Сирил Корнблат
      ГОМЕС
      Пер. с англ. Т. Хейфец.
      Все это случилось двадцать два года назад. В одно холодное октябрьское утро я получил от редакции задание. Ничего особенного, задание как задание встретиться с доктором Шугарменом, деканом физического факультета в нашем университете. Не помню точно, что послужило поводом - какая-то годовщина чего-то такого: первого атомного реактора, испытаний атомной бомбы или, быть может, Нагасаки. Во всяком случае, в воскресной газете должен был быть разворот на эту тему.
      Я нашел Шугармена в его кабинете в квадратной готической башне, венчающей скромное здание физического факультета. Он стоял возле стрельчатой арки окна, неохотно впускавшего в комнату пронзительную глубину осеннего неба. Такой плотный толстячок с пухлыми щеками и двойным подбородком.
      - Мистер Вильчек? - расплылся он. - Из "Трибюн"?
      - Да, доктор Шугармен. Здравствуйте.
      - Проходите, пожалуйста, садитесь. Что вас интересует?
      - Доктор Шугармен, я хотел бы узнать ваше мнение по поводу наиболее серьезных проблем, связанных с атомной энергией, контролем над атомным оружием и так далее. Что, по-вашему, здесь самое важное?
      В его глазах мелькнула хитринка - сейчас он постарается сразить меня.
      - Образование, - изрек он и откинулся назад в кресле - переждать, пока я приду в себя от неожиданности.
      Я должным образом удивился.
      - Это очень интересный и новый подход к проблеме, доктор Шугармен. Расскажите, пожалуйста, подробнее.
      Он был преисполнен важности.
      - Я хотел бы выразить беспокойство по поводу того, что широкая публика не понимает значения последних достижений науки. Люди недооценивают меня - я имею в виду, недооценивают науку, - потому что плохо представляют себе, что такое наука. Сейчас я покажу вам кое-что в подтверждение своих слов. - Он стал копаться в бумагах и вскоре протянул мне вырванный из блокнота разлинованный и покрытый ужасными каракулями листок. - Вот это письмо, представьте себе, было послано мне. Я с трудом разобрал написанное карандашом послание.
      12 октября
      Уважаемый господин!
      Хочу представить себя Вам, ученому-атомщику, как молодого человека 17 лет, с усердием изучающего математическую физику, чтобы дойти в ней до совершенства. Мое знание английского языка не есть совершенно потому что я в Нью-Йорке только один год как приехал из Пуэрто-Рико и из-за бедности папы и мамы должен мыть посуду в ресторане. Поэтому уважаемый господин простите несовершенный английский, который скоро станет лучше.
      Я не решаюсь отнимать ваше драгоценное ученое время, но думаю вы иногда можете отдать минуту такому как я. Мне трудно рассчитать сечение поглощения нейтронов обогащенной бором стали в реакторе, теорию какового я хочу разработать.
      Реактор-размножитель требует для обогащенной бором стали
      по сравнению с сечением поглощения нейтронов в любом бетоне, с которым я потрудился познакомиться:
      Отсюда получается уравнение
      означающее только четырехкратный коэффициент размножения реактора. Интуитивно я не удовлетворился такой коэффициент и отрываю ваше время для помощи, где я ошибся. С самой искренней благодарностью
      X. Гомес.
      Закусочная "Порто Белло"
      124 улица, угол Авеню Св. Николаса
      Нью-Йорк, штат Нью-Йорк
      Я рассмеялся и посочувствовал доктору Шугармену:
      - Неплохой экземплярчик. Вам еще везет, что эти типы пишут письма. А у нас они прямо являются в редакцию, и вынь им да положь самого главного. Кстати, могу ли я использовать это письмо? Нашим читателям полезно знать такие вещи.
      Он подумал, а затем кивнул головой.
      - Ладно, берите, только не ссылайтесь на меня. Напишите просто "известный физик" или что-нибудь в этом роде. Кстати, я считаю, что все это скорее грустно, чем смешно, но у вас свои задачи, я понимаю. Малый этот, по-видимому, чокнутый, но и он, впрочем, как многие другие, полагает, что наука - всего лишь набор фокусов, которыми может овладеть каждый...
      Он еще долго распространялся на эту тему.
      Я вернулся в редакцию и за двадцать минут накатал интервью. Гораздо больше времени и сил мне пришлось потратить, чтобы объяснить редактору воскресного выпуска, почему письмо Гомеса следует опубликовать на развороте, посвященном атомному юбилею. В конце концов он сдался. Письмо пришлось перепечатать, ибо пошли я его наборщикам в том виде, как оно было написано, нам не избежать бы забастовки.
      В воскресенье, в четверть седьмого утра, меня разбудил бешеный стук кулаков в дверь моего номера в отеле. Еще не совсем проснувшись, я сунул ноги в тапочки, накинул халат и побрел к двери. Но те, за дверью, и не собирались ждать, пока я ее открою. Дверь распахнулась, и в комнату ввалились администратор, редактор воскресного выпуска и еще какой-то молодой человек с застывшим лицом в сопровождении трех решительного вида молодчиков. Администратор что-то пробормотал и поспешил ретироваться, а остальные двинулись на меня единым фронтом.
      - Босс, - промямлил я, - что с-с-лучилось?
      Один из решительных молодчиков стал спиной к двери, другой - к окну, третий загородил вход в ванную. Их шеф, холодный и колкий, как иней, пригвоздил меня к месту, обратившись к редактору резким начальственным тоном:
      - Вы подтверждаете, что этот человек Вильчек?
      Редактор молча кивнул.
      - Обыскать, - бросил старик.
      Молодчик, стоявший у окна, умело принялся за дело, не обращая внимания на невразумительные вопросы, которые я все еще пытался задавать редактору. Редактор старательно избегал моих глаз.
      Когда обыск был закончен, старик с застывшим лицом сказал:
      - Я контр-адмирал Мак-Дональд, мистер Вильчек, заместитель начальника отдела безопасности Американской Комиссии по атомной энергии. Это ваша статья? - Мне в лицо полетела вырезка из газеты.
      Я стал читать, спотыкаясь на каждом слове:
      АТОМНУЮ ФИЗИКУ МОЖНО РАЗГРЫЗТЬ
      КАК ОРЕШЕК, ТАК ДУМАЕТ
      СЕМНАДЦАТИЛЕТНИЙ МОЙЩИК ПОСУДЫ
      Письмо, полученное недавно одним известным физиком нашего города, подтверждает слова доктора Шугармена о том, что широкая публика плохо представляет себе трудности работы ученых (см. соседнюю колонку). Ниже мы публикуем это письмо вместе с "математическими выкладками".
      "Уважаемый господин!
      Хочу представить себя Вам, ученому-атомщику, как молодого человека 17 лет, с усердием изучающего..."
      - Да, - сказал я, - это написал я, все, кроме заголовка. А в чем, собственно, дело?
      - Здесь говорится, что письмо написано жителем Нью-Йорка, однако адрес его не указан. Объясните, почему?
      Я сказал, стараясь сохранять спокойствие:
      - Я опустил адрес, когда перепечатал письмо, прежде чем отдать его в набор. Мы в своей газете всегда так делаем. А в чем все-таки дело, не можете ли вы мне сказать?
      Адмирал пропустил мой вопрос мимо ушей.
      - Вы утверждаете, что имеется оригинал письма. Где он?
      Я задумался.
      - Кажется, я сунул его в карман брюк. Сейчас посмотрю.
      И я направился к стулу, на спинке которого висел костюм.
      - Ни с места! - сказал молодчик, что стоял у дверей ванной.
      Я застыл на месте, а он принялся выворачивать карманы моего костюма. Письмо Гомеса лежало во внутреннем кармашке пиджака; он протянул его адмиралу. Мак-Дональд сравнил письмо с газетной вырезкой, затем спрятал и то, и другое у себя на груди.
      - Благодарю за содействие, - холодно обратился он ко мне и редактору. - Но предупреждаю вас: все, что здесь происходило, не подлежит обсуждению и ни под каким видом не должно появляться в печати. Это вопрос государственной безопасности. До свидания.
      С этими словами он направился к двери, сопровождаемый своими молодчиками. И тут мой редактор встрепенулся:
      - Адмирал, все это завтра же попадет на первую страницу "Трибюн".
      Адмирал побледнел. После долгого молчания он сказал:
      - Надеюсь, вам известно, что наша страна в любой момент может быть вовлечена в глобальную войну. И что наши парни каждый день умирают в пограничных стычках. А все во имя того, чтобы защитить гражданское население, таких, как вы. Так неужели вам трудно держать язык за зубами, когда речь идет о государственной безопасности?
      Редактор воскресного выпуска уселся на край кровати и закурил сигарету.
      - Все, о чем вы говорите, мне хорошо известно, адмирал. Но мне известно также, что это свободная страна, и, чтобы она впредь оставалась свободной, газета не обойдет молчанием такое вопиющее нарушение закона, как обыск и конфискация документов без предъявления ордера.
      Адмирал сказал:
      - Поверьте моему слову офицера, что вы сослужите стране плохую службу, если поместите в газету отчет об этом событии.
      Редактор мягко гнул свою линию:
      - Ara, поверить вашему слову офицера. Вы ворвались сюда без ордера на обыск. Разве вы не знали, что это противозаконно? А ваш молодчик был готов стрелять, когда Вильчек хотел подойти к стулу.
      При этих словах я покрылся холодным потом. Адмиралу, по-моему, тоже было не сладко. С видимым усилием он произнес:
      - Приношу извинения за неожиданный визит и невежливое поведение. Меня оправдывает лишь важность происходящего. Могу я быть уверенным, господа, что вы будете хранить молчание?
      - При одном условии, - сказал редактор. - Если "Трибюн" получит монопольное право на публикацию всех материалов, связанных с Гомесом. Заниматься этим будет мистер Вильчек, вы должны помогать ему во всем. Мы в свою очередь обязуемся ничего не печатать без вашего согласия и без одобрения цензуры вашего ведомства.
      - Договорились, - неохотно согласился адмирал.
      Мы с адмиралом летели в Нью-Йорк. Видно было, что все это ему очень не по душе, тем не менее он считал своим долгом рассказать мне следующее:
      - Сегодня в три часа ночи мне позвонил председатель Комиссии по атомной энергии. А его перед этим разбудил доктор Монро из Комитета по науке. Доктор Монро работал допоздна и решил перед сном почитать воскресный номер "Трибюн". Ему на глаза попалось письмо Гомеса, и он взорвался, как пороховой погреб. Дело в том, мистер Вильчек, что уравнение сечения поглощения нейтронов - как раз то, чем он занимается. Более того, это тщательно охраняемая государственная тайна в области атомной энергии. Каким-то образом Гомесу стало известно это уравнение.
      Я почесал небритый подбородок.
      - А не водите ли вы меня за нос, адмирал? Как могут три уравнения быть величайшей государственной тайной?
      Адмирал колебался.
      - Могу вам только сказать, что речь идет о реакторе-размножителе.
      - Но ведь в письме об этом говорится в открытую. Не станете же вы утверждать, что Гомес не просто где-то раздобыл уравнения, но и кое-что в них понимает?
      Адмирал мрачно ответил:
      - Кто-то из наших потерял бдительность. Русские многое бы дали, чтобы увидеть эти уравнения.
      И он замолчал, предоставив мне возможность гадать, пока самолет летел над Нью-Джерси, что бы все это могло значить. Наконец из кабины пилота послышалось:
      - Приземляемся в Ньюарке через пять минут, сэр. Нас сажают вне очереди.
      - Хорошо, - ответил адмирал, - передайте по радио, чтобы нас ждала машина гражданского образца.
      - Гражданского? - удивился я.
      - А какая же еще?! В том-то и дело, чтобы не привлекать ни малейшего внимания к этому Гомесу и его письму.
      Мы приземлились, и вскоре впятером сидели в легковой машине, довольно скромной на вид; тем не менее это была последняя модель. От Ньюарка до испанского Гарлема в Нью-Йорке мы доехали без особых разговоров и происшествий.
      Машина остановилась посреди унылого жилого квартала; "Порто Белло" оказалось магазином, в котором была еще и закусочная. Большеглазые дети сбежались к машине и набросились на нас:
      - Мистер, мистер, можно я буду сторожить вашу машину? - слышалось со всех сторон.
      Адмирал разразился длинной тирадой по-испански, чем несказанно удивил меня, а детей заставил разбежаться в разные стороны.
      - Хиггинс, - скомандовал он, - проверьте, есть ли здесь черный ход.
      Один из молодчиков вышел из машины и обогнул здание, сопровождаемый тяжелыми, безразличными взглядами женщин, сидящих на ступеньках и укутанных в черные шали. Через пять минут он вернулся и сказал, что черного хода нет.
      - Внутрь войдут Вильчек и я, - распорядился адмирал. - Вы, Хиггинс, останетесь у входа и, если увидите кого-либо, кто будет пытаться спастись бегством, возьмите его. Пошли, Вильчек.
      В "Порто Белло" было не более десятка столиков, и все они были заняты в этот обеденный час; посетители, как по команде, воззрились на нас, едва мы вошли.
      - Nueva York, отдел здравоохранения, синьора, - бросил адмирал женщине, сидевшей за примитивной кассой.
      - А, - сказала она с явным неудовольствием. - Por favor, non aqui1. Туда идите, кухня, понимаете?
      Она подозвала хорошенькую девушку-официантку, посадила ее за кассу, а сама повела нас на кухню, темную от дыма и пара. Там был старик повар и парнишка лет шестнадцати, мывший посуду; мы все еле-еле втиснулись в крохотную комнатушку. Мак-Дональд и женщина быстро-быстро заспорили о чем-то по-испански. Адмирал хорошо исполнял свою роль. А я не спускал глаз с юнца у мойки, которому каким-то образом удалось завладеть одним из самых важных атомных секретов Соединенных Штатов Америки.
      Гомесу едва ли можно было дать больше пятнадцати лет, хотя на самом деле ему было семнадцать. Он был невысокого роста, худенький и гибкий, с кожей цвета виргинского табака. Черные, блестящие, прямые волосы то и дело падали на влажный лоб. Он поминутно вытирал руки о фартук и резким движением убирал волосы со лба. Работал Гомес как заведенный: брал тарелку, опускал в воду, скреб, споласкивал, вытирал, ставил на стол - и все это с легкой улыбкой, которая, как я усвоил позже, никогда не покидала его лица, если дела шли хорошо. А по глазам было видно, что мысли его где-то далеко-далеко от закусочной "Порто Белло". Мне кажется, Гомес даже не заметил нашего появления. Вдруг мне в голову пришла совершенно сумасшедшая мысль...
      Адмирал повернулся к нему.
      - ?Como se llama, chico?2
      Гомес вздрогнул, на миг рука его, вытиравшая тарелку, застыла, но он тут же поставил тарелку на стол.
      - Julio Gomes, senor. ?Por que, por favor? ?Que pasa3?
      Он ничуть не испугался.
      - Nueva York, отдел здравоохранения, - повторил адмирал, - con su permiso4.
      Он взял руки Гомеса в свои и сделал вид, что изучает их, неодобрительно покачивая головой и цокая языком. Затем решительно произнес:
      - Vamanos, Julio. Siemento mucho. Usted esta muy enfermo5.
      И тут заговорили все разом: женщине не понравилось вторжение в ее заведение, повар был недоволен потерей мойщика посуды.
      Адмирал встретил нападение во всеоружии и не остался в долгу. Через пять минут мы при всеобщем молчании вывели Гомеса из закусочной. Миловидная девушка, сидевшая за кассой, была едва жива от страха.
      - Хулио... - испуганно сказала она, когда мы проходили, но он, казалось, не слышал.
      Мы ехали к Фоли-сквер. Гомес в машине сидел спокойно; на его губах играла слабая улыбка, а глаза были устремлены куда-то вдаль, за тысячи километров от нас. Адмирал восседал рядом с ним, всем своим видом показывая, что ни о каких вопросах с моей стороны не может быть и речи.
      Когда мы вышли из машины у Федерального управления, Гомес удивился:
      - Это... Разве это больница?
      Ему никто не ответил. Мы окружили его плотным кольцом, открыли перед ним дверь лифта. Согласитесь, идти вот так, словно под конвоем, это кого угодно может вывести из равновесия - меня-то уж точно! - ведь у нас всех совесть хоть в чем-то нечиста. Но этот парнишка, казалось, не понимал ничего. Я решил про себя, что он просто чокнутый или... У меня в голове снова промелькнула шальная мысль.
      На стеклянной двери было написано: "Комиссия по атомной энергии США. Отдел безопасности и разведки". Когда вошел адмирал, а за ним мы, всех, кто сидел в комнате, будто громом поразило. Мак-Дональд, согнав начальника, уселся в его кресло, Гомеса поместил напротив, на посетительское место.
      И началось!
      Адмирал вытащил письмо и спросил по-английски:
      - Это письмо тебе знакомо?
      - Si, seguro.6 Я написал его на прошлой неделе. Вот смешно-то как. Значит, я не болен, как вы сказали там, да?
      Казалось, он вздохнул с облегчением.
      - Нет. Где ты раздобыл эти уравнения?
      Гомес с гордостью ответил:
      - Я их вывел.
      Адмирал презрительно хмыкнул:
      - Мне время дорого, парень. Откуда у тебя эти уравнения?
      Гомес забеспокоился.
      - Вы не имеете права говорить, что я вру, - сказал он. - Я не такой умный, как ваши знаменитые ученые, seguro, могу делать ошибки. Пусть я отнимаю время у profesor Сухарман, но он нет право меня арестовать.
      Адмиралу вся эта история начинала надоедать.
      - Ну тогда скажи, как ты вывел эти уравнения.
      - Ладно, - хмуро сказал Гомес. - Вы знаете, что Оппенгейм пять лет назад рассчитал случайное блуждание нейтрона в матричной механике, так, да? Я преобразовал эти уравнения от вида, предсказывающего траекторию, к виду, определяющему поперечное сечение, и проинтегрировал по поглощающей поверхности. Это дает ряд и u ряд V. Отсюда легко получить зависимость u-V. Не так?
      Все с тем же скучающим видом адмирал спросил:
      - Успели записать?
      Я заметил, что один из его молодчиков стал стенографировать.
      - Так точно, - сказал он.
      Затем адмирал поднял трубку телефона.
      - Говорит Мак-Дональд. Мне нужен доктор Майнз из Брукхейвенской лаборатории. Срочно. - Он обратился к Гомесу: - Доктор Майнз возглавляет отдел теоретической физики в Комиссии по атомной энергии. Я сейчас спрошу его, что он думает по поводу твоих уравнений. Полагаю, он сразу выведет тебя на чистую воду со всей этой болтовней. Тогда уж тебе придется признаться, откуда ты взял эти уравнения.
      Гомес, казалось, совершенно перестал понимать, что от него хотят. Между тем адмирал говорил в трубку:
      - Доктор Майнз? Это адмирал Мак-Дональд из Службы безопасности. Мне хотелось бы узнать ваше мнение вот о чем. - Он нетерпеливо щелкнул пальцами, и ему подали блокнот со стенографической записью.
      - Некто сказал мне, что ему удалось получить одно отношение, - и он стал медленно читать, - взяв случайное блуждание нейтрона, рассчитанное в матричной механике Оппенгеймером, преобразовав его от вида, предсказывающего траекторию, к виду, определяющему поперечное сечение, и проинтегрировав по поглощающей поверхности.
      В комнате стояла тишина, я ясно слышал возбужденный голос на другом конце провода. Тем временем все лицо адмирала, от бровей до шеи, медленно наливалось кровью. Голос в трубке умолк, и после долгой паузы адмирал ответил очень медленно и мягко:
      - Нет, это не Ферми и не Сцилард. Я не имею права сказать, кто. Не могли бы вы безотлагательно прибыть в Федеральное управление безопасности в Нью-Йорке? Мне... мне необходима ваша помощь.
      Он устало повесил трубку и с крайне удрученным видом вышел из комнаты.
      Его молодчики смотрели друг на друга с неподдельным удивлением. Один сказал:
      - Пять лет я...
      - Молчи, - оборвал его другой, глазами показывая на меня.
      Гомес спросил с интересом:
      - Что тут все-таки происходит? Странно все это, а?
      - Не бойся, малыш, - успокоил его я, - похоже, что тебе удастся выпутаться.
      - Молчать! - накинулся на меня охранник, и мне только и оставалось, что заткнуться.
      Через некоторое время принесли кофе и бутерброды, и мы принялись за еду. А еще через какое-то время вошел адмирал в сопровождении доктора Майнза, седовласого морщинистого янки из Коннектикута.
      - Мистер Гомес, - начал Майнз с места в карьер, - адмирал сказал мне, что вы либо превосходно обученный русский шпион, либо феноменальный атомный физик-самоучка.
      - Россия?! - заорал Гомес. - Он сошел с ума! Я американский гражданин Соединенных Штатов.
      - Возможно, - согласился доктор Майнз. - Адмирал также сказал, что вы считаете зависимость и - V очевидной. Я бы назвал это глубоким проникновением в теорию непрерывных дробей и умножения комплексных чисел.
      Гомес попытался что-то ответить, но язык его не слушался. Когда он смог наконец выговорить: - Por favor, можно мне лист бумаги? - глаза его буквально сияли.
      Ему дали стопку бумаги, и пошло, и пошло...
      Целых два часа Гомес и Майнз что-то непрерывно писали и говорили, говорили и писали. Майнз снял сначала пиджак, потом жилет, затем галстук. Бьюсь об заклад, что факт нашего присутствия едва ли доходил до его сознания. Что касается Гомеса, то он казался еще более отрешенным. Он не снимал пиджака, жилета и галстука. Но для него просто ничего не существовало, кроме этого скоростного обмена идеями посредством формул и кратких ясных математических терминов. Доктор Майнз вертелся в своем кресле, как юла; иногда его голос просто звенел от возбуждения. Гомес сидел тихонечко и все время что-то писал, приговаривая ровным, низким голосом и глядя прямо на доктора Майнза.
      Наконец Майнз выпрямился, встал и сказал:
      - Гомес, я больше ничего не соображаю, мне нужно все это обдумать. - Он схватил в охапку свою одежду и направился к выходу. Только тут до него дошло, что мы все еще находимся в комнате.
      - Ну что? - спросил адмирал мрачно.
      Майнз улыбнулся:
      - Он, конечно, настоящий физик.
      - Хиггинс, отведите его в соседнюю комнату, - распорядился адмирал.
      Гомес послушно дал себя увести, словно был под гипнозом.
      Доктор Майнз не преминул съехидничать:
      - Уж эта мне служба безопасности!
      Адмирал проскрежетал:
      - Попрошу вас об этом не беспокоиться, доктор Майнз. Служба безопасности находится в моей компетенции, а не в вашей. Этот молодой человек утверждает, будто он самостоятельно вывел эти уравнения. От вас требуется лишь выразить свое мнение по данному вопросу.
      Доктор Майнз мгновенно стал серьезным.
      - Да, - сказал он. - Это не вызывает никаких сомнений. Более того, я вынужден признаться, что мне было совсем нелегко следовать за мыслью Гомеса.
      - Понимаю. - Адмирал натянуто улыбнулся. - Но не соблаговолите ли вы объяснить, как такое могло случиться?
      - Нечто подобное уже бывало, адмирал, - возразил доктор Майнз. По-видимому, вам не приходилось слышать о Рамануйяне?
      - Нет.
      - Так вот. Рамануйяна родился в 1887 году и умер в 1920. Это был бедный индиец, который дважды провалился на экзаменах в колледж и в конце концов стал мелким чиновником. Он сумел стать великим ученым, пользуясь всего лишь устаревшим учебником математики. В 1913 году он послал несколько своих работ одному профессору в Кембридж. Его труды получили немедленное признание, а его самого вызвали в Англию и избрали членом Королевского Общества.
      Адмирал с сомнением покачал головой.
      - Такое случается, - продолжал Майнз. - Да-да, такое бывает. У Рамануйяны была лишь одна старая книга. А мы с вами живем в Нью-Йорке. К услугам Гомеса вся математика, какую он только может пожелать, и огромное количество незасекреченных и рассекреченных данных по ядерной физике. И, конечно, гениальность. Как он прекрасно связывает все!.. Мне кажется, он имеет весьма смутное представление о том, как доказать правильность отдельных положений. Он просто видит связь между явлениями; Чрезвычайно полезная способность, можно только позавидовать. Там, где мне нужен, скажем, десяток ступеней, чтобы с огромным трудом осилить путь от одного вывода к другому, он преодолевает все расстояние одним блистательным прыжком.
      - Не хотите ли вы сказать, что... что он более талантливый физик, чем вы?
      - Да, - сказал доктор Майнз. - Он намного способнее меня.
      С этими словами он удалился.
      Адмирал долгое время неподвижно сидел за столом, что было на него совсем не похоже.
      - Адмирал, - сказал я, - что будем делать?
      - Что? А, это вы. Теперь все это не имеет ко мне отношения, поскольку государственной безопасности ничто не грозит. Я передам Гомеса в Комиссию по атомной энергии, чтобы его можно было использовать в интересах государства.
      - Как машину? - спросил я, чувствуя отвращение.
      Его ледяные глаза, словно два ствола, смотрели на меня в упор.
      - Как оружие, - сказал он, не повышая голоса.
      Он был прав. Разве я не знал, что мы воюющая страна? Знал, как не знать. И все знали. Налоги, нехватка жилья, похоронные извещения... Я почесал небритый подбородок, вздохнул и отошел к окну. Площадь Фоли-сквер внизу была по-воскресному безлюдной, и только вдали шла какая-то девушка. Она дошла до конца квартала, повернулась и побрела обратно. В ее медленной, печальной походке чувствовалась безысходность.
      И вдруг я вспомнил, где ее видел. Та миленькая официанточка из "Порто Белло". Наверное, она вскочила в такси и проследила, куда увозили ее Хулио. "Плохи твои дела, сестренка, - сказал я про себя. - Хулио уже не просто симпатичный паренек. Он теперь военный объект".
      Быть может, мысли действительно передаются на расстояние? Казалось, она меня услышала. Прижимая к глазам крошечный платочек, она вдруг повернулась и побежала к метро.
      Гомес был несовершеннолетний, поэтому контракт за него подписали родители. То, что значилось в этом документе в графе "Описание работы", не имело значения, главное - для государственного служащего он сорвал довольно большой куш.
      Я тоже подписал контракт - в качестве "специалиста по информации". Думаю, что на самом деле мне отводилась роль наполовину приятеля Гомеса, наполовину летописца, а скорее всего, они хотели для собственного спокойствия не терять меня из виду.
      Нас никак не называли. Ни "Операция Такая-то", или "Проект Такой-то", или там "Задача Овладения Черт-Знает-Чем-В-Клеточку" - нет, у нас была просто группа, состоящая из пяти человек, которых поместили в хороший дом из пятнадцати комнат на окраине Милфорда, штат Нью-Джерси. Наверху в отдельной комнате с досками и мелом, заваленной книгами и техническими журналами, жил Гомес; раз в неделю его посещал доктор Майнз. Там же была троица из Службы безопасности: Хиггинс, Далхаузи и Лейцер, которые расположились внизу, спали по очереди и рыскали вокруг дома. Жил в доме и я.
      Беседы с доктором Майнзом помогали мне быть в курсе событий и вести записи. Не подумайте, что я хоть сколько-нибудь разбирался в том, что все это значит. Мои знакомые военные корреспонденты рассказывали мне, какая ужасная жизнь у них была на фронте, когда в их распоряжении имелись только официальные данные. "Столько-то налетов... Жертв на 15 % меньше, чем ожидалось... Решительное продвижение вперед в активном секторе, несмотря на довольно сильное сопротивление противника..." Что поймешь из такой информации!
      Примерно такие же записи можно найти в моем дневнике - это единственное, что мне сообщалось. Вот образчик: "По рекомендации д-ра Майнза Гомес сегодня начал работу над теоретическим обоснованием конструкции фазового реактора, который будет построен в Брукхейвенской национальной лаборатории. Ему предстоит вывести тридцать пять пар дифференциальных уравнений в частных производных... Сегодня Гомес сделал предварительное сообщение о том, что при проверке некой теоретической работы, проведенной в Лос-Аламосской лаборатории КАЭ, он обнаружил ошибочность предположения о нейтронно-спиновом характере... Д-р Майнз заявил сегодня, что Гомес, стремясь преодолеть трудности, связанные с управлением термоядерными реакциями, успешно воспользовался до сего времени неизвестным аспектом тензорного анализа Минковского..."
      Однажды во время встречи с Майнзом я попытался протестовать против подобного пустомельства. Думаете, он рассердился? Ничуть не бывало. Всего-навсего поудобней устроился в кресле и спокойно изрек:
      - Вильчек, при всем моем расположении к вам должен сказать, что вам сообщается все, что вы в состоянии понять. Любые подробности означают утечку важной научной информации, которая может быть использована иностранными державами.
      Пришлось поверить ему на слово. Я тщательно переписывал сообщения, которые он давал, и старался к тому же не упускать того, что могло бы заинтересовать моих читателей, когда придет время делать материал из этой заварухи. Так, я отметил успехи Гомеса в английском языке, его пристрастие к пирогам с мясом и рисовому пудингу, привычку самому убирать свою комнату, упомянул, какой он чистюля, ну прямо вылитая старая дева. "Проживешь пятнадцать лет в трущобе, Бил, и поймешь, что очень любишь чистоту и уют". Я часто видел, как доктор Майнз ходит за ним по пятам наверху, когда он подметает пол и вытирает пыль, донимая его своей математической галиматьей.
      Обычно Гомес работал по сорок восемь часов кряду; ел он при этом очень мало. Затем день-другой жил, как нормальный человек: спал вволю, играл в кэтч с кем-нибудь из охранников, рассказывал мне о своем детстве в Пуэрто-Рико и юности в Нью-Йорке.
      - А тебе не надоело здесь? - спросил я однажды.
      - Разве мне плохо? - ответил он. - Ем сытно, могу посылать деньги родителям. А что еще лучше - знаю, о чем думают большие профессора, и не должен ждать пять-десять лет этот проклятый рассекречивание.
      - Разве у тебя нет девушки?
      Здесь он смутился и перевел разговор на другое.
      А потом случилось вот что. Приехал доктор Майнз; его шофер был похож на человека из ФБР, каковым, по-видимому, он и был. По обыкновению, физик нес в руках толстенный портфель. Поздоровавшись со мной, он поднялся наверх, к Хулио.
      Там, взаперти, они пробыли часов пять подряд - такого прежде не случалось. Когда доктор Майнз спустился, я, как обычно, надеялся получить от него информацию. Но он только сказал:
      - Ничего серьезного. Просто обсудили некоторые его идеи. Я велел ему продолжать работу. Мы использовали его, как бы это сказать... в качестве вычислительной машины. Заставили слегка пройтись по проблемам, которые не по зубам мне и некоторым моим коллегам.
      К обеду Гомес не спустился. Ночью я проснулся от какого-то грохота наверху. Я ринулся туда прямо в пижаме.
      Гомес, одетый, лежал на полу. Видимо, не подозревая о препятствии, он споткнулся о скамеечку для ног. Губы его что-то шептали, и он смотрел на меня невидящими глазами.