– О, Робин, – страстно ответил он. – Иногда мне кажется, что вы вообще не тупы. Я дам вам ответ. Помните мое знаменитое е равно mc в квадрате? У фотонов есть энергия – е. Если два фотона сталкиваются и их объединенная энергия равна массе любой частицы, умноженной на квадрат скорости света, они при своем столкновении могут создать частицу. Когда вселенная была молода – пороговая величина температуры примерно десять в девятой степени градусов Кельвина, фотоны обладали огромной энергией и могли создавать дьявольское число частиц. Но вселенная остыла. И теперь они Не могут. У них просто не хватает энергии, Робин.
      – О, – сказал я. – Знаешь что? У меня появилась иллюзия, что я почти понял!
      – Не принижайте себя, – усмехнулся он. По-видимому, напомнил, что понимать полагается ему. Немного помолчал, потом раздраженно сказал: – Я еще не рассказал вам о создании кварков и адронов. Ничего не сказал даже об ускорении, а это очень важно. Видите ли, чтобы модель работала, нужно предположить, что в какое-то время после Большого Взрыва расширение шло быстрее. Я вам дам аналогию. У вас есть взрывчатка, которая продолжает взрываться, так что вначале взрыв не замедляется, а ускоряется. Настоящее объяснение гораздо сложнее, и...
      – Альберт! Мне обязательно знать это?
      – Нет, Робин, – сказал он немного погодя. Тон его был печален, но не настойчив.
      – Почему бы нам тогда еще немного не передвинуть камеру?
      – Хорошо.
 
      Вероятно, все дети любят играть в железную дорогу. Смотреть, как разрастается созданная Альбертом модель вселенной, все равно что играть с огромной игрушечной железной дорогой, какую только может вообразить ребенок.
      Конечно, тут нельзя заставить двигаться поезд. Но смотреть все равно интересно. Шар раскачивался и вертелся, потом начал раскалываться. Наша «камера» приблизилась к одному обломку, и я увидел, что он раскалывается на еще меньшие тела. Образовывались кластеры и метагалактики, в знакомых спиральных формах начали вращаться настоящие галактики. Вспыхивали и гасли отдельные точки света; в центрах газовых облаков возникали новые.
      – Теперь у нас есть звезды, – объявил Альберт откуда-то рядом со мной. – Это первое поколение. Облака водорода и гелия сжимаются, в центре их начинается ядерная реакция. Здесь готовятся все тяжелые элементы, те самые, из которых сделано ваше плотское тело, – углерод, азот, кислород, железо, все элементы тяжелее гелия. Потом, когда взрываются сверхновые, – он указал на одну звезду, которая послушно вспыхнула в потоке света, – все эти элементы расплываются в пространстве, пока не сожмутся в другую звезду и ее планеты. А потом из них образуются другие предметы. Как вы, Робин.
      Я закричал:
      – Ты хочешь сказать, что все атомы побывали в звездном ядре?
      – Те, из которых состоит ваше плотское тело, – поправил он. – Да, Робин. В сущности тут наша Галактика. Можете узнать ее?
      Он останова вращающееся облако, так, чтобы я смог вглядеться.
      – Они все кажутся одинаковыми, – пожаловался я.
      – Большинство действительно похожи, – согласился он.
      – Но вот до М-31, а вот это Магеллановы Облака. А вот эта спираль – это мы.
      Он показывал на сверкающий водоворот светлячков, окруженный другими светлячковыми пятнами на фоне слабо искрящейся темноты.
      – Не вижу, где здесь мы с тобой, – сказал я, пытаясь пошутить.
      Он воспринял это серьезно. Кашлянул.
      – Боюсь, я немного забежал за нынешнее время, – извинился он. – Вся человеческая история вместе с образованием планет и превращением Солнца в красный гигант – все это уже миновало. Вы все это пропустили.
      Я повернулся и взглянул на его туманное лицо.
      – Не знаю, хочу ли я слушать дальше, – сказал я, и сказал серьезно.
      Он чуть насмешливо смотрел на меня.
      – Но это только реальность, Робин, – сказал он. – Это правда, хотите ли вы ее слушать или нет. Вероятно, это способно изменить ваше мнение о собственном значении во вселенной...
      – Еще бы!
      – Ну, что ж, – сказал он, – это не так уж плохо. Но не воспринимайте это слишком близко к сердцу. Помните, все это – абсолютно все – пытается изменить Враг.
      – О, отлично! И поэтому я должен чувствовать себя лучше?
      Он какое-то время разглядывал меня.
      – Не лучше, нет. Но в более тесной связи с реальностью. Помните, что у вас, и у меня, и у остального человечества, и у хичи, и у машинных разумов есть только два выхода. Мы можем позволить Врагу делать то, что он делает. Или мы можем противостоять ему.
      – А как нам это сделать?
      Он задумчиво посмотрел на застывшую модель.
      – Показать, что будет дальше?
      – Ты меняешь тему!
      – Я знаю, Робин. Я собираюсь запустить модель. Возможно, если вы поймете все, что это влечет за собой, вы сможете каким-то образом помочь в решении проблемы. А может, нет. Может, проблема не поддается решению; но в любом случае я не вижу у нас – или у кого-то еще позже – другого выхода, чем попробовать. А эффективная попытка без знаний невозможна.
      – Но я боюсь!
      – Вы были бы сумасшедшим, если бы не боялись, Рабий. Ну, так хотите увидеть, что будет дальше?
      – Не знаю, хочу ли я!
      Я говорил серьезно. Начинал по-настоящему нервничать. Смотрел на пятнистое сияние, которое некогда содержало в себе меня, и Эсси, и Клару, и всех фараонов и королей, всех святых и негодяев, и всех исследователей хичи, и певцов лежебок, и динозавров, и трилобитов – все было здесь и все исчезло, давно исчезло, теперь оно так же далеко от нас, как рождение Солнца.
      Да, я испугался. Все это такое огромное.
      Никогда в жизни я не чувствовал себя таким крошечным, беспомощным и нереальным. Все это вошло в мою жизнь. И оказалось хуже умирания, хуже даже, чем когда меня расширили. Конечно, то было ужасное испытание, но у него было будущее.
      А теперь это будущее стало прошлым. Все равно что смотришь на собственную могилу.
      Альберт нетерпеливо сказал:
      – Вы хотите увидеть. Я продолжаю.
      Галактика завертелась, как волчок. Я знал, что каждый оборот занимает четверть миллиарда лет, но она вращалась, как бешеная, и происходило кое-что еще. Окружающие галактики-спутники расползались.
      – Они расходятся! – воскликнул я.
      – Да, – согласился Альберт. – Вселенная расширяется. Она не может сделать больше материи или энергии, но производит все новое пространство. Все отходит подальше от всего остального.
      – Но звезды в Галактике этого не делают.
      – Пока нет. Пока еще незаметно. Просто смотрите: мы уходим в будущее на сто миллиардов лет.
      Галактика начала вращаться еще быстрее, настолько быстро, что я уже не видал движения, все слилось. Но я заметил, что даже Местная Группа почти исчезла из вида.
      – Я остановлю на мгновение, – сказал Альберт. – Вот. Вы видите что-нибудь необычное в нашей Галактике?
      – Кто-то выключил множество звезд.
      – Совершенно верно. Она стала темнее, да. Звезды выключило время. Они состарились. И умерли. Вы заметили, что Галактика стала красноватой по цвету, она больше не белая. Большие белые звезды умерли первыми; старые красные умирают медленнее. Даже маленькие звезды классов F и G, желтые карлики, не больше нашего Солнца, тоже сожгли все свое ядерное топливо. Скоро погаснут и тусклые красные. Смотрите.
      Медленно, медленно Галактика погасла.
      Больше ничего не было видно, только туманные очертания наших воображаемых тел и воображаемое лицо Альберта. Улыбающееся. Задумчивое.
      Печальное.
 
      Что касается меня, то слово «печальный» ничего не описывает. Все остальное, что происходило со мной, все бесформенные страхи, которые не давали мне уснуть по ночам, – все это ничто.
      Я увидел Конец.
      Вернее, так я думал и так чувствовал, и все человеческие заботы показались мне ничтожными в сравнении. Но когда я сказал:
      – Значит, это конец вселенной? – Альберт удивленно посмотрел на меня.
      – О, нет, Робин, – ответил он. – Почему вы так подумали?
      – Но ведь ничего не осталось!
      Он покачал туманной головой.
      – Неверно. Все по-прежнему здесь. Состарилось, и звезды умерли, да. Но они по-прежнему здесь. Планеты, конечно, мертвы. Температура их ненамного выше абсолютного нуля; жизии больше нет, если вы это имеете в виду.
      – Именно это!
      – Да, Робин, – терпеливо сказал он, – но это только ваш антропоморфический взгляд. Вселенная продолжает охлаждаться и создавать новое пространство, расширяясь. Но она мертва. И останется мертвой навсегда... если только...
      – Если только что? – спросил я.
      Альберт вздохнул.
      – Давайте снова устроимся поудобней, – сказал он.
 
      Я замигал, обнаружив, что снова нахожусь в обычном мире.
      Окружавшая нас ужасная чернота исчезла. Я сидел на веранде своего дома на Таппановом море, неоконченная холодная выпивка по-прежнему в руке, а напротив в плетеном кресле спокойно посасывает трубку Альберт.
      – Боже мой, – слабо сказал я.
      Он только кивнул, глубоко задумавшись. Я одним глотком прикончил выпивку и позвонил, чтобы принесли еще.
      Альберт, оторвавшись от своих мыслей, сказал:
      – Вот так будет, если вселенная продолжит расширяться.
      – Это страшно!
      – Да, – согласился он, – это пугает даже меня, Робин.
      – Он чиркнул деревянной кухонной спичкой о подошву своего потертого башмака и затянулся. – Должен заметить, что демонстрация заняла гораздо больше времени, чем я планировал. Мы почти причаливаем к спутнику Звездного Управления. Если хотите взглянуть...
      – Подождет! – выпалил я. – Ты завел меня так далеко, а как же остальное? Какое все это имеет отношение к Врагу?
      – А, да, – задумчиво сказал он. – Враг.
      Казалось, он опять ненадолго погрузился в мысли, потягивая трубку и глядя в пространство. А когда заговорил, казалось, обсуждает совершенно другую проблему.
      – Знаете, – сказал он, – когда я был... живой... космологи оживленно спорили, будет ли вселенная продолжать расширяться, как я только что показал вам, или, дойдя до определенного пункта, начнет впадать в себя, как вода в фонтане. Вы ведь понимаете, что зависит это в основном от плотности вселенной?
      – Да, кажется, – ответил я, стараясь не упустить его мысль.
      – Пожалуйста, не сомневайтесь в этом, – резко сказал он. – Это ключевой камень спора. Если во вселенной достаточно материи, ее объединенная сила тяжести остановит расширение, и вселенная начнет сжиматься. Если недостаточно, не остановит. В таком случае вселенная будет расширяться вечно, как вы и видели.
      – Конечно, видел, Альберт.
      – Да. Ну, критическая плотность – то есть общая масса всего во вселенной, деленная на общий объем вселенной, – равна примерно пяти на десять в минус тринадцатой степени грамма на кубический сантиметр. В более привычных терминах это примерно равно одному атому водорода в пространстве, занимаемом вашим телом.
      – Не очень много, верно?
      – К несчастью, – вздохнул он, – это очень много. Вселенная не настолько плотна. Такого количества атомов в ней нет. Ученые давно искали массу, но никто не сумел отыскать достаточно звезд, пылевых облаков, планет, физических тел любого типа или фотонов энергии, чтобы намного увеличить массу. Чтобы вселенная сокращалась, массы должно быть в десять раз больше. Может, даже в сто раз. И еще больше. Мы не находим даже достаточно массы для объяснения нынешнего вращения галактик вокруг их центров. Это и есть знаменитая «недостающая масса». Хичи много думали об этом, и мои коллеги тоже... Но сейчас, – серьезно сказал он, – мне кажется, я знаю ответ на эту проблему, Робин. Измерения параметра замедления верны. Неверна оценка массы. Предоставленная самой себе, вселенная расширялась бы бесконечно. Это открытая вселенная. Но Враг закрыл ее.
      Я барахтался, все еще под впечатлением ужасного зрелища. С новой Маргаритой пришла машина-служанка, я сделал большой глоток, прежде чем спросил:
      – Но как он мог это сделать?
      Альберт укоризненно пожал плечами.
      – Не знаю. Могу догадаться, что каким-то образом он добавил массу, но это всего лишь отвлеченное рассуждение; во всяком случае к вашему вопросу оно не имеет отношения. Я имею в виду первоначальный ваш вопрос. Вы помните его?
      – Конечно. – Но тут же уточнил: – Он имеет какое-то отношение к... о, верно! Я хотел знать, что выиграет Враг от того, что вселенная снова сожмется. А ты, вместо того чтобы ответить, увел меня на миллиарды лет в будущее.
      Он смотрел на меня виновато, но только слегка.
      – Может, я излишне увлекся, – признал он, – но было ведь интересно, верно? И имеет прямое отношение. Давайте еще раз взглянем на вселенную примерно в возрасте одного триллиона лет...
      – Дай мне прикончить выпивку, черт возьми!
      – Конечно, – успокоительно сказал он. – Я просто покажу вам; можете оставаться на месте, я не буду менять окружение. Вот!
      Поперек Таппанова моря повисла большая черная плоскость. Рыбаки и пловцы на парусных досках исчезли вместе с холмами противоположного берега, их заменил знакомый черный свод в слабых красноватых искрах.
      – Мы видим вселенную примерно через миллион миллионов лет после нашего времени, – сказал он уютно, указывая черенком трубки.
      – А что это за маленькие прыщавые штуки? Попробую догадаться. Звезды красные карлики? – с умным видом сказал я. – А все большие уже выгорели. А зачем мы снова отправились в будущее?
      Он объяснил.
      – Потому что даже для Врага вселенная обладает огромной инерцией. Она не может мгновенно остановиться и повернуть движение назад. Она будет продолжать расширяться, пока тяготение «недостающей массы», которую Враг каким-то образом добавил, не начнет стягивать материю. А теперь смотрите. Мы на пределе расширения, и я собираюсь показать вам, что произойдет дальше. Мы увидим, как вселенная съеживается, и я ускорю картину, так что назад мы пойдем очень быстро. Смотрите, что произойдет.
      Я кивнул, усаживаясь поудобнее и прихлебывая выпивку. Возможно, нереальный алкоголь благотворно действует на мой нереальный обмен веществ, а может, дело в том, что я сидел в удобном кресле в приятной обстановке. Так или иначе, картина больше не казалась мне такой пугающей. Я вытянул босые ноги и пошевелил пальцами перед обширной черной кляксой, закрывшей море; галактики снова начали сползаться. Они не казались очень яркими.
      – Нет больше ярких звезд? – разочарованно спросил я.
      – Нет. Откуда им взяться? Они умерли. Но смотрите: я еще немного ускоряю картину.
      Черная клякса начала сереть и светлеть, хотя сами галактики не светлели. Я закричал:
      – Стало больше света! Что происходит? Есть звезды, которых я не могу видеть?
      – Нет, нет. Это излучение, Робин. Оно делается ярче из-за голубого смещения. Во времена расширения вселенной излучение наиболее далеких объектов смещалось в красную часть спектра – старый эффект Допплера, вспомнили? Потому что тогда они уходили от нас. Теперь вселенная сокращается, и они приближаются к нам. Что происходит в этом случае?
      – Свет смещается к синему концу спектра? – предположил я.
      – Замечательно, Робин! Совершенно верно. Свет смещается в направлении голубого – смещается все, в том числе за видимыми пределами. Это означает, что фотоны получают большую энергию. Температура пространства – средняя температура вселенной – уже на много градусов превышает абсолютный нуль и быстро повышается. Видите, как сливаются эти черные комки?
      – Похоже на изюм в «Джелло» [фирменное название концентрата желе].
      – Да, верно, только на самом деле это то, что осталось от галактик. На самом деле это огромные черные дыры. Они слипаются и начинают светиться. Видите, Робин? Они поглощают друг друга.
      – И вся штука становится намного ярче, – сказал я, заслоняя глаза. Теперь я не видел даже парусные яхты за краями картины: их затмила яркость.
      – О, гораздо ярче. Фоновая температура теперь составляет тысячи градусов, горячо, как на поверхности Солнца. И все эти старые мертвые звезды начинают нечто вроде новой жизни, как зомби, потому что внешнее тепло разогревает их. Большинство из них просто испарится, но другие – вот! – Яркая точка устремилась к нам и мимо нас. – Это была большая старая звезда, такая большая, что в ней осталось немного горючей материи. И жара начала в ней новую ядерную реакцию.
      Я отстранился от – нереальной – жары.
      Альберт, снова в настроении лектора, указал на меня черенком трубки.
      – Все, что осталось от всех звезд и галактик, теперь стекается друг к другу. Черные дыры сливаются, фотоны передвинулись в ультрафиолетовую область и дальше, температура достигает миллионов градусов – Himmelgott! [Боже небесный! (нем.)] – закричал он, и я закричал тоже, потому что вся сцена сморщилась, превратилась в одну невыносимо яркую точку.
      И исчезла.
      Виндсерферы по-прежнему плавали на Таппановом море. Легкий ветерок шевелил листья азалий. Зрение постепенно возвращалось ко мне.
      Альберт вытер глаза.
      – Наверно, в конце нужно было чуть замедлить, – задумчиво сказал он. – Можно пустить заново – нет, конечно, нет. Но вы поняли главное.
      – Да, – потрясенно ответил я. – А что теперь?
      – А теперь все сначала, Робин. Вселенная взрывается, снова загораются звезды, но теперь – по-другому! – Он с удивлением оглянулся на приятную сцену. Потом снова повернулся ко мне. – Знаете, – сказал он, – я бы тоже немного выпил. Может, темного пива, швейцарского или немецкого?
      Я серьезно ответил:
      – Ты никогда не перестанешь удивлять меня, Альберт.
      – Я хлопнул в ладоши. Конечно, в этом не было необходимости. Тут же появилась прислуга с высокой керамической пивной кружкой, через край ее переливалась золотистая пена.
      – Значит, это хочет сделать Враг? Создать новую вселенную?
      – Другую вселенную, – поправил Альберт, вытирая пену с губ. Он виновато посмотрел на меня. – Робин. Я забыл об остальных своих обязанностях по отношению к вам. Мы приближаемся к спутнику ЗУБов. Может, хотите присоединиться к своим друзьям на экране?
      – Чего я хочу, – ответил я, – так это покончить к дьяволу со всем! Заканчивай! Что значит «другую» вселенную?
      Он наклонил голову.
      – Вот здесь в дело вступает мой старый друг Эрнст Мах, – объяснил он. – Вы помните, я говорил вам о позитронах и электронах, взаимно уничтожающих друг друга? Остались только электроны, потому что с самого начала их было больше? Допустим, вселенная начнет с равного числа, так что в конце не останется и электронов. А также протонов и нейтронов. Что мы получим? Чистое излучение! Ничто не сможет мешать свободному потоку энергии – а также энергетическим существам!
      – Этого и хочет Враг? – спросил я.
      – Не знаю, – ответил Альберт. – Это одна из возможностей. Но если Мах прав, существуют и другие, более серьезные возможности. В какой-то определенный момент истории вселенной, когда соотношение электронов и позитронов определялось случайными событиями...
      – Какими случайными событиями? – спросил я.
      – Я и этого не знаю. Но все частицы в сущности всего лишь колебания замкнутых струн. Вероятно, свойства струн могут производить колебания любого типа. Еще немного терпения, Робин, потому что, знаете, у меня были затруднения с принципом неопределенности, или случайных событий, мне это всегда трудно давалось в моей плотской жизни. – Он подмигнул.
      – Не подмигивай! Вообще не умничай!
      – Ну, хорошо. Но если Мах прав, эти случайные отклонения определяют не только соотношение частиц, но и многое другое, включая физические константы вселенной.
      – Но как это может быть, Альберт? Я хочу сказать – ведь это законы!
      – Законы основаны на фактах, а сами факты, как утверждает Мах, генерируются случайно. Я совсем не уверен, сколько так называемых «фундаментальных постоянных» на самом деле фундаментальны во вселенском смысле. Вероятно, следовало бы сказать, в мультивселенском смысле. Вам никогда не приходило в голову, например, спросить себя, почему почему постоянная Больцмана равна один запятая три восемь ноль шесть шесть два на десять в минус двадцать третьей степени джоуля на один градус Кельвина, а не какой-то другой величине?
      Я правдиво ответил:
      – Такая мысль никогда не приходила мне в голову.
      Он вздохнул.
      – Но в мою приходила, Робин. Должна быть причина, почему величина именно такова. Мах говорит: да, такая причина существует, просто на какой-то ранней стадии случилось именно так. Итак, все физические константы могли бы быть совсем другими, если бы эти ранние случайные флуктуации случайно проходили бы по-другому.
      Он сделал еще глоток пива.
      – Пункт, когда это происходит – хичи называют его «фазой местоположения», потому что он представляет смену фаз, как преобразование воды в лед. В этот момент прекращаются случайные флуктуации и определяются все «чертовы числа». Я не имею в виду тривиальные постоянные или установленные людьми. Я имею в виду фундаментальные законы, какими мы их знаем, но которые не можем вывести из базовых принципов. Основание натуральных логарифмов. Скорость света. Константа тонкой структуры. Постоянная Планка – не знаю, сколько их еще, Робин. Возможно, в другой вселенной арифметика будет неперестановочной и не будет закона обратных квадратов. Я не могу поверить в вероятность этого, но ведь и все это звучит невероятно, верно?
      – И ты считаешь, что Враг будет переделывать вселенную, пока не добьется своего?
      – Не знаю, – ответил Альберт. – Может, он надеется сделать ее правильной – правильной для него, я хочу сказать. Изменить законы вселенной! Создать новые законы! Сконструировать вселенную, более удобную для его типа жизни...
      Я долго молчал, стараясь ухватить все. И не сумел.
      Я сказал:
      – Ну, так какой будет их вселенная?
      Альберт сделал большой глоток из кружки и осторожно поставил ее. Глаза его были устремлены в бесконечность. В левой руке он держал трубку; черенком медленно почесывал сморщенный лоб.
      Я помигал и переменил позу.
      – Это будет девятимерное пространство?
      Никакого ответа. Ничего, кроме пустого взгляда, устремленного в пустоту.
      Я встревожился. Сказал:
      – Альберт! Я задал тебе вопрос! Какую вселенную хочет создать Враг?
      Он посмотрел на меня, не узнавая. Потом вздохнул. Задумчиво почесал голую лодыжку и очень серьезно ответил:
      – Робин, понятия не имею.

11. ХЕЙМАТ