Когда его ввели, он не смотрел на меня. Думаю, он знал, что, подняв глаза, взглянет в свои собственные. Или мои… Наши.
      Он имел мое лицо, такой же цвет волос, даже маленькую родинку вверху. Но были и небольшие отличия: он был легче меня фунтов на шесть или на восемь и носил другую одежду. Это был комбинезон из цельного куска блестящей зеленой материи, с карманами на груди.
      Я сказал сам «себе»:
      – Доминик! Взгляни на меня!
      Молчание. Второй Доминик не ответил.
      Я попробовал снова:
      – Доминик! Ради Бога, скажи, что случилось!
      Тогда он поднял глаза (но не на меня), он взглянул на настенные часы, что-то подсчитал в уме. Затем повернулся ко мне и сказал:
      – Доминик! Ради Бога, я не могу!
      И пропал…

      Когда прозвучал звонок, я держал одну руку на баранке руля, готовый рвануть, а другую высунул в окно, показывая левый поворот. Мое внимание было приковано к уличному регулировщику, который раздражающе много болтал, забыв о дорожном движении на Мичем-Роуд. Моя голова распухла от закладных, условий и приемлемых заемов армии так или иначе, я еще должен искупаться после ужина со своей подружкой. Был вторник – а значит, самое время для купания. Ведь иногда в будни после наступления темноты водные спасатели смотрят на купающихся без одежды сквозь пальцы.
      Звонок разнес все вдребезги.
      Я не переносил трезвонящий телефон – и рискнул. Убрал руку с руля и поднял трубку: «Говорит Доминик Де Сота! Я вас слушаю!» Только это сказал, как полицейский вспомнил про дорожное движение и властно махнул рукой.
      Это произошло слишком неожиданно.
      Водитель междугородного трамвая видел, что я медлил, и поехал через перекресток как раз в тот момент, когда я дал газу. Телефонистка на другом конце линии сказала что-то похожее на китайский или язык индейцев чокто. Это не было ни одним из этих языков – просто связь была неточно настроена. Вы же знаете, как они работают к концу смены! Устало и немного небрежно, они без всякого сожаления врезаются в ваши частоты. Я не понял ни одного слова. Мне было наплевать на это, потому что двадцатитонная масса вагона преградила мне дорогу. Водитель не мог развернуть трамвай, и оставался только один путь, где я мог избежать столкновения. К несчастью, в центре этого пути стоял полицейский…
      Я не сшиб его, но в этом была только его заслуга. Он сумел отскочить в сторону. Всего-навсего в сторону. Так что я чуть-чуть подпортил его ботинки, но не млел пальцев.
      Я не сержусь на него за вручение повестки. На его месте я поступил бы так же и даже хуже. Я не имел бы к нему претензий, если бы он дал сдачи – но полицейский не сделал этого. А просто задержал меня на три четверти часа, приказав остановиться на обочине у лесопарка вместе с другими штрафниками. Он был совершенно спокоен: попросил лицензию и внимательно изучил ее. Потом ушел распутывать дорожный беспорядок. Вернулся и спросил о другом: чем я занимаюсь, долго ли живу около Чикаго и знаю ли я, что автомобиль должен уступать дорогу трамваю…
      В промежутках между вопросами я пытался возвращаться к звонку. В моем бизнесе мы живем телефоном: кто-нибудь звонит вам и просит закладную, а если вы не окажете эту услугу, он обращается к конкурентам. Кроме того, отдельные звонки вызывали тревогу. Это было отчаянием. Без сомнения, вы никогда не держали в своем автомобиле сразу два телефона. Единственное, что мне приносило удовлетворение от этих причудливых вещичек, – это то, что они прекращали звонить, как только я был связан с абонентом.
      Когда я отозвался, на другом конце были шокированы:
      – Вы не представляете себе, мистер Доминик, – сказал женский голос, – сколько мне пришлось звонить, чтобы найти вас!
      – Наверное, очень долго, – предположил я, – пока не наткнулись на другого. Это не мистер Доминик, а мистер Де Сота. Доминик Де Сота.
      Выпад не дал никакого отпора. Вместо этого она возмущенно сказала:
      – Вы ошибаетесь – частота правильная!
      Обманув ее ожидания, я подключился на ее частоту.
      – Вызов мог быть совсем для другого! Однако, полагаю, с моим именем!
      – предположил я, но в этот момент вернулся полицейский и спросил, были ли мои родители иностранными подданными и не болен ли я заразными болезнями.
      Он раздраженно ушел, увидев, что я болтаю по телефону вместо того, чтобы раскаиваться в грехах.
      – Не принимайте это близко к сердцу! – сказал я телефонистке.
      Взял повестку в суд. Битые полицейские ботинки. (Метафора!) Обещание, что это никогда не повторится. (Пылкое!) Поехав со скоростью тридцать две мили в час, я желал, чтобы остаток дня прошел более удачно. Этого не случилось, хотя в дороге не было никаких намеков на плохое. Грета не ответила на звонок – наверно, ушла в супермаркет за покупками или еще куда-нибудь. Она должна прийти на пляж лесопарка Мехтаб-ибн-Баузи ближе к ночи. А я еще не договорился насчет некоторых закладных и даже не попросил вернуть рекламные проспекты.
      И я поразился, поистине поразился, когда совершенно скрипуче и пронзительно в прерванном звонке услышал – я почти был уверен в этом – слово «ФБР».
      Я начинал как торговец… Истинная правда! До окончания колледжа я занимался настоящей торговлей. Затем перешел в кредиторы.
      Если я говорю кому-либо, что маклеры живут более интересной жизнью, чем агенты по продаже недвижимости, то на меня изумленно пялятся. Тем не менее, это на самом деле так! У кредиторов масса хлопот. Выделаете явью людские грезы. Вы видите, что нет более занимательного народа, чем мечтатели. Временами меня совсем не трогают их мечты, потому что лишь немногие из фантазеров – трогательные молодожены. Я не знаю, понимают ли они, что приходят с выгодным тарифом – пять с половиной (иногда пять или пять – восемь процентов), но они получают нужную сумму. Занимают тысячи долларов, платят года два или три, получив увитый виноградной лозой коттедж своих снов. И я один из тех, кто помогает им осуществить свою мечту. Думаю, это более подходящий выход, чем занимать где-нибудь в большом банке у чиновника. Около Чикаго этого не происходит, если только вы не родственник какой-нибудь шишки, и этот магнат, разумеется, не итальянец. В банковском деле это арабы. Необычно не это: много ли банков в Америке, которые не субсидируются арабами? Конечно, не очень много из них процветает и расширяется. В банковском деле у меня нет будущего – но арабы не беспокоятся об обслуживании так, как маклеры-кредиторы.
      Быть может, причина в том, что (как и большинство людей), они не знают о маклерах. Я один из тех, кто встречается с клиентами, помогает выбрать необходимую постройку, покончить с налогами, кто управляет клиентами с помощью анкет, улаживает разногласия и удерживает от отказов каждого, кто нуждается в собственном доме. Это жизненная и интересная работа. Я знаю, что этим, вероятно, убеждаю самого себя. Это мне высказала моя девочка Грета – когда я сам не рискнул признаться. Она убежденная сторонница постоянной работы – только не в банке – пока мы не поженимся. А мы собирались сделать этот шаг в один из ближайших дней! Работа позволяла это.
      Один из ближайших дней…
      Между тем что еще интересней, я говорил так по крайней мере три раза
      – и это давало мне свободное время. Его я обычно повожу с Гретой. В нашей компании есть правило, согласно которому каждый коммивояжер может проводить пять часов в неделю «этажное время» – там, в агентстве – чтобы позвонить или встретиться с клиентами. Когда Грета в полете (а она стюардесса), я много работаю. Когда дома, стараюсь проводить время с ней. Мне безусловно нравится, что она имеет работу, она… нет, это неправда. Я ревную ко всем парням, которых Грета встречает между Чикаго и Нью-Йорком, беспокоюсь, где осталась переночевать. Несомненно, ее сопровождает Маленькая Фатима… но ведь подруги могут ускользнуть. Грета и я знаем все. Я не хочу вспоминать о том, что я научил ее, как это делать в Чикаго, а она использует это умение с кем-нибудь в Нью-Йорке. Я не хочу об этом думать!
      И стараюсь не вспоминать…
      И после всего этой ночью я иду с ней купаться. Как только вернусь домой, стяну с себя всю одежду, опущу шторы и закрою двери, возьму в потайном шкафу под лестницей бутылку пива. Пока оно охлаждается в холодильнике, я постараюсь проверить таинственный звонок. Конечно, это безнадежное дело. Мой прерванный звонок погружен под часами многих других. Но когда я сел с ароматной холодной бутылкой, запотевшей по бокам, раздался телефонный звонок. Грета!
      – Милый Ники? Мы сегодня пойдем купаться?
      Конечно, непременно! Я выпил пиво так быстро, что захрустели зубы, надел костюм и был уже в воде, в то время когда она только добралась сюда и прыгнула ко мне.
      В этот час с бассейне было много людей, тем не менее, когда Грета спрыгнула в воду, глаза всех мужчин были нацелены на нее. Грета очаровательна. Она – зеленоглазая блондинка с тонкой талией, ее рост пять футов и восемь дюймов. Мужчины часто заглядываются на нее. Она в купальном костюме до бедер и юбке – наша пляжная охрана сделалась необходимостью, поскольку мужчины понесли всякую чепуху, как часто делал я сам.
      Я потащил ее в темный конец пляжа и поцеловал. Здесь не было освещения – из-за экономии электричества освещался только купальный павильон. Мы стояли в воде – по плечо мне и до подбородка Грете, – покачиваясь на кончиках пальцев. Я старательно поцеловал ее, затем крепко обнял и снова прикоснулся губами.
      Она ответила мне долгим поцелуем. Потом выскользнула из объятий и захихикала, пропустив между нами прохладную воду. Когда я снова протянул руку, она сказала:
      – Ах милый, ты испепелишь меня!
      Я сказал:
      – Я хочу…
      Но она остановила меня:
      – Я знаю, чего ты хочешь. Может быть, я сделаю это, а быть может, и нет!
      – Кругом никого.
      – Знаешь, Ники, не в этом дело. Что, если я… ты меня понимаешь… влипла?
      – Это не очень красиво… – Реакции не последовало. – Во всяком случае, можно вделать одну штуку…
      – Нет-нет, Ники! Нет, если ты хочешь сказать, а… Я никогда не позволю разрушить жизнь моего ребенка. Во всяком случае, такие места нелегко найти. И потом, кто знает, не убьют ли тебя и не испортят ли жизнь?
      Она была права: мы оба знали это. Не проходило и дня, который обошелся бы без полицейских рейдов по подпольным абортариям. Людей как преступников тащат в полицию, и в камере заключения все пациентки стараются спрятать лицо от посторонних взглядов. Мы, конечно же, не хотели оказаться на их месте.
      Сейчас почти никого не осталось на озере. И кажется, люди не обращали внимания на то, что мы не плаваем. Грета успокоенно приблизилась ко мне и не сопротивлялась, когда я поцеловал ее снова.
      – Ники! – прошептала она в ухо.
      – Что, милая?
      Слабый смешок, затем шепот – такой низкий, что я едва разобрал слова:
      – Как насчет того, чтобы раздеться?
      Я огляделся вокруг. В стороне от пары пожилых мужчин, играющих в шашки, был только спасатель: он читал газету при слабом свете.
      – Почему бы и нет? – сказал я.
      Теперь вы вспомнили, что купаться обнаженным по пояс – не такое уж большое преступление. В городских законах это называется проступком третьего класса. Значит, вас никогда не арестуют за это, а просто оштрафуют, как и за парковку в неположенном месте. Штраф не может быть более пяти-десяти долларов, и судья вряд ли приговорит вас к тюремному заключению. Как правило, первый раз купающихся просто предупреждают. Так что я никак не мог ожидать того, что произошло. Я не рассчитывал, что на пляже могут неожиданно включить свет. Игроки в шашки удивленно вскрикнули, когда кто-то промчался между ними, подбросив в воздух шахматную доску. Это был кто-то один, но были и другие, бежавшие со всех сторон: из туалета, из женских кабин для переодевания, даже из-за забора. И все они направлялись ко мне.
      Грета стояла по горло в воде и удивленно пялила глаза, испуганная и смущенная не меньше меня.
      Мир закружился и не переставал вертеться, пока они не загнули меня над капотом машины, стоявшей за ограждением. Металл был горячим – машина подъехала сюда недавно, и было заметно, что ее подогнали еще ближе. Они широко раздвинули мои ноги в стороны, гадко недружелюбные руки полицейского пробежали по мокрому заду плавок, отыскивая оружие. Зачем, о Господи? Здесь было еще два автомобиля с направленными на меня фарами, находились, как минимум, с полдюжины человек следящих за мной, а я стоял в самом центре.
      И я хотел сказать только одно:
      – Слушайте, все, что я захватил с собой – это моя проклятая башка!
 
      Стали очевидными странности, и вопросы остались без ответа.
      Почему жители Лос-Анджелеса жалуются на то, что их ароматный воздух, пахнущий апельсинами, загрязнился ядовитыми газами?
      Что заставило двадцать тысяч мирных царских подданных вдруг замаршировать через деловую часть Киева, выкрикивая революционные лозунги?
      Почему в психиатрические клиники стали поступать с диагнозом «паранойя» и «шизофрения» многие люди, убежденные, что за ними наблюдают невидимые глаза?
      Почему внезапно стали случаться странные вещи?

      Я ездил по магистрали Дейли в город тысячи раз, но не так, как сейчас. Никогда раньше при сиренах и вспышках света на кабине устрашающе большого «кадиллака». В час ночи на дороге машин было немного, но все они удирали с нашего пути, как только замечали мигалку на патрульной машине чикагского отделения полиции. Мы ехали двадцать одну минуту – быстрее, чем просто ехали. Но это были самые длинные минуты моей жизни. Все молчали.
      – Зачем вы меня тащите?
      – Заткнись, Доминик!
      – Что я сделал?
      – Там узнаешь!
      – Почему вы мне ничего не говорите?
      – Слушай, сынок, в последний раз говорю: заткнись! Шеф-агент Христоф скажет тебе все, что хочешь – и даже больше!
      «Сынок» – так он меня назвал. В моем понимании сам он был как горилла: мокрый насквозь из-за возни на пляже и, по крайней мере, года на два моложе. Но между нами было большое различие: я был пленником, а он – одним из тех, кто знал все, но не отвечал на вопросы.
      На здании офиса в Уобаш, куда меня доставили, не было никаких опознавательных, знаков, но охранник без слов пропустил нас внутрь. На дверях двадцатого этажа не было никаких табличек, в приемной пусто, и до сих пор никто не сказал мне ни слова. Но по крайней мере, на один свой вопрос я получил ответ. Увидев на стене портрет, я сразу узнал давно почитаемое лицо – важное и строгое, как каймановая черепаха, непреклонное, как лавина.
      Дж. Эдгар Гувер .
      Телефонный звонок не был случайностью: я находился в лапах ФБР…
      Если вы тонете, вся жизнь до этого момента представляется вам светлой. В следующие несколько… секунд я старался вспомнить все уголовное наказуемые вещи, которые я совершал когда-либо. Не только купание обнаженным по пояс или покушение на чикагского полицейского. Я обратился к началу жизни и начал с того момента, когда помочился около стены пресвитерианской церкви Оливет в Арлингтоне. Тогда мне было десять лет и я опаздывал в воскресную школу. Я совершил мошенничество на вступительных экзаменах в колледж, когда вместо сгоревшего я представил фальшивое заявление. Когда в общежитии сгорело мое имущество, выражавшееся в кровати и пружинном матрасе, я заявил, что в этом виноват мой приятель Альфа Капа Ню. Я даже вспомнил, как у меня исчезли зачатки совести: одно время я в самом деле скрывал неприятности с арабами. Это не было гордостью моей памяти. Мой приятель по высшей школе Тим Карасуритис и я выпили три бутылки нелегального пива для того, чтобы доказать, что мы мужчины. Плохо было не то, что я открестился от этого, а то, что сделал это на углу Рандольфа и Вакера возле самой большой и богатой мечети Чикаго. И когда я выпил все это прямо на улице, пришла очередь Тима. Подняв глаза, я увидел стоявшего неподалеку хаджи с белой бородой и в зеленом тюрбане, он рассматривал нас бешеными, негодующими глазами. Позор! Я понял, что он наверняка учинит скандал, но считал, что даже у арабского хаджи есть дети. Он не сказал ни слова, только долго смотрел на нас, затем повернулся и вошел в мечеть. Вероятно, он вернулся с арабским подобием полицейских, но мы в то время были уже далеко, во всяком случае, покончив с пивом, мы скрылись.
      О, я открывал глубины моей памяти! Я исследовал каждый подсудный или отрицательный поступок и даже просто неприятные воспоминания, но не находил ничего, что могло бы выявить приход ФБР в середине ночи.
      Минут десять спустя я набрался достаточно смелости высказать это, но уже никого не обнаружил. Они оставили меня одного в маленькой комнате, где было немного мебели. Мой разум чист и ясен. Я был одет в костюм для купания. Он, конечно, сохнет долго, но где-то в офисе открыты окна, и из-под двери дул холодный мичиганский бриз. Дверь оказалась закрытой снаружи – это я узнал, когда до нее дотронулся.
      Интересно, что, хотя на мне почти ничего не было, они тщательно обыскали меня. Полагаю, что меня совсем не случайно арестовали именно тогда, когда я не мог иметь при себе оружие и напасть на одного из них или убить себя в припадке раскаяния от чудовищности моих преступлений, чтобы утаить хотя бы одно из них, расстроив тем самым их планы.
      Глупцы! Я не думал, чтобы что-нибудь в моем прошлом, стоило смерти. Затрудняло то, что я не знал, за что меня арестовали, но я не совершал ничего такого. Более того, я ничего не предпринимал. Не только потому, что дверь была закрытой, но и вообще в той комнате мало что можно сделать. Здесь находился репродуктор, из которого доносилась музыка – в основном звук скрипки: серьезная вещь. Здесь был стол, конечно же пустой, а что в ящиках, я не знал. Из-за закрытой двери мои нервы были на пределе. За столом находилось вращающееся кресло, перед ним – простой деревянный стул. Я не знал, сколько времени пробуду один – и выбрал деревянный стул. Я сидел, обнявшись от холода руками, и размышлял.
      И тут дверь без предупреждения открылась, и вошел шеф-агент. Шеф-агент Христоф.
      Это была женщина.
 
      Шеф-агент Найла Христоф была не просто одной из тех, кто вошел через эту дверь, но и, без всякого сомнения, важным лицом. Она была боссом. Все, кто вошел вместе с ней, подчеркивали это жестами.
      Я удивился. Конечно же, все знают, что недавно в ФБР начали набирать и женщин, но их никто не видел. Вы знаете о существовании женщин – врачей или водителей такси, – поскольку видели их в кинохрониках или фильмах. С агентами ФБР такого случиться не может. В недельных кинохрониках вам никогда не покажут лица агентов. Если хоть один оператор попробует это сделать, рискуя раскрыть правительственный секрет, отрицательные последствия для него неминуемы. Тогда он будет дрожать за свою жизнь в комнате допросов.
      Как я…
      Во всяком случае, она вошла. Перед ней шел огромный парень открывший дверь, после нее – толстая стенографистка и еще парень, закрывший дверь. Когда она вошла, то рассеянно взглянула на меня, будто в этой комнате я был частью мебели. Я сосредоточенно смотрел на нее. Найла Христоф была хорошенькой девочкой определенного типа: отлично сложенной и спортивной. На голове ее прическа «конский хвост», и еще у нее бледно-голубые глаза. Она держала руки за спиной, входила как британские адмиралы эпохи парусников. И командовала как адмирал. Два сиплых слова: «Привяжите его!». Толстуха пыхтела за столом и растягивала стенографию: «Запись от августа, 17, год 1983. Шеф-агент Найла Христоф провела допрос Доминика Де Сота».
      Мне адресовались слова:
      – Не торопитесь. Вы должны говорить только правду и отвечать на все вопросы. Тогда мы закончим через двадцать минут. Перед началом допроса принесите клятву.
      Это было не очень хорошо. Клятва означала, что дело довольно серьезное, и то, что искажу, будет не просто информацией к расследованию, а послужит показаниями. Стенографистка встала и подошла ко мне с книгами, хрипло попросив повторять за ней. Я протянул руку с Библии на Коран, прикоснувшись к нему большим пальцем, и поклялся говорить правду, одну только правду и ничего кроме правды. И да поможет мне в этом Бог милосердный, всевидящий и карающий!
      – Прекрасно, Доминик! – сказала Христоф, убрав мою правую руку.
      Она скользнула по ней взглядом – как бы наблюдая, хотя на самом деле размышляла, о чем мы будем говорить эти двадцать минут.
      – Теперь расскажите мне, зачем вы проникли в Долилаб?
      Я удивленно выкатил глаза:
      – Проник… куда?
      – В Долилаб, – терпеливо повторила она. – Что вы там высматривали.
      – Я не понимаю, о чем вы говорите! – сказал я.
      Это был не тот ответ, которого ожидала услышать агент Христоф.
      – Дерьмо! – крикнула она сердито. – Я надеялась, что вы будете благоразумны и не будете притворяться, что ничего не знаете о Долилабе!
      – Я на самом деле не знаю!.. – Все знают о существовании Долилаба – или хотя бы то, что к юго-западу от Чикаго находится секретная военная лаборатория. Дюжину раз я проезжал мимо… – Но, мисс Христоф!
      – Агент Христоф!
      – Агент Христоф, я на самом деле не понимаю, что вы имеете в виду, я никогда не был в Долилабе. И конечно же, не пытался пробраться туда.
      – О святая Фатима! – сложив руки вместе, со стоном сказала она.
      Это было неожиданностью! У шеф-агента могли появиться затруднения, потребуй кто-нибудь отнес принести клятву. На обеих ее руках не было больших пальцев…
      Без сомнения, люди без больших пальцев не редкость. Это стандартный приговор за вторую попытку кражи, за автоубийство и прелюбодеяние. Но в самом деле поразительно, подумал я, встретить без больших пальцев агента ФБР.
      Разумом я постиг отсутствие больших пальцев на руках Христоф – но мои-то были по-прежнему связаны веревками.
      – Агент Христоф! – с возмущением сказал я. – Я не знаю, откуда у вас появилась эта идея, но все надо доказать. Это невозможно! В последний раз я был вблизи от Долилаба месяц назад…
      Она посмотрела на двух полицейских, затем вновь на меня.
      – Невозможно… – повторила задумчиво. – Это невозможно. Этого не могло быть… – снова отозвалась она. Затем протянула руку.
      Один из полисменов передал ей досье. Первой вещью внутри лежала фотография. Христоф взглянула пенсе, убеждаясь, что это та самая, затем показала мне. На фото был изображен человек у дверей здания – и это был… я!
      Это был я, но одетый в костюм, которого у меня никогда не было: типа комбинезона, как у Уинстона Черчилля, ставшего известным во время Второй мировой войны. Но это был я – верно…
      – Снимок сделан, – бесцветно сказала Христоф, – камерами наблюдения в Долилабе позавчера ночью. Есть и другие… – Она расправила их веером.
      Не все они были сделаны из этой же камеры – задний план заметно отличался. Но на всех них было то же самое, хорошо знакомое мне лицо, в этой незнакомой одежде.
      – И здесь, – сказала она, достав из папки кусок картона, – отпечатки из вашего досье в колледже. Они полностью совпадают с найденными в лаборатории.
      На картонном бланке под широкими десятью полосами было только четыре отпечатка. Я думал, что все они были получены на месте происшествия. Но даже дилетант мог заметить, что спирали и канавки на большом и среднем пальцах правой руки и оба указательных очень схожи с отпечатками из моего досье.
      – Это ложь! – заорал я.
      – Вы опять за свое? – недоверчиво спросила Христоф.
      – Но это же не я, потому что я не делал этого!
      – О черт! Доминик, – вздохнула она. – Я считала вас более благоразумным! – Закинула руки за спину и посмотрела в пол.
      Она не давала своим помощникам никаких знаков, но они прекрасно знали свое дело и подошли ко мне.
      Били меня не очень долго. Вы же слышали о том, как они обращаются с подозреваемыми. По этим сплетням, пускают в ход кулаки. Я был уверен, что это не только слухи, потому что однажды писал вексель на одного бармена, а затем того арестовали по подозрению в продаже крепких напитков человеку моложе тридцати пяти лет. После этого ему уже никогда больше не потребовалось векселей. Вдова прошептала мне на ухо, в каком состоянии вернули для захоронения тело: это может основательно вывернуть ваши кишки.
      Со мной, к счастью, такого не случилось.
      Я получал легкие шлепки. Но это было слишком унизительно. Это было унизительно вдвойне, потому что я был связан и не мог дать отпора. Хорошо, на моем месте вы не сделаете этого – даже не сможете парировать удары руками, а не головой. Моя голова звенела от оплеух, открытая ударам. Они прекращали бить, когда агент Христоф задавала вопросы.
      – На фото изображены вы, Доминик. Не так ли?
      – Откуда я знаю? Это… ой!.. Немного похож на меня.
      – А отпечатки?
      – О них мне ничего не известно…
      – О черт… продолжайте, мальчики!
      Скоро им надело колошматить мою голову. Или, вероятно, они заметили, что я с беспокойством стал прислушиваться к Христоф, во всяком случае, меня начали колотить в живот и спину. Так как я до сих пор был одет только в плавки, то оказался беззащитен. Было ужасно больно. Но лупить по спине им не очень нравилось. Они могли причинить боль собственным рукам и делали это без особого восторга. Часто останавливались.
      – Измените показания, Доминик?
      – Мне нечего менять, черт возьми!
      И они снова молотили по моему животу. Это причиняло сильное страдание. Меня выворачивало наизнанку, в глазах двоилось, и я едва слышал, что говорит агент Христоф.
      И я чуть было не пропустил мимо ушей, когда она сказала:
      – Сопляк! Вы по-прежнему отрицаете, что были в Долилабе в субботу, тринадцатого августа?
      Я задыхался.
      – Подождите! – собственно говоря, они не оставляли попытки сделать из моего живота хороший пунш. – Пожалуйста… прекратите, – молил я, и Христоф остановила их. Я сделал два глубоких вздоха и сумел сказать: – Вы имеете в виду прошлую субботу, тринадцатое?
      – Вот именно, Доминик! Когда вас засекли в Долилабе.
      Я приподнялся и выпрямился.
      – Но я не мог там быть, агент Христоф, – сказал я, – так как в прошлую субботу я был в Нью-Йорке. Со мной была моя невеста, она подтвердит. Честное слово, агент Христоф! Я не знаю, кто был в Долилабе, но только не я!
      Конечно, все было не так просто. Я получил еще два-три крепких удара, прежде чем они убедились (или не убедились), но прекратили бить меня. Для подтверждения моего рассказа они вытащили из постели Грету. И она рассказала им по телефону все, что помнила. Они проверили. Я не так часто уезжал с Гретой в Нью-Йорк, поэтому она точно запомнила дату.
      Развязав руки, они разрешили мне встать и отпустили домой. Один из них даже предложил мне плащ, чтобы я надел поверх плавок. Думаю, им было очень не по себе. К тому же агент Христоф не проронила ни слова, она склонила голову над досье и кусала губы. Один из тех, кто колотил меня, сказал, что я могу катиться ко всем чертям.
      – Но не очень далеко. Де Сота! Ясно? Без всяких там поездок в Нью-Йорк – только туда, где мы сможем найти тебя в случае необходимости.
      – Но я же доказал свою невиновность!
      – Де Сота! – огрызнулся он. – Ты еще не доказал ничего! У нас есть все необходимые свидетельства: фотографии следящих камер и отпечатки ваших пальцев. Даже этим мы можем засадить тебя лет на сто…
      – Но тем не менее, я там не был! – крикнул я, и больше ничего, потому что Найла Христоф подняла глаза от досье и посмотрела в упор.
      Они отпустили меня прогуляться домой только для соблюдения приличий, но я не думал, чтобы это стоило томительного ожидания. Я с трудом поймал такси, и таксист подождал снаружи, пока я не вынесу бумажник и не заплачу за проезд двенадцать долларов. Это мой дневной заработок, но я еще никогда не оплачивал подобного счета с большей радостью.
 
      Заместитель шеф-инспектора Уильям Брзоляк пришел в местный полицейский участок с автоматом сорок пятого калибра в руках. И заявил, что убил свою жену и пятерых детей из-за того, что они слишком пристально смотрели ему в спину. «Они хотели бросить меня одного!» – сказал он репортерам.
      Купающиеся Юга стали жаловаться на то, что присутствие скользких темно-коричневых шаров, находящихся в воде, делает купание невозможным и представляет, вероятно, опасность для здоровья.
      Летняя буря в пригородах Нью-Йорка в течение пяти часов сбросила три или четыре нормы осадков, что считается метеорологами США как «метеорологический сюрприз». Это не связано ни с одной известной фронтальной системой или областью низкого давления. Повреждения имущества в Квинсе и Ричмонде оцениваются в миллионы долларов.

      Днем спустя все казалось не таким уж и плохим.
      – Простая ошибка! – убеждал я Грету, когда она позвонила попрощаться: вновь уезжала в Нью-Йорк.
      – И даже отпечатки?
      – Не обращай на это внимания! – сказал я, посматривая на шефов (они задумчиво наблюдали за мной, а часы, висевшие за ними, говорили, что через два часа меня ждут в дорожном суде).
      – Ты же знаешь, где я был той ночью?
      – Конечно! – сказала она, вздохнув, хотя больше не была в этом полностью уверена. Полагаю, молодчики из ФБР уже интересовались этим. Я услышал, как она зевнула. – Ради Бога, – извинилась она. – Я так на это надеюсь… Этот шум прошлой ночи…
      – Какой шум? – Я ничего не слышал: это редко бывает, когда я сплю.
      – Будто рев, свист… Разве ты совсем ничего не слышал? Словно гром… Только здесь ведь не было грозы? Извини! – она что-то сказала, прикрыв микрофон рукой. Затем: – Извини, милый, но меня зовут. Я должна идти! Увидимся через пару деньков…
      – Я люблю тебя! – говорил уже в мертвый телефон. Кроме того, ко мне подошел мистер Руперт, и я быстро добавил: – Как бы я хотел иметь еще дюжину таких клиентов, как вы. Берусь за это дело и жду вас в офисе.
      Я повесил трубку, вежливо взглянув на шефа и быстро перевернув листок бумаги. В дни переговоров я всегда держу их наготове.