- Фаулер, - взмолился я, - только не сегодня. Давайте отложим до завтра.
      Он пристально посмотрел на меня.
      - Ладно, Митч, хотя я не из тех, что отступают. - Проявилось еще одно из качеств, благодаря которому он стал боссом: Шокен начисто поборол сжигавшее его любопытство и не расспрашивал, где я был и что со мной произошло. - Хорошая работа, - сказал он, бросив на свой стол листки, исписанные мною предыдущей ночью. - Не просмотреть ли тебе это вместе с О'Ши? Он, как никто, сумеет придать им нужный колорит и достоверность. Да, чуть не забыл, укладывай вещи - полетишь обратно на «Вильфредо Парето». Хотя тебе ведь нечего укладывать. Вот деньги, выдастся свободная минутка, купи все необходимое. Прихвати с собой парней из охраны. Помнишь насчет «равноправия»? - И он лукаво подмигнул.
      Я нашел О'Ши в соседней кабине - он свернулся, как кошка, клубочком, на большой, не по росту, койке. Джек повернулся и уставился на меня тусклым взглядом. Вид у него был ужасный.
      - Митч? - произнес, он осипшим голосом. - О, господи, опять эти кошмары.
      - Джек, - я постарался, чтобы мой голос звучал как можно более убедительно. - Проснись, Джек.
      Он вскочил и сел на койке. - Что за чертовщина! Неужели это ты, Митч? Да-да, припоминаю, кто-то говорил мне о тебе, когда я утром вернулся домой. - Он старался держать прямо свою маленькую головку. - Ох, умираю, - вдруг произнес он страдальческим голосом. - Достань мне чего-нибудь выпить, а? Выслушай мое предсмертное слово - никогда не становись героем. Ты для этого слишком хороший парень…
      Джек, казалось, снова впал в оцепенение.
      Я пошел в кухню и взял чашку Кофиеста, ломоть хлеба и стакан минеральной воды, но на обратном пути вернулся и зашел в бар за рюмкой виски.
      О'Ши посмотрел на поднос и икнул. - Это что еще за дрянь? - спросил он слабым голосом, имея в виду Кофиест, хлеб и минеральную воду. Одним глотком Джек осушил рюмку виски; его передернуло.
      - Давненько не виделись, Джек, - снова начал я.
      - Ох-ох, - стонал он: - Ты принес как раз то, что нужно. Почему в ваших рекламах чертовски брешут о похмелье? - Он попытался встать, но тут же снова рухнул на койку.
      - Спину ломит, - пожаловался он. - В монастырь уйти, что ли? Приходится так жить, положение обязывает. Это медленно но верно убивает меня. О… проклятая туристка из Новой Скотии. Ведь сейчас весна? Ты думаешь, этим все объясняется? А может, у нее эскимосская кровь.
      - Сейчас поздняя осень, - сказал я.
      - Вот как! Тогда, может, у нее нет календаря… Дай-ка мне Кофиест.
      И никаких «спасибо» или «пожалуйста». Он привык к тому, чтобы по его первому требованию весь мир был у его ног. Да, Джек здорово изменился.
      - Джек, ты мог бы поработать со мной сегодня? - спросил я уже без всякого энтузиазма.
      - Мог бы, - равнодушно произнес он. - В конце концов Шокен мне платит. Но черт возьми, что же с тобой все-таки приключилось?
      - Проводил кое-какие изыскания, - уклончиво ответил я.
      - А Кэти ты видел? Чудесная у тебя женушка, Митч. - Его улыбка пришлась мне не по вкусу. Она могла означать воспоминания.
      - Рад, что она тебе нравится, - процедил я сквозь зубы. - Заходи, будем рады.
      Он сплюнул в чашку с Кофиестом, аккуратно поставил ее на стол и спросил:
      - Ты о какой работе говоришь?
      Я показал ему мои наброски. Большими глотками он выпил стакан минеральной воды и, постепенно приходя в себя, начал читать.
      - Все ты тут переврал, - наконец недовольно сказал он. - Не знаю я никакого Лерода, Холдена или Макгилла, и черта с два были они самоотверженными исследователями. К Венере не «_притягивает_», к ней «_приталкивает_». - Он сидел с мрачным видом, поджав под себя ноги.
      - Мы предполагаем, что их притянуло, - терпеливо пояснил я. - Если хочешь, мы попытаемся убедить в этом читателя. Здесь надо бы оживить рассказ твоими личными впечатлениями. Как ты на это смотришь?
      - Меня с этого воротит, - произнес Джек равнодушно. - Митч, закажи-ка мне душ, а? Десять минут из пресной воды, погорячей. Черт с ней, с ценой. Ты тоже можешь стать знаменитостью. Нужно только, чтоб тебе повезло, как мне. - Он свесил с койки короткие ножки и стал сосредоточенно разглядывать собственные ступни. - Что ж, - вздохнул он, - живи пока живется.
      - Так как же насчет статьи? - спросил я.
      - Поищи мои отчеты, - небрежно ответил он. - А как там насчет душа?
      - Поищи себе лакея, - в тон ему ответил я и вышел, вконец взбешенный.
      В своей кабине я часа два потел, вставляя в статью «впечатления очевидца», а потом, прихватив охрану, отправился делать покупки. Стычек с патрульными на этот раз не произошло. В витрине обсерватории Астрона я увидел объявление: «Доктор Астрон сожалеет о том, что неотложные дела потребовали его срочного возвращения на Землю».
      Я поинтересовался, улетела ли ракета «Рикардо» на Землю.
      - Два часа назад, - ответил один из моих провожатых. - Завтра отлегает «Парето».
      Итак, теперь я уже мог говорить.
 

***

 
      Я рассказал Фаулеру Шокену все.
      И он не поверил ни единому слову.
      Однако он держался достаточно тактично, стараясь не обидеть меня.
      - Никто не упрекает тебя, Митч, - мягко сказал он. - Тебе много пришлось вынести. Все мы иногда восстаем против действительности. Но у тебя есть друзья, мой мальчик. Они помогут тебе. Бывают минуты, когда каждый из нас нуждается в помощи. Мой психиатр…
      Боюсь, что я закричал на него.
      - Ну, ладно, ладно, - произнес он все так же мягко и понимающе. - Время у нас есть. Правда, профанам нечего соваться в эту тонкую область, но, мне кажется, я кое-что в этом смыслю и постараюсь объяснить тебе…
      - Объясните лучше вот это! - заорал я, сунув ему под нос подделанный номер моего свидетельства благонадежности.
      - Хорошо, объясню, - он оставался спокойным. - Это еще одно доказательство твоего короткого… ну, если хочешь, бегства от действительности. У тебя был психический шок. Ты бежал от самого себя, возомнил себя другим человеком и выбрал жизнь, диаметрально противоположную той, которую вел талантливый и прилежный работник рекламы. Ты выбрал легкую и беззаботную жизнь черпальщика, загорающего под солнцем тропиков…
      Выслушав все это, я уже не сомневался в том, кто из нас на самом деле далек от действительности.
      - Твою чудовищную клевету на Таунтона поймет всякий, кто мало-мальски разбирается в природе наших подсознательных мотивов. Я рад, что ты высказался. Значит, опять входишь в норму. Какова наша главная задача, главная задача Митчела Кортнея, работника рекламы? Бить противника, подрывать конкурирующие фирмы изнутри, уничтожать их. Твои выдумки о Таунтоне говорят понимающему человеку о том, что ты рвешься стать прежним Митчелом Кортнеем, работником рекламы. Выраженные в символах, окутанные таинственностью подсознательного, эти небылицы о Таунтоне тем не менее понятны. А встречу с девицей по имени Хеди ты позаимствовал из детективной литературы.
      - Черт побери! - не выдержал я. - Да взгляните на мою челюсть! Видите эту дырку? Рана все еще болит.
      Он только улыбнулся:
      - Хорошо, что ты не причинил себе большего вреда, Митч.
      - А Кэти? - хрипло спросил я. - А те сведения о «консах», которые я вам передал? Условные знаки, пароли, приветствия, явки?
      - Митч, - произнес он искренне. - Я тебе уже говорил, что не намерен забираться в дебри психоанализа, но все это твоя фантазия. Из ревности - это тоже результат раздвоения твоей личности на Гроуби - Кортнея - ты отождествил свою жену с этими чудовищами - «консами». «Гроуби» тщательно подтасовывает факты, чтобы его сведения о «консах» нельзя было ни проверить, ни опровергнуть. «Гроуби» устраивает так, чтобы твое настоящее «я» молчало об этих «фактах» до тех пор, пока «консы» не сменят пароль, явку и прочее. «Гроуби» действует из чувства самосохранения. «Кортней» должен вернуться, и «Гроуби» это знает. Он чувствует, что его «вытесняют», и тогда решает дождаться удобного момента. «Гроуби» подстраивает все так, чтобы еще вернуться…
      - Я не сумасшедший!
      - Мой психиатр…
      - Вы должны верить мне!
      - Борьба подсознательного…
      - Говорю зам, Таунтон нанимает убийц!
      - Знаешь, Митч, когда я окончательно убедился в том, что ты нездоров?
      - Ну? - с горечью спросил я.
      - Когда ты сочинил, будто на ячейке «консов» сидела Малая Наседка. Этот символ… - он даже слегка смутился, и щеки его порозовели. - Мне стало совершенно ясно…
      Больше я не стал спорить и только в одном решил не уступать: - Мистер Шокен, говорят, что лучше не перечить сумасшедшим?
      - Ты не сумасшедший, мой мальчик. Тебе просто нужна помощь, как и многим…
      - Выражусь яснее. Вы исполните одну мою прихоть?
      - Разумеется, - снисходительно улыбнулся он.
      - Обеспечьте охрану себе и мне. Таунтон нанимает убийц. Я ли так думаю, или «Гроуби», или сам дьявол, - неважно, но повторяю, Таунтон нанимает убийц. Если вы согласитесь обеспечить охрану, я обещаю, что не буду, как вы говорите, валять дурака и даже пойду к вашему психиатру.
      - Ладно, - улыбнулся он, явно потешаясь надо мной.
      Бедняга Фаулер. Можно ли винить его? Ведь каждое мое слово было ударом по воображаемому миру, в котором он жил. То, что я говорил, звучало как анафема богу Торговли. Фаулер не мог этого допустить и не представлял, что мое настоящее «я» верит тому, что я говорю. Не мог же, на самом деле, Митчел Кортней, рекламный работник высшей категории, утверждать, что:
      у тех, кто потребляет, и у тех, кто производит, интересы диаметрально противоположны;
      большая часть населения мира глубоко несчастна;
      рабочему человеку не так-то просто найти подходящую работу;
      предприниматели ведут нечестную игру, всячески нарушая законы;
      «консы» - вполне нормальные, разумные люди и имеют хорошую организацию.
      Все это прозвучало для Фаулера как гром с ясного неба. Но Шокен умел быстро восстанавливать свое душевное равновесие. В конце концов всему можно найти объяснение, а бог Торговли непогрешим. Поэтому совсем не Митчел Кортней, работник рекламы, говорит все это, а его злой, еще не отступивший двойник, чертов «Джордж Гроуби» или еще кто-то, только не Митч Кортней.
      И, как человек, действительно страдающий раздвоением личности, что наверняка привело бы в восторг Фаулера и его психиатра, я сказал себе: «Слушай, Митч, а ты и вправду говоришь, как истый „конс“. И тут же мое второе „я“ ответило: „Но я и есть „конс“. Вот так номер!“
      „Ладно, - продолжался этот внутренний диалог, - что я об этом знаю? Возможно, это действительно так…“
      „Да, - заключило мое второе „я“ после некоторого раздумья. - Вполне возможно…“
      В нашей профессии существует такой прием - если хочешь что-нибудь выделить, создай контрастирующий фон. Сейчас, к примеру, таким фоном стали для меня взгляды Фаулера Шокена и его отношение к действительности.
      „Ладно, Шокен, можешь смеяться, сколько хочешь, - думал я. - Только дай мне охрану. Мне совсем не хочется снова встретиться с таким „плодом моей фантазии“, как милейшая Хеди“.

      Когда мы с Фаулером, Джеком О'Ши, секретарями и нашей вооруженной охраной прибыли в здание фирмы „Шокен“, Ренстеда не оказалось на месте.
      Его секретарша сообщила, что он где-то на нижних этажах, и мы решили подождать. Прошел час, и я высказал предположение, что он вообще не придет. А еще через час нам сообщили, что в правом крыле здания на нижнем этаже найдено чье-то тело. Оно было настолько изуродовано, что опознать его не удалось.
      Секретарша, истерически всхлипывая, открыла сейф и стол Ренстеда. Здесь мы и обнаружили его дневник с записями, сделанными в последние месяцы жизни.
      Вперемежку со служебными зачетками, набросками планов предстоящих кампаний, адресами любовниц и изысканных ресторанов были следующие записи:
      „Вчера он опять приходил. Говорил, что публику надо стараться огорошить. Он пугает меня… говорит, что фирме „Старзелиус“ нужны смелые и сообразительные люди… Боюсь его до смерти. Он и при жизни наводил на всех страх…
      Вчера Г.В.Х. приходил снова… Я впервые увидел его при дневном свете. Я вскочил и закричал, но никто, кроме меня, его не заметил. Ну что ему нужно от меня?… Сегодня его зубы показались мне еще острее и длинней. Мне нужна помощь… Он сказал, что я никуда не гожусь, что я позорю нашу профессию…“
      Вскоре мы убедились, что Ренстеда тревожила тень Георга Вашингтона Хилла, основоположника нашей профессии, создателя музыкальной рекламы, теоретика шоковой рекламы и Бог знает, чего еще.
      - Бедняга, - вздохнул побледневший Шокен. - Несчастный парень. Если бы я только знал. Почему он вовремя не обратился ко мне?
      Последняя запись гласила: „…сказал мне, что я никуда не гожусь. Это мне и самому известно. Позорю нашу профессию. Все это знают… Читаю это на их лицах. Он сказал им. Будь он проклят… Он и его зубы… проклят!“
      - Ах, бедняга, бедняга… - Шокен чуть не плакал. Он повернулся ко мне:
      - Видишь, как нелегко служить нашему делу?
      Как уж тут не видеть. Сфабрикованный заранее дневник, безобразное месиво вместо трупа. С таким же успехом там, внизу, мог бы лежать семидесятикилограммовый кусок Малой Наседки. Но напрасно говорить это Шокену. В душе посмеиваясь над ним, я печально кивнул головой.
      Я вновь вернулся к руководящей работе в Отделе Венеры и ежедневно посещал личного психиатра Фаулера, но ни на шаг не отпускал от себя вооруженных телохранителей.
      Проводя со мной душеспасительные беседы, старик Шокен то и дело говорил:
      - Пора бы тебе отказаться от глупой выдумки Пожалуй, эта охрана - теперь единственное, что стоит между тобой и действительностью, Митч. Доктор Лоулер сказал мне…
      А доктор Лоулер лишь повторял Фаулеру Шокену то, что говорил ему я. В этом и заключался медленный процесс моего „выздоровления“. Я нанял студента-медика, которому поручил задним числом разработать все симптомы моего психического заболевания, исходя из предположения, что психоз начался в бытность мою потребителем. И он не замедлил подобрать мне то, что нужно. Часть из симптомов я забраковал как унижающие мое достоинство. Тем не менее их осталось достаточно, чтобы каждый раз доктор Лоулер ронял от удивления карандаш. Мы откапывали их один за другим; трудно себе представить более нудное занятие.
      Не уступал я в одном - по-прежнему утверждал, что моя жизнь и жизнь Фаулера Шокена находится в опасности.
      Как я и предполагал, мы с Шокеном сходились все ближе и ближе. Он считал, что нашел во мне своего верного последователя. Мне же было стыдно разочаровывать его - ведь он так хорошо относился ко мне. Но поскольку речь шла о жизни и смерти, все остальное уже не имело для меня значения.
      Наконец наступил день, когда Фаулер Шокен мягко сказал мне:
      - Митч, хватит с нас героических мер. Я не прошу тебя лично обходиться без барьера, которым ты отгородился от действительности, что же касается меня, свою охрану я намерен снять.
      - Они убьют вас, Фаулер! - крикнул я в отчаянии. Он только покачал головой: - Увидишь, все будет хорошо. Мне нечего бояться.
      Спорить было бесполезно. Не слушая меня больше, Фаулер вызвал командира своей охраны.
      - Вы мне больше не нужны. Возвращайтесь с вашими людьми к начальству за новым назначением. Благодарю за хорошую службу.
      Лейтенант отдал честь, однако ни он, ни его люди не были обрадованы. Вместо легкой службы у Шокена им, чего доброго, придется выполнять обязанности часовых в коридорах сената или ночного патруля или же сопровождать почту и курьеров в ночное время.
      Они ушли. Я понял, что часы Шокена сочтены.
      В эту же ночь по дороге домой он был задушен. Убийца застрелил его шофера и сам сел за руль шокеновского „кадиллака“. Преступника удалось схватить, но он оказал сопротивление при аресте, и полиция забила его насмерть дубинками. Опознать труп было невозможно, ибо его номер на запястье оказался срезанным.
      Можно себе представить, что творилось на следующий день в конторе. Траурное заседание членов правления приняло резолюцию, в которой говорилось, что это грязное убийство - позор для нашей великой профессии, что мы никогда этого не забудем и не простим и все такое прочее, как и полагается в таких случаях. От многих фирм, в том числе и от Таунтона, были получены телеграммы с выражением соболезнования. Присутствующие с удивлением посмотрели на меня, когда, скомкав телеграмму Таунтона, я грубо выругался.
      Теперь мысли членов правления были заняты одним - пакетом акций фирмы „Шокен“. Фаулер скупал акции через подставных лиц, а на свое имя приобрел их весьма незначительное количество. Как служащий высшей категории, я тоже владел некоторым количеством акций, но самым солидным держателем акций был, бесспорно, Гарвей Бренер, старейший партнер Фаулера. По количеству акций, которыми он официально владел, Бренер формально имел, пожалуй, преимущество даже перед самим шефом. Но он знал, что стоит только заикнуться об этом, как Фаулер выставит против него всех своих подставных акционеров, и тогда ему несдобровать. К тому же он всегда был предан Шокену.
      Он не сомневался что рано или поздно станет преемником Шокена, а некоторые неосмотрительные сотрудники из Отдела научных изысканий уже заискивали перед ним, сущие идиоты. Но Бренер был совершенно бесталанной личностью, лишенной проблесков инициативы, - просто честная рабочая скотинка. Под его руководством фирма „Шокен“ захирела бы через год.
      Вздумай я сам играть, непременно поставил, бы на Силлери из Отдела массовых средств. Многие придерживались того же мнения, кроме, пожалуй, самоуверенного и недалекого Бренера и еще нескольких глупцов. Вокруг Силлери уже вертелась свита подхалимов, которые, без сомнения, помнили слова Фаулера: „Массовые средства рекламы - это основа основ, джентльмены. От работника этого отдела требуется смекалка“. Я чувствовал себя прокаженным на своем конце стола; моя охрана молча наблюдала за происходящим.
      Силлери только раз взглянул на моих телохранителей, но в его глазах я прочел все, как в открытой книге: „Слишком долго тянется канитель. Первое, что мы сделаем, - покончим с этими барскими замашками“.
      Наконец началось то, чего мы все с нетерпением ожидали.
      Прибыли представители Американской арбитражной ассоциации и Секции утверждения завещаний.
      Как и положено, физиономии у них были похоронные. То ли многолетняя закалка, то ли полное отсутствие чувства юмора позволили им сохранить скорбный вид даже во время краткой приветственной речи Силлери, в которой он упомянул о печальном долге, приведшем их сюда, и о нашем желании встретиться с ними еще раз при более счастливых обстоятельствах.
      Скороговоркой пробубнили текст завещания и раздали копии присутствующим. Первое, что мне бросилось в глаза, были слова: „Моему дорогому другу и соратнику Митчелу Кортнею я завещаю дубовое кольцо с инкрустацией из слоновой кости (инвентарный номер 56987) и семьдесят пять акций основного попечительского капитала Института распространения психоаналитических знаний при условии, что все свое свободное время он посвятит активному участию в этой организации и дальнейшему ее процветанию“.
      „Ну, Митч, - сказал я себе, - твоя песенка спета“. Швырнув завещание на стол, я откинулся на спинку стула, мысленно стараясь представить размеры своего состояния.
      - Плохие для вас вести, мистер Кортней, - храбро и сочувствующе обратился ко мне сотрудник Отдела научных изысканий, которого я едва знал. - Но мистер Силлери, кажется, весьма доволен.
      Я взглянул на параграф первый, касавшийся Силлери. Еще бы, ему достались все личные акции Шокена и львиная доля капиталовложений синдиката „Мэнэджериал инвестмент“. Корпорации страховых компаний и еще двух других объединений.
      Мой сосед стал внимательно изучать копию завещания. - Простите, что вмешиваюсь, м-р Кортней, - заметил он, - но старик мог бы обойтись с вами получше. Я немного знаком с областью психоанализа, но о таком институте что-то не слыхал.
      Мне почудилось, что за моей спиной ехидно посмеивается Фаулер. Ах, ты старый осел! Это было так похоже на Шокена с его своеобразным чувством юмора.
      Силлери откашлялся, и в зале воцарилась тишина.
      Великий человек заговорил:
      - Джентльмены, мне кажется, здесь слишком много посторонних. Прошу всех, кроме членов правления, покинуть зал…
      Я встал.
      - Готов избавить вас от своего присутствия, Силлери. Пошли, ребята. Но, может, я еще вернусь. - И вышел вместе с охраной.
 

***

 
      Нью-йоркское отделение Института распространения психоаналитических знаний, не приносящая прибыли некоммерческая организация разместилась в трех жалких комнатушках где-то в Йонкерсе, деловой части Нью-Йорка. В первой комнате чудаковатая старая дева выстукивала что-то на пишущей машинке. Она словно сошла со страниц романов Диккенса. На покосившейся стойке валялись засиженные мухами брошюры.
      - Из фирмы „Фаулер Шокен“, - представился я. Она вскочила.
      - Простите, сэр. Я вас не заметила. Как поживает мистер Шокен?
      Я рассказал ей, как он „поживает“. Она заплакала навзрыд. Мистер Шокен был так добр, так щедр и предан делу. Что же теперь делать ей и ее бедняге брату? Ах, бедный мистер Шокен! Бедная она! Бедный ее брат!
      - Еще не все потеряно, - заметил я. - Кто здесь главный?
      Всхлипывая, она сообщила, что ее брат находится в следующей комнате.
      - Пожалуйста, скажите ему об этом как можно осторожней. Он такой нервный, такой впечатлительный.
      Я сказал, что постараюсь, и прошел в его комнату. Мертвецки пьяный братец храпел, уронив голову на стол. Я с трудом растолкал его, и на меня глянули тусклые, наглые глаза.
      - Чег-го т-тебе?
      - Я из фирмы „Фаулер Шокен“. Мне надо ознакомиться с документацией.
      Он энергично затряс головой.
      - Нет, с-сэр. Н-нет. Только хозяин имеет на это право.
      - Он умер. Вот его завещание. - Я показал ему пункт, касавшийся меня, и мое удостоверение личности.
      - Ну, что ж… Значит, наша песенка спета. А может, вы оставите нас здесь, мистер Кортней? Ведь он предписывает вам…
      - Увидим, - оборвал я его. - Давайте документацию. - Из потайного сейфа, спрятанного за обыкновенной дверью, он извлек конторские книги.
      После тщательного трехчасового изучения документов я понял, что институт существовал единственно для того, чтобы держать 56 процентов акций организации, называемой „Генеральная корпорация Ньюарка по регенерации фосфора“.
      Я вышел в коридор и сказал охране:
      - Пошли, ребята. Теперь - в Ньюарк.
      Не буду утомлять вас подробностями. Скажу только, что Корпорация в своем развитии претерпела ряд изменений, в результате которых возникли посредническая компания по использованию старых инструментов во Франкфурте, державшая 32 процента акций агентства Фаулера, и Корпорация объединенных концессий, которой совместно с Уокеганским колледжем зубоврачебной ортопедии принадлежали остальные ценности.
      Через две недели в сопровождении охраны я снова явился на заседание правления.
      Председательствовал Силлери. Он выглядел утомленным и измученным, словно последние две недели каждую ночь занимался какими-то безуспешными поисками.
      - Кортней, - зарычал он, - я думал, ты сам сообразишь, что твоему батальону здесь не место?
      Тогда я кивнул честному недалекому старине Гарвею Бренеру, которого уже посвятил во все. Он был предан Шокену, а значит, и мне. Бренер проблеял:
      - Господин председатель, я предлагаю разрешить членам правления иметь при себе личную охрану в том количестве, которое им необходимо для обеспечения безопасности.
      - Поддерживаю предложение Бренера, - добавил я. - А ну-ка, ребята, тащите сюда чемоданы. - Мои телохранители, ухмыляясь во весь рот, стали втаскивать чемоданы, доверху набитые доверенностями на передачу мне акций пайщиков.
      У всех буквально глаза полезли на лоб и раскрылись рты от удивления, когда на столе выросла груда ценных бумаг. Понадобилось немало времени, чтобы пересчитать их и установить, что они подлинные. А потом началось голосование. Все голоса „против“ получил Силлери. Воздержавшихся не было. Правление, не раздумывая, переметнулось на мою сторону.
      Верный старый Гарвей предложил избрать меня председателем правления. Предложение приняли единогласно. Затем он же предложил Силлери выйти в отставку, а его пай в фирме выкупить и отложить в качестве премиального фонда. Тоже приняли единогласно. Затем - пусть другим будет неповадно! - он предложил понизить в должности и вывести из членов правления некоего Томаса Хитерби, младшего сотрудника Отдела искусств, слишком откровенно выслуживавшегося перед Силлери, и лишить компенсации за его долю акций. Прошло и это предложение. Хитерби не успел и рта раскрыть. Кое-что все же лучше, чем ничего, должно быть, решил он, сдержав ярость.
      Итак, свершилось. Я стал полновластным хозяином фирмы „Фаулер Шокен“. Но к этому времени я начал презирать все, чему она служила.

      - Мистер Кортней, междугородный! - раздался голос моей секретарши. Я нажал кнопку.
      - В Олбени по доносу соседей арестован член организации „консов“. Соединить вас?
      - Черт побери! - не выдержал я. - Сколько раз вам говорить! Конечно, соедините. Какого черта вы сразу не соединили?
      Голос ее задрожал:
      - Простите, мистер Кортней, я думала, что это так далеко…
      - В таком случае вообще не советую вам думать. Закажите мне билет в Олбени.
      Возможно, я был чересчур резок с ней, но мне во что бы то ни стало нужно разыскать Кэти, даже если для этого пришлось бы перевернуть вверх дном все ячейки „консов“ в стране. Я заставил Кэти уйти в подполье, опасаясь, что могу выдать ее, и теперь мне надо было вернуть ее обратно.
      Час спустя я уже сидел в олбенской конторе Агентства по взаимному обеспечению безопасности. Это было местное отделение, работающее по договорам во многих городах. У лифта меня и мою охрану встретил сам директор.
      - Такая честь, - бормотал он, - такая большая честь для нас, мистер Кортней. Чем могу служить?
      - Вам передавали мою просьбу не допрашивать арестованного, пока я не приеду? Надеюсь, вы так и сделали?.
      - Конечно, мистер Кортней! Мои сотрудники, возможно, немного потрясли его в рабочем порядке, но он вполне в форме.
      - Я хочу его видеть.
      Директор агентства с готовностью провел меня к арестованному. Он надеялся заполучить в клиенты фирму „Шокен“, но сказать об этом прямо пока не решался.
      Арестованный сидел на табурете под ярким прожектором - рядовой потребитель лет тридцати в белом воротничке, лицо разукрашено синяками.
      - Выключите прожектор, - приказал я.
      Часовой с квадратной челюстью попробовал было возразить:
      - Но мы всегда…
      Мой телохранитель оттолкнул его и выключил прожектор.
      - Ничего, Ломбарде, - торопливо успокоил часового директор. - Ты должен помогать этим джентльменам.
      - Стул, - попросил я и, сев перед арестованным, представился: - Меня зовут Кортней. А вас?
      Он посмотрел на меня - теперь, когда прожектор выключили, зрачки его глаз снова стали нормальными.
      - Филмор, - четко произнес он. - Август Филмор. Не скажете ли, что все это значит?
      - Вас подозревают в принадлежности к „консам“.
      Сотрудники агентства в ужасе ахнули. Ведь я нарушил элементарнейшие правила ведения следствия, сообщая обвиняемому, в чем его вина. Но это мало беспокоило меня.
      - Какой абсурд, - Филмор сплюнул. - Я порядочный человек, женат, отец восьмерых детей, жду девятого. Кто мог сказать вам такую ерунду?
      - Скажите ему, кто, - обратился я к директору.
      Он обалдело уставился на меня, не веря своим ушам. - Мистер Кортней, - наконец пролепетал он, - при всем уважении к вам я не могу взять на себя такую ответственность!.. Это неслыханно! Закон охраняет личность осведомителя…
      - Хорошо, ответственность я беру на себя. Могу дать расписку, если хотите.
      - Нет, нет, что вы! Пожалуйста, мистер Кортней, я сообщу вам имя осведомителя, учитывая, что вы человек ответственный и знаете законы. Но прошу не называть это имя в моем присутствии. Я сейчас выйду из комнаты, хорошо?
      - Как вам угодно, я на все согласен.
      Он угодливо улыбнулся и шепнул мне на ухо:
      - Это сделала некая миссис Уорли. Ее семья живет в одной комнате с семьей арестованного. Будьте осторожны, мистер Кортней…
      - Благодарю, - ответил я.
      Директор трусливо опустил глаза и вместе со своими подчиненными поспешно покинул комнату.
      - Так вот, Филмор, - обратился я к арестованному, - он говорит, что это сделала миссис Уорли.
      Арестованный разразился бранью, но я остановил его.
      - Я человек занятый и спешу. Надеюсь, вы понимаете, что ваше дело дрянь. Что писал Фогт о консервации природных ресурсов?