— Дядя умер во сне, от лихорадки, — громко ответил он.

— Странная болезнь, — сказал епископ, — от которой человек умирает с перерезанным горлом.

По двору прошел гул, переходящий в негодующий рев. Шевалье Анри Куртуа и некоторые из ратников старого графа положили руки на рукояти мечей, но Жослен не остался в долгу.

— В чем это ты меня обвиняешь? — рявкнул он на епископа.

— Тебя я ни в чем не обвиняю, — ответил прелат, не желавший пока открыто выступать против нового графа, но собиравшийся уязвить Жослена, обличив его наймитов. — Но я обвиняю твоих людей. Этот человек, — он подвинул Мишеля вперед, — видел, как они перерезали горло твоему дяде.

По двору пронесся ропот возмущения, и некоторые из ратников двинулись к шевалье Анри Куртуа, как бы заверяя его в своей поддержке. Жослен, не удостоив вниманием это проявление недовольства, поискал взглядом Виллесиля.

— Я послал тебя, — объявил он громким голосом, — для разговора с моим дорогим дядей. А теперь слышу, что ты убил его?

Виллесиль был настолько ошеломлен таким обвинением, что утратил дар речи. Он лишь помотал головой в знак отрицания, но настолько неуверенно, что присутствующие, все до единого, уверились в его виновности.

— Ты хочешь правосудия, епископ? — спросил Жослен, обернувшись через плечо к прелату.

— Кровь твоего дяди вопиет об этом, — ответил епископ. — От этого зависит законность твоего вступления в права наследства.

Жослен обнажил меч. Доспехов на нем не было, лишь штаны и подпоясанная шерстяная туника, тогда как ратника защищал толстый кожаный нагрудник, но граф вскинул клинок, давая понять, чтобы Виллесиль тоже достал свое оружие..

— Ордалия, епископ, — сказал он. — Испытание поединком.

Виллесиль попятился.

— Я сделал только то, что ты... — начал он, но вынужден был поспешно отступить, потому что Жослен атаковал его двумя быстрыми ударами.

Виллесиль испугался, что вместо притворной схватки для умиротворения настырного епископа предстоит настоящая, и выхватил меч.

— Но, монсеньор, — попытался он воззвать к своему господину.

— Старайся для видимости, — тихонько сказал ему Жослен, — после договоримся.

Испытав облегчение, Виллесиль ухмыльнулся и атаковал своего сеньора. Жослен отбил удар. Толпа перед костром раздалась полукругом, освобождая место для поединка. Виллесиль был опытным, умелым бойцом, прошедшим через многие турниры и схватки, но он побаивался более рослого и сильного Жослена, вовсю использовавшего это преимущество. Он быстро перехватил инициативу и стал теснить противника мощными ударами. Каждый удар мечей отдавался двойным эхом — от крепостной стены и от башни, утроенный звук не успевал смолкнуть, как уже накатывал новый, и Виллесиль все отступал, затем он отпрыгнул в сторону, и меч Жослена врезался в дымовую завесу, и тотчас же Виллесиль бросился вперед, нацелив меч острием в противника, но Жослен не дал застать себя врасплох, он отбил удар и сам сделал выпад, сбил противника с ног, и тот во весь рост растянулся на мостовой. Жослен навис над ним коршуном.

— Возможно, мне придется засадить тебя в тюрьму после этого, — произнес он почти шепотом, — но ненадолго.

Потом граф возвысил голос.

— Я приказал тебе поехать и поговорить с моим дядей насчет выкупа. Ты осмелишься отрицать это?

Виллесиль с удовольствием подыграл ему:

— Я не отрицаю этого, монсеньор.

— Повтори свои слова! Громче, чтобы все слышали!

— Я не отрицаю этого, монсеньор.

— Однако ты перерезал ему горло, — сказал Жослен и знаком велел Виллесилю встать.

Едва тот поднялся, граф бросился на него с мечом, и двор вновь наполнился звоном железа. Мечи были тяжелые, удары неуклюжие, однако зрителям казалось, что Жослен выказывает большее умение, хотя шевалье Анри Куртуа сомневался, глядя на Виллесиля, что тот дерется в полную силу. Замахивался он вроде бы широко, рубил со всей мочи, но, напирая, не очень-то стремился достать Жослена клинком, и тому не составило труда отступить. Горящие книги и свитки обдали его жаром, и он утер рукавом выступивший на лбу пот.

— Епископ, — крикнул Жослен, — если я смогу ранить этого человека, признаешь ли ты это как решение Божьего суда?

— Признаю, — ответил епископ, — но этого мало для справедливого возмездия.

— Бог каждому воздаст по справедливости, каждому в свое время, — промолвил Жослен и ухмыльнулся Виллесилю.

Тот тоже усмехнулся в ответ.

Потом Жослен беспечно шагнул к своему противнику, открыв правый бок для удара; Виллесиль сообразил, что его приглашают атаковать и тем самым создать видимость настоящего поединка. Он взмахнул своим массивным клинком, ожидая, что Жослен отобьет удар, но тот неожиданно отступил. Удар пришелся в пустоту, а когда инерция тяжелого меча развернула ратника, Жослен хладнокровно, едва уловимым движением запястья подставил свой клинок так, что его противник налетел горлом на стальное острие. Оно пробило ему кадык, и Жослен, скривив губы в усмешке, вогнал меч глубже, повернул и, не переставая улыбаться, надавил еще. По клинку струей хлынула кровь, разбрызгиваясь по краям. Жослен продолжал улыбаться, а Виллесиль с изумленным лицом упал на колени, выронив на камни звякнувший меч. Он силился что-то произнести, но из рассеченного горла вырывалось бульканье. Жослен надавил на меч изо всех сил, лезвие, воткнутое в горло Виллесиля, вонзилось ему в грудь, тело умирающего повисло на нем, как на вертеле. Жослен еще раз повернул клинок, схватился за меч обеими руками и страшным рывком вытащил меч. Тело Виллесиля чудовищно содрогнулось, и кровь фонтаном брызнула на руки Жослена.

Зрители ахнули. Виллесиль повалился набок. Он был мертв. Кровь его тонкой струйкой потекла между камнями и зашипела, встретившись с огнем.

Жослен повернулся и поискал взглядом второго ратника, помогавшего Виллесилю совершить убийство. Тот попытался бежать, но другие воины схватили его, обезоружили и вытолкнули на открытое пространство, где он пал перед Жосленом на колени, моля о пощаде.

— Он просит пощады, — крикнул Жослен епископу. — Ты хочешь его пощадить?

— Он заслуживает правосудия, — ответил прелат.

Жослен вытер свой окровавленный меч о полу его туники, вложил клинок в ножны и бросил взгляд на шевалье Анри Куртуа.

— Вздернуть его! — отрывисто приказал он.

Но, монсеньор... — попытался подать голос ратник, однако Жослен развернулся и ударил его ногой в лицо с такой силой, что выбил ему челюсть.

Когда пострадавший пришел в себя после удара, Жослен отдернул ногу и шпорой отрезал ему половину уха. Не удовольствовшись этим, Жослен в приступе ярости схватил окровавленного человека за ворот, с силой закаленного турнирного бойца поднял его в воздух и отшвырнул от себя. Тот зашатался и с криком повалился на костер. Одежда вспыхнула, он попытался выскочить из пламени, но Жослен, рискуя загореться сам, швырнул его обратно. Двор огласил нечеловеческий вопль. Волосы несчастного занялись пламенем и вспыхнули, он задергался, забился в страшных конвульсиях и рухнул в самую середину костра.

— Ты удовлетворен? — спросил Жослен, повернувшись к епископу, и, не дождавшись ответа, пошел прочь, стряхивая с рукавов тлеющие угольки.

Однако епископ еще не был удовлетворен. Он нагнал Жослена в большом зале, освобожденном теперь и от книг и от полок, где граф, разгоряченный всем произошедшим, вознамерился утолить жажду и наливал себе из кувшина красное вино.

— Ну что еще? — раздраженно спросил Жослен прелата.

— Еретики, — ответил епископ. — Они в Астараке.

— А где их нет? — беспечно обронил Жослен.

— Девица, которая убила отца Рубера, там, — не унимался епископ, — и лучник, отказавшийся сжечь ее по нашему распоряжению, тоже там.

Жослен вспомнил золотоволосую девушку в серебристых доспехах.

— Та девушка, — промолвил он с интересом в голосе, осушив кубок и наливая себе еще вина. — Откуда тебе известно, что они там? — спросил он.

— Мишель был там. Ему сказали монахи.

— Ах да! — промолвил Жослен. — Мишель!

Он двинулся к оруженосцу своего дяди с опасным блеском глазах.

— Мишель — сплетник. Мишель — разносчик слухов. Мишель, бегущий со своими россказнями не к своему новому господину, а к епископу!

Мишель в страхе попятился, но тут вперед выступил прелат.

— Мишель теперь служит мне, — заявил он Жослену. — Мне, — сказал он, — и поднять на него руку — значит поднять руку на церковь.

— И если я убью его, как он того заслуживает, — усмехнулся Жослен, — ты меня сожжешь, а?

Он плюнул в сторону Мишеля и отвернулся.

— Итак, чего же ты хочешь? — спросил граф епископа.

— Я хочу, чтобы еретики были пойманы, — ответил тот.

Неистовый нрав нового графа пугал прелата, но он заставил себя набраться мужества. — Во имя Господа, я, как служитель Его Святой Церкви, требую, чтобы ты послал людей разыскать и поймать нищенствующую еретичку по имени Женевьева и англичанина, известного под именем Томас. Я хочу, чтобы их доставили сюда. Я хочу, чтобы их сожгли.

— Но не раньше чем я поговорю с ними, — послышался неожиданно новый голос, твердый и холодный, как разящая сталь.

И граф, и епископ, и все находившиеся в зале обернулись ко входу, где появился незнакомец.

Уходя со двора, Жослен слышал позади стук копыт, но не придал этому значения. В замок то и дело приезжали и затем уезжали посетители, но теперь он сообразил, что в Вера прибыли какие-то незнакомцы, и с полдюжины из них сейчас толпились в дверях зала. Их предводитель, тот самый человек, который только что подал голос, был жилист и высок, даже выше Жослена, а его узкое желтоватое суровое лицо окаймляли черные как вороново крыло волосы. Таким же черным было и все его одеяние: сапоги, штаны, туника, плащ, широкополая шляпа. Ножны его были обтянуты черной тканью, и даже шпоры были выкованы из вороненой стали. Жослену, набожности у которого было не больше, чем жалости у инквизитора, вдруг захотелось перекреститься. Потом вошедший снял шляпу, и Жослен узнал его. То был Арлекин, таинственный рыцарь, который заработал без счета денег на турнирных площадках Европы, тот самый боец, которого Жослену так и не удалось победить.

— Ты Арлекин, — промолвил Жослен обвиняющим тоном.

— Да, некоторые знают меня под таким именем, — согласился пришелец, а епископ и его духовная свита осенили себя крестным знаменем, ибо сие нечестивое имя означало любимца дьявола. Однако рослый незнакомец сделал еще один шаг вперед и добавил: — Но это лишь прозвище, монсеньор. Мое настоящее имя — Ги Вексий.

Жослену это имя решительно ничего не говорило, но прелат со всем клиром снова сотворили крестное знамение, и епископ даже выставил вперед посох, словно обороняясь от напасти.

— И какого черта ты сюда заявился? — потребовал ответа Жослен.

— Я пришел, — заявил Вексий, — принести миру свет.

И Жослен, пятнадцатый граф Вера, неизвестно почему поежился. Он только почувствовал, что ему вдруг стало страшно при виде этого человека, называющего себя Арлекином и явившегося для того, чтобы осветить тьму.

Костоправка заявила, что ничем особенно помочь тут не может, и при каждом прикосновении причиняла Женевьеве мучительную боль. Снова открылось кровотечение, но, когда дело было сделано, брат Климент бережно промыл рану, залил ее медом и перевязал мешковиной. Едва боль отпустила, как у девушки пробудился невероятный аппетит. Это было хорошим знаком. Женевьева съедала все, что мог раздобыть для нее Томас, но доставались ему скудные крохи: во время недавнего налета на Астарак он сам обобрал деревню, оставив ее почти без пропитания, а монастырские запасы уходили на прокорм жителей деревни. Впрочем, сыра, груш, хлеба и меда пока было достаточно, и брат Климент постоянно варил суп из грибов. За грибами, стуча в свои колотушки, ходили в лес прокаженные, ими и питались монахи. Дважды в день некоторые из них, все с тем же стуком, огибали монастырь и поднимались по лестнице в пристроенную к аббатской церкви голую каменную келью, где имелось маленькое окошко, выходившее прямо на церковный алтарь. Там им разрешалось молиться, и Томас на второй и третий день после своего разговора с аббатом Планшаром пошел с ними. Он пошел без охоты, ибо отлучение означало, что вход в церковь для него закрыт, но брат Климент настойчиво трогал его за руку и улыбался с искренней радостью, когда Томас выполнял его просьбу.

Женевьева пошла с ним на следующий день, после того как ее до крика замучила костоправка. Она была слаба, левая рука ей почти не повиновалась, но передвигаться самостоятельно девушка уже могла. Рана была глубокой, но стрела не задела легкого, благодаря чему она и выжила. Помогла и забота брата Климента.

— Я думала, что умру, — призналась она Томасу.

Он невольно вспомнил о приближающемся моровом поветрии. Впрочем, с того памятного разговора он больше об этом не слышал и не хотел зря пугать Женевьеву.

— Ты не умрешь, — заверил ее лучник, — но тебе нужно почаще двигать рукой.

— Я не могу. Больно.

— Через «не могу»! — строго сказал Томас.

Когда кисти его рук были изувечены так, что он и не надеялся когда-либо снова взяться за лук, именно его друзья, прежде всего Робби, настояли на необходимости разрабатывать руки. Было больно и трудно, и сначала ничего не получалось, однако мало-помалу былые способности восстановились.

Интересно, где сейчас Робби, подумал он. Остался ли он в Кастийон-д'Арбизоне? Такая возможность пугала. Станет ли Робби искать его в Астараке? Неужели былая дружба и вправду перешла в ненависть? А если не Робби, кто еще может явиться? Известие о его пребывании в монастыре наверняка уже облетело на тех невидимых крыльях, которые разносят новости и сплетни, всю округу. Об этом толкуют в тавернах, и очень скоро бродячие торговцы, переходя от деревни к деревне, донесут слухи до Бера и там ими заинтересуются.

— Скоро нам пора уходить, — сказал он Женевьеве.

— Куда?

— Подальше отсюда; может быть, в Англию?

Он понимал, что потерпел неудачу. Грааля ему здесь не найти, что же до кузена, то, если тот и заявится, Томасу его не одолеть. Куда там! Он один, если не считать раненой женщины а под рукой у Ги Вексия множество ратников. С мечтой покончено, пора уносить ноги.

— Я слышала, что в Англии холодно, — сказала Женевьева.

— Солнце всегда светит, — серьезно сказал Томас, — урожай никогда не подводит, а рыба сама выпрыгивает из рек прямиком на сковородку.

Женевьева улыбнулась.

— Тогда ты должен научить меня английскому языку.

— Ты уже знаешь кое-что.

— Good damn, если это не так! — отозвалась она по-английски. — Знаю good damn, и bloody bloody goddamn, и Christ goddamn уж как-нибудь знаю.

Томас рассмеялся.

— Тот английский, на котором говорят лучники, ты, я вижу, выучила. Осталось научить тебя остальному.

Решив, что они уйдут на следующий день, он приготовил связку стрел, отчистил кольчугу Женевьевы от запекшейся крови и, позаимствовав у монахов клещи, попытался как мог починить стальную рубашку в том месте, где ее прошила арбалетная стрела. Кое-как ему удалось соединить между собой металлические кольца, хотя то, что в этом месте была пробоина, оставалось очевидным. Лошадей Томас привязал попастись в оливковой роще, после чего, благо еще только-только миновал полдень, отправился пешком на юг, к замку. Ему вздумалось еще раз взглянуть на твердыню своих предков.

При выходе из монастыря ему встретился Филен. Коредор забрал из лазарета мальчика, нога которого была заключена в прочный лубок из полудюжины каштановых палок, используемых как подпорки на винограднике, усадил его в седло и теперь вел лошадь на юг.

— Я не хочу оставаться здесь надолго, — пояснил он Томасу. — Меня по-прежнему разыскивают за убийство.

— Планшар даст тебе убежище, — сказал Томас.

— Он-то даст, — согласился Филен, — но это не помешает родственничкам моей жены послать людей, чтобы убить меня. Нам будет безопаснее в холмах. Его нога заживет там не хуже, чем здесь. А если ты ищешь убежища...

— Я? — удивился Томас этому предложению.

— Нам всегда пригодится хороший лучник.

— Я, наверное, отправлюсь домой. Домой в Англию.

— Ну так с Богом, приятель! — сказал Филен и с этими словами свернул на запад.

Томас пошел на юг, через деревню, где некоторые жители крестились при встрече с ним, из чего ясно следовало, что они знают, кто он такой. Правда, посчитаться с ним за ущерб, нанесенный им и его людьми, никто так и не попытался. Возможно, им и хотелось бы отомстить, но молодой человек был высок, крепок, а на поясе его висел меч. Однако, поднимаясь к развалинам, лучник приметил, что за ним последовали три человека. Он остановился, чтобы встретиться с ними лицом к лицу, но они не приближались и не выказывали враждебности, лишь следили за ним с безопасного расстояния.

Хорошее место для замка, подумал Томас. Безусловно, лучше, чем Кастийон-д'Арбизон. Крепость Астарак была возведена на утесе, и приблизиться к ней можно было только по узкой тропке, по которой он поднялся к сломанным воротам. Сразу за воротами шла замыкавшая внутренний двор куртинная стена, но сейчас от нее остались лишь груды замшелых каменных обломков, достигавшие ему до пояса. Полукруглый выступ с восточной стороны разрушенной стены обозначал место, где прежде находилась часовня, и Томас, шагая по каменным плитам, под которыми были погребены его предки, заметил, что эти камни были недавно потревожены. Следы раскопок нельзя было не разглядеть! Он подумал было, не попробовать ли тоже поднять одну из каменных плит, но понял, что у него нет ни времени, ни инструментов, и потому продолжил путь к западной стороне утеса, где, хоть и полуразрушенная, открытая ветрам и дождю, еще стояла старая главная башня. Добравшись до старой башни, он обернулся и увидел, что те трое, что следили за ним, утратили к нему интерес, как только он вышел из часовни. Может быть, они что-то там стерегли? Уж не Грааль ли? От этой мысли его бросило в жар, но он тут же ее отбросил. Нет никакого Грааля! Это лишь безумное наваждение, безнадежная мечта, которой он заразился от своего отца!

Порушенная лестница была встроена в стену башни, и Томас, поднявшись по ней сколько было возможно, очутился над рухнувшими перекрытиями первого этажа. Там в мощной, более пяти футов толщиной, башенной стене зияла огромная, в рост человека, дыра. Встав в этом отверстии, как в дверном проеме, Томас устремил взор на долину с бегущей по ней рекой, пытаясь пробудить в себе дремлющие чувства к земле своих предков. Он пытался вызвать в душе голоса забытых предков. Возвращаясь в Хуктон, он чувствовал, как что-то отзывалось в его душе, а здесь не замечал в себе никакого отклика. Однако мысль о том, что и Хуктон, и этот замок лежат в развалинах, заставила его задуматься, не лежит ли на Вексиях проклятие. Здешний сельский люд верил, что там, где проходят драги, женщины дьявола, остаются цветы. Так не остаются ли руины там, куда ступила нога Вексия? Может быть, он и отлучен поделом, ибо заклейменному проклятием нет места среди людей?

Лучник повернулся и бросил взгляд на запад, в направлении, куда двинулся бы, вздумай он вернуться на родину.

И увидел всадников.

Они находились к северу от него, на западном гребне, и, по-видимому, выехали из Бера. Людей было немало, а солнечные блики, отраженные шлемами или кольчугами, доказывали, что это не просто группа путников, а воинский отряд.

Томас смотрел и смотрел, не веря своим глазам, а когда пришел в себя и сбросил оцепенение, пустился бежать. Он побежал по лестнице, через заросший сорной травой внутренний двор, выскочил через разрушенные ворота на тропу, промчался по ней мимо тех троих, что за ним следили, а потом вниз по склону. Промчавшись через деревню, он свернул на север и, запыхавшись, забарабанил в дверь приюта для прокаженных. Брат Климент открыл их, Томас пробежал мимо него.

— Солдаты, — бросил он на бегу, потом заскочил в хижину и взял свой лук, связку стрел, плащи, кольчуги и мешки. — Идем быстрее, — сказал он Женевьеве, которая бережно разливала недавно собранный братом Климентом мед в маленькие кувшинчики. — Объяснять некогда, идем! Возьми седла.

Они вышли наружу, к оливковой рощице, но, оглядевшись по сторонам, Томас заметил на дороге, пересекавшей долину к северу от аббатства Святого Севера, воинский отряд. Он еще находился на довольно значительном расстоянии, но было ясно, что, заметив двух беглецов, выезжающих верхом из обители, всадники бросятся за ними в погоню и, разумеется, настигнут. Это означало, что спасаться бегством поздно, нужно спрятаться. Томас заколебался, не зная, куда податься.

— Что там? — спросила Женевьева.

— Солдаты. Скорее всего, из Бера.

— И там тоже.

Она смотрела на юг, в сторону замка, и Томас увидел, что жители деревни со всех ног бегут к монастырю, а это наверняка означало, что вооруженные люди приближались к их домам.

Томас выругался.

— Брось седла, — сказал он Женевьеве и, когда она уронила их, повлек ее тропой прокаженных, что вела позади монастыря к церкви.

Кто-то забил в монастырский колокол, предупреждая братию о появлении в долине вооруженных чужаков.

И Томас все понял. Понял, что если их найдут, то сожгут обоих на костре, и потому бросился в отведенный для прокаженных придел церкви, взбежал по ступенькам к окошку над алтарем. Он просунул туда лук, стрелы, затем отправил следом остальные пожитки и подтянулся сам. Отверстие было узким, но лучник кое-как протиснулся в него и больно свалился на каменные плиты.

— Давай! — поторапливал он Женевьеву.

В церковь сбегался народ, у дверей в другом конце нефа образовалась толчея.

Женевьева, кряхтя от боли, протиснулась сквозь узенькое окошко. Прыгать с высоты она боялась, но Томас находился с той стороны и подхватил девушку на руки.

— Сюда!

Он поднял лук, подобрал мешки и побежал с ней сторонкой к боковому алтарю, откуда на перепуганных жителей деревни скорбно взирала статуя святого Бенедикта.

Дверь в алькове, как и предполагал Томас, была заперта, но они, по крайней мере, не находились на виду, и он надеялся, что никто не заметил, как они сюда проскользнули. Лучник с размаху ударил правой ногой по замку. По церкви прокатился грохот, дверь затряслась, но не открылась. Томас пнул второй раз, потом из последних сил третий, и тут наконец с громким треском сломался замок.

— Осторожно, не оступись, — предостерег он Женевьеву и повел ее по лестнице в темноту могильного склепа.

Лучник нашарил путь к восточному концу подвала, туда, где сводчатая ниша была заполнена костями лишь наполовину. Забросив свою поклажу за груду иссохших останков, он подсадил туда Женевьеву.

— Отползи назад, к стене, — велел лучник девушке, — и закапывайся.

Понимая, что самому ему никак не забраться наверх, не разбросав по полу кучу ребер, лучевых или берцовых костей, он прошелся по всем нишам и разворошил лежащие там кости. Закидав ими весь пол, Томас вернулся к восточной нише, забрался туда, где пряталась Женевьева, и помог ей зарыться в старые кости возле самой стены. Разгребая в стороны грудные клетки, лопатки и крестцы, они погружались все глубже и глубже, пока не добрались до каменного пола, укрывшись за грудой скелетов.

Там, во мраке, в куче костей, беглецы затаились в тревожном ожидании.

Через некоторое время они услышали, как заскрипели ржавые петли сломанной двери, и по стенам в мерцающем свете лампады заплясали призрачные тени.

Бряцая кольчугами, в подвал спустились вооруженные люди. Спустились, чтобы найти их, схватить и отвести на смерть.

Шевалье Анри Куртуа получил приказ взять тридцать пять арбалетчиков и сорок два ратника и с этими силами очистить Кастийон-д'Арбизон от захватчиков. Бывалый воин выслушал этот приказ без энтузиазма.

— Осадить замок с такими силами я, конечно, смогу, — угрюмо заявил он, — но вот взять его не выйдет. Такого отряда для этого мало.

— А вот англичанам удалось! — съязвил Жослен.

— Гарнизон твоего дяди проспал нападение, — отозвался шевалье Анри, — но будь уверен, шевалье Гийом д'Эвек нам такого подарка не преподнесет. У этого человека репутация настоящего солдата.

Шевалье Куртуа знал, кто командует гарнизоном в Кастийон-д'Арбизоне, потому что Робби рассказал ему и о сэре Гийоме, и о том, сколько человек защищают крепость.

Жослен ткнул пальцем в грудь старого рыцаря.

— Я не потерплю в своих владениях английских лучников. Положи этому конец. Передай им это. Им дается два дня на то, чтобы убраться из замка, и если они примут мои условия, можешь отпустить их подобру-поздорову.

Шевалье Анри взял пергамент, но, перед тем как опустить его в суму, помедлил.

— А выкуп? — спросил он.

Жослен бросил на него сердитый взгляд, но по законам чести сэру Гийому причиталась треть выкупа за нового графа, так что рыцарь задал вполне законный вопрос.

— Все там, — буркнул Жослен, указывая на свиток. — И выкуп, и все прочее.

— Здесь? — с удивлением спросил Куртуа, ибо получил лишь пергамент и никаких монет.

— Отправляйся! — рявкнул Жослен.

Шевалье Анри отбыл в тот же день, когда Ги Вексий повел своих людей в Астарак. Жослен был рад уходу Арлекина, ибо в присутствии Вексия ему становилось не по себе, хотя ратники последнего были бы для него не лишним подкреплением. С Вексием прибыли сорок два всадника, хорошо вооруженные, на хороших лошадях и в хороших доспехах, а их командир удивил Жослена тем, что не потребовал ни единого экю в оплату.

— У меня есть свои средства на их содержание, — холодно ответил он.

— Сорок два конных латника, — задумчиво проговорил Жослен. — На это требуются немалые деньги.

— Он из семьи еретиков, монсеньор, — заметил старый капеллан его дяди, как будто это объясняло богатство Арлекина.

Между тем Вексий явился с письмом от Луи Бессьера, кардинала-архиепископа Ливорно, следовательно, он никак не мог быть еретиком. Правда, имей даже Вексий обыкновение молиться по ночам деревянным идолам, а на рассвете приносить им в жертву обливающихся слезами девственниц, Жослена это бы не смутило. Куда больше его беспокоило другое: предки этого человека некогда владели Астараком, а значит, черный отряд мог явиться, чтобы вернуть Ги фамильное наследие. Однако сам Вексий холодно отверг такое предположение.

— Астарак является ленным владением графов Бера уже сто лет, — промолвил он, — и я не могу претендовать на честь зваться его сеньором.

— Тогда зачем же ты явился сюда? — требовательно вопросил Жослен.

— Теперь я сражаюсь за церковь, — ответил Вексий, — и мне приказано найти и схватить беглого еретика, который должен быть предан правосудию. Как только он будет найден, монсеньор, мы немедленно покинем твои владения.

Он осекся и обернулся на прозвучавший неожиданно и отдавшийся эхом от стен зала лязг извлекаемого из ножен меча.

Робби Дуглас, только что вошедший в зал, указал обнаженным клинком на Вексия и угрожающим тоном вопросил:

— Ты был в Шотландии?

Вексий с головы до ног смерил молодого человека холодным взглядом и невозмутимо, ничуть не обеспокоившись видом сверкающей стали, ответил:

— Мне довелось побывать во многих странах, в том числе и в Шотландии.

— Ты убил моего брата.

— Нет! — Жослен встал между шотландцем и его противником. — Ты принес клятву и служишь мне, Робби.

— Этого ублюдка я поклялся убить еще раньше! — заявил шотландец.

— Нет! — повторил Жослен, схватив Робби за руку, державшую клинок, и силой заставил его опустить меч.

По правде сказать, окажись Робби убит, Жослен бы ничуть не огорчился, но вот смерть Ги Вексия, за которым стояли сорок два одетых в черное ратника, могла обернуться серьезными неприятностями.

— Ты можешь убить его, когда он закончит свои дела здесь. Я обещаю, — заверил Жослен шотландца.

У Ги Вексия это обещание вызвало усмешку. На следующее утро он вместе со своими людьми уехал, и Жослен был искренне рад, что избавился от этих гостей. Не только Арлекин, но и его товарищи, а в особенности один, у которого не было ни щита, ни копья, вызывали у Жослена неприятное чувство, как будто мороз пробегает по коже. Звали его Шарль, это был человек необыкновенно отталкивающей наружности, как будто его вытащили на свет из сточной канавы, причесали, дали нож и выпустили на волю наводить страх на добрых людей. У Шарля был свой отряд из дюжины ратников, которые вместе с Вексием тоже отправились на юг, в Астарак.

Итак, шевалье Анри отбыл освобождать графство от засевших в Кастийон-д'Арбизоне обнаглевших англичан, а Вексий отправился в Астарак охотиться на своего еретика, и Жослен получил возможность спокойно наслаждаться в Бера обретенным наследством.

Робби Дуглас остался с Жосленом в многочисленной компании его приверженцев, и несколько дней они провели, празднуя свою удачу. Денег было много, и можно было не скупясь тратить их на одежду, оружие, лошадей, вино, женщин, на все, что только мог пожелать свежеиспеченный граф. Кое-чего, чем ему захотелось обладать, в Бера не нашлось, и тогда в замок вызвали ремесленника, отливавшего для церквей и монастырей гипсовые статуи святых. На сей раз ему поручили изготовить отливки далеко не святого Жослена. Мастер обернул руки графа в промасленный муслин, покрыл их гипсом, а потом проделал то же самое с ногами и торсом. Призванный к графу портной снял с него мерку, писец записал все размеры на пергаменте, и этот подробный документ приложили к тому самому запечатанному ларцу, куда, проложив опилками, поместили гипсовые отливки. Под охраной четырех ратников ларь препроводили в Милан, где Антонио Гивиани, лучшему оружейнику христианского мира, заказали изготовить по этим меркам полный комплект стальных пластинчатых доспехов.

— Я хочу получить шедевр, который станет предметом зависти прочих рыцарей, — продиктовал Жослен писцу, присовокупив к этому пожеланию изрядную сумму в полновесных генуэзских золотых и обещание заплатить еще больше, если доспехи прибудут до весны.