Фредерик Пол, Сирил Корнблат
      Проклятие волков
      1
      Роджет Джермин, банкир из Вилинга, Западная Виргиния, Гражданин, тихо пробудился от лишенного сновидений сна, которым спали Граждане. Шел третий час времени, отпущенного на подъем, времени, соответствующему тому дню, который в полной мере предстояло оценить.
      Гражданин Джермин облачился в одежду, подобающую великим деяниям, таким, как созерцание развалин Эмпайр Стейт на фоне грозовых облаков с борта маленькой лодки или молчаливая прогулка гуськом по оставшемуся ряду кладки моста "Золотые Ворота", или такому событию, как сегодня; а каждый надеялся, что это случится именно сегодня - созерцание того, как загорится Новое Солнце.
      Джермин с трудом сохранял спокойствие, подобающее Гражданину. Когда разжигание Солнца запаздывало, возникал соблазн начать Медитацию о неподобающих вещах: будет ли на самом деле вновь зажжено Солнце? А что, если нет? Он вновь вернулся мыслями к своей одежде. Прежде всего он надел старый легендарный браслет; это был опознавательный браслет из тяжелых серебряных звеньев и пластинки с надписью: "Джо Хартман Корея 1953".
      Его приятели, из тех, кто понимал толк в драгоценностях, позавидовали бы этому браслету, если бы были способны на такое чувство, как зависть. В Вилинге, как известно, не существовало другого опознавательного браслета, которому было 250 лет. Тончайшая рубашка и легкие брюки плотно облегали его тело, а сверху он надел просторную парку, швы которой были тщательно подпороты. Всякий раз, когда Солнце зажигалось вновь, а это происходило каждые пять лет или около того, было принято с грустным видом снимать парку и грациозно рвать ее - так предписывал этикет, - но не настолько, чтобы ее уже невозможно было сшить вновь. Поэтому швы приходилось подпарывать. Именно на сорок первый день (он подсчитал это) Джермин да и все жители Вилинга облачились в одежды, которые надевались по случаю возгорания нового Солнца. На сорок первый день Солнце, уже не белое и не слепяще-желтое, и даже не ярко-красное, поднималось, и цвет его был коричнево-красным, с каждым появлением оно становилось все темнее.
      Гражданин Джермин подумал, что за всю свою жизнь он не помнил Солнца таким темным и холодным. Может быть, имело смысл рассмотреть его более внимательно? Ведь никогда больше не представится такая возможность посмотреть, как умирает старое Солнце.
      Думая лишь об одежде, гражданин Джермин печально закончил одеваться. Умение Облачаться не являлось его специальностью, но он всегда следил за тем, чтобы это было сделано подобающе, традиционно-плавными жестами, без спешки, всякий раз слегка рассчитывая на успех. И именно потому, что он, и только он сам, шил свою одежду, все было продумано до мелочей.
      Он мягко разбудил жену, положив ладонь ей на лоб. Она лежала, аккуратно свернувшись на женской трети кровати, как это предписывали правила.
      Тепло его руки постепенно пробилось сквозь слои сна, ее глаза приоткрылись.
      - Гражданка Джермин, - приветствовал он ее, делая левой рукой знак приветствия.
      - Гражданин Джермин, - сказала она, наклонив голову в приветствии, что допускалось в тех случаях, когда были закрыты руки.
      Он пошел в свой крошечный кабинет и стал ждать.
      Время было подходящим для того, чтобы погрузиться в размышления о свойствах Взаимосвязи. Гражданин Джермин имел большой опыт в искусстве Медитации, большой даже для банкира. Этот дар он развивал в себе с самого детства. Ему удалось отстраниться от всех внешних звуков, образов и чувств, которые мешали Медитации.
      Он сидел, и его молодое лицо было спокойно. Стройное тело было идеально прямым, но без всякой натянутости или напряжения. Его мозг был почти чист. Он был занят лишь одной, главной проблемой - проблемой Взаимосвязи.
      Позади, где-то над его головой, незаметно для него холодный воздух комнаты, казалось, уплотнился и превратился в шарик - крошечный воздушный шарик.
      У этих шариков было название. Их видели и раньше, они появлялись и в Вилинге, и повсюду на Земле. Это было нечто, связанное с Медитацией по поводу Взаимосвязи. Шарики приходили, парили в воздухе. Затем улетали... и часто улетали не одни.
      Если бы в комнате, где был гражданин Джермин, был еще кто-нибудь, он бы увидел, что шарик, подобно стеклу, линзе или глазу, искажает, искривляет то, что просматривается сквозь него. Их, эти пузырьки, и называли Око.
      Джермин Медитировал... Шарик увеличивался и медленно перемещался. Поток воздуха, который он создал, подхватил обрывок бумаги, закружил его и опустил на пол. Джермин пошевелился, и шарик отпрянул, потому что Медитация Джермина на какой-то момент прервалась.
      Джермин абсолютно непроизвольно заставил себя забыть о том, что мешало его размышлениям, и опять вернулся мыслями к проблеме Взаимосвязи. Шарик парил в воздухе...
      В соседней комнате его жена, как бы прочищая горло, три раза тихо кашлянула. Она давала ему понять, что уже одета. Джермин поднялся, чтобы идти к ней. Его мысли вновь вернулись к реальности.
      На этот раз Медитация была окончена. Око над его головой в течение минуты беспокойно вращалось. Оно нерешительно двигалось взад и вперед, как человек, меряющий шагами платформу вокзала в ожидании попутчика, который запаздывает.
      В нескольких милях восточнее Вилинга в своей квартире проснулся Глен Тропайл, мастер на все руки, втайне мучившийся вопросом: "Человек ли он?"
      Поежившись, он сел на кушетке. Было холодно. Проклятый холод. За окном проклятое солнце было все еще того же проклятого темного цвета. В квартире было промозгло.
      Во сне он сбросил с себя одеяла - ну почему ему никак не удается научиться спать спокойно, как все? Так как на нем не было никакой одежды, он обмотался одеялами, встал и подошел к незастекленному окну.
      Глену Тропайлу не впервой было просыпаться на кушетке. Это случалось потому, что Гала Тропайл была женщиной с характером и имела обыкновение прогонять его из своей постели, если они ссорились. Он знал, что днем, следовавшим за его ночным изгнанием, он возьмет над ней верх. Поэтому ссора имела для него свои положительные стороны. Чтобы взять верх, можно было заплатить любую цену, победа не была победой, если она доставалась без усилий.
      Он услышал, как жена ходит в одной из комнат, и удовлетворенно насторожился. Она не разбудила его. Следовательно, была готова пойти на попятную. Легкий зуд в позвоночнике или мозгу - это не было физическим зудом, поэтому ему трудно было определить, откуда он идет, он просто чувствовал его - мгновенно перестал его беспокоить. Он побеждал в этом соперничестве. Создавать препятствия и преодолевать их было его натурой.
      Осторожно неся кофе, приготовленный из ее тайных запасов, в комнату вошла Гала Тропайл, молодая смуглая женщина с задумчивым взглядом.
      Глен Тропайл сделал вид, что не заметил ее. Его глаза изучали холодный пейзаж. Моря под тонким слоем льда почти не было видно, так далеко оно отступило, пока Солнце, и без того маленькое, все уменьшалось, а разраставшиеся ледники на полюсах все больше и больше поглощали воду морей.
      - Глен.
      Отлично! Глен! Неужто позабыто правило, согласно которому муж здоровается первым? А где требующееся по этикету покашливание, прежде чем войти в комнату? Постепенно он отучил ее от того дотошно расписанного ритуала, в соответствии с которым они воспитывались и который досконально знали. Величайшей из многих его побед над Галой было то, что иногда, как вот сейчас, она сама была зачинщиком и сама первая нарушала формы поведения, предписываемые Гражданам. Порок! Извращение! Иногда они касались друг друга во время, не предназначенное для ласк. Гала сидела на коленях у мужа поздним вечером или Тропайл поцелуем будил ее утром. Иногда он настаивал на том, чтобы она разрешала ему наблюдать за тем, как она одевается. Нет, конечно не сейчас, потому что холод угасающего Солнца делал эту шалость непривлекательной, но раньше она это позволяла; и его власть над ней была такой, что он знал, она позволит это вновь, когда создадут новое Солнце.
      Если, подумал он, если новое Солнце будет создано.
      Он отвернулся от холодного пейзажа за окном и посмотрел на жену.
      - Доброе утро, дорогой! - Она раскаивалась.
      - Неужели? - раздраженно бросил он. При этом демонстративно потянувшись, зевнув и почесав грудь. Каждое его движение было отталкивающим. Гала Тропайл содрогнулась, но ничего не сказала.
      Тропайл плюхнулся на лучший из двух стульев, его голая волосатая нога высунулась из-под одеял, которыми он был укутан. Его жена вела себя безукоризненно, исходя из его представлений о поведении. Она не отвела глаза.
      - Что там у тебя? - спросил он. - Кофе?
      - Да, дорогой. Я подумала...
      - Где это ты его достала?
      Гала отвела в сторону свой задумчивый взгляд. Опять победа, подумал Глен Тропайл. Он был удовлетворен даже больше, чем всегда: снова в поисках съестного она обшарила какой-то старый склад. Этому научил ее он, и, подобно всем запрещенным вещам, которые она узнала от него, это было удобным средством, когда он решал им воспользоваться. Правилами устанавливалось, что Гражданка не должна обыскивать Старые Места в поисках пищи. Гражданин выполняет свою работу, кем бы он ни был - банкиром, булочником или реставратором мебели. Он получает то, что ему причитается, за эту работу, которую выполнил. Гражданин никогда не берет того, что ему не принадлежит, никогда - даже если вещь брошена и может пропасть.
      Это отличало Глена Тропайла от тех людей, среди которых он жил.
      Я победил, ликовал он. Именно это было необходимо ему, чтобы закрепить свою победу над ней.
      - Ты нужна мне больше, чем кофе, Гала, - произнес он.
      Дрожа, она подняла на него глаза.
      - Что бы я делал, - спросил он, - если бы в один прекрасный день, когда ты будешь бродить по бакалейным отделам в поисках съестного, на тебя упадет балка? Как можно так рисковать? Разве ты не знаешь, что значишь для меня?
      Она зашмыгала носом и проговорила, запинаясь:
      - Дорогой, насчет прошлой ночи... Я очень виновата... - И с несчастным видом протянула ему чашку. Он взял ее и задумчиво отпил кофе. Затем поставил чашку. Он взял Галу за руку, взглянул на нее и нежно поцеловал ей руку.
      Он почувствовал, как она дрожит. Затем она посмотрела на него безумным, обожающим взглядом и бросилась ему в объятия.
      В тот момент, когда он целовал ее, отвечая на ее неистовые поцелуи, его власть над ней вступила в новую фазу.
      Глен знал, точно так же, как и Гала, что он взял верх, добился превосходства; указатель; инициатива в ведении огня; азартный игрок, не умеющий проигрывать. Называйте это как хотите, но для подобных Глену Тропайлу в этом заключалась жизнь. Он знал, так же как и она, что, добившись превосходства, он будет постоянно его утверждать, а она все больше и больше будет поддаваться, и так по спирали. Он поступал так, потому что это была его жизнь - достижение превосходства над всяким, кто бы ни встретился на его пути. Потому, что он был Сыном Волка.
      На краю света Пирамида угрюмо захватила место на плоской площадке самого высокого пика Гималаев.
      Ее не построили там. Ни человек, ни его машины не привезли ее туда. Она появилась там во время, которое она сама себе назначила, и потому что она так захотела.
      Проснулась ли она в тот день, та, что стояла на вершине Эвереста? И уж если на то пошло, спала ли она когда-нибудь? Никто не знал. Она стояла, а может быть, сидела там, почти тетраэдр. Ее внешний вид был известен, в основании она составляла 35 квадратных ярдов; из шлака, цвета темной ночи. Люди с неимоверными усилиями поднялись по мрачным склонам Эвереста, но узнали лишь это. Ничего больше не было известно человечеству о Пирамиде.
      На Земле была лишь одна такая, хотя люди думали (не имея достаточно точных сведений), что было больше, может быть гораздо больше подобных ей на незнакомой планете, которая была теперь двойником Земли, раскачивающейся вокруг крошечного Солнца, которое висело в общем для них обеих центре тяжести. Но люди знали очень мало о самой этой планете, только то, что она пришла из космоса и сейчас находилась здесь.
      Было время, когда люди пытались дать имя этому двойнику, - больше двух столетий назад, когда она впервые появилась. "Сбежавшая Планета", "Захватчик", "Возрадуйтесь Мессии, день близок!" Новые названия подчас ничего не означали, они были лишены смысла; они были иксами в уравнении, обозначавшими только то, что есть нечто, им не известное.
      "Планета-беглец" прекратила свой бег, приблизившись к Земле.
      "Планета-захватчик" ни на что не посягала; она просто послала один шлаковый цвета темной ночи тетраэдр на Эверест.
      А "Планета "Возрадуйтесь Мессии" похитила Землю у Солнца вместе с ее вечным спутником Луной, которую она превратила в свое маленькое Солнце.
      Это случилось в те времена, когда люди были многочисленны и сильны или считали себя такими. Их города были огромны, бессчетное число мощных машин было в их распоряжении. Но это не помогло. Новая планета-двойник не проявила никакого интереса ни к городам, ни к машинам. Ее обитатели не заинтересовались и земным оружием - отнюдь, даже тогда, когда оно, самое страшное и разрушительное, было применено против захватчиков. Они просто не обратили на него внимания и занимались собственным делом. Никому не известным.
      Более четырех миллиардов лет Земля с достоинством вращалась вокруг Солнца на испокон веков отведенном ей месте между орбитами Венеры и Марса, сопровождаемая неразлучной с ней Луной. Не было причины менять заведенный порядок.
      И тем не менее он изменился. Пришло Нечто с названной планеты и изменило все. Это "нечто", что бы это ни было, схватило Землю, когда та плыла вокруг Солнца, и Земля, покинув свою древнюю орбиту, последовала за этим "Нечто" вместе с Луной. Вначале движение было очень медленным. Затем оно ускорилось.
      Через неделю астрономы поняли, что происходит невероятное. Через месяц старое Солнце заметно отдалилось, стало меньше, холоднее. Это вызвало панику, которая усилила ужас, охвативший земной шар.
      Затем Луна внезапно вспыхнула. Возникла сложность в терминологии. Как называть Луну, когда она становится Солнцем? А она стала им. И как раз во-время. Потому что Солнце-отец удалилось еще больше, а через несколько лет оно стало просто одной из многих звезд.
      Когда неполноценное маленькое солнце сгорало дотла, они - никому не известные "они", ведь люди видели только одну Пирамиду - обычно вешали в небе новое; это происходило приблизительно каждые пять лет. Это была все та же Луна, которая стала теперь для людей Солнцем. Но оно сгорало, и светило нужно было вновь зажигать. Первые такие солнца светили Земле с населением в десять миллиардов. По мере того, как Солнца разгорались и затухали, на Земле происходили изменения, менялся и климат, громадные изменения имели место в объеме и виде радиации от нового светила.
      Изменения были столь велики, что сорок пятое такое Солнце светило человечеству, которое едва насчитывало сто миллионов.
      Когда человек несчастен, он уходит в себя; то же происходит и с человечеством. Те сто миллионов, которые отчаянно цеплялись за жизнь, уже не походили на десять миллиардов смелых жизнерадостных людей.
      То, что находилось на Эвересте, в свое время тоже получило много имен: Дьявол, Друг, Зверь, Псевдо-Существо с Полностью Неизвестными Электро-Механическими Свойствами.
      Все эти названия тоже были иксами.
      Если оно и проснулось в то утро, оно не открывало глаза, потому что у него их не было; лишь воздух слегка заколебался вокруг него, но неизвестно, оно ли вызвало эти колебания. Глаза можно и выколоть, поэтому у него их не было. Так нелогично можно было бы рассуждать, и все же возникал соблазн прибегнуть к софизму типа "важна цель, а не функция".
      Конечности можно повредить, и у него не было их. У него не было и ушей, потому что имеющего уши можно оглушить; будь у него рот, его можно было бы отравить, потому рта оно тоже не имело. Намерения и поступки можно расстроить, поэтому их, очевидно, у него тоже не было.
      Оно просто было. И все.
      Оно и ему подобные неизвестно почему похитили Землю. И теперь оно было на Земле. И единственное, чего невозможно было сделать на Земле, это повредить ему, повлиять на него или принудить его к чему-либо как-либо.
      Оно было. И оно, или хозяева, которые его послали, владели теперь Землей. По праву вора. И человечество было лишено надежды бросить им вызов или исправить что-либо.
      2
      Холодным и сумеречным утром, которое должно было стать, как все надеялись, Утром Нового Возгорания Солнца, Гражданин и Гражданка Роджет Джермин прогуливались по Пайн Стрит.
      Было принято делать вид, что это утро ничем не отличается от других. Было также не принято часто и с надеждой смотреть на небо или, более того, казаться встревоженным или испуганным, потому что это было, в конце концов, сорок первое такое утро с тех пор как те, чьей специальностью было Слежение за Небом, пришли к заключению, что Возрождение Солнца близко.
      Гражданин и его Гражданка обменялись приветственными сигналами с несколькими старыми друзьями и остановились поговорить. Этот разговор тоже был условностью, лишенной какой-либо цели. Разговор не имел отношения к чему-либо такому, что кто-либо из участников его мог знать, о чем он мог думать или пожелать спросить. Джермин прочитал друзьям стихотворение из двадцати слов, которое он посвятил предстоящему событию, и выслушал их отзывы. Они стали составлять рифмующиеся строчки, уделив этому занятию некоторое время - до тех пор, пока у кого-то между бровями не появились Две Вертикальные Морщинки, что было признаком недовольства и желания переменить занятие. Они искусно закончили игру, обменявшись импровизированными рифмованными строчками.
      Гражданин Джермин ненароком взглянул наверх. Небо еще не начало меняться. Старое умирающее Солнце висело прямо над горизонтом на юго-юго-востоке. Мысль была отвратительна, но предположим, подумал Джермин, только предположим, что Солнце не зажгут сегодня вновь... Или завтра, или...
      Или никогда.
      Гражданин Джермин взял себя в руки и сказал жене:
      - Мы пообедаем в закусочной, где подают овсянку.
      Гражданка ответила не сразу. Когда Джермин посмотрел на жену с хорошо скрытым удивлением, он увидел, что она внимательно смотрит вдоль туманной улицы на какого-то гражданина, который шагал непривычно широко, почти размахивая руками. Малопривлекательное зрелище.
      - Это, должно быть, Волк, а не человек, - с сомнением сказала она.
      Джермин знал этого парня. Его звали Тропайл. Один из тех чудаков, которые поселились за пределами Вилинга, хотя и не были фермерами. Джермин сталкивался с ним по банковским делам.
      - Легкомысленный человек, - сказал он, - и невоспитанный.
      Походкой, подобающей Гражданам, они двинулись к закусочной: руки безвольно опущены, ноги едва отрываются от земли, туловище слегка наклонено вперед; походка была выработана поколениями людей, которые получали полторы тысячи калорий в день и ни одну из них нельзя было потратить впустую.
      Калорий требовалось, конечно, больше. Много их тратилось на ходьбу, на добывание пищи, на скромные радости Граждан. И много, очень много в эти дни на то, чтобы сохранить тепло. Однако брать их было неоткуда. Диета, на которой был весь мир, могла лишь поддерживать существование. Не было возможности развивать сельское хозяйство, когда половина Земли часть времени затоплялась разливающимся морем, а другую часть времени была покрыта толстым слоем снега. Граждане знали об этом и, зная, не боролись неприлично было бороться, особенно когда невозможно победить. Боролись лишь чудовища, известные под именем Волки, боролись, хвастаясь калориями, забыв о приличии.
      Волки! Ну почему должны существовать Волки?! Почему несколько этих тайных, презренных монстров должны угрожать самой основе цивилизованного поведения?
      Ну, конечно, Роджет Джермин и сам когда-то был Волком; Волчонком, по крайней мере. Каждый так начинал. Дети есть дети. Начинаешь выть, когда голоден, и хватаешь - все, что попадает. Никто и не ждет от детей понимания правил поведения. Они не готовы к тому, чтобы понять, как важны эти правила для выживания.
      Форма подчиняется содержанию. Обычаи мира, в котором жил Джермин, были порождены настоятельной необходимостью. Это крошечное Солнце, некогда бывшее Луной, давало такое количество тепла, которого хватало лишь для того, чтобы выжить. Не было достаточно пищи, чтобы двигаться; всего не хватало. Поэтому каждого, начиная с двухлетнего возраста, педантично учили, как умеренно есть, медленно двигаться, размышлять, а не действовать. Даже то, о чем размышляет человек, было строго определено. Неразумно было мечтать о пище, новой одежде или радостях супружеского ложа. Подобные мысли вели к желаниям, а желания трудно контролировать. Лучше всего было размышлять о заходах Солнца, о грозовых облаках, звездах, тоненькой изящной дорожке, которую оставляет капелька дождя на оконном стекле; но никого не побуждали к тому, чтобы желать эту дождевую каплю. Лучше всего было думать о Взаимосвязи. Когда вы думаете о том, что все связано в мире, что все является частью чего-то большего и составляет это большее, тогда ваш мозг очищается. Когда вы погружались мыслями в суть взаимосвязей, желания исчезали. Мысли уходили. Вы просто существовали.
      Хорошо воспитанный Гражданин мог провести тысячи часов своей жизни, предаваясь такой Медитации, часов, которые иначе были бы потрачены на еду, дела, поступки, желания - на все эти непозволительные вещи.
      На все то, чем занимались Волки. Можно пойти и дальше. Случалось иногда, что какой-нибудь Гражданин достигал предела. Бездействие постепенно вело к отсутствию желаний, а затем и к неспособности мыслить. И тогда он достигал конечного блаженства.
      Переставал существовать.
      Когда существование заканчивалось, человек просто исчезал, а рядом раздавался удар грома.
      А оставшиеся сохраняли память - холодно и с достоинством.
      Вот так должны были вести себя Граждане. Именно так они себя и вели.
      Все, за исключением Волков.
      Непристойно было думать о Волках слишком много. Это порождало гнев, а на него тратилось слишком много калорий. Гражданин Джермин обратился мысленно к более приятным вещам.
      Первое предвкушение овсянки! В миске она будет теплой, будто обожжет горло и успокоит желудок!
      В нынешней погоде было много приятного. Холод пощипывал тело через подпоротые швы, а по склонам холмов гулял ветер. Если уж на то пошло, было нечто приятное, некая прелесть и в самом холоде. Так и нужно было, чтобы было холодно сейчас, перед тем как зажгут новое Солнце, когда старое Солнце было дымчато-красным, а новое еще не разгорелось.
      - И все же, по мне, так он похож на Волка, - пробормотала его жена.
      - Кейденс, - упрекнул Джермин свою Гражданку, но смягчил упрек Снисходительной Улыбкой.
      Человек с ужасными манерами стоял у самой стойки, к которой они направлялись. Во мраке утра он, казалось, состоял из углов и натянутых линий, голова неуклюже повернута - он вглядывался в дальний конец закусочной, где продавец ритмично отмерял зерна в горшок; его руки небрежно лежали на прилавке, а не висели по бокам.
      Гражданин Джермин почувствовал, как его жена слегка содрогнулась. Но он не упрекнул ее снова. И кто б посмел упрекнуть ее? Зрелище было омерзительным.
      Она сказала едва слышно:
      - Гражданин, может быть, нам сегодня пообедать хлебом?
      Он помедлил и вновь взглянул на отвратительного человека у стойки. И сказал снисходительно, зная, что оказывает снисхождение:
      - В Утро Зажжения Нового Солнца Гражданину можно пообедать хлебом.
      Учитывая сложившуюся ситуацию, это было лишь небольшим одолжением и поэтому очень пристойным.
      Хлеб был хорош, очень хорош. Они поделили между собой полкилограмма и ели его в молчании, как это и было положено. Джермин закончил есть первую порцию и в паузу, которую полагалось сделать, прежде чем приступить ко второй порции, решил дать глазам отдых и посмотреть на небо.
      Он кивнул жене и отошел в сторону. Старое Солнце посылало на Землю остатки своего тепла. Оно было больше, чем окружающие его звезды, но многие из них были такими же яркими. В земном небе была одна звезда более яркая, чем затухающий свет прежней Луны, но сейчас она находилась в другой половине неба. Когда она была видна, люди с тоской смотрели на нее. Это была звезда, вокруг которой прежде вращалась Земля.
      Джермин слегка поежился от сумеречного утреннего воздуха. Летом, когда ярко сияет Новое Солнце, Вилинг, Западная Виргиния, был превосходным местом. Урожаи были обильными, шапки льда на полюсах таяли, и вода в океанах вновь прибывала, затопляя прибрежные равнины. Хуже было в этих горах, когда Старое Солнце умирало. Тогда наступал холод.
      Цикл за циклом, по мере того, как старело каждое Солнце, Гражданин и Гражданка Джермин по традиции обсуждали вопрос о том, следует ли им оставаться в Вилинге или присоединиться к более смелым переселенцам в их путешествии к морю, к побережью, где было немножко теплее. Но они были образцовыми Гражданами, и решение всегда откладывалось и таким образом тратилось меньше калорий. Ну и конечно, Новое Солнце всегда загоралось тогда, когда оно было нужнее всего, по крайней мере, так было раньше.
      От этой мысли его отвлек высокий мужской голос:
      - Доброе утро, Гражданин Джермин.
      Джермин был застигнут врасплох, он оторвал взгляд от неба, слегка повернулся и посмотрел в лицо человеку, который заговорил с ним, поднял руку в приветственном жесте. Все было проделано очень быстро и плавно, может быть слишком быстро, потому что пальцы его сложились в знак приветствия, предназначенный для женщины, а это был мужчина. Гражданин Бойн. Джермин хорошо знал его. В прошлом году на Ниагаре они вместе Созерцали Лед.
      Джермин пришел в себя, но некоторое замешательство все же сохранялось.
      Он довольно быстро нашелся:
      - На небе звезды, но остаются ли они там, если Солнца нет?
      Это была неуклюжая попытка скрыть смущение, грустно подумал он, но, несомненно, Бойн воспользуется ею и продолжит мысль; Бойн всегда был очень милым, очень приятным.
      Но Бойн не сделал этого.
      - Доброе утро, - повторил он тихо. Он взглянул на звезды, как бы стараясь угадать, о чем говорит Джермин. Он укоризненно сказал:
      - Нет никакого Солнца, Джермин. Что вы об этом думаете? - голос его был хриплым и резким.
      Джермин судорожно глотнул.
      - Гражданин, может быть вы...
      - Солнца нет, вы слышите?! - Мужчина всхлипывал. - Холодно, Джермин. Пирамиды не собираются давать нам новое Солнце, вы знаете об этом? Они собираются уморить нас голодом, заморозить нас. Они покончили с нами. Мы обречены, все. - Он почти кричал. Люди, прогуливавшиеся по Пайн Стрит, старались не смотреть на него, но не всем это удавалось.
      Бойн беспомощно ухватился за Джермина. Джермин с отвращением отпрянул - к нему прикоснулись!
      Это, казалось, отрезвило Бойна. Взгляд стал разумным. Он сказал:
      - Я, - он запнулся, пристально посмотрел вокруг, - думаю, я поем на завтрак хлеба, - сказал он некстати и нырнул в закусочную.
      Резкий голос, крик, прикосновения - абсолютно не умеет вести себя!
      После ухода Бойна Гражданин Джермин стоял, потрясенный. Рука полуприподнята для прощального похлопывания по запястью, челюсть отвисла, глаза широко раскрыты. Так, будто Джермин тоже не умеет вести себя.
      И все это в День Возгорания Нового Солнца!
      "Что бы это могло значить? - раздраженно думал Джермин. - Был ли Бойн на краю?.. Могло ли быть, что он почти?.."
      Он отбросил эту мысль. Лишь одно могло бы объяснить поведение Бойна. Но было непозволительно, чтобы один Гражданин думал так о другом.
      Все равно, отважился подумать Джермин, все равно. Гражданин Бойн выглядел так, как будто, ну как будто он был готов в ярости наброситься на всякого встречного.
      Глен Тропайл в закусочной барабанил по прилавку. Неповоротливый продавец овсянки принес, наконец, чашку с солью и кувшин снятого молока. Из аккуратно разложенных в чашке фунтиков с солью Тропайл взял себе сверху один; он взглянул на продавца; его пальцы застыли на мгновение, затем он быстро разорвал фунтик, высыпал соль в овсянку и налил молока, ровно столько, сколько разрешалось.
      Он ел быстро и умело, наблюдая за происходящим на улице.
      Они, как всегда, бродили как лунатики. Сегодня их, может быть, было больше чем обычно, потому что Они надеялись, что этот день станет днем нового расцвета Солнца.
      Тропайл всегда в мыслях называл блуждающих, бродящих как лунатики Граждан "Они". Где-то были и "Мы", несомненно, но Тропайл еще не определил где, не обнаружил этого даже в браке. Он не торопился. Когда ему было четырнадцать, Глен Тропайл узнал о себе нечто такое, чего бы он не хотел знать; он не любит, когда над ним берут верх; он должен иметь преимущество во всех своих начинаниях, иначе невыносимое нетерпение поселялось в мозгу, вызывая у него состояние дискомфорта. Он узнавал о себе все новые вещи, вызывавшие в нем страх, и постепенно он понял, что от того "Мы", которое приняло бы его, лучше было держаться подальше.
      Он понял, что он - Волк.
      Несколько лет Тропайл боролся с этим, потому что слово "Волк" считалось неприличным, и детей, с которыми он играл, строго наказывали только за то, что они его произносили. Было неприлично, чтобы один Гражданин наживался за счет другого, а Волки поступали так. Гражданину было положено безропотно принимать то, что он имеет, и не стремиться к большему; находить красоту в мелочах, приспосабливаться - с минимальным напряжением и неловкостью - к жизни, какой бы она ни была. Волки были не такими. Волки никогда не погружались в Медитацию, Волки никогда не чувствовали благодарности, Волки никогда не подвергались Перемещению, высшей благодати, даруемой только тем, кто добился успеха в идеальных размышлениях о Взаимосвязи. Это отказ от мира и от плоти путем избавления от обоих - этого Волк никогда не мог достичь.
      Соответственно, Глен Тропайл изо всех сил стремился делать все то, чего не умели Волки.
      Он почти добился успеха. Его специальность - Наблюдения за Водой была самой уважаемой. Он добился многих почти успешных Медитаций о Взаимосвязи.