожных податей такие же нелюбезные, как и их английские коллеги. Подобная работа и не могла сделать человека любезным.
      — Если бы у нас было достаточно пороха, можно было бы взорвать чертов мост.
      — Но у нас его нет, — грустно сказал Фредриксон.
      Шарп с усилием встал на ноги. Фредриксон выставил последнюю вахту, и пикеты, по два человека в каждом, расположились по краям луга, на котором расположилось маленькой войско. Бивак выглядел довольно жалко. Несколько пехотинцев расположились под телегами, а большинство людей Шарпа просто закутались в плащи, положив головы на свои ранцы, и тряслись от холода.
      Неподалеку паслась корова, изредка мыча, она глядела на двоих людей, прогуливающихся вдоль реки. Судя по тому, что в феврале коровы уже выгонялись пастись, здешний климат был мягче английского, но все равно было чертовски холодно. Прекрасный лебедь, появившийся из-за моста, дождался своего собрата и две птицы, не обращая внимания на людей, величаво поплыли вниз по течению.
      — Вот и обед, — сказал Фредриксон.
      — А мне никогда не нравился их вкус, — сказал Шарп, — Мясо как водоросли, волокнистое. Он сморщился от внезапной боли в голове. Он подумал, а что если флотский хирург ошибся, и его рана более серьезная, чем просто царапина от пули? Он вспомнил, как Джонни Пирсон из Королевского восточно-кентского полка, получив точно такую же рану, клялся, что это пустяки, а затем внезапно умер через неделю.
      Покосившийся забор, заброшенный и заросший белым от инея боярышником, преграждал путь к главной дороге. Шарп взобрался на выложенную камнем проезжую часть, достаточно ровную, но все же с выбитыми колесами рытвинами, заполненными водой и льдом. Трава на дороге не росла, и это говорило, что дорога постоянно используется. К югу, там, где дорога скрывалась в тумане, были видны очертания домов, церкви и высоких тополей. Река здесь делала изгиб, и, вне всякого сомнения, маленький город находился там, где через реку пролегал старый мост, а этот, новый и более широкий построили так, чтобы французская армия на своем пути в Испанию не испытывала трудностей в продвижении по узким, средневековым улочкам города. По этой дороге шесть лет подряд французская армия бросала в горнило войны людей, пушки, боеприпасы, лошадей, сабли и седла и прочее, что требовалось на войне в Испании. И по этой же дороге, думал Шарп, та же самая армия отступала после поражений.
      — Что в городе?
      Фредриксон понял, что Шарп имеет ввиду: не располагаются ли в городе французские войска.
      — Сборщик дорожных податей говорит, что никого нет.
      Шарп посмотрел на север.
      — А там?
      — В четверти мили буковая роща и что-то вроде фермы. Это то, что нам и надо.
      Шарп согласился. Он полностью доверял Фредриксону, и если Фредриксон сказал, что буковая рощица и ферма лучше всего подходят для засады, то нет смысла искать что-то лучшее.
      Судя по истошному визгу, хлопанью крыльев и возгласам, стало ясно, что кто-то припас лебедей на обед. Капитан Палмер, зевая и почесываясь, перелез через забор.
      — Доброе утро, сэр.
      — Доброе утро, Палмер, — сказал Шарп, — Холодновато, да?
      Палмер не ответил. Офицеры прошли к зданию заставы, огороженному белой оградой. Черно-белая доска, в точности как и на английских заставах, извещала, что проезд закрыт. Справа от моста был брод, но он был наполовину завален камнями, так что ни карета, ни телега не могли избежать оплаты за проезд.
      Сборщик податей, лысый и на костылях, в агрессивной позе стоял возле ворот. Он переговорил с Фредриксоном, который, в свою очередь, повернулся к Шарпу.
      — Если у нас нет пропуска, то мы должны заплатить шесть су .
      — Пропуска?
      — Раньше я выдал нас за немецкие войска, воюющие на стороне Бонапарта, — сказал Фредриксон. — Пропуск позволит нам не платить за проезд.
      — Скажи ему, пусть катится к черту.
      Фредриксон передал комплименты Шарпа сборщику, который в ответ сплюнул Шарпу под ноги.
      — Trois hommes, — сказал мужчина, поднимая три пальца на случай, если эти немецкие варвары его не поняли, — six sous.
      — Да пошел он. — Шарп поднял металлическую щеколду, запиравшую ворота, как вдруг над Шарпом раздался щелчок, он посмотрел вверх и увидел жену сборщика, наклонившуюся из окна сверху. Это была необыкновенно уродливая женщина, с волосами, замотанными платком, но гораздо серьезнее было то, что она целилась в офицеров из огромного мушкетона с толстым медным стволом.
      — Six sous, — непреклонно сказал сборщик. В жизни сборщиков дорожных податей было полно сюрпризов, и непонятные войска не были для него чем-то необычным.
      Капитан Палмер, на которого репутация Ричарда Шарпа наводила страх, был изумлен тем, что стрелок достал десятифранковую монету. Возникла небольшая задержка, пока сборщик вошел в дом, открыл железный сундук, отсчитал сдачу и выдал Шарпу лист бумаги, на котором было написано, что, — как объяснил Фредриксон, — они могут получить компенсацию в штабе в Бордо.
      — Я не могу заставить ублюдка пропустить нас, — по крайней мере, пока не разоружим его армию, Вильям, а наши люди пройдут вброд.
      — А может быть нам…? — нерешительно начал Палмер.
      — Нет, — сказал Шарп. — У нас приказ не раздражать население, капитан. Не воровать, не насиловать. Если кто-то нарушит приказ, я его повешу. Сам. Лично и немедленно. — Из-за боли в голове он произнес слова более резко, чем намеревался.
      — Да, сэр, — подчинился Палмер.
      Они прошли к буковой роще, которую Фредриксон ночью исследовал.
      — Отличное место, — нехотя сказал Шарп, — если кто-нибудь пройдет по дороге сегодня. В чем я сомневаюсь. Нормальные люди в такой холод сидят дома.
      Буковая роща росла справа от дороги, а ферма стояла слева. Это был жалкий сарай, постройка с грязными стенами, окруженная замерзшей грязью и парой соломенных пристроек под курятники.
      За живой изгородью располагался свинарник. Шарп раздавил тонкий ледок каблуком и развернулся посмотреть на дорогу между буковой рощей и живой изгородью по сторонам фермы.
      — Вот что мы сделаем, Палмер. Если кто-то сегодня появится, то ваши пехотинцы остановят их, а стрелки перебьют.
      Палмер, желая показать, что все понял, кивнул. Фредриксон понял сразу же. Используя морских пехотинцев чтобы заблокировать дорогу, Шарп вынудит вражеские войска спасаться по сторонам дороги. И они побегут прямо на сидящих в засаде стрелков. Все пройдет быстро и эффективно.
      — А что, если они появятся с юга?
      — Пропустим их, — Шарп знал, что любая колонна с юга пойдет порожней.
      Устройство ловушки заняло два часа. Никого пока не было видно, и рота стрелков Минвера и пехотинцев Палмера собрались в одно небольшое здание фермы. Рота Фредриксона, вытянув короткую соломинку, расположились в более открытой буковой роще. Харпера с двумя стрелками Фредриксона отправили на полмили к северу в качестве наблюдателей.
      Фермер с женой и дочерью сидели на корточках в углу кухни, заполненной крупными, плохо пахнущими людьми с тяжелыми флотскими мушкетами. Дочка была довольно миловидной, хоть и с грязными волосами, и морские пехотинцы, которые не видели женщин месяцами, пожирали ее глазами.
      — Не дай бог кто-то ее тронет ее хоть пальцем, даже протянет палец в ее сторону, — предупредил Шарп Палмера, — я повешу виновного.
      — Да, сэр.
      Шарп зашел к стрелкам в коровник. Наружная стена коровника, как и в Англии, служила для сельских жителей своего рода музеем. К доске был приколот горностай, его старая сухая шкурка затвердела от мороза. Валялись разлагающиеся тушки ворон, а также шкурка выдры. Стрелки, несмотря на холодный завтрак и недостаток сна выглядели бодрыми и улыбнулись Шарпу.
      Затем Шарп прошел к изгороди. Он увидел на дороге двух человек, прошедших по дороге с собакой на поводке. Через четверть часа прошла женщина с худющей коровой, которую наверняка погнала продавать на рынок, чтобы заработать немного денег и протянуть остаток зимы. Никто не заметил стрелков.
      Для Шарпа было весьма странным то, что он находиться здесь, в глубине Франции, и никому до этого нет дела. Только флот, полагал он, способен делать такие вещи. Французы, лишенные флота, никогда не смогут вот так вот устроить засаду где-нибудь на дороге в Гемпшир. Но Шарп вот здесь, к следующему закату его уже здесь не будет, а флотилия Бэмпфилда в заливе Аркашон была в такой же безопасности, как и на якорной стоянке на реке Хэмбл.
      Шарп вернулся к ферме. Холодная погода и пустующая дорога заставили его подумать, что вряд ли какой-нибудь конвой сегодня появится. Его голова ужасно болела и, вдали от своих людей, он морщился от боли и тер рукой лоб. Джонни Пирсон, помнил он, просто свалился в тарелку с вареной требухой, без предупреждения, без единого звука, просто умер через несколько мгновений после того, как с улыбкой объявил, что уже можно снимать повязку с головы. Шарп надавил на лоб, проверяя, не скрипит ли кость. Она не скрипела, но было дьявольски больно.
      На ферме пехотинцы поставили на огонь котел с водой, собрали вскладчину чай, и комната наполнилась приятным ароматом. Девушка, заметил Шарп, уже смущенно улыбалась пехотинцам. У нее были по-кошачьи зеленые глаза, и она засмеялась, когда он попытался заговорить с ней.
      — Отнеси немного чая в коровник, — приказал Шарп.
      — Это наш чай, — раздался из комнаты голос.
      Шарп повернулся, но никто не возразил, и чай понесли стрелкам.
      На улице постепенно теплело, иней таял. Туман рассеялся и стало видно тополя на севере — где-то там, в канаве, прятался Харпер. Медленно махая крыльями, полетела на север серая цапля, враг всех рыбаков на форель.
      Поздним утром, когда скучавшие пехотинцы уже начали флиртовать с зеленоглазой девушкой, Шарп решил, что день пройдет впустую. Никто не придет. Он перешел через дорогу к людям Фредриксона, которые прятались под опавшими листьями, и сказал Милашке Вильяму, что если в ближайшие два часа никто не появится, то они пойдут обратно.
      — Мы пойдем в Фактюр и заночуем там, — такое решение сокращало время завтрашнего марша до Аркашона, а там Шарп будет настаивать, что мысль о захвате Бордо была абсурдна.
      Фредриксон был разочарован тем, что их путешествие может оказаться бесполезным.
      — Вы не собираетесь дожидаться заката?
      — Нет, — Шарп дрожал под плащом. Он был уверен, что уже никто не придет, хотя, по правде говоря, сам надеется на это, чтобы уже отправиться обратно. Кроме того, у него начинался жар. Он сказал себе, что ему нужен доктор, но он не хотел, чтобы Фредриксон это понял. Шарп заставил себя улыбнуться. — Никто не придет, Вильям, я это костями чувствую.
      — У вас надежный скелет?
      — Он никогда не ошибается, — сказал Шарп.
      Враг пришел в полдень.
      Новости принес Харпер и двое его стрелков. Двадцать кавалеристов, скорее идущих шагом, нежели рысью, за ними шесть покрытых парусиной фургонов, две кареты, и пять рот пехоты. Шарп, стараясь не обращать внимания на боль в голове, принял доклад Харпера. У врага было преимущество, но Шарп счел, что неожиданность сведет это преимущество на нет. Он кивнул Палмеру:
      — Приготовьтесь. — Затем перебежал в коровник, к стрелкам Минвера, и приказал им замаскироваться. — Если я скомандую отступление, то вы знаете куда идти.
      — Через мост. — Минвер обнажил саблю и облизал губы. — Прикрывать отступление.
      Шарп поспешил вместе с Харпером туда, где морские пехотинцы сидели, склонившись за живой изгородью.
      — Вы видите тот указатель? — спросил он Палмера. Тот кивнул. В пятидесяти ярдах от них стоял указатель, расстояние в милях было зачеркнуто и написано расстояние в километрах, как было недавно принято во Франции. Указатель говорил, что до Бордо было сорок три километра, но это ничего не говорило Шарпу. — Не двигайтесь пока они не дойдут до этого указателя, понятно?
      — Да, сэр, — Палмер побледнел от мысли, что придется подпустить врага на такое близкое расстояние, но ничего не сказал.
      Обычно все дурные предчувствия покидали Шарпа при первом же взгляде на врага, но боль в голове чертовски отвлекала. Ему хотелось прилечь где-нибудь в темном месте и забыться в глубоком сне. Он попытался прогнать боль, но это не удавалось, она мучила его, но он заставил себя отвлечься от нее и посмотреть на лошадей, уже появившихся из туманной дымки. В подзорную трубу Шарп мог видеть, что лошади были по-зимнему тощие. Британская армия даже не стала перетаскивать на захваченные клочок Франции через Пиренеи свою кавалерию, понимая, что пока не взойдет весенняя трава, кавалерия будет скорее обузой, чем подмогой. Но французы всегда меньше заботились о лошадях.
      — Если лошадь окажется рядом с вами, — объяснял Шарп морским пехотинцам, которые, как он полагал, не встречались ранее с кавалерией, — бейте ее по морде прикладом. — Пехотинцы, сидя под защитой живой изгороди, нервно улыбнулись.
      Позади кавалерии, по дороге катились тяжелые фургоны, скрипя, как скрипят все похожие фургоны. Каждый фургон тащили по шесть быков. Позади фургонов шла пехота, а позади пехоты катились две кареты с закрытыми окнами и плотно задернутыми шторками.
      Шарп засунул подзорную трубу в карман. В буковой роще, знал он, люди Фредриксона направили вперед заряженные винтовки. Это как ловить рыбу в бочке, враг был у себя дома, они идут с незаряженными винтовками и рассеянными мыслями. Они думают об оставленных милашках, о том, где будут ночевать следующей ночью и о том, что враг остался далеко-далеко позади.
      Кавалерийский офицер, в латунном шлеме, обтянутым парусиной и в черном плаще, прикрывавшем ярко расшитый мундир, вдруг привстал в седле. Он оторвался от конвоя и поскакал вперед, явно соблазненный городом за рекой, где есть винные магазины в которых очень тепло.
      — Черт, — выдохнул Шарп. Человек мог увидеть засаду, и он быстро проскачет эти пятьдесят ярдов. Но на войне ничего не идет так, как запланировано. — Займись ублюдком, Патрик. Но не раньше, чем он нас заметит.
      — Да, сэр, — Харпер взвел курок винтовки.
      Шарп взглянул на Палмера.
      — По моему приказу мы наступаем. В две шеренги.
      — Да, сэр.
      Не кричать, не восклицать. Французские и испанские войска, наступая, кричали, но безмолвные атаки британских солдат были жуткими. Бледные пехотинцы наклонились еще ниже. Один перекрестился, а другой молился с закрытыми глазами.
      Французский офицер пустил свою лошадь рысью. Он курил сигару, пуская дымок, и рассматривал окрестный пейзаж. Он взглянул на ферму, наклонился, чтобы вытащить из стремени плащ, который забился туда, когда он привставал, и увидел красные мундиры и белые перекрещенные ремни пехотинцев, прятавшихся в тени живой изгороди, которая все еще была покрыта инеем.
      Он был так изумлен, что продолжил двигаться вперед с открытым ртом, и когда до живой изгороди оставалось около пятнадцати ярдов, Харпер выстрелил в него.
      Пуля ударилась в кирасу под плащом. Пробив броню, она изменила направление и, пробив горло француза, вошла в его мозг. Из открытого рта хлынула яркая кровь.
      — В линию! — закричал Шарп, — Наступаем!
      Лошадь попятилась в ужасе.
      Француз, все еще с сигарой в руке, упал назад в седло. Он был мертв, но колени все еще сжимали бока лошади и когда та дернулась назад, труп завалился вперед, гротескно приветствуя пехотинцев, которые вылезли из своего укрытия и строились на дороге в две шеренги.
      — Вперед!
      Лошадь дернулась, ее глаза побелели, а мертвый француз, казалось, уставился на Шарпа, стоявшего перед лошадью. Тело завалилось влево, упало на землю, но нога француза застряла в стремени, и труп волочился позади лошади.
      — Не стрелять! — предупредил пехотинцев Шарп. Он не хотел, чтобы кто-нибудь с испугу зря потратил выстрел. Майор обнажил палаш. — Вперед, бегом!
      Остальные лошади остановились. Фургоны из-за своего тяжелого груза все еще катились вперед по инерции. А пехота, казалось, не заметила этого выстрела.
      Морские пехотинцы, выдыхая пар, выбежали на дорогу, к месту, где уже были пятна крови. Сапог Шарпа раздавил сигару мертвого офицера.
      Двое кавалеристов начали вытаскивать карабины из седельных кобур.
      — Стоять! — закричал Шарп. Он стоял на обочине. — Первая шеренга, на колено! — Это было совсем необязательно, но так стоявшие в линии войска были устойчивее, а Шарп знал, что, несмотря на готовность морских пехотинцев, у них не было опыта сухопутных сражений. — Капитан Палмер! Опустить прицелы ниже, пожалуйста!
      Палмер с абордажной саблей в руке, вздрогнул от неожиданной любезности Шарпа, позволившего ему отдать приказ открыть огонь. Он прочистил горло, прикинул расстояние до врага, увидел, что горсточка кавалеристов уже забрались в седла и рассеялись по обочинам, и прокричал приказ.
      — Огонь!
      Пятьдесят пуль вылетели из пятидесяти стволов.
      — Перезаряжай! — прокричал сержант. Лейтенант Фитч с тяжелым пистолетом в руке возбужденно перекатывался с пяток на носки.
      Харпер отошел вправо, чтобы желтоватый дым не заслонял обзор. Он видел, как рухнули шесть лошадей, забив копытами по мостовой. Два человека упали, а двое других поползли в сторону буковой рощи. Бык, тянувший первый фургон, замычал от боли.
      Грохнул карабин, и еще один. Где-то в конце конвоя французская пехота поспешила к обочинам, что-то кричали офицеры. Фургоны, заскрипев тормозами, задрожали от внезапной остановки.
      Харпер высматривал офицеров. Он увидел одного, кавалериста с саблей в руке, выкрикивающего своим людям приказы встать в линию и атаковать.
      Харперу потребовалось секунд двадцать, чтобы перезарядить винтовку. Грянул еще один залп морских пехотинцев, на этот раз менее удачный из-за того, что они стреляли почти вслепую из-за дыма первого залпа. Харпер прицелился в офицера и нажал на курок.
      Вспыхнул черный порох, искры впились в его щеку, затем он снял свое семиствольное ружье и снова отошел в сторону. Офицер отшатнулся, прижав руку к плечу, вперед выдвинулись полдюжины кавалеристов с саблями наголо и глубоко вонзили шпоры в худые бока лошадей.
      — Осторожно, сэр! — крикнул Харпер Палмеру и, услышав звук деревянных шомполов, которыми пехотинцы все прочищали стволы мушкетов, залпом выстрелил из своего ружья.
      Отдача отбросила его назад, а от звука семиствольного ружья, подобного выстрелу маленького орудия, казалось, остолбенели все. Двух кавалеристов снесло с седел, одна лошадь взвилась на дыбы, сбросив седока, и угроза со стороны конницы миновала. Оправившись от неожиданности, из-за раненых лошадей появились первые две роты французских пехотинцев с байонетами на мушкетах.
      Фредриксон открыл огонь.
      Огонь с фланга проредил первые ряды французской пехоты, а Фредриксон выкрикнул приказы, будто у него было гораздо больше людей, чем на самом деле. Французы начали в испуге озираться по сторонам, и в это время капитан Палмер дал третий залп.
      Туман перемешался с дымом, а запах крови с запахом пороха.
      Шарп присоединился к Харперу. Люди Минвера, промедлившие поначалу, открыли огонь слева.
      — Прекратить перезаряжать! — крикнул Шарп пехотинцам, — Первая шеренга встать! Примкнуть штыки! — он уже забыл про боль в голове.
      — Байонеты, сэр! — тихо пробормотал Харпер. Только стрелки, носившие сабли-штыки, использовали такую команду.
      — Байонеты! Байонеты! Капитан Палмер! Пройдите вперед!
      Шарп теперь чувствовал сражение, понимал его инстинктивно и знал, что битва выиграна. Это было ликование, торжество, несравнимое больше ни с чем на земле. Он принес смерть и такие раны, что человек вздрогнул бы от ужаса, если бы увидел все это во сне, но война давала высшее ощущение победы над врагом.
      Французы численно превосходили Шарпа в три или четыре раза, но они были ошеломлены, дезорганизованы и потрясены. Люди Шарпа владели инициативой, были готовы к битве, и если он сейчас ударит, если поведет себя так, будто уже победил, то наполовину оглушенный враг будет разбит.
      Шарп посмотрел на морских пехотинцев.
      — В атаку! Бегом! Вперед!
      Кавалерии больше не было, ее уничтожил залп семиствольного ружья и выстрелы снайперов Фредриксона. Мертвые и раненые лошади валялись на поле, сваленные огнем винтовок, а их выжившие наездники попрятались за фургонами. Впереди вагонов толпа французских пехотинцев кое-как выстроилась в линию, а пехотинцы Шарпа шли на них в дыму с примкнутыми к мушкетам байонетами.
      Если враг выстоит, думал Шарп, то морских пехотинцев перережут.
      Если они выстоят, то каждый пехотинец окажется перед тремя или четырьмя вражескими байонетами.
      Если какой-нибудь вражеский офицер, один из тех людей в голубых мундирах увидит хилую атаку Шарпа, морским пехотинцам настанет конец.
      — Вперед! — закричал Шарп так, будто громкий голос мог добавить ему людей против неровной линии ощетинившихся байонетами врагов.
      — Огонь! — Фредриксон, молодчина Фредриксон все понял. Он выстроил свою роту в два ряда, вывел их из-под прикрытия деревьев и теперь, с расстояния в шестьдесят ярдов, выдал залп по вражескому флангу.
      Этот залп, вместе с атакой Шарпа, сломал французов. Как только какой-нибудь француз видел малочисленность атакующих, враг появлялся с другой стороны и другой голос приказывал атаковать, а вид байонетов, как и очень часто до этого, вызвал панику.
      Французские пехотинцы, в большинстве своем совсем молодые рекруты, не выдержали и побежали. Офицер колотил их эфесом шпаги, но французы беспорядочно отступали. Офицер повернулся, вытащил пистолет, но в живот ему ударила пуля, он согнулся, широко открыв глаза, и один из стрелков Фредриксона схватил уздечку, когда офицер свалился на холодную землю.
      — Собраться позади первого фургона! — крикнул Шарп Палмеру когда они побежали вперед. Строй морских пехотинцев поломался из-за того, что людям приходилось переступать через мертвых и умирающих людей. Харпер, не переносивший страданий гибнущих животных, поднял пистолет упавшего офицера и выстрелил голову раненой лошади, отчаянно ржавшей от боли.
      Выстрелом из карабина спешившийся кавалерист застрелил одного пехотинца. Люди Минвера застрелили кавалериста, сразу шесть пуль ударили в него, и он упал на траву как тряпичная кукла.
      Под фургоном прятались дезертиры. У одного все еще был мушкет и Шарп, думая, что тот заряжен, ударил по нему палашом, выбив из рук. Парень в ужасе закричал, но Шарп уже шел дальше, перепрыгнув через труп в голубом мундире. А впереди огромная масса французских пехотинцев, спотыкаясь и падая, в панике отступала. Из кареты высунулся офицер и что-то им закричал, и некоторые, самые смелые, остановились, развернулись и снова встали в линию.
      — Капитан Фредриксон!
      — Я вижу их, сэр!
      Шарп перебежал за фургон. С левой стороны дороги, где скрывались люди Минвера, целая рота французов встала в три шеренги.
      — Шестидесятый! — Шарпу пришлось прокричать дважды, потому что первый выкрик совпал с залпом людей Фредриксона. — Атака с фланга! Атака с фланга!
      Пехотинцы Палмера тяжело дышали. У нескольких из них байонеты были окрашены красным, другие добивали французов, сидящих под тяжелыми фургонами, но Палмер втолкнул их в линию и приказал зарядить мушкеты.
      Французы дали залп первыми.
      Расстояние было примерно семьдесят ярдов, довольно далеко для мушкетов, но два морских пехотинца упали, третий закричал, а остальные продолжали работать шомполами, утрамбовывая порох и пули. Шарп подумал, что пехотинцы применяют деревянные шомпола потому, что железные бы быстро заржавели, но быстро отбросил эти неуместные мысли, ибо вражеские пули врезались в доски фургонов. Отставшие из первой роты присоединились к первым французам, пока те начали перезаряжать свои мушкеты.
      — Целься! — закричал Палмер.
      — Не стрелять! Не стрелять! — Шарп встал перед морскими пехотинцами. Он придал голосу твердости. Есть время, когда надо поднять людей в драку, а есть — когда надо их успокоить. — Пехотинцы наступают! Маршем! Вперед! — Шарп отвел пехотинцев по левую сторону от фургонов, оставив Фредриксону правую сторону.
      Стрелки Минвера показались на левом фланге французов, люди в зеленых куртках возникли из-за деревьев и строений фермы, каждый прикрывал своего напарника, и их огонь пощипал фланг французской роты.
      Французский офицер глянул влево, раздумывая, не развернуть ли несколько человек и не ударить ли по стрелкам, затем посмотрел вперед, на наступающих красномундирников.
      Это было не бездумное продвижение вперед, а медленное, уверенное наступление. Шарп хотел уменьшить дистанцию, чтобы мушкетный залп стал убойным. Он следил за маневрами противника. Блестящие, новенькие шомпола сверкали, поднимаясь из стволов. Он слышал звук, с которым они входили в стволы мушкетов, зажатых коленями.
      — Пехотинцы! Стой!
      Сапоги наступающих людей грохнули по мостовой. Звук этот был необычайно громким.
      Люди Минвера все еще стреляли, их пули постоянно бились во фланг французов. Пули из карабинов, из которых стреляли спешившиеся кавалеристы, свистели мимо Шарпа. Бык, не замечающий резни вокруг, мочился на дорогу и резкий запах ударил в ноздри Шарпу.
      — В середину! Целься! — Шарп специально медлил с залпом. Он хотел, чтобы французы увидели смерть перед тем, как она придет. Он хотел, чтобы они испугались.
      Линия морских пехотинцев подняла мушкеты и уперла их в плечи. Один или двое еще не взвели курки, затем оттянули их назад, и этот щелчок прозвучал как предвестие.
      Шарп прошел на фланг морских пехотинцев и поднял палаш. Некоторые французы заряжали мушкеты, но большинство просто нервно глядело на тонкую линию красномундирников, которые, казалось, медлили. Шарп хотел дать время воображению французов.
      Подошел Харпер и встал неподалеку от Шарпа. Его винтовка была заряжена, и он ждал приказа. Для Харпера все французы были просто мальчишками, вытащенными из деревень на усиление армии Наполеона. Это были не усатые опытные ветераны, закалившиеся в страшных сражениях в Испании, а новобранцы, взятые прямо из школ или ферм, чтобы просто умереть.
      Новобранцы приготовили мушкеты. Некоторые забыли вытащить шомпол из ствола, но это уже не имело значения.
      — Целься ниже! — прозвучал приказ Шарпа. Он знал, что большинство стреляло выше. — Цельтесь им в пах! Огонь! — он резко опустил палаш.
      Залп прозвучал оглушительно, а тяжелые мушкеты с силой впечатались в плечи. Все застлал густой дым, пахнущий как тухлые яйца.
      — Ложись! — закричал Шарп. Он увидел изумленные лица и закричал еще сильнее. — Ложись! Всем лечь!
      Озадаченные пехотинцы попадали на дорогу. Шарп встал на колено в стороне от ядовитого мушкетного дыма.
      Французская рота вздрогнула от попадания пуль. Как человек, получивший удар в живот, целая рота согнулась пополам, а затем офицеры и сержанты, выкрикивая команды, выровняли строй, и Шарп увидел, как стоявшие сзади перешагнули через упавших убитых и раненых.
      Французский офицер проигнорировал стрелков на своем фланге. Ими можно заняться после красномундирников.
      —  Tirez!
      Шестьдесят или семьдесят мушкетов выстрелили в дым, но морские пехотинцы уже лежали на земле и новобранцы выпалили выше.
      — Наступайте на них! Вперед! — ликующе выкрикнул Шарп. Эта рота французов была последней угрозой, но она миновала потому, что Шарп заставил своих людей лечь. — Встать! Встать! Веселей, ублюдки! — Теперь настало время пошуметь, время ужаса.
      Пехотинцы, которые мгновение назад были целью для плотного залпа, встали на ноги и приготовились ринуться в атаку. Они орали так, будто брали на абордаж вражеский корабль. Лейтенант Фитч пальнул из пистолета и попытался вытащить из ножен свою саблю.
      Новобранцы, глядя теперь сквозь собственный дым, увидели, как невредимый враг несется на них с длинными байонетами и, подобно первым двум ротам в голове конвоя, сломали строй.
      Тех, кто промедлил, пехотинцы догнали и прикололи байонетами. Офицер на лошади, краснолицый и взбешенный, ринулся навстречу пехотинцам, но Шарп в стремительном выпаде кольнул лошадь палашом в зад, животное дернулось, а офицер рубанул вниз своей саблей.
      Лезвия столкнулись, и руку Шарпа отбросило. Лошадь попятилась, махая копытами, будто ее специально тренировали, но Шарп обратным движением вмазал лошади палашом по морде, как его учили.
      Животное развернуло, офицер вытащил ноги из стремян и когда лошадь начала падать на бок, ловко спрыгнул наземь.
      — Сдавайтесь, — сказал Шарп офицеру.
      Ответ, что бы он ни значил, был точно не согласием сдаться. Легким движением француз вытащил саблю.
      Шарп сделал выпад и, зная, что последует контратака, отступил назад. Лезвие француза дернулось за ним, проткнуло воздух, а тяжелый палаш Шарпа ударил его по эфесу, пригибая саблю к земле, Шарп шагнул вперед и впечатал французу коленом в пах, а затем врезал грубым тяжелым эфесом своего палаша по лицу.
      — Сдавайся, ты, ублюдок!
      Француз валялся на траве, выронив шпагу и прижав руки к паху. Он с трудом дышал, разевая рот, стонал, и Шарп решил, что это означает сдачу. Он пнул его саблю в канаву, подтащил лошадь, стоящую перед ним, и неуклюже забрался в седло. Ему хотел забраться повыше, чтобы лучше осмотреть удачно выбранное поле боя.
      Французы бежали. В четверти мили к северу одна рота остановилась и образовала строй, но они не представляли проблемы. Несколько выживших все еще цеплялись за фургоны, кого-то перекололи байонетами, но большинство взяли в плен. Так или иначе, фургоны были пусты и Шарп решил, что их возницы убежали вместе с остальными в буковую рощу.
      — Капитан Палмер?
      Палмер удивился, увидев Шарпа на лошади.
      — Отправьте группу солдат в рощу. Надо очистить это чертово место. И не церемоньтесь с ними! Отпугните ублюдков!
      — Да, сэр.
      — Капитан Фредриксон! — Шарп развернул лошадь к дальней стороне дороги. — Займитесь той ротой! — указал он к северу. — Возьмите людей Минвера и прогоните их оттуда, Вильям.
      Теперь надо было выставить пикеты, уложить раненых в фургоны, да и сами фургоны надо было исследовать. Две кареты отвели вперед. Одна была пуста, а в другой сидели две испуганные женщины, с тюбиками нюхательной соли в руках. — Приставьте к ним стражу, капитан Палмер! Распрягите лошадей. — Шарп мог оставить женщин там, где они и были, но лошадей, как и быков, следовало отпустить на волю. Некоторые бы на его месте приказали убить живность, чтобы французы не смогли ими воспользоваться в будущем, но Шарп не мог отдать такой приказ.
      Быков прогнали прочь уколами байонетов. Одного быка, раненного мушкетной пулей, прирезали и Шарп наблюдал, как морские пехотинцы разделывают теплую тушу, которая станет их ужином.
      Другие пехотинцы роем налетели на фургоны, разрывая парусину и перерезая веревки. Бочки и ящики вскрывали и выбрасывали на край дороги, где под охраной сидели пленники.
      Прошло всего двадцать пять минут с начала кровавой драки, и французский конвой, следующий в глубине Франции под охраной полубатальона солдат, был захвачен. И что еще лучше, хоть и совершенно необъяснимо, боль в голове у Шарпа полностью прошла.

      Лейтенант морских пехотинцев Фитч, с которым Шарп едва перекинулся парой слов, подвел штатских к майору Шарпу. Лейтенант продолжал держать их под прицелом пистолета пока Шарп не приказал ему убрать свою чертову игрушку. Фитч, чье служебное рвение раздражало Шарпа, указал жестом на четверых крепких обеспокоенных мужчин.
      — Они из города, сэр. Ублюдки хотят сдаться.
      Четверо человек, хорошо одетых, скованно улыбнулись сидящему на лошади офицеру. У каждого была белая кокарда с символикой изгнанного короля Луи XVIII и это свидетельствовало об их антинаполеоновских настроениях. Вид этих кокард и очевидная готовность четверки приветствовать победу британцев, напомнили Шарпу о надеждах Бэмпфилда. Возможно, Бордо, как и этот маленький городишко, был готов поднять бунт? Шарп знал, что должен был уже допросить захваченного французского офицера, но был полон решимости подчиниться приватным приказам Эльфинстоуна, и поэтому не стал этого делать.
      — Вежливо спроси их, — сказал Шарп Фитчу, который знал немного французский язык, — понимают ли они, что завтра мы уходим и вернемся, быть может, через несколько месяцев.
      Роялистский энтузиазм мэра моментально иссяк. Он улыбнулся, поклонился, нервно теребя кокарду, и пошел на попятную. Но все еще желал заверить английского милорда, что город готов предоставить ему все, что потребуется. Нужно лишь спросить месье Калабора.
      — Избавься от него, — сказал Шарп, — только вежливо! И отгони тех чертовых горожан с моста!
      Горожане, услыхав мушкетные выстрелы, пришли поглазеть на сражение. Одноногий сборщик податей тщетно пытался содрать с них плату за такое удобное для просмотра место.
      Затрещали винтовки людей Фредриксона, которые отгоняли побежденную пехоту подальше от поля боя. Из буковой рощи с поднятыми руками вышли двое кучеров и четыре кавалериста, которых подтолкнули к остальным пленникам. Морские пехотинцы складывали захваченные мушкеты в кучу.
      Самые удачливые пехотинцы уже обыскивали фургоны. Большинство трофеев были бесполезными в качестве добычи. В одном вагоне были бочки с желтой и черной краской, которой французы красили лафеты, и которую сейчас пехотинцы вылили на дорогу, чтобы залить кровь и навоз. В двух фургонах находилось инженерное оборудование. Бухты трехдюймовых канатов, лопаты, двуручные пилы, слесарные молотки, мел, скреперы, лесорубные топоры, буравы. Здесь также лежали запасные патронные сумки, в каждой сумке лежал кусок дерева с высверленными отверстиями для патронов. В других фургонах лежали цепи, губки для прочистки орудийных стволов, предохранительные клапаны, ремни для пушек, пыжи и рычаги для поворота пушек. Нашлись пушечные ядра, и даже музыкальные инструменты, среди которых и Звенящий Джонни, с которым один пехотинец стал гордо маршировать вокруг фургонов, отчего маленькие колокольчики на деревянной раме издавали странный в этот промозглый холодный день, радостный звук. Другой морской пехотинец ударял в металлические тарелки, пока Шарп не прикрикнул на него.
      В одном фургоне обнаружились фургоны с консервированными продуктами. Французы недавно изобрели процесс консервирования, и для Шарпа было почти что чудом: как может еда оставаться свежей недели и даже месяцы. Крышки вскрыли байонетами, курятину в желе и куски баранины разложили по тарелкам, и лица солдат, уже почерневшие от порохового дыма, покрылись еще и жирными пятнами. Шарп отведал куриную ножку и нашел ее превосходной. Он приказал отнести стрелкам Фредриксона две дюжины ящиков.
      А в центральных двух фургонах, обмотанных брезентом в два слоя и обвязанных канатом, был порох. Бочки с черным порохом предназначались для пушек, а связки набитого пороха шланга — для зарядов.
      — Лейтенант Минвер!
      — Сэр?
      — Вот эти фургоны! Оттащите их к мосту. Я хочу, чтобы порох заложили на дороге. — Это был совсем не тот математически выверенный взрыв, которому когда-то давно Хоган учил Шарпа, но и он мог серьезно ослабить каменную кладку с этими помпезными урнами, ведь целью экспедиции Шарпа являлось ослабление французских путей снабжения. А из-за взорванного моста потребуется объезд через старый город и существенное замедление пути. — Вокруг разложите все содержимое фургонов.
      Это должно было занять около двух часов. Тем временем, захваченными лопатами в промокшем грунте выкопали могилы. Первым был похоронен французский кавалерист с парой плетеных косичек на висках, называемых cadenettes. Французские пленники выкопали могилы для двадцати двух своих соотечественников, а морские пехотинцы выкопали три могилы для трех своих убитых.
      — Мои поздравления, сэр, — сказал Палмер.
      — Ваши люди все сделали превосходно, — Шарп действительно так считал. Он был впечатлен стойкостью морских пехотинцев и ловкостью в обращении с мушкетами. Такая подготовка выигрывает сражения, а сражения меняют историю.
      Подошел Патрик Харпер с куском консервированной курятины в руке и протянул Шарпу кожаную папку, взятую из кареты.
      — Это лягушачья писанина, сэр.
      Шарп взглянул на бумаги и подумал, что это может быть одна из тех вещей, которые страстно желал получить Майкл Хоган. Может быть Хоган уже мертв, но бумаги могут стать бесценными для того, кто его заменит.
      — Охраняй их, Патрик.
      Харпер уже заполучил прекрасный посеребренный пистолет, забрав его из кареты.
      Солнце, побледневшее из-за набежавшего облака, уже было низко. Холодный ветер, первый с тех пор как Шарп отпустил Киллика, задул над могилами. Со стороны фермы раздался крик, а в ответ ему от последнего фургона прозвучал радостный возглас. Это пехотинцы обнаружили в опилках вино. Капрал принес одну бутылку Шарпу.
      — Сэр?
      — Спасибо, капрал. — Шарп протянул бутылку Харперу, который сбил горлышко ударом байонета. Крик с фермы повторился. Кричала девушка.
      Шарп бросил бутылку и стукнул лошадь каблуками по спине. От скачка лошади пленные рассыпались в стороны, лошадь перепрыгнула через канаву, затем Шарп дернул поводья вправо, уворачиваясь от раскидистой яблони, и повернул налево. Позади него раздался топот, но все что видел Шарп, это бегущий в сторону реки человек, и он снова пришпорил лошадь.
      Человек оказался морским пехотинцем. В одной руке он держал свой красный мундир, а в другой — расстегнутые штаны. Он обернулся через плечо, увидел Шарпа, и метнулся вправо.
      — Стой!
      Но человек не останавливался, напротив, прыгнул в проем в колючих кустах, зацепившись своим мундиром за шипастые ветки. Он оставил его и побежал через поляну. Шарп также пустил лошадь через проем, обнажив палаш. Человек спотыкался и пошатывался на кочках поляны, затем эфес тяжелого палаша пошел вниз по замысловатой траектории и опустился на его голову. Он упал, сваленный ударом, а Шарп повернул лошадь и направился к лежачему человеку.
      Все произошло из-за девушки; зеленоглазой, бледной, дрожащей девушки, которую пехотинец затащил на сеновал и набросился на нее. Она сидела, вся дрожа, и одежда на ее тонком теле была разорвана.
      — Она сама захотела, — сказал морской пехотинец, которого оттащили назад на пахнущую навозом ферму. — Закрой пасть! — Харпер назначил себя главным старшиной корабельной полиции. — Она бы тогда не кричала, а ты бы не стал убегать, черт тебя раздери.
      — Дайте ей одежду, — рявкнул Шарп на морских пехотинцев, кругом обступивших пленника. — Капитан Палмер! Вы предупреждали этого человека?
      Бледный Палмер кивнул.
      — Ну? — Шарп настаивал на словесном подтверждении.
      — Так точно, сэр, — сглотнул Палмер. — Но девушка не изнасилована, сэр.
      — Вы хотите сказать, что она кричала слишком громко. Вы же знаете приказ, так? Этот вопрос был адресован ко всем морским пехотинцам, враждебно смотревших на офицера стрелков, ибо тот хотел повесить их товарища. В полной тишине Шарп вложил палаш в ножны. — Теперь возвращайтесь к своим обязанностям! Все! — он спрыгнул с лошади.
      Капитан Палмер, сержант морской пехоты, Харпер и Шарп остались с пленником. Сначала он запинался, затем все же рассказал о случившемся. Это была попытка изнасилования. Девушка, сказал пехотинец, заигрывала с ним, но ее крики, синяки и разорванная одежда говорили сами за себя.
      — Мэтью Робинсон спокойный человек, сэр, — Палмер отошел с Шарпом к другому концу фермы. Шарп видел, как стрелки Минвера дотащили первый фургон с порохом до края моста, но дальше был уклон вверх и они не могли продвинуться. Теперь они катили бочки с порохом к основанию свода.
      — Вы ведь знаете инструкции, — сурово сказал Шарп.
      — Это не повторится, сэр, — раскаянно произнес Палмер.
      — Я знаю, черт возьми, что это не повторится! — Шарп ненавидел это, но прокричал эти слова, — потому что я собираюсь повесить ублюдка!
      — Я имел ввиду, что этого не повторится даже без смерти Робинсона как примера для остальных, сэр, — сказал Палмер.
      — Я вешаю его не для примера, — Шарп повернулся и показал в сторону фермера и его жены. — Я делаю это для них! Если французский народ будет считать нас дикарями, то он будут драться с нами. Вы знаете, что такое партизанская война у вас в тылу? На каждый фургон, который мы посылаем от берега, придется выделять по батальону охраны! На каждый! Вот почему мы вышибли французов из Испании, капитан: не только потому, что мы побили ублюдков в сражениях, а еще и потому, что половина их армии охраняла снабжение от испанских крестьян. Таких как они! — он снова указал на французских фермеров.
      — Девушке не причинили ущерба, сэр, — упрямо сказал Палмер. — И мы ведь доказали, что можем обеспечить защиту.
      — И сегодняшний случай расскажут всем, — сказал Шарп. — Солдат может изнасиловать девушку, а его офицеры этому попустительствуют.
      Палмер стоял на своем.
      — Если бы Робинсон был вашим человеком, сэр, одним из ваших стрелков, вы бы…
      — Да, — сказал Шарп, хотя прекрасно знал, что если бы он был на месте Палмера, а Бэмпфилд требовал повесить его стрелка, то Шарп бы защищал своих людей, как и Палмер сейчас своих. Черт возьми, несколько лет назад Шарп так и сделал, он отстоял самого никудышного человека из своей легкой роты в точно такой же ситуации.
      Палмер видел, что Шарп колеблется.
      — Робинсон отлично сражался, сэр. Разве ваш Фельдмаршал не смягчает наказание за храбрость в бою?
      Веллингтон был известен тем, что отменял половину повешений за проявленную в бою смелость.
      — Приказ есть приказ, мистер Палмер, — сказал Шарп, ненавидя себя за такое решение.
      — Также как и приказ вещать всех каперов и дезертиров, сэр? — прямо спросил Палмер, грозя вызвать ярость Шарпа.
      — Черт бы вас подрал, — Шарп произнес это уже без прежнего раздражения, уже поддавшись на убеждения. — Вы принесете извинения девушке и ее родителям. Отдайте им это, — он достал из кармана две серебряных десятифранковых монеты.
      — Спасибо, сэр. — Палмер просиял, принимая монеты.
      — Я еще не закончил, — одернул его Шарп. — Старший сержант Харпер!
      Харпер уже и не надеялся услышать свое звание — полковой старший сержант.
      — Сэр?
      — Отведи Робинсона и отца девушки за амбар. Жду тебя у моста через десять минут!
      — Мне понадобится веревка, сэр?
      — Нет. Но дай отцу шанс. Черт возьми, думал Шарп, он опять нарушил приказ. Первый раз, когда отпустил американца, а теперь и морского пехотинца. Ну в чем смысл приказов, если сентиментальный хлюпик пренебрегает ими?
      — Спасибо, сэр, — снова сказал Палмер.
      — Вы не станете говорить спасибо, когда увидите, что Патрик Харпер сделает с ним. Вам придется тащить Робинсона на руках.
      — Это лучше, чем похоронить его, сэр.
      Этот инцидент испортил Шарпу настроение, усугублявшееся еще и тем, что он проявил слабость. Дважды уже он отказался от наказания и размышлял, не оттого ли это, что у него теперь респектабельная жена. Старые солдаты заявляли, что жена ослабляет мужчину, и Шарп подумал, что они правы. Его настроение не улучшилось от ужасной медлительности, с которой порох впихивался между балюстрадами моста. Лейтенант Фитч приказал выгнать сборщика податей и его жену из дома и женщина, ранее угрожавшая Шарпу древним мушкетоном, теперь проливала слезы из-за потери дома. Ее муж, ковыляя на деревянным костыле, оттаскивал имущество подальше от дороги.
      Стрелки Фредриксона закончили пальбу, и Шарп увидел как рота возвращается обратно к мосту. Это означало, что французы окончательно ушли, хотя Шарп знал, что Милашка Вильям все равно выставил пикеты на случай их возможного возвращения.
      С помощью морских пехотинцев Шарп ускорил укладку зарядов. Другое имущество, предназначенное для армии Сульта, разложили вокруг бочек с порохом. Фредриксон дал свисток своим пикетам, а люди Минвера выталкивали с моста горожан. Уже темнело, и Шарп хотел выдвинуться назад.
      — Сэр! — указал на север Патрик Харпер, тихо появившийся возле моста. — Сэр!
      Появились два всадника. Они пришли не по дороге, а, возможно встревоженные отступающими пехотинцами, сделали широкий крюк через поля. Они галопом сказали к мосту с привязанными к саблям белыми платками, символизирующими перемирие.
      У них были хорошие лошади, откормленные кукурузой. То, что у них породистые кони, стало ясно когда те, не запыхавшись, остановились рядом с Шарпом, который взмахом руки приказал вернувшимся людям Фредриксона опустить винтовки.
      Граф де Макерр, одетый в свой мундир британский егерей под бледным плащом, осторожно кивнул Шарпу. Другой всадник оказался худощавым мужчиной средних лет в гражданской одежде. У него было такое поразительно честное лицо, что Шарп забыл свое самобичевание. Человек был такой спокойный и невозмутимый, что Шарп непроизвольно улыбнулся в ответ на приветствие, состоявшее из тихого изумления этой резни на дороге и выражения восторга от успеха Шарпа.
      Человек был французом, но хорошо говорил по-английски, и его верность обозначал белый роялистский знак, который он носил не только на коричневом плаще, но также и на шляпе.
      — Я Жюль Фавье, помощник мэра Бордо, — сказал он когда слез с лошади. — И я к вашим услугам, майор.
      Граф де Макерр привстал на стременах. Его тонкое лицо, покрасневшее от холода, казалось обеспокоенным.
      — Бордо восстал, майор.
      Шарп уставился на графа.
      — Восстал? — Это была новость, которую Шарп боялся услышать, то, что Эльфинстоун называл сумасшествием.
      — Восстал во имя короля! — счастливо сказал Фавье. — Бонапартистов выгнали! — честное, обветренное лицо Фавье, покраснело. — Восстание завершилось, когда гарнизон перешел на нашу сторону. Взвился белый флаг Бурбонов, оборона осуществляется частями его Наихристианнейшего Величества Короля Луи XVIII, да хранит его Бог.
      — Несомненно, — сказал Шарп. Эти новости объясняли причину, по которой де Макерр одел вражеский мундир в глубине Франции, но новости значили больше, много больше. Если это было правдой, если это уже третий город Франции, восставший против Бонапарта и заставивший войска гарнизона покинуть армию Императора, то Шарп услышал о конце войны. Вигрэм и Бэмпфилд окажутся правы. Шарп знал, что должен чувствовать эйфорию, необычайный подъем духа оттого, что все жертвы не напрасны, что двадцать один год жестокой войны увенчаются миром и падением Наполеона, но он всего лишь хмуро улыбнулся при виде энтузиазма на лице Фавье.
      — Мы пришли помочь вам, — сказал де Макерр. Он говорил сбивчиво, как будто тоже находился в возбужденном состоянии.
      Фавье достал какую-то бумагу из седельной сумки.
      — Если вы примете это, месье, от имени временного королевского правительства Бордо. — Он протянул бумагу Шарпу, затем поклонился.
      Бумага была написана по-французски и была украшена замысловатой печатью. Шарп заметил, что его имя было написано неправильно, без последней, «немой» буквы «е». — Что это такое?
      — Вы не читаете по-французски? — Фавье изобразил вежливое удивление. Месье, это доверенность, дающая вам ранг генерал-майора войск его Наихристианнейшего Величества Короля Луи XVIII, да хранит его Бог.
      — Да хранит его Бог, — машинально повторил Шарп. — Генерал-майор?
      — Точно, — сказал де Макерр со своей лошади. Это была идея Дюко: такой амбициозный солдат, как Шарп не сможет устоять перед соблазном.
      Шарп представил, как Веллингтон воспримет это назначение, и подумал, как будут развлекаться аристократы, узнав, что бывшему рядовому присвоен такой ранг.
      — Я…, - начал он, но Фавье прервал его.
      — Граждане взяли Бордо, монсеньер, но их уверенность нуждается в присутствии союзника. Особенно такого уважаемого и грозного как вы. — Фавье смягчил свою лесть честной улыбкой. — И узнав, что союзные войска уже в городе, вся провинция тоже восстанет. — Фавье говорил с такой уверенностью и энтузиазмом, которые совершенно отсутствовали у де Макерра.
      Шарп подумал, что местный мэр уже пытался сдаться. Несомненно, во Франции было полно людей, страстно желающих отречься от наполеоновского прошлого и примкнуть к победившей стороне, но Шарп быт также уверен и в том, что фанатики, поддерживающие Наполеона, совсем не горели желанием капитулировать. Ближайшие союзные войска находились в сотне миль отсюда, а сюда шла армия маршала Сульта. — У меня нет приказа своего командования, позволяющего мне помогать вам, — сказал Шарп. Он вернул бумагу Фавье.
      — У вас есть приказ, — холодно сказал де Макерр, — оказывать мне любую помощь.
      Фавье поразился нелюбезным тоном де Макерра. Он улыбнулся Шарпу.
      — Ваш фельдмаршал, я полагаю, отметит солдата, не упустившего такой шанс.
      — Возможно.
      — А вы имеете репутацию человека, месье, которого не пугает риск.
      Шарп не ответил. У него был тайный приказ Эльфинстоуна не потакать надеждам Бэмпфилда. Одна часть Шарпа, та, что так часто осмеливалась не дерзкие поступки, тянула его в Бордо, но солдат внутри него представлял его людей осажденными в городе и окруженными населением, которое, увидев на подходе бригаду Сульта, может счесть, что они слишком преждевременно перестали быть лояльными Наполеону. — Я не могу, сэр, — он снова протянул бумагу Фавье, — прошу прощения.
      Тень разочарования промелькнула на лице Фавье.
      — Как я понимаю, майор, вашей экспедицией командует капитан Бэмпфилд?
      Шарп помедлил, думая, что на суше Бэмпфилд имеет равный с ним ранг, но как только он взойдет на борт «Возмездия», то сразу же волшебным образом станет равен полковнику, и таким образом, зная это, Шарп неохотно кивнул. — Да, командование осуществляет он.
      Фавье пожал плечами.
      — Не обидит ли вас, майор, если капитан Бэмпфилд прикажет вам помочь нам?
      — Я не могу вас остановить, — грубо сказал Шарп, — но должен вам сказать, что я выдвигаюсь через час. Я предполагаю быть в Аркашоне завтра в полдень.
      Граф де Макерр, будто страстно желал преградить ему путь, повернул свою лошадь от Шарпа. Фавье, оставив бумагу в руках Шарпа, залез в седло.
      — Надеюсь встретить вас утром, майор, с приказом, который повернет вас. Боже, храни короля Луи!
      — Храни его Бог, — Шарп смотрел, как два француза направили своих лошадей к броду. Когда они добрались до камней, Фавье повернулся в седле, на прощанье помахал рукой и пришпорил лошадь.
      — Чего они хотели? — с любопытством спросил Шарпа Фредриксон.
      — Произвести меня в генерал-майоры, — сказал Шарп. Он разорвал доверенность на клочки и швырнул их в реку Лейр. — Они заявили, что Бордо восстал и провозгласил верность жирному Луи, — Шарп смотрел как всадники исчезают в закатном сумраке. Эти двое явно знали короткий путь в Аркашон и проигнорировали виток реки, который Шарп обходил ночью. — Они хотели, чтобы мы шли в Бордо.
      — Так значит, чертов Бэмпфилд прав? — Фредриксон намекнул, что Шарп боится.
      Но Шарп размышлял, отчего граф де Макерр оставил разговоры помощнику мэра. Обычно аристократы не уступают бюрократам. И почему, если здесь, на дороге, были французские войска, пусть даже побежденные, де Макерр был столь уверен, что переоделся в свой мундир британских егерей?
      — Я думаю, они солгали, — сказал Шарп, — и не подойду к Бордо даже близко.
      Милашка Вильям пожал плечами.
      — Возможно, войне конец, сэр.
      — Быть может. — Внезапный порыв ветра пронесся над остатками французского конвоя. В каретах, где находились две француженки, зажгли лампы. — Но мы все равно подорвем этот чертов мост, — сказал Шарп, ибо никто нам не сказал другого.
      Уже почти стемнело, когда маленькой войско из стрелков и морских пехотинцев напоследок собралось на лужайке. Они были нагружены добычей, кусками мяса забитых быков, вином, нелегально припрятанным в ранцах и трофейным оружием, которое все солдаты стараются сохранить, но неизбежно выбрасывают, как только устают во время марша. Почти все французские лошади были навьючены поклажей или тащили телеги с ранеными, среди которых находился и морской пехотинец Мэтью Робинсон с таким лицом, будто он попал под отдачу двенадцатифунтового орудия. Французских пленных, с обрезанными ремнями и шнурками на ботинках, отпустили на дальнем берегу реки.
      Шарп напоследок обернулся. Запальный шнур, воткнутый в порох, пролегал мимо дома, по берегу реки, через расшатанный забор и лежал в центре лужайки. Горожане были далеко позади, пленники в полумиле от дороги, и только глупые быки находились близко к месту взрыва. Шарп кивнул Минверу.
      — Поджигай.
      Кремень ударил по камню, на обуглившейся ткани вспыхнул огонь, и пламя начало опускаться к запалу.
      — Стой! Стой! — внезапно закричали не меньше дюжины морских пехотинцев.
      Минвер взглянул на Шарпа, Шарп кивнул, и Минвер задул огонь. Люди смотрели на тот берег реки, и в сумраке Шарп углядел маленькую тонкую фигуру, одетую в белое, стремительно бегущую в сторону моста.
      Это была та самая зеленоглазая стройная девушка, исцарапанная и побитая Робинсоном, пытавшимся ее изнасиловать. Она протиснулась сквозь парапет мимо бочек с порохом и отчаянно прыгнула вниз на лужайку. Она пробежала мимо Шарпа, мимо роты Фредриксона, которая теперь была в арьергарде, и остановилась возле человека с избитым лицом, человека, который силой затащил ее в коровник и разорвал одежду.
      — Матерь божья, — сказал Шарп. Девушка держала в своих руках ладонь Робинсона, глядела на него и быстро-быстро говорила по-французски, но на ее лице было выражение обожания.
      Капитан Палмер, столь же изумленный, как и Шарп, рассмеялся.
      — Странные существа эти женщины, — он смотрел, как девушка залезла на телегу рядом с Робинсоном. — Незамужняя девушка, сэр, ничего не хочет так, как замуж.
      — А когда она добивается этого, — горько сказал Шарп, — она желает и все остальное. Для них обоих было бы лучше, если бы я повесил ублюдка. Он посмотрел на Минвера, — поджигайте, лейтенант.
      Кремень снова чиркнул по камню, пламя осветило запал, лежащий в траве, затем занялся порох, и искрящийся огонек побежал к мосту.
      — Вперед! — повернулся Шарп к своему войску и указал рукой на обратную дорогу. — Вперед!
 
      — Там только остов, сэр.
      Том Мартин, лейтенант со шлюпа «Кавалер», крутил в руках свою шляпу.
      — Остов? — нахмурился Бэмпфилд. Они находились в жилых помещениях Лассана и из-за недостатка дров вестовой Бэмпфилда отапливал печку книгами, взятыми с полок. Книги были на французском языке, что делало их нечитабельными, так что и вестовой, и Бэмпфилд сочли, что от них нет никакой пользы.
      Мартин положил шляпу и показал на карте Бэмпфилду место, где была найдена «Фуэлла». Шхуна лежала не берегу небольшого залива, неподалеку от деревеньки Гужан. — Она лежала без мачт, сэр, глубоко на мели, и выглядела брошенной.
      — Вы стреляли в нее?
      — Так точно, сэр. Мартин заметил «Фуэллу» далеко на мелководье, когда чертов туман уже совсем испарился. Был отлив, вода убывала, и все, что он мог сделать, это стрелять с большого расстояния. Два или три ядра попали в обшивку «Фуэллы», но с тем маленьким калибром пушек, которые нес «Кавалер», трудно надеяться на большой ущерб.
      — Значит, говорите, брошена? — спросил Бэмпфилд.
      — Брошена, затоплена, без матч и из нее был виден дым. Мартин произнес эти слова в надежде, что этого окажется достаточно. Барометр угрожающе падал и любой опытный моряк хотел бы оказаться в открытом море прежде чем разразится шторм, но если капитан Бэмпфилд решит, что «Фуэллу» можно спасти, то он может остаться в Аркашоне, и одному Богу известно, что случится в шторм с его бригом в этих водах?
      — Дым был виден?
      — Выглядело так, будто джонатаны пытались сжечь ее, сэр. Может быть, дерево сырое и поэтому она не загорелась вся.
      — Вы могли, — кисло сказал Бэмпфилд, — послать людей, чтобы поджечь ее как следует. Тогда можно было бы говорить с уверенностью.
      — У них там была батарея на берегу, сэр. Все свои пушки они направили в море. — Томас Мартин подумал, что надо было сказать капитану об этом факте раньше. — Они не стреляли в нас, сэр, но их было хорошо видно.
      Чертов Шарп, думал Бэмпфилд. «Фуэлла» пока не уничтожена, ее команда сделала на берегу целую крепость, а у него осталось два дня, чтобы выкорчевать это пиратское гнездо. У Бэмпфилда могло и не оказаться этих двух дней. Погода ухудшалась, угрожая перерасти в бискайский шторм. За два дня туман заполонил залив, и теперь, когда туман наконец рассеялся, все благоразумные моряки советовали Бэмпфилду уйти в открытое море.
      — Можем ли мы спустить «Фуэллу» на воду?
      — Нет, сэр. Выглядит так, будто они сняли все самое ценное, а остальное бросили. — Капитан Киллик был бы рад услышать это заявление, ради такого впечатления они и работали. Они с трудом открекинговали шхуну, расчертив древесную и медную обшивку полосами смолы, чтобы создать впечатление подпалин, и жгли сырую траву, якобы в глубине корабля что-то горит. — А еще они сняли носовую фигуру, — с надеждой добавил Мартин.
      — Ага! — эта информация приятно порадовала Бэмпфилда. Ни один моряк не снимет носовую фигуру, если корабль все еще живет. — Звучит так, будто ей конец! — И, несомненно, шторм прикончит ее окончательно!
      — Так точно, сэр. — Мартин, отпущенный Бэмпфилдом, шмыгнул из комнаты.
      Главным беспокойством для Бэмпфилда была не «Фуэлла», а шторм. Безветренная погода сменилась странным жарким ветром и каждый взгляд на барометр убеждал в том, что давление падает. Тот факт, что американский капер продолжает свое существование, пусть даже и выброшенным на берег и оставленным командой, был всего лишь неприятностью, но она смягчалась тем, что Бэмпфилд отыскал два превосходных французских брига, которые теперь в качестве призов находились на пути в Англию. Шасс-маре ушли на юг, в форте стоял гарнизон из морской пехоты, и за исключением американца Бэмпфилд мог считать, что работа выполнена отлично. Все, что он сейчас хотел, это де Макерра с известием, что Бордо готов восстать.
      Но граф де Макерр не вернулся, и Бэмпфилд не решался отплыть без известий от него. Если де Макерр не вернется ко вторнику, то шторм застигнет флотилию и потребуется невероятное искусство, чтобы выйти в открытое море из этого мелководного побережья.
      По крайней мере, если он должен ждать до вторника, Бэмпфилд может послать морских пехотинцев на шлюпках, чтобы атаковать американцев в деревне Гужан. Эта мысль заставила Бэмпфилда нахмуриться. Палмер ведь должен обыскать деревню Гужан, так где же этот чертов капитан морской пехоты? Захвачен? Заблудился в тумане? Черт бы его побрал! Проклятье! Бэмпфилд посмотрел на карту. Если послать два брига прикрывать пехотинцев огнем от береговой батареи Киллика, то пехотинцы смогут подобраться с бочками пороха, смолой и китайским огнем и спалить «Фуэллу» до основания. Если погода продержится. Если.
      Он забрался на стены форта Тест-де-Бюш, и идущий теплый ливень усилил его опасения. Восточный ветер, думал он, был бы гораздо лучше. С ним можно было бы легко увести суда мористее, где они были бы в безопасности от шторма, а вот западный ветер может уничтожить корабли, и никакие хвастливые депеши не помогут капитану, потерявшему семидесячетырехпушечный линейный корабль в защищенной гавани. Бэмпфилд отвел взгляд от деревни на севере, в которой мигали крошечные огоньки. Если бы де Макерр вернулся к утру, то Бэмпфилд бы оставил в форте мощный гарнизон, отвел свою флотилию подальше в море и успел вернуться, чтобы возглавить наступление на восставший Бордо. Шторм может отложить этот момент славы на два дня, но зато даст возможность окончательно добить раненую американскую шхуну.
      Пока же, при падающем барометре, надежды Бэмпфилда на славу и почести были безжалостно порушены. Лейтенант Форд разбудил капитана в пол-четвертого утра.
      — Сэр!
      Бэмпфилд, борясь со сном отметил, что ветер задул сильнее, также как он дул перед тем как опустился туман.
      — В чем дело?
      — Прибыл граф де Макерр, сэр. Вместе с человеком из мэрии Бордо. Они заявляют, что новости неотложные.
      Неотложные или отложные, но Бэмпфилд настоял, чтобы одеться как следует, и через полчаса, полностью экипировавшись, принял двух французов. И Фавье и де Макерр выглядели уставшими как люди, успевшие загнать свежих лошадей до полусмерти. Лошади были полностью истощены и покрыты потом. Новость, которую они принесли, заставила Бэмпфилда задрожать.
      — Майор Шарп захвачен в плен, — первым заговорил де Макерр.
      — В плен? — Бэмпфилд смог повторить только это слово?
      — Бонапартистами, — продолжил Фавье, — они знали, что вы на подходе, капитан. Была развернута целая бригада. Они пока задерживаются, но будут здесь завтра к полудню.
      — Бригада? — отправляясь спать, Бэмпфилд поздравлял себя с успехом экспедиции, а теперь уставился на честное лицо Фавье. — Французская бригада?
      Фавье удивился, какую еще бригаду может иметь в ввиду этот толстяк. Совершенно верно, месье. Они побили Шарпа, морских пехотинцев вместе с ним, и идут сюда, чтобы и вас тоже побить.
      Бэмпфилд был поражен.
      — Пехотинцев? — Казалось, он не способен был выдавливать из себя больше, чем по одному слову в ответ на этот поток ужасных новостей.
      — Пехотинцев, капитан, — доброжелательно сказал Фавье.
      Так вот куда он пропал! Отчалил со стрелками. Бэмпфилд взял себе на заметку, что нужно будет вырвать Палмеру кишки или придушить, если, конечно, тот еще жив.
      — Идет сюда? Бригада?
      Фавье кивнул.
      — Мы предупреждаем вас с риском для себя, капитан. Бордо ропщет, понимаете, и наш мэр на стороне короля Луи, но, увы, — Фавье пожал плечами, — мы все еще под пятой тирана и мы ничего не можем сделать.
      Бэмпфилд, чьи мечты о славе рухнули, посмотрел на де Макерра.
      — Но вы же говорили, что в Бордо нет войск!
      — Теперь есть, — сурово сказал де Макерр.
      — И Шарп захвачен в плен? — Бэмпфилд прояснил еще один момент в потоке новостей.
      — Или мертв. Там была ужасная бойня, — нахмурился Фавье. — Солдаты генерала Кальве — ветераны российской кампании, капитан, и эти дьяволы безжалостны. Им ничего не надо кроме крови врага. Я бы мог вам такого понарассказывать, — Фавье пожал плечами, будто эти истории были слишком ужасны для ушей флотского капитана.
      — И они идут сюда?
      — Точно так. — Де Макерр подумал, сколько же раз надо повторить это, чтобы до этого идиота наконец дошло. — Прибудут к завтрашнему полудню. Он повторил это еще раз. Он сомневался, что войска Кальве доберутся до Аркашона даже за четыре дня, но Дюко хотел отрезать Шарпу путь к отступлению, а чем ближе опасность будет к Бэмпфилду, тем быстрее он эвакуируется.
      Бэмпфилд с ужасом смотрел на двух французов. Его надежды с успехом возглавить высадку, которая захватит Бордо, испарились. Но в этот момент у Бэмпфилда появился еще больший повод для беспокойства. Он повернулся к барометру и увидел, что ртутный столбик ощутимо упал.
      — Вы, конечно же, отправитесь с нами?
      Жюль Фавье, полковник французской армии и доверенный человек Дюко, возликовал. Сработало!
      — Я не могу, монсеньер. У меня в Бордо семья. Как я могу уйти, если буду постоянно беспокоиться об их судьбе.
      — Конечно, — Бэмпфилд представил закаленных в побоищах в России солдат, вырезающих форт.
      — У меня здесь нет никаких дел, — де Макерр отчаянно хотел остаться во Франции, но Дюко настоял, чтобы тот вернулся в британскую армию и докладывал новости, — так что я поплыву с вами, капитан.
      Бэмпфилд снова взглянул на барометр, как будто хотел удостовериться в плохих новостях. Будет шторм, страшный шторм, но это нагромождение новостей вытеснило ту последнюю необходимость оставаться в Аркашоне. Он посмотрел на графа.
      — Мы выходим с утренним отливом.
      Усталость Фавье будто смыло губкой. Смелый замысел Дюко имел успех даже больший, чем Фавье смел надеяться и, благодаря ветру, падающему барометру и искусной лжи, стрелок окажется в безвыходной ситуации и ловушка захлопнется. Ловушка для Шарпа.

      Жюль Фавье спал. Больше не имело значения, направится ли Шарп в Бордо или обратно в Аркашон. Любой путь вел в тупик, а планам британцев закончить войну ударом в подбрюшье Франции не суждено было сбыться.
      Ветер поднялся, когда Фавье заснул. Он завывал над стенами, иногда срываясь на низкий гул, затем снова пронзительно свистел. Воды залива, которые в обычном состоянии едва-едва в прилив заливали берег, с первыми лучами пошли бурунами. Самое маленькое судно флотилии стояло на якоре, а огромный корпус «Возмездия» далеко за мысом содрогался от ударов высоких волн и брызг.
      Корабли один за другим входили в канал. Припасы были пополнены из форта, его кладовые очистили от мяса и вина. Двух пехотинцев послали пригнать корову, что было сделано с трудом, и бедное животное пригнали в форт, где застрелили, разделали и засолили мясо в бочках. Флагшток был срезан, а пехотинцам приказали отвести под туалет колодец, так чтобы воду пить было нельзя. Два моряка, с мускулами закаленными за годы службы топорами разрубили ворота на маленькие балки, которые затем сожгли. Разводной мост опустили прямо на горящие остатки ворот, и он тоже сгорел дотла.
      Штурман «Возмездия», глядя одним глазом на барометр, а другим — на несущиеся низкие тучи, изредка поливающие дождем на горящие ворота, предложил побыстрее отплывать, но Бэмпфилд решил, что с фортом дело нужно довести до конца. Новости, принесенные графом де Макерр означали, что в Аркашоне высадка невозможна, поэтому форт следует оставить, но перед этим привести в негодность для французов. Форт Тест-де-Бюш следует ослабить.
      Людям приказали вбить железные прутья в запальные отверстия тридцатишестифунтовых орудий. Прутья спилили заподлицо со стволом, так чтобы было невозможно их вытащить с помощью клещей. Потом орудия с помощью талей и блоков с «Кавалера» моряки сняли со станков и сбросили в канал. С двадцатичетырехфунтовыми орудиями, как и с шестью американскими полевыми пушками, которые они везли в Балтимор, поступили точно также. Забили прутья и сбросили в ров. Двенадцатифунтовые лафеты сломали и бросили в костер, куда подсыпали смесь из китайского огня и сигнальных ракет.
      Те морские пехотинцы, что оставались в форте были первыми, которые покинули разгромленную крепость. Они погребли к бригу, и по пути, захватив из оружейки форта мушкеты, побросали их в воду. Граф де Макерр, душевно попрощавшись с Фавье, отправился на "Сциллу".
      К десяти утра на берегу оставалась только горсточка моряков. В склад боеприпасов положили фитили, как и к бочкам с порохом, сложенным в кухне под бараками. Амуницию стрелков, которую Шарп не стал брать с собой, положили к этим бочкам. Жюль Фавье, который вывел свою лошадь по мосту, пока еще его не сожгли, пожал Бэмпфилду руку.
      — Боже, храни короля Георга, капитан!
      — Да благословит Господь короля Луи!
      Фавье по веревочной лестнице спустился с западной стены и прошел по песку к месту, где была привязана его лошадь. Напоследок он помахал рукой Бэмпфилду, который в окружении помощников шел к ждущей его лодке. Лейтенант взял в руки конец запала и Фавье увидел сноп искр, сыпанувших из кремня.
      Через мгновение, пропитанный смесью пороха, спирта и желатина фитиль загорелся. Бэмпфилд сквозь волны направлялся к «Кавалеру». Фавье забрался в седло.
      Искрящийся фитиль уходил в амбразуру форта. Первый бриг поднял якорь и уже направлялся в устье канала, подняв паруса. «Сцилла», "Амели" и «Возмездие» все еще стояли с зарифленными парусами.
      Бэмпфилд взобрался на борт «Кавалера». Фалрепные просвистели приветствие, якорь подняли, и лейтенант Мартин скомандовал поднять паруса. Ему предстояло доставить капитана Бэмпфилда на «Возмездие» и чтобы проделать это в такую погоду, требовалось продемонстрировать немалое мастерство.
      Бэмпфилд, ухмыляясь как мичман-новичок, стоял на перилах маленького квартердека «Кавалера».
      — Славное сейчас предстоит зрелище, Форд!
      — Это точно, сэр! — Форд достал часы и увидел, что до полудня остался лишь час, время, когда должна подойти французская бригада. И обнаружить уничтоженный и покинутый форт.
      Они ждали. Дождь сыпал по гроту «Кавалера» в такт возбужденному подрагиванию пальцев Бэмпфилда.
      Лейтенант Форд нервничал.
      — Возможно, сэр, из-за дождя…
      И как раз в этот момент горящий запал дошел до бочек с порохом.
      В небо над фортом Тест-де-Бюш ударила яркая белая вспышка пламени. Сквозь огонь начали появляться клубы густого дыма со всполохами красного огня.
      Затем накатил шум, грохочущий рокот взрывающихся пороховых зарядов, и снова грохот взрывов — это уже огонь добрался до взрывчатки в бараках и капитан Бэмпфилд зааплодировал, когда вверх взлетели булыжники, куски черепицы и дерева.
      Пламя исчезло, вместо него появился густой дым и пепел, который дождь прибивал к поверхности моря. На неповрежденных стенах форта возникли несколько очагов огня, пропавших после налетевшего порыва ветра с дождем. Бэмпфилд, довольный своей работой, улыбнулся.
      — Франция лишилась одной из своих крепостей, Форд. Для нас это неплохо.
      — Так точно, сэр.
      Бэмпфилд повернулся.
      — Я займу вашу каюту, мистер Мартин. Очень попрошу принести мне кофе, или, если такового не отыщется, чай.
      — Есть, сэр.
      Корабли повернули там, где границу мыса Кап Ферра обозначал подводный камень, и шквал дождя скрыл их. Берег осиротел, форт опустел и разрушен, гарнизон покинул его.
 
      Последнее, что увидел Шарп, оглянувшись на мост через Лейр, это столб огня и дыма и куски камней, падающих в реку, вылетевшие окна здания заставы и падающие каменные урны по краям моста. Мост остался стоять, но стал непрочным, и ни один артиллерист не отважится перевезти по нему огромный вес, разве что какой-нибудь инженер, дорожащий жизнью, не будет стоять внизу пока над его головой грохочут пушки .
      Стрелки и морские пехотинцы остановились лагерем не более чем через пять миль, оставив берег реки и направившись к огромному зданию, стоявшему на лугу среди озер. Двери никто не открыл несмотря на стук, и хотя Шарп видел темные силуэты в окнах на верхних этажах, никто не появился посмотреть, что за солдаты пришли. Резной герб над парадной дверью говорил о том, что этот дом являлся, а может и сейчас является, резиденцией аристократов.
      За домом стоял амбар, и это было более чем подходящее место для ночлега. Там лежала солома, пригодная для разведения костров и укрытия от дождя, уже начавшего моросить, и от ветра, порывами дувшего по саду.
      Шарп поел консервированной курятины с сыром, который ему положила Джейн, и запил еду вином, взятым с захваченного конвоя. Фредриксон сидел на корточках рядом с ним в одном конце амбара, который стал территорией офицеров.
      — Она сказала, — объяснил Фредриксон Шарпу, — что не хотела кричать. Ее зовут Люсиль. А она соблазнительна, не правда ли?
      — Да уж, не уродина, — признал Шарп. Он посмотрел на бледную девушку, которая робко сидела рядом с Робинсоном возле стены амбара. — Но Робинсон морской пехотинец! Пехотинцы не могут брать на судно жен!
      — Она сказала, что он заплатил за нее. Двадцать франков. — Фредриксон обсасывал куриное крылышко. — Неплохая цена за невесту с такими формами.
      — Это я заплатил! — запротестовал Шарп.
      — Так что, теперь она ваша? — засмеялся Фредриксон.
      — Ну и что он собирается делать? Поцеловать ее на прощание в Аркашоне? Она что, не знает, что он морской пехотинец?
      — Я сказал ей, — сказал Фредриксон.
      Шарп пожал плечами. Войска, прошедшие через сельскую местность, всегда обзаводятся вереницей женщин, но одно дело быть солдатом на суше, и совсем другое — морским пехотинцем, которые не могут дать жене дом. — Возьмут ли ее на корабль в Англию? — спросил Шарп Палмера.
      — Нет. — Палмер чистил свой пистолет. — Кроме того, Робинсон уже женат. В Портсмуте у него жена и два постреленка. — Он выдул пыль из затвора пистолета.
      — Может быть, когда он ее бросит, — сказал Фредриксон, — она перейдет к одному из моих людей. Мы спрячем ее на «Амели». Никто не возразил. Это было нормальным способом решения проблемы и было достаточно мужчин, готовых взять брошенную или вдовую женщину. Шарп вспомнил, как в Бадахосе видел плачущую женщину, потерявшую мужа в той страшной битве. Но она плакала не из-за потери мужа, а из-за того, что она опрометчиво приняла предложение от другого человека, а потом ее руки просил сержант, который был более выгодной партией.
      Шарп проспал семь часов, проснувшись перед рассветом от стука дождя по деревянной крыше. Сержанты будили спящих тычками сапог в ребра и уже начали загораться первые костры, на которых предстояло вскипятить воду.
      Шарп вышел из амбара и встал возле стены, где к нему вскоре присоединился Фредриксон.
      — Он ушел, — сказал Милашка Вильям.
      Шарп зевнул.
      — Кто ушел?
      — Морской пехотинец Робинсон. Свалил вместе со своей Люсиль. Еще один раненый стрелой Купидона.
      — Черт бы его подрал.
      — Палмер выразился в том же смысле, — Фредриксон застегнул свои штаны.
      — Пикеты что-нибудь видели?
      — Говорят, что нет. — Фредриксон прошел с Шарпом к костру, где Харпер готовил чай. — Доброе утро, сержант! Полагаю, — Фредриксон опять обратился к Шарпу, — что пикеты попросили смотреть в другую сторону. В прошлую ночь дежурство несли морские пехотинцы.
      — Или же он дал им попользоваться кобылкой. Мне приходилось слыхать о таком в свои дни.
      — Тебе бы мемуары писать, — весело сказал Фредриксон. Он окинул взглядом окрестности, где скрылся Робинсон. — Мы его больше не увидим.
      Любовь попала в мишень, как мушкетная пуля находит свою цель в рядах батальона, и мужчина убежал к свободе, а Шарп вел свой отряд к затянутому дождем горизонту, он шел к кораблям, которые увезут его к его собственной женщине, на которой он женился также необдуманно, как и моряк Робинсон. Он возвращался домой.
 
      Сначала Шарп решил, что это корабль сгорел на стоянке, затем — что это просто горит куча дров, затем — что Бэмпфилд, вероятно, поджег деревню. И, наконец, когда они уже шли по насыпи дороги, он увидел, что в заливе не видно мачт, а густой, смутный в вечернем свете дым поднимается из крепости.
      — Господь всемогущий! — сказал Фредриксон.
      — Боже, спаси Ирландию! — Патрик Харпер уставился на дыру на месте ворот. — Их что, захватили?
      — Лягушатники все еще могут быть здесь! — Шарп повернулся в сторону деревни, потом к деревьям на юге, но не заметил никакого движения. Несколько крестьян наблюдали за ними, но никого больше.
      — Они ушли! — в ужасе воскликнул Палмер.
      Это был кошмар. Заняло всего минуту, чтобы убедиться, что кораблей нет, ни единой мачты не было видно над дюнами, и за мысом Кап Ферра тоже ни брига, ни фрегата. Их бросили.
      От ворот форта остались только дымящиеся обломки, вперемешку с остатками орудийных лафетов. Цепи, на которых висел разводной мост, были оплавлены огнем, а почерневшие балки моста рухнули в ров прямо на полузатопленные двенадцатифунтовые орудия, лежащие в грязной воде.
      Двое морских пехотинцев перешли через ров и взобрались на каменную платформу, к которой был прицеплен разводной мост. Они зашли в форт, и вышли обратно с балками, из которых хотели сделать виселицу для американцев. Балки были достаточно длинны, чтобы сделать из них мост и, по этой сомнительной переправе, оставив лошадей на лужайке, Шарп и его люди вошли в форт Тест-де-Бюш. Гранитные стены все еще стояли, и казармы были в порядке, но остальное было сильно повреждено.
      Не было пушек. Не было пороха. Дверной проем к кладовым обрушился. Бараки превратились в груду пепла. У Фредриксона вызвал подозрения колодец, и он понюхал воду.
      — Не годится.
      Шарп залез повыше на стену и стал разглядывать море через подзорную трубу. Океан был пуст, только ветер вспенивал серые волны. Пусто. Промокший обугленный след, который оставил огнепроводный шнур, показывал, где были положены заряды. Он в бессилии выругался.
      — Мы никогда не увидим тех лягушатников! — сказал Харпер.
      — Макеро. — Шарп громко произнес это прозвище, возвращаясь к своим подозрениям в том, что этот высокий аристократ слишком нервничал при их последней встрече. Только теперь это не имело значения. Горькая правда была в том, что менее чем с двумя сотнями людей, без боеприпасов, не считая тех, что они несли в своих патронных сумках, он оказался в ловушке в сотне миль в глубине Франции. Его стрелки могли бы пройти это расстояние в четыре дня, но смогут ли морские пехотинцы? А как быть с ранеными? А если их поймают? Шарп знал, что в таком случае их прикончат. Даже плохо экипированная французская кавалерия быстро разделается со ста семьюдесятью людьми.
      Эти люди теперь собрались во внутреннем дворе, и под ударами ветра и дождя выглядели еще более несчастными.
      — Капитан Палмер! — голос Шарпа пробился сквозь шквал. — Нужно организовать ночлег для всех! Очистить коридоры! Выслать команды за дровами!
      Он хотел занять их работой. Кого-то послали сделать сходни во рву, других отправили рубить сосны, чтобы забаррикадировать зияющий проход. Байонетами рубить деревья очень долго, но лучше такая работа, чем никакой вовсе. Остальные вытащили две двенадцатифунтовые пушки изо рва и водрузили их на лафеты, которые скорей обуглились, чем сгорели дотла. Большие орудия, тридцатишестифунтовки, сброшенные на мелководье на краю залива, были слишком тяжелыми, чтобы их можно было вытащить.
      — Лейтенант Фитч! Обыскать каждую чертову комнату. Принести каждый заряд, каждую пулю или бочку с порохом.
      Несколько человек послали готовить пищу, остальные ходили по стенам и всматривались в сумерки. Над ними выл ветер, дождь лил как из ведра, но в коридорах форта горел огонь, а в котлах, взятых из разрушившейся кухни, варилась говядина. Фредриксон привез из деревни на телегах бочки с водой, наполненные в ручье.
      — Мы не знаем, что произошло, — сказал Шарп офицерам в комнате Лассана, в которой даже осталось несколько книг на полках, — так что никаких догадок. Бэмпфилда здесь нет, здесь мы.
      — А что в Бордо? — медленно спросил Фредриксон.
      — Бог его знает. Если люди Бони узнают о нас, они придут за нами. Если город действительно восстал за короля Луи, то они нам помогут. Мне нужны два твоих лучших человека, Вильям: утром поскачут разведать обстановку. Пусть ни во что не вмешиваются, только наблюдают, и возвращаются к закату с любыми новостями. А сами расспросите завтра крестьян.
      — Да, сэр.
      Шарп взглянул на Палмера.
      — Вы пошлете своих людей в окрестные деревни, а также в Аркашон. Обыщите каждый дом! Забирайте любую крупицу пороха и свинца, которые удастся найти.
      Палмер кивнул.
      — А как же инструкции не раздражать население?
      — Напишите им расписки. Также принесите пищу. Все, что удастся отыскать.
      Фредриксон бросил в огонь свежее сосновое полено, и смола затрещала в пламени.
      — Так вы хотите остаться здесь?
      — Мы не сможем уйти на юг, если лягушатники придут за нами, я лучше буду за стенами, чем на открытой местности. Кроме того, флот за нами вернется, так что нам лучше находиться там, где они смогут нас найти. — Для Шарпа это был наиболее вероятное объяснение случившемуся. Погода отогнала корабли от берега, и когда море и ветер поутихнет, паруса появятся вновь. Но были и другие мысли. Зачем Бэмпфилд разрушил форт? Почему не оставил здесь хотя бы нескольких морских пехотинцев. И почему хотя бы не приколол к дверям какой-нибудь записки? Эти вопросы говорили Шарпу, что Бэмпфилд сбежал. Он распрощался со своими планами захватить Бордо и просто удрал. Чем больше Шарп размышлял об этом, тем менее вероятным казалось появление здесь флотилии Бэмпфилда. — А если мы действительно хотим здесь остаться, джентльмены, то нам придется сражаться.
      Фитч и Минвер выглядели бледными, Фредриксон же выдавил улыбку, затем посмеялся и перекрестил себя.
      — Как говорит Патрик Харпер, Боже, спаси Ирландию!
      — Будем ли мы вывешивать флаг, сэр?
      — Флаг?
      — На случай, если рядом пройдет корабль, сэр. Чтобы они смогли нас узнать.
      — Да. Поставим завтра новый флагшток.
      На несколько секунд воцарилась тишина. Ярко вспыхнул огонь, и снова унялся. Лейтенант Фитч нервно улыбнулся.
      — Может быть, уже наступил мир?
      — А может, луна расправит крылья и привезет нам артиллерию, — сказал Шарп, — но пока кто-нибудь в британском мундире не скажет мне прекратить сражаться, я буду защищать это место, и вы будете делать то же самое.
      — Да, сэр.
      — Тогда за работу.
      Снаружи уже бушевал настоящий шторм, поднимая над водой тучу брызг. Шарп и Фредриксон пробежали к одной из башенок, откуда они смотрели за огоньками, выдававшими наблюдателей. У обоих офицеров было полно дел, но они пришли сюда, чтобы обсудить вещи, которые не должен был слышать никто другой.
      — Вы бы сказали, — спросил тихонько Шарп, — что у нас тут девятьсот пятьдесят футов стен?
      Фредриксон затянулся сигарой.
      — Я бы сказал, что немного больше. Тысяча?
      — Здесь более пяти футов стены на каждого солдата, — прикинул Шарп, ненавидя арифметику. — Если они придут, Вильям, и атакуют со всех одновременно, то сомнут нас.
      — Лягушатники никогда не атакуют одновременно отовсюду, — презрительно сказал Фредриксон. Лягушатники против чертей. Это был солдатский жаргон, обозначающий драку между французами и британцами. Французы всегда называли британцев чертями, и Шарпу, как и большинству в армии Веллингтона, нравилось это прозвище. Это было весьма неосторожно, это говорило об уважении французов к врагу, и не было похоже на презрительное «лягушатник». Он взял у Фредриксона сигару и глубоко затянулся. — Помните "Ворота Бога"?
      — Мы там победили, — Фредриксон забрал обратно сигару.
      — Да, мы это сделали, — сказал Шарп. — Интересно, что случилось с теми американцами?
      — Свалили подальше, если у них остались хоть какие-то мозги. Ублюдки уже, наверное, развлекаются со шлюхами в Париже.
      — Если бы мы отыскали завтра судно… — протянул Шарп.
      Фредриксон быстро разрушил его надежды.
      — В такую погоду? А вы умеете плавать на корабле? Даже если будет полный штиль мы через минуту подмочим задницы.
      — Морские пехотинцы могут управлять кораблем.
      — Водоплавающие солдаты не плавают, — сказал Фредриксон. — Кроме того, любой корабль, которые мог бы вместить нас всех, уже захватил Бэмпфилд. Он же флотский офицер, помните. У него есть долг патриота — стать богатым.
      Шарп пожал плечами.
      — Нам надо только удерживать это место, верно? Побьем ублюдков, и затем вырвем кишки Бэмпфилду. — Последние слова он произнес с такой яростью, что даже Фредриксон вздрогнул.
      Шарп поднял руку к голове и снял повязку, которая была намотана с тех пор, как они захватили форт. Он швырнул окровавленный бинт в темноту. — За пару су, Вильям, я рискнул бы двинуть на юг. Может, попытаем счастья?
      — Это голая земля, — сказал Фредриксон, — негде спрятаться. А раненые будут замедлять движение.
      — Значит, мы остаемся, — Шарп снова констатировал факт. — Ты командуешь южной и восточной стеной, и я дам тебе половину морских пехотинцев, пусть пошумят. Он имел ввиду гренадеров, ударные части. — Палмер возьмет роту Минвера, а остальных морских пехотинцев поставим на те стены. Мне нужно шесть твоих лучших людей. Я возьму столько же от каждой роты.
      — Ты, Харпер, и все самые сливки? — улыбнулся Фредриксон.
      — Ну раз ты так предлагаешь, — Шарп встал. — Постарайся поспать, Вильям. Похоже, завтра будет длинный день.
      — И последний мирный.
      — Если лягушатники знают про нас, то да. — Шарп хлопнул ладонью по каменной стене. — Дурацкое место, чтобы умереть, да?
      — Зато поучим их драться.
      — Да, — засмеялся Шарп, но быстро прекратил. — Что означает Тест-де-Бюш, Вильям?
      — Не знаю. Но знаю, что означает Тет-де-Бюш.
      Для Шарпа прозвучало очень похоже.
      — Что?
      — Дубоголовый, болван, идиот.
      — Черт возьми, — Шарпа это позабавило. Только полный болван, оказавшись в таком положении, мог готовиться сражаться, и не просто сражаться, но и победить. Здесь, на краю Франции, в эти мертвые зимние дни, они должны добыть победу и удержать форт.

      Майор Пьер Дюко вел свою лошадь вдоль потрепанной, унылой колонны промокших от дождя новобранцев. Несколько, совсем мало, ветеранов скрепляли шеренги, но у большинства шагающих — молодые, испуганные лица. Неудивительно, что вчера этот молодняк был обескровлен и их мрачный рассказ распространился по всей полубригаде.
      — Там их был целый батальон, — нервно докладывал Дюко командир батальона, — да еще и стрелки в придачу.
      — Их было меньше двухсот человек, полковник, — жестко сказал Дюко. А вас было шестьсот. — Бог мой, как же Дюко презирал вояк! Все хвастуны и фанфароны, пока противник не выпустит из них дух, а потом ноют, что враг превосходил их числом, или что солнце слепило им глаза, или что порох отсырел. Одному Богу известно, почему политики прибегают к солдатам как к последнему инструменту дипломатии; это то же самое, что поставить судьбу Империи на исход петушиного боя. — А теперь, полковник, вы столкнетесь с этой горсткой солдат. Вы думаете, вас хватит? — Дюко задал вопрос с издевательской внимательностью.
      — Они находятся за стенами, — ответил полковник.
      — В полуразрушенной крепости, — колко сказал Дюко, — без пушек и с ничтожным количеством боеприпасов. — Дюко с удовольствием подумал о Ричарде Шарпе, попавшем в ловушку. Конечно, было бы еще более приятно, если бы Фавье удалось заманить Шарпа в поход через открытую местность на Бордо, но хитрость насчет восставшего Бордо не удалась, однако Дюко признавал, что Фавье и Макерр все равно отлично сработали. Эскадра ушла, оставив Шарпа. Угроза высадки британцев миновала, а через пару часов майор Ричард Шарп будет окружен и окажется под прямым огнем двух артиллерийских батарей. Комендант Анри Лассан также шагал с войсками. Он хоть и был опозорен своей неудачей, ему было обещано прощение, если его знание форта Тест-де-Бюш поможет генералу Кальве быстро захватить форт.
      По крайней мере, успокоил себя Дюко, генерал этой полубригады знает свое дело. Кальве был старый вояка, ветеран революционных войн, жесткий человек, выслужившийся из рядовых, прошедший огни и воды. Он сделал себе имя в России, где посреди отступления Великой армии сумел не растерять свою бригаду. У других генералов люди голодали, мерзли или были порублены казаками, но люди Кальве, боявшиеся генерала больше, чем морозов или противника, выстояли. В эти дни дух жены Кальве находился в подушке, набитой волосами казака, убитого лично Кальве. Это была редкая искра воображения в человеке, известного своим прямолинейным и жестким стилем руководства. Генерал Кальве — это зверь, мясник, яростный человек в своей кровавом ремесле, и Дюко, если бы верил в Бога, возблагодарил бы его за то, что такой инструмент оказался в его руке.
      Жюль Фавье, снова одевший мундир и пребывающий в прекрасном расположении духа, вел лошадь неподалеку от Дюко.
      — Кальве, — сказал он, — еще не приходилось бить «чертей».
      — А черти, — ответил Дюко, — никогда не били Кальве.
      Полковник Фавье согласился с этим и посмотрел на небо.
      — Моряки сказали, что будет шторм.
      — Они ошибаются, — сказал Дюко.
      И правда, всю ночь грохотал гром и бушевал ветер, но к утру все закончилось и установился штиль. Время от времени солнечный свет озарял мокрые поля и заполненные водой канавы. Кавалерия направилась к югу через эти поля на случай, если Шарп решит двинуться на юг к берегу, но Дюко был убежден, что стрелок останется в крепости в надежде на возвращение кораблей.
      — Кальве положит этому конец, сказал Дюко с редкой на его тонком, школярском лице, улыбкой.
      На деревянном мосту через Фактюр орудийные колеса громыхали громче, чем недавний гром, затем вышли на дорогу. Залив Аркашон протянулся справа, а до крепости Тест-де-Бюш оставалось полдня пути. Стрелка ожидали Кальве, Дюко и возмездие.
 
      Ночное небо расчертила молния, осветив на мгновение темные воды залива. Ветер бушевал всю ночь, но на рассвете все затянуло облаками, ветер странным образом поутих, и стало теплее. Патрик Харпер, выскабливая затупившейся бритвой щетину на лице, объявил, что это уже повеяло весной. — Малышу сегодня исполняется два месяца, — сказал он Шарпу.
      — И лучше, если бы ты остался в батальоне, — рявкнул Шарп.
      — Ни за что! — Харпер был непреклонен. — Корабли вернутся, сэр, точно вам говорю.
      Одного из раненых поставили на западную стену, наблюдать за морем и возможным приходом кораблей, а другого — на восточную стену, чтобы следить за приближением противника. Двоих немцев из роты Фредриксона, надежных парней, послали на захваченных лошадях вглубь страны за любыми новостями, которые они смогут раздобыть. Еще одного человека, молчаливого капрала с суровым лицом, отправили на юг на лучшей из лошадей.
      — Жалко будет его потерять, — сказал Милашка Вильям, — но если он успеет за три дня, мы будем спасены. Этот человек, доброволец, вызвался пробраться сквозь вражеские войска и принести британской армии новости о том, в какое затруднительное положение попали люди Шарпа. Шарп сомневался, что они его когда-либо еще увидят этого капрала, но возможностью того, что корабли отправят со спасательной миссией на север, нельзя было пренебрегать.
      Спокойная теплая погода подняла дух людей. Мундиры, промокшие за последние дни, развесили на просушку на стенах форта, придав крепости Тест-де-Бюш какой-то домашний уют. Морские пехотинцы Палмера, раздевшись до пояса и взяв у крестьян топоры, отправились в лес рубить деревья и таскать их в форт для растопки и баррикад. Мелкие лодки разломали и притащили доски в форт. Каждую емкость, способную удерживать воду, от бочек до кастрюль, наполнили водой и поставили в выжженный опустевший склад боеприпасов.
      Спрашивать мнение французов просто не было времени. Все дома обшарили в поисках еды, пороха и оружия. Копченые окорока и ветчину перенесли в форт, скот зарезали на мясо, также в форт перенесли спрятанные запасы озимых.
      К одному зубцу стены форта, между двумя амбразурами, прикрепили очищенный от веток и коры ствол сосны. Это была самая высокая сосна в роще, и теперь на ее верхушке развевался флаг.
      Это был не настоящий британский флаг, у людей Минвера не оказалось довольно голубой ткани, чтобы сшить правильный. Это был флаг Англии; сделанный из рукавов мундиров морских пехотинцев красный крест Святого Георга, и пришитый на белую ткань, бывшую ранее скатертью в доме главного таможенного инспектора в Ле-Муле. Красный крест на белом фоне, флаг того, кто победил дракона, и хотя лишь немногие из людей Шарпа — выходцы из Германии, Ирландии, Уэльса или Испании — были лояльны Англии, флаг был очень полезен. Он развевался на ветру и был сигналом для любого, кто его видел, что в форте находятся британцы.
      Делом Шарпа была оборона. Четыре стены, по углам форта возвышались башенки, предназначенные лишь для укрытия часовых от дождя, но зато они удобно блокировали проход из одной стены в другую. Солдат, пожелавший пройти с северной стены на восточную, должен был пройти через две двери на северо-восточной башенке и, чтобы ускорить проход, Шарп приказал соорудить из досок мостки и положить их по диагонали на стены в обход башенки.
      Внутренний двор не был квадратным, его очертания были сформированы строениями, находившимися под стенами. Сожженные бараки заполняли территорию на северо-восточном углу, а гарнизонные посты и жилые помещения находились в юго-западном углу. Брешь между ними грубо, но плотно завалили срубленными сосновыми стволами. Если бы враг проник во внутренний двор, то оказался бы перед стеной из шершавых сосновых бревен.
      Самой большой проблемой были боеприпасы. Лейтенант Фитч, посланный посчитать заряды, вернулся к морским пехотинцам и хмуро доложил, что на каждого приходится не более тридцати выстрелов. Стрелки, всегда бравшие в сражение больше зарядов и пуль, имели более шестидесяти на каждого, а всего в форте было менее девяти тысяч зарядов. Батальон может выпустить столько за пять минут сражения, но Фредриксон, произведя штыком на стене батальона некие вычисления, только хмыкнул.
      — Я считаю, что у нас довольно патронов для восемнадцати минут драки. А потом придется швыряться ваксой.
      — У нас в рожках есть порох, — Шарп имел ввиду прекрасного качества порох, который каждый стрелок носил в рожке. Этот порох хранили для особых случаев, порох в обычных зарядах не годился для снайперской стрельбы, но Шарп знал, что даже если отыщутся запасные пули, то этого дополнительного пороха из рожков хватит на шесть-семь сотен выстрелов.
      Так что на поиски пороха было послано много людей. У некоторых крестьян были ружья, поэтому должен был найтись и порох, и Шарп дал людям разрешение в поисках тайников хоть рушить стены. Им повезет, думал он, если удастся удвоить количество боеприпасов, или же придется изыскивать иные средства убийства французов.
      Лейтенант Фитч усадил дюжину солдат обстругивать сосновые колья, которые вбили в ров. Эти колья, остро заточенные ножами и байонетами, хитро спрятали под водой в тех местах, которые Шарп считал наиболее вероятными для прорыва французов. Над кольями сложили кучи булыжников, которые везде валялись благодаря взрывам. Булыжник, сброшенный с амбразуры, убьет человека столь же верно, как и пуля, хотя камни и были жалким оружием против тех, кто полезет с востока.
      — Может, они и не придут, — произнес Патрик Харпер.
      — У них не может здесь быть много войск, — с надеждой сказал Шарп.
      — Выходит, два дня назад мы дрались с призраками, сэр? — невинно сказал Харпер, — и выходит, что эти крошки нам уже и не требуются, — он хлопнул ладонью по одной из двух двенадцатифунтовых пушек, вытащенных изо рва. Харпер взял на себя ответственность подготовить ее к сражению. И хотя в настоящее время не было пороха даже на один выстрел из пушки, Харпер молился, чтобы его раздобыли в деревне. Как и многих пехотинцев, его восхищали пушки, и он отчаянно хотел, чтобы хоть одна из них могла выстрелить. С мягкостью, удивительной в таком большом человеке, и цепкостью, которую Шарп и ранее подмечал в ирландце, Харпер узким шилом пытался выковырять железный стержень из запального отверстия.
      — Можно ли это починить? — спросил Шарп.
      Харпер помедлил с ответом, как бы давая понять, что работа бы шла быстрее, если бы офицеры не задавали глупых вопросов, затем пожал плечами.
      — Я починю ее, даже если работа займет весь день и всю ночь, сэр.
      К полудню Шарп страстно желал, чтобы пушки подготовили к бою, ибо лейтенант Минвер нашел клад. В сейфе в здании таможни в Ле-Муле он нашел восемь бочонков черного пороха.
      — Он слишком загрязнен, сэр, — с сомнением сказал Минвер.
      Шарп взял пальцами щепотку пороха. Это был старый порох, он пах сыростью, и это был худший сорт черного пороха; он был сделан из отходов хорошего пороха и немного улучшен угольной пылью, но все же это был порох. Он подсыпал малость пороху на полку своей винтовки, ударил кремнем и порох вспыхнул. — Перемешайте его с другим захваченным порохом. Молодец, лейтенант.
      В часовне устроили лабораторию, где трое человек рвали листы из остатков книг Лассана, скручивали из бумаги патронные заряды и засыпали в них порох. У них все еще не хватало пуль, но люди Фредриксона принесли свинец из церкви Аркашона и сержант Росснер поддерживал огонь в очаге, а у лейтенанта Фитча был пистолет, укомплектованный приспособлением для отливки пуль, и хотя они и получались чуть меньшего калибра, чем мушкетные или винтовочные, все равно были пригодны для стрельбы. Какое-то количество неповрежденных пуль откопали из-под сгоревших бараков, где, как предполагал Шарп, всю их запасную амуницию взорвал Бэмпфилд.
      Немного пороха привезли из Аркашона и из деревень Ле-Тест, Пила, и Ле-Муло. Нашлись кожаные мешки с порохом, ящики с порохом и бочонки с порохом. Нашлись даже устаревшие фитильные мушкетоны, шесть аркебуз, восемь ружей, и отличный дуэльный пистолет, с еще одним приспособлением для отливки пуль в деревянном ящичке.
      Люди были заняты. Как и всегда, важное дело заставило их сосредоточиться. И когда ликующий возглас Патрика Харпера возвестил, что он добился успеха и починил одну двенадцатифунтовую пушку, сосредоточенность начала перерастать в уверенность, что их безвыходное положение не такое уж безвыходное. Харпер приступил к починке второго орудия.
      — Если, конечно, вы не желаете, чтобы я поработал над теми громадинами? — с надеждой сказал он Шарпу.
      Но Шарп отклонил предложение. У него было недостаточно людей, чтобы поднять хоть одну огромную тридцатишестифунтовую пушку из канала, да и пороха было мало, чтобы палить из такого огромного орудия. Даже из этих маленьких полевых орудий, если бы стреляли оба, можно было бы сделать не более пары залпов. Это было оружие для экстренных случаев.
      — Сэр! — один из раненых часовых, поставленный для наблюдения за сушей, махнул Шарпу рукой, — Посетитель, сэр!
      Шарп побежал к воротам, пробежав по ненадежным мосткам, прокинутым со стены на стену, и увидел высокого, длинноволосого человека, шагающего прямо к гласису.
      Это был Корнелиус Киллик, и Шарп, увидев американца, изумился. Он полагал, что Киллик уже убрался подальше, а оказалось, что он здесь, идет, будто на прогулке. Шарп встретил американца за гласисом. — Я думал, что вы уже в Париже, мистер Киллик.
      Не ответив на приветствие, Киллик уставился на баррикады перед почерневшим входом. — Выглядит так, будто вы ожидаете неприятностей, майор.
      — Возможно.
      Киллик рассмеялся на уклончивый ответ Шарпа, но не сделал попыток войти в форт. — Я и сам затеял кое-какой ремонт.
      — Вы?
      — Я раздобыл немного дуба, — ухмыльнулся американец, — «Фуэлла» оказалась повреждена меньше, чем я думал вначале. Вам нужен транспорт, майор Шарп?
      — В Америку? — эта мысль заинтересовала Шарпа.
      — Ну, у нас там делают неплохой виски, — сказал он, — и у нас отличные женщины.
      — Раз так, то я отклоняю ваше предложение, у нас все это не хуже.
      Они отошли к песчаным дюнам возле залива, американец открыл свою сумку и предложил Шарпу устрицу.
      — Когда-нибудь пробовали сырую устрицу, майор?
      — Нет.
      — Лучше и не пробуйте. А то еще потом обвините меня в нарушении обещания не причинять вред англичанам, — рассмеялся Киллик, очистил скорлупу перочинным ножом, и отправил устрицу в рот. — Так значит, у вас неприятности.
      — Похоже на то.
      Киллик сел и Шарп, помедлив мгновение, сел рядом с ним. Он понял, что американец пришел с какой-то конкретной целью, хотя Киллик и постарался сделать вид, будто он здесь случайно. Возможно, просто пришел шпионить за приготовлениями Шарпа, но Киллик не делал попыток войти в форт, и казалось, ему достаточно того, что Шарп уделил ему внимание. Американец бросил устричную скорлупу на песок.
      — Некоторые из моих людей, майор, будучи менее цивилизованными, нежели я, не вполне довольны мной. Все из-за моей клятвы вам, вы понимаете? Если мы не можем с вами драться, то и денег мы тоже не получим.
      — А вы деретесь лишь из-за денег?
      Киллик пожал плечами.
      — Это бизнес, майор. «Фуэлла» обошлась моим начальникам в сто шестьдесят три тысячи новеньких долларов. Она уже принесла им определенную выгоду, но где вы видели бизнесмена, который бы удовлетворился небольшой прибылью? А если мои люди не берут призов, они начинают голодать, поэтому они недовольны.
      — Зато живы, — сухо заметил Шарп.
      — Это так, — признал Киллик, — но их гордость уязвлена. Они торчат в Гужане, пока британский бриг всаживает ядро за ядром в наше судно, а я не могу позволить им стрелять в ответ. Меня обвиняют в трусости, отсутствии патриотизма и даже в безбожии! Меня! — тон Киллика наводил на мысль, что он недоволен не меньше своей команды.
      — Я сожалею.
      Киллик пристально посмотрел на Шарпа.
      — Я подумал, что вы могли бы освободить меня от обещания?
      Шарп улыбнулся с такой же невинной улыбкой, с которой был задан этот вопрос.
      — С чего бы это вдруг?
      — Не могу придумать причину, — весело сказал Киллик, — кроме того, что это обещание мне докучает. Нет, нет, все было честно! Я признаю это. И я бы снова дал его, но все же оно докучает. Это только моя война, майор, и я хорошо воюю. Чертовски хорошо.
      Это было не хвастовство, а лишь констатация факта, которая напомнила Шарпу тот случай в Сен-Жан-де-Люз, когда этот человек посмеялся над всем британским флотом. Киллик пожал плечами.
      — Я бы хотел освободиться от обещания. Оно не дает мне спать по ночам, жжет огнем, раздражает!
      — Ответ все такой же.
      Киллик кивнул, будто знал, что ответ таким и будет, но долг требовал от него еще одну попытку.
      — Почему эти ублюдки вас бросили?
      — Я не знаю.
      Американец посмотрел на небо.
      — Погода хорошая. Я думал, что будет шторм, так сильно дул ветер, но он взял и прекратился. Странная здесь погода, майор. Вы ждете корабли обратно?
      — Все возможно.
      — Но сегодня их точно не будет, друг мой, мой скелет говорит, что у вас проблемы. — Киллик медленно улыбнулся. — Вы между дьяволом и глубоким морем, так ведь?
      — Возможно.
      Американец рассмеялся.
      — Вы всегда можете вступить в мою команду, майор. Просто придите в Гужан и я запишу всех вас в судовую роль. Вы хотите стать американскими гражданами?
      Теперь рассмеялся Шарп. Предложение было неплохим, и исходило от человека, который нравился Шарпу. Если бы Киллик был британцем, подумал Шарп, и носил зеленый мундир, он был бы отличным стрелком.
      — А может быть, вам и вашим людям записаться в стрелки? Я бы сразу присвоил вам звание капрала.
      — Нет уж, я уже досыта наелся сражений на суше, — сказал Киллик с унылой искренностью. Он бросил на море тоскливый взгляд и снова посмотрел на Шарпа. — Будет очень жаль видеть вас побежденным, майор.
      — Я и не собираюсь проигрывать.
      — Я не забыл, что вы спасли мне жизнь, — продолжил американец так, будто и не заметил реплики Шарпа. — Так что даже хотя вы и не хотите освободить меня от данного обещания, считаю, что обязан вам. Разве не так, майор?
      — Ну, раз вы так считаете, — сказал Шарп с осторожностью человека, опасающегося врага, приносящего дары.
      Но этот враг улыбнулся, очистил еще одну устрицу, бросил половинки скорлупы на песок перед Шарпом.
      — У них собраны тонны этой скорлупы. Тонны! Там, за заливом, — Киллик ткнул пальцем на север. Сожгите их, майор, сожгите их. Они закончили их собирать, ибо не стало кораблей для перевозки, но там, в каменном амбаре полно скорлупы. Полный амбар, — Киллик улыбнулся.
      Шарп нахмурился в непонимании.
      — Полный амбар чего?
      — Майор, я могу принести вам штаны, но черт меня подери, если я стану их на вас одевать. — Киллик вскрыл еще одну устрицу клинком своей шпаги и пожал плечами. — Вечно надеюсь отыскать жемчужину в этих устрицах, но пока не везет. Лассан был просто ошеломлен тем, что вы оставили нам наши жизни. Последнюю фразу он проговорил так, как и слова про жемчужину.
      — Лассан? — спросил Шарп.
      — Он был комендантом форта. Очень достойный человек. Так почему же вы это сделали, майор?
      Вопрос был зада весьма серьезным тоном, и Шарп подумал, прежде чем ответить.
      — Я считаю, что вешать людей слишком жестоко, даже американцев.
      Киллик тихонько рассмеялся.
      — Такая щепетильность? А я то думал, что это я отговорил вас вешать нас. Вся эта чушь насчет повешения моряка в полный штиль, — Киллик ухмыльнулся, порадовавшись той своей идее. — Это все чепуха, майор. Я все это сочинил.
      Шарп посмотрел на американца. Все эти дни Шарп верил, со всей силой, которую имеет суеверие, что, пощадив Киллика, он спас Джейн жизнь. А он говорит, что это чепуха. — Так это была ложь?
      — Ни слова правды, майор, — Киллика порадовало такая реакция Шарпа. — Но все равно я вас благодарю.
      Шарп встал.
      — У меня полно работы. — Его надежды испарились. — Удачного вам дня.
      Киллик смотрел как Шарп уходит.
      — Запомните, майор! Устричная скорлупа! На полпути отсюда до Гужана, и это уже не чепуха!
      Шарп вошел в форт. Он не хотел ни с кем разговаривать. Внезапно вся подготовка к осаде показалась ему жалкой и бесполезной. Грабли, взятые в деревне, казались слишком слабыми для отталкивания осадных лестниц. Две пушки, починенные Харпером, выглядели игрушечными. Баррикада из сосен казалась безделушкой. Не лучшее препятствие, чем отара овец. Джейн умирала. Для Шарпа это было невыносимо.
      — Сэр! — взбежал на стену капитан Фредриксон. — Сэр!
      Шарп, сидевший в амбразуре со стороны моря взглянул на него.
      — Вильям?
      — Две тысячи ублюдков, да еще две батареи пушек, — посланные Фредриксоном разведчики вернулись на взмыленных лошадях с безрадостными вестями.
      Шарп снова взглянул вниз, задумавшись, для чего тут на стене нарисованы белые линии.
      — Сэр? — нахмурился Фредриксон.
      Шарп посмотрел на него.
      — Две тысячи, говоришь?
      — По меньшей мере.
      Шарп заставил себя сконцентрироваться.
      — Как далеко от нас?
      — В трех часах.
      — Прибудут к закату, — мягко сказал Шарп. Как будто ему было плевать, две тысячи солдат там идет, или двести тысяч.
      — Сэр? — Фредриксона поразило настроение Шарпа.
      — Скажи мне, внезапно встал Шарп, — что бывает, если сжечь устричную скорлупу.
      — Устричную скорлупу? — Фредриксон задумался над столь странным вопросом. — Известь, разумеется.
      — Известь? — Шарп сказал себе, что не время для жалости к себе. Ему следует защищать своих людей. — А известь ослепляет, верно?
      — Есть такое дело, — сказал Фредриксон.
      — Тогда у нас есть три часа, чтобы притащить скорлупу, — Шарп встряхнулся. Он последовал совету Киллика и приказал послать одну телегу на север.
      Через два часа, когда солнце уже почти ушло за горизонт, в форт привезли восемь бочек извести. Как и порох из здания таможни, она была старая и сырая от долгого хранения и слиплась в грязно-белые комки, однако Фредриксон увез бочки в помещение где горел огонь, на котором готовили еду, снял с бочек крышки и известь потихоньку начала сохнуть.
      — Грязное оружие, — сказал он Шарпу.
      — Грязная война, — раскрошил Харпер один комок, — а если лягушатники не станут драться, то мы всегда можем побелить это чертову крепость.
      Из внутреннего двора донесся стук стали по камню — это затачивали штыки. Эта работу люди выполняли сосредоточенно, зная, что разница между хорошей и плохой подготовкой — разница между их жизнью и смертью. Шарп, слушая этот звук, пытался понять, что задумал враг.
      Французы, решил он, в основном необстрелянные, зеленые солдаты. Они пришли в темноте, изнуренные маршем, и направлялись к деревне, сулившей кров и воду. Хотя их генерал должен знать, что внезапное ночное наступление может принести быструю победу. Если бы Шарп был их генералом, он бы собрал всех ветеранов и послал бы их на север, откуда бы они ударили по защитникам, отвлеченным на шум солдат в деревне.
      Поэтому Шарп должен ударить первым.
      Кроме того, сидя в сгущающейся тьме, Шарпа одолевали сомнения. Сто семьдесят человек, с минимумом боеприпасов стоят против врага, превосходящего их числом в десять раз. У врага есть пушки, а у Шарпа всего лишь две двенадцатифунтовки, заряженные как старые мушкеты, кусками железа и камней. Сражаться было безумием, но сдаться в плен было немыслимо.
      Капитан Фредриксон, с лицом, измазанным сажей, соскобленной с печной трубы, опустился на корточки рядом с Шарпом.
      — Я отобрал дюжину человек, сэр. Вместе с Харпером.
      — Отлично, — Шарп постарался, чтобы его голос звучал бодро, но не преуспел в этом. — Не могу понять, Вильям, почему ублюдки собираются сражаться с нами. Почему не оставят нас здесь гнить? Зачем им терять людей?
      — Бог их знает, сэр. — Фредриксону было наплевать. Он предвкушал сражение. — Вам понадобятся пленные, без сомнения?
      — Они были бы полезны, Вильям, — Шарп взглянул на восток, но пока не было видно признака приближения французов. — Я бы хотел пойти с вами.
      — Вам нельзя, сэр.
      — Да.
      Это был один из недостатков командирского статуса. В прошлые года он не знал ничего лучше, чем вести за собой в рейд группу солдат, но сейчас обязан был остаться в форте, где нервничающий гарнизон будет видеть его уверенность и спокойствие.
      Он прошел с Фредриксоном в северо-западный угол форта, где с помощью рыбацкой сети, спущенной с амбразуры, стрелки уходили в темноту. Их оружие, также как и лица, были покрыты сажей, чтобы случайный отсвет не выдал их. Они не взяли ни рюкзаков, ни фляг, только боеприпасы, штыки и ружья. Это были лучшие люди Шарпа, и если он потеряет их, битва будет проиграна.
      Когда они исчезли в ночи, Шарп повернулся и пошел к восточной стене, внезапно почувствовав себя одиноким. Он стоял там, вглядываясь на восток, пока из темноты не донесся звук.
      — Сэр? — нервно позвал его морской пехотинец.
      — Слышу, парень, — Шарп услыхал позвякивание цепей, скрип колес, шум пушек, привязанных к лошадям. А также мягкий топот сапог. Французы приближались.
      Но пока их видно не было. Луны не было и все тонуло во тьме. Он слышал звуки, голоса, выкрикивающие приказы, затем показался огонь фонаря, еще один, и постепенно, Шарп увидел темную массу, входившую в деревню на юге.
      Враг пришел и скоро должна будет начаться вторая битва за Аркашон.

      Генерал Кальве сидел в жалкой лачуге в жалкой деревне в жалком уголке становящейся все более жалкой Франции.
      — Так вы говорите, этот Шарп хорош?
      — Просто удачлив, — презрительно сказал Дюко.
      — Император, — сказал Кальве, — говорит, что удача солдату нужна больше, чем мозги. Он поднялся из рядовых?
      — Как и вы, генерал, — ответил Дюко.
      — Значит, он действительно хорош. — Кальве потер руки в радостном предвкушении. У генерала было широкое, со шрамами, лицо, обожженное порохом. Он носил густые ветеранские усы. — Фавье! Вы ведь сражались с британцами, ну и как они вам?
      Фавье знал, что следует говорить честно, но без напыщенности.
      — Не особо изобретательны в атаке, стойки в обороне, и весьма быстро обращаются с мушкетами, очень быстро.
      — Однако у этих мерзавцев мало боеприпасов. — Генерал знал, что в поисках пороха они обшарили все окрестные деревни. Кальве сидел за выщербленным столом перед картой, расстеленной комендантом Лассаном между бутербродами с сыром, составлявшими их ужин. — Чем быстрее они управляются с мушкетами, тем быстрее у них кончится порох. — Кальве взглянул на карту. Двойной ров, один из них затопленный, окружал форт с трех сторон, но четвертая сторона, обращенная к заливу, рвом защищена не была. Основной бастион стоял на мелководье, но вот северная часть западной стены стояла в песке, ведь там слив. Это было уязвимое место.
      Слив был шлюзом в маленькой глиняной дамбе на северо-западном углу форта. Дамба служила как бы мостом, ведущим к подножию стен, и вся хитрость атаки сводилась к тому, чтобы отвлечь внимание защитников форта от этого места.
      — Вы нападете ночью? — спросил Дюко.
      — Черта с два. Этого они и ждут! Он наверняка так и сказал своим людям! У них будет беспокойная ночь, я сделаю ее еще беспокойнее, но атаковать не буду. — Кальве увидел на лице Дюко неодобрение и, зная какое влияние на Императора имеет Дюко, решил объяснить свои мысли. — У меня необстрелянные войска, Дюко, одни фермеры. Вы когда-нибудь ходили в ночную атаку? Это хаос! Сплошная неразбериха! Если атаку отобьют, а ее отобьют, то новобранцы с самого начала познают горечь поражения, а они должны вкусить победу. Это дает им почувствовать себя неуязвимыми. Нет. Мы атакуем завтра. Черти ведь тоже не будут спать, они будут дергаться как девица в солдатском бараке, и мы сокрушим их. — Кальве откинулся на спинку кресла и улыбнулся. — Завтра мы пригласим майора Шарпа отужинать у нас.
      Адъютант зажег новую свечу.
      — Если он будет жив, сэр.
      — Ну, если он мертв, то мы его сожрем, — Кальве захохотал. В России мы съели немало людей. Человечина на вкус как прямо как скат, вы знаете это, Дюко? Вспомните, когда будете есть ската.
      — Спасибо, сэр, — без улыбки ответил Дюко.
      — Вареная задница капрала, если ее хорошо поперчить, — задумался Кальве, — не так уж плоха на вкус. — На какое расстояние бьют их чертовы винтовки?
      — Две сотни шагов, — сказал Фавье, — но досаждать начинают с четырехсот.
      — Здесь мы поставим гаубицы, — палец Кальве смазал карандашную метку, обозначавшую на карте деревню. — Придадим им угол возвышения как у мортир.
      — Да, сэр, — сказал артиллерийский полковник.
      — А остальные пушки поставим тут, — палец снова ткнул в карту, оставив кусок сыра возле мельницы. — Сделайте в стене дыры, но не стреляйте ночью. Ночью пусть стреляют только мушкеты. Множество мушкетов. Пусть ублюдки понервничают. Мне нужен шум, треск, крики. Он взглянул на одного из командиров батальона. — Каждые пять минут меняйте позицию, не стреляйте с одного и того же места. Вы знаете, как это делается.
      — Да, сэр.
      — Заставьте их расходовать драгоценные патроны. — Но отсюда не стреляйте, — указал Кальве на дамбу. — Здесь никого не должно быть.
      — Да, сэр.
      — И чтобы никто не высовывался на рассвете, никто, — Кальве встал. Он был крупным мужчиной, с животом, похожим на бочонок с порохом. Генерал потянулся, зевнул, и направился к соломенному матрацу, положенному возле камина. — А теперь я немного посплю, так что убирайтесь. Разбудите меня в пять часов.
      — Да, сэр.
      — Когда мы атакуем, — догнал уходящих офицеров голос генерала, — мы сделаем это быстро, разумно, и правильно. Каждые, кто облажается, будет иметь дело лично со мной. — Он поднял кулак размером с небольшое ядро. — Теперь валите отсюда и заставьте ублюдков подергаться.
      На берег набегали волны, ветер шуршал сосновыми ветвями и дул над стенами. Выбранные солдаты лучшего французского батальона приступили к выполнению приказа, пока остальные спали. А генерал Кальве похрапывал, лежа головой на заплечном рюкзаке.
      — Не стрелять! — прокричал Шарп приказ, услышал, как сержант продублировал его бойцам, и сбежал вниз с южной стены.
      Над гласисом прозвучали выстрелы шести или семи мушкетов, пули бесполезно просвистели над головой и два морских пехотинца и стрелок инстинктивно ответили на огонь. — Не стрелять, — приказал Шарп, — пока не будет приказа или пока ублюдки не полезут на стену? Ясно вам?
      Никто из трех стрелявших не ответил. Согнувшись за стеной, они перезаряжали оружие.
      Шарп послал Фитча по периметру стены передать приказ не открывать огня. Французы, полагал Шарп, пытаются вызвать ответные выстрелы, чтобы выяснить, с какой стороны форта плотнее огонь. Пусть поломают голову.
      Шестьдесят человек, полностью вооруженных, спали сейчас в помещениях форта. Когда начнется атака, а Шарп ждал ее в самые сонные предрассветные часы, эти люди окажутся на стенах через минуту.
      Он присел возле амбразуры. Ветер холодил рану на голове, а шум ветра мешал прислушиваться. Ему показалось, что он услышал скрип сапог или мушкетного приклада по гласису, но он не был уверен. Однако какой бы это ни был звук, он был слишком незначителен, чтобы предвещать атаку. Шарпу приходилось в свое время штурмовать стены, и ему было известно, какой шум производит масса двигающихся одновременно к эскаладе людей. Сталкиваются лестницы, бряцает оружие, слышится топот сотен сапог, но сейчас он не слышал ничего кроме ветра, и видел только тьму.
      Он перешел на восточную стену и присел рядом с сержантом Росснером.
      — Что-нибудь слышно?
      — Ничего, сэр. — Перевернутый кивер сержанта-немца стоял возле амбразуры, наполовину заполненный патронными картриджами. Рядом с сержантом валялся перевязанный веревкой сноп сена. Когда начнется атака, подожженный сноп сена перебросят через стены, чтобы освещать цели. На самих стенах или во внутреннем дворе зажигать огонь было запрещено, незачем облегчать дело французским стрелкам, обозначая силуэты защитников.
      Шарп прошел еще немного вперед, чтобы поговорить с солдатами, предлагая им вина из своей фляги, и передавая всем этот приказ. Выстрелов бояться не стоило, французы лишь действовали на нервы обороняющимся, а Шарп хотел сделать то же самое с французами. Один раз послышался топот ног и мушкетная стрельба, но за гласисом никто не появился. Из тьмы донеслись насмешки и оскорбления, потом еще выстрелы, но люди Шарпа, когда их первые страхи уже миновали, просто игнорировали эти крики.
      В жилых помещениях Лассана двое морских пехотинцев, один из которых был подмастерьем у хирурга, а другой когда-то работал в лавке мясника, разложили на столе различные инструменты, бритвы и наборы для починки обмундирования. У них не было зажимов, вместо этого на огне стоял котелок с расплавленной смолой, чтобы прижигать культи. Не было и медицинских средств для промывания ран, только лишь бочонок с соленой водой и котел с паутиной, которую будут запихивать в раны. Патрик Харпер посоветовал червяков для очистки ран, но морские пехотинцы, преисполнившись гордостью за свою новую профессию, отвергли средство огромного ирландца. Они слушали ночные выстрелы, попивали бренди, приготовленный, чтобы притуплять боль раненых и ждали пока им принесут первого пациента.
      Капитан Палмер, пытаясь заснуть вместе с остальными шестьюдесятью людьми, оставленными в резерве, знал, что этой ночью отдохнуть не удастся. Мушкетные выстрелы и крики слабо доносились до жилых помещений, но не настолько, чтобы их вовсе не было слышно.
      — Скорей бы уже ублюдки начали атаку, — прошептал один морской пехотинец, и Палмеру хотелось того же самого. Лучше сама драка, чем ожидание драки.
      Испанский стрелок на южной стене послал за Шарпом.
      — Вы слышите, сеньор? — сказал он по-испански.
      Шарп прислушался. Доносился слабый звук ломов и кирок, втыкающихся в грунт, затем звон ганшпугов, бьющих по камню.
      — Ставят пушки, — ответил он, тоже по-испански.
      — В деревне? — спросил стрелок полувопросительно — полуутвердительно.
      Шарп снова прислушался.
      — Я бы сказал, что да.
      — Это же вроде на расстоянии выстрела, на самом пределе досягаемости, — хлопнул испанец по прикладу своей винтовки.
      — Да, расстояние большое, — с сомнением сказал Шарп.
      — Не для Тейлора, — сказал испанец. Американский снайпер славился меткостью среди людей Фредриксона.
      Но Тейлора пока не было, он вместе с Харпером и Фредриксоном ушел сеять страх среди тех, кому поручили посеять страх среди защитников форта, ушел убивать французов.
      Никто не издавал ни звука. Все всматривались в темноту.
      Небо было более светлое, чем земля. Хоть луны и не было, но между облаками были видны россыпи звезд, и поэтому стрелки, лежа на земле, не шевелились.
      Они были лучшими. Каждый из них ветеран, каждый участвовал в стольких сражениях, что едва мог все их припомнить, и каждый убил столько людей, что это стало для них обычным делом.
      Вильям Фредриксон, страстью которого была архитектура древности, и который был неплохо образован, как и многие в армии Веллингтона, рассматривал смерть как печальную, но неизбежную необходимость. Если бы войны можно было вести без смертей, Фредриксон был бы удовлетворен, но пока что человечество не придумало, как это сделать. И война, считал он, тоже необходима. Для Фредриксона враг был воплощением имперских амбиций Наполеона, всего того, что для Фредриксона было самым дорогим, и не был ни глуп, ни слеп, чтобы поддаться стремлению к гуманности. Напротив, именно гуманизм толкал его убивать. И убить врага надо быстрее, чем враг убьет тебя.
      Томас Тейлор, американец, считал смерть таким же обычным делом как пищу или женщин. Это всего лишь часть жизни. С самых ранних лет он знал только жестокость, боль, болезни, нищету и смерть, и не видел ничего необычного в этих вещах. Если они сделали его бессердечным, но также научили выживать. Он мог убивать людей из винтовки, или ножом, или штыком, или просто голыми руками, и он умел убивать хорошо. Без всяких угрызений совести. Он был обижен на судьбу, забросившую его далеко от родной земли, в армию, которую он не любил, но гордость не позволяла ему быть плохим солдатом.
      Для Патрика Харпера убить врага было обычным солдатским делом, и это в равное мере вызывало в нем и сожаление, и гордость. По натуре ирландец был тихий, мирный человек, но в нем также жила ярость воина, и битва пробуждала эту ярость, делая его похожим на героев из кельтских легенд. Эту ярость могла вызвать только битва.
      Иногда, думая о людях, убитых им, и видя их лица, он хотел, чтобы можно было все вернуть назад, не ударить штыком, не нажать на спусковой крючок винтовки, но было уже поздно. В другой раз, глядя на людей, которых он вел за собой, он был горд, что он лучший, что некоторые его деяния стали знамениты, и что его имя не произносят презрительно. Ему нравились те, с кем он сражался бок о бок, и смерть товарищей приносила ему боль, поэтому он дрался и за них. Он был солдатом, хорошим солдатом, и теперь лежал на песке и знал, что слева и справа от него лежат товарищи.
      Час или чуть более французы обстреливали форт, дразня защитников, но с безопасного расстояния. Они обстреливали южную и восточную стену, а теперь их темные фигурки показались на севере, как раз там, где лежали люди Фредриксона.
      Милашка Вильям тихонько пощелкал языком, поднял руку так, чтобы она виднелась на фоне неба, и медленным жестом указал на север.
      По песку двинулось тринадцать теней. У них были черные лица, черные руки и черное оружие. Винтовки туго притянуты к спинам и Фредриксон, понимая как важно посеять страх в сердце врага, хотел убивать их бесшумно. Они используют лезвия, а не пули и тринадцать человек двигались очень тихо, и эта тишина предвещала смерть. Каждый из них провел здесь весь день, внимательно изучая окрестности, и хотя ночью все выглядело немного иначе, это знание давало им преимущество перед врагами.
      Группа французов собралась у подножия дюны рядом с гласисом. Они являлись одной из шести таких групп, посланных за ночь и им нравилась их работа. Никакая опасность им не угрожала, даже случайные выстрелы со стен им не досаждали. В первый час рейда они еще осторожничали, но ночная тишина и отсутствие ответных выстрелов их успокоили и сделали беспечными.
      В пятидесяти ярдах слева от них люди лейтенанта Пьело закричали, как дикари, и открыли пальбу по форту. Люди, укрывшиеся в дюнах оскалились. Их офицер прошептал им, что они могут пока не дергаться, а сержант накрылся с головой плащом и под этим укрытием закурил трубку.
      В пяти ярдах невидимый Томас Тэйлор устроился поудобнее, привстав на локтях. В его правой руке был зажат покрытый ваксой двадцатитрехдюймовый байонет, наточенный как бритва.
      Французский офицер, капитан стрелков, вскарабкался на вершину дюны, не беспокоясь о шуме, который издавал сыпавшийся вниз песок. Лейтенант Пьело издавал достаточно шума, чтобы разбудить даже мертвого, приглушенные голоса его собственных людей капитана также не беспокоили. Ему показалось, что он увидел на стене фигуру. Но ночью нельзя доверять глазам также как днем и, внимательно всмотрясь в место, где ему почудилось движение, капитан счел, что ошибся. Он надеялся, что британцы быстро капитулируют. Капитан, у которого была невеста в Реймсе и любовница в Бордо, совсем не горел желанием умереть за Императора, взбираясь по лестнице на этот потрепанный форт.
      Люди Пьело дали залп, и звук выстрелов эхом отразился от дюн и стен форта. Они прокричали оскорбления, затолкали шомпола в горячие стволы, и капитан знал, что нет смысла его людям пугать врага, пока люди Пьело не закончат свое представление. Он соскользнул вниз по песку, сказал своим людям, что они могут пока отдохнуть, но вдруг его ногу схватили, сильно сжали, и капитан съехал с дюны, его пнули по животу, прижали коленом грудь и шипящий голос на плохом французском приказал ему молчать, к этому же призывал и нож, прижавшийся к его горлу. Капитан не смел шевельнуться или произнести хоть словечко.
      Он ничего не видел, но слышал шум борьбы. Один из его людей выпалил из мушкета и в свете огня от выстрела капитан увидел падающие фигуры, капающую с лезвий кровь и почувствовал ее запах. Лезвия входили в тела с чмокающим звуком, сталь скрежетала по костям, люди тяжело вздыхали, затем в этой резне наступила передышка.
      — Первый, — прошептал Фредриксон, стоя коленом на капитане.
      — Второй, — прошипел Харпер.
      — Третий, — сказал немец из Майнца, который вел счет убитым французам.
      — Четвертый, — продолжил Томас Тэйлор.
      — Пятый, — это сказал юноша, известный тем, что зарезал свою мать в Бедфорде и бежал в армию до того, как закон его смог настигнуть.
      — Шестой, — сказал завербованный в Саламанке испанец, пополнивший ряды британцев, прореженные за эту войну. Счет дошел до тринадцати. Все люди Фредриксона были живы, никого не ранили, а из французов уцелел только капитан.
      Капитан, чувствуя, что проявил недостаточно мужества, опустил руку к ремню, где висел его пистолет. Нож вжался ему в горло. — Не шевелись, — сказал голос. Капитан замер.
      Фредриксон свободной рукой нащупал пистолет и саблю, и снял их с капитана. Он засунул пистолет себе в карман, затем ножом срезал с француза его сумку с амуницией. Стрелки обшаривали патронные сумки мертвых французов. Французские мушкетные пули имели меньший калибр, чем британские, и ими можно было стрелять из британского оружия, а вот британские пули французы использовать не могли.
      — Полковой старший сержант Харпер! — Фредриксон отодвинулся от своего пленника. — Отведи ублюдка в форт. — Милашка Вильям, не заботясь от правилах ведения войны, в первую очередь заткнул кляпом рот офицера. — Томми? Джон? Пойдете с мистером Харпером, — Фредриксон позаботился о том, чтобы почтение согласно его званию полкового старшего сержанта.
      Через двадцать минут французского офицера втащили на веревке на стену, за ним последовали девять драгоценных сумок с боеприпасами, и еще через десять минут Харпер с эскортом вернулись к Фредриксону. Они обозначили себя криком козодоя, им ответили также, и затем они направились к востоку, где находилась еще одна группа французов.
      — Он говорит, сэр, — лейтенант Фитч выступал в качестве переводчика, — что ночью атаки не будет.
      — Да ну, — Шарп взглянул на захваченного француза, который трясся в углу комнаты.
      Шарп бы его за это не осудил. Капитана привели допрашивать в комнату, отведенную под хирургический кабинет, и он вполне мог поверить, что все эти клещи, пилы, всяческие штыри и прочие лезвия предназначены для него. Котелок с кипящей, пузырящейся смолой тоже не способствовал спокойствию капитана Майерона.
      — Спросите его, кто ими командует, — приказал Шарп. Он краем уха вслушивался в разговор, попутно осматривая вещи капитана. Великолепные часы с резной серебряной крышкой, благодаря которым Шарп узнал, что уже четверть четвертого. Связка писем, перевязанных зеленой тесьмой, все из Реймса и подписанные Жанеттой. С миниатюры в кожаной оплетке кокетливо улыбалась девушка, вероятно, та самая Жанетта. Носовой платок, перочинный нож, три грецких ореха, грязные ложка с вилкой, бутылочка бренди, огрызок карандаша и карандашный же портрет девушки, подписанный Мари. С обратной стороны портрета приклеены несколько засохших цветов и подпись "С любовью от Мари".
      — Кальве, — сказал Фитч. — Генерал Кальве.
      — Никогда о нем не слышал. Спросите его, правда ли, что Бордо восстало против Наполеона?
      Вопрос вызвал долгий негодующий ответ, который Фитч коротко перевел.
      — Нет.
      Шарп не был удивлен, но продолжал допытываться дальше.
      — Спросите его, были ли недавно в городе какие-нибудь неприятности?
      Капитан Майерон, вздрогнув от громкого хлопнувшего пузырька кипящей в котелке смолы, сказал, что были какие-то небольшие волнения на рождество, но никаких политических волнений, кроме обычного брюзжания торговцев, недовольных блокадой. Нет, гарнизон не восстал. Нет, он не считает, что население готово восстать против Императора. Он пожал плечами и повторил последнюю фразу.
      Шарп выслушал ответ и начал понимать степень вероломства де Макерра. Хоган в своем лихорадочном бормотании, произнес это имя вместе с именем Пьера Дюко, и Шарп заподозрил, что он является жертвой интриги хитроумного француза.
      Или не он? В эти последние несколько часов, наедине с мыслями, Шарп начал понимать, что замысел более глубок. Почему Веллингтон позволил таким людям, как Вигрэм и Бэмпфилд разработать и осуществить столь грандиозную схему вторжения? Ни штабной полковник, ни флотский капитан не имели достаточно полномочий, чтобы быть авторами такой авантюры, и Эльфинстоун тоже не мог, будучи в таком же звании, что и они. Достаточно было одного слова Веллингтона или адмирала Бискайской эскадры чтобы эта пара перестала строить свои планы. Почему же им позволили воплотить их в жизнь? И почему графа де Макерр услали в Бордо? Несомненно, правда в том, что Веллингтон хотел заставить французов подумать, что планируется высадка в Аркашоне. Присутствие в Аркашоне генерала Кальве означает, что в мост через Адур они не верят. Так что жертвой этого плана должен был стать не Шарп, а французы, но благодаря предательству де Макерра Шарп все равно оказался брошенным в этой полуразрушенной крепости.
      Капитан Майерон, в страхе перед кипящей смолой, внезапно заговорил.
      — Он спрашивает, перевел Фитч, — нельзя ли его обменять.
      — На кого? — спросил Шарп. У них нет в плену никого из наших! Отдайте ему его вещи и заприте в винном погребе.
      Шарп вернулся на стены и увидел там половину своих людей, которых отправил спать. Капитан Майерон сообщил, что хотя французские войска и значительно превосходят их численно, они совершенно неподготовлены и неспособны на ночную эскаладу. Француз также убедил Шарпа в том, что это не на него ловушка, а часть более грандиозного замысла. Но толку от этой уверенности не было, ибо утром французские орудия начнут стрелять, и это время уже было близко.
      Сначала Фредриксон повел своих людей к востоку, затем направился на юг по маленьким лужайкам. Он ориентировался по ритмичному звуку, доносящемуся со стороны водяной мельницы.
      Они остановился в тени коровника, где Харпер вырвал себе зуб. Над головой раздалось хлопанье совиных крыльев и наступила тишина, нарушаемая только звоном кирок по камню.
      Фредриксон приказал своим людям укрыться, и посмотрел на мельницу. Из дверей и окон виднелся слабый свет, говоря о том, что там при свете ламп работали люди.
      — Они там пушки устанавливают, — шепотом высказал свое мнение Харпер.
      — Возможно.
      Артиллерия за стенами мельницы будет защищена от винтовочного огня и сможет обстреливать южные и восточные стороны осажденной крепости.
      Фредриксон повернул голову к деревне, куда ушла основная масса войск. Там светило множество огоньков, но никакого движения между деревней и мельницей он не заметил. Он прикинул, сколько же пикетов выставлено рядом с большим каменным зданием мельницы.
      — Эрнандес!
      Испанский стрелок из Саламанки появился рядом с Фредриксоном. Он двигался просто сверхъестественно тихо. Он научился тихо перемещаться, когда был еще герильеро, и капитан Фредриксон весьма ценил эту его способность. Испанец выслушал приказы капитана, улыбнулся, белые зубы контрастировали на фоне черного лица, и направился к западу. Эрнандес, знал Фредриксон, смог бы незамеченным залезть в карман к дьяволу и очистить его.
      Остальные стрелки ждали двадцать минут. Французы палили с гласиса и выкрикивали ругательства, но защитники не стреляли в ответ. В деревне залаяла собака и вдруг заскулила, как если бы ее пинком заставили замолчать.
      Фредриксон почуял приближение Эрнандеса раньше, чем увидел его, точнее он почуял запах крови, затем услышал два приглушенных шлепка о землю, когда Эрнандес материализовался из темноты.
      — Там четыре человека на дороге от мельницы к деревне, — прошептал Эрнандес, — и еще было два стражника на мосту.
      — Было?
      —  Si, senor, — Эрнандес жестом указал на землю, и это объяснило те два шлепка, что предваряли его возвращение.
      — Ты что, отрезал им головы, Маркос? — Голос Фредриксона звучал укоризненно.
      —  Si, senor, — теперь они не смогут поднять тревогу.
      — Это точно, — Фредриксон порадовался, что темнота скрыла от его взгляда это зрелище.
      Он повел людей на юг, следуя тропе, разведанной Эрнандесом, тропа вела к мосту возле мельницы. Они даже приблизились разок настолько близко, что могли видеть очертания людей, работающих внутри. Одна группа людей ломами и кувалдами пробивала амбразуры в толстой наружной стене мельницы, а остальные очистили мельничное оборудование, чтобы освободить место для пушек.
      — Там было двадцать ублюдков-лягушатников, — прошептал Эрнандес.
      — А пушки?
      — Я не видел.
      Один из фонарей поднялся вверх, это какой-то француз решил прикурить сигару. Фредриксону показалось, что на краю мельницы он видит очертания французской полевой пушки, но сказать точнее было нельзя. Однако Фредриксон знал, что внутри работают двадцать человек, и еще четверо находятся неподалеку. У него самого было тринадцать человек, но они были стрелками. Значит, шансы равны и, помедлив секунду, Фредриксон, обнажив саблю, повел своих людей в атаку.
      Генерал Кальве даже не был раздражен, скорее даже заинтересован.
      — Да, он хорош! Это достойный противник. Пожалуй, я съем еще одно яйцо. — Треск винтовки и крик уведомили о том, что на северной окраине деревни высунулся еще один идиот. — Четыреста шагов! — взглянул генерал на Фавье.
      — У них есть несколько снайперов, — извиняющимся тоном проговорил Фавье.
      — Не понимаю, — Кальве отломил кусочек хлеба и обмакнул его в яичный желток, — почему Император не желает использовать винтовки. Мне они нравятся.
      — Слишком долго заряжать, — рискнул Фавье.
      — Скажите это тому бедняге, которого несут к хирургу, — Кальве пробормотал благодарность слуге, положившего на тарелку еще одно яйцо всмятку. — Где бекон?
      — Британцы весь забрали в форт.
      — Так, значит они на завтрак жрут бекон, а я нет, — прорычал Кальве и взглянул на Дюко, сидевшего в углу с карандашом и записной книжкой. — Скажите вашему патрону, Дюко, что мы потеряли тридцать четыре человека убитыми, еще шестеро ранены, да к тому же сожжена одна двенадцатифунтовка. Так же мы потеряли две телеги с боеприпасами. Это небольшие потери! Я помню ночь, когда мы торчали среди русских в Вильно. Я заколол двоих своей саблей! Одного за другим, как цыплят на вертел! А первый ухмылялся и что-то бормотал на своем варварском языке. Запомните это, — он повернулся и посмотрел на своего адъютанта. — Сколько мы тогда взяли пушек?
      — Четыре, сэр.
      — Я думал, что шесть.
      — Да, точно, шесть, — поспешно сказал адъютант.
      — Шесть пушек! — сказал генерал, а Шарп не захватил за ночь ни одной. Он лишь спалил лафет.
      Мельницу сожгли, но каменные стены уцелели, и пушки все же поставили к опаленным амбразурам. Кальве признал, что британцы неплохо поработали этой ночью. Они сожгли мельницу, взорвали две телеги боеприпасов, но больше ничего не успели. Шарп совершил ошибку. Он послал всего лишь маленькую команду, и хотя она и учинила резню, но и близко не добились того, чего могла достичь полноценная вылазка. Кальве тихо рассмеялся.
      — Он думал, что мы внезапно набросимся, поэтому и оставил большинство людей в крепости. — Генерал отправил в рот ложку с яичницей, и продолжил разговор с набитым ртом. — Что ж, теперь наша очередь удивить этого неумного ублюдка, верно? — Он рукавом вытер подбородок и посмотрел на Фавье. — Иди и побеседуй с Шарпом. Ты знаешь, что сказать.
      — Разумеется, сэр.
      — И скажи, что я был бы признателен за толику бекона. Желательно пожирнее.
      — Да, сэр, — Фавье помедлил, — Взамен он, возможно, захочет бренди.
      — Отдашь ему! Я все верну в конце дня, но на обед я хочу жирный бекон. Все, джентльмены! — Кальве хлопнул ладонью по столу, давая понять, что любезности окончены, и теперь начнется настоящая осада.

      Когда полковник Фавье снял шляпу, Шарп признал в нем того человека, который разговаривал с ним на мосту через Лейр. Фавье улыбнулся.
      — Мой генерал шлет вам свои поздравления.
      — А вы передайте ему мои соболезнования.
      Французский капрал с белым флагом стоял между Фавье и его лошадью, а Фавье глядел на стены форта. Никого, кроме Шарпа, не было видно. Фавье улыбнулся.
      — Мой генерал велел передать вам, что если вы освободите форт, то войска смогут спокойно уйти с оружием и знаменами, — Фавье прокричал это гораздо громче, чем было необходимо: он хотел чтобы эти слова услышал и невидимый ему гарнизон. — Вы сами попадете в плен, но с вами будут обращаться как с честным и храбрым солдатом.
      — Я дам свой ответ в полдень, — сказал Шарп.
      Фавье, прекрасно знавший все правила игры, улыбнулся.
      — Если вы не дадите ответ через десять минут, майор, мы будем считать, что вы отклонили наше великодушное предложение. А пока мы заберем тела.
      — Вы можете послать шестерых человек и одну небольшую телегу. Также вам следует знать, что у нас плену находится капитан Майерон.
      — Спасибо, — Фавье успокоил лошадь, дернувшуюся вдруг в сторону. — А вам следует знать, что капитан вашей эскадры убежден, что вы побеждены и захвачены в плен. Корабли за вами не вернутся, — он подождал ответа, но Шарп ничего не сказал. Фавье снова улыбнулся. — Вы и ваши офицеры приглашены на ланч к генералу Кальве.
      — На это предложение вы получите ответ вместе с ответом на предложение сдаться.
      — Также генерал Кальве просит вас об одолжении. Он чрезвычайно любит жирный бекон и предлагает вам вернуть его. Фавье вынул черную пузатую бутылку. — В обмен на бренди!
      Шарп улыбнулся.
      — Передайте генералу, что еды и питья у нас полно. Когда придете за ответом, я отдам вам ваш бекон.
      — Жалко когда погибает такой храбрец как вы! — Фавье снова кричал громче, — умирает просто так, ни за что.
      Восемью минутами позже Шарп передал Фавье тот ответ, которого полковник и ждал. Вместе с отрицательным ответом на предложение генерала, полковнику передали завернутый в сверток кусок бекона, который знаменосец прицепил рядом с белым флагом. Фавье махнул Шарпу на прощание рукой и повел лошадь обратно.
      На севере французы все еще собирали в небольшую телегу мертвых, убитых капитаном Фредриксоном и его людьми. Шарп хотел, чтобы французские новобранцы увидели трупы и боялись ночи. Может французы и властвовали днем, но ночью стрелки были способны устроить им кошмар в окрестностях Тест-де-Бюш.
      Через несколько минут после отбытия Фавье Шарп получил доказательства того, что Фавье посеял семена страха среди его собственных солдат. Лейтенант Фитч несколько застенчиво поинтересовался, есть ли какая-нибудь надежда в драке.
      — Кто хозяин морей, лейтенант? — спросил Шарп.
      — Британия.
      Шарп указал на море.
      — Это наша территория. В любой момент может появиться корабль. Когда он появится — мы спасены. Как мы будем себя чувствовать, если сдадимся, а через час прибудет эскадра? — Но сам факт этого вопроса посеял беспокойство. Шарп не волновался о духе своих стрелков, но морские пехотинцы нечасто сталкивались с французами и, брошенные своими кораблями, они начали чувствовать страх, и тот подтачивал их стойкость. — Мы послали на юг людей с донесениями, а флот патрулирует побережье. Нам надо всего лишь немного продержаться.
      — Да, сэр.
      По правде говоря, Шарп разделял опасения лейтенанта. Кораблей видно не было, хотя на море за мысом Кап-Ферра не было даже легкой ряби. Он постоял на стенах, раздумывая, какой сюрприз замышляет французский генерал, и обнаружил, что раздумывает над предложением Фавье — предложением о капитуляции.
      Шарп говорил себе, что находится в ловушке, у него слишком мало людей, мало продовольствия, воды и боеприпасов. Как только что-нибудь из этого кончится — он обречен.
      Став пленником, он окажется далеко от этого уголка Франции, его уведут в мрачную тюрьму Верден и он окажется еще дальше от Джейн. Он сказал своим людям, что они есть надежда на спасение, но он им солгал.
      Раздумья Шарпа прервал Фредриксон, взобравшийся на стены.
      — Я думал, вы спите, — сказал Шарп.
      — Я поспал три часа, — Фредриксон посмотрел на море. Западная стена была самая безопасная, только с этой стороны не было французских войск, и два офицера могли рассматривать море, стоя в полный рост.
      — Я кое-что должен вам сказать, — сказал Шарп.
      — Вы испытываете зависть к моей красоте, — Фредриксон вдохнул морской воздух. — Понятно.
      Шарп улыбнулся, оценив шутку.
      — Джейн.
      — Джейн? — Фредриксон, отбросив шутливое настроение, присел на камень. — Что с Джейн?
      — У нее лихорадка.
      Фредриксон посмотрел на Шарпа своим единственным глазом.
      — Она же была в порядке еще вечером перед нашим отъездом.
      — Симптомы появились на следующее утро.
      Фредриксон вздохнул.
      — Не могу выразить, как я сожалею, сэр.
      — Я не об этом, — Шарп замялся. — Просто мне кажется, что я дерусь только потому, что не хочу расставаться с ней. Если она умрет, а меня не будет рядом. Понимаете? Если я капитулирую, — он махнул рукой на север, я окажусь слишком далеко от нее.
      — Понимаю, — Фредриксон достал сигару. У него их осталось лишь шесть штук, и он позволял себе выкуривать только одну в день. Капитан зажег ее и глубоко затянулся дымом. Затем посмотрел на Шарпа понимая, что тот хочет услышать, но не мог и не хотел выразить это в словах. Да ответ и не потребовался, ибо рядом с ними появились три стрелка, вкатывающие бочку с известью в одну из башенок.
      Фредриксон не знал Джейн. Он виделся с ней всего однажды, и считал чрезвычайно красивой, но ничего особенного в ней не обнаружил. Красивых девушек, в той или иной степени, достаточно. Зеленоглазая грязнуля стрелка Робинсона, из-за которой Робинсона могли бы повесить, была такая же хорошенькая как и любая девушка из высшего общества, если ее вымыть, одеть в красивое платье и обучить всяким манерным кривляньям. Фредриксон отметил, что Джейн была миловидной, энергичной женщиной, но это обычные женские приемы, чтобы найти себе мужа. Любой папаша из средних кругов, желающий выдать дочь за партию из более высших социальных слоев, должен убедиться, чтобы его дочь владела всем арсеналом обольщения. Что же до интеллекта, которым, вроде бы Джейн обладала, то, по мнению Фредриксона, огромная часть прекрасной половины человечества попусту растрачивала его на дешевые романчики, слухи или какую-нибудь евангелистскую религию.
      Так что Фредриксон вряд ли мог испытывать страдания по девушке, которые проявлял Шарп. Он допускал, что Джейн Шарп покажет, что она выше, чем любая другая из серой массы таких же девушек, может быть даже ее характер продержится дольше, чем ее красота, и несомненно Шарп подозревал в ней такое достоинство, но Фредриксон, не зная ее, этого не знал. Страдать так по жене было выше понимания Вильяма Фредриксона. Даже то, что солдат может иметь жену было выше его понимания. Шлюх для него было достаточно, поэтому Фредриксон не мог сказать ничего, что ободрило бы его друга. И вместо ответа задал вопрос: — Если вы умрете, прости меня Бог, то командование принимаю я?
      — Да, — Шарп знал, что этот вопрос был задан, чтобы поставить Фредриксона выше Палмера, имеющего одинаковое с ним звание.
      — Тогда я, — с каменным выражением лица сказал Фредриксон, — буду драться с ублюдками.
      — Зачем?
      — Зачем?! — Фредриксон в изумлении посмотрел на Шарпа. — Потому, что они лягушатники! Они просто грязные жабы! Потому, что пока они дерутся с нами, они не могут пойти на юг и создать Носу головную боль! Потому, что у Англии есть богоугодная задача — очистить землю от французов! Потому, что за это мне платят. Потому, что я не умею ничего другого. Потому, что Наполеон Бонапарт — это червяк, ползающий в собственном дерьме! Потому, что никто не может приказать мне сдаться. Потому, что я не желаю жить под властью французов, и чем больше этих ублюдков я убью, тем быстрее до остальных дойдет этот факт! Тебе нужны еще причины? — он посмотрел на Шарпа. — Если бы ты не был женат, ты бы сдался?
      — Нет.
      — Это женитьба сделала тебя слабее. Ты знаешь, что это так. Женитьба иссушает человека, — он ухмыльнулся, дабы показать, чтобы к его словам относились не слишком серьезно, даже хотя он говорил с явным осуждением. — Я сожалею о Джейн, правда. Но здесь не ее битва, здесь — ты.
      — Да, — Шарп почувствовал стыд. Он хотел рассказать Фредриксону о суеверии, не покидавшем его все время, пока они ходили в засаду, и как Киллик непроизвольно обнаружил его слабость перед суевериями, но ничего не сказал. — Извини.
      — Ты должен хорошо драться, — весело сказал Фредриксон. Ничто так не поднимает дух, как хорошая драка. А через две недели, друг мой, мы откупорим бутылочку, и оба будем удивляться, что этот разговор вообще был.
      — Да, — Шарп ожидал увидеть хоть немного сострадания, но не увидел. — Они приходили на переговоры.
      — Да, я слышал.
      — Объяснили, что передали Бэмпфилду, будто бы мы захвачены в плен. Поэтому корабли свалили.
      — Умно, — Фредриксон выдохнул клуб дыма.
      Все из-за де Макерра, думал Шарп. Может быть Хоган знал, что де Макерр предатель, но больше никто об этом не догадывался. Но теперь знал и Шарп, он дал себе клятву, что если выживет после грядущей осады, то отыщет француза. Затем в стороне раздался разрыв гаубичного снаряда, и двое мужчин повернулись в сторону взрыва, хотя осколки снаряда свистнули весьма близко от них.
      Гаубица была всего лишь короткоствольной пушкой, способной стрелять разрывными снарядами, а не ядрами. Потеря точности компенсировалась большим размером взрыва.
      В сражении с их помощью можно было кидать снаряды через голову своих войск. А также, в отличие от длинноствольных пушек, гаубицы могли стрелять с большими углами возвышения.
      Впрочем, генерал Кальве и не собирался стрелять по пологой траектории. Он использовал гаубицы как мортиры, для почти отвесной стрельбы, чтобы снаряды падали прямо на стены форта и во внутренний двор.
      Поэтому стволы, весящие по восемьсот восемьдесят фунтов, с трудом сняли с лафетов и водрузили на специально сделанные из досок люльки. Доски выломали из домов в деревне, вырезали в них пилами выемки для гаубичных цапф и заклинили их прочными камнями. Теперь, поднятые в небо стволы могли класть снаряды точно за стены форта. По крайней мере, теоретически.
      Кроме того, что от каждого выстрела доски крошились, и вся конструкция ослаблялась, были еще две проблемы. Во-первых, канонир должен точно отмерить количество пороха, которое должно послать снаряд точно в форт. На четверть унции больше, и снаряд даст перелет. Во-вторых, следует оценить время полета снаряда и выбрать подходящую длину запала. Это было наука, приходящая с опытом, и первые выстрелы говорили о мастерстве французского полковника-артиллериста.
      Он приказал использовать пять унций пороха, много меньше, чем потребовалось бы мортире для такой дистанции, и отобрал средний запал. Первая пушка, дав пристрелочный выстрел, расплющила камень, но полковник смотрел на крошечный след, остающийся от горящего запала, увидел, как заряд полетел к форту, затем начал снижаться, все быстрее и быстрее, и, наконец, взорвался, упав в самом центре форта.
      Снаряд состоял из чугунного шара, наполненного порохом. Когда горящий запал доходил до пороха, снаряд взрывался, и куски чугунного шара разлетались в стороны, неся смерть на двадцать метров вокруг. Снаряды падали почти вертикально.
      — Всем спрятаться, — прокричал Шарп.
      Два человека упали, один закричал, хватаясь за живот, остальные замерли.
      Второй снаряд ударился в стены, подскочил, и скатился за стены. Шарп подождал взрыва.
      Третий снаряд пробил крышу в помещениях гарнизона и взорвался на верхнем этаже. Лейтенант Фитч, выскочил из двери как кролик, спасающийся от хорька, закричал, чтобы принесли воды.
      Четвертый снаряд упал в сгоревшие руины бараков и взрывом поднял в воздух кучу сажи и пепла.
      — Один не разорвался, сэр! — стрелок указал на второй снаряд, который остался лежать на стене. Из тростниковой трубки, державшей запал, дыма не было видно, но Шарп уже видел как такие штуки иногда взрываются совершенно необъяснимым способом.
      — Держитесь от нее подальше!
      Последовала пауза, во время которой, как понимал Шарп, пушки заново наводили на цель и засыпали в черный порох в пробаненные стволы. Шарп злился на себя. Почему-то он не предвидел мортирного обстрела и от этого просто был ошеломлен.
      — Я думаю, — сказал Фредриксон, что нам надо немного потерпеть.
      — Думаю, что да. — Однако пороховая лаборатория была под угрозой, равно как и хирургический кабинет, и Шарп приказал лейтенанту Минверу укрыться подальше в каменных в коридорах форта.
      Шесть человек бегали с ведрами воды к колодцу и передавали воду внутрь помещений, где остальные заливали огонь. Двое морских пехотинцев выносили раненых в операционную, а стрелки оттаскивали мертвых к дальнему концу внутреннего двора. Шарп с одобрением отметил, что с погибших сняли все боеприпасы.
      Раздалось еще два пушечных выстрела, на этот раз звук был другой и Шарп, резко повернувшись, увидел, что два вражеских двенадцатифунтовых орудия, наполеоновские "прекрасные дочери", успешно установлены в разрушенной мельнице. Они стреляли крупной картечью, скорее всего, чтобы согнать защитников форта со стены и тяжелые металлические шары ударялись о камни и рассыпались на осколки, свистевшие над головами. — Стрелки! Приглядывайте за этими хреновинами! — Пушкари, стоя в пятистах ярдах к юго-востоку, могли не опасаться и показывались в окнах мельницы, хотя дым от их пушек надежно прикрывал их от прицеливания. Затем раздался оглушительный грохот, когда залпом выстрелили шесть остальных двенадцатифунтовок, укрытых частично в мельнице, а частично спрятанные за каменной оградой, пролегавшей вдоль ручья.
      Просвистел гаубичный снаряд, разорвавшись в пяти ярдах над каменной кладкой внутреннего двора, и осколки снесли череп одному из людей, спрятавшегося за очагом. Отливка пуль прервалась, а расплавленный свинец, выплеснувшийся от взрыва, медленно потек по лицу мертвеца.
      Другой снаряд упал на восточную стену и взрывом скинул одного стрелка на внутренний двор. Следующий снаряд упал с перелетом в ров за северной стеной, а последний снаряд залпа, видимо, оказался с сырым запалом, и не взорвался, а дымил и вертелся. Патрик Харпер, появившись из пороховой лаборатории наступил на снаряд ногой, и, поплевав на пальцы, затушил запал и вырвал его из снаряда.
      — Доброе утро, сэр!
      — Доброе утро полковой сержант-майор. Ночью ты неплохо поработал.
      Харпер прислушался к звукам.
      — Что-то ублюдки не кажутся слишком обескураженными, сэр.
      В башенках форта Шарп оставил лишь дюжину человек, в основном стрелков, а остальные укрылись глубоко в коридорах форта. Жилые помещения сгорели.
      Шарп остался на стенах, как и капитан Палмер, а вот Фредриксону приказали укрыться внизу, что он и сделал, хоть и неохотно. Тяжелые ядра стукались о камни, рикошетом отлетали от гласиса и дырявили самодельный английский флаг. Однажды французский канонир показался рядом с мельницей, выпалили четыре винтовки, но француз, показав неприличный жест, снова спрятался.
      Обстрел продолжался. Снаряды падали с ужасающей частотой, теперь не залпами: каждая пушка стреляла с такой скоростью, как ее заряжали и наводили. Иногда падали сразу два или три снаряда, иногда по полминуты выстрелов не было вообще, но Шарпу казалось, что все утро он слышит бесконечный грохот. Снова и снова раздавались взрывы, сотрясая землю, выбрасывая клубы дыма. Снова загорелись уничтоженные бараки, на них перешел огонь из других помещений форта. Шесть человек под началом Минвера помогли перетащить хирургический кабинет в кладовую, а еще шесть, ведомые Харпером, спасали пороховую лабораторию с бесценным запасом пороха и снаряженными патронными зарядами.
      Молодой морской пехотинец, согнувшись рядом с Шарпом под сомнительной защитой юго-восточной башенки, вздрагивал при каждом при каждом разрыве.
      — Ублюдки, — сказал он. — Ублюдки. — Осколки царапали камень, один осколок влетел в дверной проем башенки и упал рядом с ногой Шарпа, все еще дымясь.
      — Ублюдки, — снова сказал морской пехотинец. Один снаряд ударил по крыше башенки, издав грохот будто кузнечного молота по наковальне, Шарп услышал как он упал в ров и понял, что если бомба взорвется на уровне бойниц, то куски железа освежуют их как тесак мясника тушу, но снаряд шлепнулся в ров.
      — Ублюдки, — твердил морской пехотинец.
      От взрывов дрожал воздух, каменная мостовая форта и сам форт тоже. Одну из пушек, так заботливо починенных Харпером, взрывом снесло с лафета. В живот одного из трупов угодил снаряд, расплескав плоть и кровь по стенам. Один из диагональных мостков со стены на стену вокруг башенки рухнул на останки бараков. А другой, на юго-западном углу, сгорел в пламени, подымавшемся из помещений Лассана.
      Обслуга двенадцатифунтовых орудий, не замечая движения на стенах, сменила картечь на ядра, и тяжелые удары обрушивались на Тест-де-Бюш. С пяти сотен ярдов наводчики просто не могли промахнуться. Ядра ударялись о стены и камни, скрепленные плохим раствором, начали крошиться.
      — Ублюдки, — морской пехотинец так сильно сжимал мушкет, что побелели пальцы.
      — Как тебя зовут? — спросил Шарп.
      Морской пехотинец, лет шестнадцати от роду на вид, моргнул.
      — Мур, сэр.
      — Откуда ты?
      — Эксминстер, сэр.
      — Это где? — Шарп выглянул в бойницу, смотря, не началась ли атака, но когда парень не ответил, повернулся к нему. — Ну так где это?
      — Рядом с Экзетером, сэр. В графстве Девон.
      — Фермер?
      — Отец владелец паба, сэр. «Стоуви Армс»
      Взорвались два снаряда, заполнив воздух дымом, грохотом и огнем, и морской пехотинец Мур впервые при этом не выругался.
      — Как-нибудь, — сказал Шарп, мы с тобой выпьем пару кувшинов эля в твоем пабе в Эксминстере и никто не поверит в наши с тобой истории.
      Парень ухмыльнулся.
      — Да, сэр.
      — Это хоть хороший паб?
      — Лучший, сэр.
      — А эль?
      — Нигде больше такого не сыщете, сэр. Гораздо лучше, чем местная моча.
      — Французское пиво, — авторитетно сказал майор Ричард Шарп, — это моча девственниц. — Парень улыбнулся, представив себе картину, и Шарп хлопнул его по плечу. — Морской пехотинец Мур! Гляди сквозь бойницу: увидишь движение, кричи мне. Понял?
      — Да, сэр.
      — Я полагаюсь на тебя. — Шарп, чувствовавший такой же страх, что и Мур, вышел из-под защиты башенки. Он одернул мундир, поправил палаш и прошел по стене. Он видел разрушения во внутреннем дворе, в шести шагах от него ядро снесло зубец на стене, но он шел спокойно и неторопливо. Люди, укрывшиеся в дверных проемах форта или в башенках, видели его. Он не должен выказывать страха, они должны понять, что ядра и выстрелы — это еще не конец света. Он помнил как сам, будучи молодым солдатом, видел, как вели себя при обстреле его офицеры и сержанты, и верил, что если они могли выдерживать это, то и он сможет.
      Майор встал посередине стены и посмотрел на юг.
      Он почувствовал симптомы страха. Сердце колотилось о ребра, свело живот, в горле пересохло, ноги задрожали, и унять эту дрожь не получалось, он весь покрылся потом, несмотря на прохладный день. Шарп приказал себе не двигаться, пока не досчитает до двадцати, затем решил, что по-настоящему храбро будет досчитать до шестидесяти.
      Он делал это потому, что его видели его люди, а не потому, что это было неопасно. Ядро пролетело над парапетом, и Шарп знал, что теперь, когда стволы двенадцатифунтовок нагрелись, они могли стрелять выше. Мортиры, заметил Шарп, теперь стреляли реже и менее точно, как он догадывался, то следствие того, что их деревянные лафеты вдавились в сырую почву. Он досчитал до пятидесяти, решил, что ведет счет слишком быстро, и продолжил снова, но уже с сорока.
      — Сэр! Мистер Шарп! — Это был Мур. Парень указывал на юго-восток и Шарп, взглянув в этом направлении, увидел массу людей, показавшихся позади деревни, и теперь идущих с барабанным боем и высоко поднятыми знаменами. Шарп с удивлением заметил, что мортиры перестали стрелять. Он посмотрел в сторону полевых орудий и увидел, что все восемь из них прекратили огонь. Дым от пушек медленно плыл над лужайкой.
      Шарп повернулся.
      — Капитан Фредриксон! По местам! Все по местам! — Он дунул в свисток, посмотрел, как люди выходят из укрытий и бегут на стены, и снова повернулся взглянуть на противника.
      Началась атака.
      Генерал Кальве с куском бекона в одной руке и часами в другой, ухмыльнулся.
      — Вы думаете, что они уже на стенах, Фавье?
      — Уверен в этом, сэр.
      — Ну тогда давайте сигнал. Я возвращаюсь к своему обеду.
      Фавье кивнул горнисту, тот подал сигнал, и пехота немедленно присела.
      Канониры, подкладывавшие клинья под расшатавшиеся гаубицы, отскочили назад, когда к запалам поднесли огонь и стволы снова дернулись от выстрелов.
      — Всем лечь! — яростно закричал Шарп. Он попался на этот трюк, как зеленый школьник, вывел своих людей на открытое место, что французам и требовалось, а снаряды уже летели в наивысшей точке своей траектории, обозначая ее дымом фитилей, а затем начали падать в форт. — Ложись!
      Полевые орудия выстрелили, снаряды взорвались, и снова начался кошмар огня, свистящих осколков и криков.
      Пушечное ядро, попав в амбразуру, швырнуло каменные крошки прямо в глаза одному из людей. Снаряд, упавший на западной стене между двумя морскими пехотинцами, попал одному прямо в живот, второй остался невредим, но закричал от ужаса.
      — Хитро они это проделали, — сказал Фредриксон.
      — Я должен быть почувствовать, — грустно сказал он.
      Фредриксон посмотрел в амбразуру. Французская пехота разлеглась вдоль ручья, будто на пикнике. — Они развалят ворота и потом точно пойдут.
      — Думаю, что так.
      — Ублюдки дали нам понять, что уверены в победе, — офицеры присели, спрятавшись от пыли и каменных крошек, посыпавшихся на них сверху от взрыва. Огромный кусок кладки сдвинуло на целый дюйм.
      Шарп посмотрел на дальнюю стену.
      — Лейтенант Минвер!
      — Сэр?
      — Пусть возьмут хлеба и мяса и раздадут людям на стенах.
      Минвер, несколько ошеломленный подобным приказом, кивнул. Шарпу пришлось оставить людей на виду, ибо у него не было другого способа узнать о начале атаки. Они пойдут с юго-востока, а гаубицы могут стрелять, пока пехота не окажется прямо под стенами. Полевые пушки, стреляя близко от пехотных шеренг, должны прекратить огонь задолго до того, как атакующие приблизятся.
      Шарп хотел, чтобы атака началась. Он хотел услышать "Старые штаны" — барабанный pas de charge —марш к атаке, хотел услышать крики атакующих, выстрелы мушкетов, это было бы лучше, чем беспомощное ожидание. Ему вдруг захотелось, подобно пехотинцу Муру, бессмысленно ругаться в адрес пушкарей, стрелявших снова и снова.
      Харпер, ожидавший на западной стене с командой людей, отобранных Шарпом, подошел к вопящему морскому пехотинцу и хлопнул его, призывая к молчанию.
      — Бери лопату и убери это, — указал он на кишки мертвого пехотинца, — ты же не хочешь здесь мух, верно?
      — Мухи? Зимой?
      — Не дерзи, парень, выполняй.
      Одного из морских пехотинцев, стоявших с Харпером, обстрел, казалось, совершенно не волновал. Он затачивал край абордажной сабли, водил камнем по ней туда-сюда, наводя остроту. Другой, прислонившись к станку одного из орудий Лассана, читал маленькую книгу с неподдельным интересом. Время от времени он поднимал голову, убеждался, что делать пока нечего, и возвращался к чтению. Капитану Палмеру, глядя на север и восток со своего поста, показалось, что он заметил в дюнах какое-то движение, но когда он навел туда подзорную трубу, то увидел лишь песок и траву.
      Обстрел продолжался более получаса. Снаряды, свистя, падали на почерневшие руины, пламя вырывалось из-за обломков, обсыпая искрами сгоревшие жилые помещения, а куски железа несли смерть во все углы гарнизона. Люди дрожали. Они долго-долго глядели на камни в дюйме от их лица, проклинали французов, их офицеров, их удачу, весь этот гнилой мир, который притащил их в этот ад, и, наконец, сквозь взрывы, до них донесся звук трубы, означающий, что масса людей пошла в атаку, и люди в форте, — люди в красном и зеленом, люди с грязными почерневшими лицами, — приготовились к бою.

      Два морских пехотинца из группы Шарпа, дождавшись интервала между залпами, стрелой обежали внутренний двор и собрали неразорвавшиеся снаряды. Их набралось шесть штук. Запалы в двух из них не загорелись при выстрелах из гаубицы, два запала сгорели наполовину, а два просто почему-то не взорвались. Четыре снаряда с пригодными запалами отнесли в башенку над воротами, где лейтенант Фитч нервно облизывал губы и сжимал рукоять пистолета.
      Разнесли хлеб и мясо, но большинство людей не могли проглотить еду. Французская колонна подошла ближе, грохот барабанов стал громче, и хлеб положили рядом с перевернутыми киверами, в которых были сложены патронные заряды.
      В заполненный водой ров попал снаряд, выплеснув воду в амбразуры. Кто-то нервно рассмеялся. Какой-то воробей, осмелевший от зимнего голода, подлетел к оставленному кусочку хлеба, схватил его и быстро ушмыгнул.
      Морской пехотинец Мур в двенадцатый раз проверил свой мушкет и в двенадцатый раз убедился, что он в порядке.
      Звук французских барабанов уже отчетливо был слышен, его заглушал только огонь больших пушек. В паузах между барабанными ритмами был слышен клич сотен глоток — "Vive I’Empereur!"
      — Забавно слышать это впервые, — сказал Фитч.
      — Я слышал это столько раз, что уже и не могу упомнить, — сказал Шарп, — и всякий раз мы били ублюдков. Он взглянул на колонну, огромную массу людей, неумолимо идущих по открытой местности.
      Это была та самая колонна, которая казалось непобедимой, которая внушала ужас половине Европы, но это была колонна из необученных солдат, которые могли испугаться крови и потерпеть поражение. Французские стрелки уже взбирались на гласис и пуля, выпущенная одним из них, прошла дюймах в шести от лица Шарпа. Рявкнула винтовка и француз сполз вниз.
      Шарп разместил всех своих стрелков на южной и восточной стенах. Он подождал пока французы подойдут на двести шагов и набрал воздуху в легкие.
      — Стрелки! Огонь!
      Выпалило более сотни винтовок.
      В первой шеренге французов упало, видимо, не менее дюжины. Через их тела сразу же переступали следующие шеренги.
      Стрелки начали перезаряжать винтовки. Сноровисто забивали в стволы порох, пули, пыжи, прицеливались, стреляли, и снова перезаряжали.
      Когда французам оставалось пройти сотню шагов, Шарп дважды дунул в свисток. Те стрелки, чьи места были на других стенах, побежали на позиции.
      Полевые пушки прекратили огонь.
      Стало необычно тихо. Барабанная дробь и крики не смолкли, но громовые удары двенадцатифунтовок смолкли. Гаубицы все еще стреляли, но с каким-то приглушенным кашляющим звуком. Из коридора ведущего к лазарету доносились крики раненых, какого-то пехотинца стошнило.
      — С этого расстояния цельтесь на два фута выше цели, — Шарп подошел к шеренге морских пехотинцев и его голос зазвучал как у сержанта-инструктора по стрелковой подготовке. Он взглянул на французов. — Целься!
      Красномундирники просунули мушкеты в амбразуры.
      — Огонь!
      — Перезаряжай!
      Француз сполз с гласиса, оставляя за собой кровавую полосу.
      Морской пехотинец, раненый французской пулей, отшатнулся назад и рухнул в полыхающие ветки сосновой баррикады.
      — Огонь!
      Гаубичный снаряд отскочил от стены рядом с Шарпом и, кружась волчком, упал во внутренний двор, где и взорвался.
      — Огонь, — прокричал лейтенант Фитч. Он направил пистолет на французского офицера в пятидесяти ярдах и спустил курок. Пистолет отдачей ушиб ему руку, а клуб дыма закрыл обзор.
      Мушкет одного морского пехотинца дал осечку, он бросил его и подобрал оружие погибшего. Боеприпасы в патронной сумке упавшего на горящую баррикаду морского пехотинца начали взрываться.
      Стрелки, понимая, что их жизнь зависит от скорости перезарядки, больше не утрамбовывали шомполами пули на самое дно ствола, а стучали прикладами о камни и стреляли в проем между краями гласиса. Мушкетные и винтовочные пули попадали во французов, но колонна продолжала идти. Шарп, видевший это слишком часто, снова был поражен тем, сколько же способны выдержать французы. Три морских пехотинца, вооруженные реквизированными у гражданского населения мушкетонами, стреляли в голову колонны.
      Направление атаки теперь было очевидно.
      Впереди колонны французский генерал поставил зеленых новобранцев, пушечное мясо, парней, чья смерть не навредит Империи, и пусть британцы убивают их. Подталкиваемые сержантами и офицерами, выжившие новобранцы попрятались в сухом рву и вдоль стен и просто палили из мушкетов вверх.
      А позади были ветераны. Двадцать или даже больше солдат тащили фашины из перевязанных веток, большие тюфяки с ветками, которые защищали их от пуль, и которые можно было бросить в ров на месте сгоревшего разводного моста. А сзади них шли гренадеры — ударные части.
      Фредриксон зажег фонарь. Лучиной, зажженной от фонаря, он поджег запал одного из неразорвавшихся снарядов. Посмотрел, как шипит запал, подождал, пока он разгорится и пламя подползет к просверленному отверстию в снаряде, и перебросил через стену.
      — Огонь! — лейтенант Фитч, перезарядив пистолет, пустил пулю в фашину.
      Снаряд отскочил от дороги, исчез за передними шеренгами и взорвался.
      В колонне людей возникла огромная брешь, но когда дым рассеялся, брешь уже заполнилась, а французский сержант скидывал погибших людей и рассыпавшиеся фашины в ров.
      — Патрик! К воротам! — Шарп выжидал до последнего в надежде, что плотный огонь со стен заставит их отступить, а теперь подумал, что промедлил с приказом. Он предполагал атаковать своим собственным отрядом, но предпочел руководить огнем со стен, к тому же знал, что Харпер справится с этим не хуже него.
      — Огонь! — крикнул Фредриксон и выпалили два десятка мушкетов. Несколько пуль выбили пыль из дороги, но остальные попали в цель, заставив французов искать убежище в дверном проеме. Проем был заблокирован срубленными соснами, но баррикада была перепахана пушечными ядрами и первые наступающие, бросив свои фашины и взобравшись на них, отыскали среди ветвей опору для ног.
      Кто-то упал с импровизированного моста прямо на замаскированные заостренные сучья. Его вопли заглушила вода, залившая лицо.
      На дороге разорвался еще один снаряд. Воздух был наполнен свистом пуль, бесконечным ревом мушкетов и шорохом шомполов.
      — Давай! — приказал Шарп сержанту Росснеру.
      Сержант, прячась за стенами юго-восточной стороны форта, зачерпнул лопатой извести из бочонка и высыпал за стены.
      — Огонь, — прокричал Фредриксон.
      В грудь лейтенанта Фитча, целившегося из пистолета, попала пуля, на его лице было видно изумление, а кровь полилась ручьем.
      — Я…, - он не смог сказать, что хотел, с каждым его вздохом был слышен ужасный стон.
      — Оставь его! — прокричал Шарп морскому пехотинцу. Сейчас не было времени заниматься ранеными. Надо было сражаться, или они все станут ранеными. — Давай всю бочку, сержант!
      Росснер наклонился, поднял бочонок и перекинул его через стены. Две пули попали в бочонок, но известь, смешавшись с мушкетными дымом, уже поплыла над головами атакующих.
      Несколько человек уже перебрались через ров и ползли в сторону дверного проема.
      — Огонь, — приказал Харпер своей команде и сам нажал на спусковой крючок своего семиствольного ружья.
      Пули прошли сквозь еловые веки и поразили людей за ними.
      — Проткнем ублюдков! — Харпер бросил ружье и снял с плеча винтовку. Он просунул байонет между двумя ветками и провернул лезвие в руке француза.
      Нападающие кашляли, кричали, и терли глаза, когда известь дошла до гренадеров.
      — Огонь! — выкрикнул Шарп, и вниз, в толпу выпалило множество мушкетов.
      Новобранцы выстрелили по форту, но большинство пуль пошло выше. Морской пехотинец, раненый в плечо, продолжал заряжать мушкет, не взирая на боль.
      — Вы может победить их! — Фредриксон метнул третий снаряд, разорвавшийся среди полуслепых людей. — Убивайте ублюдков, убивайте их!
      Люди заряжали мушкеты так быстро, как только могли. Пули постоянно ударяли в массу французов, все еще продвигавшихся вперед, ибо на передние ряды давили задние.
      Шарп сам выстрелил из винтовки.
      — Кричите «ура», мерзавцы! Пусть поймут, что проиграли! Кричите!
      Лейтенант Фитч попытался крикнуть «ура» с полным ртом крови, но тут же умер.
      — Огонь! — прокричал Фредриксон.
      Кусок земли перед воротами был наполнен огнем, дымом и пулями. Люди вопили, лилась кровь, они были ослеплены.
      — Огонь!
      Люди спотыкались, боль в глазах и огонь мешали им, они падали с самодельного моста прямо на скрытые острые палки. По грязноватой воде потекла кровь.
      — Огонь!
      Люди Харпера, очистив пятачок перед дверным проемом, встали на колено, перезаряжая оружие.
      — Огонь, ублюдки, огонь! — Харпер был поглощен битвой, полностью ушел в нее, изливая ненависть к людям, которых он никогда не встречал и с которыми бы с радостью выпил, если бы жизнь сложилась иначе, но эти сейчас люди под его пулями проливали на дорогу кровь. — Огонь!
      Последний снаряд взорвался там, где дорога сужалась между двумя плечами гласиса. Французы позади колонны почувствовали, что передние ряды пятятся в агонии, и тоже споткнулись.
      — Огонь! — винтовки выплюнули пули в новобранцев. Мальчики с ферм, которые еще пять недель назад не видели мушкета, кашляли кровью на песок.
      — Ура! Ура! — иссушенные порохом рты растянулись в улыбке.
      — Продолжайте огонь! Выдавливайте их назад!
      Лица почернели от пороха. Ногти сорваны и кровоточат от разрывания патронных зарядов, оттягивания курков и кремней. На почерневших лицах, растянувшихся в странном оскале, белеют зубы. Дыхание стало отрывистым. Весь мир сжался до нескольких ярдов, люди заряжали и стреляли, стреляли и убивали, заряжали и заряжали, а другие люди вопили, ползали, полуослепшие раненые тянулись вдоль стен.
      Французы попятились назад. Пули постоянно попадали в них. Никто больше не смог бы стрелять из мушкетов быстрее, и никто не предоставлял им такую хорошую цель.
      — Огонь! — Шарп, перезарядив винтовку, снова выстрелил. За дымом нельзя уже было различить отдельного человека, но он знал, что враг там, за дымом и послал пулю в клубы дыма.
      Харпер, не видя противника, прокричал своим людям прекратить огонь. Он оттащил в сторону сосновое дерево, присел и подозвал Тейлора.
      — Боеприпасы.
      Они прошли на край рва, отыскали убитых и начали срезать с них патронные сумки. Они оттащили сумки в форт и вернулись, чтобы снова заблокировать дверной проем. Не было времени, чтобы установить оставшуюся пушку на позицию для стрельбы и Харпер, сожалея об упущенном шансе, подошел проверить, что запал все еще торчит из запального отверстия. Стало уже безопасно, и он начал трудоемкий процесс перезарядки своего семиствольного ружья.
      Какой-то французский офицер пустил свою лошадь в галоп, чтобы увидеть причину провала атаки, и был замечен двумя стрелками с юго-восточной башенки. Оба выстрелили. И человек и лошадь вздрогнули, кровь хлынула на песок, а раненая лошадь с диким ржанием поскакала по кругу, таща за собой мертвое тело.
      — Огонь! — прокричал Фредриксон, и снова множество тяжелых пуль прошло сквозь дым, заставив колонну отшатнуться назад. Барабаны смолкли, лишь один издал звук, затем замолчал и он.
      — Прекратить огонь! Прекратить огонь! — Шарп видел, что враг уходит, бежит, и хоть он и хотел стрелять, пока они в пределах досягаемости, но знал, что надо экономить боеприпасы. — Не стрелять! Не стрелять! — он чувствовал ликование от выигранной битвы, от вида поверженного врага. Пространство перед воротами было заполнено мертвыми и ранеными людьми и перепачкано известью, перемешанной с кровью. — Прекратить огонь!
      В этот момент началась настоящая атака Кальве с северо-западного угла форта Тест-де-Бюш.
      С севера пришли черные тучи. Капитан Палмер видел их, видел серое марево дождя под тучами и рассудил, что этой ночью на форт снова обрушится непогода. Бискайский залив, подумал он, подтвердил свою репутацию, когда штиль внезапно сменился штормом.
      И тут на ворота форта пошла атака.
      Люди на северной стене повернулись посмотреть. Казалось, что земля вокруг вскипела как котел с водой, котел, исторгнувший дым до небес.
      Мушкетный огонь слился в единый продолжительный треск. Его сопровождали крики. Аромат тухлых яиц — запах порохового дыма, стелился над внутренним двором. Палмер видел, как пуля попала в Фитча, видел, как он падал, видел его смерть. Кровь вытекала из его рта, скапливалась на краю и затем капала со стены.
      Палмер видел, как группа Харпера метнулась через внутренний двор, топча бесполезную сгоревшую баррикаду, а за ними последовал огонь.
      Форт утонул в запахе крови и дыма, но для солдат это был привычный запах.
      Палмер, радуясь, что снаряды больше не падают на форт, повернулся к северу. Чайки летали над заливом в четверти мили от берега. Дождь еще был не близко. Под парящими и вопящими чайками двое мужчин с лодок раскидывали сети.
      Казалось, что на шум в форте им было наплевать.
      Море было пусто. Ни паруса на горизонте.
      Палмер думал о жене, оставленной в Грейвсенде, о двух голодных детях, о его надеждах для семьи после окончания войны. Фруктовый сад, думал он, далеко от моря, был бы идеальным местом. Какой-нибудь домик, не большой, но с комнатой, где будут спать дети, еще одна комната для него с Бетти, и помещение, которому несколько книг позволят дать название кабинета. Лошадь, чтобы он мог добраться куда захочет, и возможно его тесть, недовольный, что Бетти вышла замуж за морского пехотинца, одолжит немного денег, чтобы этот морской пехотинец стал садовником.
      — Сэр! — стрелок, стоявший близко к Палмеру, посмотрел на залив.
      — В чем дело?
      — Мне показалось, что я что-то видел.
      Палмер всмотрелся туда, но ничего не разглядел, кроме чаек, дерущихся друг с другом возле рыболовных сеток.
      Он был уверен, что из-за слабого здоровья старший сын не может жить в большом городе. Угольная пыль и зимние туманы Грейвсенда были губительны для его слабых легких. Двое детей Палмера умерли во младенчестве и были похоронены на кладбище для нищих — у офицера морских пехотинцев не было денег, чтобы позволить щедрые похороны, только простое отпевание. Фруктовый сад еще надо вырастить, думал Палмер, яблоневый сад, обрамленный персиковыми деревьями.
      Одобрительные возгласы из ворот заставили его повернуться. Люди на стенах все еще стреляли, но смех дал понять Палмеру, что этот раунд они выиграли. Один Бог знал как. Морские пехотинцы и стрелки заряжали и стреляли, смеясь, и вдруг наступила необычная тишина, все мушкеты прекратили палить, и только ветер шумел над холодным камнем и слышался стон раненых. Вдруг справа от Палмера раздался крик. Он побежал.
      Три сотни французов остались в деревне перед рассветом и на ощупь ушли в темноту. Они описали большой круг на восток, север и потом на запад, и через час после первого луча солнца оказались у северного края форта.
      Сто человек из них были новобранцами, их привели, чтобы они просто выстрелили из мушкетов, когда прикажут.
      Остальные две сотни были лучшими среди солдат Кальве. Ими командовал капитан Брике, чье имя, означавшее «сабля», придавало войскам дополнительную уверенность. Их вел комендант Анри Лассан, который видел в этой атаке свой шанс на реабилитацию.
      Брике хоть и был самым молодым офицером в отряде Кальве, уже имел некоторую репутацию. Это был храбрый, задиристый солдат.
      Его задачей было подойти к форту, когда начнется атака. Под прикрытием шума атаки, и благодаря неожиданности он рассчитывал подойти близко под уязвимые северо-западные стены форта. Лассан обещал, что это можно сделать незаметно под прикрытием песчаных дюн. Так и оказалось.
      Теперь, когда они незамеченными пробрались близко к форту, какой-нибудь сорвиголова пробежит по каменному мосту через дамбу, положит лестницы к ближайшей амбразуре и взберется на стены. За ним, ожидающим смерти, пойдет Брике, ожидающий стать майором еще до заката.
      Новобранцы, ведомые опытными сержантами, во время атаки должны будут смести защитников со стен мушкетным огнем.
      Сорвиголова, достигнув стены, должен удерживать ее, пока остальные ветераны с лестницами не дойдут до полоски песка между фортом и заливом, чтобы приставить их к стенам. Брике, зная, что на обращенных к заливу стенах будет немного защитников, хотел захватить именно эту стену. Каменная рампа, нарисованная Лассаном на его плане, вела в самый центр Тест-де-Бюш.
      Двести человек, говорил Брике, смогут захватить форт. Это займет не более двадцати минут, если удастся скрытно подобраться к первой позиции.
      Но пока что эту позицию охраняли британские часовые, и их следовало отвлечь. По этой причине люди сейчас и умирали перед главными воротами. Приказал это генерал Кальве, поэтому капитан Брике, стремившийся к славе, опасался, что та большая атака все-таки прорвется в крепость раньше, чем сорвиголова дойдет до дамбы. Полковник, который возглавлял большую атаку, тоже стремился преуспеть, и там не было ни одного человека, который бы сомневался в том, что британцы будут позорно сметены, как только фашины уложат на место и ветераны перейдут через ров.
      Солдаты Брике со всей осторожностью проползли между дюнами и водой. Два человека, якобы доставая рыболовные сети из лодчонки, сигналили, когда кто-то появлялся на северо-западном углу форта, но таких сигналов было мало.
      Брике прислушался к суматохе у главных ворот. Не единожды он поднимал голову и смотрел на форт, рискуя быть обнаруженным. Он ждал момента, рывка через дамбу.
      — Подползем так близко, как только сможем, — сказал он.
      Он ногами нащупывал опору в песке, сержант подталкивал его вверх, и вдруг перед ним появился форт, и Брике показалось, что стены никто не охраняет, но капитан не рискнул искать врага, ибо перед ним стояла иная задача. Он увидел каменную дамбу, точно как Лассан ее описал. Он перепрыгнул через низкую деревянную изгородь, затем его башмаки слегка стукнулись о камень, слегка присыпанный песком.
      Где-то рявкнул мушкет, затем еще один, но Брике не обратил внимания. Он перепрыгнул через заржавевшее колесо шлюза и придержался за стену форта.
      — Первая! — он указал налево. — Вторая, — направо.
      Лестницы, аккуратно протащенные к краю залива, потащили дальше. На каждую лестницу было по четыре человека. Двое установили ее на песок и удерживали, а другие двое поднимали вверх, и скоро дерево ударилось о камень. Брике плечом оттеснил в сторону сержанта и первым начал взбираться так быстро, будто за ним гнались черти.
      Наверху возник человек, вздрогнул, но снизу выстрелил мушкет и человек исчез, а лицо Брике забрызгало кровью, которую он сплюнул.
      Он добрался доверху, схватился за зубец стены и перевалился через стену. Он быстро подошел к пушечному станку, осмотрелся, а рядом с ним уже встал сержант.
      Брике с тихим шорохом вытащил из ножен саблю.
      — За мной!
      Люди поднимались по лестнице. Еще больше, ухмыляясь, полезло по новым лестницам и Брике, ведя людей вдоль западной стены знал, что форт теперь его.
      Он добился своего, взобрался на стены, и станет майором еще до заката.
      Капитан Палмер охранял северную стену. Мост из сосновых бревен все еще был на месте, окружая башенку, он схватил доски, напрягся, и спихнул сосновые бревна вниз во внутренний двор. Теперь единственный проход через башенку преграждала бочка с известью.
      — Огонь! — Палмер, втиснувшись в крохотный смотровой отсек с пятью морскими пехотинцами, выстрелил над бочкой в голубые мундиры, внезапно возникшие на орудийных позициях.
      — Вильям! Останься! — Шарпу нужен был надежный человек на стороне ворот. Если французы поймут, что защитники растеряны из-за этой новой угрозы и снова начнут атаку на ворота, понадобится кто-нибудь вроде Фредриксона, чтобы сдержать их.
      — Морские пехотинцы! — он прокричал это как боевой клич. Шарп побежал к западной стене. — Пехотинцы!
      Морские пехотинцы, натренированные в кровавом деле абордажей вражеских кораблей были как раз теми войсками, которые были нужны. Стрелки могли защитить ворота, но морские пехотинцы будут лучше в бою на маленьком пространстве.
      Шарп отшвырнул винтовку и вытащил из ножен тяжелый кавалерийский палаш. Как же, во имя Христа, французишки проникли в форт? Мушкетная пуля ударилась в стену рядом с ним: это выстрелил француз с западной стены. Шарп увидел кучку людей в красных мундирах в дальней башенке, это значило, что северная стена пока держится. Дело Шарпа и морских пехотинцев, бегущих рядом с ним — очистить от французов западную стену.
      Прохода между стенами не было, он сгорел в огне, поэтому Шарпу придется вести людей через башенку. Противник это понимал, их мушкеты будут ждать тех, кто выйдет из узкой двери, но для страха тут не было места. Шарп увидел французского офицера с обнаженной саблей, тот вел своих людей по западной стене и Шарп понял, что надо первым добежать до башенки, и он побежал быстрее, сумка с патронами подпрыгивала на поясе. Майор влетел в дверь, погасив скорость об внутреннюю стену.
      Фредриксон, оставшийся со стрелками, дал залп по взбирающимся по лестницам французам. С такого расстояния винтовочный огонь оказался просто смертоносным.
      Морские пехотинцы добежали до башенки вслед за Шарпом и впрыгивали в дверь. — Давайте!
      Он вышел из башенки и сразу в пяти ярдах от него первый ряд французов с криками и угрозами бросились на него.
      У французов было преимущество в скорости. Они уже бежали, а Шарп только выбрался из тесной башенки. На секунду он почувствовал страх от вида стали, но со свистом взмахнул палашом, встречая атаку французов.
      — В штыки! — крикнул Шарп тем двоим, которые уже выбрались из башенки на стены. Остальные морские пехотинцы толпились за ним, но Шарп знал, что надо освободить для них место. — Убьем их! — он прыгнул вперед, предвосхищая атаку французов. Французский офицер, невысокий человек с диким лицом, сделал выпад саблей. Сбоку от него стояли усатые великаны с байонетами.
      Тяжелый палаш, настоящий тесак мясника, отбил мушкет в сторону. Сабля француза прошла мимо Шарпа и морской пехотинец инстинктивно ухватился за лезвие и закричал когда Брике, вытаскивая саблю, разрезал его пальцы до костей.
      Шарп ударил ближайшего к нему солдата гардой и секанул лезвием офицера. Брике, заметив блеск стали, отшатнулся, но тут его в бок ударил байонет морского пехотинца, а палаш Шарпа чиркнул по шее, оборвав его надежды о славе.
      Удар сапога, направленный Шарпу в пах, пришелся в бедро. Шарп вывернул палаш и двумя руками ткнул им вперед, где оказалось горло еще одного француза.
      Еще один байонет попытался ударить Шарпа, на этот раз с другой стороны.
      Вокруг него люди хрипели, пинались и рубили саблями. Он ощущал запах пота, чувствовал их дыхание, ему нужно было больше места. Громко выпалил мушкет, но было невозможно сказать, кто произвел выстрел, французы или британцы.
      Французы, превосходя горстку британцев количеством, теснили их назад. Шарп, перед которым было не более полуярда, шагнул назад и с воинственным криком рубанул палашом вниз. Кто-то споткнулся, и Шарп ввернул лезвие в бок француза, который со стоном упал.
      — Пехотинцы! — один морской пехотинец уже лежал, хрипя и кашляя кровью, но остальные двое переступили через него и кололи байонетами. За ними встали еще двое. Такому бою могло научить только тяжелое детство, такому не научат сержанты-инструкторы. Люди кусались, царапались и лягались, ощущая дыхание тех, кого они убивали.
      Морское пехотинец переступил через труп капитана Брике и французский байонет ударил его в спину. Сразу же другой морской пехотинец, дико вопя, ткнул своим байонетом француза в лицо. Тела уже лежали, как баррикада, но морские пехотинцы пинками сбросили трупы в тлеющие руины и пошли вперед с мокрыми от крови штыками.
      Шарп отталкивал французов назад лезвием палаша. Он видел глаза врага, и даже, сам того не подозревая, улыбнулся. Он делал выпады, парировал удары, снова колол, и каждое его движение было отточенным. Девятнадцать лет сражений готовили его к этому моменту.
      Рядом с Шарпом грохнул мушкет и майор ощутил сильный удар в грудь. Французский лейтенант, с окровавленным лицом и мундиром, ворвался в первую шеренгу врага и полоснул гибкой тонкой сабелькой прямо в сторону лица Шарпа. Шарп отбил саблю и сам ударил офицера палашом по глазам. — Давай! Давай!
      Они держались. На стенах уже находилась дюжина морских пехотинцев и французы, чью первую атаку отбили, опасались байонетов. Один из французов, видя, что путь закрыт, нырнул в полукруглую башенку, где ранее стояли тридцатишестифунтовые пушки. Остальные бросились вниз по рампе во внутренний двор.
      Фредриксон привел двенадцать стрелков на середину южной стены и инструктировал их, будто они находились в тренировочном лагере в Шорнклиффе. Заряжай, целься, стреляй, заряжай, целься, стреляй и каждый залп попадал во французов, все еще пытающихся взобраться по лестницам на стены.
      Французы на валу, слыша радостные крики товарищей, оказавшихся внизу, расступались перед Шарпом. Раз внутренний двор взят, нет нужды драться с этим диким стрелком, с лицом, закопченным порохом. Его глаза и оскаленные зубы блестели на фоне почерневшей кожи.
      Шарп понимал, что сражение на стене подходит к концу потому, что обе стороны начали опасаться холодной стали. Ему надо было продолжать драться. Он прокричал морским пехотинцам продолжать атаку, переступил через тело лейтенанта, заколол французского сержанта и выдернул лезвие из тела, а морские пехотинцы бросились в брешь, умело втыкая штыки в тела французов.
      С внутреннего двора зазвучали выстрелы. Раздался крик и грохот как из пушки, который сказал Шарпу, что в дело вступил Патрик Харпер.
      Еще один залп дал Фредриксон.
      Стены стали липкими от крови. Один морской пехотинец поскользнулся, и высокий француз добил упавшего одним ударом саперного топора. Это придало французам духу, и они насели на людей Шарпа с новой силой.
      Шарп понял, что форт будет потерян, если не убить этого «лесоруба». Он ткнул в него палашом, палаш вошел между ребер, француз сжал лезвие руками, на пальцах показалась кровь, но он все еще стоял, а другой француз вцепился в лицо Шарпу. Байонет ткнул его в бедро, Шарп упал назад, потеряв палаш, он чувствовал дыхание француза, а его пальцы сжимались на шее Шарпа. Шарп лежал на спине, придавленный двумя врагами. Потом ему удалось встать на одно колено, и вцепиться в лицо человека, душившего его. Француз завопил, когда пальцы Шарпа вдавили его левый глаз.
      Не было никакого военного искусства, не было приказов, только масса людей, старающаяся убить друг друга сталью, ногами, руками и зубами. Сержант морских пехотинцев, выкрикивая малопонятные слова, заколол байонетом одного из французов, навалившихся на Шарпа, и пнул другого в лицо. «Лесоруб», захлебываясь кровью, упал рядом с ними и двое других морских пехотинцев воткнули байонеты в его тело. Кто-то всхлипывал, кто-то кричал.
      Шарп встал, выпустив палаш, и поднял топор с широким лезвием. Он поблагодарил сержанта-пехотинца, но тот не слышал, лишь колол и колол окровавленным байонетом.
      Один француз прыгнул на пушечный станок, в линии французов образовалась брешь, Шарп, дико крича, взмахнул топором и заставил французов отойти на два шага.
      На внутреннем дворе громыхнул взрыв и эхом начал отражаться от стен форта Тест-де-Бюш. Повалил дым.
      Харпер повернул пушку и пальнул во французов, спустившихся со стен зарядом из камней, гвоздей и кусков свинца. Пушка отскочила на пять ярдов назад.
      — Бейте их! — закричал Харпер.
      Стрелки Минвера на северной стене начали стрелять во французов, оставшихся на внутреннем дворе. Несколько стрелков в поисках добычи на мертвых телах спрыгнули со стен, рискую переломать конечности.
      Шарп поднял над головой топор, призывая к атаке, и опустил лезвие на кого-то, высвободил топор с потоком крови и снова пошел вперед.
      Он уловил какое-то движение слева, присел, и человек, спрыгнувший с лестницы, наступил на спину Шарпа и повалился на морских пехотинцев. Один из них врезал французу по шее прикладом мушкета, убив как кролика.
      Шарп повернулся, защищенный амбразурой, и увидел, что французы стреляют с дюн. На лестнице появилась чья-то голова, Шарп опустил на нее топор, услышал крик, затем зацепил лестницу за верхушку и столкнул ее вбок, раздался стук лестницы об землю.
      — Сзади! — услышал он предостерегающий крик, Шарп нагнулся и байонет скользнул по его спине. Он ударил француза рукояткой топора в живот, отступил назад, развернул оружие и яростным ударом воткнул лезвие в ребра француза. Топор застрял.
      Мушкет француза с примкнутым байонетом валялся у его ног. Шарп поднял его и начал орудовать так, как его учили много лет назад. Выпад, провернуть, вытащить, шаг вперед, выпад, повернуть, вытащить.
      Он не помнил, приказывал ли что-нибудь. И если дико кричал — тоже не помнил. Он просто дрался, чтобы очистить стену от врага.
      Опять его настигло странное ощущение, что весь мир вокруг него странным образом замедлился, люди двигались как куклы. Он один двигался быстро.
      Француз с испуганным взглядом сделал выпад, Шарп отбил мушкет в сторону и воткнул свой байонет в живот француза, провернул, чтобы освободить его, и двинулся вперед. Другой француз взводил курок своего ружья и Шарп, не зная, заряжен ли его трофейный мушкет, нажал на спусковой крючок. К его удивлению, мушкет выстрелил и в горле француза образовалась кровавая дыра.
      Выстрел проделал брешь в рядах французах. Опытный французский сержант увидел Шарпа и сделал выпад, но Шарп оказался проворнее, и своим байонетом зацепил руку сержанта, проткнув ее до костей, а морской пехотинец рядом с Шарпом, вонзил байонет в пах сержанта.
      Шарп знал, что форт все еще мог быть потерян. Он знал только одно: эти липкие от крови камни надо защищать насмерть, что морские пехотинцы должны драться как одержимые, французов надо превзойти в ярости и уверенности, чтобы посеять в них ужас и победить их. Ужас является главным оружием в войне. И этот ужас здесь был, под крестом святого-драконоборца на флаге, развевавшемся над этим сражением.
      Долгий протяжный крик раздался позади французов.
      Шарп знал этот крик.
      — Патрик!
      Харпер, очистив внутренний двор от французов, забрался на стену, заполненную ранеными от выстрела пушки. Он со своей командой взбирался на стены с примкнутыми байонетами, и французы, атакованные с трех сторон, начали отступать.
      Французы, прыгая на лестницы видели, что их страх оправдан. Они прокладывали себе путь вниз, крича тем, кто ждал их внизу, что поражение неизбежно. У одной лестницы сломалась перекладина, и шесть человек рухнули на песок.
      Стрелки, посланные Фредриксоном на западную стену, очистили башенку и, наклонившись с амбразур, обстреливали лестницы. Капитан Палмер привел еще морских пехотинцев с северной стены.
      — В атаку! — крикнул Шарп. Это было необязательно, ибо победа была очевидна. Морские пехотинцы отвоевали половину стены и теперь шли дальше и французы, увидев, что победа обернулась поражением, бросились к лестницам или просто прыгали в ров.
      Харпер ткнул винтовкой с примкнутым байонетом, лезвие скользнула по бедру француза, и Харпер, повернув винтовку, врезал французу прикладом по челюсти. Он отпихнул его в сторону, проткнул штыком еще одного противника и увидел, что на стене не осталось врагов. Морские пехотинцы стояли перед амбразурами на коленях и стреляли в новобранцев под стеной. Капитан Палмер с красной от крови саблей стоял возле флагштока, который все еще стоял и на котором развевался флаг из красных рукавов.
      — Боже, спаси Ирландию, — огромная грудь Харпера вздымалась, он сел на орудийный станок. Покрытое кровью лицо повернулось к Шарпу. — Бог мой.
      — Да уж, — Шарп дышал как взмыленная лошадь, взглянул в сторону ворот, но там все было спокойно. Он посмотрел на странный мушкет в своих руках и бросил его. — Боже, — французы бежали прочь на север по дюнам. — Прекратить огонь! Не стрелять!
      Стрелок, поискав среди тел, шагая по крови, принес Шарпу его палаш.
      — Спасибо, — Шарп взял его. Он хотел улыбнуться, но на лице застыла дикая кровавая гримаса.
      Форт удержали. Кровь ручьем стекала со стен.
      Люди Брике бежали.
      Большая атака на ворота также была отбита и атакующие теперь отступали. Если бы атака продлилась на пять минут дольше, всего лишь на пять минут, форт был бы потерян. Шарп знал это. Он вздрогнул при мысли об этом, затем посмотрел на окровавленное зазубренное лезвие своего палаша.
      — Господи Иисусе.
      Потом снова начали падать гаубичные снаряды.

      Человек безостановочно рыдал. Взрывом ему оторвало правую ногу до самого бедра. Он звал маму, но ему было суждено умереть. Другие раненые, дрожа в грязном туннеле, который вел в лазарет, очень хотели бы, чтобы он замолчал. Капрал морских пехотинцев с проткнутым байонетом плечом вслух читал Евангелие. Все мечтали, чтобы он тоже заткнулся.
      Одежда морских пехотинцев, вызвавшихся быть хирургами, насквозь промокла от крови. Они резали, пилили, перевязывали, им помогали легкораненые, удерживая смирно тяжелораненых, которым хирурги безжалостно ампутировали конечности, перевязывали артерии и прижигали плоть огнем, ибо они не знали, как еще остановить потоки крови.
      Раненых французов под огнем гаубичных снарядов отнесли через мост из фашин, брошенных в ров атакующими, и оставили на дороге среди их убитых товарищей. Десять морских пехотинцев под охраной десятка стрелков бродили за воротами и подбирали вражеские боеприпасы. Французский полковник-артиллерист, видя, что раненые французы лежат снаружи форта, хотел прекратить огонь, но Кальве приказал продолжать. Двенадцатифунтовые орудия, стреляя крупной картечью, пытались отогнать сборщиков боеприпасов, но морские пехотинцы ложились среди тел и швыряли трофейные патронные сумки в дверной проем. Только когда они ушли, генерал Кальве приказал орудиям прекратить огонь и французы под белым флагом смогли пойти выносить раненых.
      В самом форте около дюжины пленников согнали вниз в погреб, где уже находился капитан Майерон, двадцать убитых французов оставили на стенах. Один из них, лежа на остатках сгоревшего строения, внезапно взлетел на воздух, когда взорвались его боеприпасы. Запах паленого мяса смешивался с запахом крови и пороха. Те, кто видели это, говорили, что он подлетел как лягушка. Лучше смеяться, чем рыдать.
      — Прощу прощения, сэр, — опять сказал Палмер.
      Шарп затряс головой,
      — Мы отогнали их.
      — Я должен был заметить их, — Палмер был настроен обсуждать свою промашку.
      — Да, вам следовало заметить их, — Шарп отмывал свой палаш в ведре с водой. Стрелки и морские пехотинцы мочились в стволы своего оружия, очищая их от порохового нагара.
      Никто не говорил ни слова. Большинство тех, кто уже почистил оружие, просто сидели возле амбразур и смотрели в небо. На стены принесли ведра с водой, пока выветривался дым из внутреннего двора. Форт был полон руин, крови, пепла, дыма и казалось, что защитники потерпели поражение, а не победили.
      — Если бы они добрались до северной стены, — сказал Шарп Палмеру, — мы бы к этому времени уже сложили оружие. Вы все сделали правильно. — Шарп вложил палаш в ножны. Он не мог припомнить другой такой дикой схватки, даже в Бадахосе такого не было. Там весь ужас заключался в пушках, а не в пехотинцах. — А ваши люди, — продолжил Шарп, — сражались просто великолепно.
      — Спасибо, сэр, — Палмер кивнул на грудь Шарпа, — Должно быть, вам больно.
      Шарп взглянул вниз. На маленьком свистке, прицепленном к нагрудному ремню, была вмятина прямо в центре. Он вспомнил выстрел французского мушкета и понял, что если бы не свисток, то пуля бы пробила сердце. Сейчас эта схватка была уже как в тумане, но позже отдельные моменты придут в ночных кошмарах. То, как француз повалил его на землю, удар пули в грудь, первый страх при взгляде на голубые мундиры, появившиеся на стене; такие моменты всегда страшнее потом, чем сразу. Шарп никогда после битвы не вспоминал победы, только те моменты, когда был на грани поражения.
      Харпер с клочком бумаги в руке взобрался на стену.
      — Семнадцать погибших, сэр. Вместе с лейтенантом Фитчем.
      Шарп сморщился. — Я думал, он выживет.
      — Это трудновато с пулей в животе.
      — Да. Бедняга Фитч. Он так гордился своим пистолетом. Сколько раненых?
      — Как минимум тридцать тяжелых, сэр, — тихо произнес Харпер.
      Гаубичный снаряд упал во внутренний двор, подпрыгнул и взорвался. После такой драки снаряды казались такой мелочью. Если бы у французов были мозги, подумал Шарп, они бы снова пошли в наступление. Но может быть они также опустошены, как и мы.
      С внутреннего двора поднялся стрелок Тейлор и сплюнул табак через стены. Он показал пальцем на пушку Харпера. — Эта отстрелялась.
      — Отстрелялась? — спросил Шарп.
      — Цапфа накрылась. — Из гнезда пушки вылетела левая цапфа и порвала металлическое крепление, которое должно была удерживать пушку на месте. Без сомнения, пожар, устроенный Бэмпфилдом, ослабил крепление и теперь двенадцатифунтовка была бесполезна. Шарп посмотрел на Харпера.
      — Какие будут предложения, Патрик?
      — Могу раздать парням вино, — сказал Харпер.
      — Давай, — Шарп пошел по периметру стен. Мертвых французов, обобрав у них патроны, сбросили на песок возле залива. Если бы кто-нибудь из его людей сохранил силы, Шарп приказал бы похоронить их, но даже собственные мертвые лежали непохороненными. Двое морских пехотинцев все еще с черными от пороха лицами, вяло втянули через амбразуру французскую лестницу и потащили ее вниз к воротам, где она составит часть новой баррикады.
      Шарп быстро проскочил через юго-западную башенку. Французские пушкари, видя, что своих раненых уже унесли, возобновили огонь. Струи пламени вырывались из мельницы и двенадцатифунтовые ядра бились о стены форта, нервируя и без того взвинченных защитников. Шарп отыскал Фредриксона. — Спасибо, Вильям.
      — За то, что я выполняю свой долг? — Пот проступал через порох и стекал по лицу, оставляя на загорелой коже коричневые разводы.
      — Оставляю командование на тебя, — сказал Шарп, пока я схожу проведать раненых.
      — Я бы тоже хотел сделать это, — он указал на бедро Шарпа, куда угодил французский байонет. Там уже застыла корка крови.
      — Просто царапина, — Шарп повысил голос, чтобы каждый человек слышал его. — Молодцы, парни! — двое морских пехотинцев, тащивших мертвое тело, оскалились в улыбке. Этим мертвым телом, узнал Шарп, был Мур, парень из Девона. Пуля попала ему в затылок, и он мгновенно умер.
      Шарп почувствовал ком в горле и слезы на глазах, но не заплакал, а лишь выругался. Муру повезло больше, чем раненым в грязном коридоре, ожидающим хирурга. Шарп пошел, чтобы дать слабое утешение людям, которых ничто не могло утешить, в их будущем не ждало ничего, кроме боли и нищеты.
      Снаряды все падали, воняло кровью, и Шарп со своими людьми ожидал следующего штурма.
 
      Остатки отряда капитана Брике вернулись в деревню. Их лица были покрыты кровью, на них застыла печаль и разочарование. Один раненый, используя мушкет как костыль, рухнул на песок. Барабанщик, выживший при атаке на главные ворота, ему не исполнилось еще и двенадцати, плакал, потому что его отец, сержант, погиб на стене вместе с капитаном Брике. Выжившие рассказывали страшные истории о лезвиях, крови, об искаженных ненавистью лицах, о стрелке с огромным топором, о пушке, размазавшей людей по рампе, о смерти.
      Врач промывал глаза от извести морской водой. Никто не ослеп; рефлекторно люди плотно закрывали глаза и пятились от белого облака, но тот факт, что была использована известь, разъярил генерала Кальве. — Дикари! Варвары! Хуже русских!
      Старшие французские офицеры собрались в амбаре, где генерал Кальве устроил штаб. Они уставились на карту, избегая смотреть в глаза друг другу, и радовались, что генерал Кальве в качестве объекта для своего гнева избрал Пьера Дюко.
      — Объясните мне, — сказал Кальве Дюко, — за что сегодня умерли мои люди?
      Дюко, казалось, совершенно не затронула ярость генерала.
      — Они умерли за победу, в которой нуждается Франция.
      — Победа над кем? — едко спросил Кальве. — Над кучкой брошенных «чертей», воюющих известью? — он агрессивно взглянул на Дюко. — Мы же пришли к выводу, что их планы по высадке разрушены, так почему бы не оставить этого Шарпа гнить за стенами? — Никто в комнате не считал странным, что генерал испрашивает разрешения у майора, поскольку этот майор — Пьер Дюко, наделенный Императором особой властью.
      — Потому, — сказал Дюко, — что если Шарп спасется, то он расскажет о предательстве графа де Макерра.
      — Надо тогда предупредить де Макерра, — сказал Кальве. — Почему люди должны умирать из-за клочка бумаги? — Дюко не ответил, давая понять, что Кальве вступил на запретную территорию. Генерал хлопнул ладонью по карте, изливая ярость от упущенных надежд. — Нам надо идти на юг, сражаться с Веллингтоном, а не валять дурака с этим майором! Я оставлю здесь батальон, запру ублюдка в стенах, и пойду на юг, туда, где мы нужны.
      Пьер Дюко тонко улыбнулся. Генерал рассуждал правильно с военной точки зрения, но Пьеру Дюко нужен был Шарп, и поэтому Дюко использовал свой козырь.
      — Должен ли я, генерал, объяснить Императору, что британский майор с менее чем двумя сотнями людей победил великого Кальве?
      Это были резкие слова. На мгновение Дюко пожалел о сказанном, но генерал Кальве сдался.
      — Надеюсь, вы правы, Дюко. Надеюсь, что «черти» не высаживаются сейчас в Адуре, пока мы тут торчим, — бессильно прорычал он и снова хлопнул по карте. — Ну ладно, так как же нам вытащить этого ублюдка из-за стен? Нужен пролом в стене!
      — Уже есть один, — к всеобщему изумлению, это сказал комендант Лассан, благополучно вернувшийся с проваленной атаки с севера. Он также напомнил генералу Кальве, что за последние восемь лет написал не менее двенадцати писем морскому министру, ответственному за береговую оборону, о том, что главные ворота форта Тест-де-Бюш могут обвалиться в любой момент. Камни сдвинулись так, что вертикальная ось ворот наклонилась на целый дюйм, а в стенах появились трещины. Министр же ничего не предпринял. — Все это может обрушиться, — сказал Лассан.
      Генерал Кальве поверил ему. Он приказал двенадцатифунтовкам сосредоточить огонь на стенах рядом с воротами; артиллерийский огонь обрушит стены в ров и создаст наклон, по которому смогут взобраться нападающие.
      — Здесь начнется наша утренняя атака, — Кальве взял кусок угля и начертил на карте толстую стрелу. Стрела указывала на главные ворота. — Эту атаку возглавлю я, — прогрохотал Кальве, — а вы, — ткнул он пальцем в пехотного полковника, — устроите ложную атаку тут. Он нарисовал стрелу потоньше в направлении северной стены. — Им придется разделиться. Кальве посмотрел на широкую стрелу и представил, как рушится стена, заполняя ров; он увидел своих людей, взбирающихся на баррикаду и вонзающих байонеты в так называемых «элитных» стрелков и морских пехотинцев. — Мы проведем пленников по Бордо и покажем всем, что случается с мерзавцами, воображающими, что они могут победить Францию.
      — Я настаиваю, — сказал Дюко, — чтобы майор Шарп был передан в мои руки.
      — Вы можете забирать ублюдка, — Кальве снова посмотрел на карту и резким движением продолжил большую стрелу, дочертив ее до внутреннего двора. — Скажите людям, что у британцев мало патронов. Скажите им, что сегодня мы убьем половину этих ублюдков, скажите, что внутри форта есть вино и женщины. Скажите, что первым десяти человекам, вошедшим в форт, полагается медаль. — Кальве взглянул на нарисованную стрелу и вспомнил массированный огонь, обрушенный «чертями» на его людей. Он вспомнил вопли солдат, трущих глаза, и полосы крови на дороге.
      Его люди помнят это не менее ясно, и потерпевшие поражение будут нервничать перед новой атакой. Кальве нужно было что-нибудь новое, что изменило бы результат второго штурма, и он резко ткнул в карту на место дюн возле залива. — Если мы поставим сюда пару двенадцатифунтовок, — спросил он артиллерийского полковника, смогут они обстреливать брешь до последнего?
      Артиллерийский полковник сомневался, смогут ли его пушки вообще проделать брешь за несколько часов. Даже огромные осадные орудия, вдвое большего калибра, могут и за несколько недель не суметь расшатать прочные стены, а теперь Кальве еще собирается забрать из его батареи два орудия. — Даже если передвинуть эти орудия, сэр, как защитить расчеты от огня стрелков? — Кальве хотел поставить орудия в двухстах ярдах от стен форта.
      Кальве хмыкнул, признавая справедливость замечания. Раздался выстрел ближайшей гаубицы, амбар задрожал, и с соломенной крыши посыпалась солома. Одна соломинка упала на карту перед Кальве, прямо на залив. — Если бы у меня было судно, — вслух помечтал Кальве, — я бы к вечеру уже выиграл сражение. Но корабля у меня нет, так что пусть ваши пушкари стреляют, невзирая на потери, — воинственно посмотрел он на начальника артиллерии.
      — Но у вас есть корабль, — от камина раздался спокойный голос Дюко.
      Кальве резко повернулся к невысокому майору. — Корабль?
      — Американец, — сказал Дюко, американец и его корабль.
      — Приведите его! — Кальве зачеркнул на карте намеченные артиллерийские позиции и рядом с упавшей соломинкой нарисовал кораблик. — Приведите его, Дюко! И скажите нашему союзнику, что он должен сражаться! Приведите его быстрее.
      Киллик, вызванный из Гужана, наклонился над картой. Он видел, что Кальве хочет обстреливать южную стену. Стоящий на якоре у юго-западного угла форта корабль смог бы обстреливать укрепление до последнего момента схватки, тогда как двенадцатифунтовки с мельницы вынуждены будут прекратить огонь из опасения попасть по собственной атакующей колонне. Орудийный огонь «Фуэллы», направленный под правильным углом к колонне, идущей на пролом, заставит защитников держаться подальше от этой опасной точки. Плавучая батарея, видел Киллик, это гарантия победы. Американец кивнул. — Это можно сделать.
      — На рассвете? — спросил Кальве.
      Киллик достал сигару.
      — Это можно сделать, но я это делать не стану. Я дал обещание не сражаться против британцев. Возникла мертвая тишина, нарушенная очередным выстрелом гаубицы, который сбросил с крыши амбара еще больше пыли и соломы. Киллик пожал плечами. — Я сожалею, джентльмены.
      — Обещание? — презрительно повторил Дюко.
      — Да, обещание, — повторил Киллик. — Майор Шарп сохранил мне жизнь в обмен на такое обещание, — американец улыбнулся, — и такое обещание, как и обещание, данное женщине, следует выполнять.
      Легкомыслие Киллика поразило Дюко.
      — Обещание, данное дикарям можно не выполнять. Вам следовало бы знать об этом.
      — Значит, по этой причине вы не прислали мне медные листья, — Киллик с неприязнью посмотрел на Дюко. — Не учите меня, майор, как надо выполнять обещания.
      Медные листы так и не прислали, но шхуну залатали древесиной и залили смолой. Эту работу сделали быстрее, чем Киллик даже смел надеяться.
      Мачты и реи снова водрузили на место. Паруса подвесили. «Фуэлла», выглядящая мертвой и сожженной, снова была на плаву.
      В то самое утро, когда французы умирали у ворот форта, «Фуэллу» лебедками вытащили из грязи. Она снова стояла на воде. В одно мгновение неуклюжий каркас снова стал легким судном, подрагивающим от волн и ветра. Под бушпритом снова установили носовую фигуру. На борт погрузили мясо, воду, хлеб, вино и овощи. Залатанное днище обследовал плотник, и хотя в корпус проникла вода, плотник заявил, что насосы легко справятся с этой проблемой.
      — Так что, генерал, — сказал Киллик, — «Фуэлла» встанет завтра на якорь в заливе, но не сделает ни выстрела. Я дал обещание.
      Кальве, страстно желая, чтобы «Фуэлла» приняла участие в сражении, улыбнулся. — Майор Шарп лишился чести, капитан Киллик, когда решил использовать известь против моих солдат. Так что вы можете считать себя свободными от любых обещаний, данных ему.
      Киллик, уже выразивший недовольство из-за использования извести, покачал головой. — Полагаю, мне лучше судить, должен ли я выполнять обещания или не должен, генерал.
      — Вы же не военный человек, — Пьер Дюко, невзирая на малый рост, обладал властным голосом, — и по вашему собственному заявлению, мистер Киллик, вступили в переговоры с врагом. Я полагаю, вы не желаете провести много времени, отвечая на вопросы французских властей. — Киллик промолчал. Остальные французские офицеры, даже Кальве, смутились от этой угрозы, но Дюко, почувствовав превосходство над высоким американцем, улыбнулся. — Если мистер Киллик не предоставит обоснований того, зачем он находится на французской земле, я своей властью потребую у него объяснений.
      — Объяснений… — начал Киллик.
      Дюко прервал его.
      — Лучшим объяснением будет стреляющий на рассвете корабль. Вы обещаете мне, мистер Киллик, что вы будете там? Или мне следует начать расследование в отношении вас?
      Американец вспыхнул.
      — Я попал в плен, ты, маленький мерзавец, потому что добровольно вызвался защищать ваш гребаный форт.
      — И вы не потеряли ни единого человека, — с улыбкой сказал Дюко, — и вас выпустили буквально через несколько часов. Я думаю, эти обстоятельства требуют выяснения.
      Киллик взглянул на Кальве, но увидел, что генерал ничего не может противопоставить этому худому майору в очках. Американец пожал плечами.
      — Я не могу быть там на рассвете.
      — В таком случае я прикажу вас арестовать, — сказал Дюко.
      — Я не могу быть там на рассвете, ты, ублюдок, — прорычал Киллик, потому что прилив не позволит. Мне нужно сначала пройти по мелководью двадцать миль. Разве что вы прикажете арестовать Бога, и он сделает преждевременный прилив. — Он с вызовом посмотрел на Дюко, затем опустил взгляд на карту. — Через час после рассвета, не ранее.
      — Значит через час после рассвета, — безжалостно сказал Дюко, — вы встанете на якорь рядом с фортом и начнете обстреливать стены? — Он увидел в глазах Киллика надежду и понял, что это вызвано тем, что, оказавшись на палубе своего корабля, Дюко не сможет иметь над ним власти. — Дайте мне обещание, мистер Киллик, дайте обещание. Дюко достал клочок бумаги и куском угля нарисовал крупные буквы, которые гласили, что Киллик незаконно вступил в сношения с врагом, и в оправдание этого «Фуэлла» будет обстреливать крепость, пока враг не сдастся. Он протянул бумагу Киллику. — Ну?
      Киллик знал, что если он не подпишет эту бумагу, то Дюко его арестует. Лайам Догерти не поплывет без Киллика, и «Фуэлла» останется в заливе как заложник прихоти Дюко. В полной тишине американец взял бумажку и накарябал свое имя.
      — Через час после рассвета.
      Торжествующий Дюко засвидетельствовал подпись.
      — Вам лучше приступить к приготовлениям, мистер Киллик. Если вы нарушите обещание, я в свою очередь обещаю вам, что во всей Америке люди узнают, что Киллик бросил союзников и трусливо сбежал от драки. Неприятно, когда твое имя запомнят как имя предателя. Первым был Бенедикт Арнольд, а за ним Корнелиус Киллик. — Пару секунд он смотрел Киллику в глаза, затем американец смиренно кивнул.
      Выйдя из амбара, Киллик с чувством выругался. Пушки продолжали стрелять, а на землю упали первые тяжелые капли ливня, надвигающегося с севера. Американец знал, что этот ливень продлится всю ночь и после него будет труднее стрелять из мушкетов и винтовок. У французов теперь есть преимущество, зачем им нужен еще и корабль?
      — Что вы намерены делать? — спросил его Лассан.
      — Бог знает. — Киллик швырнул окурок сигары в грязь, и его тут же подхватил часовой. Американец взглянул на форт, из которого поднимался дым с каждым разрывом снаряда. — Что хуже, Анри: предать врага или предать союзника?
      Анри Лассан пожал плечами. Он ненавидел Дюко за то, что тот сделал.
      — Я не знаю.
      — Я подумываю, чтобы стрелять с перелетом, — сказал Киллик, — и надеюсь, майор Шарп простит меня. Он помолчал немного, думая о том, что сейчас творится в форте, в который неумолимо падали снаряды. — Ублюдок мой враг, Анри, но он все же мне нравится.
      — Боюсь, что если дело пойдет так, как сейчас, — сказал Лассан, — то завтра в это же время майор Шарп будет мертв.
      — То есть неважно, как я поступлю? Американец снова посмотрел на крепость. — Вы верите в молитву, друг мой? Может, помолитесь за мою душу?
      — Я уже молюсь за нее, — ответил Лассан.
      — Ибо я сегодня торговал честью, — тихо произнес Киллик. — До свиданья, друг мой! До рассвета.
      Так у французов появились два помощника: дождь и американец, и их победа стала делом решенным.
 
      За час до полуночи первые камни из стен возле ворот начали падать в ров. Каждый выстрел крошил камни и все сильнее повреждал тротуар над воротами. Фредриксон с затененным фонарем взобрался на стену перед воротами, чтобы обследовать разрушения. Вернулся он весьма озабоченным. — Скоро рухнет. Дерьмовая работа.
      — Дерьмовая? — спросил Шарп.
      — Камни уложены неправильно. Фредриксон переждал выстрел очередного ядра и продолжил, — камни вырублены в каменоломне по вертикали, и уложены горизонтально. Из-за этого внутрь проникает вода и раствор портится. Эти ворота — образец безобразного строительства. Строителям должно быть за него стыдно.
      Однако если французы и не умели строить, стрелять они умели. Даже под завесой дождя французские пушкари точно укладывали ядра в цель, и Шарп предполагал, что они поставили затемненные фонари между пушками и фортом, и целились с их помощью. Время от времени французы запускали освещение: железная, обмотанная тряпьем банка, заполненная селитрой, порохом, серой, смолой и льняным маслом. Банки вспыхивали, шипя под дождем, и давали пушкарям увидеть нанесенные ими повреждения. Повреждения были достаточно большими, и Шарпу пришлось убрать часовых подальше от стен рядом с воротами.
      Дождь повлек за собой еще больший ущерб, нежели даже артиллерия. В полночь, когда Шарп обходил стены, его отыскал сержант морских пехотинцев. — Капитан Фредриксон просит вас подойти, сэр.
      Фредриксон находился во втором разрушенном артиллерийском погребе, который менее всего пострадал от взрывов, устроенных Бэмпфилдом. Лампа отбрасывала мерцающий свет на почерневшую стену и на жалкий запас пороха и патронных картриджей, составляющих последний резерв боеприпасов. — Я сожалею, сэр, — сказал Фредриксон.
      Шарп выругался. Через гранитные блоки потолка просочилась вода, и теперь порох в бочках превратился в мокрую кашу, а патронные картриджи представляли собой размокшую смесь бумаги, свинца и пороха. Трофейные французские патроны тоже намокли. Шарп снова выругался, громко и грубо, но бесполезно.
      Фредриксон указал на потолок над бочками. Должно быть, взрыв расшатал камни.
      — Когда мы пришли, все было сухо, — сказал Шарп, — я проверил.
      — Вода просачивается постепенно, — сказал Фредриксон.
      Шестеро морских пехотинцев перенесли порох в проходы, где готовили пищу. Порох рассыпали в надежде, что хоть сколько-то к утру подсохнет, но Шарп знал, что обороне форта настал конец.
      Это была его ошибка. Надо было накрыть порох брезентом, но он об этом и не подумал. Было столько всего, что он должен был сделать. Надо было предвидеть, что у противника имеются гаубицы, надо было предупредить Палмера о возможности атаки с севера, надо было послать больше людей на ночную вылазку, надо было поднять починенные Харпером пушки на стены, где они были бы в безопасности от обстрела, надо было приготовить воды, чтобы тушить пожары.
      Шарп сел и на него нахлынула волна отчаяния.
      — Мы ведь потратили более половины боеприпасов?
      — Много больше половины, — Фредриксон выглядел таким же несчастным. Он сел напротив и лампа отбросила две тени на высокий потолок погреба. — Можно перенести сюда раненых, здесь им будет удобнее.
      — Да, можно, — однако никто не пошевелился, — осталось ведь сколько-то французских боеприпасов в сумках?
      — Всего лишь пятьдесят патронов в каждом.
      Шарп поднял с пола обломок камня и нарисовал ворота.
      — Вопрос в том, не будет ли атака на ворота обманным маневром, а на самом деле они ударят с другой стороны, — медленно произнес он.
      — Они пойдут со стороны ворот.
      — Я тоже так думаю, — Шарп нацарапал над воротами метки. — Тут мы разместим всех до единого. Охранять другие стены будет только Минвер с горсткой солдат.
      Шарп цеплялся за призрачную надежду, что появится британской судно и натянет нос французам, увидев их самодельный флаг. Бриг, вставший на якоре в заливе, смог бы обрушить на колонну нападающих лавину огня. Но в такую погоду, в порывистый ветер и ливень, от которого на внутреннем дворе вода поднялась уже на четыре дюйма, никакого брига не будет. — Твой человек уже, наверное, добрался до наших, — он хватался за соломинку и прекрасно это осознавал.
      — Если он еще жив, — угрюмо проронил Фредриксон. — И если ему поверили. И если вся армия встанет перед флотом на колени и флот рискнет послать хоть маленький кораблик.
      — Ублюдочная сволочь Бэмпфилд, — прорычал Шарп, — надеюсь, у него сифилис.
      — Аминь.
      В ворота попало двенадцатифунтовое ядро, и через мгновение раздался грохот рушащихся камней. Офицеры посмотрели друг на друга, представляя, как стена обрушилась в ров, подняв клубы пыли, быстро прибитые дождем.
      — Ну вот, у них появилась брешь, — произнес Фредриксон безразличным голосом, в котором, однако, угадывалось беспокойство.
      Шарп не ответил. Если они выдержат еще одну атаку, всего лишь одну, они выиграют время. Время, чтобы к ним пришло судно. Может быть, если Кальве снова потерпит поражение, он оставит их в покое, поставив полбатальона для наблюдения. Грохот падающих камней заглушил дождь.
      — Неделю назад, — сказал Шарп, — все надеялись, что Бордо восстанет. Мы должны были стать героями, Вильям, завершив войну.
      — Кто-то солгал, — сказал Фредриксон.
      — Все солгали. Веллингтон позволил тем ублюдкам поверить в высадку, чтобы обмануть французов. Граф де Макерр все время был предателем, — Шарп пожал плечами. — Граф де ублюдок Макерр. Они зовут его Макеро. Хорошее имя для него. Хренов сутенер.
      Фредриксон улыбнулся.
      — Но на самом деле, это все Дюко, — сказал Шарп. Хоган в бреду назвал имена Дюко и Макерра, и это они загнали Шарпа и его людей в такое положение.
      — Дюко?
      — Просто один ублюдок, которого я когда-нибудь убью, — сказал Шарп твердым голосом, затем сморщился, ибо вспомнил, что если эта осада действительно работа Дюко, то французы близки к победе. — Завтра предстоит кровавая работенка, Вильям.
      — Да уж.
      — Люди станут сражаться?
      Фредриксон задумался. Харпер громовым голосом отдавал приказы людям во внутреннем дворе, сбежавшимся поглядеть на обрушившуюся стену.
      — Стрелки будут, — сказал Фредриксон. — Большинство их немцы, они никогда не сдаются. Испанцы ненавидят лягушатников и просто хотят убить их побольше, а морские пехотинцы будет драться, чтобы показать, что они не хуже стрелков.
      Шарп изобразил подобие улыбки, больше напоминавшую гримасу.
      — Мы можем выдержать одну атаку, Вильям. Но что дальше?
      — Да, — Фредриксон прекрасно знал, как обстоят дела.
      Шарп знал, что после первой атаки он должен будет задуматься о немыслимом. О капитуляции. Гордость требовала, чтобы они защитили брешь как минимум один раз, но после такой обороны разъярившиеся французы могут и не принять капитуляцию. Французы начнут гоняться по коридорам форта, чтобы отомстить за все. Это будет жуткая резня, но гордость есть гордость, и они обязаны драться. Шарп попытался представить, как поступил бы на его месте Веллингтон, вспоминал все осады, в которых ему довелось участвовать, чтобы понять, что еще можно предпринять. Он старался изобрести какой-нибудь неожиданный ход, чтобы сорвать планы противника, но ничего не получалось.
      — Держу пари, что генерал сказал этим беднягам, что у нас тут куча женщин, — рассмеялся Шарп.
      Фредриксон ухмыльнулся.
      — Даст им полпинты вина, скажет, что они могут изнасиловать в форте любую женщину, и укажет на брешь. Это всегда срабатывает. Вы бы видели нас в Сан-Себастьяне.
      — Это я пропустил, — Когда британцы взяли Сан-Себастьян, Шарп был в Англии.
      Фредриксон улыбнулся.
      — Было здорово.
      Во внутреннем дворе разорвался очередной гаубичный снаряд.
      — Вы не думаете, что у сволочей скоро кончатся заряды? — спросил Шарп. Было необычно приятно сидеть здесь вдвоем, зная, что ничего более нельзя сделать, чтобы изменить то, что случится на рассвете. Двенадцатифунтовки продолжали стрелять, хотя брешь уже была сделана, теперь они стреляли по груде камней, препятствуя возможным попыткам защитников сделать груду более крутой и труднодоступной.
      — Если нас возьмут в плен, — сказал Фредриксон, — то по пути в Верден скорее всего мы проедем Париж. Я бы хотел увидеть Париж.
      Это напомнило Шарпу о Джейн, которая также после войны мечтала побывать во французской столице. Он подумал, что она уже мертва и ее тело быстро закопали. Черт бы побрал Корнелиуса Киллика, лишившего его последней надежды.
      Неожиданно Фредриксон напел песню на немецком.
      — Ein schifflein sah ich fahren.
      Шарп узнал мотив песни, популярной у немцев, сражающихся в армии Веллингтона.
      — Что это значит?
      Фредриксон уныло улыбнулся.
      — "Я вижу корабль на волнах". Молитесь чтобы утром пришел корабль, сэр. Подумайте, как он сравняет с землей лягушачий лагерь.
      Шарп покачал головой.
      — Не думаю, что Бог прислушивается к солдатам.
      — Он нас любит, — сказал Фредриксон. — Мы ведь глупцы от Бога, последние честные люди, козлы отпущения.
      Шарп улыбнулся. Утром он даст генералу Кальве такой бой, что он долго будет помнить, даже когда здесь все будет кончено. Затем вдруг он посмотрел на своего друга. — " Ein Schiff"? — спросил Шарп, — скажи еще раз, что это значит?
      — "Ein schifflein sah ich fahren" — медленно произнес Фредриксон. — Я вижу корабль на волнах.
      — Черт возьми! — От его унылого состояния не осталось и следа. В нем зародилась идея, подобно взрыву. — Вот я-то точно глупец! Корабль есть!
      Шарп вскочил на ноги и приказал, чтобы принесли веревку.
      — Вам придется остаться здесь, Вильям. Готовьтесь к атаке на ворота, понимаете меня?
      — Что вы собираетесь делать?
      — Я ухожу из форта. Вернусь к рассвету.
      — Уходите из форта? Куда?
      Но Шарп уже ушел на стены. Принесли веревку, он спустился вниз, где еще лежали трупы французов и теперь ему предстояло заключить сделку с дьяволом, чтобы спасти глупцов от Бога.

      Утром сильный дождь превратился в ливень. Он с силой бился о стены и с них в уже подтопленный внутренний двор стекали бурлящие ручьи. Казалось, что дождь не может лить так сильно, но он лил. Дождь барабанил по киверам людей, заливал коридоры в стенах, а его шум практически заглушил выстрелы двенадцатифунтовок. Этот дождь был просто как предвестник большого наводнения. Настоящий потоп.
      Ливень залил костры французов и затопил амбары и сараи, в которых люди Кальве пытались заснуть. Дождь превратил порох на полках мушкетах в грязь. Темп пушечной стрельбы сильно снизился, ибо теперь приходилось защищать картузы с порохом от дождя и закрывать запальные отверстия, открывая их лишь на секунду, чтобы поднести запальный шнур. Канониры проклинали англичан, которые сожгли крышу мельницы во время вылазки, а их командир, полковник, ругался на британцев потому, что теперь не могли стрелять его гаубицы из-за того, что в их почти вертикально задранные стволы постоянно затапливала вода.
      — Принесите мне бекона на завтрак, — произнес Кальве с радостным предвкушением.
      Повар жарил генералу бекон. Его запах мучил бедолаг, скучившихся под протекающими крышами и проклинающих дождь, грязь, британцев и всю эту войну.
      Кавалерия, посланная сначала на юг, чтобы преградить возможный отход Шарпа, была на рассвете отослана на север. Кавалерийский сержант, спрыгнув с лошади в грязь и подняв тучу брызг, доложил, что из-за слабого ветра "Фуэллу"буксируют в залив Аркашон две шлюпки.
      — Проклятый ветер, — сказал Кальве, — проклятый дождь. Он прошел по грязи через дворик и посмотрел на север. Шхуна, подняв серые, мокрые паруса, едва виднелась вдали. — Мы не можем начать атаку, — рявкнул Кальве, — пока не подплывет эта хреновина.
      — Возможно, — осторожно предположил Фавье, — пушки Киллика не могут стрелять в такой ливень?
      — Не будьте дураком. Если кто и может стрелять из пушек в дождь, так это моряки, не так ли? Кальве вытащил подзорную трубу, протер линзы и направил ее на крепость. Ворота превратились в мокрую груду мусора и камней, это был путь к победе. Он вернулся к своему бекону, уверенный, что утренний штурм не отнимет у него много времени. Ружья британцев бесполезны при таком ливне, а об использовании извести нечего и говорить.
      Кальве взглянул на своего ординарца, точившего его саблю. — Лучше затачивайте острие!
      — Да, сэр.
      — Сегодня придется не резать, — Кальве знал, что мокрые мундиры гораздо труднее режутся, чем сухие. — Сегодня придется колоть. Втыкать и вынимать, Фавье, втыкать и вынимать! — Кальве, пришедший от завтрака в хорошее расположение духа, посмотрел на Дюко, появившегося в двери. — Вы выглядите промокшим, Дюко, а я съел ваш бекон.
      Дюко было наплевать на подколки генерала. Сегодня он захватит в плен Ричарда Шарпа и среди всех бедствий, постигших Францию, для Пьера Дюко это будет таким удовольствием.
      — Поднимается ветер.
      — Отлично.
      — Шхуна скоро встанет на якорь.
      — Боже, благослови союзников, — сказал Кальве, — понадобилось двадцать лет, чтобы они вступили в войну, но лучше поздно, чем никогда. Он вышел на улицу, посмотрел на "Фуэллу", которая действительно была уже близко, благодаря окрепшему ветру. Всплеск воды возвестил о том, что шхуна бросила якорь. — Полагаю, что мы, наконец, готовы, — сказал Кальве, увидев, что пушечные порты шхуны открыты. — Он приказал подвести его лошадь и, уже из седла смотрел, как его мокрые, потерявшие боевой дух войска строятся в шеренги. — Дадим нашим любезным союзникам двадцать минут, чтобы пристреляться и начинаем атаку, — сказал Кальве.
      Дюко посмотрел на "Фуэллу".
      — Если Киллик вообще откроет огонь, — сказал он. Шхуна мирно покачивалась на волнах залива. Ее паруса были убраны, и на судне не было видно никакого движения, — Он не собирается стрелять, — в ярости сказал Дюко.
      — Дайте ему время, — Кальве тоже глядел на судно и представлял, как на палубах бурлит дождевая вода.
      — Он нарушил слово, — кисло сказал Дюко, затем, совершенно неожиданно, шхуна дала залп по форту Тест-де-Бюш.
      Американец открыл огонь.
      Картечь просвистела над головой Шарпа. Несколько пуль пробили флаг Святого Георга, но остальные прошли высоко над крепостью. Шарп сел под флагом, облокотившись спиной об стену. От усталости у него болели все кости. Он вернулся в форт за полчаса до рассвета, чудом разминувшись с французской кавалерией и теперь, после очередной бессонной ночи, ему предстояла атака французов.
      — Лягушатники уже вышли? — прокричал он Фредриксону, стоявшему неподалеку от бреши.
      — Нет, сэр.
      Раненые, с промокшими от дождя бинтами, лежали на западной стене. Морские пехотинцы, при тусклом свете их лица казались бледными, пригнулись, когда шхуна дала залп вторым бортом. Шарп, низко пригнувшись, кивнул Харперу. — Давай.
      Огромный ирландец байонетом перерезал веревку, удерживающую флагшток. Он пилил, проклиная грубые волокна, но они поддавались один за другим и, после третьего залпа Киллика, флагшток упал. Знамя Святого Георга было спущено.
      — Прекратить огонь, — Шарп услышал голос Киллика, — Разрядить пушки.
      Шарп встал. Американский капитан, одетый в голубой мундир, уже спускался в шлюпку. Команда шхуны, скалясь возле орудий, смотрела на форт.
      Который Ричард Шарп только что сдал американцам.
      Генерал Кальве также смотрел на форт. Дым от пушечных залпов "Фуэллы"стелился над водой, затрудняя обзор, но Кальве видел, что британцы спустили флаг.
      — Мне продолжать стрелять, сэр? — артиллерийский полковник в промокшем мундире подошел по лужам к лошади генерала, разбрасывая грязь во все стороны.
      — Они не подняли белый флаг, — сказал Пьер Дюко, — так что стреляйте.
      — Подождите! — Кальве раскрыл подзорную трубу. Он видел фигурки на стенах, но не мог сказать, что они означают. — Полковник Фавье!
      — Сэр?
      — Отправляйся к ним с белым флагом, — приказал Кальве, — и выясни, что эти ублюдки задумали. — Нет, подожди! Кальве что-то увидел. Люди подошли к южной стене, обращенной к французам и развернули на побитой ядрами стене большой кусок какой-то ткани. Ткань означала, что форт Тест-де-Бюш больше не удерживается британцами, они сдались Соединенным Штатам Америки. — Черт побери!
      Кальве смотрел на звездно-полосатый флаг.
      — Вот проклятье, черт бы их всех подрал.
      Корнелиус Киллик стоял рядом с Шарпом на южной стене и смотрел на огромную французскую колонну, стоящую рядом с деревней. — Если они решат сражаться, майор, я не стану стрелять по ним.
      — Да уж, для вас это будет непросто, — Шарп достал подзорную трубу и смотрел на французов пока дождь не залил линзы. Затем он закрыл трубу. — Разрешите мне, капитан Киллик, отправить раненых на борт?
      — Разрешаю, — торжественно ответил Киллик.
      — Спасибо, — улыбнулся Шарп, затем повернулся к западной стене. — Капитан Палмер! Начинайте эвакуацию! В первую очередь раненых и военное имущество. Все вещи маленького гарнизона были сложены рядом с ранеными, Шарп решил ничего не оставлять французам.
      Люди Шарпа немного расслабились, чувствуя, что их испытания подходят к концу. Все знали, что ночью майор Шарп куда-то ходил и распространились слухи, что он разговаривал с американцами, и они согласились увезти их отсюда. Американский флаг, отчетливо видневшийся на внешней стене форта, подтверждал эти слухи. — А все благодаря тому, что мы не повесили их, — высказал мнение сержант морских пехотинцев. — Мы спасли их задницы, а теперь они спасут наши.
      Стрелок Эрнандес, глядя на французскую колонну, размышлял вслух, поедет ли он теперь в Америку, и, есть ли там французы, которых можно будет убивать. Вильям Фредриксон заверил его, что в Америку они не собираются. Фредриксон вдруг увидел, как трое всадников пришпорили своих лошадей и направились к форту. Он прокричал Шарпу, — Сэр, лягушатники приближаются!
      Шарп не хотел, чтобы три вражеских офицера подошли слишком близко, поэтому он спрыгнул с разрушенной стены, подбежал к бреши и перелез через груду камней на дорогу. Фредриксон и Киллик последовали за ним более медленно.
      Шарп ждал их в узком проходе между двумя сторонами гласиса. Дорога была утыкана мушкетными пулями, уже наполовину погрузившимся в грязь. Когда всадники приблизились, он поприветствовал их поднятой рукой.
      Фавье ехал впереди. Позади него ехал генерал с расстегнутым плащом, на груди виднелся галун, а после генерала — Дюко. Киллик предупредил Шарпа о том, что он может встретить своего старого врага, посмотрел на него с отвращением, но не сказал ему ни слова. Он говорил только с Фавье. — Доброе утро, полковник.
      — Что это значит? — указал он на американский флаг.
      — Это значит, — громко, чтобы услышал Дюко, сказал Шарп, — что мы сдаемся вооруженным силам Соединенных Штатов и вверяем себя милости Президента и Конгресса. Эту формулу ему продиктовал Киллик вчера ночью, и Шарп отметил ярость, блеснувшую в глазах Дюко.
      Повисла тишина. Фредриксон и Киллик подошли к Шарпу, затем генерал потребовал перевести сказанное, и Фавье начал говорить по-французски. Дождь стекал с уздечек лошадей и ножен.
      Фавье снова повернулся к Шарпу.
      — Как союзники Америки мы позаботимся о пленниках капитана Киллика. Он снял шляпу и повернулся к Киллику, — Поздравляю вас, капитан!
      — Спасибо, — ответил Киллик, — а что до моих пленников, то я беру их на борт.
      Снова возникла пауза, пока Фавье переводил генералу, и когда Фавье повернулся к Шарпу, его лицо пылало от ярости. — Это французская земля. Если британские войска капитулируют на этой земле, они становятся пленниками правительства Франции.
      Шарп вдавил сапог в мокрый песок.
      — Это британская земля, Фавье, ее захватили мои люди, удерживали мои люди против всех ваших попыток ее отбить, и теперь мои люди сдали ее Соединенным Штатам. Разумеется, вы вольны вести переговоры с Америкой о возврате этой земли обратно правительству Франции.
      — Полагаю, что Соединенные Штаты согласятся вернуть ее, — улыбнулся Киллик.
      С бреши скатилось несколько камней и шестеро переговорщиков, привлеченные шумом, увидели фигуру Патрика Харпера, с непокрытой головой стоящего на вершине бреши. На его правом плече лежал огромный инженерный топор французов, которым Шарп орудовал днем ранее. Фавье посмотрел на Киллика. — Кажется, вы забыли разоружить пленников, мистер Киллик?
      — Капитан Киллик, — поправил тот Фавье. — Понимаете ли, полковник, майор Шарп дал слово, что он и его люди не поднимут оружие против Соединенных Штатов. Поэтому я не счел нужным разоружать их.
      — А против Франции? — произнес до этого молчащий Дюко.
      — Ведь правильнее, капитан Киллик, требовать от пленника не поднимать оружие также и против союзников. Или вы забыли, что ваша страна и моя связаны союзническим договором?
      Киллик пожал плечами.
      — Меня так переполнила радость от победы, майор, что я забыл об этом пункте.
      — Ну так вспомните теперь.
      Киллик посмотрел на Шарпа и при движении головы вода полилась с его шляпы. — Ну, майор.
      — Условия капитуляции не могут быть изменены, — сказал Шарп.
      Кальве снова потребовал перевода. Фавье и Дюко, перебивая другу друга от злости, начали объяснять генералу все вероломство этой капитуляции.
      — Да они все англосаксы, — грустно сказал Дюко.
      На заданный генералом Кальве вопрос, по-французски ответил Киллик. Фредриксон улыбнулся. — Он спросил, — сказал он Шарпу, — увезет ли нас Киллик в Америку. Киллик сказал, что " Фуэлла" туда и идет.
      — И вне всякого сомнения, — Дюко подвел свою лошадь поближе к Шарпу, — вы освободили Киллика от его собственного слова не воевать против британцев?
      — Да, — сказал Шарп, — я так и сделал. Это был пакт, заключенный ночью под проливным дождем. Шарп пообещал, что ни он, ни его люди не будут сражаться против Соединенных Штатов, и освободил Киллика от его обещания. Такова была цена спасения Шарпа и его людей.
      Дюко насмешливо посмотрел на Шарпа.
      — И вы полагаете, что можно верить обещаниям капитана-капера?
      — Я сдержал данное вам слово, — сказал Киллик, — и обстреливал форт пока враг не сдастся.
      — Вы вообще не имеете права давать такие обещания! — процедил Дюко, — вы не военный человек, мистер Киллик, вы пират.
      Киллик открыл было рот, но Дюко уже повернул лошадь и отъехал назад. Он что-то сказал генералу, резко жестикулируя рукой, подчеркивая свои слова.
      — Не думаю, что это все, — мягко сказал Фредриксон.
      — Хорошо бы, — сказал Шарп. Шлюпки все еще возили на «Фуэллу» раненых, морские пехотинцы ждали своей очереди. Чем дольше французы спорят, тем больше людей спасутся.
      Фавье грустно посмотрел на Шарпа.
      — Это ведь нечестно, майор.
      — Не более нечестно, полковник, чем ваша попытка заставить меня идти на Бордо, выдавая себя за мэра.
      Фавье пожал плечами.
      — Это была военная хитрость, законный маневр.
      — Также законно сдаваться тому, кому хочешь.
      — Чтобы снова сражаться? — улыбнулся Фавье. — Это бесчестная уловка, майор, бесчестная.
      Генерал Кальве чувствовал себя обманутым. В сражении погибли его люди, и эта дешевая капитуляция не лишит его победы. Он посмотрел на Шарпа и задал вопрос.
      — Он спрашивает, — сказал Фредриксон, — правда ли то, что вы были рядовым.
      — Да, — сказал Шарп.
      Кальве улыбнулся и снова что-то сказал. Он говорит, в таком случае будет жаль вас убивать, — перевел Фредриксон.
      Шарп пожал плечами, а Кальве резко и отрывисто заговорил по-французски, Фавье начал переводить Шарпу.
      — Генерал хочет, чтобы вы знали, майор Шарп, что мы не признаем ваши договоренности. У вас есть минута, чтобы сдаться нам. — Фавье взглянул на Киллика. — А вам я рекомендую убрать свое судно подальше от форта. Если вы не подчинитесь, мистер Киллик, то будьте уверены, что ваше правительство будет проинформировано о случившеся. Желаю вам приятного дня. Он подъехал к Дюко и Кальве и они все вместе поскакали обратно.
      — Твою мать! — сказал Киллик. — Неужели они собираются сражаться?
      — Да, ответил Шарп, — это они и собираются делать.
      Морские пехотинцы уже карабкались на борт «Фуэллы», и в крепости остались лишь стрелки. Скоро все случится, чертовски скоро.
      — Заберите ваш флаг, капитан, — сказал Киллик Шарпу.
      Американец наблюдал, как формируется французская колонна.
      — Там же сотни ублюдков.
      — Всего лишь две тысячи, — Шарп стачивал об камень заусенец на лезвии палаша.
      — Я бы мог… — инстинктивно начал Киллик.
      — Нет, вы не можете, — прервал его Шарп. Это наша битва. И если мы не справимся, отплывайте без нас. Лейтенант Минвер!
      — Сэр?
      — Следующими идут ваши люди! Отведите их к воде. Полковой сержант-майор!
      Харпер был внутри форта.
      — Сэр?
      — Заблокируй проход.
      Харпер с группой людей стоял рядом с cheval-de-frise , которую сделали из обуглившейся балки, в которую вбили полсотни трофейных байонетов. Эту баррикаду, с торчащими во все стороны лезвиями, Харпер с шестью стрелками с усилием подтаскивали к подножию бреши. Они уже почти сделали это, как первые ядра двенадцатифунтовок снова ударили в брешь. Кусок камня пролетел над головой Харпера, но он поднял свой конец бруса, проревев стрелкам, чтобы те толкали сильнее, и огромный шипастый вал водрузили на место.
      Шарп уже был на западной стене. Люди Минвера спускались по лестницам на песок, а шлюпки Киллика уже отваливали от "Фуэллы". Шарп прикинул, что погрузка роты Минвера займет около десяти минут, и нужно еще пять, чтобы шлюпки вернулись за остатками защитников форта. Приливное течение в заливе было слишком сильным, чтобы отправиться к шхуне вплавь, так что придется драться, пока лодки не заберут всех. Киллик, сняв американский флаг, подошел к Шарпу и посмотрел на французов. — Хотите, чтобы я пожелал вам удачи, майор?
      — Нет.
      Киллик, казалось, разрывался между желанием остаться и быть свидетелем редкого сражения и необходимостью поторопить лодки.
      — У меня в каюте имеется бутылочка бренди, майор.
      — Мы позаботимся о ней, — Шарп не умел выражать эмоции, и только неуклюже поблагодарил американца за то, что тот выполняет обещание.
      Киллик пожал плечами.
      — Почему вы благодарите меня? Черт, ведь я теперь снова могу воевать с вами!
      — А ваше правительство? Если вы поможете мне, у вас могут возникнуть проблемы.
      — Пока я добываю денежки, — сказал Киллик, — американское правительство ничего мне не сделает. Раздался звук французских барабанов, но внезапно утих. Американец взглянул на колонну. — Их две тысячи, а вас всего пятьдесят?
      — Примерно так.
      Киллик рассмеялся, и его голосе прозвучала теплота.
      — Черт возьми, майор! Я доволен, что не нахожусь в рядах тех несчастных ублюдков. Бренди ждет, так что поторопитесь, — он кивнул Шарпу, прощаясь, и зашагал к лодкам.
      Шарп подошел к краю сломанной стены над брешью, где расположилась половина людей Фредриксона. Вторая половина, с самим Фредриксоном, находилась на внутреннем дворе.
      Харпер все еще стоял в бреши, расставляя трофейные байонеты среди камней. Дождь все еще лил, вымывая известь и пыль из бреши в ров.
      С юга вновь донесся приглушенный звук французских барабанов, уже насквозь промокших. Стрелки облизывали потрескавшиеся губы. Из-за дождя во французской колонне виднелись только байонеты, а над ними, сверкая золотом, реял вражеский штандарт. Шарп подумал, что это и есть смерть. Французы приближались.
      Комендант Анри Лассан, по его требованию, шел в первых рядах колонны. Он написал матери письмо, извиняясь перед ней за потерю форта и говоря, что несмотря на это, ей можно будет гордиться сыном. Он послал ей букет роз и спрашивал, можно ли будет положить в фамильный склеп его четки.
      — Они грузятся на шхуну, — доложил Фавье генералу. Атаку с севера отменили, и все силы сосредоточили в этом последнем штурме. Фавье считал, что это ошибка. Атака с севера проходила бы между крепостью и берегом залива, блокируя тем самым эвакуацию гарнизона, но Кальве это не волновало.
      — На берегу пусть порезвится кавалерия. Пошлите им приказ. Кальве спешился, обнажил саблю, на которую он однажды нанизал двух казаков будто цыплят на вертел. Генерал сбросил с плеч плащ, чтобы его люди могли видеть золотой галун на груди, затем прошагал в голову колонны и поднял свои мускулистые руки. — Дети мои! — барабанщики прекратили стучать.
      Голос Кальве достигал последних шеренг колонны.
      — Им холоднее, чем вам! Они промокли сильнее вас! Они больше вас напуганы. И вы — французы! За Императора! За Францию! Вперед!
      Барабанщики сильнее натянули растянувшуюся от дождя кожу барабанов и палочки снова выбили свою дробь. Французская колонна, возглавляемая и вдохновленная своим храбрым генералом, под барабанную дробь начала выдвигаться вперед, извиваясь как змея.
      Один из стрелков-немцев с раненой рукой играл на флейте. Мелодия навеяла на Шарпа меланхолию. Он всегда хотел научиться играть на флейте, но так и не довелось. Эти мысли были так приятны, но он отогнал их, и начал думать о том, успели ли лодки забрать с берега людей Минвера. Он не мог видеть берег, находясь возле бреши, а сходить и посмотреть у него не было времени.
      Французская колонна была уже на полпути от крепости. Люди Шарпа знали, что стрелять нельзя, но Шарп понимал, что примерно половина винтовок промокла и не выстрелит даже когда станет можно. Дождь насквозь промочил его мундир, а в сапогах хлюпало. Дьявол бы побрал этот ублюдочный дождь.
      Харпер, Фредриксон и дюжина стрелков сидели на корточках почти на вершине бреши, прямо позади cheval-de-frise. Фредриксон посмотрел на Шарпа, который покачал головой.
      — Не сейчас. Ждите. — Немецкий флейтист аккуратно убрал флейту в кожаный чехол, спрятал ее в карман и поднял винтовку, замок которой был в несколько слоев обернут промокшей ветошью.
      Французские пушки прекратили пальбу. Пушкари, зная, что в такую погоду они недосягаемы для винтовок, вышли наружу, посмотреть на штурм.
      Струи дождя сверкали как отполированные клинки. Вода огромными потоками лилась со стен и заполняла ров. На востоке небо внезапно расчертила молния.
      Французы уже были в сотне ярдов. В паузах между барабанным боем они кричали "Vive I’Empereur", но этот клич терялся в шуме дождя, с силой колотившего о землю и камни.
      Шарп повернул голову назад. Западная стена была готова. Большего он сделать не может. Он должен удерживать французов столько, сколько понадобится, чтобы его люди успели погрузиться на лодки. Он посмотрел снова на дорогу, французские стрелки неуклюже взбирались на гласис. Шарп подумал, послал ли Кальве людей на север, чтобы отрезать пусть к отступлению.
      Французы уже проявляли беспокойство. Некоторые, быть может, решили, будто дождь вывел из строя все винтовки, но ветераны знали, что даже в такой дождь несколько винтовок выстрелят. Они начали торопиться, страстно желая, чтобы первый залп прошел выше. Стрелки рассыпались по гласису и прозвучали уже первые выстрелы.
      — В атаку! В атаку! — Прокричал Кальве, дойдя до промежутка в гласисе.
      И они побежали. Колонна потеряла прежний порядок. Несколько хитрецов укрылись во внешнем рву и делали вид, что стреляют, но большинство хлынули на нагромождение камней, ставшее теперь для них мостом к мести.
      Шарп взглянул на Фредриксона.
      — Давай! — Люди Фредриксона, срывая лоскуты с замков своих винтовок, расположились так, чтобы стрелять прямо над верхушкой бреши, а со стен каждый приготовился выстрелить либо с колен либо стоя. — Огонь!
      Выстрелила примерно половина винтовок, а остальные лишь высекли искру, не сумевшую поджечь промокший порох. Винтовка Шарпа лягнула его в плечо, затем он прокричал приказ людям, стоявшим у края стены.
      Куски свинца, сорванного с крыши церквушки, и не нужного теперь для отливки пуль, были сложены на стенах вместе с крупными булыжниками и испорченными гаубичными снарядами. Все это скинули на нападавших. Французские мушкеты оказались также бесполезны, как и винтовки британцев. Если даже какой-нибудь мушкет, бережно укрытый от дождя, и смог выстрелить, бесполезно было и пытаться перезарядить его в такой дождь.
      Стрелки встали, начали кидаться камнями, и атака споткнулась. У подножия лежали мертвецы, убитые залпом Фредриксона, но живые, подгоняемые ревом Кальве, перешагнули через трупы. Кусок свинца ударил одного человека в голову, в другого попал гаубичный снаряд.
      — Вперед! Вперед! — Кальве был жив. Он не знал, сколько человек погибло, но почувствовал старую радость от драки и его зычный голос гнал людей наверх. Он махнул саблей перед cheval-de-frise и отшатнулся, когда в его голову угодил булыжник. — За Императора! За Императора!
      На завал взбиралась масса людей. Офицер, вооруженный дорогущим капсюльным пистолетом, защищенном от дождя, выпалил в стрелка. Тот свалился со стены и его тут же закололи байонетами.
      — Толкай! — Кальве пихал cheval-de-frise вперед, освобождая проход. Гаубичный снаряд, брошенный со стены, ударил его в левую руку, парализовав ее, но он уже увидел пространство в на краю шипастого бруса и прыгнул туда. Его правая рука была в порядке, и он указал ей на проход. — Вперед!
      Масса людей, подталкиваемая сзади и не имея возможности спрятаться от дождя камней со стен, двинулась через брешь.
      Харпер смотрел за ними. Он видел генерала, видел яркий золотой галун и сдернул лоскут со своего семиствольного ружья. Харпер спустил курок и сразу трое французов рухнули к подножию бреши. Кальве, шедший впереди них, остался в живых.
      — Огонь! — теперь выстрелили три из шести мушкетонов Фредриксона, плюнув в противника каменными осколками.
      Один француз напоролся на воткнутый между камней байонет, и его, несмотря на дикие вопли, свои же товарищи еще глубже насадили на лезвие. Еще нескольких столкнули на cheval-de-fris, лежавшую теперь у внутреннего подножия баррикады. Но остальные выжили и спрыгивали во внутренний двор форта.
      — Назад! Назад! — Люди Фредриксона были здесь, чтобы защищать стены, а не саму брешь. Они отступили под натиском волны людей, хлынувших в форт.
      Шарп, видя, что брешь потеряна, дунул в свисток.
      — Назад! Отступаем! — люди побежали со стен вниз.
      У подножия каменной рампы стояла пушка, обращенная к воротам. Её цапфы были сломаны, но она была заряжена последним сухим порохом, кусками железа, камней и ржавых гвоздей. В запальное отверстие засыпали порох и закрыли его промасленной ветошью.
      Харпер стоял возле пушки. Рядом с ним, укрытый в нише под стенами, был воткнут факел из пучка скрученной соломы, тряпья и смолы. Харпер взял факел и взмахнул им, чтобы пламя разгорелось посильнее.
      — Давай! — приказал Фредриксон, стоявший на середине рампы вместе со своими людьми.
      Харпер откинул ветошь и быстро приложил факел к запальному отверстию. Он увидел, как вспыхнул порох и отскочил в сторону.
      Пушка выстрелила.
      Она свалилась с лафета и отскочила далеко назад, но перед этим выплюнула все содержимое ствола во внутренний двор.
      Камни и железные обломки полетели во французов. Брызги крови затмили даже брызги дождя, пушка упала на колесо, треснувшее как спичка, а Харпер взобрался на рампу, крича, чтобы подали его топор.
      На внутреннем дворе раздавались вопли людей. Они были ослеплены и буквально выпотрошены выстрелом. Кальве машинально упал наземь и слышал крики ужаса над собой. — В атаку! — поднялся он. — В атаку!
      Он видел, как мало защитников форта стоит перед ним, но они все же были. Стрелки, британские элитные войска, и надо взять в плен хотя бы этих. — В атаку!
      Французы, вдохновленные малочисленностью защитников и отвагой своего генерала, подчинились. Из дыма выскочили вопящие люди, которых вел Кальве.
      — Давай! — У Фредриксона оставались последние семь бочонков извести на вершине рампы. Сержант Росснер взял один бочонок и сбросил вниз. Он подскочил, треснул, и клубы извести, быстро прибиваемые дождем, окутали первые ряды нападавших. Одного француза бочка впечатала в сломанный пушечный лафет, а известь засыпала глаза, он дико закричал.
      Фредриксон обернулся назад. Люди Шарпа под укрытием башенки, где хранился трофейный французский порох, удерживали южную стену. Люди Минвера с кажущейся ужасающей медлительностью гребли к "Фуэлле".
      С рампы сбросили вторую бочку извести, затем третью. Все больше французов карабкались на стены, но защитники крохами оставшегося сухим пороха пока удерживали их.
      — Кидай! — Четвертая бочка с известью ударила одного француза прямо в грудь.
      Выпалил пистолет и сержант Росснер вздрогнул — пуля пробила ему руку.
      — Уходи! — Фредриксон подтолкнул его к морю. — Уходи туда!
      Французы все прибывали, пробиваясь через баррикаду из рухнувшего лафета, обломков бочонков и тел убитых и раненых. Подножие рампы стало смесью мокрой извести и крови.
      — Кидай бочку! — упали пятая и шестая бочки с известью.
      Шарп подошел к стене. Он видел, как люди Минвера уже карабкаются на борт, но французов надолго уже не удержать. Некоторые пытались взобраться на стены, используя сгоревшие здания как лестницы, и Шарп побежал остановить их. Он опустил палаш один раз, другой и француз рухнул вниз с рассеченным лицом.
      — Кидай последнюю! — Седьмую бочку швырнул Харпер. Она не подпрыгнула, а полетела прямо в гущу нападавших. Шлюпки все еще стояли у борта "Фуэллы".
      — Обнажить клинки! — приказал Фредриксон.
      Воодушевленные тем, что они захватили брешь и на них больше не падают бочки с известью, французы бросились в атаку. Их ожидала тонкая шеренга стрелков с примкнутыми байонетами.
      Затем Харпер сломал строй.
      С диким криком, несколько раз отразившимся от стен, Харпер побежал вниз по рампе. Он держал огромный сверкающий топор, а в его венах текла кровь тысячи ирландских воинов. Он кричал на гэльском, призывая французов сразиться с ним, но французы не желали.
      Харпер был ростом в шесть футов, а его мускулы были как тросы грот-мачты. Первым же ударом он снес с рампы двух французов, затем повернул топор так, будто это была легкая сабелька, махнул снова, кровь окрасила лезвие, и все время вопил на своем древнем языке, и французы начали отступать.
      Французский капитан понимал, что рампу надо захватить во что бы то ни стало, он сделал выпад, но удар топора вывалил его внутренности. Харпер кричал французам, чтобы они подходили отведать его топора. Он остановился лишь в нескольких футах от подножия рампы, а дождь смывал кровь с широких лезвий топора. Он посмеивался над французами.
      — Сержант! — закричал Шарп. — Патрик!
      Шлюпки, наконец, направились к берегу.
      — Патрик, — сложив руки рупором прокричал Шарп. — Возвращайся!
      Харпер положил топор на плечо. Он повернулся и медленно пошел вверх по рампе, где его ждал Фредриксон. Наверху Харпер обернулся и посмотрел на внутренний двор. Офицер со своим капсюльным пистолетом, зарядил его порохом из сухого рожка, прицелился, но Кальве, в знак только что увиденной им храбрости, покачал головой. Такой человек, думал Кальве, должен быть в императорской гвардии.
      — Отступаем! Все из башенки! — в наступившей тишине голос Шарпа прозвучал необычно громко.
      Стрелки, защищавшие края западной стены вылезли из своих башенок и побежали к лестницам.
      Кальве, видя это, понял, что с врагом покончено.
      — В атаку!
      — Назад! Назад! Назад! — Шарп отталкивал своих людей. Теперь французы уже захватили форт, но наступил самый сложный момент, тяжелый момент, когда пора закончить сражение и бежать к лодкам.
      У стрелков не было времени, чтобы всем спускаться по лестнице, они прыгали со стены на песок. Шарп с обнаженным палашом стоял возле амбразуры. Харпер встал было рядом с ним, но Шарп рявкнул на него, чтобы Харпер тоже уходил.
      Французы перебирались через тела мертвых. Они жаждали мести, но обнаружили, что на стене никого нет. Никого, кроме одинокого офицера с обнаженным палашом, повернувшегося навстречу смерти. Они смотрели на него несколько секунд, но этих секунд оказалось достаточно, чтобы его люди добрались до берега.
      Шарп повернулся и прыгнул вниз.
      Удар о землю выбил из него остатки воздуха. Он упал вперед, винтовка слетела у него с плеча, а лицо ударилось в мокрый песок.
      Кто-то ухватил его за воротник и потащил вперед. Это был Харпер.
      — Бегом!
      Шарп отплевывался от мокрого песка, забившего рот. Он споткнулся о труп француза, лежавший здесь со вчерашнего дня, упал, но встал и побежал дальше. Кивер с него слетел. И тут на севере появилась кавалерия.
      Две шлюпки дюйм медленно преодолевали волны залива. Первый стрелок был уже по пояс в воде, идя навстречу шлюпкам.
      Корнелиус Киллик из первой шлюпки прокричал приказ, весла одного борта загребли назад, и Шарп увидел, как шлюпка поворачивается боком к берегу.
      — Стройся в линию! — закричал Фредриксон.
      Шарп побежал на голос, протирая глаза от песка. Тридцать стрелков выстроились в линию на самой кромке песка и воды. Шарп и Харпер встали рядом.
      — Первая шеренга на колено! Готовсь! — Фредриксон, будто на поле боя, встретил перед кавалерией в две шеренги, ощетинившись лезвиями. Ведущий всадник, офицер, привстал в седле, махнул саблей, но легкое оружие лязгнуло о байонет.
      — Назад! Назад! — прокричал Шарп.
      Крошечная линия отступала шаг за шагом прямо в море. Вода поднялась до колена, затем до бедра, затем до пояса.
      Всадники тоже бросились в море. Но лошади, боясь холодной воды и острых лезвий, пятились и неохотно шли вглубь.
      — Давайте, ублюдки! — кричал Киллик. — Плывите!
      — Разойдись! — приказал Шарп. — Плывите. — Сам он остался в арьергарде. Винтовка мешала ему, и он бросил ее в воду.
      Всадник махнул саблей, метя в Шарпа, но длинный палаш стрелка сломал французу запястье. Француз зашипел от боли, выронив саблю, затем его лошадь попятилась назад на сухую землю. Еще один кавалерист попытался ткнуть его кончиком сабли в шею. Харпер, все еще держа топор, швырнул его во француза, который свалился с лошади и неуклюже заковылял к берегу. А Харпер поплыл к шлюпкам.
      Французская пехота уже тоже попрыгала со стен и кричала кавалеристам, чтобы те освободили дорогу. Шарп со смехом шагнул в их сторону, приглашая хоть одного рискнуть, хоть одного.
      — Сэр! — сзади раздался голос. — Сэр!
      Шарп шагнул назад и французы, увидев это, бросились на него.
      Их вел сержант. Это был ветеран, прошедший через множество сражений, и он знал, что англичанин сейчас сделает выпад.
      Шарп сделал выпад. Француз дернул мушкетом, парируя удар, и предвкушая победу, бросился вперед.
      Он все еще кричал, когда палаш Шарпа, описав хитрую дугу вокруг байонета француза, вонзился ему в живот. Шарп провернул лезвие, надавил, палаш вошел чуть ли не до рукоятки, а хлынувшая кровь смешалась с пеной прибоя. Затем Шарп отступил назад и вытащил палаш.
      — Сэр!
      Он направился к лодкам. Еще один всадник сунулся в воду, Шарп ударил клинком по голове лошади, она отшатнулась, француз напал с другой стороны. Это был офицер в темном мундире, он неуклюже попытался атаковать Шарпа, тот парировал удар и следующим движением палаша приготовился заколоть француза.
      — Не его! Не его! — прокричал Киллик.
      Шарп придержал удар.
      Лассан, поняв, что он поживет еще в этот дикий день, опустил саблю в воду.
      — Идите.
      И Шарп пошел. Он развернулся и нырнул в море. Шлюпки уже уплывали. Люди протягивали ему руки и винтовки, облокотившись об борт.
      Пистолетный выстрел поднял фонтанчик возле его лица. Он уже скорее плыл, а не шел и вскоре левой рукой нашарил дуло винтовки.
      — Тащи! — кричал Киллик, — тащи его.
      Напоследок еще один кавалерист залез в море, но сильный шлепок веслом о воду напугал лошадь. Французы с бесполезными от дождя мушкетами, могли только беспомощно смотреть.
      Шарп вцепился в винтовку левой рукой. Мушка больно впилась в ладонь. Палаш в правой руке тянул его вниз, как и тяжелые ножны. Он взмахнул ногами, вода попала ему в рот, и Шарп захлебнулся.
      — Тащи! Тащи! Тащи! — Крик Киллика перекрывал даже лязганье брашпиля «Фуэллы», которым поднимали якорь со дна канала. Паруса привели к ветру и "Фуэлла" медленно поплыла по волнам.
      Шлюпки стукнулись о борт, и моряки начали поднимать стрелков на палубу. Кто-то ухватил Шарпа за воротник и втащил в шлюпку. — Поднимайтесь!
      С борта сбросили веревочную лестницу. Шарп, стоя в неустойчивой шлюпке, засунул палаш в ножны, из которых полилась вода. Он взялся за лестницу, полез, затем руки втащили его на палубу. Он наглотался морской воды, и теперь его вырвало прямо на палубу. Шарп отдышался и лег грудью на доски настила.
      Слышались радостные возгласы. Британские, немецкие, и даже американские, Шарп повернул голову, посмотрел через пушечный порт и увидел береговую линию, уже проходившую мимо. Французские пушкари тащили свои двенадцатифунтовки по мокрому песку, но было уже поздно. Шлюпки прицепили к канатам, паруса "Фуэллы" наполнились свежим восточным ветром, а французы, несолоно хлебавши, остались позади.
      Британцы были спасены.

      На размокшем поле кавалерия чувствовала себя неуютно. Французы проскакали немного вперед, но отвернули, чтобы не попасть под залп британцев. Невидимая артиллерия, стреляя по невидимой цели, сотрясала воздух, а пехота дрожала на февральском морозце и ждала приказа.
      Люди Шарпа тащившие четыре телеги с ранеными, двигались с севера. Эскадрон французской кавалерии заметил их, подошел с правого фланга и, обнажив изогнутые сабли, приготовился к атаке.
      — В две шеренги! Примкнуть штыки! — Шарп чувствовал, что противник не станет атаковать, однако мало ли что, а французский офицер, видя ощетинившиеся байонеты и не зная, что в шеренгах нет ни одного заряженного мушкета или винтовки, благоразумно отступил. Схватка, если бы она произошла, обещала стать слишком разбросанной, и кавалерия могла оказаться уязвимой для контратаки. Кроме того, Шарп видел, что они слишком превосходят французов числом, почти также, как французы превосходили их числом в Тест-де-Бюш. Это был фактически просто усиленный пикет и повсюду французы отступали перед превосходящими силами британских и португальских войск.
      В миле впереди внезапно раздался сильный звук, будто огромная волна набежала на берег, и Шарп увидел летящие на восток ракеты и шлейф дыма за ними. Прошел год с тех пор как он впервые увидел ракетную артиллерию и счел, что эти ракеты также неточны, как и тогда. Но почему-то от этого Шарп почувствовал, что он уже дома.
      — Помнишь их? — спросил он Фредриксона.
      Милашка Вильям кивнул, он был с Шарпом, когда ракеты впервые применили против остолбеневших французов.
      — Еще бы не помнить.
      Капитан пехотинцев в ярко-красном мундире скакал по тропе в направлении Шарпа. Властный голос, которым он осадил лошадь, явственно выдавал в нем штабного офицера.
      — Кто вы такие, дьявол вас побери? Какого черта вы здесь делаете?
      — Меня зовут Шарп, я майор, так что называйте меня "сэр".
      Капитан недоверчиво уставился на них, сначала на Шарпа, затем на грязную замаранную смесь стрелков и морских пехотинцев, пялившихся на летящие ракеты.
      — Шарп? — казалось, капитан внезапно охрип. — Но ведь вы…, - он поправился. Ведь вы пришли с севера, сэр?
      — Да.
      Все-таки было трудно объяснить; как объяснить, что американский капер согласился спасти британский гарнизон, да еще и рискнул высадить их так близко к британцам. Как объяснить, что стрелки и морские пехотинцы работали на помпах всю дорогу и, несмотря на мороз, их мышцы горели. Как объяснить, что когда Шарп отработал положенное время на помпе, он, вместе с капитаном-американцем нализался бренди в его каюте и обещал, что когда эта дурацкая война закончится, они снова напьются вместе в Марблехеде. Или как объяснить, что в утреннем тумане Корнелиус Киллик высадил людей Шарпа в устье Адура.
      — Я мог бы вас доставить и дальше, — сказал американец.
      — Нет, не стоит. На юге появился странный парус, всего лишь белое пятнышко на горизонте, но парус означал опасность для «Фуэллы» и Киллик повернул к берегу.
      Теперь Шарп, шагая на юг, встретил британские войска на другом берегу реки и это означало, что Эльфинстоун все-таки построил свой мост.
      — Откуда вы? — спросил Шарп капитана.
      — Первая дивизия, сэр.
      — Из Адура? — Шарп кивнул головой в сторону очередного ракетного залпа.
      — Да, сэр.
      Они были в безопасности. Тут есть и хирурги для раненых и мост на ту сторону, мост, ведущий в Сен-Жан-де-Люз, мост к Джейн.
      Мост был. Чудесный мост, который мог построить только очень умный человек, мост во фланг французской армии, мост из кораблей.
      Его сделали из chasse-marees. Целая флотилия люггеров, привязанные друг к другу канатами, стояла на якоре борт к борту в устье реки. По мосту шли красномундирники, рота за ротой, целая армия вышла во фланг противнику и устремилась глубже во Францию. Дивизионные штабы, сказал капитан, все еще находились на южном берегу.
      Шарп подвел людей к северному берегу, где хирург уже воздвиг палатку и ждал пациентов.
      — Будет лучше, если вы подождете здесь, — сказал Шарп Фредриксону.
      — Да, сэр.
      Шарп взглянул на своих морских пехотинцев и стрелков, на Харпера и Минвера, на Палмера и Росснера и всех своих людей, сражавшихся так, как он и не ожидал от них.
      — Я вернусь за вами, — сказал он.
      И Шарп оставил их. Он пробился через волны наступающей дивизии по краю моста, слегка колыхавшегося на невысоких волнах устья реки. Этот был мост, за который они и воевали в Тест-де-Бюш. Из-за них силы противника сосредоточились в другом месте и стало возможно навести переправу без помех.
      Мост был в четверть мили длиной и мог противостоять сильным океанским приливам. Моряки под командованием офицеров флота с помощью шпрингов на якорях и кабестанов поворачивали корабли в нужную сторону, когда те чуть сносило течением или когда на Адур набегал прилив.
      Мост, охраняемый целым флотом бригов, являлся просто чудом инженерной мысли.
      А человек, построивший его, стоял сейчас на южной набережной, в которую был вделан огромный кабестан, к которому, в свою очередь, прикреплялись толстые канаты моста. Полковник Эльфинстоун, стоя на крышке кабестана, смотрел на грязного, перепачканного стрелка, идущего по мосту. Выражение лица Эльфинстоуна постепенно менялось: от изумления к явному удовольствию.
      — А он сказал, что вас взяли в плен!
      Шарп взглянул на полковника.
      — Кто сказал, сэр?
      — Бэмпфилд. — Эльфинстоун смотрел на пятна крови на бедрах и голове Шарпа. — Вы спаслись?
      — Мы все спаслись, сэр. Каждый чертов солдат, которых бросил Бэмпфилд. Кроме мертвых, разумеется. У нас там погибло двадцать семь человек, сэр, — Шарп помолчал, вспомнив, что с тех пор как он подсчитал количество погибших, умерло еще несколько человек. Двое раненых погибли на "Фуэлле" и их похоронили в море. А Тейлора придется записать в список погибших, хотя он был жив и здоров. Тейлор остался со своими соотечественниками на «Фуэлле».
      — Может быть, тридцать, сэр. Но французы выставили против нас полубригаду и мы сражались с ублюдками без остановки. — Шарп услышал гнев в своем голосе и понял, что этот честный человек такого не заслужил. — Простите, сэр. Мне нужна лошадь.
      — Вам нужен отдых. — Эльфинстоун, с ловкостью, которую было трудно ожидать от человека в его возрасте, спрыгнул с кабестана. — Бригаду, вы сказали?
      — Полубригаду, — ответил Шарп, — но с артиллерией.
      — Боже всемогущий.
      Шарп посмотрел на батальон португальской пехоты, спускающийся по веревочным лестницам с набережной. — Я вижу, Бэмпфилд доставил вам ваши шасс-маре. Хоть что-то ублюдок сделал как следует.
      — Он заявил, что захватил форт! — сказал Эльфинстоун. — Еще он заявил, что вы направились вглубь Франции и были захвачены в плен.
      — Он лживый сифилитичный ублюдок! Это мы захватили форт! Затем мы направились вглубь страны, побили французов у реки, а когда вернулись, то обнаружили брошенный форт. Там мы тоже побили французов.
      — Не так громко, Шарп, — сказал Эльфинстоун, — глянь-ка направо.
      Шарп повернулся. В нескольких ярдах от берега стояла группа офицеров, примерно две дюжины, и флотские и армейские, пришедшие посмотреть на это чудовище — плавучий мост через реку. С ними также пришли полюбоваться на это чудо две дамы. В двух сотнях метрах от них стояли две блестящие кареты. — Это Бэмпфилд?
      — Точно, Шарп, — сказал Эльфинстоун.
      — Сволочь. — Шарп был с ног до головы перепачкан грязью, засохшей кровью, пятнами соли от морской воды и обожжен порохом. Он прошел по набережной прямо к зрителям, сгрудившимся возле двух подзорных труб. Когда серое небо расчертил очередной ракетный залп, они разразились аплодисментами и радостными возгласами.
      Два флотских лейтенант преграждали Шарпу дорогу. Один из них, видя грязные солдатские лохмотья, предложил Шарпу пойти в обход. — Проходи там, — указал он на лужу грязи под стеной.
      — Пшел с дороги. Быстро! — От его резкого голоса вздрогнула вся компания. Увидев грязного, оборванного Шарпа, одна из дам вскрикнула и выронила зонтик, но капитан Бэмпфилд, во всех подробностях объясняя как он захватил форт и привел армии шасс-маре, внезапно оборвал свой рассказ на полуслове.
      — Ты ублюдок, — сказал Шарп. — Трус вонючий!
      — Сэр! — Какой-то офицер взял Шарпа за локоть в попытке урезонить его, но бросил свое намерение, когда увидел выражение его лица.
      Шарп снова повернулся к Бэмпфилду.
      — Ты бросил нас там.
      — Это не…
      — И это не ты захватил крепость, это сделали мои стрелки. И затем я удерживал ее, ублюдок, я удерживал ее против чертовой бригады лягушатников. И мы побили их, Бэмпфилд. Мы сражались с ними и побили их. Я потерял несколько ваших морских пехотинцев, ибо невозможно драться против полубригады без потерь, но мы победили! Среди этой элегантно разодетой компании возникла мертвая тишина, прерванная грохотом артиллерии, выстрелившей через реку. — Ты слышишь меня, Бэмпфилд?
      Капитан молчал и на его толстом лице застыло выражение ужаса. Остальные офицеры, потрясенные уже выражением лица Шарпа, стояли как статуи.
      — Более двух тысяч людей, ублюдок, а нас меньше двух сотен. Мы дрались против них, пока не израсходовали все пули, а затем мы дрались сталью, Бэмпфилд. И мы победили! Шарп сделал шаг в направлении Бэмпфилда и тот в испуге отступил назад.
      — Он сказал мне…, - начал Бэмпфилд, но не смог продолжить.
      — Кто и что тебе сказал?
      Бэмпфилд отвел глаза от Шарпа и посмотрел на графа де Макерра, стоящего рядом с полковником Вигрэмом, за его руку держалась девушка. Граф посмотрел на Шарпа и ему показалось, что это призрак поднялся из могилы в обличье стрелка. Шарп, не ожидавший так быстро найти графа, уставился на него.
      Затем граф де Макерр в панике побежал прочь.
      Граф побежал к мосту, ведущему на северный берег Адура, туда, где горстка французов отступала от войск первой дивизии. Там должно было быть больше войск, там должны были быть войска Кальве, и их было бы вполне достаточно, чтобы залить всю реку кровью британцев, но де Макерр был одурачен историей с высадкой, поэтому войска Кальве оказались далеко, в Аркашоне. Граф де Макерр невольно сыграл на руку Веллингтону, но все равно он был предатель и поэтому он побежал.
      Шарп бросился вдогонку.
      Полковник Вигрэм поднял было руку, как будто хотел призвать к приличию перед дамами, но Шарп так толкнул его, что Вигрэм свалился со стены в лужу жидкой грязи.
      Де Макерр спрыгнул с набережной, непостижимым образом оставшись на ногах на скользком камне, и взобрался на мост.
      — Остановите его! — закричал Шарп.
      Португальские пехотинцы, переправляющиеся на другой берег, увидели высокого элегантно одетого офицера в британском мундире, за которым гнался какой-то оборванец. И они расступились, давая графу дорогу.
      Шарп ударился раненым бедром, когда карабкался на мост. По бедру потекла кровь, и он зарычал на пехотинцев, давшим графу проход. — Остановите его!
      Пугливая лошадь, нервничающая на этом шатающемся мосту и по этой причине шедшая с повязкой на глазах, преграждала графу путь к бегству. Лошадь повернулась боком и француз был вынужден прыгнуть на одну из шасс-маре. Когда он коснулся палубы, то сразу повернулся, увидел, что дальше бежать некуда, и обнажил саблю.
      Шарп прыгнул за ним с мостков на палубу и тоже вытащил из ножен свой палаш.
      Граф де Макерр, увидев грязь и кровь на Шарпе, понял, что дуэль проиграна, не успев начаться. Он опустил саблю. — Я сдаюсь, майор.
      — Шпионов вешают, ублюдок, — сказал Шарп.
      Де Макерр мельком взглянул на воду и Шарп понял, что граф раздумывает прыгнуть в серый холодный прилив, но затем чей-то голос вернул внимание француза к мосту.
      — Шарп! — Это был голос перепачканного грязью полковника Вигрэма, который вместе с Эльфинстоуном пробирался сквозь португальских солдат, заполнявших мост.
      Граф де Макерр посмотрел на Вигрэма и указал на Шарпа.
      — Он псих!
      — Майор! Вигрэм ступил на палубу шасс-маре. — Я требую объяснить некоторые вещи, майор!
      — Он предатель. Шпион.
      Вигрэм встал рядом с тросом, державшим мост.
      — Он хотел сказать французам, что мы планируем высадку! Разве вы не видите это? — Шарп посмотрел на высокого стройного француза. — Он работает на человека по имени Пьер Дюко. О да, вы одурачили его, Вигрэм, я понимаю, но этот ублюдок старался заманить меня в ловушку.
      Де Макерр, понимая, что его жизнь зависит от Вигрэма, вновь указал на Шарпа.
      — Он сумасшедший, Вигрэм, просто псих!
      — Я достаточно сумасшедший, чтобы ненавидеть повешение, — сказал Шарп.
      Граф теперь не мог отступить. Путь преграждали два матроса, пригнувшихся рядом с кабестаном. Француз посмотрел в глаза Шарпу затем на его палаш. Лодка колыхнулась, когда Эльфинстоун тоже вступил на борт и при его появлении де Макерр начал быстро говорить что-то по-французски Вигрэму.
      — Говори по-английски, ублюдок, — Шарп подошел ближе к перепуганному де Макерру. — Скажи им кто такой Дюко! Скажи им, кто такой Фавье! Скажи им, как ты предлагал мне чин генерал-майора в вашей армии роялистов!
      — Месье! — де Макерр, стоя вплотную к Шарпу, мог только умолять.
      — Шарп! — голос Вигрэма стал очень спокойным. — Все равно после такого обвинения требуется соответствующим образом проведенный трибунал, который…
      — … и что трибунал с ним сделает? Повесит?
      — Если признает виновным, — неуверенно сказал Вигрэм.
      — А я не люблю, когда людей вешают! — медленно проговаривая слова, произнес Шарп. — Я обнаружил в себе эту слабость, и сожалею о ней, но я все равно ненавижу виселицу!
      — Совершенно понятно, — Вигрэм, убежденный, что имеет дело с сумасшедшим, говорил очень мягко.
      Граф де Макерр, почувствовал в словах Шарпа отсрочку смертельного приговора, выдавил нервную улыбку. — Вы не понимаете, монсеньер.
      — Я понимаю, что ты ублюдок, — сказал Шарп, — и шпион, но ты не хочешь, чтобы тебя повесили. Вот тебе привет от людей, которых ты убил, сволочь! При этих словах мелькнул палаш. Лезвие, покрытое пятнышками ржавчины от крови и воды, описало полукруг и чиркнуло де Макерра по животу. Кровь хлынула на два фута вперед, а француз, упал в реку, которую должен был защищать Кальве.
      Слова Шарпа повисли над рекой. Два матроса разинули рот, затем одного из них, на него попала кровь де Макерра, вырвало в шпигат.
      — Это было неумно, — полковник Эльфинстоун отодвинул Вигрэма, который ошеломленно смотрел на тело шпиона, в облаке крови плывущего к морю.
      — Он был предателем, — сказал Шарп, — из-за него погибли мои люди. — Им вдруг овладела усталость. Он хотел сесть, но знал, что должен все объяснить. Это было слишком трудно. — Хоган знал, — сказал он, вспомнив слова, сказанные им в лихорадке. — Майкл Хоган? — на лице Эльфинстоуна он увидел понимание.
      Эльфинстоун кивнул.
      — Это была идея Хогана — заставить французов подумать, что мы планируем вторжение.
      — Но Вигрэм послал де Макерра, так ведь? — Шарп посмотрел на побледневшего полковника, который ничего не сказал в ответ. — Хоган бы никогда не послал этого ублюдка, и не стал рисковать нашими жизнями!
      — Хоган болел, — оправдывающимся тоном сказал Вигрэм.
      — Ну, тогда подождем, пока он выздоровеет, — сердито сказал Шарп этому штабному офицеру, и позовите его на ваш соответствующим образом проведенный трибунал.
      — Это невозможно, — мягко сказал полковник Эльфинстоун. — Хоган умер.
      Шарп не сразу понял смысл слов.
      — Мертв?
      — Лихорадка. Да упокоится он с миром.
      — О, Боже мой, — чтобы Эльфинстоун и Вигрэм не увидели слезы на его глазах, Шарп отвернулся. Хоган, его близкий друг, который так часто говорил о том, как будет прекрасно, когда наступит конец этой войне, умер от лихорадки. Шарп посмотрел на труп де Макерра, покачивающегося на волнах, и печаль за друга уступила место гневу на врага. — На его месте должен быть Бэмпфилд! — указал Шарп на труп и повернулся к Эльфинстоуну.
      Ненависть, явственно написанная на лице Шарпа, заставила полковника Вигрэма отступить к мосту, но Эльфинстоун просто взял палаш Шарпа и вытер мокрое от крови лезвие полой своего мундира. Затем он вернул палаш обратно. — Вы хорошо поработали, майор. Он попытался представить сражение горстки людей против полубригады, но не смог. — Вам надо отдохнуть.
      Шарп кивнул.
      — Вы могли бы дать мне лошадь, сэр? Он задал вопрос так, будто ничего и не произошло, будто на мокрой от дождя палубе и не было крови.
      — Лошадь? Разумеется, вы ее получите. — Эльфинстоун видел, что Шарп истощен до предела. Полковник был инженером, он знал, что от сильного напряжения ломается и камень, и металл, и теперь он видел подобное напряжение у Шарпа. — Разумеется, сказал Эльфинстоун очень спокойным голосом, что вы желаете увидеть свою жену! Я имел честь ужинать с ней два дня назад.
      Шарп уставился на полковника.
      — Вы с ней ужинали?
      — Мой дорогой Шарп, это совершенно верно! У леди Хоуп. Подавали овощное рагу и великолепно приготовленную телятину.
      Шарп забыл про де Макерра, забыл про мост, забыл про погибших в форте людей. Он даже забыл о Хогане.
      — Она в порядке?
      Эльфинстоун пожал плечами.
      — В порядке ли она? А, у нее была простуда, но она быстро прошла. Просто зимняя простуда, ничего более. И она очень опечалена смертью Хогана, разумеется.
      — А лихорадка? — недоверчиво переспросил Шарп у полковника.
      — У вашей жены? Бог мой, нет, конечно! — Эльфинстоун в изумлении посмотрел на Шарпа. — Кстати, она не верила, что вас взяли в плен.
      — О, Боже. — Шарп сел на планширь шасс-маре, и в этот раз не стал пытаться скрыть слезы от окружающих. Нет лихорадки. Из-за лихорадки Джейн он оставил Киллику жизнь, из-за этого он не стал сдаваться Кальве, а это оказалась всего лишь зимняя простуда. Шарп не знал, плакать или смеяться.
      Где-то за рекой выстрелила пушка, а очередная ракета пошла по спирали и шлепнулась в грязь. Французская кавалерия протрубила отступление, но Шарпу было наплевать. Он плакал. Он плакал потому, что друг умер, и потому, что жена осталась в живых. Он плакал потому, что все было позади; битва, которая не должна была состояться, но она была, была из-за упрямства, гордости, из-за обещания американца, она была и закончилась победой на краю залива. Закончилась осада Шарпа.

       Форт Тест-де-Бюш на самом деле существовал, но описанного события там не происходило. Победы Нельсона обеспечили британцам вольготную возможность устраивать рейды по берегам, и таких рейдов было совершено множество. Это стало возможным благодаря искусству королевских морских офицеров.
       Королевский Флот достиг апогея популярности с Нельсоном (этот факт разжег зависть в армии, которую в Британии традиционно недолюбливали), но эту популярность не разделяли большинство моряков королевского флота, которые жили в ужасающих условиях, получали скудное жалованье и, независимо от удачливости своего капитана, часто подвергались жестоким телесным наказаниям. Одним из самых легких способов избавиться от такого режима было сбежать на американское судно, где люди жили в полном согласии. Страх наказания, который ждал их в случае захвата в плен, делал их великолепными бойцами. В экипаже капитана Корнелиуса Киллика, несомненно, хватало таких людей.
       В том, что американец согласился спасти Шарпа, вовсе нет ничего необычного. Кэлхаун Грант, на самом деле существовавший человек, которому Шарп обязан частью своих приключений, был спасен из тюрьмы Нанта капитаном американского корабля, проигнорировавшим тот факт, что Грант был врагом его страны. Родство наций и одинаковый язык часто были важнее, чем формальные пакты и альянсы. Хотя, тем не менее, это не помешало бы американскому экипажу болтаться на ноках реев британских кораблей, особенно если англичан разозлили бы удачные действия капера.
       Такие удачные действия были частыми в войне 1812 года — в совершенно бессмысленном конфликте между Британией и Америкой. На море американцы нанесли британскому флоту несколько поражений, проиграв только финальное сражение фрегатов, война же на суше была такая же, только наоборот, британцы с легкостью отбивали попытки американцев вторгнуться в Канаду, захватив и предав огню Вашингтон, но проиграли последнюю битву в Нью-Орлеане. Причины конфликта разрешились до того как была объявлена война и последнее сражение состоялось уже после того как было подписано мирное соглашение. Шарпу повезло, что Киллик сумел отбросить в сторону эту нелепую вражду.
      Шасс-маре действительно существовали, и их действительно наняли, чтобы навести переправу через Адур. Французы не оказали сильного сопротивления этому мосту, и боевые действия на северном берегу запомнились, главным образом, благодаря применению крайне неточных ракет (более полно ракетная артиллерия описана в книге "Враг Шарпа" ), достаточно редко используемых на полях сражений Веллингтона.
       Веллингтон не пошел дальше на север по Бискайскому побережью, он повернул на восток, к Тулузе. На всем протяжении его людей встречали белые кокарды и нигде во Франции ему не оказывали сопротивления подобного тому, которое испытывал Наполеон в оккупированной Испании.
       Причиной этого, помимо крайнего истощения Франции в войне, стало очень хорошее отношение Веллингтона к французскому населению. Любое преступление против французов наказывалось различными способами хотя, подобно Шарпу, многие офицеры не могли вешать своих людей. Провост-маршалы, военная полиция, были очень придирчивы. За любую провизию следовало платить, и население очень полюбило британскую армию, тогда как собственная армия фактически их обирала. То, что за еду платили монетами не французской, а английской чеканки, не имело значения, монеты Веллингтона содержали такое же количество серебра и были практически неотличимы от монет, вышедших с парижского монетного двора.
       Британской армии, в рядах которой было полно фальшивомонетчиков, нетрудно было отыскать экспертов в своих рядах.
       Но хотя купцы Бордо, обедневшие из-за британской блокады, были бы рады концу войны, хотя французское население приветствовало людей, чья дисциплина превосходила наполеоновские войска, война все еще не была закончена. У Императора было полно фанатиков, свято веривших, что его гений все еще способен вырвать победу. Последние победы часто даются непросто, так что мы еще встретимся с нашими героями, Харпером и Шарпом.