Томас не торопился, ибо это был не его бой, однако лук со спины снял и, нацепив тетиву, отметил, как легко ему это далось. Лук состарился и устал. Черный тисовый лук, который некогда распрямлялся полностью, теперь постоянно сохранял кривизну — как говорят лучники, «его повело за тетивой». Томас понимал, что пора обзаводиться новым, однако верил, что и старый лук, который он окрасил в черный цвет и на который прикрепил серебряную пластинку с изображением невиданного зверя с чашей, еще мог избавить этот мир от нескольких французских душ.

Он не увидел, как английские всадники ударили атаковавшим французам во фланг, ибо эту короткую схватку скрыли от него лачуги Ньёле. Зато ему был виден и мост, запруженный спасающимися от ярости врага беглецами, и тропа за рекой, по которой всадники свернули в сторону моря. Сойдя с дороги, он поспешил за ними по английскому берегу реки, прыгая с кочки на кочку и порой попадая в лужу или зыбкую грязь, норовившую стащить с него сапоги. Выйдя к самой воде, он увидел, что начался прилив, гнавший вверх по течению илистую, пахнущую солью и водорослями морскую воду.

И тут лучник заметил графа. Граф Нортгемптон был сеньором Томаса, господином, которому он служил, хоть хозяйская рука и была легкой и щедрой — не натягивала узду и охотно развязывала кошелек. Граф наблюдал, как побеждали французы, понимая, что следующим атакуют его. Один из ратников спешился и пытался найти тропку достаточно твердую, чтобы тяжелые, окольчуженные лошади могли добраться до реки. Еще дюжина его бойцов, припав на колено или стоя во весь рост, преграждали единственную тропу, готовые отразить атаку французов щитом и мечом. А атака была неминуема: перебив остатки английского гарнизона, французы уже точили зубы на оказавшийся в ловушке отряд.

Томас вошел в реку, держа лук в высоко поднятых руках, чтобы вода не испортила тетиву, и, преодолевая течение, по пояс в воде перешел на другой берег. Выбравшись из воды, он, хлюпая по грязи, бегом бросился на островок, где сомкнувшиеся воины готовились отразить натиск французов. Припав на колено рядом с ними, он разложил под рукой свои стрелы, взял одну и наложил на тетиву.

Десятка два французов уже направились к ним. Дюжина их поскакала верхом по тропе, а спешившиеся ратники, не разбирая дороги, брели справа и слева по болоту. О пеших Томас решил пока не думать — им еще потребуется время, чтобы выбраться на твердую почву, — и сосредоточился на конных рыцарях.

Он стрелял не задумываясь. Не целясь. Его жизнь, его гордость, его искусство состояли в том, чтобы стрелять из огромного, выше человеческого роста, лука ясеневыми стрелами, оперенными белыми гусиными перьями и снабженными острыми, как шило, стальными наконечниками. Поскольку тетива такого лука оттягивается возле уха, целиться с помощью глаза совершенно бесполезно. Требуются годы практики, чтобы стрелок начал чувствовать, куда полетят его стрелы, и за спиной Томаса эти годы имелись. Он стрелял с немыслимой скоростью, выпускал по стреле на каждые три или четыре удара сердца, и белые перья так и мелькали над болотами. Острые наконечники пробивали кольчуги и пронзали плоть, поражая французов кого в грудь, кого в живот, кого в пах. Ударная сила стрелы могла сравниться с мясницким топором, атака всадников захлебнулась. Два передних были сражены наповал, третий ранен в верхнюю часть бедра, а ехавшие позади не могли обогнуть пострадавших, ибо тропа была слишком узкой. Теперь Томас начал стрелять по спешившимся французским ратникам. Стрела разила с такой силой, что, даже попав в щит, могла сбить человека с ног. Если француз прикрывал щитом корпус и голову, Томас стрелял по ногам. Его лук, хоть и старый, оставался грозным оружием, и Томас, который больше недели провел на море, при каждом натяжении тетивы чувствовал боль в мускулах спины. Натягивая даже ослабевший лук, стрелок прикладывает такое усилие, какое требуется, чтобы поднимать на руках взрослого мужчину, и всю эту мощь тетива отдает стреле. Всадник попытался проехать по тине, но копыта могучего коня вязли в пропитанной водой почве. Выбрав стрелу с широким наконечником, такую, что разрывает лошади внутренности, Томас наклонил лук пониже и выпустил ее в коня, а когда тот дернулся, схватил другую, с тонким граненым острием. Эта полетела в латника, забрало которого было поднято. Томас даже не смотрел, попали его стрелы в цель или нет, он выпускал одну стрелу, брал следующую, стрелял снова, и тетива вновь и вновь хлестала о роговой браслет, который он носил на левом запястье. Раньше Томас и не думал защищать руку, гордясь оставляемым тетивой ожогом, но после пыток, которым подверг его доминиканец, все левое запястье покрывали бугры зарубцевавшихся шрамов. Без браслета было не обойтись.

Сейчас доминиканец был уже мертв.

Осталось шесть стрел. Французы отступали, но разбиты они не были. Они звали на подмогу арбалетчиков и новых латников. Томас в ответ на это вставил в рот два пальца, те самые, которыми натягивал тетиву, и издал пронзительный свист. Две ноты, высокая и низкая, повторенные три раза, пауза, затем повтор. И сразу же он увидел бегущих к реке лучников. Среди них были и те, которые бежали из Ньёле, и другие, выскочившие из строившихся боевых порядков за рекой, ибо они услышали условный сигнал. Зов своего товарища-лучника, нуждающегося в помощи.

Томас поднял шесть оставшихся стрел и, обернувшись, увидел, что первые из всадников графа нашли проход к реке и ведут своих закованных в доспехи коней через бурлящий прилив. Чтобы перебраться всем, им потребуется некоторое время, но лучники уже спешили вброд через реку, а те, что находились ближе всего к Ньёле, стреляли по группе арбалетчиков, спешивших принять участие в еще не законченной схватке.

С высот Сангата скакали новые и новые всадники, взбешенные тем, что английские рыцари, которых они уже считали своей добычей, ускользнули из западни. Двое на всем скаку ринулись прямо через болото, но их кони провалились в трясину. Томас наложил на тетиву очередную стрелу, но стрелять передумал, решив, что стрелы у него не лишние, а этих двоих, пожалуй, и без него затянет в болото.

— Томас, да уж не ты ли это? — прозвучал позади знакомый голос.

— Сэр.

Томас сорвал с головы шлем и обернулся, не поднимаясь с колен.

— Что, неплохо управился с помощью лука? — шутливо промолвил граф.

— Рука набита, милорд.

— Ага, и верный расчет, — кивнул граф, жестом предлагая Томасу встать.

Невысокого роста, приземистый, с мощной, что твоя бочка, грудью и обветренным лицом, похожим, как поговаривали у него за спиной лучники, на «бычью задницу», граф был настоящим солдатом, делившим тяготы войны со своими людьми. Друг короля, но также и каждого, кто носил его цвета, он был не из тех, кто, посылая людей на смерть, сам отсиживается в безопасном месте. Вот и сейчас он спешился и снял шлем, чтобы бойцы, прикрывавшие отход, знали, что их лорд разделяет с ними опасность.

— А я думал, ты в Англии, — сказал он Томасу.

— Я был там, — сказал Томас, перейдя на французский, ибо знал, что графу проще говорить на этом языке, — и там, а потом еще и в Бретани.

— А теперь явился сюда, как раз мне на выручку, — ухмыльнулся граф, обнаружив щели между недостающими зубами. — Сдается мне, ты не прочь получить кувшин эля, а?

— Целый кувшин, милорд?

Граф расхохотался.

— Мы выставили себя дураками, верно?

Он смотрел на французов, которые теперь, когда у реки собралось не меньше сотни английских лучников, уже не так рвались в атаку.

— Мы-то думали выманить десятка четыре их рыцарей на честный бой возле этой деревушки, а на нас нагрянула с холма половина их чертовой армии. Ты привез мне весть об Уилле Ските?

— Он умер, милорд. Погиб в сражении у Ла-Рош-Дерьена.

Граф вздрогнул, потом перекрестился.

— Бедный Уилл. Видит Бог, я его любил. Лучше его солдата не было.

Он глянул на Томаса.

— А как насчет того, другого? Привез?

Он имел в виду Грааль.

— Я привез золото, милорд, — ответил Томас, — а это — нет.

Граф потрепал Томаса по плечу.

— Мы еще поговорим. Но не здесь.

Он обернулся к своим людям и возвысил голос:

— Назад! Отходим назад!

Его арьергард пешком, без коней, которых уже переправили на другой берег, поспешил к реке, чтобы перейти ее вброд. Томас последовал за ними, а граф с обнаженным мечом замыкал отступление. Французам, упустившим ценную добычу, оставалось лишь проводить отступавших насмешками и оскорблениями.

На этот день сражение закончилось.

Французская армия не перешла реку. Воины короля Филиппа перебили защитников Ньёле, но даже самые горячие головы понимали, что большего им не добиться. Англичан было слишком много. Тысячи лучников только и ждали, когда французы начнут переходить через реку, чтобы навязать им сражение; поэтому, бросив заваленные грудами мертвых тел траншеи, люди Филиппа ушли, и над пустынными холмами Сангата гулял только ветер. На следующий день потерявший надежду город Кале сдался. Первым побуждением короля Эдуарда было перебить всех жителей до последнего, поставить их в ряд надо рвом и обезглавить тощие тела, но лорды-советники отговорили его от расправы. Иначе в отместку точно так же поступят с любым городом, удерживаемым англичанами в Гаскони или Фландрии. Король нехотя согласился удовлетвориться шестью жизнями. Шестерых человек, исхудалых, со ввалившимися щеками, облаченных в рубище, с веревочными петлями на шеях, привели из города. То были виднейшие городские нотабли, богатые купцы или дворяне, то есть именно те, на ком лежала основная вина за упорное неповиновение города королю Эдуарду на протяжении целых одиннадцати месяцев. Они принесли на подушках ключи от городских ворот, положили их перед королем, после чего пали ниц перед помостом, на котором восседали король, королева и знатнейшие лорды Англии. Побежденные умоляли оставить им жизнь, но Эдуард, крайне раздраженный столь длительным непокорством, призвал палача. Его лорды, однако, вновь напомнили королю, что это значит напрашиваться на ответные меры, сама королева на коленях умоляла короля помиловать шестерых несчастных. Эдуард побурчал, дал им еще поваляться в пыли и помиловал.

Голодающим жителям доставили пищу, но никаких других милостей им оказано не было. Все должны были покинуть город с пустыми руками. Уходящих обыскивали, чтобы никто не припрятал на себе денег и драгоценностей. Пустой город с домами на восемь тысяч человек, складами, лавками, мастерскими, постоялыми дворами, а также стенами, рвами и башнями теперь принадлежал Англии.

— Врата Франции! — радовался граф Нортгемптон.

Сам он занял дом, принадлежавший ранее одному из тех шестерых посланцев, который теперь, как нищий, брел со своей семьей по дорогам Пикардии. То был роскошный каменный дом с видом на городской причал, возле которого теперь теснились английские суда.

— Мы заселим этот город добрыми англичанами, — сказал граф. — Хочешь жить здесь, Томас?

— Нет, сэр, — ответил лучник.

— Я тоже, — признался граф. — Свиной хлев посреди болота, вот что это такое. И все же он наш. Так чего же ты хочешь, молодой Томас?

Было утро, со сдачи города миновало три дня, и захваченное в Кале богатство распределялось среди победителей. Пожива графа оказалась даже богаче, чем он ожидал, ибо Томас привез из Бретани полный сундук золотых и серебряных монет, захваченный в лагере Шарля Блуа после битвы у Ла-Рош-Дерьена. Одна треть добычи Томаса составляла долю его лорда, а люди графа, подсчитав монеты, сразу же отделили треть его доли, причитавшуюся королю.

Томас рассказал графу, как он съездил по его поручению в Англию, чтобы порыться в прошлом своего отца, которое могло таить в себе указание на то, где надо искать Святой Грааль. Найти не удалось ничего, кроме написанной его отцом, хуктонским священником, книги. Она действительно была посвящена Граалю, однако отец Томаса был помешан на всяческих фантазиях и не отличал грез от действительности. Томас так и не узнал из книги ничего полезного, а потом, после того как его подвергла пыткам инквизиция, подлинник книги пришлось отдать в обмен на его жизнь и свободу. Правда, перед тем как отдать книгу доминиканцу, с нее сделали копию, которую теперь, в светлой просторной комнате новой графской резиденции, старательно изучал вдумчивый молодой английский священник.

— Коли вы спрашиваете, чего я хочу, милорд, — сказал Томас, — то я хотел бы стать предводителем лучников.

— Только куда их водить-то, — мрачно отозвался граф. — Скоро, глядишь, их и некуда будет вести, этих твоих лучников. Сейчас Эдуард толкует о наступлении на Париж, но оно не состоится. А чего следует ждать, Томас, так это заключения перемирия. Мы заключим договор, поклянемся в вечной дружбе и разъедемся по домам, точить мечи и ждать удобного случая.

Послышался шелест пергамента: священник открыл новую страницу. Отец Ральф писал на латыни, греческом, древнееврейском и французском, и священник, судя по всему, знал все эти языки. Читая, он время от времени делал пометки на отдельном листе пергамента.

На причале разгружали пиво: огромные бочки скатывались с грохотом — казалось, что гремит гром. Стяг короля Англии, леопарды и геральдическая лилия, реял над захваченной цитаделью выше французского знамени, вывешенного в насмешку в перевернутом виде. Двое спутников Томаса стояли на пороге, дожидаясь, когда граф их пригласит.

— Одному Богу ведомо, чем смогут заняться лучники в мирное время, — продолжил Нортгемптон. — Ну разве что сторожить крепостные стены. Ты этого хочешь?

— Это все, для чего я гожусь, милорд. Все, что я умею, — это стрелять из лука, — ответил Томас на нормандском диалекте французского языка, языке английской знати, которому его научил отец. — И теперь, милорд, у меня есть деньги.

Он имел в виду, что теперь может сам набрать людей, снарядить их и принять на графскую службу. Граф не понесет никаких расходов, но будет получать треть воинской добычи отряда. Именно таким образом и заработал себе имя простолюдин по рождению Уилл Скит. Нортгемптон любил таких людей, равно как и приносимую ими выгоду, а потому одобрительно кивнул.

— Дело хорошее, только вот куда ты их поведешь? Ненавижу перемирия!

— Король предпочел бы, чтобы Грааль был найден, — подал голос сидевший у окна молодой священник.

Его зовут Джон Бэкингем. — Граф махнул рукой в сторону клирика. — Сейчас он присматривает за поступлением денег в казну государства. Этот малый верно служит королю, и я бьюсь об заклад, что ему не будет и тридцати, когда король сделает его архиепископом Кентерберийским.

— Это вряд ли, милорд, — скромно заметил священник.

— И конечно, король хочет, чтобы Грааль был найден, — заявил граф, — мы все хотим этого. Мне бы очень хотелось увидеть эту чертову штуковину в Вестминстерском аббатстве! Я хочу, чтобы король распроклятой Франции ползал на своих хреновых коленях и молился святыне, которая принадлежит англичанам! Я хочу, чтобы паломники со всего христианского мира приносили нам свое золото. Ради бога, Томас, существует эта чертова штуковина или нет? Была ли она у твоего отца или нет?

— Я не знаю, милорд, — ответил Томас.

Толку от тебя ни хрена, — буркнул граф.

Джон Бэкингем глянул на свои заметки.

— У тебя есть кузен, Ги Вексий?

— Да, — ответил Томас.

— И он разыскивает Грааль?

— Да, но по моим следам. А мне насчет Грааля ничего не известно.

— Но он искал Грааль еще до того, как узнал о твоем существовании, — напомнил молодой клирик. — Поэтому мне кажется, что он знает что-то, чего не знаем мы. Я бы посоветовал, милорд, поискать этого Ги Вексия.

— И будем, как две собаки, ловить друг друга за хвост, — кисло вставил Томас.

Граф махнул рукой, чтобы лучник помолчал, а священник вновь сверился со своими заметками.

— Записи эти очень темны, — с неодобрением промолвил клирик, — но кое-что из них проясняется. Здесь определенно утверждается, что Грааль некогда пребывал в Астараке. Там его прятали.

— А потом увезли! — возразил Томас.

— Если ты потерял что-то ценное, — терпеливо разъяснил Бэкингем, — откуда ты начнешь поиски? С того места, где эту вещь последний раз видели. Где находится Астарак?

— В Гаскони, — ответил Томас, — в ленных землях Бера.

— О! — встрепенулся граф, но тут же умолк.

— А тебе доводилось там бывать? — осведомился клирик.

Несмотря на молодость, но его разговору в нем чувствовалась сила, какой не может дать одна лишь казначейская должность.

— Нет.

— Советую съездить туда и разведать, что там да как, — предложил священник. — А если ты еще и поднимешь достаточно шуму, то твой кузен непременно объявится там же. Глядишь, и разузнаешь, что ему известно.

И Бэкингем улыбнулся, как бы говоря, что вот вам задача и решена.

Повисла тишина. Слышно было только, как в углу скребется одна из охотничьих собак, а с причала доносилась замысловатая брань, которая заставила бы покраснеть самого дьявола.

— В одиночку мне не захватить Ги, — возразил Томас, — а Бера не принадлежит к ленным владениям нашего короля.

— Официально, — указал Бэкингем, — ленные земли Бера принадлежат графу Тулузскому, а он вассал короля Франции. Стало быть, сейчас это вражеская территория.

— Перемирие пока не подписано, — нерешительно промолвил граф.

— И насколько я знаю, в ближайшие дни подписано не будет, — подхватил Бэкингем.

Граф глянул на Томаса.

— Так тебе потребуются лучники?

— Я бы хотел получить людей Уилла Скита, сэр.

— Эти ребята будут служить под твоим началом, — промолвил граф, — но вот ратниками ты командовать не можешь.

Он имел в виду, что если среди лучников Томас пользовался заслуженным уважением, то конные ратники, считавшие себя выше стрелков и пехоты, не захотят подчиняться человеку незнатному и совсем молодому. Правда, Уилл Скит сумел добиться от них повиновения, будучи еще более низкого происхождения, чем Томас, но на стороне Уилла были возраст и опытность.

— Я могу возглавить ратников, — подал голос один из стоявших у порога товарищей Томаса.

Томас представил обоих графу. В наемники предлагал себя старший. Одноглазый, покрытый шрамами, закаленный в боях. Его звали сэр Гийом д'Эвек. Некогда он был сеньором владения Эвек в Нормандии, но потом король Франции объявил его вне закона, и он лишился своих наследственных земель. Этот безземельный рыцарь был другом Томаса, так же как и второй его спутник, шотландец Робби Дуглас, год назад под Даремом взятый в плен англичанами.

— Боже мой! — воскликнул граф, узнав его историю. — Неужели ты с тех пор еще не собрал свой выкуп?

— Собрать-то собрал, милорд, — признал Робби, — но потерял.

— Потерял?

Робби молчал, опустив глаза, и Томас ответил за него одним коротким словом:

— Кости.

Граф брезгливо поморщился, а потом снова обратился к сэру Гийому:

— Я наслышан о тебе (в его устах это была высокая похвала) и знаю, что ты вполне можешь повести ратников. Но кому ты служишь?

— Никому, милорд.

— Тогда ты не можешь командовать моими ратниками, — с нажимом произнес граф и выжидающе умолк.

Сэр Гийом помедлил. Он был гордым человеком, опытным воином и славу стяжал, сражаясь против англичан. Теперь же, без земли и без сеньора, был немногим лучше, чем любой бродяга.

Помолчав, сэр Гийом подошел к графу, преклонил колени и протянул к нему сложенные как для молитвы ладони.

Взяв его руки в свои, граф спросил:

— Обещаешь ли ты быть мне вассалом и не служить никому, кроме меня?

— Обещаю, — твердо ответил сэр Гийом.

Граф поднял его, и они обнялись и поцеловались в уста.

— Для меня большая честь иметь такого вассала, — промолвил граф, похлопав сэра Гийома по плечу, после чего снова обратился к Томасу: — Итак, ты можешь нанять достаточно большой отряд. Тебе потребуется, думаю, человек пятьдесят. Наполовину из лучников.

— В такой дальний поход — пятьдесят? — удивился Томас. — Милорд, они и месяца не продержатся.

— Ничего, продержатся, — возразил граф и объяснил, почему так удивился, услышав, что Астарак находится в земле Вера. — В прежние годы, когда ты еще сосал мамкину сиську, нашей семье принадлежали земли в Гаскони. Сейчас мы их потеряли, но от прав своих не отказывались, и, стало быть, мне по закону должны принадлежать три или четыре тамошних крепостцы.

Джон Бэкингем, снова углубившийся в чтение заметок отца Ральфа, скептически приподнял одну бровь, как бы выражая свое отношение к столь неосновательным притязаниям.

— Отправляйся туда, займи моим именем один из этих замков, устраивай вылазки, и, когда у тебя заведутся деньжата, появится много охотников присоединиться к твоему отряду.

— Но и противников соберется немало, — спокойно заметил Томас.

— А среди них наверняка и Ги Вексий, — подхватил граф, — а тебе только того и надо. Удача сама идет тебе навстречу. Не упускай ее, Томас, и отправляйся поскорее, пока не подписано перемирие.

На мгновение Томас заколебался. То, что предлагал граф, граничило с безумием. Ему предстояло вторгнуться с небольшим отрядом вглубь вражеской территории, захватить там крепость, удерживать ее, поймать, если повезет, кузена, найти Астарак, обыскать его, проследить пути Грааля. Только сумасшедший возьмется за такую задачу, но иначе остается только киснуть вместе с другими оказавшимися не у дел лучниками.

— Я согласен, милорд, — сказал Томас.

— Вот и хорошо. А теперь ступайте-ка все отсюда!

Граф проводил Томаса до двери, но как только Робби и сэр Гийом вышли на лестницу, он затащил Томаса обратно переговорить с глазу на глаз.

— Не бери с собой этого шотландца, — сказал граф.

— Почему, милорд? Он мой друг.

— Он чертов шотландец, а я им не доверяю. Все они, чтоб им пусто было, ворье и обманщики. Хуже чертовых французов. Чей он пленник?

— Лорда Аутуэйта.

— И Аутуэйт отпустил его болтаться с тобой по всему свету? Странно! Знаешь что, отправляй-ка ты своего шотландского приятеля обратно к Аутуэйту, и пусть он там плесневеет, пока его семья не соберет выкуп. Я не желаю, чтобы какой-то чертов шотландец утащил Грааль из-под носа у Англии. Понятно?

— Да, милорд.

— Молодец! — сказал граф и похлопал Томаса по спине. — А теперь иди и здравствуй!

Вернее было бы сказать: «Иди и умри!» Отправляйся, дурачок, сам не знаю куда и зачем! Томас не верил в существование Грааля. Ему очень хотелось, чтобы Грааль существовал, хотелось верить тому, что говорил отец, да только отец временами впадал в безумие, а иной раз мог и подшутить. Однако Томас имел собственную цель, он хотел стать командиром лучников не хуже Уилла Скита. Лучником, вот кем! А дурацкое поручение давало ему возможность приблизить свою мечту, собрав под своим началом отряд. Итак, он отправляется на поиски Грааля, а там посмотрим!

Он направился в английский лагерь, нашел место, где стояли лучники, и ударил в барабан сбор. Для всех настанет мир, а Томас соберет людей, чтобы отправиться на войну.