– Этого парня зовут Букер Гэри Аллеман, – сказан я землянам. – Он продаст вам то же, что другие, но не станет обманывать, как большинство, особенно когда я при этом присутствую.
Коченор кисло посмотрел на меня, потом подозвал Саба Вастру и заказал еще выпивки.
– Хорошо, – сказал он. – Если мы станем покупать, то купим у вас, Букер Гэри Аллеман. Но не сейчас. – Он повернулся ко мне. – А что я должен купить у вас?
Я сразу ответил:
– Мой самолет и меня самого. Если хотите взглянуть на новые туннели, мы к вашим услугам.
Он не стал колебаться.
– Сколько?
– Миллион долларов, – сразу ответил я. – Контракт на три недели, вы оплачиваете все расходы.
На этот раз он ответил не сразу, хотя мне приятно было отметить, что цена его не отпугнула. Выглядел он таким же внимательным и чуть скучающим, как всегда.
– Выпьем, – сказал он, и Вастра и его Третья обслужили нас. А он стаканом указал на Веретено. – Знаете, для чего это? – спросил он.
– Для чего его построили хичи? Хичи были не выше нас, так что оно велико не потому, что им нужно пространство над головой. И когда его нашли, оно было совершенно пустое.
Он без особого интереса осмотрел оживленную сцену. Веретено всегда полно народу. В наклонных стенах пещеры вырублены балконы, на них заведения для еды и питья, как кафе Вастры, и ряды сувенирных киосков. Большинство в такое время, конечно, пусты. Но все же вблизи Веретена живет несколько сотен туннельных крыс, и с тех пор как появились Коченор и девушка, количество зрителей все увеличивалось.
Коченор сказал:
– Тут особенно не на что посмотреть, верно? – Я не стал спорить. – Просто дыра в земле со множеством людей, старающихся отобрать у меня мелочь. – Я пожал плечами. Он улыбнулся мне: как будто не так ехидно, как раньше. – Так почему же я прилетел на Венеру, если так считаю? Хороший вопрос. Но так как вы не спрашиваете, я не стану отвечать.
Он взглянул на меня, словно ожидал, будто я стану спрашивать. Я молчал.
– В таком случае перейдем к делу, – продолжал он. – Вам нужен миллион долларов. Посмотрим, на что пойдут эти деньги. Аренда самолета обходится примерно в сто тысяч. Сто восемьдесят тысяч – аренда оборудования на неделю, нам нужно на три недели. Еда, припасы, разрешение – еще пятьдесят тысяч. Таким образом, получается около семисот тысяч, не считая вашего вознаграждения и комиссионных хозяину кафе. Правильно я подсчитал, Уолтерс?
Я не ожидал, что встречусь с бухгалтером. С некоторым трудом проглотив выпивку, я вынужден был ответить:
– Достаточно правильно, мистер Коченор. – Я не считал нужным сообщать ему, что самолет принадлежит мне, так же как и большая часть необходимого оборудования: это единственный способ что-то заработать после оплаты всех других расходов Но я не удивился бы, обнаружив, что он и это знает. И тут он меня удивил.
– Похоже на справедливую цену, – небрежно сказал он. – Договорились. Я хочу вылететь как можно скорее, то есть примерно в это же время завтра.
– Хорошо, – ответил я, вставая. – До встречи.
Выходя, я обошел Вастру. Тот стоял как пораженный громом. Мне нужно было кое-что сделать и кое о чем подумать. Коченор застал меня врасплох, а это плохо, когда не можешь позволить себе совершить ошибку. Я знал, что он не упустил того обстоятельства, что я назвал его по фамилии. Тут все в порядке. Он легко догадается, что я сразу навел справки, и его фамилия не единственное, что мне о нем известно.
Но меня удивило, что он знает, как зовут меня.
3
У меня было три главных дела. Первое – проверить оборудование и убедиться, что оно выдержит все те отвратительные штуки, которые выкидывает Венера относительно машины – или человека. Второе – отправиться в местную контору союза и зарегистрировать контракт с Бойсом Коченором, включив в него статью о комиссионных для Вастры.
А третье – повидаться с моим врачом. Печень какое-то время меня не беспокоила, но ведь я давно ничего не пил.
Оборудование оказалось в порядке. Мне понадобилось около часа, чтобы проверить его, но в конце этого времени я был относительно уверен, что у меня есть все необходимое, включая запчасти. Знахарская по пути в контору союза, поэтому я вначале заглянул к доктору Моррису. Много времени это не заняло. Новости оказались не хуже, чем то, к чему я готовился. Доктор направил на меня все свои инструменты и тщательно изучил результаты – тщательность примерно на сто пятьдесят долларов – и потом выразил осторожную надежду, что три недели вдали от его кабинета я проживу, если буду принимать все, что он мне даст, и не слишком отклоняться от предписанной мне диеты.
– А когда я вернусь? – спросил я.
– Я уже вам говорил, Оди, – жизнерадостно ответил он. – Можно ожидать полного отказа печени примерно… ну, скажем, через девяносто дней. – Он постучал пальцами, оптимистично глядя на меня. – Я слышал, вы сможете оплатить операцию. Хотите, я забронирую для вас трансплантат?
– И во сколько это мне обойдется? – спросил я. Он пожал плечами.
– Как обычно, – добродушно объяснил он мне. – Двести тысяч за новую печень плюс оплата пребывания в госпитале, плата анестезиологу, предоперационному психиатру, фармацевтам, моя собственная плата – вы ведь это уже знаете.
Я знал. И уже подсчитал, что с тем, что заработаю у Коченора, плюс мои сбережения, плюс заклад самолета, еле-еле хватит. Конечно, я буду разорен. Но жив.
– Кстати, у меня как раз есть печень вашего размера, – полушутливо сказал доктор Моррис.
Я в этом не сомневался. В знахарской всегда хватает запчастей. Потому что люди так или иначе все время гибнут, а наследники стараются увеличить наследство, продавая покойников на запчасти. Я встречался время от времени с одной знахаркой. Однажды после выпивки она отвела меня на холодный склад и показала множество замороженных сердец, легких, кишок и мочевых пузырей, все уже накачаны антиаллергенами, чтобы предотвратить отторжение, все с ярлычками и в упаковке, готовые к передаче платежеспособному клиенту. Жаль, что я не относился к этому классу, потому что доктор Моррис мог бы тут же вытащить одну печенку, разогреть ее в микроволновой печи и пришлепнуть мне. Когда я пошутил – я сказал ей, что шучу, – как бы стянуть одну хорошенькую печенку для меня, девушка скисла, а вскоре после этого упаковалась и улетела на Землю.
Я принял решение.
– Оставьте ее для меня, – сказал я. – Операция через три недели. – И оставил его довольным, похожим на бирманского крестьянина, ожидающего хороший урожай риса. Дорогой папочка. Почему он не послал меня в медицинскую школу, вместо того чтобы давать общее образование?
Было бы отлично, если бы хичи ростом равнялись людям, а не были чуть короче их. Это сказывалось на их туннелях. Особенно в маленьких, таких, как тот, в котором расположено местное 88-е отделение союза. Идти приходилось пригнувшись.
Помощник организатора ждал меня. У него один из немногих на Венере видов работы, которая не зависит от туристов, – во всяком случае не прямо. Он сказал:
– Мне позвонил Сабаш Вастра. Говорит, вы сговорились на тридцати процентах. Кроме того, вы ушли, не заплатив Третьей по счету.
– Признаю и то и другое. Он что-то записал.
– И кое-что вы должны мне, Оди. Триста долларов за копию факса относительно вашего голубя. Еще сотню за подтверждение вашего контракта с Вастрой. Вам к тому же потребуется новая лицензия проводника; за это семьсот долларов.
Я дал ему свою кредитную карточку, и он снял сумму с моего счета. Потом я подписал контракт, который он подготовил, и приложил к нему карточку. Тридцать процентов Вастры не со всего миллиона, а только с моего гонорара. Тем не менее он заработает почти столько же, сколько и я, по крайней мере в наличных, потому что мне еще придется доплачивать за оборудование. Банки согласны поддержать человека, но хотят, чтобы с ними расплачивались, когда есть деньги… Никто ведь не знает, когда удастся заработать в следующий раз.
Помощник зарегистрировал подписанный контракт.
– Тогда все. Я могу еще что-нибудь для вас сделать?
– Не за вашу цену, – ответил я.
Он пристально, с оттенком зависти посмотрел на меня.
– Не прикидывайтесь, Оди. «Бойс Коченор и Дорота Кифер, прибывшие на „Юрии Гагарине“, одесский регистр, других пассажиров нет», – процитировал он строчку из сообщения, перехваченного им для нас. – Других пассажиров нет. Да ведь вы станете богаты, Оди, если правильно обойдетесь с этим клиентом.
– Богатый – для меня это слишком. Я хочу только быть живым, – ответил я.
Конечно, это не совсем так. Кое-какие надежды у меня были – не очень большие, и говорить не о чем, да я ни с кем о них и не говорил. Тем не менее я надеялся после этого дела остаться не только живым, но и богатым.
Однако возникала проблема.
Если мы и найдем что-нибудь, большую часть получит Бойс Коченор. Если турист класса Коченора в сопровождении проводника отправляется на поиски в туннели хичи и находит что-нибудь ценное – так бывало, знаете ли; не часто, но достаточно, чтобы поддерживать в них надежды, – львиную долю получает тот, кто оплатил тур. Проводник может откусить кусочек, но и только. Мы просто работаем на тех, кто оплачивает счета.
Конечно, я в любое время могу отправиться один и искать самостоятельно. И тогда все найденное будет принадлежать мне. Но в моем случае это была не такая уж хорошая мысль. Если я попытаюсь сделать это сам и потерплю неудачу, значит я потратил время и припасы на сто пятьдесят тысяч, подверг износу оборудование и самолет. И если потерплю неудачу, то очень скоро умру, когда моя печенка окончательно откажет.
Чтобы остаться живым, мне нужен каждый пенни из того, что заплатит Коченор. Найдем мы что-либо или не найдем, моя оплата останется той же.
К несчастью для собственного спокойствия, я считал, что знаю, где можно найти кое-что интересное. И проблема в том, что пока у нас с Коченором стандартный контракт, я не могу позволить себе что-то находить.
Последнюю остановку я сделал в своей комнате. Под кроватью в сейфе у меня находились кое-какие документы, которые отныне должны лежать у меня в кармане.
Видите ли, когда я отправился на Венеру, меня не интересовали ее виды. Я хотел разбогатеть.
Ни тогда, ни в течение последующих двух лет я поверхности Венеры почти не видел. Из космического корабля при посадке на Венеру много не увидишь. Чтобы выдержать поверхностное давление в девяносто тысяч миллибар, нужен прочный корпус, не такой, как у пузырей, летающих на Луну, на Марс и дальше. Поэтому в кораблях, летящих на Венеру, нет окон. Впрочем, это неважно, потому что мало что можно увидеть на поверхности Венеры. Все, что может сфотографировать турист, находится под поверхностью, и почти все это оставлено хичи.
Мы мало что знаем о хичи. Мы даже не знаем, каково их настоящее имя. «Хичи» – это не имя. Просто так кто-то передал звуки, которые производит огненная жемчужина, когда ее погладишь. И так как это единственный звук, который можно связать с хичи, он и стал их именем.
Гесперологи*
понятия не имеют, откуда пришли эти хичи, хотя иногда встречаются чертежи, похожие на звездные карты; впрочем, на них все равно ничего не понятно. Если бы мы знали точное положение каждой звезды в Галактике несколько сотен тысяч лет назад, возможно, мы смогли бы что-то понять. Может быть. Конечно, предполагая, что хичи пришли из нашей Галактики.
Иногда я думаю, что им было нужно. Они спасались с умирающей планеты? Политические беженцы? Туристы, прогулочный корабль которых потерпел катастрофу, и они задержались на ремонт, а потом улетели дальше? Не знаю. И никто не знает.
И хоть хичи прибрали все за собой, уходя, оставили только пустые туннели и помещения, иногда тут и там находят забытые или брошенные предметы: все эти «молитвенные веера», огромное количество пустых контейнеров – похоже на площадку для пикников в конце летнего сезона, разные другие мелочи и пустяки. Мне кажется, лучшим из этих «пустяков» стала анизокинетическая сумка, углеродный кристалл, который изменяет направление удара на девяносто градусов. Тот, кому повезло ее найти, стал богаче на несколько миллиардов: он был достаточно умен, чтобы подвергнуть ее анализу и сдублировать. Но это лучший результат. А то, что мы находим обычно, просто мусор. А когда-то здесь были приборы, в миллионы раз ценнее мусора.
Неужели хичи все забрали с собой?
Это еще одна вещь, которой никто не знает. Я тоже не знаю, но мне кажется, знаю кое-что, имеющее к этому отношение.
Мне казалось, что я знаю место, где в туннеле хичи кое-что есть. В этом туннеле давно никто не бывал; да и расположен он далеко от всех поселений.
Я не обманывал себя. Я знал, что никакой гарантии у меня нет.
Но было кое-что для начала. Может, когда улетали последние корабли, хичи теряли терпение и, может быть, не очень тщательно убирали за собой. И вокруг этого все крутится на Венере. Какая еще может быть причина, чтобы оставаться здесь? Жизнь туннельной крысы в лучшем случае висит на волоске. Нужно не менее пятидесяти тысяч в год, чтобы оставаться живым: налог на воздух, подушный налог, плата за воду, плата за пропитание. Если хочешь есть мясо чаще раза в месяц, если тебе нужна отдельная комната для сна, это стоит гораздо дороже.
Лицензия проводника стоит недельного содержания. Покупая лицензию, мы рискуем этой неделей. Либо найдем что-то, либо заработаем на туристах достаточно, чтобы вернуться на Землю. Там по крайней мере не задохнешься, как здесь, когда тебя выбрасывают на поверхность, в крематорий венерианской атмосферы. И не просто вернуться на Землю – вернуться так, как мечтает всякая туннельная крыса, улетая в первый раз в сторону Солнца – с достаточными средствами, чтобы купить себе Полную Медицину.
Вот что мне нужно – большая удача.
4
Последнее, что я сделал в тот вечер, – посетил Зал Открытий. Дело не просто в капризе. Я договорился о встрече с третьей женой Вастры.
Третья подмигнула мне из-под своей вуали для флирта и повернулась к своей спутнице, которая оглянулась и узнала меня.
– Здравствуйте, мистер Уолтерс, – сказала она.
– Я так и думал, что застану вас здесь, – сказал я, и сказал правду. Но как назвать женщину, не знал. Моя собственная мать была достаточно старомодна, чтобы взять фамилию отца, когда они поженились, но тут, конечно, это неприменимо. «Мисс Кифер» достаточно точно, «миссис Коченор» – дипломатично. Я решил проблему, сказав:
– Поскольку нам придется много времени провести вместе, не перейти ли на имена?
– Значит, Оди?
Я одарил ее улыбкой в двенадцать зубов.
– Мать у меня шведка, отец – прирожденный техасец. Это имя часто встречается в нашей семье… Дорота.
Третья Вастры слилась с фоном, а я принялся показывать Дороте Кифер чудеса Зала Открытий.
Зал должен разогреть интерес земных туристов, чтобы они побольше денег потратили на раскопках хичи. В нем всего понемногу, от карт раскопок и большой меркаторовой карты Венеры до образцов всех находок. Я показал ей копию анизокинетической сумки и оригинал пьезофона, который сделал его открывателя почти таким же богатым, как и обладателя сумки. Тут было с полдюжины настоящих огненных жемчужин размером в четверть дюйма; она лежали на подушечках под бронированным стеклом и сверкали холодным молочным светом.
– Они делают возможными эти пьезофоны, – сказал я Дороте. – Сам прибор – человеческое изобретение: но действует он благодаря огненным жемчужинам, они преобразуют механическую энергию в электрическую, и наоборот.
– Они красивые, – сказала она. – Но зачем их так охранять? Я видела более крупные на прилавках в Веретене, и никто за ними не смотрит.
– Тут небольшая разница, Дорота, – объяснил я. – Эти настоящие.
Она вслух рассмеялась. Мне понравился ее смех. Ни одна женщина не выглядит красивой, когда смеется, и девушки, которые заботятся о том, как они выглядят, стараются не смеяться. Дорота Кифер выглядела как здоровая хорошенькая женщина, которая неплохо проводит время. Если подумать, то это лучшая женская внешность.
Впрочем, она выглядела не настолько хорошо, чтобы заставить меня забыть о новой печени, поэтому я перешел к делу.
– Маленькие красные шарики вон там – кровавые бриллианты, – сказал я. – Они радиоактивны. Недостаточно, чтобы причинить вред, но они остаются теплыми. Это один способ отличить настоящие от поддельных. Другой: все крупнее трех сантиметров – подделка. Большие камни излучают слишком много тепла. Закон кубов, знаете ли. И потому они расплавляются.
– Значит, тот, что хотел мне продать ваш друг…
– Подделка. Верно.
Она кивнула, продолжая улыбаться.
– А вы что пытаетесь нам продать, Оди? Что-то настоящее или подделку?
К этому времени Третья дома Вастры незаметно исчезла, так что я перевел дыхание и сказал Дороте правду. Не всю правду, может быть, но ничего, кроме правды.
– Все то, что здесь, – сказал я, – результат поисков тысяч людей во множестве раскопок. Не очень много. Сумка, пьезофон, два-три других устройства, которые мы можем заставить работать; несколько предметов, которые еще изучаются; и много пустяков. Вот и все.
– Так я и слышала, – ответила она. – И еще одно. Все стоящие открытия сделаны не менее двадцати лет назад. – Она оказалась умнее и лучше информированной, чем я ожидал.
– Следовательно, можно вывести заключение, – согласился я, – так как нового ничего не находят, что планета выдоена досуха. Вы правы. Так может действительно показаться. Первые старатели нашли все, что можно отыскать полезного… пока.
– А вы считаете, что есть еще.
– Надеюсь, что есть еще. Послушайте. Пункт первый. Стены туннелей. Они все одинаковы – синие стены, абсолютно ровные, свет исходит из их глубины и никогда не меняется, они очень твердые. Как их сделали хичи?
– Откуда мне знать?
– Я тоже не знаю. И никто не знает. Но все туннели хичи одинаковы. Если докапываться до них снаружи, везде одно и то же: вначале обычная скала, потом пограничный слой из полукамня и полуметалла, потом сама стена. Вывод: хичи не прорывали туннели и потом обкладывали стены металлом, у них что-то ползло под поверхностью, как земляной червь, оставляя за собой туннели. И еще одно: масса лишних раскопок. То есть такого множества туннелей им не нужно, многие из них никуда не ведут, они никогда ни для чего не использовались. Это вам ничего не говорит?
– Их производство должно быть дешевым и легким? – предположила она.
Я кивнул.
– Следовательно, это была автоматически действующая машина, и где-то на планете должна остаться хоть одна такая. Пункт второй. Воздух. Они, как и мы, дышали кислородом и должны были получать его откуда-то. Откуда?
– Из атмосферы. Он ведь там есть?
– Почти нет. Меньше половины процента. И большая часть не в свободном, а в связанном виде, в двуокиси углерода и прочей дряни Да и водяных паров в атмосфере тоже нет. Есть немного, но не столько, как, скажем, двуокиси серы. Когда вода пробивается сквозь скалы, не получается свежего чистого ключа. Вода тут же испаряется. И поднимается вверх – молекулы воды легче молекул двуокиси серы. Когда поднимается достаточно высоко, за молекулы принимается солнце и раскалывает их. Выделяется кислород и водород. Кислород и половина водорода идут на превращение двуокиси серы в серную кислоту. А другая половина водорода рассеивается в космосе.
Она вопросительно посмотрела на меня.
– Оди, – мягко сказала она, – я уже поверила, что вы специалист по Венере.
Я улыбнулся.
– Вы уловили общую картину?
– Мне кажется, да. Картина не очень приятная.
– Она очень неприятная, и тем не менее хичи умудрились получать достаточно кислорода из этой мешанины, дешево и легко – вспомните лишние туннели, которые они заполнили, – наряду с инертными газами типа азота. И сделали из всего пригодную для дыхания смесь. Как? Не знаю, но если это делала машина, я бы хотел ее отыскать. Следующий пункт: воздушное сообщение. Хичи много летали над поверхностью Венеры.
– Вы тоже, Оди! Разве вы не пилот?
– Пилот воздушного аппарата, да. Но подумайте, чего стоит поднять самолет. На поверхности температура семьсот тридцать пять градусов Кельвина*
и недостаточно кислорода, чтобы зажечь сигарету. Поэтому моему самолету нужны два бака: один для горючего, другой для атмосферы, в которой горит это горючее. Тут не просто бензин и воздух, знаете ли.
– Правда?
– Не на Венере, Дорота. Не при той температуре и давлении, что у нас. Нужно специальное горючее для таких условий. Слыхали когда-нибудь о парне по имени Карно?
– Древний ученый? Автор цикла Карно?
– Опять верно. – Я осторожно отметил, что она в третий раз удивила меня. – Согласно Карно, эффективность двигателя выражается его максимальной температурой – температура сжигания, допустим, – деленной на температуру выхлопа. Но температура выхлопа не может быть ниже температуры окружающей среды, в которой происходит выхлоп. Иначе получится не двигатель, а холодильник. А вас окружает атмосфера с температурой в семьсот тридцать пять градусов, так что даже со специальным горючим двигатель у вас малоэффективный. Любой тепловой двигатель на Венере работает плохо. Вы не задавали себе вопрос, почему здесь так мало самолетов? Мне-то как раз это выгодно: позволяет держать нечто вроде монополии. Но причина в том, что их использование очень дорого обходится.
– А у хичи это получалось лучше?
– Я думаю, да.
Она снова рассмеялась, неожиданно и опять очень привлекательно.
– Бедняга, – с улыбкой сказала она, – вы увлечены тем, что продаете. Считаете, что когда-нибудь найдете главный туннель и заработаете несколько миллиардов долларов, продавая добро хичи!
Мне не понравилось то, как она это выразила. Мне вообще не понравилась эта встреча, организованная с помощью третьей жены Вастры. Я рассчитывал, что без своего приятеля Дорота Кифер мне все о нем выложит. Не получилось. Она дала мне понять, что сама является личностью, – само по себе это интересное развитие событий. Невозможно думать о цели как о цели, если видишь при этом перед собой живого человека.
Хуже того, она заставила меня оглянуться на себя самого.
Поэтому я сказал:
– Вероятно, вы правы. Но я тем не менее хочу попытаться.
– Вы рассердились?
– Нет, – солгал я. – Просто, может, немного устал. Нам завтра предстоит трудный день, так что лучше я отведу вас назад в Веретено, мисс Кифер.
5
Мой самолет стоял на краю космодрома, и добираться до него нужно так же, как до космодрома: лифтом до поверхностного шлюза, потом в герметически закрытом тракторе, который движется по сухой скалистой измученной поверхности Венеры, наклоняясь под порывами плотного ветра. Конечно, мой самолет под пенным куполом. Ничего нельзя оставлять на поверхности Венеры без защиты, если хотите увидеть свою вещь невредимой, когда вернетесь. Даже если она сделана из хромовой стали. Прежде всего пришлось утром смыть пену, потом проверить самолет и заправиться. Теперь я был готов. В иллюминаторы краулера сквозь ревущие желто-зеленые сумерки снаружи я его видел.
Коченор и его девушка тоже могли бы его увидеть, если бы знали, куда смотреть, но вряд ли узнали бы в нем машину, способную летать.
– Вы с Дорри поцапались? – крикнул мне в ухо Коченор.
– Нет, – крикнул я в ответ.
– Мне все равно. Просто хотел узнать. Вам не нужно нравиться друг другу, просто делайте, что я говорю. – Он немного помолчал, давая отдохнуть голосовым связкам. – Боже, что за ветер!
– Это зефир, – ответил я. Больше ничего не стал говорить: увидит сам. Вокруг космодрома природная тихая местность, по венерианским стандартам. Орографический подъем перебрасывает самые сильные потоки через нас, и мы получаем только небольшой остаточный вихрь. Поэтому здесь относительно легко садиться и взлетать. Плохо же то, что некоторые тяжелые металлические составляющие атмосферы оседают на поле. Воздух на Венере состоит из огромного количества ртутной серы и хлорида ртути в нижних слоях, а когда поднимаешься выше, к перистым облакам, которые видят туристы на пути вниз, обнаруживаешь, что это капли серной, гидрохлористой и гидрофтористой кислоты.
Но против этого есть свои хитрости. Навигация на Венере требует трехмерного мастерства. Достаточно легко добраться из пункта А в пункт В по поверхности. Транспондеры включатся в радиосеть и будут постоянно отмечать ваше положение на карте. Трудно найти нужную высоту. Для этого нужен опыт и, возможно, интуиция. И именно поэтому мой самолет и я сам обходимся в миллион долларов таким, как Бойс Коченор.
К этому времени мы были уже у самолета, и телескопический выход краулера соединился со шлюзом. Коченор смотрел в иллюминатор.
– У него нет крыльев! – закричал он, словно я его обманул.
– А также парусов и гусениц, – крикнул я в ответ. – Забирайтесь на борт, если хотите поговорить! Там легче.
Мы пробрались через узкий выход, я открыл шлюз, и мы без особых трудов перебрались в самолет.
У нас даже не было неприятностей, которые я мог бы сам создать себе. Видите ли, у меня большой аппарат. Мне чертовски повезло, когда я смог его купить. И не будем ходить вокруг да около: можно сказать, что я его любил. В нем без оборудования могло поместиться десять человек. Но с тем, что нам продал Саб Вастра и что отделение 88 посчитало обязательным, внутри стало тесно и для троих.
Я подготовился по крайней мере к сарказму. Но Коченор только осмотрелся, отыскал самую удобную койку, подошел к ней и заявил, что она его. Девушка спокойно восприняла неудобства. А я сидел, напряженно ожидая критики, и никто не критиковал.
Внутри машины было гораздо тише. Конечно, шум ветра слышен, но он только раздражает. Я раздал всем ушные затычки с фильтром, и шум вообще перестал беспокоить.
– Садитесь и привяжитесь, – приказал я, и когда они послушались, поднял машину.
При девяноста тысячах миллибар крылья не просто бесполезны, они опасны. У моего самолета достаточно подъемной силы в раковинообразном корпусе. Я послал в термодвигатели двойной запас топлива, мы подпрыгнули на относительно ровной поверхности поля (каждую неделю ее выравнивают бульдозерами, поэтому она и остается такой же ровной) и погрузились вначале в дикую желто-зеленую мешанину, потом в дикую коричнево-серую мешанину после пробега не более пятидесяти метров.
Коченор для удобства застегнул ремни не очень тесно. Я с удовольствием слушал, как он кричит, когда мы проходили через короткий период яростных бросков. На высоте в тысячу метров я нашел постоянное течение, толчки стали слабее, и я смог отстегнуть пояс и встать.
Достав из ушей затычки, я знаком велел Коченору и девушке сделать то же самое.
Он потирал голову, которой ударился о стойку с картами, но при этом слегка улыбался.
– Весьма возбуждает, – признался он, роясь в кармане. – Не возражаете, если я закурю?
– Легкие ваши.
Он улыбнулся шире.
– Теперь да, – согласился он. – Слушайте, а почему вы не дали нам эти затычки еще в тракторе?
У проводника есть две возможности. Либо позволить туристам закидать тебя вопросами, а потом все время потратить на то, чтобы объяснить, что значит, когда эта забавная маленькая шкала краснеет… или держать рот на замке, делать свое дело и зарабатывать деньги. И передо мной выбор. Все зависит от того, нравятся мне Коченор и его девушка или нет.
Нужно постараться быть с ними вежливыми. Больше чем вежливыми. Жить втроем в течение трех недель на пространстве площадью примерно с кухню обычной квартиры – для этого нужно очень стараться не ссориться, если мы не хотим кончить взаимной ненавистью. И так как мне платят, чтобы я был хорошим, мне следует показывать пример.
С другой стороны, иногда бывает очень трудно выносить Коченоров мир. И если этот случай таков, чем меньше разговоров, тем лучше, а на такие вопросы лучше отвечать просто «забыл».
Но он совсем не старался быть невыносимым. А девушка была даже явно дружелюбно настроена. Поэтому я выбрал вежливость.
– Это интересно. Видите ли, вы слышите из-за разницы в давлении. Когда самолет поднимался, затычки отсекали часть звука – то есть волны давления, но когда я крикнул, чтобы вы пристегнулись, затычки передали давление, созданное моим голосом, и вы услышали. Но у них есть предел. Свыше ста двадцати децибел – это единица громкости звука…
– Я знаю, что такое децибел, – проворчал Коченор.
– Конечно. Свыше ста двадцати децибел барабанная перепонка перестает реагировать. В краулере просто слишком громко. Звук проходит не только через корпус, но и от поверхности через гусеницы. Если бы вы заткнули уши, вы бы вообще ничего не слышали, – закончил я.
Дорота слушала, восстанавливая косметику на глазах.
– А что бы мы не услышали? – спросила она.
Я решил разговаривать по-дружески, по крайней мере первое время.
– Ну, например приказ надеть скафандры. При несчастном случае, я хочу сказать. Порыв может просто перевернуть краулер, иногда какой-нибудь предмет прилетит с холмов и ударится в корпус.
Она трясла головой и смеялась.
– Прекрасное место ты для нас выбрал, Бойс, – заметила она.
Он не обращал на нее внимания. Его интересовало нечто другое.
– Почему вы не управляете этой штукой? – спросил он.
Я встал и активировал виртуальный шар.
– Правильно. Пора поговорить об этом. Сейчас мой самолет на автопилоте, он движется в общем направлении этого квадранта внизу. Точное место назначения нам еще предстоит выбрать.
Дорри Кифер осмотрела шар. Он не реален, конечно; просто висящее в воздухе трехмерное изображение, его можно проткнуть пальцем.
– Не очень красиво выглядит Венера, – заметила она.
– Линии, которые вы видите, – объяснил я, – просто радиоотметки расстояния. Внизу на поверхности вы их не увидите. У Венеры нет океанов и континентов, поэтому карта здесь – совсем не то же, что на Земле. Видите эту яркую точку? Это мы. Теперь смотрите.
