В тот день у меня в самом деле была работа – я подготавливал расчеты для клиентов из шести муниципалитетов. Так как у каждого клиента были собственные противопожарные правила и техника безопасности и они владели страховкой, а также поскольку в условиях кредита стояла разная сумма, у меня было целых два часа работы со счетной машиной. Я полагал, что будет хороший ленч по дороге в Барингтон, но возле магистрали случайно купил бодрящего пива и «горячих собак», выиграв на этом две минуты. Я думал, что задержусь на полчаса, но успел к сроку. Да и судья попался неуравновешенный: держал не менее четверти часа, как и все судьи. Многие, кто находились здесь дольше, показывали повестку и получали номер. Я узнал свой – на заседание суда было вызвано пятьдесят два человека, и я был сорок вторым.
      Я сел и сосчитал в уме. Номер сорок два. В лучшем случае, дело слушается полторы минуты. Значит, судья доберется до меня менее чем через час. Это не так уж плохо, успокоился я, поскольку у меня с собой портфель, набитый чеками и кредитными отчетами. Я мог сидеть в заднем ряду и заниматься бумажной волокитой.
      Я достал кейс, забитый полудюжиной папок, и посмотрел по сторонам. Каждому, кто никогда не был в дорожном суде, это может показаться занятным. Судья располагался в маленькой штуковине типа детского манежа с двумя флагами по сторонам: слева – старый звездно-полосатый (сорок восемь звезд, сияющих на синем фоне), справа – белый флаг штата Иллинойс. Между ними… Между ними на стене висел знак. Там говорилось вот что:

       НЕ КУРИТЬ!
       НЕ ЕСТЬ!
       НЕ ПИТЬ!
       НЕ ЧИТАТЬ!
       НЕ ПИСАТЬ!
       НЕ СПАТЬ!

      Так что полдень никак не мог быть продуктивным, как я рассчитывал.
      Я постарался незаметно открыть портфель на коленях – попытка провалилась. Между рядами ходил толстяк в униформе барингтонского отделения полиции и следил за моими действиями. Кажется, здесь не запрещалось иметь на коленях материалы для чтения или записи, ион не приказал убрать их. Но вы можете понять, что он просто ждет момента чтобы придраться: один маленький взмах ручкой, одно лишь слово, подсмотренное краешком глаза, – и все….
      Я одарил толстяка снисходительной улыбкой и повернулся к соседу.
      – Здесь очень душно, не правда ли? – спросил я у него. – Вам не кажется, что помещение не проветривают?
      – Наверно, неисправны вентиляторы, – шепнул сосед.
      Это было все, что он сказал. В правилах ничего не было насчет разговоров, но, на всякий случай, он прикусил язык.
      – Они отлично работают – просто последний счет за электричество оказался очень высоким!
      Я оглянулся. Мне улыбался энергичный молодой человек, одетый в шикарный белый костюм, на ближайшем стуле лежала белая панама. Одет очень вызывающе, подумал я.
      – Трудно сдержаться, чтобы не уснуть! – прибавил он. – Особенно после того, как всю ночь не было покою от шума…
      И снова шум! Я опять сказал, что ничего не слышал, и оба они – франт и парень из моего ряда – были рады поделиться деталями.
      – Понимаете, похоже, что он пришел с неба. Нет, это был не самолет: когда летит самолет, вы слышите звуки мотора, а здесь не было ничего похожего. Это было подобно чему-то ревущему, хотя, да, наверное, вы правы
      – приходится думать именно так. Они раздавались где-то вблизи от аэропорта. На полпути? Нет, там еще находятся небольшие частные поля Олд Орчард – некоторые хотят переименовать их в О'Хэйр. И, мальчики, этот шум был НЕЧТО НЕПОНЯТНОЕ.
      Все согласились с этим. И через полчаса я бы, возможно, тоже, если бы служитель не объявил:
      – Его Честь Тимоти Л.Маграан! Всем встать!
      И мы послушно встали. Его Честь вошел, изнывая от пота в своей черной мантии, и посмотрел на нас как бухгалтер: без всякого удовольствия. Когда нам разрешили сесть, он, глубоко вздохнув, прочитал небольшую мораль:
      – Леди и джентльмены! Сегодня многие из вас обвиняются в мелких дорожных проступках. Я не представляю ваших чувств, но мне все это кажется весьма значительным. Дорожные проступки – это не те вещи, которые не имеют существенного значения. Напротив! Нарушение правил дорожного движения – это преступление против движения! А преступление против движения на дорогах – это преступление против замечательного народа, который вделал возможным наше передвижение, против наших друзей со Среднего Востока, включая самого Мехтаба-ибн-Баузи! Преступление против наших друзей со Среднего Востока – преступление против самих принципов религиозной терпимости и демократической дружбы между народами!..
      Для меня уже не было открытием, когда щеголеватый завсегдатай в белоснежном костюме прошептал на ухо, что судья Маграан выдвинут на перевыборы в ноябре. В это же самое время судья говорил нам, что преступление против Корана – это преступление против всей религии в целом, включая и наше собственное христианское вероисповедание. Я начинал постигать, что дорожный штраф оказался более серьезным, и мои надежды на относительно безнаказанное снятие штрафа оправдались бы только в том случае, если бы вызвавший меня офицер не появился в суде. Но этого не произошло… В зале суда была отдельная скамья, на которой сидели пять-шесть человек (некоторые из них в полицейской форме штата, остальные
      – из других муниципалитетов), среди них и мой добрый приятель с Мичем-Роуд. Он, конечно же, знал, что я на месте, но не улыбнулся и не кивнул, время от времени я чувствовал на себе его взгляд.
      Перед судьей стояло первое дело: перепуганная молодая женщина с ребенком в коляске (ехала со скоростью шестьдесят восемь миль в час в зоне с ограничением скорости в шестьдесят миль в час), она получила штраф в двадцать пять долларов и полгода испытательного срока. Второе было значительно хуже: водитель находился под парами алкоголя, и это было его третье нарушение. Он ехал, подвергая опасности жизнь людей, не замечая дорожных знаков. Этому человеку не более двадцати лет, и ему уже не пришлось покинуть здание суда по своей воле. Один из офицеров тут же надел наручники и стал ожидать вынесения приговора. Когда парня выводили из суда, я заметил его тоскливый взгляд, обращенный на свои большие пальцы, которые он уже не рассчитывал иметь такими длинными.
      Я выпрямился и убрал свой портфель. Многие в комнате сделали то же самое. Выяснилось, что политическая стратегия судьи Маграана была такой: отпущенных с возмещением судебных издержек должно быть меньше осужденных, таким образом, он создавал себе репутацию бесстрашного крестоносца дорожного движения.
      Я понял: делалось это из тех соображений, что многие ожидающие приговора прибыли из других муниципалитетов. Иные решения были бы неинтересны. Так я ожидал с полчаса, наблюдая, как правосудие распределялось по обвиняемым одним за другим. Я решил, что мой черед еще не настал. Шеф-агент Найла Христоф была плохой женщиной, но оправдаться перед ней в отличие от этого судьи было легче. Я отметил, что парень в белом костюме беспечно прошел по комнате заседания, подобно другу семьи на загородном пикнике, остановился около скамьи свидетелей. Когда он наклонился и шепнул что-то на ухо вызвавшего меня полицейского, я насторожился. Когда полисмен взглянул на меня и кивнул, я выпрямился. Через пару минут оба, продолжая говорить, вышли из зала. Я хотел проследить за ними, но служитель суда, внимательно наблюдавший за мной, стоял в конце ряда и ожидал моего штрафа. И какое-то время я продолжал сидеть. Когда спустя несколько минут любопытство все же взяло верх, было уже поздно.
      – Здесь есть туалет? – шепнул я служителю, он кивнул головой. Я пошел туда, куда он указал, но нигде не увидел ни полицейского, ни человека в белом…
      Через полчаса клерк, в прошлом носивший мое имя, заметил, что судья перешептывается с каким-то чиновником и огорченно хмурится.
      – Мистер Де Сота! – сказал он затем. – Обвиняющий вас офицер был вызван в полицию по неотложному делу и не может поэтому свидетельствовать против вас. Согласно закону, мне остается отпустить обвиняемого. Вы свободный человек, мистер Де Сота, и, могу добавить, очень счастливый!
      Я был полностью с ним согласен. Я так радовался, покидая зал заседаний, что лишь на полпути домой понял: звонит телефон. Задержавшись возле бензоколонки, я вызвал абонента. Тем временем высококачественный бензин вливался в баки… На этот раз линии соединили точно, и оператор разборчиво прочитал текст сообщения, окончательно выбившего меня из колеи:
      – «Вы не должны знать мое имя, почему я помогаю вам, каким образом мне это стало известно и тому подобное. Но если вы нуждаетесь в защите от беспалой леди, то сегодня в шесть часов вечера вы должны заказать многослойный салат из тунца по адресу: „Карсон“, Пири, кофейная лавка Скотта».
      – И это все? – удивился я.
      – Да, сэр! – вежливо ответил оператор. – Может, повторить? Нет? Тогда разрешите заметить, сэр, что подобные сообщения делают работу весьма занятной штукой! Спасибо, мистер Де Сота, огромное спасибо!
      – Не стоит благодарности!.. – сказал я, озадаченно глядя на ветровое стекло, пока в окно не застучал заправщик. – Простите, задумался! – сказал я ему и протянул деньги – шестьдесят девять центов за галлон. Если бы я заранее посмотрел цены, то никогда бы не остановился в этом месте.
      Но в голове у меня не было отделения, думающего об этом, – я слишком занят был посланием. И над ошибочным опознанием ФБР, легким спасением в суде… И вообще над всеми странностями, заполнившими мир и мою жизнь… В обычных обстоятельствах я бы проигнорировал приглашение. Это была штука как раз того самого шпионского сорта, от которой благоразумный человек держится подальше. Как минимум, она отнимет время от моих основных дел. Босс будет недоволен. И в целом это приглашение вызывало подозрение: спокойно можно было отказаться от этой затеи, но я решил рискнуть.
      Конечно, пошел на встречу.
      Однажды я и Грета читали роман, где один из персонажей говорил что-то подобное: «Она вошла в универмаг – в одно из тех мест, куда с радостью готовы забежать все женщины, но лишь немногие из мужчин осмеливаются зайти следом».
      Грета сказала тогда, что, по ее мнению, это унижает женщину.
      – Женщины вовсе не любят магазинов, – сказала она. – Им просто приходится посещать их. Они покупают бакалейные товары, домашнюю обстановку и прочие вещи для семьи.
      – Но ведь они не приобретают машины! – заметил я.
      – Конечно! Они не покупают также и очень дорогостоящие вещи, – согласилась она. – Но вы делаете это только раз в несколько лет. А все потребительские товары изо дня в день покупают женщины. Если женщина и тратит много времени на покупки, то только потому, что это ее работа: сопоставлять цену и значимость каждой вещи. Этим она экономит семейные деньги, не имеет значения, нравится ей это занятие или нет. Ей необходимо это делать.
      – Согласен, милая! – усмехнулся я.
      Она не любила насмешки:
      – Нет, Ники, я серьезно! Ты должен говорить не то, что женщина обожает магазины, а то, что в этом заключается ее работа.
      – Грета! – разумно сказал я. – Ты просто хочешь так думать. Как ты выразилась, сказать кому-либо, что он любит свою работу – унизительно для него? Я, например, люблю свое дело…
      – Но это не одно и то же! – сказала она и переменила тему разговора.
      Она добрая и не является одной из ваших суфражисток. Тысячи раз она признавалась мне: если она что-нибудь предлагает, то потом сама не знает, что с этим делать. Но самое основное – она имела хорошую работу стюардессы, и это делало ее мало… Хорошо, я не хочу выразиться по-мужскому или как-нибудь подобно. Совсем не из-за предубеждений. И в этом заключалась вся беседа. Даже если я задавал вопросы, я знал ответ заранее.
      Когда-нибудь мы поженимся – это не более чем просто странная идея.
      Теперь я мало заботился по этому поводу.
      Когда-то меня волновало больше… Что заставило меня вспомнить об этом: оглядевшись в кофейной лавке «Карсон», я понял, что линия из романа била прямо в мишень. По большой комнате (зеленая обстановка веранды, столы и стулья, везде выставлены декоративные растения) рассыпана тысяча покупателей, и девятьсот пять из них – женщины. Здесь не было одиноких мужчин или вместе с приятелем, а только супружеские пары. Мужчины, как правило, пожилые и всегда с виноватым взглядом: «Боже мой! Кажется, я по ошибке попал в дамский туалет!»
      Я предполагал, что таинственный доброжелатель мог оказаться женщиной…
      Прошло двадцать минут, за это время ко мне три раза подходили пожилые официантки и принимали заказ. Через треть часа принесли салат из тунца.
      Еще минут через двадцать, когда я справился с одной половиной блюда и пытался покончить с другой, я ощутил, что кто-то быстро подошел сзади. Когда я поднял глаза, мужчина уже сидел за моим столом.
      Я узнал его. Теперь на нем надет небелый костюм, но он был тем, кого я видел не так давно.
      – Хэлло! – сказал я. – Насколько могу догадываться, это вы?
      Рядом крутилась официантка. Он посмотрел на нее пристально и многозначительно нахмурился.
      – Хэлло, ну надо же! – ответил он тоном, каким разговаривают при случайной встрече два старых деловых знакомых, не менее неожиданно разбегающихся ветераны.
      Он не прибегал к моему имени, хотя и знал его. Это было: «Давно мы не виделись!», «Ну как ты там?» – и прочие бессмысленные пустяки без ожидания ответов. Когда, приняв заказ, официантка отошла, он сказал обычным тоном беседы:
      – В этой забегаловке за нами не следят, и мы можем поговорить спокойно.
      Здесь было так много таинственности, стерпеть которую я уже не мог. Размешивая оставшуюся половину салата, я получше разглядел своего доброжелателя. Парень был года на два или три помоложе меня. Открытое лицо с веснушками, рыжеватые волосы. Парень по соседству был одним из тех, в ком вы уверены: он никогда не совершит подлость и не струсит. Здесь он был просто осторожен.
      – О чем же мы будем говорить? – промямлил я ртом, набитым тунцом и хрустящими гренками. – И как мне вас называть?
      Он сделал резкий жест:
      – Зовите меня… например, Джимми. Имя совершенно не играет роли. Важно другое: что вы пытались сделать в Долилабе?
      – Ах, Джимми! – сказал я унылым голосом и оставил в покое свой салат.
      – Это большая глупость с вашей стороны. Возвращайтесь назад и передайте шеф-агенту Найле Христоф, что трюк не удался.
      Он нахмурился и замолчал, когда официантка принесла ему ветчины и сандвич с сыром. Потом сказал:
      – Это не трюк!
      – Не вижу здесь ничего иного, Джимми! Я близко не подходил к этому Долилабу, и вы с Христоф прекрасно это знаете.
      – Не держи меня за дурака! – сказал он. – У них есть фотографии.
      – Фальшивые!
      – А отпечатки, они тоже поддельные?
      Я сказал уверенно:
      – Они могут достать что угодно! И то, что в субботнюю ночь я пытался проникнуть в Долилаб, сфабриковано от начала до конца… потому что я не мог быть там.
      Он медленно пережевывал ветчину с сыром и с сомнением смотрел на меня. Я, в свою очередь, изучал его. Он был не просто моложе меня, но и выше, казался более привлекательным, намного лучше одет. Белый костюм, который он носил в полдень, был слишком ярким. Этот не бросался в глаза, но был сшит из настоящей английской ткани и стоил, самое меньшее – семьдесят пять долларов. Ботинки соответствовали костюму и изготовлены были вовсе не на фабрике Тома Мак-Эна. Таких я еще не видел. Он вдруг сказал:
      – А Найла считает, что алиби ложное и свидетели говорят ложь.
      Я размешивал остатки салата и снова остановился:
      – Откуда вам известно, что думает Найла Христоф, если вы не из ФБР?
      – Мы с ней хорошие друзья! – пояснил он. – У меня много друзей и в полиции, а не только в ФБР. Еще что-нибудь интересует?
      – Я не знаю, чем вы занимаетесь, – сказал я, – и почему взялись за это дело.
      – Почему бы мне не заняться любимым делом, если очень хочется? – уклонился он. – Вернемся к показаниям. Они ложные?
      – Нет! Даже если бы это и было так, разве я признался бы в этом? Но они – истинная правда!
      Джимми молча жевал остатки сыра и ветчины и по-прежнему не сводил с меня глаз, словно изменение выражения моего лица могло разрешить все его проблемы. Я дал ему время на размышления. Покончив с салатом и допив кофе, я подозвал официантку и попросил еще кофе. Мой сосед легко постучал пустой чашкой – тоже повторил заказ. Когда она удалилась, он проговорил:
      – Собственно, я и не сомневался в их истинности.
      – Рад это слышать…
      – Не неси высокомерную чепуху, Доминик! Тебе трудно валять дурака. Ты знаешь это?
      Я не знал…
      – Христоф сказала, что я могу катиться домой! – возразил я.
      – При чем здесь это? Если ты захочешь покинуть город, тебе не удастся. Она еще не закончила с тобой!
      – Почему же, черт возьми?
      – Потому что, – объяснил он, – фотографии и отпечатки не могут обманывать!
      – Но меня там не было.
      Он медленно произнес:
      – Готов поклясться, что ты со своей подружкой – тяжелый случай! Думаю, вы можете пройти даже через детектор лжи.
      – Почему бы и нет? Мы говорим правду!
      – О черт, Доминик! – взорвался он. – Разве ты не понимаешь, что тебе необходима помощь?
      – И ты можешь помочь? – спросил я.
      – Я… тебе? Нет! – сказал Джимми. – На я знаю того, кто может. Расплачивайся по счету, Доминик, и поедем прогуляться.
      В это время солнце не заходит часов до восьми, но когда мы вышли, было уже совсем темно. Выехав из пригородов Чикаго, мы направились на юг. Машин на дорогах было мало. Мы проезжали мили кукурузных полей и дюжины городков. И когда я спрашивал Джимми, где мы едем, он только отмахивался:
      – Чем меньше ты будешь знать, тем лучше.
      – Тогда хотя бы скажи, скоро ли приедем? Я не ночная сова, Джимми, а утром меня ждет работа.
      – Что тебя должно волновать, – терпеливо сказал он, как бы оттягивая до рассвета, – так это твои проблемы с ФБР! И пока ты не уладишь с этим, остальное не имеет значения.
      – Это правда, Джимми, но…
      – Кончай ныть! – приказал он. – Мы уже почти приехали. Это слева за этим городком.
      «Этот городок», согласно дорожному указателю, назывался Диксон (штат Иллинойс, более двух тысяч населения, Клуб деловых людей каждый четверг и пятницу устраивает вечеринки в отеле «Холидей»). Мы свернули с главной магистрали на площадь с 75-миллиметровой пушкой времен Второй мировой войны, установленной на маленьком зеленом клочке, проехали несколько кварталов. Затем Джимми, скрипя шинами своей машины, резко завернул влево на частную дорогу.
      Кто владел этой дорогой, не объявлялось, был только маленький неоригинальный знак: «Добро пожаловать в земли Хиденвел!» – без имени, ничего определенного, ничего приветливого. Наоборот! Что отличало трассу от других, так это то, что первый же поворот перекрывал разводной шлагбаум. Около ворот стоял маленький деревянный муляж часового, за ним прислонился к стене большой недеревянный охранник.
      – Пропуск! – приказал он.
      Джимми что-то протянул ему, что именно, не знаю, но это удовлетворило часового. Конечно, этого для него оказалось почти достаточно. Облизнув губы, он внимательно оглядел нас, затем набрал номер и переговорил с кем-то по телефону. И лишь потом поднял шлагбаум и махнул нам рукой, пропуская дальше. Следующие четверть мили дорога раздваивалась, петляла вокруг лужайки с фонтаном. Мы сделали круг и остановились около здания с огромными белыми колоннами. Я видел такое раньше, кажется, в фильме «Унесенные ветром». Из него вышли слуги, словно бы тоже из фильма. Из главного входа выбежал молодой негр, весело кивнув головой, и припарковал машину Джимми за яблонями. Из другой секции дома выплыла полная негритянка средних лет и позвала нас в помещение. Она не приветствовала по имени Джимми и не обращала на меня никакого внимания. Она не задавала вопросов и не подсказывала, куда направляться. Список того, что она не делала, безусловно, очень длинен. Что она делала – так только то, что провела нас сквозь гигантское трехэтажное фойе по покрытой ковром лестнице, изогнувшейся ко входу, через проходы, мимо маленькой жилой комнаты с камином, тахтой и удобными креслами. Везде было пусто. В конце концов мы пришли к стеклянным дверям гибрида теплицы и спортзала. Вне его было слишком жарко, внутри – жарко вдвойне. Зал был переполнен тропическими растениями, тянувшимися к застекленной крыше, деревьями, увитыми виноградной лозой. Это все напоминало джунгли, пахло загнивающими растениями и влажной землей.
      В центре зала находился длинный и узкий бассейн, в котором купался совершенно голый пожилой мужчина. Погруженный в воду, он казался более тощим, но его это не волновало. Тяжело дыша, он дергал коленями, и в нашу сторону летели брызги.
      – Девяносто восемь! – Он поплыл в дальний конец бассейна австралийским кролем. Девяносто девять! – Сделал последнее усилие и поплыл к нам на большой скорости, изящно скользя руками возле седых волос и энергично вспенивая воду. – Сто! – крикнул он, задыхаясь, и уцепился за край бассейна.
      Еще один молодой негр, скорее серьезный, чем бодрый, протянул полотенце. Старик обтер лицо и улыбнулся.
      – Добрый вечер, джентльмены! – произнес он.
      Я сказал ему что-то. Это было не совсем «добрый вечер!», но вполне вежливо. Джимми сделал еще лучше: спустился к бассейну, взял скользкую мокрую руку старого пловца и энергично потряс ее.
      – Рон! – сказал он сердечно, во всяком случае, это звучало искренне.
      – Я уж и не говорю, как мы рады видеть вас!
      – Пожалуйста, не стоит так, Лари… – скромно сказал старик. – В конце концов, я лишь исхожу из важнейших гражданских прав!
      – Да, я понимаю! – задорно сказал «Джимми», не подсматривая из осторожности, подцепил ли я имя. – Сейчас я по поводу Доминика. У него возникла немного странная проблема с ФБР. Они заявили, что видели, как он пытался проникнуть в секретное правительственное учреждение, у них есть фото и отпечатки пальцев, но он имеет свидетельницу с безупречной репутацией, давшую показания, что как раз в то время он был за тысячи миль оттуда вместе с ней.
      Рон полностью вылез из бассейна и вытерся полотенцем. Ему было лет семьдесят, но, когда я взглянул на его суживающийся торс и открытую взору талию, я захотел быть таким же семидесятилетним. Он не только отлично сохранился, но и выглядел знакомым. Обтершись, мужчина бросил полотенце на кафельный пал и с помощью негра надел белоснежный халат.
      – Я больше не участвую в детективных фильмах, Лари! – сказал он, оскалив зубы.
      И я вдруг понял, почему он показался знакомым. Это был киноактер, по крайней мере, раньше. Он был не звездой, а одним из тех, кого вы узнаете, даже если забыли сами, пока помнит ваше подсознание. Кажется, с ним вышел какой-то скандал… Скандал? По крайней мере, неприятности. Я не помню деталей, но его за это уволили. Не только с работы его выгнали, но из индустрии тоже… Вероятно, это касалось политики.
      Но чем бы это ни было, это случилось давно – после Второй мировой, когда я еще только готовился появиться на свет. Теперь старый Рон более-менее был свободен и прекрасно сохранился, даже не принимая в расчет тонкую талию, квадратные плечи, приятную улыбку и белоснежный локон волос, свисающий на глаза.
      Именно так он выглядел.
      Старик Рон не стал задерживаться в бассейне, а сразу же прошел в комнату с кушеткой и креслами. Минут через пять туда вошли и мы. За это время кто-то развел огонь в камине и вытащил из серванта бутылку и фужеры. Это, наверное, был третий чернокожий предложивший нам выпить, пока хозяин сидел в кресле около камина и согревал ноги. Вы помните, что дело было в августе? Могу поспорить, что этим ножкам было холодно – но согреть их лучше таким образом, чем полностью отапливать треклятую комнату.
      Когда мы немного выпили. Рон поднял бокал, живо сглотнул половину и затем одарил меня и «Джимми» очаровательной улыбкой.
      – Хорошо, Лари! – сказал он. – Какое безнадежное дело ты принес мне на этот раз?
 
      Коммутатор Дабл-Джи-Эн был наводнен срочными звонками. Каждый звонок был вопросом. Одним и тем же. В конце третьего периода изображение переключилось на футбольный матч. Вопросы были скорее любопытными: ну кто же в мире смотрит футбол сейчас, в августе?

АВГУСТ, 19. 1983 г. ВРЕМЯ: 9.15 ВЕЧЕРА.
ЛАРИ ДУГЛАС