В свой девятый день рождения Тимоти Клари не получил торта. Весь этот день он провёл у стойки компании ТВА в аэропорту Джона Кеннеди в Нью-Йорке. Иногда Тимоти засыпал ненадолго, потом снова просыпался и время от времени плакал от усталости и страха. За весь день он съел всего несколько засохших пастри из передвижного буфета, кроме того, его ужасно смущало, что он намочил в штаны. Пробраться к туалетам через забитый беженцами зал было просто невозможно. Почти три тысячи человек толклось в зале, рассчитанном лишь на маленькую долю от этого количества людей, и все прибыли сюда с одной только мыслью – скрыться! Забраться на самую высокую гору! Затеряться в центре самой безлюдной пустыни! Бежать! Прятаться!..
      И молиться. Молиться изо всех сил, потому что даже у тех немногих, кому случайно удавалось пробиться на самолёт и взлететь, не было никакой уверенности, что они смогут укрыться от опасности там, куда отправляется самолёт. Распадались семьи. Матери запихивали своих кричащих младенцев на борт самолёта и таяли в толпе, где начинали рыдать столь же безутешно.
      Поскольку приказа о запуске ракет ещё не поступало (по крайней мере о нём не было известно массам), время, чтобы убежать, оставалось. Совсем немного. Ровно столько, сколько необходимо перепуганным леммингам, чтобы заполнить до отказа терминалы ТВА и всех других авиакомпаний. Ни у кого не осталось сомнений, что ракеты вот-вот полетят. Попытка свергнуть правительство Кубы стала отправной точкой бешеной эскалации враждебности, и через некоторое время одна подводная лодка атаковала другую ракетой с ядерной боеголовкой, а это, по всеобщему мнению, служило сигналом того, что ближайшие события могут стать последними.
      Тимоти мало что знал о происходящих в мире событиях, но даже если бы ему было о них известно, что бы он стал делать? Плакать, просыпаться от кошмарных снов, мочить в штаны? Однако всё это маленький Тимоти делал и не зная о том, что творится в большом мире. Он не знал, где его папа. Он также не знал, где его мама, которая пошла куда-то, чтобы попробовать дозвониться папе, после чего вдруг объявили посадку сразу в три «Боинга-747», и огромная толпа просто смела Тимоти, унеся далеко от того места, где он ждал маму. Но это не всё. Мокрый, уже простывший Тимоти чувствовал себя всё хуже и хуже. Молодая женщина, которая принесла ему пастри, обеспокоенно приложила руку к его лбу и беспомощно её опустила. Мальчику нужен был врач. Но врач нужен был ещё, может быть, сотне других беженцев, престарелым людям с больным сердцем, голодным детям и по меньшей мере двум женщинам, собирающимся рожать.
      Если бы этот ужас закончился и лихорадочные попытки переговоров увенчались успехом, Тимоти, наверно, нашёл бы своих родителей, чтобы вырасти, жениться и через несколько лет подарить им внуков. Если бы одна сторона сумела уничтожить другую и спасти себя, то лет через сорок Тимоти, возможно, стал бы седеющим циничным полковником военной комендатуры где-нибудь в Ленинграде. (Или прислугой в доме русского полковника где-нибудь в Детройте, если бы победила другая сторона.) Если бы немного раньше его мать толкалась чуть сильнее, Тимоти попал бы в самолёт, который достиг Питтсбурга как раз в тот момент, когда там всё начало превращаться в плазму. Если бы девушка, присматривавшая за ним, испугалась чуть сильнее и, проявив чуть больше храбрости, сумела дотащить Тимоти через суматошную толпу к устроенной в главном зале клинике, он, возможно, получил бы там лекарство и нашёл кого-нибудь, кто защитил бы его и уберег от опасности. Тогда Тимоти остался бы в живых…
      Всё так и случилось.

***

      Поскольку Гарри Малиберт собирался в Портсмут на семинар Британского межпланетного общества, он находился уже в посольском клубе аэропорта и потягивал мартини, когда телевизор в углу бара, до того момента никого не интересовавший, вдруг привлёк всеобщее внимание.
      Люди давно привыкли к глупым проверкам коммуникационных систем на случай ядерной атаки, время от времени проводимым радиостанциями, но на этот раз… На этот раз, похоже, речь шла о реальных событиях! На этот раз говорили всерьёз! Из-за непогоды рейс Гарри всё равно отложили, но ещё до того, как истёк срок задержки вылета, власти запретили вообще все полеты. Ни один самолёт не покинет аэропорт Джона Кеннеди до тех пор, пока где-то какой-то чиновник не решит, что можно наконец лететь.
      Почти сразу же зал начал наполняться потенциальными беженцами. Посольский клуб, однако, заполнился не так быстро. В течение трёх часов стюард из наземной службы аэропорта решительно поворачивал от дверей любого, кто не мог предъявить маленькую красную карточку, свидетельствующую о принадлежности к клубу, но, когда в других залах иссякли запасы продовольствия и спиртного, начальник аэропорта приказал открыть двери для всех. Давка снаружи от этого не стала меньше, зато прибавилось толчеи внутри. Добровольный докторский комитет тут же реквизировал большую часть клуба под размещение заболевших и покалеченных давкой, а люди вроде Малиберта оказались втиснутыми в маленький закуток бара. Там его и узнал один из членов администрации аэропорта, который заказывал джин с тоником – скорее, видимо, ради калорий, чем ради градусов.
      – Вы – Гарри Малиберт, – сказал он. – Я однажды был на вашей лекции в Нортуэстерне.
      Малиберт кивнул. Обычно, когда кто-то обращался к нему подобным образом, он вежливо отвечал: «Надеюсь, вам понравилось», но на этот раз нормальная вежливость как-то не казалась уместной, нормальной.
      – Вы тогда показывали слайды Аресибо, – вспоминая, произнёс мужчина. – И говорили, что этот радиотелескоп способен передать сообщение прямо до туманности Андромеды, на целых два миллиона световых лет… Если только там окажется такой же хороший принимающий радиотелескоп.
      – А вы неплохо всё запомнили, – удивлённо сказал Малиберт.
      – Вы произвели сильное впечатление, доктор Малиберт. – Мужчина взглянул на часы, секунду подумал, потом выпил ещё. – Это замечательная идея – использовать большие телескопы для поисков сигналов других цивилизаций. Может быть, мы кого-нибудь услышим, может, установим контакт и уже не будем одни во Вселенной. Вы заставили меня задуматься, почему к нам до сих пор никто не прилетел и мы до сих пор не получили ни от кого весточки. Хотя теперь, – добавил он с горечью, взглянув на выстроенные в ряд охраняемые самолёты снаружи, – возможно, уже понятно почему.
      Малиберт смотрел, как он удаляется, и сердце его наливалось тяжестью. Занятие, которому он посвятил всю свою профессиональную жизнь, – поиск инопланетного разума – потеряло, похоже, всякий смысл. Если упадут бомбы – а все говорят, что они вот-вот должны упасть, – тогда поиск инопланетного разума очень долго никого не будет интересовать. Если вообще будет…
      В углу бара вдруг загомонили. Малиберт обернулся и, облокотившись о стойку, взглянул на телевизор. Кадр с надписью: «Пожалуйста, ждите сообщений» исчез, и вместо него на экране появилось изображение молодой темнолицей женщины с напомаженными волосами. Дрожащим голосом она зачитала сводку новостей:
      – …Президент подтвердил, что против США началась ядерная атака. Над Арктикой обнаружены приближающиеся ракеты. Всем приказано искать укрытия и оставаться там до получения дальнейших инструкций…
      «Да. Всё кончено, – подумал Малиберт, – по крайней мере на очень долгий срок.»

***

      Удивительно было то, что новости о начале войны ничего не изменили. Никто не закричал, не впал в истерику. Искать укрытие в аэропорту Джона Кеннеди просто не имело смысла, никакого убежища, за исключением стен самого здания, здесь не было. Малиберт ясно представил себе необычную в аэродинамическом отношении форму крыши аэропорта и понял, что любой взрыв, происшедший неподалеку, снесёт её начисто и швырнёт через залив. А вместе с ней возможно, и множество людей.
      Но деваться было некуда.
      Передвижные группы телеоператоров всё ещё работали, одному богу известно зачем. Телевизор показывал толпы на Таймс-сквер и в Ньюарке, застывшие автомобили в заторе на мосту Джорджа Вашингтона, водителей, бросающих свои машины и бегущих к берегу в сторону Джерси. Больше сотни людей вытягивали шеи, пытаясь через головы разглядеть экран, но все молчали, лишь изредка кто-нибудь называл знакомую улицу или здание.
      Потом раздался властный голос:
      – Я прошу всех подвинуться! Нам нужно место! И кто-нибудь, помогите нам с пациентами!
      Это по крайней мере могло принести какую-то пользу. Малиберт сразу же вызвался, и ему поручили маленького мальчика. Тот стучал зубами от холода, но лоб его горел.
      – Ему дали тетрациклин, – сказал врач. – Если сумеете, нужно поменять, хорошо? С ним всё будет в порядке, если…
      «Если с нами всё будет в порядке», – подумал Малиберт, заканчивая за врача предложение. Что значит «поменять»? Ответа на вопрос не потребовалось, когда Малиберт обнаружил, что у мальчишки мокрые штаны, и по запаху понял, в чем дело. Он осторожно положил его в широкое кожаное кресло и снял намокшие джинсы и трусы. Разумеется, смены белья вместе с мальчиком ему не вручили. Малиберт решил проблему, достав из кейса свои собственные спортивные трусы, конечно же большие, но, поскольку предполагалось, что они должны сидеть на человеке плотно и в обтяжку, трусы не свалились, когда он натянул их на мальчишку чуть ли не до подмышек. Затем Малиберт разыскал ворох бумажных полотенец и, как сумел, отжал джинсы. Не очень успешно. Тогда он, скорчив физиономию, расстелил джинсы на стуле у бара и сел на них, пытаясь высушить теплом своего тела. Через десять минут он надел их на мальчика, но джинсы были ещё слегка влажные.
      По телевизору передали, что прекратилась трансляция из Сан-Франциско.
      Малиберт заметил, как сквозь толпу к нему пробирается тот самый мужчина из администрации аэропорта.
      – Началось, – сказал он, качая головой.
      Мужчина оглянулся вокруг, потом наклонился к Малиберту.
      – Я могу вытащить вас отсюда, – прошептал он. – Сейчас загружается исландский ДС-8. Никакого объявления не будет; если объявить, его просто сомнут. Для вас, доктор Малиберт, есть место.
      Малиберта словно ударило током. Он задрожал и, сам не зная почему, спросил:
      – Могу я вместо себя посадить мальчика?
      – Возьмите его с собой, – несколько раздражённо ответил мужчина. – Я не знал, что у вас есть сын.
      – У меня нет сына, – сказал Малиберт. Но очень тихо.
      Когда они оказались в самолёте, он посадил мальчишку на колени и обнял так нежно, словно держал собственного ребёнка.

***

      Если в посольском клубе аэропорта Джона Кеннеди паники не было, то во всём остальном мире её хватало. В городах самых сильных государств мира люди прекрасно понимали, что их жизни в опасности. Всё, что они делали, могло оказаться тщетным, но что-то делать было нужно. Что угодно. Бежать, прятаться, окапываться, запасаться продуктами… молиться. Городские жители пытались выбраться из метрополисов в безопасность открытых просторов. Фермеры и жители пригородов, наоборот, рвались в более крепкие, по их мнению, более безопасные здания городов…
      И упали ракеты.
      Бомбы, что сожгли Хиросиму и Нагасаки, были словно спички по сравнению с термоядерными вспышками, унёсшими в те первые часы восемьдесят миллионов жизней. Бушующие пожары фонтанами взвились над сотнями городов. Ветры скоростью до трёхсот километров в час подхватывали машины, людей, обломки зданий, и всё это пеплом поднималось в небо. Мелкие капли расплавленного камня и пыль зависли в воздухе.
      Небо потемнело.
      Затем оно стало ещё темнее.
      Когда исландский самолёт приземлился в аэропорту Кеблавик, Малиберт вынес мальчика на руках и по крытому проходу направился к стойке с табличкой «Иммиграция». Здесь собралась самая длинная очередь, поскольку у большинства пассажиров вообще не оказалось паспортов. К тому времени, когда подошла очередь Малиберта, женщина за стойкой уже устала выписывать временные разрешения на въезд в страну.
      – Это мой сын, – солгал Малиберт, – Его паспорт у моей жены, но я не знаю, где моя жена.
      Женщина утомлённо кивнула, сморщила губы, взглянула на дверь, за которой, потея, подписывал документы её начальник, потом пожала плечами и пропустила их. Малиберт подвёл мальчика к двери с надписью «Стиртлинг», что, видимо, по-исландски означало туалет, и с облегчением заметил, что Тимоти по крайней мере может стоять на ногах, пока справляет нужду, хотя глаза его так и оставались полузакрытыми. Лоб у него по-прежнему горел. Малиберт молился, чтобы в Рейкьявике нашёлся для него доктор.
      В автобусе девушка-гид, которой поручили группу прибывших (делать ей было совершенно нечего, потому что прибытия туристов уже не ожидалось никогда), села с микрофоном на подлокотник сиденья в первом ряду кресел и принялась болтать с беженцами, сначала довольно оживленно.
      – Чикаго? Чикаго нет. И Детройта, и Питтсбурга. Плохо. Нью-Йорк? Конечно, Нью-Йорка тоже нет! – строго произнесла она вдруг, и по щекам её покатились крупные слёзы, отчего Тимоти тоже заплакал.
      – Не волнуйся, Тимми, – сказал Малиберт, прижимая его к себе. – Никому не придёт в голову бомбить Рейкьявик.
      И никому не пришло бы. Но когда автобус отъехал от аэропорта всего на десять миль, облака впереди неожиданно полыхнули настолько ярко, что все пассажиры зажмурились. Кто-то из военных стратегов решил, что пришло время для подчистки. И этот кто-то понял, что до сих пор никто не уничтожил маленькую авиабазу в Кеблавике.
      К несчастью, ЭМИ и помехи к тому времени сильно ослабили точность наведения ракет. Малиберт оказался прав. Никому не пришло бы в голову бомбить Рейкьявик специально, но ошибка в сорок миль сделала своё дело, и город перестал существовать.
      Чтобы избежать пожаров и радиации, они объехали Рейкьявик по широкой дуге. И когда в их первый день в Исландии встало солнце, Малиберт, задремавший было у постели Тимоти после того, как исландская медсестра накачала мальчишку антибиотиками, увидел жуткий кровавый свет зари.
      На это стоило, однако, посмотреть, потому что в следующие дни рассвета никто больше не видел.

***

      Хуже всего была темнота, но поначалу это не казалось таким уж важным. Важнее казался дождь. Триллион триллионов частичек пыли конденсировал водяной пар. Образовывались капли. Лил дождь. Потоки, целые моря воды с неба. Реки переполнялись. Миссисипи вышла из берегов. И Ганг, и Желтая река. Асуанская плотина сначала держалась, пропуская воду через верх, но потом рухнула. Дожди шли даже там, где дождей никогда не было. Сахара и та познала наводнения.
      А темнота не уходила.
      Человечество всегда жило, на восемьдесят дней опережая голод. Именно на такой срок можно растянуть суммарные запасы продовольствия всей планеты. И человечество вступило в ядерную зиму, имея запасов ровно на восемьдесят дней.
      Ракеты полетели 11 июня. Если бы склады располагались по всему миру равномерно, то к 30 августа человечество съело бы последние крохи. Люди начали бы умирать от голода, и умерли бы все через шесть недель. Конец человечеству.
      Однако склады расположены неравномерно. Северное полушарие катастрофа застала «на одной ноге»: поля засеяны, но посевы ещё не выросли. И ничего не растёт. Молодые растения пробиваются сквозь тёмную землю в поисках света, не находят его и умирают. Солнце заслонили плотные облака пыли, взметённой термоядерными взрывами. Возвращение ледникового периода. Смерть, витающая в воздухе.
      Конечно, горы продуктов хранились в богатых странах Северной Америки и Европы, но они быстро растаяли. Богатые страны имели большие стада сельскохозяйственных животных. Каждый бычок – это миллион калорий в белках и жирах. Если бычка забить, сэкономятся ещё многие тысячи калорий в виде зерна и кормовых культур, которые могут пригодиться людям. Коровы, свиньи, овцы, козы и лошади, кролики и куры – все они использовались в пищу, позволив растянуть на более долгий срок консервы, овощи и злаки. Мясо никто не рационировал: съесть его нужно было, пока оно не испортилось.
      Разумеется, даже в богатых странах запасы продовольствия распределены неравномерно. На Таймс-сквер, понятно, не разгуливают стада и не стоят элеваторы с зерном. Для провода транспорта с кукурузой из Айовы в Бостон, Даллас и Филадельфию потребовались войска. Вскоре им пришлось применять оружие. А ещё через некоторое время транспортировать продукты стало просто невозможно.
      Первыми ощутили голод города. Когда солдаты вместо распределения продуктов среди жителей стали присваивать их себе, в городах начались волнения и погромы, принёсшие новую волну смертей. Но эти люди далеко не всегда умирали от голода. Столь же часто они умирали от того, что голоден был кто-то другой – более сильный и ловкий.
      Однако агония не заняла много времени. К концу лета застывшие останки городов стали очень похожи друг на друга. В каждом из них выжило, может быть, по нескольку тысяч тощих, замерзающих головорезов, денно и нощно охраняющих свои сокровищницы с консервированной сушёной или замороженной пищей.
      Все реки мира от истоков до устьев заполнились жидкой грязью. Погибшие деревья и травы перестали удерживать землю своими цепкими корнями, и дожди смывали её в реки. Зимний мрак вскоре сгустился, а дожди превратились в снегопады. Горы, покрывшиеся льдом, торчали на фоне тёмного неба, словно призрачные стеклянные пальцы. Те немногие люди, что ещё остались в Лондоне, могли теперь ходить через Темзу пешком. Пешком стало возможно ходить через Гудзонов залив, Хуанпу и Миссури. Снежные лавины обрушивались на то, что осталось от Денвера. В стоящих на корню мёртвых лесах развелись личинки древоточцев. Изголодавшиеся хищники выцарапывали их из древесины и пожирали. Некоторые из этих хищников передвигались на двух ногах. Последние жители Гавайских островов наконец-то возблагодарили судьбу за плодящихся термитов.
      Типичный западный представитель человечества – упитанное существо с диетой в две тысячи восемьсот килокалорий на день, которое специально совершает по утрам пробежки, чтобы избавиться от лишнего жирка. Полнеющие ляжки или с трудом застегивающийся пояс повергают это существо в состояние совестливого уныния, однако оно может прожить без пищи сорок пять дней. К концу этого срока никакого жира уже не остаётся, и организм уверенно принимается за резорбцию белков мышечных тканей. Пухлая домохозяйка или упитанный бизнесмен превращаются в изголодавшиеся пугала. Но даже на этой стадии уход и медицинская помощь могут восстановить здоровье.
      Без принятия должных мер становится хуже.
      Клеточный распад атакует нервную систему. Начинается слепота. Дёсны истончаются, и выпадают зубы. Апатия сменяется общей болью, наступает агония, а затем коматозное состояние и смерть. Смерть практически для всех на Земле…

***

      Сорок дней и сорок ночей падал с неба дождь. Температура тоже падала. Исландия замёрзла целиком.
      С удивлением и облегчением Гарри Малиберт обнаружил, что Исландия неплохо подготовлена к подобному испытанию, будучи одним из немногих мест на Земле, которые, оказавшись полностью под снегом и льдом, могут всё-таки выжить.
      Землю почти целиком опоясывает череда вулканов, и та часть, что находится между Америкой и Европой, называется Атлантическим хребтом. Большинство этих вулканов под водой, но время от времени, словно фурункулы на руке, вулканические острова показываются над поверхностью океана. Исландия – как раз один из них. Именно благодаря своему вулканическому происхождению Исландия смогла выжить, когда все остальные районы планеты погибли от холода, – ведь холода царили здесь всегда.
      Уцелевшие власти определили Малиберта на работу сразу же, как только узнали, кто он такой. Разумеется, вакансий для специалиста по радиоастрономии, интересующегося проблемами контактов с далёкими (и, возможно, несуществующими) цивилизациями, не нашлось. Зато нашлось много работы для человека с хорошей научной подготовкой, тем более для квалифицированного инженера, руководившего в течение двух лет обсерваторией в Аресибо. Малиберт выхаживал Тимоти Клари, медленно и молчаливо справляющегося с пневмонией, и попутно занимался расчётом потерь тепла и скоростей прокачки геотермальных вод по трубам.
      В Исландии почти везде закрытые строения. И обогреваются они водой из кипящих подземных ключей.
      Тепла предостаточно. Но доставить это тепло из долин гейзеров в дома сложно. Горячая вода осталась такой же горячей, поскольку её температура совсем не зависела от поступления солнечной энергии, но для того, чтобы сохранять в домах тепло при температуре минус тридцать градусов Цельсия снаружи, воды требуется гораздо больше, чем при минус пяти. Да и не только для того, чтобы выжившие люди могли жить в тепле, нужна была энергия. Она требовалась, чтобы выращивать овощи и злаки.
      В Исландии всегда было много геотермальных теплиц. Очень скоро из них исчезли цветы, а на их месте появились овощи. Поскольку солнечного света, заставляющего овощи и злаки расти, не было, люди перевели на максимальную мощность геотермальные электростанции, и лампы дневного света продолжали исправно заливать фотонами стеллажи с растениями. И не только в теплицах. В гимнастических залах, в церквах, в школах – везде начали выращивать овощи при помощи искусственного света. Достаточно было и другой пищи: тонны белка блеяли и голодали, замерзая среди холмов. Люди ловили, забивали и свежевали целые стада овец, затем туши замораживали, чтобы они могли храниться до тех пор, пока понадобятся. Животных, которые умерли от холода сами, сгребали по сотне штук бульдозерами и оставляли под снегом, однако на всех геодезических картах места расположения этих куч отмечались очень тщательно.
      В конце концов бомбёжка Рейкьявика оказалась благословением: ртов, претендующих на продуктовые запасы острова, стало на полмиллиона меньше.
      Когда Малиберт не вычислял коэффициенты нагрузки, он руководил работами, не прекращавшимися даже в жуткие морозы. Землекопы, потея от усилий, соединяли в глубоких ледяных норах сжавшуюся от мороза арматуру. Все они терпеливо слушали, когда Малиберт отдавал приказания, те несколько слов по-исландски, которые он знал, практически не помогали ему, но даже землекопы говорили иногда на туристско-английском. Они проверяли свои радиационные счётчики, окидывали взглядом штормовое небо и, возвращаясь к работе, молились. Малиберт сам чуть не зашептал слова молитвы, когда однажды, пытаясь обнаружить похороненное под снегом прибрежное шоссе, он взглянул в сторону моря и увидел серо-белый ледяной торос, который на самом деле оказался вовсе не торосом: какое-то неясное пятно двигалось за пределами освещённой зоны.
      – Белый медведь! – прошептал начальник ремонтной бригады, и все замерли, пока зверь не скрылся из виду.
      С того дня они всегда брали с собой винтовки.

***

      Когда у Малиберта оставалось время от работы технического советника (не вполне компетентного), занятого проблемой сохранения тепла в Исландии, или от забот (почти некомпетентного, но делающего успехи) приёмного отца Тимоти Клари, он пытался вычислить шансы на выживание. Не только их – всего человечества. При огромном объёме суматошно-срочной работы, направленной на спасение оставшихся в живых, исландцы нашли время подумать о будущем и создали исследовательскую группу, в которую помимо Малиберта вошли ещё несколько человек: физик из университета в Рейкьявике, уцелевший офицер-снабженец с авиабазы и метеоролог из Лейденского университета, приехавший в Исландию для изучения североатлантических воздушных масс. Они собирались в комнате, где жили Малиберт и Тимоти, и обычно, пока велись разговоры, мальчик молча сидел рядом с Малибертом. Больше всего группу интересовала продолжительность жизни зависших в небе пылевых облаков. Ведь когда-нибудь все взвешенные в воздухе частицы должны выпасть на землю, и тогда мир может быть возрождён. Если, конечно, выживет достаточное число людей, чтобы выжил род человеческий. Но когда? Никто не мог определить это время с уверенностью. Никто не знал, сколь долгой, холодной и смертоносной будет ядерная зима.
      – Мы не знаем, сколько всего мегатонн было взорвано, – сказал Малиберт. – Мы не знаем, какие изменения произошли в атмосфере. Мы не знаем степени инсоляции. Мы знаем только, что всё будет плохо.
      – Всё уже плохо, – проворчал Торсид Магнессон, начальник Управления общественной безопасности. (Когда-то это учреждение занималось поимкой преступников, но времена, когда главной угрозой общественной безопасности была преступность, уже прошли.)
      – Будет хуже, – сказал Малиберт.
      Действительно, стало хуже. Холода усилились. Сообщений со всех концов Земли поступало всё меньше и меньше. Члены исследовательской группы вычерчивали различные карты. Карты ракетных ударов, где отмечались ядерные взрывы, – через неделю после войны карты утратили смысл, потому что смертность от холода начала превышать число жертв от ядерных бомбардировок. Изотермальные карты, базирующиеся на разрозненных сообщениях о погодной обстановке тех мест, откуда они ещё поступали, – эти карты приходилось обновлять каждый день по мере того, как линия замерзания продвигалась к экватору. Вскоре и эти карты потеряли смысл. Во всём мире наступили холода. Карты смертности, куда заносились процентные соотношения умерших и живых в различных районах планеты, вычисляемые из полученных сообщений, – вскоре эти карты стало просто страшно составлять.
      Британские острова умерли первыми. Не потому что их бомбили, а наоборот: там осталось в живых слишком много народу. В Британии никогда не было более четырёхдневного запаса продовольствия, а когда перестали приходить корабли, в стране начался голод. То же самое произошло и в Японии. Чуть позже – на Бермудских и Гавайских островах, затем – в островных провинциях Канады, а вслед за ними подошла очередь и самого континента.
      Тимми Клари прислушивался к каждому слову.
      Мальчик говорил очень мало. После первых нескольких дней он даже перестал спрашивать о своих родителях. На добрые вести он не надеялся, а плохих не хотел. С его простудой Малиберт справился, но в душе у Тимми жила боль. Он ел меньше половины того, что положено бы съедать голодному ребёнку такого возраста, да и то только тогда, когда Малиберт его заставлял.
      Оживал он лишь в редкие минуты, выкроенные Малибертом для рассказов о космосе. Многие в Исландии знали о Гарри Малиберте и его поиске инопланетного разума. Некоторых эта проблема волновала почти так же сильно, как самого Гарри. Когда позволяло время, Малиберт и его поклонники собирались вместе. Ларс, почтальон (теперь занятый на вырубке льда, поскольку почты не стало), Ингар, официантка из отеля «Лофтляйдер» (теперь она шила тяжёлые занавесы для теплоизоляции жилищ), Эльда, учительница английского языка (теперь санитарка, специализирующаяся по обморожениям). Приходили и другие, но эти трое присутствовали чаще других, приходили всегда, когда только могли оторваться от дел. Все они были, можно сказать, фэнами Гарри Малиберта, читали его книги и вместе с ним мечтали о радиопосланиях невероятных инопланетян откуда-нибудь с Альдебарана или о кораблях-мирах, которые понесут через галактические просторы миллионы людей, отправившихся в путешествие на сотни тысяч лет. Тимми слушал и рисовал схемы звездных кораблей. Малиберт дал ему примерные соотношения размеров.
      – Я разговаривал с Джерри Уэббом, – пояснил он. – Джерри разработал детальные планы. Тут всё дело в скорости вращения и прочности материалов. Чтобы создать для людей, летящих в корабле, искусственную силу тяжести нужной величины, корабль должен быть цилиндрическим и вращаться вокруг своей оси. Требуемые размеры – шестнадцать километров в диаметре и в длину – шестьдесят. Цилиндр должен быть достаточно длинным, чтобы на всё необходимое в экспедиции хватило места, но не настолько, чтобы динамика вращения вызвала болтанку и изгиб. Одна половина корабля предусматривается для жилья, вторая – для горючего. А на конце – термоядерный двигатель, который толкает корабль вперёд через всю Галактику.
      – Термоядерные бомбы… – произнес мальчик. – Гарри? А почему они не разрушат корабль?
      – Это уже вопрос для конструктора, – честно признался Малиберт, – а я таких подробностей не знаю. Джерри планировал зачитать свой доклад в Портсмуте. Отчасти поэтому я туда и собирался.
      Но разумеется, теперь уже не будет ни Британского межпланетного общества, ни семинара в Портсмуте.
      – Скоро ленч, Тимми. Ты будешь есть суп, если я его приготовлю? – обеспокоенно спросила Эльда.
      Обещал мальчик поесть или нет, она обычно всё равно готовила то, что собиралась. Муж Эльды работал бухгалтером в Кеблавике. К несчастью, он остался поработать сверхурочно как раз тогда, когда вторая ракета доделала то, чего не сделала промахнувшаяся, и у Эльды не стало мужа. От него не осталось ничего, что можно было бы похоронить.
      Даже с горячей водой из недр земли, прокачиваемой по трубам на полной скорости, в комнате не становилось тепло. Эльда закутала мальчика в одеяло и не отходила от него, пока он не вычерпал ложкой весь суп. Ларс и Ингар сидели, держась за руки, и смотрели, как он ест.
      – Было бы здорово услышать голос с другой звезды, – сказал вдруг Ларс.
      – Никаких голосов нет, – с горечью заметила Ингар. – Нет даже наших голосов. И в этом заключается разгадка парадокса Ферми.
      Когда мальчик перестал есть и спросил, что это такое, Гарри Малиберт объяснил ему как мог подробно:
      – Он назван так в честь учёного Энрико Ферми. Мы знаем, что во Вселенной существует много миллиардов таких же звёзд, как наше Солнце. А поскольку у нашего Солнца есть планеты, логично предположить, что планеты есть и у других звёзд. На одной из наших планет есть жизнь. Это мы, деревья, животные. А раз на свете так много звёзд, подобных Солнцу, то наверняка часть из них имеет планеты, где живут разумные существа. Люди. Такие же развитые, как мы, или перегнавшие нас. Люди, которые строят космические корабли или посылают радиосигналы к другим звёздам так же, как мы. Ты всё пока понимаешь, Тимми?
      Мальчик кивнул, нахмурившись, и Малиберт с удовлетворением отметил, что он продолжает есть суп.
      – И вот Ферми задался вопросом: «Почему кто-нибудь из них не навестит нас?»
      – Как в кино, – кивнул Тимоти. – Летающие тарелки.