Шарп (№8) - Орел Шарпа

– Тебе мало казней, еще захотел? Пошевеливайся!

Все было кончено. Кое-кого из тех, что перебрали спиртного, пришлось пару раз как следует пнуть, чтобы они поднялись на ноги, но боевой дух покинул бунтовщиков, никто больше не хотел сопротивляться.

Лерой присоединился к Шарпу и с помощью сержантов стал поторапливать одевающихся солдат. Выглядели они просто отвратительно: форма грязная, в опилках, ремни в пятнах, мушкеты не вычищены. Несколько парней явно выпили лишнего. Шарпу еще ни разу не доводилось видеть, чтобы батальон вышел на строевую подготовку в таком кошмарном виде, но все же это лучше, чем толпа мятежников, мечущаяся в поисках спасения под саблями безжалостных немецких кавалеристов.

Лерой распахнул ворота пошире, Шарп отдал приказ, и батальон вышел на построение рядом с ротой легкой пехоты.

Снаружи, у ворот, появился Форрест. Когда вышла первая рота, у майора отвисла челюсть. Вместе с ним прибыло еще несколько офицеров и сержантов, которые тут же, выкрикивал на бегу приказы, бросились к своим ротам. Батальон начал маршировать уверенно и четко, старший сержант взял командование на себя, закончил построение и остановил батальон, крикнув «вольно!». Шарп, чеканя шаг, подошел к Форресту, сидящему на лошади, и отдал ему честь.

– Батальон готов к строевой подготовке, сэр!

– Что произошло? – Форрест посмотрел на него сверху вниз.

– Произошло, сэр? Ничего.

– Мне сказали, что люди отказываются выходить на плац.

Шарп показал рукой на батальон. Солдаты поправляли форму, стряхивали с нее грязь, чистили кивера.

Форрест таращился на них несколько мгновений, потом повернулся к Шарпу.

– Ему это не понравится.

– Полковнику, сэр?

– Он скоро прибудет. – Форрест ухмыльнулся. – Вместе с кавалерией. И с генералом Хиллом.

Форрест усилием воли сделал серьезное лицо, посчитав, что ведет себя неприлично, но Шарп прекрасно понял, чему радуется майор. Симмерсон будет в ярости; он побеспокоил генерала, поднял полк кавалерии – и все это из-за мнимого мятежа. Шарпу тоже стало весело.

Батальон привел форму в порядок – насколько это было возможно – и теперь стоял на рыночной площади под палящим солнцем, дожидаясь новых приказов. Городские колокола пробили четверть шестого. Похоже, часть офицеров уже была здесь, остальные сопровождали Симмерсона.

Когда часы пробили половину, раздался топот копыт и в тучах пыли на рыночную площадь выскочил отряд драгун Королевского немецкого легиона, воины, призванные навеять ужас и растоптать взбунтовавшихся солдат. Они выглядели просто великолепно в своей голубой форме и ментиках, на головах у них красовались шапки из коричневого меха. С саблями наголо кавалеристы мчались в сторону дровяного двора. Впрочем, вскоре до них стало доходить, что двор пуст, а головы, которые их послали рубить, построены ровными рядами на рыночной площади.

Прозвучало несколько приказов – лошади остановились, кавалерия застыла в смущенном молчании, гренадеры принялись наблюдать за приближающимся отрядом всадников в красных мундирах. Полковник сэр Генри Симмерсон, генерал-майор Роланд Хилл, адъютанты, офицеры батальона, вроде Гиббонса и Берри, а за ними толпа офицеров из других подразделений, которые решили поучаствовать в нежданном развлечении. Все остановились и вытаращили глаза. Симмерсон заглянул на дровяной двор, посмотрел на ровные ряды солдат, снова на двор.

Старший сержант скомандовал по знаку Форреста:

– Батальон! Смирно!

Резервный батальон вытянулся по стойке «смирно». Сержант набрал в легкие побольше воздуха:

– Батальон! Оружие на плечо!

Три четких, коротких движения. В наступившей тишине было слышно только, как шестьсот ладоней одновременно ухватились за шестьсот мушкетов.

– Батальон салютует генералу! Оружие на изготовку!

Шарп поднял свою саблю в военном салюте. У него за спиной солдаты дружно топнули правой ногой, великолепным, точным движением отдали генералу честь своими мушкетами. Их переполняла гордость. Папаша Хилл отсалютовал в ответ. Старший сержант выкрикнул еще несколько приказов, солдаты встали «вольно». Форрест подъехал к Симмерсону и отдал ему честь. Шарп видел, что они оба размахивают руками, но не слышал ни слова. Кажется, Хилл что-то спросил, Форрест повернулся в седле и показал в сторону роты легкой пехоты. Шарп понял, что его зовут.

– Капитан Шарп!

Шарп, печатая шаг, прошел по рыночной площади, словно был старшим сержантом полка и участвовал в королевском параде. Черт побери Симмерсона! Пусть пойдет и поест дерьма!

Шарп остановился и вытянулся по стойке «смирно». Хилл посмотрел на него сверху вниз, огромная шляпа почти скрывала круглое лицо генерала.

– Капитан Шарп?

– Сэр!

– Вы вывели батальон на строевую подготовку? Я верно все понял?

– Сэр!

Еще будучи сержантом, Шарп узнал, что, если повторять слово «сэр» достаточно четко и с напором, можно успешно провести переговоры с любым старшим офицером. Хилл это тоже хорошо знал. Он посмотрел на часы, а потом снова на Шарпа.

– Вы начали учения на полчаса раньше. Почему?

– Солдаты скучали, сэр. Я подумал, что строевая подготовка пойдет им на пользу, поэтому мы с капитаном Лероем и вывели солдат на площадь.

Хилл улыбнулся, ему понравился ответ. Он посмотрел на ряды солдат, неподвижно стоящих под лучами немилосердного солнца.

– Скажите, капитан, а кто-нибудь отказывался подчиниться приказу?

– Отказывался, сэр? – В голосе Шарпа звучало искреннее изумление. – Нет, сэр.

– Никто, капитан? – Хилл пристально на него посмотрел.

– Нет, сэр. Никто.

Шарп не осмеливался бросить даже короткий взгляд в сторону Симмерсона, который снова оказался в дураках. Полковник сообщил генералу о мятеже, а выяснилось, что младший офицер вывел людей на строевую подготовку. Шарп почувствовал, что Симмерсон начал смущенно ерзать в своем седле. Генерал Хилл хитро улыбнулся.

– Вы меня удивляете, капитан.

– Удивляю, сэр?

Хилл снова улыбнулся. За свою жизнь он имел дело с достаточным количеством сержантов, чтобы сразу понять, какую игру затеял Шарп.

– Да, капитан. Видите ли, полковник получил письмо, в котором говорится, что солдаты отказываются выйти на плац. Это называется мятеж.

– Письмо, сэр? – Шарп удивленно посмотрел на Симмерсона. – Отказ от строевой подготовки?

Глаза Симмерсона метали молнии, он убил бы Шарпа на месте, если бы мог.

Шарп снова повернулся к Хиллу. Вместо невинного изумления у него на лице появилась довольная улыбка, словно он понял, в чем тут дело.

– Я думаю, это шутка, сэр. Вы же знаете, какими резвыми становятся ребята, когда они готовы к сражению с врагом.

Хилл рассмеялся. Генерал достаточно часто проигрывал в сражении с сержантами, чтобы знать, когда следует остановиться.

– Отлично! Ну и шум тут поднялся! Из-за ничего! Сегодняшний день проходит под знаком Южного Эссекского. За последние двенадцать часов мне приходится принимать участие во втором построении батальона. Кажется, пришла пора проинспектировать ваших людей, сэр Генри. – Симмерсон молчал. Хилл повернулся к Шарпу: – Спасибо, капитан. Девяносто пятый, да?

– Да, сэр.

– Я о вас слышал, точно. Шарп. Дайте-ка подумать. – Он уставился на стрелка, а потом щелкнул пальцами. – Конечно! Рад познакомиться с вами, Шарп! А вы знаете, что сюда возвращаются стрелки?

– Сюда, сэр? – Сердце Шарпа сжалось от радости.

– Они, наверное, уже в Лиссабоне. Без стрелков нам никак не обойтись, верно, Симмерсон? – Никакого ответа. – А вы из какого батальона, Шарп?

– Из второго, сэр.

– Жаль. Мы ждем первый. И все же здорово встретить старых друзей, правда?

– Да, сэр.

Хилл, казалось, получал искреннее удовольствие от разговора. Заглянув ему через плечо, Шарп увидел Гиббонса, с мрачным видом сидевшего на своей лошади. Генерал отмахнулся от мухи.

– Что говорят о стрелках, капитан?

– Первыми выходят на поле боя, последними его покидают, сэр.

– Вот это настоящий боевой дух! – Хилл радостно закивал. – Значит, вы теперь в Южном Эссекском, так?

– Да, сэр.

– Знаете, я рад, что вы со мной, очень рад. Желаю удачи!

– Спасибо, сэр.

Шарп отсалютовал, повернулся и направился к роте легких пехотинцев. У себя за спиной он услышал голос генерала Хилла, генерал обращался к офицеру, командующему кавалеристами:

– Можете отправляться домой! Сегодня у вас выходной!

Потом генерал подъехал на лошади к солдатам и принялся спокойно и дружелюбно с ними беседовать. Шарп много слышал про Папашу Хилла и теперь понял, за что он получил свое прозвище. Генерал обладал удивительной способностью вести себя таким образом, что каждый, с кем он разговаривал, чувствовал, что высокому начальнику на него не наплевать, что тот искренне озабочен и заинтересован его делами, хочет, чтобы всем было хорошо.

Хилл не мог не заметить состояния, в котором находился батальон. Даже учитывая трехнедельный переход и сражение на мосту, солдаты выглядели неопрятно, форма сидела кое-как – но он сделал вид, что ничего не видит. Добравшись до роты легкой пехоты, генерал дружелюбно кивнул Шарпу, пошутил по поводу роста Харпера, сказал что-то еще, и солдаты принялись весело хохотать. А потом, ухмыляясь, в сопровождении сэра Генри и всех своих помощников генерал Хилл выехал на середину площади.

– Вы вели себя просто отвратительно! Сегодня утром вы меня страшно огорчили! – Он говорил медленно, но произносил слова очень четко, так что стоящие на флангах роты, вроде роты Шарпа, прекрасно все слышали. – Вы заслужили наказание, наложенное на вас сэром Генри! – Генерал помолчал. – Зато сейчас вы отличились! Вышли на строевую подготовку раньше назначенного часа. – По рядам прокатился смех. – Такое впечатление, что вам хочется поскорее получить причитающееся наказание! Учитывая ваше рвение к строевой подготовке, сэр Генри попросил меня отменить его приказ. Не могу сказать, что я с ним согласен, но спорить не стану. Порка отменяется. – Солдаты с облегчением вздохнули. Хилл сделал еще один глубокий вдох. – Завтра вместе с нашими испанскими союзниками мы выступаем навстречу французам. Идем в Талаверу, там состоится сражение! Я горжусь, что вы в моем полку. Вместе мы покажем французам, что такое настоящий солдат! – Он помахал рукой. – Удачи вам, ребята, удачи!

Батальон принялся радостно вопить и размахивать киверами, а генерал улыбался, словно заботливый родитель. Когда шум стих, он повернулся к Симмерсону:

– Распустите их, полковник, распустите. Они сегодня постарались на славу!

Симмерсону ничего не оставалось делать, как подчиниться.

Батальон, рота за ротой, покидал рыночную площадь; солдаты шумели, переговаривались, смеялись. Хилл отправился назад, в замок, Симмерсон и все остальные офицеры последовали за ним. Сэр Генри снова показал себя самым настоящим дураком, и снова он обвинит во всем Шарпа.

Опустив голову, не желая ни с кем разговаривать, высокий стрелок направился в город. Однако нужно признать, он получил удовольствие от того, что Симмерсон опять попал в идиотское положение. Впрочем, сэр Генри сам напросился. Полковник даже не дал себе труда проверить, откажутся ли парни подчиниться приказу, а вместо этого принялся истерически вопить и звать на помощь кавалерию. Шарп знал, что список оскорблений, нанесенных им полковнику и его племяннику, стал еще длиннее. Он не сомневался, что сэр Генри с радостью приписал бы еще что-нибудь в письме, которое сейчас уже, наверное, прибыло в Лиссабон и дожидается корабля и попутного ветра, чтобы поскорее добраться до Лондона. Это письмо положит конец военной карьере Шарпа, и, если ему не удастся совершить самое настоящее чудо во время сражения, которое должно состояться на днях, Симмерсон получит истинное наслаждение, став свидетелем краха надежд Шарпа.

Дело только еще осложнилось. Ведь речь идет о гордости, чести и женщине. Шарп сомневался, что Гиббонс попытается выйти из этой ситуации с честью и лейтенанта удовлетворит письмо, написанное дядюшкой. Ему стало нехорошо при мысли о том, чем все это может закончиться. Мишенью Гиббонса станет девушка.

За ним кто-то бежал.

– Сэр?

Шарп повернулся. Это был тот самый парень, что призывал батальон не подчиняться приказам Шарпа.

– Да?

– Я хотел поблагодарить вас, сэр.

– Поблагодарить меня? За что? – Шарп казался разозленным, и парень смутился.

– Нас бы расстреляли, сэр.

– Я бы и сам с удовольствием это сделал.

– В таком случае спасибо вам, сэр.

Шарп был поражен. Солдат вполне мог и промолчать.

– Как тебя зовут?

– Хакфилд, сэр.

Шарпа разбирало любопытство – он снова обратил внимание на культурную речь этого человека.

– А где ты получил образование, Хакфилд?

– Я был клерком, сэр, на литейном заводе.

– На литейном заводе?

– Да, сэр. В Шропшире. Мы производили железо, сэр, целыми днями, да и ночью тоже. Кругом дым и огонь. Я посчитал, что тут может оказаться интереснее.

– Ты вызвался добровольцем? – Шарп не смог скрыть своего изумления.

– Да, сэр. – Хакфилд ухмыльнулся.

– Разочарован?

– Воздух тут определенно чище, сэр.

Шарп удивленно посмотрел на солдата. Он слышал разговоры о том, что «промышленность» в Британии начала быстро развиваться. Рассказывали о целых долинах, огороженных кирпичными заборами, за которыми огромные печи производили чугун. Он слышал о перекинутых через реки мостах, целиком сделанных из железа, о кораблях и машинах, работающих с использованием пара, но ничего подобного видеть Шарпу не доводилось. Однажды вечером, около костра, кто-то сказал, что за этим будущее, и дни человека, путешествующего пешком или верхом на лошади, сочтены. Чистой воды фантазии конечно же, – но вот перед ним стоит Хакфилд, видевший все собственными глазами.

Шарп представил огромные долины, отданные черным машинам с огненным брюхом, и ему стало не по себе. Он кивнул Хакфилду:

– Забудь о сегодняшнем дне, Хакфилд. Ничего не произошло.

Неуверенность в будущем – вот цена, которую приходится платить солдатам. Шарп не мог вообразить службу в армии, которая не воюет; не знал, что стал бы делать, если бы вдруг наступил мир и он остался бы без работы. Впрочем, впереди стрелка ждет сражение, он должен добыть Орла, у него есть женщина, ради которой стоит драться. Шарп увереннее зашагал по улицам Оропезо.

Глава семнадцатая

За шестнадцать лет службы Шарп еще ни разу не чувствовал приближение битвы так остро. Британская и испанская армии встретились в Оропезо и отправились в Талаверу. Двадцать одна тысяча британцев и тридцать четыре тысячи испанцев, мулы, слуги, жены, дети, священники – все это огромное полчище двигалось на восток, туда, где горы почти подходили к реке Тежу, а на краю широкой высохшей долины стоял город Талавера. Колеса ста десяти полевых орудий превратили белые дороги в тончайшую пыль, копыта шеститысячной кавалерии подняли эту пыль в воздух, и она оседала на пехоту, которая тащилась сквозь жару, прислушиваясь к далеким выстрелам – испанские разведчики время от времени вступали в бой с небольшими отрядами вольтижеров[6]. Тут и там у дороги вдруг поднимались клубы пыли – это кавалерийские патрули скакали параллельно линии марша; на полях испанские солдаты, отставшие по каким-то причинам от своих частей, лежали на траве, болтали с женщинами, курили, наблюдали за рядами британских пехотинцев и совершенно не переживали из-за происходящего.

Армия голодала. Как ни старался Уэлсли, как ни выбивались из сил интенданты, продовольствия не хватало. Районы между Оропезо и Талаверой уже были прочесаны французами, теперь на поиски съестного отправились испанцы и британцы, так что с тех пор, как батальон покинул Оропезо, солдаты питались только блинами на воде. Пришло время подтянуть ремни, но мысли о предстоящем сражении поднимали настроение, а когда батальон прошел мимо тел троих французских пехотинцев, все сразу же забыли о голоде. Шарп объяснил своей роте, что погибшие солдаты в эполетах с бахромой входили в отряд знаменитых французских вольтижеров, именно с ними и придется сразиться роте легкой пехоты, прежде чем сойдутся в главной битве все остальные войска. Солдаты из Южного Эссекского, которым еще не доводилось видеть вражескую пехоту, с любопытством разглядывали тела в голубой форме, брошенные возле стены собора. Форма была перепачкана, головы неестественно откинуты назад; Шарп заметил, что у одного из убитых французов не хватает пальца – видимо, его отрубили вместе с дорогим кольцом.

Прапорщик Денни не мог отвести от них глаз, ведь это были знаменитые французские воины, прошедшие через всю Европу. Он смотрел на бородатые лица и думал о том, что почувствует, когда такое же лицо, только живое, будет глядеть на него из-за почерневшего дула мушкета.

Ни к западу, ни в самом городе Талавера французы не оказали никакого сопротивления. Армии союзников прошли через город, удалились от него примерно на милю и к концу дня остановились на берегу небольшой речушки, которая несла свои воды в Тежу. Батальон направился к северу от города, и Шарпу стало ужасно интересно, как Жозефина будет искать комнату. Хоган обещал присмотреть за ней, и Шарп внимательно разглядывал толпу, заполнившую улицы городка, словно надеялся хоть краем глаза увидеть девушку.

Солдаты ворчали. Они устали, были голодны и возмущались тем, что их лишают удовольствий, которые можно получить в городе. Они видели, как офицеры скакали к древним стенам верхом на своих лошадях, жены и дети тоже вошли в город, но самих солдат отвели к реке Альберче, где в роще пробковых деревьев, которые росли у самого берега, они и разбили лагерь. Завтра будет битва. Тот, кому посчастливится остаться в живых, сможет как следует кутнуть в Талавере, а пока необходимо перебраться на другой берег Альберче и разбить армию маршала Виктора. Повсюду между деревьями горели костры, солдаты устраивались на ночь, время от времени опасливо поглядывая на противоположный берег, где над французским лагерем поднимался дым сотен костров.

Армии наконец подошли совсем близко друг к другу. Завтра французы, испанцы, британцы вступят в сражение, и сидящие на корточках возле огня парни из роты Шарпа думали о тех, кто точно так же сидит у костра, обмениваясь такими же шутками, только на другом языке.

Шарп и Харпер спустились на берег реки, где уже были выставлены посты на ночь. Два солдата из легкой пехоты, одетые в шинели, кивнули Шарпу и показали пальцами на противоположный берег. За ними наблюдали французские часовые – трое солдат курили трубки, а четвертый наполнял флягу водой. Потом он поднял голову, увидел стрелков и помахал рукой, даже крикнул что-то, но они не поняли. Неожиданно Шарп почувствовал, что стало холодно, красный диск солнца, повисший на западе, уже больше не согревал землю, приближалась ночь. Шарп помахал французам в ответ и снова повернул в сторону пробковой рощи.

Наступило время исполнить ритуал. Он прошел по роще, поговорил немного со своими людьми. Солдаты готовились к приближающейся битве, старались не упустить ни единой мелочи, потому что свято верили, что именно благодаря этому их не поглотит смертоносный хаос боя. Стрелки разобрали свои штуцера и тщательно протирали все части, куда могла попасть грязь. Вставляли новые кремни, вынимали, потом вставляли снова, надеясь добиться совершенства, уверенности в том, что оружие не подведет в самый решительный момент. Осторожно, стараясь не расплескать, приносили целые горшки кипящей воды и выливали ее в дула, чтобы смыть все до единой крупинки пороха – завтра человеческая жизнь будет зависеть от того, насколько быстро они смогут перезарядить мушкет. К стрекотанию насекомых присоединился скрежет камней – бывшие крестьяне точили штыки точно так же, как дома, на фермах, приводили в порядок косы. Солдаты чинили форму, пришивали пуговицы, делали новые шнурки, словно думали, что, если им будет удобно во время сражения, они сумеют избежать многих опасностей.

Шарп участвовал в этом ритуале уже, наверное, сотню раз; сегодня он все повторит – так рыцарь в стародавние времена разбирал доспехи, проверял оружие, откладывая его в сторону только тогда, когда был уверен, что все в полном порядке. Кое-кто из стрелков высыпал на белую тряпку черные крупинки пороха из пороховниц – следовало убедиться, что он не намок и не образовалось комков, которые могут сыграть решающую роль в сражении.

Повсюду слышались одни и те же шутки. Совет «Не надевайте свою шляпу, сержант, а то французы увидят ваше лицо и помрут от смеха» всегда пользовался успехом, особенно если сержанту не удавалось определить, кто это выкрикнул; других солдат просили пойти спать к французам – их храп не даст врагу заснуть всю ночь. Старые, привычные шутки были такой же частью приближающегося сражения, как и пули, которые засвистят с первыми лучами восходящего солнца.

Шарп проходил мимо костров, обменивался с солдатами шутками, время от времени соглашался пропустить стаканчик, проверял остроту штыков и всем говорил, что день завтра обязательно будет удачным. Разве может быть иначе? Британская и испанская армии по общей численности сильно превосходят неприятеля; инициатива на стороне союзников, сражение будет коротким и быстрым, так что, можно считать, победа в кармане. Он слушал, как солдаты хвастались, какие подвиги совершат завтра, и знал, что они пытаются спрятать за словами страх; но ведь это совершенно естественно. Другие тихо спрашивали, как развернется сражение. Он улыбался и говорил, что они сами увидят утром, успокаивал, объяснял, что все совсем не так страшно, как кажется. При этом старался не думать о том хаосе, из которого придется искать выход, когда атакующая пехота окажется под градом картечи и мушкетных пуль.

Вскоре батальон остался позади, Шарп обогнул большой костер, где слуги офицеров готовили жаркое из соленой говядины – в ход уже пошли остатки с таким трудом добытого провианта. Он выбрался из рощи и, несмотря на сгущающиеся сумерки, у самой кромки поля разглядел крестьянский домик. Немного раньше Шарп видел там 16-й драгунский полк. Войдя во двор, он нашел глазами каптенармуса, возле которого выстроилась очередь солдат в голубых и пурпурных мундирах.

Капитан подождал, пока они разойдутся, а затем вынул из ножен свой огромный палаш и отнес его к точильному колесу. Тоже часть ритуала – клинок перед боем обязательно должен наточить кавалерийский каптенармус – они делали это лучше всех. Каптенармус посмотрел на потрепанную форму стрелка и ухмыльнулся. Он был старым солдатом, слишком старым, чтобы завтра идти в бой, но на своем веку участвовал не в одной схватке с противником. Взяв палаш из рук Шарпа, он провел по лезвию большим пальцем, а потом приложил его к точильному колесу. Во все стороны полетели искры, лезвие запело, старик любовно повернул его направо, потом налево и, наконец, заточил последние шесть дюймов обратной стороны клинка. После этого вытер палаш промасленным куском кожи.

– Вам нужно добыть себе немецкую саблю, капитан.

Старый спор на тему о том, какие клинки лучше – британские или немецкие. Шарп покачал головой:

– Этот клинок справился с таким количеством немецких, что я и не упомню, сколько их было.

Каптенармус улыбнулся беззубым ртом и еще раз критически оглядел клинок.

– Держите, капитан. Да хорошенько о нем заботьтесь.

Шарп положил несколько монет на колесо и поднял палаш над головой, так что последние лучи заходящего солнца полыхнули на клинке ослепительным пламенем. А потом провел пальцем по лезвию и улыбнулся старику.

– Немецкий клинок так в жизни не наточить. Старый солдат ничего не сказал, только достал из-за спины саблю и протянул стрелку. Шарп убрал свою, а потом взял в руки ту, что держал старик. Она была сделана словно для него... Отлично сбалансированная и удобная, сабля казалась невесомой. Он коснулся клинка. Сталь рассечет шелк так же легко, как грудь французского кавалериста.

– Немецкая? – спросил Шарп.

– Да, капитан. Она принадлежит нашему полковнику. – Каптенармус забрал саблю. – А ведь я ее еще даже не начинал точить!

Шарп рассмеялся. Оружие, должно быть, стоило не меньше двухсот гиней. «Наступит день, – пообещал себе капитан, – когда и я получу такой клинок, причем он достанется мне не от мертвеца – на нем будет выгравировано мое имя, а само оружие изготовят с учетом моего роста и веса».

Шарп вернулся в рощу. За рекой было видно темнеющее небо и отсветы неприятельских костров – там двадцать тысяч французов точили свои собственные сабли и гадали о том, что принесет им следующее утро. Лишь немногие смогут сегодня заснуть. Большинство будут беспокойно дремать, время от времени поглядывая на восток и дожидаясь рассвета, который может стать последним в их жизни.

Шарп довольно долго не спал, раздумывая о том, что произойдет завтра. План был достаточно прост. Альберче делала крутой поворот и впадала в Тежу – французы находились внутри излучины. Утром запоют испанские трубы, заговорят их тридцать пушек, и пехота устремится вброд через мелкую реку, чтобы превосходящим числом атаковать противника. Естественно, французам придется отойти, после чего Уэлсли бросит в бой британцев и нанесет удар по флангу. Войска маршала Виктора будут уничтожены, армия французов попадет между молотом испанцев и наковальней британцев, а когда пехота начнет отступать, за дело возьмется кавалерия, которая промчится через реку и превратит отступление французов в настоящую бойню. И тогда, наверное, еще до того, как жители Талаверы отправятся на утреннюю воскресную мессу, между союзниками и Мадридом останется лишь двадцать тысяч солдат Жозефа Бонапарта[7]. Все очень просто. Шарп спал возле угасающих угольков костра, завернувшись в свою шинель, а бронзовый французский Орел тревожил его сон.

Зов труб не разбудил их утром, в намерения английского командования не входило оповещать французов о готовящейся на рассвете атаке – сражение принято начинать после того, как солнце поднимется над горизонтом. Сержанты и капралы трясли солдат, которые проклинали росу и утренний холод. Все невольно смотрели в сторону реки, но противоположный берег затянул туман, ничего нельзя было разглядеть или услышать. Костры было приказано не разжигать, чтобы вспышки огня не разбудили французов, однако солдаты каким-то образом сумели нагреть воду и заварить чай – уж очень не хотелось остаться без горячего утреннего чая, – и Шарп с благодарностью принял из рук сержанта жестяную кружку с обжигающим напитком.

Харпер быстро забросал огонь землей.

– Разрешите сходить в церковь, сэр? – обращаясь к капитану, с усмешкой спросил он.

Шарп хмыкнул в ответ. Сегодня воскресенье. Он попытался вспомнить число. Из Пласенсии они вышли семнадцатого, в понедельник. Так, пересчитаем дни по пальцам... Значит, сегодня воскресенье, двадцать третье июля 1809 года.

На темном небе все еще ярко сияли звезды, до рассвета оставалось два часа. Из рощи пробковых деревьев послышался какой-то скрежет, а потом приглушенные ругательства – там разворачивалась артиллерия. Продолжая держать в руках кружку с чаем, Шарп наблюдал, как солдаты наводят полевые орудия на противоположный берег. Они и сообщат противнику о начале атаки: смертоносные ядра полетят в расположение французских войск и пробьют бреши в позициях батальонов, а Шарп в это время поведет своих людей к реке.

Было холодно, слишком холодно, чтобы чувствовать возбуждение, оно придет потом. Сейчас нужно потуже затянуть ремни и ждать. Неожиданно Шарп понял, что страшно хочет есть. Он передернул плечами под своей шинелью, кивком поблагодарил Харпера и направился в сторону рощи, где рота легкой пехоты и стрелки пытались согреться, размахивая руками и постукивая сапогами о землю. Время от времени кто-нибудь вспоминал наиболее удачные шутки вчерашнего вечера. Однако сейчас, в смутные часы перед рассветом, они почему-то не казались смешными.

Шарп прошел через рощу и спустился на лужайку у берега реки. Его сапоги с громким шорохом приминали влажную траву, так что часовые были заранее предупреждены о его приближении. Шарпа окликнули, он назвал пароль, услышал отзыв и через несколько мгновений уже стоял у самой кромки воды.

– Все спокойно?

– Да, сэр.

Река медленно несла свои темные воды сквозь клубы густого тумана куда-то вдаль. Послышался всплеск, по поверхности стали расходиться круги. Шарп принялся вглядываться в противоположный берег и заметил крошечную красную точку, которая неожиданно стала ярче. Французский часовой курил сигару или трубку. Шарп повернул голову налево. На востоке появились первые признаки зари, на фоне светлеющего неба серебристым силуэтом выделялись горы.

Он похлопал одного из часовых по плечу.

– Ну, ждать осталось совсем немного.

Потом взобрался по крутому каменистому склону наверх и вернулся к своей роте. На французском берегу залаяла собака, потом заржала лошадь и раздался сигнал горна. Там сейчас начнут разводить огонь, затем станут готовить еду, а когда испанские штыки пойдут на них в атаку с запада, люди все еще будут завтракать возле своих костров.

Вдруг Шарп с тоской подумал о почках в соусе и кофе, о любой нормальной еде – ведь уже целую неделю они ели только жидкий суп, блины на воде и старые галеты. Вспомнилась чесночная колбаса, найденная у убитых французов в Ролика, – было бы совсем неплохо поживиться такой колбасой сегодня утром, получить ее в наследство от какого-нибудь павшего на поле боя французского солдата из тех, что сидят сейчас возле костра на противоположном берегу реки и ворчат по поводу утреннего тумана.

Вернувшись в рощу, Шарп снял шинель, плотно свернул, прикрепил к ранцу и сразу почувствовал предрассветный холод. Потом размотал тряпку, которая защищала затвор штуцера от росы, и проверил пальцем, хорошо ли работает пружина. Закинул ружье на плечо, прицепил палаш и направил свою роту легкой пехоты вдоль линии деревьев. Впереди пойдет авангард, стрелки и солдаты в красных мундирах переберутся через Альберче, отвлекут часовых и вольтижеров, чтобы те не помешали атаке британской армии, которая начнется на фланге. Шарп приказал солдатам залечь в нескольких футах от границы рощи, где тень деревьев надежно скрывала их от глаз неприятеля. Девять остальных рот батальона готовились к наступлению, которое должно было вот-вот начаться.