Шарп (№3) - Крепость стрелка Шарпа

Бернард Корнуэлл

Крепость стрелка Шарпа

Ричард Шарп и осада Гавилгура, декабрь 1803 года

"Крепость Шарпа" – Кристине Кларк, с большой благодарностью

Глава первая

Ричард Шарп хотел быть хорошим офицером. Хотел по-настоящему. Больше, чем чего-либо еще. Однако получалось с трудом – как запалить трутницу под дождем, да еще на ветру. Одни откровенно его недолюбливали, другие старались не замечать, третьи вели себя чересчур фамильярно-покровительственно, и Шарп совершенно не понимал, как быть в каждой из трех ситуаций. При этом остальные офицеры в батальоне относились к нему с открытым неодобрением. Какое седло на ломовую лошадь ни клади, сказал однажды вечером капитан Уркхарт, когда, все сидели в рваной палатке, исполнявшей роль офицерской столовой, быстрее она не побежит. Говорил он не о Шарпе, по крайней мере не напрямую, однако все присутствовавшие посмотрели именно на него.

Батальон остановился посреди поля. Стояла страшная жара, воздух пропитался влагой, и даже легкий ветерок не освежал давящей духоты. Со всех сторон солдат окружала какая-то высокая трава, скрывавшая все, кроме неба. Где-то к северу пальнула пушка, но была ли то своя, британская, или неприятельская, Шарп не знал.

Поле, на котором остановился батальон, пересекала высохшая широкая канава, и люди сидели, свесив в нее ноги и ожидая дальнейших указаний. Двое или трое прилегли и уснули с открытыми ртами. Сержант Колкхаун, воспользовавшись паузой, листал страницы потрепанной Библии. Будучи близорук, он держал книгу у самого носа, с кончика которого срывались и падали на пожелтевшую бумагу капельки пота. Обычно сержант читал тихо и спокойно, бесшумно шевеля губами и иногда хмурясь, когда попадалось особенно длинное или трудное слово, но сегодня он не столько читал, сколько просто переворачивал страницы, каждые несколько секунд слюнявя средний палец.

– Ищите вдохновения, сержант? – поинтересовался Шарп.

– Нет, сэр, – уважительно ответил Колкхаун, ухитрившись при этом неким образом показать, что считает вопрос неуместным и даже в каком-то смысле глупым. Он снова лизнул палец и осторожно перевернул очередную страницу.

Вот и поговорили, раздраженно подумал Шарп. Где-то далеко впереди, за высокими, выше человека, растениями громыхнула другая пушка. Густые стебли приглушили звук выстрела. Заржала лошадь, но и ее Шарп тоже не видел. Он вообще ничего не видел из-за проклятых, похожих на камыши злаков.

– Почитаете нам что-нибудь, а, сержант? – полюбопытствовал капрал Маккалэм. Говорил он по-английски, а не по-гэльски, и значит, косвенно как бы обращался к Шарпу.

– Нет, Джон, не почитаю.

– Ну же, сержант, сделайте одолжение, – продолжал Маккалэм. – Почитайте нам то место, где расписываются сиськи.

Солдаты рассмеялись, украдкой поглядывая на прапорщика – как тот отреагирует. Один из уснувших вздрогнул, очнулся, растерянно огляделся и, пробормотав проклятие, снова лег на траву. Большинство его товарищей сидели над канавой, потрескавшееся глиняное дно которой украшали ниточки засохших водорослей. В одной из трещинок лежала мертвая ящерица. И как только ее еще не заметили стервятники? – вяло подумал Шарп.

– Смех глупца, Джон Маккалэм, – сказал сержант, – подобен треску колючек на костре под котлом[1].

– А, перестаньте, сержант, – проронил капрал. – Я был однажды в церкви – давно, еще мальчонкой – и слышал о женщине с грудями, как виноградные гроздья. – Маккалэм обернулся и посмотрел на Шарпа. – А вы, мистер Шарп, видели когда-нибудь груди, как гроздья винограда?

– С вашей матушкой не знаком, капрал, – ответил Шарп.

Солдаты рассмеялись. Маккалэм нахмурился. Сержант Колкхаун опустил Библию и уставился на капрала.

– В Песне Песней Соломона, Джон Маккалэм, женская грудь сравнивается с виноградной гроздью, и я нисколько не сомневаюсь, что речь идет об одеждах, которые носили почтенные женщины в Святой Земле. Может быть, лиф платья украшали похожие на виноградины шерстяные шарики? В любом случае, я не вижу причин для смеха. – Грохнула еще одна пушка, и на этот раз ядро прошуршало по траве недалеко от канавы. Стебли качнулись, над полем взлетела стайка всполошенных птиц, поднялось облачко пыли. Несколько секунд птички панически метались в безоблачном небе, потом, успокоившись, вернулись на еще покачивающиеся злаки.

– Знал я одну бабу, так у нее груди были комковатые, как мешки с камнями, – заговорил вдруг рядовой Холлистер, обычно молчаливый, угрюмый парень с тяжелой челюстью и злобными глазками. Он вздохнул, покачал головой и сумрачно добавил: – Померла.

– Не о том разговор, – сказал негромко Колкхаун, и солдаты, пожав плечами, замолчали.

Шарп и сам хотел бы порасспросить сержанта о виноградных гроздьях, но знал, что любой подобного рода вопрос только вызовет нездоровое веселье, а выставлять себя на посмешище в глазах подчиненных он не мог. И все-таки странно... Как можно сравнивать женские груди с виноградными гроздьями? И кому только такое могло прийти в голову! С винограда мысли перескочили на крупную картечь. Есть ли картечь у тех ублюдков, что поджидают их там? Наверняка есть, да только нет смысла расходовать ее попусту, паля по просяному полю. Или это не просо? Тогда что? Чудно – выращивать просо в Индии! Хотя, с другой стороны, чудного здесь много. Индия – страна чудес. Здесь разгуливают голые придурки, называющие себя святыми. Здесь заклинатели змей, играя на дудочках, заставляют подниматься из мешков жутких, раздувшихся кобр. Здесь на улице можно увидеть увешанного колокольчиками танцующего медведя. Здесь встречаются оборванцы, которые всю жизнь только тем и занимаются, что лежат без движения на солнышке. Чертов цирк. Конечно, у тех клоунов есть картечь. Небось только того и ждут, чтобы пульнуть по красномундирникам начиненными железным хламом жестянками. Слава богу, подумал Шарп, что здесь такой высокий тростник. Или это просо?

– Нашел, – подал вдруг голос Колкхаун.

– Нашел? Что? – очнулся от раздумий Шарп.

– Все думал, сэр, упоминается ли в Священном Писании просо. И вот нашел. В книге пророка Иезекииля. Четвертая глава, стих девятый. – Сержант поднес Библию к глазам, прищурился и начал читать. Лицо у Колкхауна было круглое, с шишками жировиков, придававшими ему сходство с усыпанным смородинами пудингом. – "Возьми себе пшеницы и ячменя, и бобов, и чечевицы, и пшена, и полбы, и всыпь их в один сосуд, и сделай себе из них хлебы". – Он аккуратно закрыл книгу, завернул ее в кусок промасленного брезента и засунул в ранец. – Удивительно, сэр, что в Писании можно найти все, что встречается в повседневной жизни. Представьте, то, что я вижу здесь, перед собой, видит и наш Господь и Спаситель.

– Но при чем тут просо? – спросил Шарп.

– Вот эти злаки, сэр, – ответил Колкхаун, указывая на окружающие их стебли, – и есть просо. Местные называют их джовари, а мы – просом или пшеном. – Он вытер рукавом выступивший на лбу пот. – Это, конечно, так называемое сорго, но сомневаюсь, что Библия упоминает именно о нем.

– Значит, просо? – уточнил Шарп. Выходит, эта высоченная трава не камыш, а просо или сорго. А похоже на камыш, разве что выше. Футов девять или даже все десять. – И как такое убирать? Рука, к дьяволу, отвалится.

Ответа он не получил, поскольку сержант Колкхаун всегда притворялся глухим, когда слышал крепкое словцо.

– А что такое полба? – не унимался Маккалэм.

– Тоже злак. Растет в Святой Земле, – объяснил Колкхаун. Было видно, что он и сам имеет о загадочной полбе весьма туманное представление.

– Ну, не знаю, сержант. Смахивает на болезнь. Хватил лишку и заполучи курс ртути. – Намек на сифилис отозвался смешком, но сержант снова никак не отреагировал.

– А в Шотландии сорго выращивают? – спросил Шарп.

– Не знаю, сэр, – задумчиво ответил Колкхаун после секундной паузы. – Я о таком не слышал. Может быть, где-то в нижних землях. Там много чего чудного выращивают. Всякие английские травы. – Выпустив сию ядовитую стрелу, он демонстративно отвернулся.

Ну, ты и мразь, подумал Шарп и оглянулся. Да где же, черт возьми, капитан Уркхарт? Где, разрази их гром, остальные офицеры? Батальон, выступил задолго до рассвета, и привал предполагалось устроить к полудню. Но потом прошел слушок, что впереди их поджидает враг, и сэр Артур приказал оставить обоз и продолжать движение. 74-й королевский батальон вторгся в чертово поле, а минут через десять получил приказ остановиться у высохшей канавы. Капитан Уркхарт поехал вперед, узнать у командира, что случилось, а Шарп остался с ротой. Потеть и ждать.

И все бы было хорошо, если бы не было так чертовски плохо. Рота ему досталась отличная, да вот только Шарп ей нужен как собаке пятая лапа. Уркхарт прекрасно справлялся и без него, Колкхаун замечательно держал порядок, солдаты знали свое дело не хуже других солдат, так что новенькому прапорщику, к тому же англичанину, всего два месяца назад бывшему сержантом, работы просто не доставалось.

Солдаты переговаривались на гэльском, и Шарпу, как всегда, оставалось только гадать, обсуждают они его или нет. Наверно, нет. Скорее всего, разговор идет о танцовщицах в Фердапуре. Вот уж где насмотрелись на всякое. Не то что на виноградные гроздья, а на голые, можно сказать, арбузы. В городишке проходил какой-то праздник, и когда батальон шел по улице, навстречу ему двигались танцующие полуголые девицы. Шарп помнил, как смутился тогда сержант Колкхаун, лицо которого стало красным, будто новенький мундир, как кричал он, требуя, чтобы солдаты смотрели строго перед собой, а не по сторонам. Куда там! Десяток раздетых, увешанных колокольчиками бибби выделывали такое, что даже офицеры пялились на них, как голодные на тарелку с жареным мясом. Если же солдаты и не обсуждали женщин, то наверняка жаловались на трудности марша и тяготы последних недель с бесконечными переходами под палящим солнцем и при полном отсутствии неприятеля. В любом случае, о чем бы ни шла речь, прапорщик Ричард Шарп к разговору не приглашался.

Шарп и не обижался. Он и сам достаточно долго проходил рядовым, чтобы знать – с офицерами не разговаривают, их слушают. Дело солдата – исполнять приказ, а кто лезет с вопросами к старшему по званию, тот хочет выслужиться и полизать задницу в расчете на будущие милости. Офицеры – другой народ. Вот только сам Шарп другим себя не чувствовал. Он чувствовал себя лишним. Лучше бы остался в сержантах, невесело рассуждал он. Мысль эта в последние недели приходила в голову все чаще. Как было здорово в Серингапатаме, на оружейном складе под началом майора Стокса. Вот это жизнь! И Симона Жубер, француженка, прилепившаяся к нему после сражения при Ассайе, тоже вернулась в Серингапатам, пообещав, что будет ждать его. Да, уж лучше быть сержантом, чем офицером, от которого нет никакого толку и который никому не нужен.

Умолкшие некоторое время назад пушки больше о себе не напоминали. Может, неприятель уже собрался и ушел? Что, если маратхи впрягли быков в свои разукрашенные орудия, сложили в ящики картечь и ядра и умотали на север? В таком случае батальон ждет неминуемый марш назад, к оставленному в деревне обозу, а его, Шарпа, – еще один тягостный вечер в офицерской палатке. Лейтенант Кэхилл, как всегда, будет наблюдать за ним, как ястреб за ящерицей, добавляя к его счету по два пенса за каждый стакан вина, а Шарпу, как самому молодому офицеру, придется предлагать обязательный тост и делать вид, что он не замечает, как эти ублюдки проносят кружки над флягами. Король за морем. Пить за давно умершего Стюарта, Старшего Претендента, метившего на трон и закончившего дни в римской ссылке. Чертовы якобиты делали вид, что Георг III не настоящий король. Не то чтобы они отказывались ему подчиняться. Не то чтобы этот их жест – пронести вино над водой – был уж таким секретом. Нет, им просто не терпелось зацепить Шарпа, оскорбить его верноподданнические чувства, спровоцировать на праведное негодование. Только вот Шарпу было плевать. Да пусть бы на троне сидел старина король Коул[2] – он, Шарп, даже не чихнул бы.

Колкхаун прокричал вдруг по-гэльски какой-то приказ, и солдаты стали подбирать мушкеты, прыгать в давно высохшую канаву, строиться в четыре ряда и двигаться вперед. Шарп, так и не поняв, что же случилось, покорно потащился вместе со всеми. Наверное, следовало бы спросить у сержанта, в чем дело, но лишний раз демонстрировать свое невежество и некомпетентность не хотелось. Потом он увидел, что с места снялся весь батальон, а значит, Колкхаун просто последовал примеру остальных шести рот. Вот только отдав приказ, сержант даже формально не обратился к офицеру за разрешением. Да и зачем? Ведь если бы Шарп поднял роту, солдаты все равно и шагу бы не сделали, не дождавшись хотя бы молчаливого одобрения со стороны сержанта. Так было заведено. Такой в роте был порядок: Уркхарт командовал, Колкхаун стоял под ним, а прапорщик Шарп держался рядом, но в стороне, как прибившаяся к людям шелудивая собачонка.

Вернулся капитан Уркхарт.

– Молодцом, сержант, – бросил он Колкхауну, который никак не отреагировал на похвалу, и повернулся к Шарпу. – Ждут нас впереди.

– Я уж подумал, что, может, ушли.

– Нет. Построились и готовы. Хотят драться. – Капитан – высокий, с твердым лицом, отличный наездник – отличался крепкими нервами и пользовался у солдат полным доверием. При других обстоятельствах Шарп почел бы за честь служить у такого командира, но сейчас ему казалось, что Уркхарта его присутствие раздражает. – Пройдем вперед и развернемся вправо! – крикнул капитан Колкхауну. – Шеренгой в два ряда.

– Есть, сэр.

Уркхарт взглянул на небо.

– Часа три у нас еще есть. Вполне достаточно, чтобы преподать этим мерзавцам очередной урок. Возьмете левый фланг, Шарп.

– Есть, сэр.

Шарп понимал, что делать ему в любом случае ничего не придется. Солдаты знают, что от них требуется, капралы будут держать строй, и прапорщику остается только тянуться позади всех, как привязанному к телеге псу.

Внезапно воздух как будто раскололся – залп дала целая неприятельская батарея. По просяному полю стеганула крупная картечь, но прицел был взят неверно, и снаряды разорвались вдалеке от 74-го батальона. Заиграли волынщики. Солдаты прибавили шагу – впереди их ждала серьезная работа. Еще две пушки громыхнули, и на сей раз Шарп увидел поднимающийся вдалеке дымок. Снаряд шел мимо, оставляя в неподвижном воздухе тонкий пороховой след. Люди напряглись в ожидании взрыва, но его не было.

– Слишком длинный запал, – определил Уркхарт. Лошадь под ним нервно прядала ушами, осторожно ступая по глинистому дну канавы. Капитан направил ее вверх, в поле. – Что за трава? Маис?

– Колкхаун говорит, что просо, – ответил Шарп. – Или сорго.

Уркхарт хмыкнул и, тронув мерина шпорами, поскакал вперед. Шарп вытер влажное лицо. На нем был красный офицерский мундир с отличительным белым кантом 74-го батальона. Мундир принадлежал некоему лейтенанту Блейну, погибшему в сражении при Ассайе, и был куплен за шиллинг на аукционе имущества убитых офицеров. Дырку на левой стороне груди прапорщик кое-как заштопал, а вот с впитавшейся в линялую ткань кровью несчастного Блейна поделать ничего не смог – как ни тер, как ни отскребал, пятно осталось. Штаны Шарп носил старые, полученные, когда его произвели в сержанты. Трофейными были и кавалерийские сапоги из красной кожи – их он снял в Ахмаднагаре с мертвого араба. Красная офицерская перевязь с кистью тоже досталась даром – офицеров при Ассайе полегло немало. На перевязи висела легкая кавалерийская сабля. Оружие это ему не нравилось, хотя именно такой саблей Шарп защитил в Ассайе генерала Уэлсли. Сабля казалась неуклюжей, а ее изогнутое острие всегда оказывалось не там, где должно было бы быть. Ты наносишь удар и уже думаешь, что он достиг цели, а потом вдруг видишь, что до нее еще добрых шесть дюймов. Другие офицеры предпочитали палаши – большие, с прямым клинком, тяжелые и разящие наверняка, и Шарп собирался экипироваться таким же, но цены на аукционе заставили смириться с саблей.

Конечно, при желании он мог бы купить все палаши, какие только предлагались на продажу, только вот выставлять себя богачом не хотелось. Хотя он и впрямь был богат. Но откуда деньги у такого, как Шарп? Откуда деньги у прапорщика, поднявшегося с самого низу, из простых солдат, родившегося и выросшего в лондонских трущобах? Да, он отличился при Ассайе, спас жизнь генералу Уэлсли, зарубив с полдюжины врагов, за что и был произведен в офицеры, но откуда деньги? Люди стали бы задавать вопросы. Шарпу хватило благоразумия удержать язык за зубами, так что даже его новый батальонный командир не знал о сказочном сокровище, которое таскал при себе новичок-прапорщик. То было сокровище мертвого владыки, султана Типу, и принадлежало оно Шарпу по праву: он снял камни и жемчуга с мертвого врага после короткой схватки в залитом кровью и затянутом дымом туннеле у Прибрежных врат Серингапатама.

Добавило бы богатство популярности? Шарп сильно в этом сомневался. Богатство не дает почтения и уважения, если только оно не досталось по наследству. К тому же причина его незавидного положения заключалась вовсе не в бедности, а в том, что Шарп был чужаком. При Ассайе 74-й батальон понес тяжелые потери. Каждый офицер получил по меньшей мере одно ранение, а численный состав рот сократился с семидесяти – восьмидесяти человек до сорока – пятидесяти. Батальон прошел через ад, и неудивительно, что оставшиеся в живых держались друг друга. И пусть Шарп тоже был при Ассайе, пусть он отличился и даже спас генерала – он не стоял плечом к плечу с теми, кто выжил под пулями и тулварами, картечью и ядрами, кто уже простился с жизнью, но сохранил ее. Шарп не был с ними и, следовательно, оставался посторонним.

– Развернуться вправо! – крикнул сержант Колкхаун, и рота четко перестроилась в шеренгу.

Высохшая канава выбежала из проса и соединилась с широким, тоже высохшим руслом реки. На горизонте тонкой белой полоской висел пороховой дымок – стреляла маратхская артиллерия. Впрочем, до нее было еще далеко. Теперь, когда батальон выбрался наконец из джунглей проса, Шарп ощутил легкий ветерок. Смягчить жару он не мог, но дым понемногу уносил в сторону.

– Стой! – скомандовал капитан Уркхарт.

Как ни далеко стояли вражеские батареи, батальон, шагая по сухому руслу, двигался, казалось, прямо на них. Уверенности придавало лишь то, что они были не одни. Справа шел еще один шотландский батальон, 78-й, а по обе стороны от них наступали широкими шеренгами мадрасские сипаи.

Уркхарт подъехал к Шарпу.

– Стивенсон подошел.

Капитан произнес это достаточно громко, чтобы слышали ближайшие солдаты, и новость тут же прокатилась по рядам. Уркхарт хотел подбодрить людей, напомнить, что они не одни, что две маленькие британские армии снова вместе. Командовал обеими генерал Уэлсли, но большую часть времени он делил свои силы на две части, отдавая меньшую полковнику Стивенсону. Сегодня они сошлись, чтобы атаковать всеми двенадцатью тысячами пехоты. Но какими силами располагал враг? Маратхская армия стояла за орудиями, и видеть ее Шарп не мог, однако сомневаться не приходилось: их было много.

– Так что девяносто четвертый где-то слева, – громко добавил Уркхарт, и снова по рядам пронесся одобрительный шепоток.

94-й был еще одним шотландским батальоном, так что сегодня маратхам предстояло изведать силу сразу трех. Три шотландских и десять батальонов сипаев. Впрочем, горцы считали, что могли бы справиться и без помощи индийцев. Шарп разделял такое мнение. Они не очень-то хорошо его приняли, но это не мешало им оставаться хорошими солдатами. Несгибаемыми. Непобедимыми. Иногда Шарп пытался представить, что чувствуют маратхи, когда на них идут горцы. Ужас ада? Да, схватиться с шотландцами все равно что попасть в ад. Как говаривал полковник Маккандлесс: "Убить шотландца вдвое тяжелее, чем отправить на тот свет англичанина".

Бедный Маккандлесс. Полковник погиб в Ассайе, в последние минуты сражения, когда деревня была уже в руках британцев. Подстрелить его мог кто угодно, но Шарп убедил себя, что пулю выпустил предатель-англичанин, Уильям Додд. Додд до сих пор оставался на свободе. Мало того, изменник продолжал сражаться на стороне маратхов. В Ассайе Шарп поклялся отомстить предателю. Он дал эту клятву над свежей, только что отрытой в сухой земле могилой полковника. Маккандлесс был ему добрым другом, и Шарп, зарыв старика как можно глубже, чтобы его тело не потревожили ни хищная птица, ни зверь, вдруг почувствовал себя одиноко.

– Пушки! В сторону! – крикнул кто-то позади 74-го батальона. – Расступись!

Две батареи легких шестифунтовиков проследовали вперед, чтобы составить прикрывающую пехоту артиллерийскую линию. Обычно такие орудия запрягали лошадьми, но сейчас их тащили десять быков, животных куда менее резвых. Рога у быков были раскрашены, а на шее у некоторых даже висели колокольчики. Что касается тяжелых орудий, то они следовали с обозом, и их участие в предстоящем бою казалось весьма маловероятным.

Травянистые заросли остались позади, местность стала более открытой. Кое-где впереди еще виднелись поля проса, но к востоку, насколько хватало глаз, тянулись пахотные земли. Пушки катились по сухой, выгоревшей траве. Неприятель тоже наблюдал за ними, и вскоре первое ядро, скользнув по траве, срикошетило и перепрыгнуло через британские орудия.

– Думаю, они вот-вот займутся нами по-настоящему, – сказал Уркхарт и, вырвав правую ногу из стремени, соскочил с лошади рядом с Шарпом. – Эй, парень! – окликнул он ближайшего солдата. – Подержи моего коня, ладно? – Вручив поводья, капитан кивком предложил Шарпу отойти в сторонку. Непривычный к таким проявлениям внимания, прапорщик кивнул, заметив, что капитану тоже не по себе. – Вы курите? – спросил вполголоса Уркхарт.

– Бывает, сэр.

– Держите. – Уркхарт протянул неумело свернутую сигару и высек из трутницы огонь. Прикурив первым, он предложил огоньку Шарпу. – Майор говорит, в Мадрас прибыло новое пополнение.

– Хорошее дело, сэр.

– Многого от них, конечно, ждать не приходится, но все же какая-то помощь. – На Шарпа капитан не смотрел, куда больше его интересовали уходящие вперед пушки. Было их немного, всего двенадцать, что не шло ни в какое сравнение с силами маратхской артиллерии. Взорвавшийся у одного из расчетов снаряд накрыл быков и людей облаком пыли и кусками глины. Шарп думал, что орудие остановится, но в следующий момент чудом уцелевшие быки вырвались из-за осевшей завесы дыма и как ни в чем не бывало продолжили путь. – Только бы не ушли слишком далеко, – проворчал Уркхарт и внезапно переменил тему. – Скажите, Шарп, вам здесь все нравится? Вы счастливы?

– Счастлив, сэр? – растерянно повторил прапорщик, застигнутый врасплох столь откровенным вопросом.

Капитан нахмурился, словно ожидал от подчиненного другого ответа.

– Да, вы счастливы? Вы всем здесь довольны?

– Не уверен, сэр, что в солдаты идут за счастьем.

– Не так, не так, – раздраженно бросил Уркхарт. В росте он, пожалуй, не уступал Шарпу. Ходили слухи, что капитан очень богат, но, пожалуй, единственным указанием на это могла быть его элегантного покроя, явно пошитая на заказ форма, заметно отличавшаяся от тех обносков, что носило большинство младших офицеров. Уркхарт редко улыбался, отчего общаться с ним было не просто. Сам факт того, что несгибаемый и молчаливый капитан вдруг завел такой разговор, показался Шарпу странным. Нервничает перед сражением? Вряд ли – при Ассайе капитан провел свою роту под вражеским огнем и не дрогнул. Но другого объяснения прапорщик не видел. – Каждый должен быть доволен своей работой, – продолжил Уркхарт, делая витиеватый жест той рукой, в которой у него была сигара. – Если человеку не нравится то, что он делает, то, может быть, он ошибся с выбором ремесла.

– Работы у меня немного, – ответил Шарп и тут же пожалел о сказанном – получилось грубовато.

– Пожалуй, что так, – неохотно согласился Уркхарт. – По крайней мере я понимаю, что вы имеете в виду. – Он переступил с ноги на ногу. – Рота как бы управляется сама по себе. Колкхаун хороший сержант, и у Крейга вроде бы неплохо получается, вы не находите?

– Так точно, сэр. – Шарп знал, что не обязан каждый раз называть капитана "сэром", но, как известно, от старых привычек трудно избавиться.

– Они оба, знаете ли, добрые кальвинисты, – объяснил Уркхарт. – На таких всегда можно положиться.

– Так точно, сэр.

Шарп плохо представлял, кто такие кальвинисты, но спрашивать не стал. Может быть, кальвинисты это те же масоны, которые во множестве присутствовали в офицерской столовой 74-го батальона, хотя, опять-таки, кто их разберет? Твердо Шарп знал только одно: он не из их числа.

– Дело в том, – продолжал капитан, попыхивая сигарой и по-прежнему глядя в сторону, – что вы, можно сказать, сидите на золоте. Понимаете, о чем я?

– На золоте, сэр? – забеспокоился Шарп. Уж не пронюхал ли ротный каким-то образом про его богатство: брильянты и сапфиры, рубины и изумруды?

– Вы – прапорщик, – терпеливо растолковывал капитан, – и если вам не нравится служба, вы всегда можете продать свое звание. Поверьте, в Шотландии найдется немало отличных парней, которые предложат вам за него приличные деньги. Думаю, желающих можно найти даже здесь. Насколько мне известно, в Шотландской бригаде есть несколько джентльменов в рядовом звании.

Так вот оно что! Уркхарт нервничал вовсе не из-за предстоящего сражения, а из-за того, как он, Шарп, отреагирует на этот разговор. Капитан определенно хотел избавиться от него, и, поняв мотив командира, Шарп почувствовал себя неловко. Раньше он так стремился стать офицером, даже мечтал об этом, а вот теперь жалел, что не остался в сержантах. И чего было ждать? На что рассчитывать? Что тебя похлопают по плечу и примут в круг избранных? Дадут роту? Расступятся и назовут своим? Уркхарт выжидающе посмотрел на него, но прапорщик молчал, не спеша с ответом.

– Четыреста фунтов стерлингов. Такова официальная цена вашего звания, но, между нами говоря, всегда можно взять фунтов на пятьдесят больше. Может быть, даже на целую сотню! В гинеях. Только если решите продавать кому-то из наших рядовых, обязательно проверьте, насколько парень достоин такой чести.

И снова Шарп промолчал. Неужели в 94-м среди рядовых и впрямь есть джентльмены? Да, такие могут позволить себе быть офицерами, у них есть для этого и происхождение, и воспитание, но пока не появится вакансия, они вынуждены служить рядовыми, питаясь, однако, с офицерами. Ни то ни се. Ни рыба ни мясо. Как и сам Шарп. И каждый из них с радостью ухватится за возможность приобрести офицерское звание. Да вот только Шарпу деньги не очень-то нужны. Их у него хватало, и при желании он мог просто подать в отставку и уйти. Уйти богачом.

– Разумеется, – продолжал капитан, по-своему интерпретируя молчание подчиненного, – проблем можно избежать, если передать дело опытному агенту, который подберет достойного кандидата и оформит все нужные документы. Большинство наших пользуются услугами Джона Борри в Эдинбурге. Ему можно доверять. Борри – честный малый. Между прочим, тоже кальвинист.

– И масон, сэр? – спросил Шарп. Он и сам не знал, почему спросил об этом – вопрос вырвался сам собой.

– Не могу сказать. – Уркхарт почему-то нахмурился и продолжил уже более холодным тоном: – Главное, что ему можно верить. Он не подведет.

Четыреста пятьдесят гиней. Не какая-нибудь мелочь. От таких денег просто так не отмахиваются. Неплохая была бы добавка к тому, что уже есть. Предложение Уркхарта звучало весьма заманчиво, и Шарп уже склонялся к тому, чтобы ответить согласием. В любом случае своим в 74-м батальоне ему никогда не стать, а с тем, что есть, можно неплохо устроиться и в Англии.

– Деньги на бочку, – добавил капитан. – Подумайте, Шарп. Подумайте хорошенько. Эй, Джок, коня!

Прапорщик отбросил сигару. Во рту и без того пересохло от пыли, а от дыма стало еще суше. Уркхарт, забравшись в седло, заметил дымящийся окурок и наградил Шарпа неодобрительным взглядом. Он вроде бы даже собрался что-то сказать, но сдержался и, подобрав поводья, отъехал. К черту, подумал Шарп. Все не так, за что ни возьмись.

Между тем маратхские канониры взяли на прицел британские пушки и уже едва ли не первым ядром угодили в лафет. Колесо разлетелось в щепки, и шестифунтовое орудие накренилось. Пушкари соскочили с передка, но не успели они подкатить запасное колесо, как быки рванули и понесли. Пушка тащилась за ними, взрывая сухую землю осевой буксой. Бомбардиры бросились вдогонку, но тут запаниковали быки второй упряжки. Опустив головы с раскрашенными рогами, животные кинулись прочь, напуганные начавшейся канонадой. Маратхские пушки били одна за другой. Очередное ядро нашло цель, и бычья кровь плеснула ярким фонтаном в небо. Неприятельская артиллерия превосходила британскую не только численно, но и по таким показателям, как огневая мощь и дальнобойность. Рвущиеся за спиной быков снаряды подгоняли обезумевших животных, и они мчались все дальше на правый фланг, где шли батальоны сипаев. Передок отчаянно подпрыгивал на каждой неровности, и из ящика то выскакивало ядро, то просыпался порох.

Генерал Уэлсли направился к сипаям и, хотя Шарп этого не слышал, наверное, призывал их расступиться и пропустить быков, но солдаты вдруг, без какой-либо видимой причины, повернулись и побежали сами.

– Господи! – пробормотал Шарп, за что удостоился укоризненного взгляда Колкхауна.

Два батальона сипаев удирали с поля боя. Генерал был с ними, но остановить поддавшихся панике людей не мог. Напуганные как быками, так и грозной канонадой вражеской артиллерии, индийцы исчезли в высоких злаках, оставив за собой растерянных и смущенных офицеров и, как ни странно, тех самых вызвавших панику быков, которые вдруг сами по себе успокоились, остановились и терпеливо ждали, пока пушкари вернут их на место.

– Садитесь! Садитесь! – закричал своим людям Уркхарт, и солдаты опустились на корточки.

Один даже вытащил из ранца глиняную трубку, высек огонек и затянулся. Ветерок подхватил и медленно понес табачный дым. Кое-кто приложился к фляжке, но большинство берегли воду, зная, что она пригодится, когда сражение начнется по-настоящему и когда придется рвать зубами патроны. Шарп оглянулся, надеясь увидеть водоносов-пуккали, но те, похоже, отстали. На пригорке тем временем появилась маратхская кавалерия; длинные, поднятые вверх копья казались на фоне голубого неба плотным черным частоколом. Соблазн ударить по ослабленному, расколотому британскому флангу и усилить тем самым уже начавшуюся панику был велик, но из леска левее выступил британский эскадрон, готовый в случае опасности провести контратаку. В результате обе стороны так ничего и не предприняли, ограничившись наблюдением друг за другом. Волынщики 74-го перестали играть. Оставшиеся британские пушки разворачивались в линию напротив неприятельской артиллерии, занявшей позиции вдоль длинного склона.

– Мушкеты у всех заряжены? – спросил Уркхарт.

– Так точно, сэр, – ответил сержант. – А у кого не заряжены, тем придется объяснить, как это случилось.

Капитан спешился. На седле у него болталось с дюжину фляжек. Отстегнув половину, он отдал их ближайшему из солдат.

– Поделитесь со всеми.

Шарп подумал, что мог бы сделать то же самое. Кто-то из горцев, налив воды на ладонь, стал поить своего пса. Потом солдат откинулся на спину и накрыл лицо кивером, а собачонка уселась и принялась вычесывать вшей.

Глядя на неприятельские линии, Шарп подумал, что на месте маратхов ударил бы именно сейчас, двинув вперед пехоту. Всю пехоту. Скатившаяся с высотки орава кричащих воинов добавила бы паники и могла добыть победу.

Но пехота оставалась невидимой, прячась где-то позади пушек, и на горизонте маячили только орудия и всадники с поднятыми копьями.

Враг выжидал.

И красномундирники тоже выжидали.

* * *

Полковник Уильям Додд, командир полка, называвшего себя Кобрами Додда, выехал на пригорок, с которого открывался хороший вид на смятенные британские порядки. Похоже, один или два батальона поддались панике и побежали, оставив огромную брешь на правом фланге наступающей британской армии. Развернув коня, Додд поскакал к вершине холма, туда, где под развернутыми знаменами расположился командующий маратхской армией. Пробившись через толпу советников и адъютантов, полковник оказался рядом с князем Ману Баппу.

– Бросьте в наступление все силы, сахиб. Немедленно! У нас есть шанс покончить с британцами одним ударом.

Ману Баппу как будто не слышал Додда. Командующий объединенными маратхскими силами был высокого роста, худощавый мужчина с вытянутым, изуродованным шрамами лицом и короткой черной бородкой. Одежды на нем были желтые, голову защищал серебряный шлем с высоким плюмажем из конского волоса. В руке Ману Баппу держал обнаженную саблю, добытую, как он утверждал, в схватке с английским офицером. Утверждениям этим Додд не верил, поскольку не узнавал в оружии ни одного из принятых в армии образцов, однако держал сомнения при себе. Князь и младший брат трусливого раджи Берара, Ману Баппу в отличие от большинства маратхских вождей был еще и настоящим воином.

– Атакуйте сейчас! – настаивал Додд. Чуть раньше, в первой половине дня, он давал князю противоположный совет не вступать с британцами ни в какие стычки, но сейчас положение изменилось: британский строй развалился еще на подходе, даже не достигнув дистанции мушкетного огня. – Атакуйте всеми имеющимися силами, сахиб, и мы победим!

– Если я брошу в наступление все, полковник Додд, то моим пушкам придется прекратить огонь. Пусть британцы подойдут поближе и попадут под картечь, и тогда я двину на них пехоту.

В кавалерийской атаке князь получил удар копьем в лицо и лишился передних зубов, отчего звуки у него получались свистящие. Додду казалось, что он разговаривает со змеей. Впрочем, и во внешности Ману Баппу присутствовало что-то змеиное. Может быть, такое ощущение возникало из-за полуопущенных век, а может, в неподвижных чертах лица индийца полковнику мерещилась некая скрытая угроза. Так или иначе, брат раджи Берара по крайней мере умел драться. Сам раджа постыдно бежал еще до начала сражения при Ассайе, а вот Батату, которого там не было, трусом бы никто не назвал. Скорее Додд сравнил бы его с индийской змеей, укус которой смертельно опасен.

– Они уже проходили и через ядра, и через картечь, – проворчал Додд. – При Ассайе их было меньше, а нас больше, и тем не менее они победили. Так что орудия решают не все.

Рядом громыхнула пушка, и Баппу погладил по шее нервно шарахнувшегося от выстрела коня, чистопородного арабского вороного. Седло под князем украшала серебряная чеканка. И жеребец, и седло были подарками одного арабского шейха, соплеменники которого приплыли в Индию, чтобы служить в полку Баппу. Дети бесплодных и безжалостных пустынь, они называли себя Львами Аллаха и считались самым воинственным и неукротимым полком во всей Индии. Сейчас Львы Аллаха стояли за спиной Баппу – фаланга смуглолицых, в белых одеждах воинов, вооруженных мушкетами и длинными, с изогнутыми клинками ятаганами.

– Вы и впрямь полагаете, что мы должны драться с ними перед нашими пушками? – спросил князь.

– Мушкеты нанесут британцам больший урон, чем артиллерия, – ответил Додд. В Баппу ему нравилось, помимо прочего, готовность по крайней мере выслушивать советы. – Встретьте их на середине марша, сахиб, дайте залп из мушкетов, а потом отведите пехоту за орудия, и пусть пушки доделают начатое картечью. А еще лучше: сдвиньте орудия на фланг.

– Слишком поздно.

– Да. Наверно, – усмехнулся Додд. Он никак не мог понять, почему индийцы так упорно придерживаются одной и той же тактики: ставить артиллерию впереди пехоты. Разумного объяснения этому маневру слышать ему не приходилось. Полковник постоянно твердил: располагайте пушки между пехотными частями, чтобы артиллерия била навесным огнем через своих. И неизменно получал один ответ: видя перед собой пушку, солдат чувствует себя защищенным. – И все же, сахиб, выдвиньте вперед хоть немного пехоты.

Баппу задумался. Этот высокий, нескладный англичанин с длинным угрюмым лицом, желтыми зубами и оскорбительными манерами не внушал к себе симпатий, однако в советах имелось здравое зерно. Князь еще ни разу не сражался с британцами, но понимал, что они резко отличаются от всех предыдущих его противников, с которыми ему доводилось иметь дело в бесчисленных войнах, беспрерывно раздиравших Западную Индию. В марширующих через равнину шеренгах красномундирников ощущалось презрение к смерти, позволявшее им выдерживать самую жестокую канонаду. Сам Ману Баппу этого не видел, но те, кто рассказывал о битве под Ассайе, заслуживали полного доверия. И все же отказываться от привычной, испытанной многократно методы представлялось неразумным: как можно ставить пехоту перед пушками, лишая себя несомненных преимуществ тяжелой артиллерии. Артиллерийский арсенал Ману Баппу насчитывал тридцать восемь тяжелых орудий, тогда как у британцев было только несколько легких пушек, а его канониры имели отличную подготовку и не уступали противнику в мастерстве. В представлении индийца, тридцать восемь орудий должны были нанести наступающим британцам невосполнимый урон, однако ж, если верить Додду, то получалось, что ни ядра, ни картечь их не остановят. Впрочем, в данный момент верилось в такое с трудом: сражение еще и не началось, а неприятель уже нервничал, и правый его фланг рассыпался на глазах. Может быть, боги отвернулись наконец от британцев?

– Сегодня утром я видел двух орлов на фоне солнца, – доверительно сообщил Баппу.

Ну и что? Додд с трудом скрыл досаду за глубоким вздохом. Индийцы были невероятно суеверны и верили всевозможным предсказаниям: одни искали истину, вглядываясь в струйки поднимающегося над кипящим маслом пара, другие старательно толковали речения святых или выводили пророчества, наблюдая за дрожанием листа на ветру. На взгляд же полковника, самым убедительным обещанием победы был вид бегущего до начала битвы неприятеля.

– Полагаю, орлы знаменуют победу? – вежливо спросил он.

– Да, – кивнул князь.

Знамение сулило победу в любом случае, независимо от избранной тактики, а раз так, то зачем рисковать и менять проверенное старое на неведомое новое? К тому же, рассуждал Ману Баппу, если он никогда не дрался с англичанами, то ведь и те никогда еще не сражались с Львами Аллаха. Численное преимущество внушало ему уверенность. Он мог выставить на пути британской армии сорок тысяч человек, тогда как неприятельский генерал располагал втрое меньшими силами.

– Подождем, – решил индиец. – Пусть подойдут ближе. – Сначала он сокрушит их пушечной канонадой, а потом добьет мушкетным огнем. – Может быть, когда красные мундиры приблизятся, я выпущу против них Львов Аллаха.

Последнее обещание должно было успокоить полковника, но англичанин лишь сокрушенно покачал головой.

– Одного полка мало, – сказал он. – Даже ваши арабы, сахиб, ничего не изменят. Использовать надо всех. Всю пехоту.

– Может быть, – не стал спорить Баппу, все больше проникаясь нежеланием ставить пеших солдат перед драгоценными орудиями. В этом просто нет необходимости. Появившиеся на фоне солнца орлы сулили победу, а победу могли добыть только пушкари. Он уже представлял, как увидит усеянное красными солдатами поле. Он отомстит за Ассайе и докажет, что британцы так же смертны, как и все прочие его враги. – Возвращайтесь к своим людям, полковник, – твердо добавил князь.

Додд развернул коня к правому флангу, где, выстроившись четырьмя рядами, стояли его Кобры. Отличный, прекрасно обученный полк. Додд вывел его из осажденного Ахмаднагара, а потом сумел уберечь от разгрома в обернувшемся полным хаосом и паникой сражении при Ассайе. В обоих случаях его люди не дрогнули, не дали ни малейшего повода усомниться в своей твердости и боевых качествах. Еще недавно он входил в состав армии Скиндии, но после разгрома под Ассайе Додд отступил вместе с пехотой раджи Берара. Князь Ману Баппу, призванный с севера, чтобы принять под свое начало разрозненное и потрясенное войско, убедил Додда, тогда еще майора, перейти на сторону раджи. Додд в любом случае ушел бы от Скиндии, который под впечатлением успеха британцев запросил мира, но Баппу решил дело в свою пользу предложением золота, серебра и звания полковника. Наемникам Додда было все равно, какому хозяину служить, лишь бы платили побольше.

Заместитель Додда, Гопал, встретил возвращение командира с невеселым лицом.

– Не желает наступать?

– Не желает. Хочет, чтобы всю работу сделала артиллерия, – ответил, не скрывая разочарования, Додд.

Гопал уловил в голосе полковника нотки сомнения.

– Но одна артиллерия не справится?

– Не думаю. По крайней мере под Ассайе у них ничего не получилось. – Додд устало вздохнул. – Черт бы его побрал! Здесь вообще не лучшее для сражения место. С красномундирниками нельзя драться на открытой местности. Надо было заставить их лезть на стену или форсировать реку.

Полковник нервничал, потому что предчувствовал поражение. Поражение грозило пленом, а британцы назначили за его голову вознаграждение. Сейчас оно равнялось семистам гинеям, что составляло почти шесть тысяч рупий. Премию обещали выплатить золотом любому, кто доставит Уильяма Додда, живым или мертвым, руководству Ост-Индской компании. Будучи лейтенантом в армии компании, Додд организовал убийство индийского ювелира и, когда в воздухе запахло жареным, предпочел дезертировать, прихватив с собой роту в составе ста тридцати сипаев. Уже этого оказалось достаточно, чтобы за его голову объявили награду, а после того как Додд со своими людьми перебил гарнизон Чазалгаона, сумму увеличили. Теперь тело офицера-дезертира стоило целое состояние, и Уильям Додд прекрасно понимал, что людская жадность может стать для него смертельной опасностью. Если армия Ману Баппу развалится, как развалилось несметное маратхское войско при Ассайе, ему придется спасаться бегством на широкой, открытой для кавалерии равнине.

– С ними надо бы драться в горах, – мрачно сказал он.

– Тогда нам лучше отступить в Гавилгур, – заметил Гопал.

– В Гавилгур?

– Да, сахиб, в Гавилгур. Это величайшая из маратхских крепостей. Ни одна европейская армия не возьмет эту крепость. – Увидев, что заверение не произвело на командира должного впечатления, индиец поправился: – Ни одна армия мира не возьмет Гавилгур. Он стоит на скалах, под самым небом. С его стен люди кажутся ползающими внизу вшами.

– Однако ж попасть туда все равно как-то можно. В любую крепость можно пройти.

– Да, сахиб, пройти можно. Но только путь в Гавилгур лежит через скалу и приводит к внешнему укреплению. Тот, кто пробьется через внешние стены, окажется перед глубоким рвом, за которым начинаются главные укрепления. Снова стены, пушки, узкая тропа и громадные ворота! – Гопал мечтательно вздохнул. – Я видел Гавилгур однажды, много лет назад, и тогда еще подумал, что никогда бы не пожелал себе драться с врагом, укрывшимся за этими стенами!

Додд промолчал. На склоне все еще стояла британская пехота. Одно за другим ядра взрывали землю перед неприятельской шеренгой, поднимая в воздух клубы пыли.

– Если дела сегодня пойдут плохо, – продолжал, понизив голос, Гопал, – мы отойдем в Гавилгур. Даже если британцы последуют за нами, нас им не достать. Пусть разбивают лбы о скалы. А мы сможем спокойно отдохнуть у озера. Мы будем в небе, а они внизу. И пусть дохнут, как псы.

Что ж, подумал Додд, если Гопал прав, то в Гавилгуре ему не страшны ни вся королевская конница, ни вся королевская рать. Но сначала до крепости надо добраться. А может быть, это и не понадобится, если Ману Баппу сумеет разбить красномундирников здесь. Баппу твердо верил, что ни одна пехота в мире не устоит перед его арабскими наемниками.

Далеко внизу, на равнине, два бежавших в поля батальона сипаев возвращались в строй. Момент был упущен. Еще минута-другая, и шеренга снова двинется вперед.

– Скажи пушкарям, чтобы не торопились открывать огонь, – распорядился Додд. Вся полковая артиллерия насчитывала пять легких орудий, обладавших небольшой дальнобойностью. Пушки эти стояли не перед его одетой в белые мундиры пехотой, а на правом фланге, откуда могли бить по наступающему врагу с гораздо большей эффективностью. – Пусть зарядят картечью и ждут, пока эти паршивцы подойдут поближе.

Победа была важна, но Додд уже знал, что, если судьба распорядится иначе, он уведет полк туда, где его никто и никогда не достанет.

В Гавилгур.

* * *

Британцы наконец выступили. Шеренга простиралась с запада на восток более чем на три мили. Она пересекала поля и луга, змеилась между деревьями, исчезала в низинах и появлялась на пригорках, пролегала через широкое высохшее русло реки. В центре ее шли тринадцать красномундирных пехотных батальонов, три шотландских и десять индийских. Левый фланг составляли два, а правый четыре кавалерийских полка. За регулярными частями следовали разделенные на две части конные наемники, примкнувшие к британцам исключительно ради добычи. Били барабаны, звучали волынки. Над киверами реяли, покачиваясь, флаги. И вся эта масса неуклюже катилась на север, безжалостно вытаптывая встречавшиеся по пути поля. Британские шестифунтовые пушки открыли огонь, целя по вражеской артиллерии.

Маратхские орудия били почти беспрерывно. Идя позади своей шестой роты, Шарп взял на заметку одно орудие, стоявшее на пригорке за ярким разноцветьем флагов. Он сосчитал до шестидесяти, потом еще раз до шестидесяти. Несложный подсчет показал, что за две минуты орудие выстрелило пять раз. Определить точно, сколько пушек растянулось по линии горизонта, было трудно, потому что почти все они скрывались за плотной завесой порохового дыма, однако он попытался сосчитать мелькавшие за серо-белым валом яркие вспышки. Получилось около сорока. Сорок орудий. Сорок на пять? Двести. Значит, за минуту маратхи посылали в сторону неприятеля сто ядер, и каждое ядро при хорошем прицеле могло выбить из шеренги двух человек – одного в первом ряду и одного во втором. Потом, когда расстояние сократится, ядра заменят картечью, и тогда поражающая мощь каждого залпа увеличится до дюжины человек. А пока красномундирники молча, сжав зубы, шли вперед, навстречу летящим со склона ядрам. Некоторые со свистом проносились над головами наступающих, некоторые перескакивали через шеренгу. Но маратхские бомбардиры знали дело хорошо и опускали жерла с таким расчетом, чтобы ядро ударялось с недолетом, подскакивало два или три раза и врезалось в цепь на высоте пояса или ниже. По скользящей, так называли это канониры. Если ядро падало слишком близко к пехоте, оно, срикошетив, пролетало слишком высоко. В противном случае докатывалось до шеренги, потеряв силу, и останавливалось под презрительный смех британцев. Мастерство канонира заключалось в том, чтобы выбрать требуемый угол орудия и рассчитать мощность заряда, чтобы ядро достигло цели. И тогда людей выбрасывало из строя с перебитыми костями. Шарп как раз переступил такое, перепачканное липкой кровью, по которой уже ползали мухи. Оно лежало шагах в двадцати от бедняги с выпущенными кишками.

– Теснее строй! Сомкнуть ряды! – кричали сержанты, и замыкающие капралы тянули солдат, заполняя бреши.

Британские пушки тоже посылали ядра в сторону неприятеля, и они исчезали в дыму, не нанося маратхам видимого вреда. Видя, что расстояние слишком велико, артиллерии приказали выдвинуться дальше. Орудия пристегнули к передкам, быки снова натянули постромки, и шестифунтовики поползли вверх по склону.

– Как кегли, да? – Рядом с Шарпом возник прапорщик Венейблс. Родерику Венейблсу было пятнадцать, и он состоял в седьмой роте. До появления Шарпа юноша был самым молодым офицером, а теперь добровольно исполнял обязанности наставника, подсказывая новичку, как должен вести себя офицер. – Бьют по нам, как по кеглям, верно, Ричард?

Прежде чем Шарп успел ответить, с полдюжины шедших правее солдат бросились врассыпную перед ударившимся о землю и срикошетившим в них ядром. Неприятельский подарок, никого не задев, пролетел в брешь. Горцы рассмеялись, а сержант Колкхаун дал команду сомкнуть строй.

– Тебе разве не надо быть на левом фланге роты? – спросил Шарп.

– Эх, Ричард, рассуждаешь как сержант. Никак не отделаешься от старых привычек. Свиным Ушкам наплевать, где я нахожусь. – Свиными Ушками прозвали капитана Ломакса. Причина заключалась не в какой-то физиологической особенности его собственных ушей, а в необыкновенном пристрастии, питаемом капитаном к поджаренным до хрустящей корочки свиным ушкам. Ломакс был спокойный и добродушный человек, что в выгодную сторону отличало его от строгого приверженца дисциплины Уркхарта, требовавшего от подчиненных буквального исполнения всех имеющихся регуляций. – К тому же делать все равно нечего. Парни и без меня отлично справляются.

– Да, быть в прапорщиках – только время зря терять, – заметил Шарп.

– Чепуха! Прапорщик – это будущий полковник. Наша с тобой обязанность, Ричард, служить украшением роты и прожить достаточно долго, чтобы успеть получить повышение! А пользы от нас никто и не ждет. Боже, кто только такое мог придумать, чтобы требовать от младшего офицера какой-то пользы! Не бывало такого и не будет! – Венейблс громко хохотнул. Шумный, самодовольный, наглый и тщеславный, он был, однако, одним из немногих офицеров 74-го батальона, кто держался с новичком на равных. – Слышал новость? В Мадрас прибыло пополнение.

– Уркхарт мне уже сказал.

– Свежатинка. Так что самым молодым тебе быть недолго.

Шарп покачал головой.

– Это ведь будет зависеть от того, когда они подписались, верно?

– Пожалуй, что так. Да, наверно, ты прав. А им ведь еще надо было доплыть сюда из Англии, а? Похоже, ты все равно останешься нашим младшеньким. Сочувствую, старина. Не везет, так не везет.

Старина? А что, так оно и есть. Он и впрямь уже не молод. Лет, наверно, на десять старше Венейблса. Точно Шарп не знал, потому что прежде всего никто не удосужился поинтересоваться, сколько ж ему лет. Прапорщики – люди молодые, почти юнцы, а Шарп уже мужчина.

– Ух, ты! – восхищенно воскликнул Венейблс, и Шарп, повернув голову, успел увидеть, как ядро ударилось о край ирригационного канала и срикошетило вертикально вверх, сопровождаемое фонтаном земли. – Свиные Ушки рассказывал, что видел однажды, как два ядра столкнулись прямо в воздухе. Ну, может, не видел, но слышал точно. Говорит, выскочили, врезались... бум! И сплющились.

– Должны были расколоться, – заметил Шарп.

– Свиные Ушки говорит, что не раскололись, – стоял на своем Венейблс. – Говорит, сплющились. – Впереди разорвался снаряд. Железные осколки с шелестом разлетелись по сторонам. Никого не задело, и солдаты переступили дымящиеся куски. Венейблс нагнулся, подобрал один и тут же выронил – горячий. – Хочу оставить на память, – объяснил он, наклоняясь еще раз и засовывая осколок в ранец. – Отправлю домой, сестре. Интересно, почему наши пушки не стреляют?

– Далековато, – сказал Шарп.

До неприятельских орудий оставалось еще с полмили, и, хотя шестифунтовики могли бить с такого расстояния, пушкари, видимо, решили подойти поближе, чтобы уже не промахнуться. Сблизиться с врагом – так всегда говорил полковник Маккандлесс. В этом секрет победы в сражении. Сближайся, а потом убивай. В седьмую роту угодило ядро. Земли оно коснулось только раз, летело быстро, так что уклониться никто не успел. Двоих как будто вырвало из строя, и они отлетели, разбрызгивая кровь.

– Боже, – прошептал, бледнея, Венейблс. – Боже. – Тела вмяло друг в друга, из кровавого месива торчали переломанные кости, выплывали внутренности. Шедший замыкающим капрал остановился, чтобы вытащить из-под жуткой кашицы ранцы и сумки. – Вот и еще два имени на паперти. Кто они, капрал?

– Братья Макфаддены, сэр. – Капралу пришлось кричать, чтобы перекрыть шум канонады.

– Бедняги. Впрочем, шестеро еще осталось. Плодовитая дама, Рози Макфадден.

Шарп впервые слышал слово "плодовитый", но хотя точного его значения не знал, спрашивать Венейблса не стал. Парень, при всей его беззаботности и самоуверенности, сильно побледнел – вид изуродованных человеческих тел подверг серьезному испытанию крепость его желудка. В сражении он участвовал впервые – во время битвы под Ассайе отдыхал в обозе с малабарской чесоткой. Прапорщик постоянно уверял, что вид крови ему не страшен, поскольку с малых лет помогал отцу, эдинбургскому хирургу, но сейчас отвернулся и отошел в сторону. Его вырвало. Шарп даже не оглянулся, но несколько солдат вытянули шею.

– Смотреть вперед! – рявкнул он.

Колкхаун бросил на него недовольный взгляд. Сержант полагал, что приказы в роте имеют право отдавать только два человека: он сам и капитан.

Через несколько секунд Венейблс догнал шеренгу.

– Наверное, съел что-то.

– В Индии такое случается, – посочувствовал Шарп.

– Но не с тобой.

– Со мной нет... пока. – Он вдруг пожалел, что на плече не висит мушкет, к деревянному ложу которого прикасались, чтобы не спугнуть удачу.

К ним подъехал Уркхарт.

– Вернитесь к роте, мистер Венейблс.

Прапорщик послушно вернулся на место, а капитан на правый фланг. Шарпу он даже не кивнул, как будто того и не было. Перед шеренгой проскакал майор Суинтон, командовавший батальоном в отсутствие полковника Уоллеса, стоявшего во главе всей бригады. Копыта глухо простучали по сухой, спекшейся земле.

– Все в порядке? – крикнул он Уркхарту.

– Все хорошо.

– Молодцом! – Суинтон умчался дальше.

Вражеская канонада звучала беспрерывно, как бесконечный, неумолчный гром. От нее закладывало уши, в ней почти тонули пронзительные завывания волынок. Фонтан земли ударил вдруг слева, и Шарп, повернув голову, увидел в конце шеренги разбросанные тела. Там была деревня. И как же это его угораздило, черт возьми, пройти мимо деревни и заметить? Деревушка была небольшая – кучка сбившихся вместе лачуг с крытыми тростником крышами и крохотными наделами, защищенными кактусовыми изгородями. И все равно непонятно: как можно не заметить такое? Люди словно вымерли. Очевидно, крестьянам хватило ума сообразить, что солдаты на полях просто так не появляются. Собрали пожитки, горшки да сковородки и ушли в лес. В одну хибару угодило ядро; тростник разметало, ветхие балки треснули, и крыша безнадежно просела.

Шарп посмотрел в другую сторону. Вдалеке появилась вражеская кавалерия, и тут же наперерез ей выдвинулись всадники в синих с желтым мундирах – драгуны 19-го полка. На обнаженных клинках играли лучи послеполуденного солнца. Где-то призывно пропела труба – или это ему только показалось? В ушах гремело, точно в кузнице. Всадники скрылись за деревьями. Вверху просвистело ядро, слева бухнул снаряд, стрелковая рота 74-го завернула фланг, пропуская артиллерийский расчет. Британские пушки вышли наконец далеко вперед и заняли позиции. Возле орудий началась обычная суета: заложить мешки с порохом, утрамбовать, забить ядро, отступить... Вдоль поля захлопало, затрещало. Пушки заволокло дымом. В воздухе распространился отвратительный запах протухших яиц.

Барабаны все били и били, отмеряя долгий марш на север. На какое-то время сражение свелось к состязанию пушкарей: слабые британские шестифунтовики метали ядра в скрытого дымом врага; маратхские громадины решетили наступающую красномундирную цепь. Пот струился по животу, щипал глаза и капал с носа. У лица жужжали надоедливо мухи. Шарп вытащил саблю. Рукоятка оказалась скользкой, и он вытер ее и ладонь правой руки о полу мундира. Вдруг захотелось отлить, но времени, чтобы остановиться и расстегнуть пуговицы, не было. Держись, сказал он себе. Терпи, пока не разобьем чертовых ублюдков. Или дуй в штаны – на такой жаре все быстро высохнет, а пятно сойдет за пот. А если завоняет? Нет, лучше подождать. К тому же если солдаты пронюхают, что их прапорщик обмочился перед заварушкой, жизни ему уже не будет. Ссыкун Шарп – кличка приклеится навечно. Ядро пролетело так низко, что едва не задело кивер. Слева что-то просвистело. Упавшего солдата вырвало кровью. Из разорванного живота выползали синеватые кишки. Их уже рвал учуявший добычу пес. Другой надсадно лаял. Замыкающий пинком отбросил собаку, но ее было не отогнать. Неплохо бы помыться. Шарп чувствовал себя потным, грязным и вонючим. Да еще вшивым. Впрочем, в таком положении были все. Может быть, даже сэр Артур. Шарп взглянул вправо – командующий ехал позади 78-го батальона. Под Ассайе он временно исполнял обязанности генеральского ординарца и знал всех офицеров, державшихся сейчас рядом с Уэлсли. Они относились к нему куда приветливее, чем офицеры 74-го батальона, но при этом вовсе не воспринимали как равного.

К черту! Пошло оно все! Может, стоит воспользоваться советом Уркхарта? Уволиться. Вернуться домой. Взять деньжата. Купить постоялый двор и повесить саблю на стену. Может быть, Симона Жубер согласится уехать с ним в Англию? Ей, пожалуй, понравилось бы управлять постоялым двором. Назвать заведение "Загнанная мечта" и брать со всех армейских двойную цену за выпивку.

Маратхские орудия вдруг замолкли. По крайней мере те, что стояли напротив 74-го батальона. В наступившей тишине Шарп пристальнее пригляделся к тому, что скрывалось за дымом на пригорке в четверти мили от наступающих. Британские пушки продолжали стрелять. Ветерок постепенно уносил пороховую завесу к северу, но ничего такого, что прояснило бы причину внезапного затишья, не проступало. Может, у них кончились боеприпасы. Давай, давай, надейся. Скорее просто заряжают картечь, чтобы оказать красномундирникам теплый прием.

Мочевой пузырь грозил лопнуть, и Шарп понял, что терпеть больше нет мочи. Сунув саблю под мышку, он завозился с пуговицами. Одна оторвалась. Шарп выругался, наклонился за ней, поднял, выпрямился и с облегчением пустил струю на сухую землю. Разумеется, мимо внимания капитана такое пройти не могло.

– Так уж обязательно было делать это именно сейчас, мистер Шарп? – раздраженно осведомился он.

Так точно, сэр, выдул три полные фляжки, сэр. И не пойти бы вам ко всем чертям, сэр.

– Виноват, сэр, – только и ответил он.

Может быть, настоящие офицеры вообще не ходят по малой нужде? Шарп чувствовал, что рота посмеивается над ним. Он неловко и поспешно застегнул пуговицы и побежал догонять цепь. Центр маратхской артиллерии все еще молчал. Ну и ладно. Вдруг с фланга ударила пушка, ядро скакнуло перед шестой ротой и, протаранив шеренгу, оторвало одному ногу и перебило другому колени. Кусок кости, отлетев, разрезал штанину третьему. Замыкающий, сержант Маккалэм, закрыл брешь, а подбежавший волынщик склонился над раненым, чтобы наложить повязку. Обычно раненых оставляли на месте, а после сражения, если они доживали, отправляли к костоправу. И потом, если бедолаги переживали еще и ножи с пилами, их отсылали домой – ни на что не годных и никому не нужных, становившихся бременем для своего прихода. Или у шотландцев нет приходов? Точно Шарп не знал, однако нисколько не сомневался, что уж работные дома у них наверняка есть. Работные дома и кладбища для нищих есть везде. Уж лучше лечь в черную землю чужой страны, чем прозябать за счет милости в богадельне.

И тут он увидел нечто, объяснявшее, почему маратхская артиллерия в центре перестала стрелять. В промежутках между пушками вдруг появились бегущие люди. Люди в длинных одеждах и тюрбанах. Просачиваясь струйками между орудиями, они соединялись в огромную нестройную колонну, над которой уже реяли длинные зеленые полотнища на высоких, с серебряными наконечниками флагштоках. Арабы. Шарп видел их и раньше. В Ахмаднагаре. Но те были по большей части мертвые. На память пришли слова Севаджи – приятеля полковника Маккандлесса, маратха, воевавшего на стороне британцев. Тот говорил, что арабы – самые опасные наемники неприятельского войска.

И вот теперь орда воинов пустыни двигалась навстречу 74-му батальону и его соседям.

Какого-то определенного строя арабы не придерживались. Украшенные резьбой и инкрустациями ложа мушкетов поблескивали в лучах предзакатного солнца, а кривые сабли оставались пока в ножнах. Шли они легко, почти беззаботно, как будто собрались на прогулку и нисколько не сомневались в собственном превосходстве над врагом. Сколько их было? Тысяча? По меньшей мере. Офицеры ехали верхом. Наступали арабы не шеренгами, а общей массой, впереди которой бежали самые отважные – или самые безрассудные? – которым не терпелось поскорее пустить кому-то кровь. Вся эта огромная толпа издавала пронзительные воинственные крики, а шедшие в середине ее барабанщики отбивали нервный, тревожно пульсирующий, разбегающийся по полю ритм. Шарп заметил, что британские пушкари заряжают картечью. Зеленые знамена колыхались над головами наступающих, и узкие шелковые полотнища извивались в воздухе подобно змеям. На них было что-то написано, но как Шарп ни старался, разобрать загадочные письмена не мог.

– Семьдесят четвертый! – крикнул майор Суинтон. – Стой!

78-й тоже остановился. Двум шотландским батальонам, понесшим тяжелые потери под Ассайе, выпала незавидная честь принять на себя удар главной силы маратхской пехоты. Центр сражения был здесь. Все прочее как будто замерло в ожидании схватки. Шарп не видел ничего, кроме катящейся сверху улюлюкающей, воинственной людской лавины.

– Приготовиться! – призвал Суинтон.

– Приготовиться! – эхом отозвался Уркхарт.

– Приготовиться! – крикнул сержант Колкхаун.

Солдаты подняли мушкеты к груди и отвели назад тяжелые курки.

Шарп шагнул на свободное место между шестой и стоявшей левее седьмой ротами, жалея, что у него нет мушкета. Сабелька в руке казалась легкой, хрупкой и ни на что не годной.

– Цельсь! – подал команду Суинтон.

– Цельсь! – повторил Колкхаун, и приклады уткнулись в плечи солдат.

Сосед Шарпа справа опустил голову, ведя взгляд по дулу ружья.

– Стрелять ниже, парни, – предупредил стоявший за ротой Уркхарт. – Стрелять пониже. Мистер Шарп, займите свое место.

Чтоб тебе провалиться, подумал Шарп. Вот и еще одна ошибка. Он встал позади роты – его обязанность заключалась в том, чтобы наблюдать за строем и не допустить бегства.

Арабы приближались. Им оставалось пройти не больше ста шагов. Некоторые, самые нетерпеливые, уже вытащили сабли. В воздухе, загадочным образом очистившемся от дыма, стоял несмолкающий боевой клич. Звучал он непривычно пронзительно, со странными, жутковатыми модуляциями, от которых холодела кровь и по костям словно пробегала царапающая дрожь. Уже недалеко. Уже почти близко. Мушкеты в цепи были слегка опущены. При выстреле дуло вскидывало вверх, и у неопытных, необученных солдат, не готовых к сильной отдаче, пуля уходила обычно выше цели. Здесь новичков не было.

– Ждем, парни, ждем! – крикнул седьмой роте Свиные Ушки.

Прапорщик Венейблс нервно рубанул палашом по какому-то кустику. Лицо у него стало бледное.

Уркхарт вынул пистолет, взвел курок, и Шарп увидел, как дрогнули от щелчка уши капитанской лошади.

Лица арабов, казалось, не выражали ничего, кроме кровожадной ненависти. Барабаны били все громче. Красная ленточка глубиной в два ряда выглядела невероятно тонкой и ненадежной перед накатывающей на нее силой.

Майор Суинтон набрал в легкие побольше воздуху. Шарп снова шагнул вперед, протиснувшись в брешь между ротами. К чертям, он должен быть впереди, там, где убивают. Стоять сзади еще хуже, чем впереди.

– Семьдесят четвертый! – крикнул Суинтон и сделал паузу. Пальцы замерли на курках.

Пусть подойдут поближе, думал майор. Пусть подойдут поближе.

А тогда мы им покажем.

* * *

Брат Ману Баппу, раджа Берара, не был в деревне Аргаум, где Львы Аллаха шли сейчас в атаку, намереваясь нанести удар в самое сердце британской армии. Раджа не любил драться. Сама идея соперничества, состязательности, завоевания была ему по вкусу; он с удовольствием смотрел на захваченных пленных и на переполняющую хранилища добычу, но участвовать в битве самому... Нет, столь грубое занятие было не для него.

А вот Ману Баппу жил исключительно ради войны. Собственно, война и была смыслом его жизни. Баппу исполнилось тридцать пять, воевать он начал в пятнадцать и мечтал только об одном: чтобы боги даровали ему возможность драться еще лет двадцать или сорок. Себя он считал настоящим маратхом – разбойником, бродягой, вором в доспехах, грабителем и мародером, чумой, наследником, потомком и продолжателем дела тех маратхов, которые на протяжении сотен лет хозяйничали в Западной Индии, совершая внезапные набеги на плодородные долины и терроризируя богатое население многочисленных внутренних княжеств. Проворная сабля, быстрый конь, жирная добыча – чего еще желать мужчине? Вот почему Ману Баппу часто и надолго покидал родное княжество, чтобы вернуться с богатством в маленький Берар.

Но теперь беда угрожала всем маратхским землям. Одна британская армия завоевывала северные территории, другая пыталась следовать ее примеру здесь, на юге. Именно эта, южная армия разгромила войско Скиндии и Берара под Ассайе, и тогда раджа призвал на помощь брата и его неустрашимых Львов Аллаха и повелел им растерзать захватчиков. Такое дело нельзя поручить всадникам, предупредил раджа брата. Такое по силам только пехоте. Только арабам.

Ману Баппу рассуждал иначе и рассчитывал именно на кавалерию. Арабы победят, в этом он нисколько не сомневался, но они могут лишь сломать врага непосредственно на поле боя. Первоначально князь планировал подпустить красномундирников к самым пушкам, а потом послать вперед арабов, но в какой-то момент сражения, не устояв перед соблазном приблизить триумф, отправил своих Львов перед артиллерией. Пусть арабы расшатают неприятельский центр, пусть переломят британцам хребет, а когда те дрогнут и побегут, за дело возьмутся маратхские всадники. Близился вечер, солнце опускалось к розовеющему горизонту, но небо оставалось безоблачным, и Баппу уже предвкушал восторг ночной охоты на залитых лунным сиянием просторах Деканского плоскогорья.

– Мы поскачем по лужам крови, – произнес он и повел адъютантов на правый фланг, чтобы, атакуя британцев, не наткнуться на арабов. Пусть его славные Львы Аллаха разграбят вражеский лагерь, пусть завладеют обозом – он сам возглавит преследование, помчится по залитой кровью и лунным светом равнине.

И тогда британцы побегут. Побегут, как спасающиеся от тигра козы. Но тигр хитер. Он оставил с армией лишь небольшую часть всадников, какие-то пятнадцать тысяч, сосредоточив основную силу южнее, вдоль всех растянувшихся на многие мили дорог, по которым чужаки получали все необходимое. И куда бы ни побежали красные мундиры, их везде будут ждать острые сабли маратхских кавалеристов.

Баппу неспешной рысью проехал за спинами арабов. Британские пушки били картечью, она хлестала по земле и людям. Баппу видел, как падают воины в длинных одеждах. Но видел он также и то, что остальные идут вперед без малейших колебаний, спеша сблизиться с ничтожно тонкой цепью красномундирников. Арабы вопили, орудия громыхали, снаряды взрывались, и душа Ману Баппу переполнялась музыкой. Нет в жизни ничего прекраснее, думал он, чем предвосхищение неминуемой победы. Оно пьянило, как те травы и снадобья, что воспламеняют воображение и насыщают мозг возвышенными видениями.

В какой-то момент Ману Баппу позволил себе отвлечься от мыслей о победе и задуматься над тем, почему британцы не стреляют из мушкетов, но картина сражения была слишком прекрасна, чтобы ломать голову из-за таких пустяков. В мечтах он преследовал разбитую армию, крошил врагов тулваром и прорубал кровавую дорогу на юг. Проворная сабля, быстрый конь и поверженный противник. Вот он, рай для настоящего маратха, и сегодня вечером Львы Аллаха откроют его ворота, чтобы он, Ману Баппу, князь, воин и мечтатель, смог навсегда войти в легенду.

Глава вторая

– Огонь! – крикнул майор Суинтон.

Оба шотландских батальона выстрелили одновременно, и почти тысяча мушкетов выбросили густую завесу дыма, скрывшую наступающую цепь. Арабы исчезли из виду, и красномундирники употребили недолгую паузу на то, чтобы перезарядить ружья. Солдаты рвали зубами промасленные бумажные патроны, выхватывали шомполы, одним движением переворачивали их и загоняли в дула мушкетов. Едкий дым понемногу рассеивался. Кое-где от дымящихся пыжей занялась сухая трава.

– Повзводно! С флангов! Огонь! – скомандовал Суинтон.

– Легкая рота! – откликнулся с левого фланга капитан Питерс. – Первый взвод, огонь!

– Вперед! Вали их! Живей, псы! На вас смотрят ваши мамочки! – орал полковник Харнесс. Командир 78-го был безумен как шляпник да еще бредил от лихорадки, но оставить батальон категорически отказался и следовал за наступающими соотечественниками в паланкине. Услышав первый залп, он попытался подняться с носилок, чтобы поддержать своих, хотя его единственным оружием был сломанный кнут. Пару дней назад ему пустили кровь, и теперь из-под левого рукава мундира за полковником волочилась перепачканная повязка. – Задайте им жару, мошенники! Устройте ублюдкам порку!

Теперь огонь вели полуротами; каждая через две-три секунды после соседней, так что залпы как бы катились с обоих флангов к центру, сходились в середине и начинали новый круг опять же с флангов. Шарп называл это часовым огнем, и прием был впечатляющим результатом упорных, утомительных многочасовых тренировок. С крыльев цепи били шестифунтовики. После каждого выстрела орудие подпрыгивало и отскакивало назад, успев выплюнуть из жерла порцию картечи. Пушечный дым покрывал широкие полосы обгорелой травы. Канониры работали без мундиров, в рубахах – закидывали порох, шуровали прибойником, вкатывали ядро, отскакивали от прыгающей пушки и повторяли все сначала. На врага посматривали только командиры орудий, в большинстве сержанты, да и те делали это лишь для того, чтобы проверить точность наводки. Остальные подтаскивали ядра и порох, иногда налегали на лафет или толкали колеса, возвращая орудие на место, а потом снова били и заряжали.

– Воды! – хрипло крикнул капрал, размахивая пустым ведром.

– Целиться ниже! Не тратить зря порох! – призывал майор Суинтон, направляя коня в брешь между центральными ротами и всматриваясь в дым, за которым оставался враг.

Позади него, у знамен 74-го батальона, генерал Уэлсли с адъютантами тоже старался разглядеть арабов. Командир бригады, полковник Уоллес, направил лошадь к флангу. Проезжая мимо Шарпа, он что-то крикнул, но слова потерялись в грохоте канонады, а в следующий момент конь дернулся, получив пулю в холку. Уоллес посмотрел на рану – вроде бы ничего страшного. В тылу полковник Харнесс сражался с индийцем-носильщиком, пытавшимся вернуть его в паланкин. Один из адъютантов Уэлсли покинул свиту, чтобы успокоить безумного шотландца и уговорить его вернуться к обозу.

– Равнение! – крикнул Колкхаун. – Целься ниже!

Неприятельская атака приостановилась, но вовсе не была отбита. Первый залп стал для арабов сильным ударом. Едва дым рассеялся, как Шарп увидел широкую полосу устлавших землю тел. Белых с красным. Кровь на рубахах. Но за этой шевелящейся стонущей кучей стояли те, кто еще верил в победу и готовился добыть ее любой ценой. Необученные повзводной стрельбе, арабы палили беспорядочно, но перезаряжали быстро, и пули их достигали цели. Шарп слышал глухие, чавкающие звуки, с которыми металл входит в мясо, видел, как людей отбрасывает назад, как они падают, раскинув руки. Замыкающие оттаскивали убитых и закрывали живыми бреши.

– Тесней! Тесней! Держать строй!

Волынщики не умолкали, добавляя пронзительных, дерзких нот в глухое громыханье пушек. Рядового Холлистера ранило в голову, и Шарп увидел вспорхнувшее облачко белой муки. Кивер слетел на землю. На напудренных волосах проступило темное пятно, и Холлистер, покачнувшись, рухнул с остекленелыми глазами.

– Первый взвод, огонь! – скомандовал сержант Колкхаун.

Неприятеля из-за близорукости он различал плохо, но сейчас этот недостаток ему не мешал – в дыму все равно никто ничего не видел. От сержанта требовалась только выдержка, а ее Колкхауну было не занимать.

– Второй взвод, огонь! – крикнул капитан Уркхарт.

– Господи Иисусе! – прохрипел кто-то рядом с Шарпом. Солдат как будто оступился, выронил мушкет, согнулся и упал на колени. – О Господи... Господи... Господи... – повторял он, зажимая обеими руками горло.

Раны Шарп не увидел, но потом заметил, что между пальцами сочится и стекает на серые штаны кровь. Умирающий взглянул на Шарпа, в глазах его блеснули слезы, и в следующий момент он завалился вперед, лицом вниз.

Шарп поднял мушкет и перевернул убитого, чтобы снять патронную сумку.

– Кремень! – крикнул кто-то впереди. – Мне нужен кремень!

Сержант Колкхаун, расталкивая солдат локтями, пробился через ряды с запасным кремнем.

– А где твой запасной кремень, Джон Гамильтон?

– Бог его знает, сержант.

– Ну, тогда у Него и спроси. Будешь наказан.

Джон Гамильтон промолчал. Рядом выругался другой – пуля пробила ему левое запястье. Солдат отступил, левая рука безжизненно свисала вдоль туловища, и с нее капала кровь.

Шарп, недолго думая, занял освободившееся место, поднял мушкет и выстрелил. Приклад больно ударил в плечо, но ощущение было приятное. Наконец-то нашлось настоящее дело. Он опустил ружье, вытащил из сумки патрон, надкусил плотную бумагу, ощутив на языке соленый вкус пороха, вложил пулю в дуло, забил шомполом и выстрелил. Зарядил опять. У самого уха странно взвизгнула пуля. Над головой просвистела другая. Шарп подождал, пока огонь с фланга снова докатится до шестой роты, и выстрелил вместе с первым батальоном. Опустить приклад. Достать патрон. Надкусить. Засыпать порох. Загнать пулю. Шомпол на место. Поднять мушкет. К плечу. Взвести курок. Шарп делал все это привычно быстро, как и все остальные. Делал то, что умел. То, чему его учили. Только вот офицеров никто не учит. Зачем их учить, если они все равно ничего не делают? Прав Венейблс – единственное, что требуется от прапорщика, это остаться в живых. Но быть в стороне, когда идет бой, Шарп не мог. К тому же сейчас он чувствовал себя на месте: лучше стоять в шеренге и посылать пули в скрытого дымом врага, чем вообще ничего не делать и торчать столбом за спиной роты.

Дрались арабы хорошо. Чертовски хорошо. Шарп даже припомнить не мог, когда еще кто-то выдерживал такой плотный огонь. Арабы даже пытались наступать, но им мешала груда тел – все, что осталось от первых рядов. Да сколько же их там, черт возьми? Один из зеленых флагов накренился и упал, но тут же снова заколыхался вверху. Барабаны все били и били, били зло и настойчиво, составляя жуткий дуэт с завывающими волынками красномундирников. Ружья у арабов были с необычно длинными стволами, из которых вырывались длинные языки пламени и грязно-серый дым. Еще одна пуля прошла совсем близко. Шарп выстрелил, и чья-то рука схватила его за воротник и резко дернула назад.

– Займите свое место, мистер Шарп! – зло бросил капитан Уркхарт. – Здесь! Позади роты! – Лошадь отступила в сторону, и рывок получился сильнее, чем, наверно, рассчитывал капитан. – Вы больше не рядовой, – добавил Уркхарт, помогая прапорщику удержаться на ногах.

– Конечно, сэр, – глядя прямо перед собой, ответил Шарп. Он почувствовал, что заливается краской – его, как мальчишку, отчитали перед солдатами. К черту все! К черту!

– Приготовиться к атаке! – крикнул майор Суинтон.

– Приготовиться к атаке! – повторил капитан, отъезжая на фланг.

Шотландцы вытащили штыки и вставили их в ушки на дуле мушкета.

– Расстрелять! – крикнул Суинтон, и те, у кого оставалась пуля в стволе, дали последний залп.

– Семьдесят четвертый! – Майор поднял саблю. – Вперед! Где музыка? Я хочу услышать волынку!

– Давай, Суинтон! Вперед! – заорал Уоллес. Подбадривать никого не требовалось, наступали все в охотку, но полковник разволновался и, обнажив палаш, устремился на левый фланг седьмой роты. – Веселей, парни! На врага!

Красномундирники шли вперед, затаптывая тлеющие на земле пыжи.

Арабов наступление британцев как будто застало врасплох. Некоторые выхватили штыки, другие вытащили из ножен длинные кривые сабли.

– Вперед, парни! Они не выдержат! – кричал Уэлсли. – Не выдержат! Смелей!

– Черта с два они выдержат, – прохрипел кто-то рядом.

– Вперед! Вперед! – не умолкал Суинтон. – Не робей!

И красномундирники, получив команду убивать, пробежали последний десяток ярдов, перепрыгнули через мертвых и заработали штыками. Справа от 74-го не отставал 78-й. Британские пушки дали последний залп картечью и замолчали, чтобы не задеть своих.

Одни арабы хотели драться, другие думали об отступлении, но атака горцев стала неожиданностью и для первых, и для вторых. Между тем задние ряды, не понимая опасности, продолжали напирать, подгоняя передних на шотландские штыки. Шарп бежал замыкающим, держа в руках разряженный мушкет. Штыка у него не было, и он уже подумывал, не лучше ли вытащить саблю, когда высокий араб срубил ятаганом замыкающего первого ряда и занес окровавленный клинок над головой следующего. Шарп перевернул мушкет и, схватив его за ствол, врезал врагу по виску тяжелым, окованным медью прикладом. Араб рухнул как подкошенный, и в спину ему тут же воткнули штык. Он задергался, будто подколотый на пику угорь. Шарп еще раз огрел его прикладом, дал для верности хорошего пинка и побежал дальше.

Вокруг кричали, вопили, визжали, рубили, кололи, плевались и проклинали. Группа из нескольких арабов дралась так отчаянно, словно они надеялись одни, без посторонней помощи разделаться со всем 74-м батальоном. Появившийся справа Уркхарт свалил одного выстрелом из пистолета и полоснул другого саблей по спине. Остальные наконец отступили. Все, кроме маленького, ловкого, вопящего как черт и размахивающего длинным ятаганом. Первый ряд красномундирников расступился и прошел мимо. Второй последовал его примеру, и юркий, вертлявый араб оказался вдруг в тылу неприятеля, один на один с Шарпом.

– Да это же мальчонка! – бросил на бегу кто-то из шотландцев. Ряды сомкнулись.

И действительно, это был вовсе не мужчина, а всего лишь парнишка лет двенадцати или тринадцати. Сопляк, наверно, вознамерился выиграть сражение в одиночку и прыгнул на Шарпа, который, парировав выпад, сделал шаг в сторону, показывая, что не хочет драться.

– Отойди, – сказал он. – И положи оружие.

Мальчишка сплюнул, прыгнул и снова попытался уколоть британца. Шарп снова отбил удар и двинул малолетнего противника прикладом по затылку. Араб удивленно уставился на него и, выронив саблю, свалился на землю.

– Отступают! – прокричал где-то рядом Уэлсли. – Они отступают!

Полковник Уоллес был уже в первом ряду, рубя направо и налево. Треуголка слетела, и лысина полковника блестела в косых лучах солнца. На боку его лошади темнело кровавое пятно; красные брызги покрывали белые отвороты мундира. Внезапно противник подался назад, давление ослабло, и Уоллес устремился в образовавшуюся брешь.

– За мной, ребята! Вперед!

Кто-то успел наклониться и выхватить треуголку из-под ног наступающей цепи. Плюмаж был перепачкан кровью.

Арабы бежали.

– За ними! Не отставать! Вперед! – кричал майор.

Красномундирная шеренга катила по склону. Сержант Колкхаун схватил за воротник какого-то солдата, присевшего над убитым арабом в надежде поживиться, и толкнул вперед.

– В строй! Бегом!

Замыкающие немного отстали. В их обязанности входило обеспечение безопасности тыла, и они отшвыривали сабли и мушкеты подальше от раненых, кололи штыками тех, на ком не было видно ран, и убивали каждого, в ком еще теплилась искра сопротивления. Два волынщика с красными от напряжения лицами выдували из трубок остервенелые звуки, гоня горцев вверх по склону, туда, где валялись брошенные отступающими барабаны. Один солдат, пробегая мимо, ткнул штыком в туго натянутую кожу.

– Вперед! Вперед! – ревел Уркхарт.

– К орудиям! – скомандовал Уэлсли.

– Живей! Шевелись! – покрикивал на отстающих Шарп. – Вперед, черти! Вперед! Не останавливаться!

Маратхские орудия стояли на пригорке, но канониры не решались стрелять – между ними и британцами были Львы Аллаха. Не зная, что делать, пушкари замешкались, упустили драгоценные секунды и, решив наконец, что день не удался, пустились наутек.

– Взять пушки! – крикнул генерал.

Полковник Уоллес, безжалостно преследовавший неприятеля по всему склону, натянул поводья и остановился между причудливо раскрашенными восемнадцатифунтовиками.

– Сюда, парни! Ко мне! Сюда!

Шотландцы взбежали на пригорок. По черным, перепачканным пороховым дымом лицам стекали ручейки пота. Штыки покраснели. Кое-кто уже рылся в ящиках, где пушкари хранили съестное и ценности.

– Заряжай! – распорядился Уркхарт. – Заряжай!

– В шеренгу! В строй! – закричал сержант Колкхаун и побежал вперед, оттаскивая солдат от ящиков и заталкивая их в шеренгу. – Оставьте в покое барахло! В шеренгу, парни! Живей, живей!

Забравшись на пригорок, Шарп впервые увидел, что находится по другую сторону гряды. В трехстах шагах от нее вытянулась огромная и плотная, в двенадцать рядов, цепь неприятельской пехоты, а за ней виднелись огороженные сады и крыши деревенских домов. Арабы бежали к пехоте, ища спасения под ее крылом. Раскаленное солнце висело уже над самым горизонтом, и длинные тени Львов Аллаха прыгали вниз по склону.

– Где легкие пушки? – взревел Уоллес, и адъютант, развернув лошадь, умчался на поиски артиллеристов.

– Дайте пару залпов, Суинтон! – крикнул генерал. – Поджарьте им пятки!

Для мушкетов расстояние было слишком велико, но майор все же решился, и то ли этот залп, то ли вид бегущих арабов произвели неожиданный эффект на казавшиеся неколебимыми боевые порядки Ману Баппу. Стоявшая под пестрыми флагами цепь колыхнулась и, подобно смытому морской волной песочному замку, за несколько секунд рассыпалась на тысячи песчинок.

Справа и слева протрубили кавалерийские горны. Британские драгуны и конные сипаи обнажили сабли и устремились вниз по склону. За ними последовали и вооруженные пиками и копьями наемники, присоединившиеся к британцам ради добычи.

Для кавалеристов такая атака настоящий праздник – враг в панике, он бежит, и ему некуда спрятаться. Часть маратхов нашла убежище в деревне, но большинство пробежало мимо, бросая на ходу оружие, преследуемое дикой улюлюкающей ордой злобных, не знающих пощады всадников.

– Пуккали! – крикнул, привставая на стременах и водя взглядом по полю Уркхарт. Водоносы-пуккали, обязанность которых заключалась в доставке воды сражающимся, безнадежно отстали, а между тем людей мучила жажда. Ее только усиливал сохранившийся во рту острый привкус селитры. – Где... – Капитан выругался, и тут на глаза ему попался прапорщик. – Мистер Шарп! Придется вас побеспокоить. Найдите и пришлите сюда пуккали.

– Есть, сэр, – не скрывая недовольства, отозвался Шарп.

Он-то надеялся пошарить по домам и, может быть, разжиться чем-то ценным. И вот вместо этого его отправляют на поиски водоносов. Однако приказ есть приказ, и прапорщик, бросив чужой мушкет, зашагал вниз по склону между стонущими умирающими и молчаливыми умершими. Запах смерти уже привлек многочисленных собак.

– Вперед! – крикнул у него за спиной Уэлсли, и вся цепь британской пехоты двинулась к деревне. Кавалерия унеслась уже за дома, убивая всех без разбору, гоня пехоту все дальше и дальше на север.

Шарп пошел на юг. Водоносы вполне могли остаться с обозом, а это означало прогулку в три мили. К тому времени, когда он вернется, батальон трижды утолит жажду из деревенских колодцев. Чтоб им всем... То вообще никакой работы, то бессмысленное поручение.

Гортанные крики заставили его посмотреть вправо: группа всадников раздирала одежды на мертвых арабах в поисках монет и прочих побрякушек. Шарп с одного взгляда узнал в мародерах маратхов-наемников, перешедших на службу к британцам, но не участвующих в погоне из-за опасения, что их могут принять за неприятельских кавалеристов. Один из арабов, похоже, лишь притворялся мертвым и теперь, вскочив, набросился на врагов с пистолетом, который скрывал где-то в складках платья. Вопиющее численное преимущество противника его, похоже, не испугало. Кавалеристы, окружив смельчака, чувствовали себя в безопасности и только издевательски похохатывали над ним. Время от времени кто-то из них укалывал араба длинным копьем или пикой и тут же отскакивал, прежде чем несчастный успевал обернуться и прицелиться.

Араб был невысок и худ, а когда повернулся окровавленным, в синяках лицом, прапорщик узнал в нем того самого мальчишку, который совсем недавно доблестно противостоял атаке 74-го батальона. Паренек был обречен – кольцо всадников сужалось, и смертельный удар мог настичь его в любой момент. Одного маратха он еще мог убить или хотя бы ранить, но игра стоила такой жертвы. У араба оставался один выстрел, у маратхов не меньше двадцати. Вот кто-то уколол его копьем в спину, и мальчишка резко повернулся. Обидчик быстро отступил, а другой, махнув тулваром, сбил с головы юного воина тюрбан. Послышался смех.

Шарп решил, что паренек заслуживает лучшего: во-первых, мал, а во-вторых, смел. Прапорщик шагнул в круг.

– Оставьте его!

Араб повернулся к Шарпу. Трудно сказать, признал ли он в британском офицере того, кто спас ему жизнь, но в любом случае признаков благодарности не выразил. Более того, Шарп увидел дуло направленного на него пистолета. Кавалеристы, решив, что новая забава интереснее прежней, с любопытством наблюдали за происходящим. Один из них приблизился к арабу с поднятым тулваром, готовый убить врага, как только он выстрелит в англичанина.

– Оставьте его! Расступитесь! – приказал Шарп.

Маратхи усмехались, но ни один из них не тронулся с места. Они ждали развязки, готовые наброситься на жертву после выстрела и изрубить ее на куски.

Мальчишка сделал шаг по направлению к Шарпу.

– Не дури, приятель. – Араб вряд ли понимал английский, но спокойный тон должен был привести его в чувство. Ничего подобного. Рука с пистолетом дрожала, в глазах прыгал страх, но природная дерзость горячила кровь. Бедняга понимал, что умрет, но предпочитал прихватить с собой еще хотя бы одного врага и погибнуть по крайней мере достойно. Опусти пистолет, – негромко добавил Шарп. – Он уже жалел, что вмешался, а не прошел мимо. Доведенный до отчаяния, парнишка мог выстрелить в любой момент, и у прапорщика оставалось только два варианта: отступить и подвергнуться насмешкам со стороны маратхов или остаться и рискнуть жизнью. Он уже видел оставленные шомполом царапины на почерневшем дуле пистолета. – Не будь глупцом. Опусти пистолет. – Никакого эффекта. Шарп понимал, что должен повернуться и бежать, бежать, бежать, но вместо этого сделал еще один шаг. Еще один, и он сможет выбить оружие.

И тут мальчишка выкрикнул что-то на арабском, что-то насчет Аллаха, и потянул спусковой крючок.

Ударник не сработал. На лице мальчишки отразилось недоумение. Он дернул крючок еще раз.

Шарп рассмеялся. Выражение отчаяния было столь красноречиво, столь искренне, что не рассмеяться было невозможно. Казалось, малолетний воин вот-вот расплачется.

Маратх за спиной араба поднял тулвар с явным намерением снести мальчишке голову и закончить затянувшуюся игру, но Шарп шагнул вперед, схватил незадачливого стрелка за руку и дернул к себе. Клинок рассек воздух в дюйме от шеи жертвы.

– Я сказал оставить его в покое! – рявкнул Шарп. – Или хочешь драться со мной?

– Ни у кого из нас, – прозвучал спокойный голос, – нет желания драться с прапорщиком Шарпом.

Шарп обернулся. Говорил один из всадников. Одетый в поношенный, увешанный серебряными цепочками европейский мундир из зеленой ткани, с худощавым, отмеченным шрамом лицом и крючковатым носом, придающим ему некоторое сходство с сэром Артуром Уэлсли, он с улыбкой смотрел на англичанина.

– Сьюд Севаджи!

– Не имел возможности поздравить вас с повышением, – сказал индиец и, наклонившись, протянул Шарпу руку.

Они обменялись рукопожатием.

– Маккандлесс постарался.

Индиец покачал головой.

– Не могу согласиться. Вы его заслужили. – Севаджи махнул рукой своим людям, и когда те отступили, поглядел на мальчишку. – Вы действительно намерены сохранить этому негоднику жизнь?

– А почему бы и нет?

– Тигренок похож на котенка, но однажды он вырастет, превратится в тигра и съест вас.

– Это не котенок, – возразил Шарп, сопровождая свои слова оплеухой – мальчонка не оставлял попыток освободиться.

Севаджи заговорил на арабском, и пленник тут же притих.

– Я сказал, что вы спасли ему жизнь, – объяснил индиец, – и что он отныне принадлежит вам. – Он снова обратился к пленнику, и тот, робко взглянув на англичанина, что-то ответил. – Его зовут Ахмед. Я предупредил, что вы важный английский господин и вольны распоряжаться жизнью и смертью тысяч людей.

– Что? Какой еще господин?

Севаджи улыбнулся.

– Я сказал, что, если он ослушается вас, вы забьете его до смерти. – Индиец оглянулся – его люди, потеряв интерес к происходящему, продолжили прерванное занятие. – И как вам в шкуре офицера? Нравится?

– Отвратительно.

Севаджи рассмеялся, обнажив попорченные зубы.

– Маккандлесс тоже считал, что это не для вас, но не знал, как обуздать ваше честолюбие. – Он легко соскочил с седла. – Жаль, что Маккандлесс погиб.

– Мне тоже.

– Знаете, кто его убил?

– Думаю, Додд.

Севаджи кивнул.

– Я тоже так думаю. – Сьюд Севаджи принадлежал к знатной маратхской семье и был старшим сыном одного из военачальников раджи Берара. Завистливый соперник убил его, и Севаджи поклялся отомстить за смерть отца. Ради мести он пошел на службу к британцам, считая это небольшой ценой за семейную честь. Вместе с полковником Гектором Маккандлессом индиец гонялся за предателем Доддом и через шотландца познакомился с Шарпом. – Бени Сингха здесь сегодня не было.

Шарп не сразу вспомнил, что Бени Сингх и есть отравитель отца Севаджи.

– Откуда вы знаете?

– Не видел его знамени между маратхских флагов. Сегодня нам противостоял Ману Баппу, брат раджи. Как человек он лучше раджи, но от трона отказывается. Как солдат он тоже лучше многих, но все же, как выясняется, не лучше всех. А вот Додд здесь был.

– Был?

– Ушел. – Севаджи повернулся и посмотрел на север. – И я даже знаю, куда он убрался.

– Куда?

– В Гавилгур. Небесную крепость.

– Гавилгур?

– Я вырос там, – негромко заговорил Севаджи, все так же глядя в сторону затянутого дымкой северного горизонта. – Мой отец был килладаром Гавилгура. Очень почетная должность, Шарп, потому что Гавилгур – наша величайшая твердыня. Небесный форт. Неприступное убежище. Цитадель, никогда не сдававшаяся врагу. Бени Сингх – ее нынешний килладар. Не знаю, как, но мы должны попасть туда, Шарп. И я должен убить Сингха, а вы – Додда.

– Для этого я здесь.

– Нет. – Севаджи хмуро взглянул на англичанина. – Вы здесь, прапорщик, потому что британцы жадны. – Он спросил о чем-то араба. Они недолго поговорили, и индиец снова посмотрел на Шарпа. – Я сказал, что он будет вашим слугой и что вы забьете его до смерти, если он станет у вас приворовывать.

– Не буду я его бить! – возмутился Шарп.

– А я бы бил. И он мне поверил. Но подворовывать все равно будет. Лучше прикончить его прямо сейчас. – Индиец ухмыльнулся и легко вскочил в седло. – Встретимся в Гавилгуре, мистер Шарп. Я вас найду.

– Я вас тоже.

Севаджи ускакал, а Шарп повернулся, чтобы получше рассмотреть своего нового слугу. Худенький и мелкий, Ахмед напоминал котенка, которого топили, да не утопили: грязная одежда и рваный тюрбан, подвязанный куском веревки и заляпанный кровью. Но глаза у мальчишки были живые, лицо открытое, и пусть голос у него еще не поломался, он был смелее многих взрослых мужчин. Шарп отвязал фляжку, сунул пареньку в руку, но прежде забрал и выбросил пистолет.

– Пей, паршивец, а потом прогуляемся.

Паренек посмотрел на пригорок, но от его армии не осталось и следа. Она растворилась в близящихся сумерках, а ее солдаты думали только о том, как бы спастись от беспощадной кавалерии. Мальчишка пробормотал что-то по-арабски, выпил, что оставалось во фляжке, и хмуро кивнул в знак благодарности.

Итак, Шарп обзавелся слугой, сражение было выиграно, и теперь оставалось только найти пуккали.

* * *

Полковник Уильям Додд Негромко выругался – Львы Аллаха бежали с поля боя. С самого начала он предупреждал, что драться с красномундирниками на открытой местности – глупость, и вот теперь глупость оборачивалась поражением.

– Джемадар! – крикнул он.

– Сахиб?

– Построиться в каре. Поставить орудия в середину. Обоз тоже.

– Семьи, сахиб?

– Да.

Додд смотрел, как Ману Баппу со свитой приближенных удирает от накатывающей на позиции маратхов неприятельской цепи. Пушкари бежали еще раньше, и это означало, что вся тяжелая артиллерия, до последнего орудия, достанется врагу. Соблазн бросить полковую батарею, состоящую всего лишь из четырех пятифунтовиков, был велик – неудобств они причиняли больше, чем приносили пользы, – но солдатская гордость требовала забрать пушки с поля боя. Пусть Ману Баппу бросает, что хочет, но скорее в аду выпадет снег, чем Уильям Додд отдаст противнику собственную артиллерию.

Его Кобры занимали место на правом фланге боевых порядков маратхской армии, а потому оказались в стороне от вражеского удара. Если бы остальная пехота удержала позиции и приняла бой, Додд остался бы с ней, но разгром арабов деморализовал войско Ману Баппу. Ряды его стали таять, и как только первые дезертиры устремились на север, полковник понял: сражение проиграно. Такое уже случилось под Ассайе. И вот теперь повторилось здесь. Разгром! Катастрофа! Он развернул коня и заставил себя улыбнуться солдатам в белых мундирах.

– Вы не проиграли! – крикнул Додд. – Вы даже не дрались сегодня! Кто не выдерживает удара врага, кто ломает строй, тот погибает. Но кто сражается, тот выживает и побеждает. Джемадар! Марш!

Теперь его Кобрам предстояло выполнить один из сложнейших тактических маневров: отступить с поля боя. Они шли, построившись в свободное каре, центр которого постепенно заполняли женщины с детьми. Проникнуть туда пытались и чужие пехотинцы, но полковник строго приказал своим людям отгонять подальше.

– Если не уходят – стреляйте! – Не хватало только, чтобы и его полк заразился паникой.

Додд ехал за строем и, услышав звук кавалерийской трубы, обернулся – пригорок заливала волна неорганизованной легкой кавалерии.

– Стой! – крикнул он. – Сомкнуть ряды! Примкнуть штыки!

Каре сжалось, все его четыре стороны образовали плотные, неприступные грани. Додд, пробившись через строи, наблюдал за приближающимися всадниками. Он не верил, что они рискнут подойти на расстояние выстрела – зачем связываться с регулярной частью, если гораздо легче отправиться к востоку и пограбить тех, кто не способен оказать никакого сопротивления. Так и случилось: едва увидев, что их ожидает ощетинившееся мушкетами каре, кавалеристы отвернули.

Полковник убрал пистолет в кобуру.

– Джемадар! Продолжать марш!

Останавливаться и смыкать ряды пришлось еще дважды, но оба раза преследователи отказывались от своих намерений, поняв, что имеют дело с дисциплинированными, не склонными к панике солдатами. Красномундирная пехота в погоне не участвовала. Она вышла к деревне Аргаум, где и задержалась, залечивая раны и приходя в себя. Что же касается союзников британцев, то эти любители поживиться предпочли преследовать откатившиеся на север остатки маратхской армии, а не умирать, атакуя колонну Додда.

Отрываясь от противника, полк уклонялся к западу. К ночи, убедившись, что маневр удался и цель достигнута, Додд приказал перестроиться в колонну поротно. К полуночи, когда на небе выступила ясная луна, звуки британских труб смолкли. Впереди их ждали долгий путь и неизбежные стычки и потери, но от главных сил неприятеля удалось оторваться. Люди устали, зато чувствовали себя в безопасности в укрытых тьмой полях сорго, высохших ирригационных каналах и редких деревушках, где проходящую колонну встречали отчаянным лаем немногочисленные собаки.

Местных жителей Додд не беспокоил. Продовольствия у полка хватало, а водой они запаслись еще раньше, когда наткнулись на водохранилище.

– Где мы, джемадар?

– Не знаю, сахиб. – Гопал усмехнулся, блеснув полоской белых зубов.

– Вот и я не знаю. Зато я знаю, куда мы пойдем дальше.

– Куда, сахиб?

– В Гавилгур, Гопал. В Гавилгур.

– Тогда, сахиб, нам надо повернуть на север. – Гопал вытянул руку в направлении темнеющих на фоне звездного неба высоких гор. – Это там, сахиб.

И Додд повел своих Кобр к крепости, которая еще ни разу не уступала врагу. К неприступной горной твердыне. К Гавилгуру.

* * *

На поля пришел рассвет. Возле похолодевших тел захлопали крыльями птицы-стервятники. Запах смерти ощущался уже явственно и должен был стать еще сильнее, когда солнце поднимется выше и разогреет неподвижный воздух до температуры печи. Горны сыграли побудку, и дозоры, выставленные на ночь вокруг Аргаума, разрядили мушкеты выстрелами в воздух. Пальба всполошила падальщиков; стаи птиц поднялись над усеянными трупами полями, собаки с ворчанием оторвались от мертвецов.

В первую очередь живым следовало позаботиться о тех, кто погиб накануне и не дожил до рассвета. Потери были не так уж и велики – в наступлении погибло едва ли более пятидесяти красномундирников. А вот численность убитых маратхов и арабов составляла несколько сотен, так что занимавшимся сбором и погребением мертвецов ласкарам пришлось потрудиться. Некоторые, хотя и немногие из вчерашних врагов, дотянули до утра, и те, кого милосердно прикончили ударом штыка, могли считать себя счастливчиками. Куда меньше повезло тем, кто попал в палатки костоправов. Захваченные у неприятеля орудия тщательно осмотрели и около дюжины признали годными для продолжения службы уже под британским флагом. Все они отличались высоким качеством и были изготовлены в Агре обученными французами мастерами, правда, одни имели неподходящий калибр, а другие украшали столь непристойные изображения корчащихся богов и богинь, что ни один мало-мальски уважающий себя пушкарь никогда не стал бы их обслуживать. Двадцать шесть пушек подлежали уничтожению.

– Опасное дело, – доверительно сообщил Шарпу полковник Уильям Уоллес.

– Так точно, сэр.

– Видели, что случилось в Ассайе? – спросил полковник, снимая треуголку и обмахиваясь ею как веером. Белые перья плюмажа были испачканы засохшей кровью.

– Не видел, сэр, но слышал.

Неприятный инцидент произошел после сражения под Ассайе при подрыве захваченной неприятельской артиллерии. Одно громадное осадное орудие взорвалось преждевременно, что привело к гибели двух инженеров.

– Хороших инженеров не хватает, – заметил Уоллес, – а они нам еще понадобятся, если только пойдем к Гавилгуру.

– К Гавилгуру, сэр?

– Да. Есть такая крепость. Жуткое место. – Шотландец повернулся и указал на север. – Около двадцати миль отсюда. Если у маратхов есть что-то в голове, то отступят они именно туда. – Он вздохнул. – Сам я никогда там не был, и, может быть, все не так и плохо, но помню, что бедняга Маккандлесс называл ее неприступной. Сравнивал со Стерлинг-Касл, только здешняя намного больше и стоит на скале в двадцать раз выше.

Шарп никогда не видел Стерлинг-Касл и понятия не имел, о чем говорит полковник, а потому промолчал. Уоллес прислал за ним утром, и вот теперь они шли по полю, где еще несколько часов назад гремели пушки. Мальчишка-араб следовал за ними, отстав на несколько шагов.

– Ваш? – осведомился Уоллес.

– Думаю, что да, сэр. Вроде как подобрал его вчера.

– Слуга каждому офицеру нужен. Уркхарт говорил, что вы обходились сами.

Ага, значит, капитан обсуждал его с полковником. Ничего хорошего от такого разговора ожидать не стоило. Уркхарт уже несколько раз рекомендовал прапорщику обзавестись слугой, намекая на то, что его форма нуждается в стирке и глажении, однако поскольку запасной одежды у него все равно не было, то и необходимости в слуге Шарп не видел.

– Вообще-то, сэр, я просто не сообразил, что с ним делать, вот и взял пока себе.

Полковник повернулся и заговорил с мальчишкой на одном из индийских языков. Ахмед удивленно уставился на шотландца, потом с серьезным видом кивнул. Шарп не знал, понял ли парнишка что-то или только притворяется.

– Я сказал, чтобы он прислуживал вам, как положено, и что вы ему заплатите. – Полковник, похоже, остался недоволен мальчишкой, хотя, может статься, все дело было в его недовольстве Шарпом. Уоллес старался держаться дружелюбно, но получалось у него это не слишком убедительно. В каком-то смысле лысоватый шотландец был союзником Шарпа, поскольку именно он принял его в свой батальон после Ассайе. Правда, как подозревал сам Шарп, немалую роль в этом сыграло ходатайство покойного полковника Маккандлесса, бывшего другом Уоллеса. И все же в компании командира бригады Шарп чувствовал себя неуютно. – Как ваша женщина? – полюбопытствовал шотландец.

– Моя женщина, сэр? – Прапорщик покраснел.

– Да, та француженка, не помню ее имени. Вы ведь ей сразу понравились, верно?

– Ее зовут Симона, сэр. Симона Жубер. Она сейчас в Серингапатаме, сэр. Решила, что там ей будет лучше.

– Правильно.

Симона Жубер стала вдовой после сражения при Ассайе, во время которого погиб ее муж, французский капитан Жубер – военный советник в армии Скиндии. Еще раньше молодая женщина стала любовницей Шарпа, а затем предпочла остаться с ним. Деваться ей и впрямь было некуда. Но поскольку Уэлсли запрещал своим офицерам брать жен в поход, а Симона к тому же и не была женой Шарпа, ей пришлось отправиться в Серингапатам и ждать его там. С собой мадам Жубер взяла рекомендательное письмо к приятелю Шарпа, майору Стоксу, управлявшему оружейным складом, и несколько мелких брильянтов из сокровищ султана Типу, которых должно было хватить на жилье, служанку и пропитание. Иногда Шарп ругал себя за то, что дал ей слишком много камней, но находил утешение в мысли, что лишнего Симона не потратит.

– Так вы счастливы, Шарп? – спросил вдруг Уоллес.

– Так точно, сэр, – безрадостно ответил прапорщик.

– Дел много?

– Не сказал бы, сэр.

– Трудно, да? – Полковник остановился, наблюдая за пушкарями, закладывавшими заряд в захваченное орудие, громадное чудовище, ядро которого весило, наверно, никак не меньше двадцати фунтов. Жерло его украшали мастерски отлитые и с фантазией расписанные изображения цветков лотоса и танцующих девиц. Канониры уже заложили двойной заряд пороха и теперь забивали в почерневшую стальную глотку сразу два ядра. Инженер принес пару деревянных клиньев, сержант вколотил их в дуло. Инженер достал из кармана моток фитильного шнура, вставил один конец в запальное отверстие и стал отходить, разматывая клубок. – Пожалуй, лучше отойти подальше, – сказал Уоллес. – Не хотелось бы лишиться головы из-за какого-то куска железа, а?

– Никак нет, сэр.

– Да-да, привыкать трудно, – собираясь с мыслями, проворчал Уоллес. – Вы ведь из рядовых, верно? Прекрасно. Похвально. Достойно восхищения. Но трудно, а?

– Наверно, сэр.

Уоллес вздохнул – прапорщик никак не хотел облегчать ему разговор.

– Уркхарт сказал, что вы, как ему представляется, не очень... – полковник помолчал, подбирая подходящее слово, – не очень довольны?

– Со временем привыкну.

– Конечно, конечно. Сразу ничего не бывает. Вы правы. – Шотландец провел ладонью по потной лысине. – Помню, как сам начинал. Много лет прошло... Я и сам тогда совсем еще мальчишкой был. Ничего не понимал! Что? Куда? Как? Говорили повернуть налево, а сами поворачивали направо. Странно. Мне тогда все казалось странным. Первые месяцы голова шла кругом. – Полковник помолчал. – Жарко. Чертовски жарко. Слышали о Девяносто пятом?

– Девяносто пятом? Никак нет, сэр. Тоже шотландский батальон?

– Нет, бог ты мой. Конечно нет. Девяносто пятый стрелковый. Раньше назывался Экспериментальным стрелковым корпусом! Представляете? – Уоллес хохотнул. – Ну и названьице! Сейчас им командует один мой друг. Уилли Стюарт. Достопочтенный Уильям Стюарт. Отличный парень! Но, надо признать, чудаковат. Его парни носят зеленые мундиры. Зеленые! Говорит, его ребятам не хватает твердости. Ха! В зеленых-то мундирах. – Он усмехнулся, показывая, что пошутил. – Дело, Шарп, вот в чем. Я тут подумал, не лучше ли вам будет в зеленом мундире, а? Вообще-то он сам вроде как предложил, понимаете? Прислал письмо. Спрашивает, нет у меня способных молодых офицеров, которые могли бы перенести индийский опыт в Шорнклифф. Я уж было собрался ответить, что нам тут и самим таких парней не хватает, что у нас вроде как постреливают, и его парням как раз этого и недостает, но потом вспомнил про вас.

Прапорщик молчал. Под какой подливкой ни подавай, суть не меняется – его отчисляли из 74-го батальона. Конечно, Уоллес поступал благородно, предлагая перевестись туда, где оценили бы его боевой опыт, но... Скорее всего, решил Шарп, речь идет о каком-то наспех сформированном батальоне, собранном из остатков других частей и новобранцев, от которых отказались сержанты-вербовщики. Уже одно то, что они носили зеленые мундиры, говорило о многом – наверняка в армии просто недостало для них красного сукна. Да такие разбегутся в первом же бою, а потом и в строй некого будет ставить.

– Я написал Уилли, – продолжал Уоллес, – так что место для вас имеется. – Понимать это следовало, очевидно, так, что достопочтенный Уильям Стюарт был чем-то обязан полковнику Уоллесу. – Откровенно говоря, проблема в том, что в Мадрас прибыло свежее пополнение. Мы их раньше весны и не ждали, но что есть, то есть. Через месяц-полтора, думаю, восстановим численный состав. – Полковник помолчал, решая, наверно, в достаточной ли степени он смягчил нанесенный удар. – Поймите, Шарп, – заговорил он, как бы подводя итог, – шотландские части – это, ну, как семьи. Да, как семьи. Моя мать всегда так говорила, а уж она-то в таких вопросах толк знала. Как семьи! В отличие, например, от английских. Согласны?

– Так точно, сэр, – ответил Шарп, с трудом скрывая отчаяние.

– Но пока война продолжается, я вас, конечно, не отпущу, – добродушно продолжал Уоллес, снова поворачиваясь, чтобы посмотреть, как работают пушкари. Инженер уже размотал шнур на всю длину, и канониры кричали всем отойти подальше. – Приятно посмотреть, как работают люди.

Инженер достал трутницу и склонился над запалом. Вспыхнул огонек. Пламя побежало по тонкому, едва заметному в сухой траве шнуру. Горел он быстро, рассыпая искры и дымя. Потом огонь как будто выпрыгнул из травы и взбежал к запальному отверстию.

Секунду-другую все было тихо, потом громадное орудие как будто рассыпалось. Двойной пороховой заряд попытался вытолкнуть ядра из жерла, но сопротивление оказалось достаточно сильным. Клинья выдержали, а вот разукрашенное дуло лопнуло. Куски покореженного металла ударили во все стороны, и пушка исчезла в дыму. Колеса отлетели, передняя часть ствола рухнула на землю. Пушкари отметили успех торжествующими криками.

– Одной маратхской пушкой меньше, – сказал Уоллес. Ахмед довольно оскалился. – Вы знаете Маккея? – спросил полковник.

– Никак нет, сэр.

– Капитан Маккей. Хью Маккей. Служит в Ост-Индской компании. Четвертый кавалерийский. Очень хороший парень. Очень. Я хорошо знаю его отца. Дело вот в чем. Перед Ассайе молодого Хью назначили старшим обозной команды. Справился, надо признать, отлично! Просто отлично. Но оставаться в обозе не пожелал. Потребовал, чтобы его вернули в боевую часть. Прямое неподчинение, а? Уэлсли, разумеется, был за то, чтобы Маккей остался с быками, но Хью и слышать не хотел. Желал показать себя во всей красе. Что ж, его право. Да вот только вчера беднягу убило. Разрезало пополам ядром. – Уоллес повысил голос, как будто считал случившееся с капитаном полнейшим безобразием. – Так что обозная команда осталась без присмотра. Понимаете, Шарп?

Боже, теперь из меня делают начальника быков, подумал прапорщик. Еще одно повышение.

– Сказать, что они остались совсем уж без присмотра, было бы несправедливо, – продолжал Уоллес, – потому что старший там есть. Но у парня совершенно никакого опыта работы с быками. Его зовут Торранс. Хороший малый, но дела сейчас пойдут поживее, и ему потребуется надежный помощник. Мы ведь углубляемся во вражескую территорию, понимаете? Кругом эта проклятая кавалерия. В общем, Торранс не справляется. Нужен человек, который навел бы там порядок. Вот я и подумал, что лучшей, чем вы, кандидатуры нет. Вы же работали на складе у Стокса, верно? – Уоллес улыбнулся так, будто бы оказывал прапорщику огромную услугу.

– Но я же не разбираюсь в быках, сэр, – попытался возразить Шарп.

– Нисколько не сомневаюсь! Даже уверен! Да и кто в них разбирается? То-то и оно. И там ведь не только быки. Есть еще дромадеры. И слоны. Настоящий зверинец! Но опыт, Шарп! Опыт пойдет вам на пользу. Так сказать, еще одна тетива к вашему луку.

Спорить и возражать не имело смысла. Его участь была решена. Прапорщик покорно кивнул.

– Есть, сэр.

– Вот и хорошо! Отлично! Прекрасно! – Уоллес облегченно вздохнул, как человек, решивший трудную задачу. – Это ненадолго. Скиндия уже просит мира, а скоро и раджа пойдет на попятную. Допускаю, что нам даже не придется идти к Гавилгуру, если, конечно, эти мерзавцы именно там попытаются спрятаться. Так что помогите Торрансу, а потом собирайтесь в обратный путь. В Англию. Станете зеленомундирником, а?

Итак, прапорщик Шарп засыпался. Дал маху. Не приглянулся. Пробыл в офицерах два месяца и получил коленом под зад. Таким не место в боевой части. Вперед – к быкам и дромадерам. Сказал бы еще кто, что это за твари такие, дромадеры! А потом в Англию. Снимай красный мундир – тебе больше пойдет зеленый. Вот так-то, прапорщик Шарп. Обделался, как теленок.

* * *

Британская и союзная кавалерия преследовали противника всю ночь, и только на рассвете всадники спешились, напоили коней, недолго отдохнули, снова забрались в седло и поскакали дальше. Скачка эта продолжалась до тех пор, пока лошадей не стало пошатывать от усталости, а пот взбился до белой пены. Лишь тогда дикая погоня наконец закончилась. Руки уже не держали сабли, лезвия затупились, жажда крови была утолена. Та ночь стала прославлением победы, мщения и ярости, резней при свете луны, затопившей плоскогорье черной кровью, а день – ее продолжением и пиршеством для всех стервятников, крылатых и четвероногих.

Погоня закончилась у внезапно выросшего горного хребта, обозначавшего северную границу Деканского плоскогорья. Крутые, густо поросшие лесом холмы не лучшее место для кавалерии, а за холмами поднимались отвесные скалы, протянувшиеся с запада на восток подобно сказочным укреплениям некоего племени великанов. Кое-где в каменные отвесы врезались глубокие ущелья, и кое-кто из британцев, взирая на остановившую их преграду, высказывал предположение, что расселины эти могут привести к самой вершине, но рисковать, однако, никто не стал. Между двумя такими расселинами выступал скалистый мыс, напоминающий гигантский нос чудовищного каменного корабля. Высота его была никак не меньше двух тысяч футов, и один из всадников, вытирая пучком травы окровавленный клинок, заметил на самой вершине пика белое пятнышко. Сначала он подумал, что это облачко, потом услышал хлопок далекого выстрела, а секундой позже на край поля упало, словно брошенное с неба, ядро. Оказавшийся рядом капитан вытащил подзорную трубу и направил ее на вершину выступа. Смотрел он долго, а потом негромко свистнул.

– Что там, сэр?

– Крепость, – ответил капитан. Рассмотреть удалось только черные каменные стены над серо-белой скалой. – Чертова крепость. Чуть ли не в самом небе. Это Гавилгур.

Орудия произвели еще несколько выстрелов, но расстояние было столь велико, что ядра потеряли силу еще до того, как упали на землю. Они падали, как капли некоего кошмарного дождя, и капитан велел отъехать подальше, чтобы ненароком не попасть под обстрел.

– Их последнее убежище, – рассмеялся он, – но к нам, парни, оно не имеет никакого отношения. Разгрызать этот орешек придется пехоте.

Кавалеристы медленно двинулись на юг. Многие лошади потеряли подковы, так что их пришлось вести под уздцы, но ночная работа была выполнена отлично. Теперь остатки разбитой армии укрылись в Гавилгуре.

С правого фланга прокричал что-то сержант, и капитан, повернувшись к западу, увидел появившуюся из рощи колонну неприятельской пехоты. Полк сохранил артиллерию, но намерения драться не выказывал. Вместе с солдатами шли сотни гражданских и несколько рот маратхской пехоты. Все они направлялись к дороге, которая вилась между холмами, а потом уходила зигзагом вверх. Если эта дорога – единственный путь к крепости, подумал капитан, то да поможет Бог тем, кому придется атаковать Гавилгур. Он навел на пехоту подзорную трубу. Солдаты в белых мундирах, похоже, не проявляли интереса к британской кавалерии, но капитан все же велел прибавить шагу.

Еще немного, и британцы скрылись за поросшим сорго полем. Капитан повернулся и в последний раз взглянул на поднебесную крепость. Она стояла так высоко, что, казалось, парила над всей Индией.

– Поганое место, – пробормотал капитан и отвернулся.

Он сделал свое дело, и пусть теперь пехота карабкается к облакам и делает свое.

* * *

Полковник Уильям Додд наблюдал за британскими кавалеристами до тех пор, пока всадники в синих мундирах не увели своих усталых лошадей к югу и не исчезли за просовым полем. Командовавший маленькой полковой батареей субадар хотел развернуть пушки и открыть по неприятелю огонь, но Додд такого разрешения не дал. Смысла в такой атаке не было: не успеют артиллеристы зарядить орудия, как кавалеристы удалятся на безопасное расстояние. Он посмотрел на бьющие из крепости орудия. Никакого вреда противнику они не причинили, разве что произвели на всадников впечатление.

Путь до вершины занял более семи часов, и к тому времени, когда Додд все же добрался до ворот, легкие у него горели, все мышцы ныли, а форма промокла от пота. Полковник поднимался пешком, не пожелав садиться в седло, потому что, во-первых, конь устал, а во-вторых, хотел показать солдатам, что их командир идет вместе со всеми. Додд был высокого роста, с угрюмым, болезненным лицом, резким, неприятным голосом и неловкими манерами, но он хорошо знал, как заслужить уважение и восхищение солдат. Видя, что командир не едет верхом, хотя и мог бы, они не позволяли себе жаловаться на тяготы долгого, выматывающего силы подъема. Семьи, обоз и батарея еще только вступили на петляющую, коварную горную тропу, проходившую в конце, на протяжении более мили, над отвесным обрывом.

Приближаясь к южному входу в Гавилгур, где уже распахнулись приветливо огромные, обшитые железными полосами ворота, Додд построил полк в колонну.

– Шагать веселей! – крикнул полковник своим людям. – Вам нечего стыдиться! Не вы проиграли сражение! – Он уселся в седло, вытащил саблю с золотой рукоятью в форме слоновьей головы и отсалютовал развевающемуся над караульной башенкой флагу Берара. Потом, тронув шпорами бока коня, первым углубился в длинный туннель во главе непобежденного полка.

Выехав из-под арки на другом конце туннеля, Додд прищурился от бьющих в глаза лучей послеполуденного солнца. Перед ним лежал маленький городок, выстроенный за каменными стенами крепости и уместившийся целиком на плоской вершине скалистого выступа. Улочки городка были заполнены солдатами – в большинстве своем маратхскими кавалеристами, которым удалось спастись от вражеской погони, – но, повернувшись в седле, полковник увидел на стрелковых ступеньках пехотинцев местного гарнизона. Увидел он и Ману Баппу, сумевшего опередить преследователей и добраться до Гавилгура. Брат раджи жестом предложил англичанину подняться на площадку.

Поручив лошадь заботам одного из своих солдат, Додд прошел на самый верх черной стены и остановился, пораженный открывшимся видом. Он как будто стоял на краю света. Равнина лежала настолько далеко внизу, а край горизонта настолько далеко к югу, что перед глазами не осталось почти ничего, кроме бескрайнего голубого неба. Наверное так, подумал Додд, видит землю Бог. С высоты птичьего полета. Он перегнулся через парапет и увидел ползущие по узкой дороге пушки. Ворот они должны были достичь уже после захода солнца.

– Вы оказались правы, полковник. – Такими словами встретил его Ману Баппу.

Додд выпрямился и повернулся к индийскому князю.

– С британцами опасно сражаться на открытой местности, но здесь... – Он посмотрел на петляющую далеко внизу дорогу. – Здесь они не пройдут, сахиб.

– Главный вход в крепость, – произнес своим свистящим голосом Баппу, – находится на другой стороне. Севернее.

Додд повернулся. За крышей главного дворца виднелись оборонительные укрепления северного участка, а далеко за ними еще одна башня, похожая на ту, где сейчас стояли они с князем.

– Северный подход так же труден, как и южный?

– Нет, но он и не легок. Сначала противника ждет узкий подъем, а потом ему придется еще драться за Внешний форт. Затем идет ров, и за рвом Внутренний форт. Я хочу, чтобы вы обороняли внутренние ворота.

Полковник недоверчиво посмотрел на индийца.

– Но почему не Внешний форт?

Додд рассчитывал, что его Кобры встанут на направлении главного удара британцев. И тогда враг будет разбит.

– Внешний форт – ловушка, – объяснил Баппу. Вид у него был усталый, но все же поражение под Аргаумом не сломило боевой дух воина, а лишь обострило жажду мести. – Захватив Внешний форт, британцы решат, что уже победили. Им ведь невдомек, что за рвом есть еще одно препятствие, Внутренний форт. Его необходимо удержать во что бы то ни стало. Если враг захватит Внешний форт, ничего страшного не случится, но Внутренний мы должны сохранить. Значит, наши лучшие войска должны быть именно там.

– Мы его удержим, – твердо пообещал Додд.

Его собеседник устремил взгляд на юг. Где-то там, за повисшей над горизонтом дымкой неприятель готовился выступить маршем на Гавилгур.

– Я рассчитывал, что мы остановим их под Аргаумом, – негромко сказал Баппу.

Додд, выступавший против сражения под Аргаумом, предпочел промолчать.

– Теперь, – продолжал Ману Баппу, – мы остановим их здесь.

Да, подумал англичанин, здесь их нужно остановить. Он дезертировал из армии Ост-Индской компании, потому что его ждали суд и, возможно, смерть. Но была и другая причина. Додд полагал, что вполне способен сколотить состояние, служа наемником у маратхских князей. Пока на его счету были три поражения, но каждый раз полковнику удавалось сохранить полк и вывести людей из сражения практически без потерь. Из Гавилгура отступать было уже некуда. Он понимал, что британцы перекроют все пути отхода. А раз так, то их нужно разбить. Здесь они должны быть разбиты. И они будут разбиты. Оглядывая вознесенную под облака крепость, Додд тешился тем, что взять ее не по силам никому в мире. Он стоял на краю света, на неприступной высоте и говорил себе, что красномундирникам придется штурмовать само небо.

Итак, здесь, в самом сердце Индии, британцы познают наконец горечь поражения.

* * *

Шесть кавалеристов в синих с желтым мундирах 19-го легкого драгунского полка ожидали у дома, где, как было сказано, разместилась служба капитана Торранса. Командовал ими длинноногий сержант, устроившийся на скамеечке рядом с дверью. Заметив подошедшего Шарпа, сержант едва поднял голову.

– Надеюсь, вы не рассчитываете получить что-то нужное от этих мерзавцев, – язвительно пробормотал он и, с опозданием увидев, что тот, кто показался ему простым солдатом – на это вроде бы указывали замызганная форма и ранец, – носит офицерскую перевязь и саблю, поднялся. – Виноват, сэр.

Шарп только махнул рукой.

– Нужное?

– Да, сэр, что-нибудь полезное. Вроде подков, без которых мы просто как без ног. Подковы! У них здесь должно быть четыре тысячи подков, но попробуйте-ка найти! – Сержант сплюнул. – Говорят, что потеряли! Советуют пойти к бхинджари и купить у них! Представляете? И что, мне так и сказать капитану? Вот и сидим здесь, ждем, когда же вернется мистер Торранс. Может, он подскажет, где найти эти чертовы подковы. А эта обезьяна, – сержант ткнул пальцем в сторону двери, – клянется, что ничего не знает.

Шарп толкнул дверь и, переступив порог, оказался в большой комнате, где с полдюжины сердитых мужчин осаждали восседающего за столом писаря-индийца. Стол был завален потрепанными гроссбухами с загибающимися, засаленными страницами.

– Капитан Торранс болен! – бросил писарь Шарпу, удостоив того лишь мимолетным взглядом. – И уберите отсюда этого грязного араба. Пусть подождет за дверью. – Он имел в виду Ахмеда, последовавшего за хозяином с мушкетом за спиной.

– Мне нужны мушкеты! – попытался привлечь внимание писаря один из посетителей.

– Подковы! – напомнил лейтенант в форме Ост-Индской компании.

– Ведра! – вставил какой-то артиллерист.

– Приходите завтра, – отбивался индиец. – Завтра!

– Ты и вчера говорил то же самое, – напомнил артиллерист. – И вот я здесь.

– Где капитан Торранс? – спросил Шарп.

– Капитан болен, – нахмурившись, словно сам вопрос мог серьезно ухудшить состояние здоровья начальника, ответствовал писарь. – Его нельзя беспокоить. И что делает здесь мальчишка? Это же араб!

– Он здесь, потому что я сказал ему быть здесь. – Шарп обошел стол и уставился на бухгалтерские книги. – Ну и бардак!

– Сахиб! – Писарь лишь теперь осознал, что имеет дело с офицером. – Пожалуйста, сахиб! Встаньте по ту сторону стола. Так положено, сахиб. Я работаю здесь, по эту сторону, а вы должны стоять там, по другую. Пожалуйста, сахиб!

– Как тебя зовут?

Индиец скорчил обиженную физиономию, как будто вопрос задевал его честь.

– Я помощник капитана Торранса, – с достоинством ответил он.

– А Торранс болен?

– Да, сахиб. Капитан Торранс очень болен.

– Кто его заменяет?

– Я.

– Ты? Уже нет. – Шарп посмотрел на лейтенанта. – Что вам нужно, сэр?

– Подковы.

– Где подковы? – Шарп повернулся к писарю.

– Я уже объяснил, сахиб. Уже объяснил. – Индиец, невысокого росточка, пухленький, средних лет мужчина со скорбным, как у гробовщика, лицом и перепачканными чернилами пальцами, торопливо закрывал бухгалтерские книги с явным намерением убрать их подальше от посторонних глаз. – А теперь, сахиб, пожалуйста, встаньте в очередь.

– Где подковы? – повторил Шарп, наклоняясь к нервному писарю.

– Контора закрыта! – закричал вдруг писарь. – Закрыта до завтра! Все дела будут рассматриваться завтра. Завтра! Приказ капитана Торранса!

– Ахмед! – спокойно произнес Шарп. – Пристрели мерзавца.

Ахмед не понимал английского, но писарь этого не знал. Индиец всплеснул руками.

– Мы закрываемся! Закрываемся! В таких условиях работать невозможно! Я буду жаловаться капитану Торрансу! У вас будут неприятности! Большие неприятности! – Он бросил взгляд на дверь, которая вела в глубь дома.

– Капитан Торранс там? – спросил Шарп.

– Нет, сахиб. Капитана там нет. И вам нельзя туда входить. Запрещено. Капитан болен.

Шарп пересек комнату и толкнул дверь. Индиец отчаянно завизжал, протестуя против насилия, но прапорщик не обращал на него внимания. За дверью висела муслиновая занавеска. Посреди комнаты покачивался закрепленный на потолочных балках матросский гамак. Сама комната на первый взгляд показалась пустой, но тут из темного угла донесся напоминающий всхлип звук, и Шарп, повернувшись туда, присмотрелся повнимательнее. В углу, скорчившись, сидела молодая женщина. Несмотря на сари, она была скорее европейкой, чем индианкой. Женщина пришивала к бриджам золотую тесьму, но, увидев чужака, опустила руки. В широко открытых глазах застыл страх.

– Кто вы, мэм?

Женщина покачала головой. У нее были черные волосы и очень бледная кожа. Страх ее, наверное, ощутил бы и слепой.

– Капитан Торранс здесь? – спросил Шарп.

– Нет, – прошептала чуть слышно она.

– Он болен, да?

– Если он так говорит... – Лондонский акцент выдавал в женщине англичанку.

– Вам не надо меня бояться, милая. Я не сделаю вам ничего плохого. – Шарп попытался успокоить незнакомку, потому что ее трясло от страха. – Вы – миссис Торранс?

– Нет!

– Значит, работаете на него?

– Да, сэр.

– А вы знаете, где он?

– Нет, сэр. – Англичанка говорила очень тихо и смотрела на чужака огромными глазами. Лжет, решил Шарп. Но, очевидно, на то у нее есть основательные причины. Боится, что Торранс накажет, если скажет правду? Но кто она? Довольно миленькая. И совсем еще молодая. Наверно, бибби Торранса. Везет же некоторым. Ему стало немного грустно.

– Извините, что побеспокоил вас, мэм, – сказал Шарп и, одолев сопротивление муслиновой занавески, вышел из комнаты и закрыл за собой дверь.

Писарь покачал головой.

– Вам нельзя было туда заходить, сахиб. Жилое помещение! Только для капитана! Я буду вынужден сообщить мистеру Торрансу о вашем...

Шарп взялся за спинку стула и дернул его так, что индиец едва не свалился. Присутствовавшие одобрительно зашумели. Не обращая ни на кого внимания, прапорщик опустился на стул и пододвинул к себе бухгалтерские книги.

– Мне наплевать, что ты скажешь капитану Торрансу. Сначала расскажешь о подковах.

– Их нет, сахиб. Потерялись! – воскликнул писарь.

– Где потерялись и как?

Индиец равнодушно пожал плечами.

– Все теряется, – философски заметил он, осторожно пытаясь забрать у Шарпа гроссбухи. По пухлым щечкам стекал обильно пот. – Теряются, сахиб. Такова природа вещей. – Индиец потянул книги, но тут же опустил руки, наткнувшись на грозный взгляд прапорщика.

– Так... Мушкеты?

– Потерялись, – признал писарь.

– Ведра?

– Потерялись.

– Бумаги?

Писарь смутился.

– Бумаги? Какие бумаги, сахиб?

– Когда что-то теряется, – терпеливо объяснил Шарп, – об этом делается соответствующая запись. Таков в армии порядок. Понятно? Мы в армии, черт ее дери! Здесь и поссать нельзя, чтобы тебя кто-то не взял на заметку. Покажи мне записи.

Писарь печально вздохнул и раскрыл толстенный фолиант.

– Вот, сахиб. Здесь. – Испачканный чернилами палец уткнулся в страницу. – Бочка с подковами. Одна штука. Видите? Перевозилась на быке из Джамкандхи, утрачена при переправе через Годавари двенадцатого ноября.

– Сколько в бочке подков?

– Тысяча двести. – Длинноногий сержант-кавалерист вошел в комнату и остановился у порога, прислонившись к косяку.

– И на складе должно находиться четыре тысячи подков, так? – спросил Шарп.

– Вот, сахиб. – Писарь перевернул страницу. – Еще одна бочка, видите?

Прапорщик попытался разобрать чернильные каракули.

– Утрачена при переправе через Годавари, – прочитал он вслух.

– И вот еще, сахиб. – Индиец провел пальцем по строчке.

– Украдена, – прочитал Шарп. С носа писаря сорвалась, упала на страницу и расплылась капля пота. – Кто же ее украл?

– Неприятель, сахиб. – Индиец развел руками. – Их всадники повсюду.

– Всадники? Эти чертовы всадники готовы разбежаться от одного только взгляда, – горько усмехнулся высокий кавалерист. – Да они и яйцо у курицы не украдут, а не то что бочку подков.

– Конвой попал в засаду, сахиб, – стоял на своем писарь, – вот все и украли. – Он закрыл книгу.

Но Шарп еще не закончил. Отведя в сторону руку настырного индийца, прапорщик принялся листать страницы, отыскивая дату сражения под Ассайе. Запись нашлась, но сделана она была отличным от предыдущих почерком. Должно быть, учет вел сам капитан Маккей, и в заполненных им строчках слова "украдено" и "утрачено" встречались гораздо реже. Маккей отметил восемь ядер – затонули при переправе через реку – и две бочки пороха – украдены, а вот после битвы при Ассайе потери катастрофически возросли. За прошедшие недели не менее шестидесяти восьми быков лишились своего груза либо в результате несчастных случаев, либо вследствие действий неприятеля. Обращал на себя внимание и такой факт, что пропадали исключительно дефицитные вещи. Армия легко переживет утрату сотни ядер, но сильно пострадает от отсутствия запасных конских подков.

– Чей это почерк? – спросил Шарп, переворачивая одну из последних страниц.

– Мой, сахиб, – нервно переминаясь с ноги на ногу, ответил писарь.

– Как ты узнаешь, что что-то украдено?

Индиец пожал плечами.

– Мне говорит капитан. А когда нет капитана, то сержант.

– Сержант?

– Его здесь нет, сахиб. Повел конвой на север. Когда вернется, не знаю.

– Как зовут сержанта? – порывшись в записях и ничего не найдя, поинтересовался Шарп.

– Хейксвилл, – подсказал от двери кавалерист. – Тот еще прощелыга. Обычно нам приходится иметь дело с ним, поскольку капитан Торранс уж очень подвержен болезням.

– Вот черт! – Шарп поднялся и задвинул стул. Опять Обадайя Хейксвилл! – Почему его не отправили в полк? Он не должен здесь находиться! Ему здесь нечего делать!

– Сержант Хейксвилл, сахиб, знает систему, – объяснил писарь. – А остаться его попросил капитан Торранс.

Неудивительно, подумал Шарп. Уж если кто и знает систему, так это пакостник Обадайя. И надо же, нашел-таки тепленькое местечко! Греет руки, доит потихоньку коровку, но следов своих в книге учета не оставляет. Если что – во всем виноват писарь, а с Обадайи Хейксвилла взятки гладки!

– И как же работает система? – спросил он.

– Расписки.

– Расписки?

– Да, сахиб. Погонщику дают наряд, и когда он доставляет груз, наряд подписывают и приносят сюда. Здесь с ним расплачиваются, сахиб. Нет наряда с подписью – нет денег. Таково правило, сахиб. Нет бумажки – нет денег.

– И подков тоже нет, чтоб их, – вставил худощавый сержант из 19-го драгунского.

– Кто расплачивается? – спросил Шарп. – Сержант Хейксвилл?

– Обычно он, сахиб. Когда бывает здесь.

– Да что толку от этой системы, если я не могу получить подковы, – возмутился лейтенант.

– А я ведра, – добавил пушкарь.

– Все необходимое есть у бхинджари, – парировал писарь, размахивая руками так, как будто выгонял из комнаты надоедливых насекомых. – Все! Уходите! Отправляйтесь к бхинджари! У них есть все, что вам надо. Мы закрываемся до завтра! До завтра!

– Но откуда все это берется у бхинджари, а? Отвечай! – потребовал Шарп.

Индиец лишь развел руками. Бхинджари, местные торговцы, следовали за армией со своими стадами, повозками, тягловым скотом. Они продавали все, начиная от продуктов и выпивки и заканчивая женщинами и драгоценностями. И вот теперь, похоже, эти купцы начали предлагать на продажу еще и армейские припасы. Это означало, что войскам приходилось платить за вещи, которые прежде поставлялись бесплатно. Если все обстояло именно так, то Хейксвилл, конечно, в стороне не оставался, продавая вовсю краденое армейское добро.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.