По мере продвижения на восток они одновременно забирали южнее, стараясь держаться кромки лесов, где им все время приходилось пригибаться перед нависшими низко ветками. По безлесной местности они передвигались с удвоенной осторожностью, стараясь держаться возвышенностей, и внимательно высматривали одетых в кольчуги всадников. К счастью, ни один им не встретился. Если люди Робби и отправились на восток, то, видимо, придерживались низин, Томасу и Женевьеве на пути никто не попадался.

Томас и Женевьева старательно избегали деревень и хуторов, что, впрочем, не составляло особого труда, ибо гористая местность, пригодная не под пашню, а разве что для выпаса мелкого скота, была населена скудно.

Под вечер им встретился пастух, который, выскочив из-за скалы, выхватил спрятанную за пазухой кожаную пращу и камень, но, углядев на боку у Томаса меч, торопливо спрятал свое оружие и принялся подобострастно кланяться.

Остановившись, Томас поинтересовался, не видел ли этот малый солдат. Женевьева перевела вопрос, а потом и ответ: вооруженных людей пастух не видел.

Одолев после встречи с напуганным пастухом милю. Томас подстрелил козу. Стрелу лучник извлек из туши и вернул в колчан, а добычу освежевал, выпотрошил и разделал. На ночь беглецы устроились на краю лесистой долины в заброшенной, стоящей без крыши хижине. С помощью кремня и стального кресала Томас разжег огонь, и они поужинали жареными козьими ребрышками.

Нарубив мечом ветвей с лиственницы, Томас соорудил для ночлега простой навес, прислонив его наклонно к стене, получилась хоть какая-то защита от дождя. Под этим укрытием он сделал подстилку из папоротника-орляка.

Томас вспомнил свое путешествие из Бретани в Нормандию с Жанетт. Интересно, где теперь Черный Дрозд? Они путешествовали летом, кормились с помощью его лука, избегали встреч с любыми живыми существами, и то были счастливые дни. Теперь то же самое повторялось с Женевьевой, на этот раз в преддверии зимы. Насколько суровой она будет, Томас не знал, но Женевьева сказала, что ни разу не видела, чтобы здесь, в долинах, лежал снег.

— Он выпадет южнее, в горах, — сказала она, — а здесь зимой просто холодно. Холодно и сыро.

Дождь шел не переставая. Обе лошади ходили на привязи и пощипывали редкую травку на поляне рядом с журчавшей у развалин речушкой. Порой в разрывы среди облаков проглядывал лунный серп, серебривший высокие лесистые кряжи по обе стороны долины. Томас прошел полмили вниз по течению, произвел разведку местности, но, не увидев других огней и не услышав ничего внушавшего беспокойство, он рассудил, что они в безопасности если не от Божьего гнева, то, по крайней мере, от человеческих козней. Вернувшись к костерку, возле которого Женевьева пыталась просушить их тяжелые плащи, Томас помог ей раскинуть шерстяную ткань на раме из ветвей лиственницы, а потом присел у костра и, глядя, как светятся красные угольки, задумался о своей горестной участи. Ему вспоминались страшные картины, которыми были расписаны церковные стены, — картины, изображавшие грешные души, летевшие кувырком в Преисподнюю, где их поджидали глумливо усмехающиеся бесы и ревущие языки пламени.

— Ты размышляешь об аде, — решительно заявила Женевьева.

Томас поморщился.

— Верно, — признался он, удивляясь, как она догадалась.

— Ты правда веришь, что церковь обладает властью отправить тебя туда? — спросила она и, когда он не ответил, покачала головой. — Это их отлучение ничего не значит.

— Еще как значит, — угрюмо возразил Томас. — Оно отнимает у нас Небеса, отнимает Бога, отнимает надежду на спасение. Отнимает все!

— Бог здесь! — гневно воскликнула Женевьева. — Он в огне, в небе, в воздухе. Епископ не может отнять у тебя Бога, как не может отнять поднебесный воздух.

Томас промолчал. Ему вспоминался стук епископского посоха о камни мостовой и звон маленького ручного колокольчика, отдававшийся эхом от стен замка.

— То, что он сказал, это всего лишь слова, — продолжила Женевьева, — а слова недорого стоят. Те же самые слова они говорили и мне. И в ту ночь в подвале мне явился Господь.

Она подбросила в костер веточку.

— Я ни разу не подумала, что умру. Даже когда смерть подступила близко, я ни на миг не подумала, что это случится. Что-то в моей груди, как маленькая щепочка, говорило, что этого не будет. Кто мог это знать? Бог, Томас, только Бог! Бог — повсюду. Он не цепной пес церковников.

— Мы познаем Бога только через Его церковь, — сказал Томас.

На небе сгустились тучи, закрыв луну и последние немногочисленные звезды. Все потемнело, дождь полил сильнее, над долиной прокатился гром.

— И Господня церковь прокляла меня. Именем Бога.

Женевьева сняла растянутые на ветках плащи и свернула их, чтобы спрятать от дождя.

— Большинство простых людей познают Бога не через церковь, — заявила девушка. — Они ходят туда, слушают службу на непонятном языке, исповедуются, склоняются перед святыми дарами и в свой смертный час зовут священника, но в трудную минуту они обращаются к святыням, неведомым церкви. Молятся у тайных источников и священных деревьев, обращаются к знахаркам и предсказателям, надевают амулеты. Они молятся собственному Богу, молятся по-своему, и церковь ничего об этом не знает. А Бог — знает, ибо Он всеведущ и пребывает повсюду. Зачем же людям священники, когда Бог — повсюду?

— Чтобы уберечь нас от ошибок и заблуждений, — сказал Томас.

— А кто решает, где ошибки и заблуждения? — упорствовала Женевьева. — Священники?! Вот скажи, Томас, как сам считаешь, ты плохой человек?

Ее вопрос заставил Томаса задуматься. В первую очередь напрашивался ответ «да», ибо церковь отвергла его и отдала его душу во власть демонов, но сам он в душе не считал себя таким уж пропащим. А потому, покачав головой, сказал:

— Нет.

— Однако церковь тебя осуждает. Епископ сказал слово. А кто ж его знает, какие грехи за душой у этого епископа?

— Да ты еретичка, — тихонько промолвил Томас, с намеком на улыбку.

— Точно, — невозмутимо подтвердила девушка. — Я не нищенствующая, хотя, наверное, могла бы ею быть, но что еретичка, это точно. Но почему? И что мне еще оставалось? Я изгнана из церкви, а значит, когда я хочу обратиться к Богу, мне нужно делать это помимо церкви. Теперь и тебе придется пройти через это, и ты тоже поймешь, что Бог любит тебя по-прежнему, несмотря на всю ненависть церкви.

Поморщившись на угасающие под дождем последние остатки костра, она забилась с Томасом под лиственничный навес, и там они как могли устроились спать, навалив на себя для тепла плащи и кольчуги.

Сон Томаса был беспокойным. Ему снилось сражение, в котором на него со свирепым ревом нападал грозный великан. Лучник сразу проснулся и увидел, что Женевьевы рядом нет, а рев великана — это не что иное, как раскаты грома над головой. Дождь просачивался сквозь навес и капал на ложе из папоротника орляка. Вспышка молнии, озарившая небосвод, осветила щели над головой. Томас выполз из-под укрытия и отправился искать в потемках дверной проем. Не успел он выкрикнуть имя Женевьевы, как над холмами громыхнуло так близко и так громко, что Томас отпрянул, словно от удара боевого молота. Он вышел на порог босиком, в длинной полотняной рубашке, которая тотчас вымокла насквозь. Три зигзага молнии прорезали восточный небосклон, и в их свете Томас увидел лошадей, они дрожали и испуганно поводили глазами. Он подошел к ним, чтобы успокоить животных и проверить, прочна ли привязь, и позвал девушку.

— Женевьева! — крикнул лучник во тьму. — Женевьева!

И тут он увидел ее.

Или, скорее, в мгновенной вспышке молнии, прочертившей тьму, ему предстало видение. Это была женщина. Стройная в своей серебряной наготе, она стояла, воздев руки к полыхающему огнем небу. Молния погасла, однако светящийся образ удержался перед мысленным взором Томаса. Когда молния, ударив в восточные холмы, вспыхнула снова, Женевьева откинула голову назад. Волосы ее были распущены, и вода струилась с них капельками жидкого серебра.

Озаряемая молниями, она плясала обнаженная под грозой.

Женевьева не любила, когда он видел ее обнаженной. Она ненавидела шрамы, которые выжег на ее руках, ногах и спине отец Рубер, однако сейчас, нагая, подставив лицо ливню, танцевала медленный танец. Она возникала перед Томасом с каждой вспышкой молнии, и он, глядя на нее, подумал, что она и впрямь драга. Дикое, неистовое, непредсказуемое существо. Сгусток серебра во мраке, сияющая женщина, опасная, прекрасная, необычная и непостижимая. Томас присел и смотрел, не отрываясь, а сам думал, что губит свою душу, ибо отец Медоуз говорил, что драги есть творения дьявола. И все же он любил ее.

Затем над холмами прокатился оглушительный раскат грома, и он пригнулся, плотно закрыв глаза. «Я проклят, — подумал лучник, — проклят навек». Эта мысль наполняла его безнадежным отчаянием.

— Томас! — Женевьева склонилась к нему, нежно обняв ладонями его лицо. — Томас.

— Ты драга, — сказал он, не открывая глаз.

— И рада бы ею быть, но, увы! Хотелось бы мне, чтобы там, где я ступаю, распускались цветы. Но я не драга. Я просто танцевала в грозу, под молнией, и гром разговаривал со мной.

Томас поежился.

— И что он сказал?

Она положила руки ему на плечи, успокаивая его.

— Что все будет хорошо.

Он промолчал.

— Все будет хорошо, — повторила Женевьева, — потому что гром не лжет тем, кто для него танцует. Это обещание, любовь моя, правдивое обещание. Все будет хорошо.

Сэр Гийом послал одного из захваченных в плен ратников в Вера, чтобы сообщить графу о пленении его племянника и еще тринадцати воинов и предложить начать переговоры о выкупе. Жослен не утаил, что его дядя ездил в Астарак, и нормандец предположил, что старик давно вернулся в свой замок.

Но оказалось, что он не вернулся, ибо четыре дня спустя после ухода Томаса и Женевьевы явившийся в Кастийон-д'Арбизон странствующий торговец сказал, что графа Бера свалила лихорадка и, возможно, он при смерти. Сейчас он не у себя в замке, а в лазарете монастыря Святого Севера. Ратник, посланный в Бера, вернулся на следующий день с теми же новостями и вдобавок сообщил, что никто в Бера не может без графа вести переговоры об освобождении Жослена. Единственное, что мог сделать для Жослена командир гарнизона, шевалье Анри Куртуа, это отправить послание в Астарак и надеяться, что граф чувствует себя достаточно хорошо, чтобы во всем разобраться.

— И что же нам делать? — спросил Робби.

Чувствовалось, что он расстроен, очень уж ему не терпелось увидеть золото. Он и Жослен сидели в большом холле, перед горящим очагом. Стояла ночь. Они были одни.

Жослен промолчал.

Робби призадумался.

— Я мог бы перепродать тебя, — предложил он.

Такое делалось довольно часто. Если кто-то захватывал пленника, стоившего богатого выкупа, но не хотел ждать денег, он уступал пленника за чуть меньшую сумму другому человеку, который потом вел долгие переговоры, с тем чтобы получить свое сполна и с немалой выгодой.

Жослен кивнул.

— Мог бы, — согласился он, — но много ты за меня не выручишь.

— За наследника Бера и сеньора Безье? — насмешливо спросил Робби. — Ты стоишь большого выкупа.

— Безье — это поле для свиней, — презрительно сказал Жослен, — а наследник Бера не стоит ничего, зато графство Бера — это лакомый кусок. Очень лакомый.

Несколько мгновений рыцарь молча смотрел на Робби.

— Мой дядя глупец, — продолжил он, — но очень богатый. Он держит монеты в подвалах. Бочонки, доверху наполненные монетами, и два из них набиты генуэзскими цехинами.

Робби посмаковал эту мысль. Он представил себе монеты томящиеся в темноте, два бочонка, наполненные чудесными монетами Генуи, монетами из чистого золота. На один генуэзский цехин в год можно было прокормиться, одеться да еще заплатить за свое вооружение. А там таких цехинов целых два бочонка!

— Одна беда, — продолжил Жослен, — мой дядюшка страшно скуп. Выманить у него денежки до сих пор удавалось только церкви. Будь его воля, он предпочел бы, чтобы я умер в плену. Ему все равно, если наследником станет один из моих братьев, лишь бы его казна осталась в целости и сохранности. Иногда он ночью спускается с фонарем в подвалы замка, чтобы полюбоваться на свои деньги. Просто чтобы полюбоваться.

— Ты хочешь сказать, что за тебя не заплатят выкуп? — растерялся Робби.

— Я хочу сказать тебе, — ответил Жослен, — что пока графом Бера остается мой дядя, я так и буду сидеть у тебя в плену. Но что, если бы графом стал я?

— Ты?

Робби еще не понимал, к чему ведет Жослен, и голос его прозвучал озадаченно.

— Мой дядя болен, — подсказал Жослен. — Тяжело болен и, может быть, лежит при смерти.

Робби подумал и сообразил, к чему клонил пленник.

— И если бы ты стал графом, — медленно произнес он, — тогда ты сам вел бы переговоры о собственном выкупе?

— Если бы я стал графом, — сказал Жослен, — я бы выкупил и себя, и своих людей. Всех до единого. Причем без всяких проволочек.

И снова Робби задумался.

— Большие они, эти бочонки? — спросил он, помолчав.

Жослен показал рукой высоту в два-три фута над полом.

— Это самый большой запас золота в Гаскони, — сказал он. — Есть дукаты, экю, флорины, денье, цехины и мутоны.

— Мутоны?

— Золотые, — пояснил Жослен, — толстые и тяжелые. С избытком хватит, чтобы заплатить выкуп.

— Но твой дядя может поправиться, — сказал Робби.

— Об этом молятся, — с ханжеским лицемерием сказал Жослен, — но если ты позволишь мне послать двух человек в Астарак, они могут справиться там о его здоровье и сообщить нам о его состоянии. А заодно, если он в сознании, предложить ему подумать о выкупе.

— Но ты сказал, что он ни за что не заплатит.

Робби делал вид, будто не понимает, что именно предлагает Жослен. Или старался показать, будто ничего не понял.

— Может быть, он согласится, — сказал Жослен, — неужели в его сердце совсем не осталось родственного чувства? Ведь как-никак я его ближайший родственник и наследник. Но для этого я должен сам послать к нему своих людей.

— Двоих?

— А если у них ничего не выйдет, они, разумеется, вернутся, — с невинным видом заверил шотландца Жослен, — так что ты в любом случае ничего не теряешь. Но их, разумеется, нельзя отправить в путь безоружными. Особенно в здешних краях, где повсюду рыщут коредоры.

Робби пристально смотрел на Жослена, пытаясь прочесть в свете очага выражение его лица, и тут ему на ум пришел вопрос:

— Слушай, а что вообще понесло твоего дядюшку в этот Астарак?

Жослен рассмеялся.

— Глупый старый хрыч притащился в Астарак искать Святой Грааль. Он-то думал, будто я ничего не знаю, но один монах рассказал мне, в чем дело. Святой Грааль, черт его побери! Старикашка спятил. Он искренне верит, что, если найдет Грааль, Господь пошлет ему сына.

— Грааль?

— Бог знает, с чего ему это взбрело в голову? Он свихнулся. Свихнулся на почве благочестия.

Грааль, подумал Робби, опять Грааль! Порой он и сам сомневался в затеянных Томасом поисках и даже считал это своего рода безумием, а тут вдруг оказывается, что подобным безумием одержимы и другие люди, богатые и влиятельные. Это ли не признак того, что пресловутый Грааль действительно существует? А если так, то нельзя допустить, чтобы святыня попала в Англию. Куда угодно, но только не в Англию!

Жослен, по всей видимости, не понял, какое воздействие его слова оказали на Робби.

— Мы с тобой, — сказал он, — не должны быть по разные стороны. Мы оба враги Англии. Это ведь от них все беды, от англичан. Они первые явились сюда, — он постучал по столу, чтобы подчеркнуть свою мысль, — и начали убивать, а ради чего?

Ради Грааля, подумал Робби и представил себе, как увозит эту священную реликвию в Шотландию. А потом отважное воинство Шотландии, подкрепленное могуществом Грааля, не жалея вражеской крови, в победоносной войне одолеет Англию!

— Мы с тобой должны быть друзьями, — сказал Жослен, — и ты можешь дать мне доказательство твоей дружбы прямо сейчас.

Он поднял глаза на свой щит, который висел на стене перевернутым, так что красный кулак указывал вниз. Томас повесил щит таким образом в знак того, что его владелец взят в плен.

— Сними его, — с горечью в голосе попросил Жослен.

Робби глянул на Жослена, подошел к стене и с помощью меча отцепил щит, который, звякнув, упал на камни. Шотландец поднял его и прислонил к камням в правильном положении.

— Спасибо, — сказал Жослен, — и помни, Робби, что, когда я стану графом Бера, мне потребуются хорошие воины. Ты еще никому не принес обета?

— Нет.

— А графу Нортгемптону?

— Еще чего не хватало! — воскликнул Робби, вспомнив, как недружелюбно отнесся к нему граф.

— Так подумай о том, чтобы поступить на службу ко мне, — сказал Жослен. — Я умею быть щедрым, Робби. Черт, да я начну с того, что пошлю священника в Англию.

Робби заморгал, в недоумении от слов Жослена.

— Ты пошлешь священника в Англию? Зачем?

— Чтобы отвезти выкуп за тебя, конечно, — промолвил Жослен с улыбкой. — Ты будешь вольным человеком, Робби Дуглас. — Он помолчал, внимательно глядя на Робби. — Если я стану графом Бера, — добавил он, — то смогу это устроить.

— Если ты станешь графом Бера, — осторожно промолвил Робби.

— Я смогу выкупить всех здешних пленников, — разошелся Жослен, — выкупить тебя и нанять на службу столько твоих людей, сколько пожелают предложить мне свой меч. Только позволь мне послать в Астарак двоих моих людей.

На следующее утро Робби поговорил с сэром Гийомом, и нормандец согласился, не усмотрев в его предложении никаких причин для отказа: почему бы и впрямь двум пленным ратникам не съездить в Астарак для переговоров с графом, если они дадут слово, что вернутся в замок.

— Остается лишь надеяться, что он чувствует себя достаточно хорошо, чтобы выслушать их и понять, о чем речь, — сказал сэр Гийом.

Таким образом, Жослен послал в монастырь Виллесиля и его товарища, своих верных вассалов. Они отбыли в доспехах, с мечами и подробными инструкциями.

А Робби остался ждать, когда на него свалится богатство.

Небо прояснилось. От плотной завесы серых туч остались лишь длинные полоски, розовевшие в закатных лучах, а к следующему вечеру рассеялись и они. Ветер переменился, и с юга повеяло теплом.

Томас и Женевьева остались в разрушенной хижине и провели в ней два дня. Они высушили свои плащи, дали лошадям вдоволь нащипаться осенней травки и отдохнули сами. Томас не спешил скорее добраться до Астарака, ибо не очень рассчитывал что-либо там найти, но вот Женевьева была уверена, что местным жителям будет что рассказать и к их рассказам стоит прислушаться. А Томас был доволен и тем, что он и Женевьева в кои-то веки остались наедине, ведь в замке им никогда не удавалось уединиться по-настоящему. Что это за уединение в алькове, когда от оравы солдат отделяет одна лишь занавеска? До сих пор Томас даже не сознавал, насколько обременяла его постоянная необходимость принимать решения. Кого послать в вылазку, кого оставить, за кем последить, кому довериться, кого сторониться, кому, чтобы заручиться верностью, нужно вовремя подбросить несколько монет. Всему этому неизменно сопутствовало беспокойство: не допущена ли где-то ошибка и не готовит ли противник какой-то подвох, которого он не предусмотрел. И все это время настоящий враг находился рядом: кипящий праведным негодованием и снедаемый мучительным желанием.

Теперь Томас мог забыть обо всем, но лишь ненадолго, ибо ночи стояли холодные, зима была не за горами, и на второй день пребывания в хижине он увидел на южных высотах всадников. С полдюжины потрепанного вида малых, у двоих за плечами висели арбалеты.

Вниз, в долину, где укрывались Томас с Женевьевой, всадники даже не посмотрели, но Томас понял, что в конечном счете сюда непременно кто-нибудь явится. Наступило такое время года, когда волки и коредоры спускаются с высоких гор в долины в поисках легкой поживы. Пора было уходить.

Женевьева расспрашивала Томаса о Граале и узнала, что его отец, священник, полумудрец-полубезумец, возможно, похитил святыню у собственного отца, изгнанного из своих владений графа Астарака. Однако отец Ральф ни разу не сделал прямого признания ни в краже, ни в том, что обладал реликвией, и оставил после себя лишь невразумительные путаные записи, не облегчавшие, а еще более затруднявшие разгадку.

— Но ведь твой отец не стал бы отвозить его обратно в Астарак, верно? — спросила девушка поутру, когда они уже готовились к отъезду.

— Нет, точно бы не стал.

— Значит, там его нет?

— Я не знаю даже, существует ли он вообще, — отозвался Томас.

Они сидели рядом с речушкой. Лошади были оседланы, и связки стрел привязаны к лукам седел.

— Я думаю, Святой Грааль — это мечта, мечта людей о том, чтобы сделать наш мир совершенным. Если бы Грааль существовал в действительности, мы бы поняли, что эта мечта неосуществима.

Он пожал плечами и принялся отскребывать пятно ржавчины со своей кольчуги.

— Ты не уверен в его существовании, однако ищешь его? — спросила Женевьева.

Томас покачал головой.

— Я ищу не Грааль, а моего кузена. Хочу выяснить, что известно ему.

— Потому что ты все-таки веришь в Грааль, правда?

Томас оторвался от своей работы.

— Я бы и рад верить, я хочу этого. Но если мой отец и вправду владел им, то он должен находиться в Англии, а там я обшарил все места, где он мог его спрятать. Хотя, конечно, верить мне хочется. — Он немного помолчал и добавил: — Ведь если я найду Грааль, церковь, пожалуй, снова примет нас в свое лоно.

Женевьева рассмеялась.

— Ты как волк, Томас, который мечтает только об одном: как бы присоседиться к овечьему стаду.

Томас на это ничего не ответил. Он пристально вглядывался в линию горизонта на востоке.

— Грааль — это все, что мне осталось. Как солдат я потерпел неудачу.

Женевьева возмутилась:

— Вернешь ты себе свой отряд! Ты победишь, Томас, потому что ты волк. Да и Грааль, как мне кажется, найдешь.

Он улыбнулся ей.

— Ты увидела это, танцуя в грозу?

— Я видела тьму, — ответила она со страстью в голосе, — настоящую тьму. Как тень, которая вот-вот накроет весь мир. Но в ней был ты, Томас, и ты светился во тьме.

Она смотрела вниз, на текущий ручей, и выражение ее продолговатого, узкого лица было очень серьезным.

— А Грааль... Что ж, может быть, он и есть. Может быть, мир ждет не дождется как раз его, ждет, когда он явит себя и сметет с лица земли всю прогнившую дрянь. Всех попов. — Она сплюнула. — Не думаю, что твой Грааль находится в Астараке, но надеюсь, там мы отыщем ответы на некоторые вопросы.

— Или еще больше вопросов.

— Ну так давай это выясним!

Они продолжили путь на восток, поднимаясь из леса к высоким, открытым лугам, ни на миг не забывая об осторожности и избегая поселений. Однако, чтобы пересечь долину реки Жер, куда они прибыли поздним утром, им потребовалось проехать через ту деревню, где отряд Томаса разгромил ратников Жослена.

Селяне, должно быть, узнали Женевьеву, но не тронули беглецов; впрочем, безоружные люди никогда не связывались с вооруженными всадниками. Приметив рядом с грушевым садом свежий холмик, Томас решил, что там, наверное, и похоронили убитых в схватке. Проезжая мимо того места, где погиб отец Рубер, они не перемолвились и словом. Правда, Томас осенил себя крестным знамением, а Женевьева если и заметила это, не подала виду.

Они перебрались вброд через реку и, миновав рощу, поднялись к шедшему по вершине кряжа широкому плоскому нагорью, возвышавшемуся над Астараком. Справа внизу простирались леса, а наверху слева торчали только голые скалы и валуны. Искавший укрытия Томас непроизвольно повернул коня в сторону леса, но его остановила Женевьева.

— Там кто-то развел костер, — сказала она, показывая ему на поднимавшуюся из чащи тонкую струйку дыма.

— Углежоги? — высказал догадку Томас.

— Или коредоры, — возразила она, сворачивая в сторону. , Томас последовал за ней, с сожалением оглянувшись в сторону леса. В тот же миг он благодаря приобретенному в Бретани навыку заметил почти неуловимое подозрительное движение за деревьями и не размышляя выдернул из привешенного к седлу чехла лук.

И тут же откуда ни возьмись прилетела стрела.

Стреляли из арбалета. Короткая толстая черная стрела с жестким оперением прогудела, рассекая воздух. Томас осадил коня и крикнул Женевьеве: «Берегись!», но в тот же миг арбалетный болт вонзился в круп ее кобыле. Кобыла вскинулась, белая шкура окрасилась кровью. Из раны торчал короткий оперенный огрызок.

Испуганное животное рванулось на север, но Женевьева при этом ухитрилась усидеть в седле. Мимо Томаса просвистели еще две стрелы. Он обернулся в седле и увидел появившихся из леса людей: четырех всадников и не менее дюжины пеших.

— Скачи в скалы! — крикнул лучник Женевьеве. — В скалы!

Кобыла Женевьевы истекала кровью, и Томас не надеялся ускакать от погони.

Коредоры уже догоняли. Томас слышал топот копыт по каменистой почве, но тут Женевьева добралась до скал, соскочила с седла и принялась карабкаться вверх. Томас спешился рядом с ее лошадкой, но вместо того, чтобы бежать за Женевьевой, взялся за лук и вытащил из мешка первую стрелу. Он выстрелил раз, выстрелил два: один всадник свалился с коня навзничь, второй был убит стрелою в глаз. Остальные двое так резко повернули назад, что один не удержался и вылетел из седла. Томас направил стрелу в уцелевшего всадника, промахнулся и послал четвертую в того, что выпал из седла. Стрела с узким наконечником угодила ему в верхнюю часть спины.

Пешие разбойники во всю прыть мчались на подмогу, но они все же поотстали от всадников, и Томасу хватило времени, чтобы забрать с седла своей лошади запасные стрелы и кошель с деньгами. Он успел открепить и забрать вьюк Женевьевы, связать вместе поводья обеих лошадей и привязать их к выступу валуна в надежде на то, что так они не убегут, и лишь потом поспешил скрыться среди валунов и скал. Две арбалетные стрелы, звякнув, ударились рядом о камень, но он карабкался быстро и прекрасно знал, что попасть в движущегося человека очень трудно. Женевьеву Томас нашел в расщелине, близ самой вершины.

— Ты убил троих! — воскликнула она в изумлении.

— Двоих, — отозвался он. — Третий только ранен.

Лучник видел, как головорез, получивший стрелу в спину, отползал к кромке деревьев. Оглядевшись, Томас пришел к заключению, что Женевьева нашла самое лучшее убежище, какое было возможно. По обе стороны от них высились, образуя теснину, два громадных валуна, смыкавшихся у них за спиной, а третий, лежавший между ними, образовывал впереди нечто вроде заграждения или парапета. Решив, что пришла пора показать сукиным детям, какова сила тисового лука, Томас поднялся на ноги позади этого каменного парапета и оттянул назад тетиву.

Он выпускал стрелы с холодной яростью и убийственной меткостью. Поначалу шайка валила всей толпой, и ему даже не приходилось целиться. Но когда полдюжины смельчаков стали жертвами стрел, остальным коредорам хватило ума рассеяться. Все бросились прочь, спасаясь от стрел. Трое оборванцев остались на земле, двое захромали. Томас послал последнюю стрелу вдогонку одному из беглецов, стрела пролетела в дюйме от него.

Потом в дело пошли арбалеты, и Томасу пришлось пригнуться. Он затаился в расщелине рядом с Женевьевой под звон и треск бьющихся о камни коротких арбалетных стрел. По прикидкам Томаса, нападавшие располагали четырьмя или пятью арбалетами, и стрелки расположились на таком расстоянии, чтобы оставаться недосягаемыми для его лука. Ему не оставалось ничего другого, как затаиться и сквозь щель шириной в ладонь наблюдать за врагами. Спустя несколько мгновений он увидел, что трое из нападавших вскочили и побежали к скалам. Он выпустил из расщелины стрелу, а потом встал и выпустил еще две. В следующий миг ему пришлось пригнуться: ответные стрелы забарабанили о камни и, отлетая, стали падать вокруг Женевьевы. На сей раз Томас ни в кого не попал, но троих самых прытких преследователей его стрелы отпугнули.

— Они скоро уберутся, — сказал Томас.

Противников было человек двадцать, никак не больше, и добрую половину из них он уже или убил, или ранил. Остальных, конечно, это чертовски разозлило, но одновременно научило осторожности.

— Это просто разбойники, — сказал Томас. — Все, что им нужно, это получить вознаграждение за плененного лучника.

Жослен подтвердил ему, что граф действительно назначил за это награду, и Томас полагал, что именно за ней охотились коредоры. Сейчас им пришлось убедиться, что заработать ее будет совсем непросто.

— Они пошлют за подмогой, — с тревогой сказала Женевьева.

— Может быть, им и послать-то не за кем, — утешил ее Томас.

Но тут до его слуха донеслось конское ржание, и он догадался, что кто-то из коредоров, которых он не видел, добежал до привязанных лошадей и теперь норовит их увести.

— Черт бы вас всех побрал! — выругался лучник, выскочил из укрытия и, то прыгая с валуна на валун, то лавируя между скалами, кинулся вниз по склону.

Одна арбалетная стрела ударила у него за спиной, другая высекла искру из валуна впереди. Потом он увидел человека, уводившего лошадей. Он остановился и выстрелил. Похитителя частично прикрывала кобыла Женевьевы, но Томас рискнул, и стрела, пролетев под лошадью, угодила разбойнику в бедро. Коредор упал, но поводьев из рук не выпустил. Томас, повернувшись, увидел, что один из четырех арбалетчиков целится в Женевьеву. Арбалетчик выстрелил, и Томас тоже спустил стрелу. Противник находился на пределе дальности выстрела из большого лука, но стрела едва не долетела до разбойника, и, хотя тот чудом спасся, это убедило всех арбалетчиков отступить.