Хоббит. Путешествие по книге

Кори Олсен

Хоббит: Путешествие по книге

Отцу и матери своим.

Иеремия 33:3

Предисловие

Книги Джона Рональда Руэла Толкина я любил, сколько себя помню, хотя, должен признаться, не могу точно сказать, в каком возрасте впервые прочитал «Хоббита»; думаю, примерно лет в восемь или около того. Самое первое прочтение «Властелина колец» и «Хоббита» не задержалось у меня в памяти, возможно, потому, что я тотчас ринулся перечитывать книги во второй раз, а затем и в третий. Всю жизнь и до сегодняшнего дня я перечитывал Толкина по меньшей мере раз в год. В подростковом возрасте я не был типичным «толкинутым» – не учил язык квения, не выводил руны тенгвара и никогда не напяливал приставные резиновые уши или плащ из занавески. Мои отношения с Толкином всегда состояли лишь в том, что я читал и перечитывал его книги и погружался в его истории, в мир, созданный писателем. Неважно, сколько я перечитывал эти книги, потому что каждый раз совершал все новые открытия.

Произведения Толкина для меня, как и для многих, стали воротами в Средние века и привели к тому, что меня надолго заворожила литература Средневековья. (Возможно, книги Толкина следовало бы издавать с наклейкой: «Осторожно! Эти книги могут превратить вас в медиевиста!») В итоге я получил ученую степень по средневековой английской литературе, а когда меня пригласили преподавать в колледж Вашингтона в Мэриленде, я смог воплотить свою давнишнюю мечту, вернее, одну из них: помимо курсов лекций по Чосеру и артуровскому циклу я предложил вниманию студентов курс занятий по Толкину.

Преподавать произведения Толкина в колледже студентам, как я и ожидал, оказалось увлекательно. Эти занятия сильно отличались от прочих моих лекций и семинаров, потому что большинство студентов, записывавшихся на курс по Толкину, уже читали его книги, а многие причисляли себя к поклонникам писателя. В качестве медиевиста, то есть специалиста по средневековой литературе, я с таким никогда не сталкивался – ни разу не бывало, чтобы студенты записывались ко мне на курс по Чосеру потому, что это их любимый автор. Ни одна студентка не подходила ко мне после занятия, чтобы показать любимый, зачитанный до дыр экземпляр рыцарских романов Кретьена де Труа, который мама с папой впервые прочли ей, когда малютке было семь лет. Ни разу не имел я дела со студентом, который регулярно и активно писал бы на сайте поклонников «Видения о Петре Пахаре» и исправно играл в ролевые игры по мотивам поэмы Ленгленда, наряженный Совестью или иной христианской добродетелью. В общем и целом, когда преподаешь средневековую литературу, первым делом нужно избавить студентов от предубежденности против нее и внушить им, что хотя она и кажется нам далекой и чуждой, но это произведения захватывающие и достойные изучения. Студенты же, которые записались ко мне на курс по Толкину, подобными предубеждениями не страдали, и уговаривать их не требовалось.

В студентах я увидел явную жажду знаний: они хотели больше узнать о любимом авторе и основательнее изучить его книги. Кроме того, обнаружил я и множество препятствий, которые им надо было помочь преодолеть. Обычным, рядовым поклонникам Толкина многое в его книгах было не очень понятно, а некоторые книги и совсем не давались (особенно «Сильмариллион»). Многие студенты, даже те, кто неоднократно читал основные произведения Толкина, признавались, что пропускали все поэтические вставки и что стихи и песни в книгах Толкина просто-напросто казались им неважными и малозначимыми для сюжета. В итоге я пришел к выводу, что самое полезное и приятное для студентов – это возможность внимательно, медленно и подробно читать тексты, разбирая трудные места и изучая, как автор соткал сюжет книги, как работал над ней.

Курс по Толкину я читал несколько раз, но по мере развития своей академической карьеры все глубже разочаровывался в другом аспекте преподавательской деятельности – в научных публикациях. Разумеется, всем известен университетский принцип «публикации или жизнь, третьего не дано», но я обнаружил, что мир научных публикаций прискорбно ограничен. Я был бы поражен до глубины души, если бы выяснилось, что многие из тех, кто сейчас читает это вступление, знакомы с моими статьями по сэру Томасу Мэлори или по Толкину, которые я публиковал на заре карьеры. Типичные академические издания – книги и журналы – циркулируют в узком кругу, их читают не тысячи и даже не сотни, а лишь десятки людей. Как правило, стoят они так дорого, что их покупку могут себе позволить только научные библиотеки, а следовательно, широкая публика почти или полностью лишена доступа к трудам большинства ученых. С течением времени научные публикации замыкаются в академической среде и превращаются в беседу ученых и некоторых их учеников. Я понимал, что в мире есть десятки тысяч людей, объединенных тем же самым желанием больше узнать о Толкине, которое объединяет и моих студентов, и мне хотелось включить этих неведомых энтузиастов в нашу беседу – так, чтобы в ней мог принять участие всякий.

Именно из этих соображений в 2009 году я запустил подкаст и вебсайт под названием «Профессор Толкин» (www.tolkienprofessor.com). Начал я с того, что выложил на сайте свои лекции – и никак не ожидал такого масштабного отклика пользователей. Через месяц после запуска подкаста на iTunes у меня было уже больше тысячи подписчиков, а по истечении года подкаст насчитывал более миллионов просмотров. Публика обрадовалась возможности поучаствовать в серьезной научной беседе о Толкине гораздо сильнее, чем я предполагал. Я начал выкладывать записи диспутов, устраивать онлайновые конференции и проводить онлайновые семинары. В последние несколько лет я получал колоссальное удовольствие от общения как с давними поклонниками Толкина, так и со свежими читателями, а также от того, что помогал облегчить им путь к более глубокому пониманию книг Толкина.

В этой книге сведены воедино уроки, которые я получил, занимаясь со студентами, опыт, накопленный благодаря подкасту, и любовь, которую я всегда питал к книгам Толкина. Больше всего на свете я люблю именно это – медленно, не спеша продвигаться по строкам великой книги с группой слушателей и читателей, задерживаться на важных подробностях и прослеживать темы, которые ускользают от внимания, когда читаешь сам по себе. Надеюсь, это путешествие будет в радость и вам.

Путешествие с «Хоббитом»

Как я обнаружил, многих читателей пугает, когда литературный критик или исследователь подступается к обсуждению книги, которую они любят. Слишком многим из нас памятны неприятные впечатления, вынесенные со школьных уроков литературы в старших классах, – на этих уроках нас заставляли препарировать книги, и потому, естественно, читателям не хочется наблюдать, как подобная ужасная участь постигнет не просто книгу, а горячо любимую. Однако работа, которая сейчас перед вами, вовсе не носит название «Препарируем „Хоббита“». Я не буду строить из себя дилетанта-психолога или дилетанта-парапсихолога, не стану обещать, будто прочитаю мысли Толкина, которые бродили у него в голове, когда он работал над книгой, и не раскрою, почему он написал «Хоббита».[1]

Я не буду объявлять себя арбитром изящного вкуса и водружать на голову венец непогрешимого судьи, вещающего истину в последней инстанции – какие фрагменты «Хоббита» хороши, а какие неудачны. В итоге эта книга должна лишь помочь вам в том, что вы и так уже, полагаю, делаете сами: прочитать «Хоббита» и получить от него удовольствие. Только понимание и удовольствие будут глубже.

На страницах «Путешествия по книге» мы пройдем долгий и неспешный путь от главы к главе, оглядываясь по сторонам. Проглотить книгу, которая пришлась по душе, – проще простого; моя же главная цель – читать «Хоббита» настолько медленно, чтобы вы смогли в процессе чтения увидеть, что именно разворачивается в повествовании. Мы будем прослеживать темы и образы, которые всплывают в тексте вновь и вновь, размышлять об идеях, к которым книга обращается опять и опять и которые развивает по ходу сюжета. Мы внимательно вслушаемся во все стихи и песни, которые Толкин встроил в повествование, поскольку они приоткрывают многие секреты книги, а в особенности – многое рассказывают о персонажах, которые их читают или поют. Если путешествовать с «Хоббитом» медленно и внимательно, то мы неизбежно обнаружим, что по окончании пути узнали столько же нового, сколько узнал Бильбо, по-иному, как и он, увидим мир и прозреем для чудес, которые не ожидали увидеть.

По пути мы встретимся с культурами и персонажами из нескольких новых народностей – гномами, троллями, гоблинами, орлами, эльфами (как из Ривенделла, так и из Черного Леса), а также с народом Озерного города. Мы повстречаем несколько интересных персонажей, с которыми я предложу вам пообщаться подольше, чтобы узнать их получше: с Голлумом, Беорном и Бэрдом Лучником. Однако самое пристальное внимание мы уделим тому, как в книге Толкина снова и снова всплывают несколько ключевых идей. Вот эти идеи.

1. Натура Бильбо. В главе первой «Хоббита» мы узнаём, что Бильбо – отпрыск двух очень разных семейств, Туков и Бэггинсов, а также – что бэггинсовская и туковская половины его натуры[2] постоянно тянут Бильбо в разные стороны. Взаимодействие между этими двумя импульсами в душе Бильбо – одна из важнейших черт персонажа, и по мере развития сюжета Толкин очень сложно, неявно, исподволь обрисовывает колебания между туковскими и бэггинсовскими[3] порывами Бильбо, пользуясь вовсе не такими простыми и прямолинейными приемами, как можно было бы ожидать.

2. Решения Бильбо. В ходе путешествия Бильбо несколько раз достигает некоего важного поворотного пункта, вехи, распутья, на котором ему надо принять судьбоносное решение и сделать самостоятельный и серьезный шаг вперед. Он просыпается и обнаруживает, что в одиночестве оказался в гоблинских пещерах. Он приходит в себя и видит, что его пеленает в паутину гигантский паук. Он пускается по темным туннелям, чтобы в одиночку противостоять дракону в его логове. Эти значимые моменты определяют характер Бильбо по мере развития истории, и рассказчик всячески их подчеркивает.

3. Взломщик Бильбо. Приключения Бильбо начинаются с того, что Гэндальф объявляет его профессиональным взломщиком, а гномы нанимают в этом качестве, и на протяжении рассказа нам постоянно напоминают о том, что официально Бильбо в отряде числится на должности взломщика. Поначалу это назначение кажется ужасной кадровой ошибкой, однако профессиональная карьера Бильбо со временем принимает неожиданный оборот, и не один.

4. Драконово Запустение. Когда Бильбо и гномы наконец-то добираются до Одинокой Горы, они обнаруживают, что она окружена землями, опустошенными драконом, который выжег все живое, что некогда наполняло эти плодородные земли. Однако во второй части книги мы начинаем понимать, что физические, материальные опустошения, произведенные драконом, одновременно служат символом опустошительности драконьих желаний: рассказчик именует это драконовой болезнью. Каждый персонаж сталкивается с подобными желаниями, и некоторым образом опасности, угрожающие героям, только усугубляются после того, как дракон повержен и убит.

5. Удача. Бильбо и его товарищам сопутствуют то удача, то невезение, и рассказчик очень настойчиво привлекает к этому наше внимание, причем несколько раз. Кроме того, в третьей главе мы выясняем, что квест, предпринятый гномами, связан с исполнением древних пророчеств, которые по мере развития сюжета все сильнее выдвигаются в центр повествования. За счет взаимодействий между решениями, которые принимают герои, и частыми вмешательствами фортуны история Бильбо заставляет нас задуматься над тем, как соотносятся человеческая воля и судьба.

6. Работа над «Хоббитом». В нескольких местах мы приостановимся, чтобы разобраться в конструкции книги и рассмотреть вторичный мир, который Толкин создал посредством этой истории. «Хоббит» – рассказ, который весьма отчетливо осознает себя рассказом, и нам напоминают об этом, когда мы становимся свидетелями того, как Бильбо дописывает историю своего путешествия. Толкину очень нравилось думать и писать о том, как возникают, развиваются и пишутся истории, и мы по мере чтения увидим, как Толкин обрамляет свое повествование и как возникает и меняется его интонация.

Я построил книгу таким образом, что мы будем разбирать «Хоббита» главу за главой по порядку – вы сможете читать мое пособие параллельно с оригиналом. Кроме того, я снабдил каждую главу не только номером, но и подзаголовком, чтобы тем, кто любит заглядывать вперед и прослеживать определенную тему в книге, было удобнее.

Который из «Хоббитов»?

У читателей, знакомых с «Властелином колец», в ходе чтения этой книги наверняка возникнет множество вопросов. Почему я избегаю определенных названий и имен. Например, Одинокая Гора именуется Эребор, а король эльфов зовется Трандуил, но ни топоним, ни имя короля в этой книге я не упоминаю. Возникнут у читателей и более существенные сложности и вопросы. Во «Властелине колец» Гэндальф придает огромное значение тому, что Бильбо намеренно искал кольцо; так почему же я не желаю более развернуто обсуждать то, как важно это событие – нахождение Кольца Всевластья? И, если уж на то пошло, почему я так пространно толкую о драконовой болезни, но ни словом не обмолвился о разрушительном влиянии кольца на Бильбо? Когда Гэндальф покидает Бильбо и гномов и уходит на юг, то присоединяется к Белому Совету, который вышибает Саурона из Черного Леса, и это поистине значимая веха в истории Среднеземья. Так почему же я лишь мельком упоминаю это событие? Можно подумать, будто я делаю вид, что совершенно не знаком с полным сюжетом толкиновского эпоса.

Ответы на эти вопросы взаимосвязаны и, кроме того, имеют прямое отношение к тому варианту «Хоббита», который я разбираю в этой книге. Что я подразумеваю под «вариантом»? Позвольте вкратце обрисовать вам историю работы Толкина над «Хоббитом». С моей точки зрения, как книга «Хоббит» развивался в три этапа, которые я назвал Сольный этап, Этап исправлений и Этап ассимиляции.

Сольный этап

«Хоббит» был впервые опубликован в Англии 21 сентября 1937 года издательством «Аллен и Анвин». Толкин до этого уже выпустил несколько стихотворений, однако «Хоббит» стал его первой большой публикацией. На протяжении многих лет имя Толкина у всех ассоциировалось именно с «Хоббитом», и книга стала настолько популярна, что издатели начали упрашивать Толкина написать продолжение. Толкин приступил к работе над второй книгой, которая, как предполагалось, должна была напоминать и развивать «Хоббита», и писатель с друзьями между собой какое-то время именовали эту будущую книгу «Новым хоббитом». Однако работа над второй книгой пошла совсем не так, как планировал автор и издатели. То, что начиналось как просто приключенческая книга для детей, в конечном итоге разрослось до «Властелина колец».

Этот этап работы я называю Сольным этапом потому, что на протяжении многих лет после выхода «Хоббита» читатели знали о Среднеземье только то, что было написано в «Хоббите». Я не собираюсь утверждать, будто это был единственный сюжет, над которым думал Толкин. Мифы и предания древней истории Среднеземья – предания, которые позже разрослись, были собраны в единое целое и составили «Сильмариллион», – уже существовали в виде черновиков, и совершенно ясно, что Толкин, работая над «Хоббитом», увязывал рассказ о путешествии Бильбо с этим миром, миром Среднеземья. Но это было известно лишь узкому кругу, горстке близких знакомых писателя; и пройдут десятилетия, прежде чем широкая публика узнает что-то еще об истории Среднеземья. Пока же «Хоббита» был единственным источником.

Этап исправлений

Хотя «Властелин колец» и зарождался как продолжение «Хоббита», но в скором времени текст повлек Толкина в совершенно ином направлении. Новая история и правда проклюнулась из нескольких зернышек, позаимствованных из урожая «Хоббита», однако плоды они принесли весьма неожиданные. В частности, Толкин обнаружил, что новая книга, над которой он работает, получается вовсе не детской; он стал опасаться, что уже одно это само по себе сделает ее непригодной в качестве книги-продолжения. Но гораздо важнее то, что и новая история, и мир, в котором она разворачивалась, разрастались и простирались далеко за пределы того масштаба, который Толкин задал в «Хоббите». Особенно отчетливо эта разница проступала в образе, который служил связкой между «Хоббитом» и новой книгой, а именно – в волшебном кольце Бильбо.

Когда Толкин опубликовал «Хоббита», предмет этот был всего-навсего волшебным кольцом-невидимкой, которое Бильбо нашел во время путешествия. Принадлежало кольцо Голлуму, но, хотя тот дорожил им и лелеял как свое величайшее сокровище, изначально кольцо не опутало Голлума какими бы то ни было чарами и не разрушало его. Когда Голлум в «Хоббите» предлагает Бильбо сыграть в загадки, то сулит, если Бильбо выиграет, некий подарок, имея в виду кольцо. Когда же Бильбо и в самом деле одерживает в игре победу, Голлум озадачен, потому что лишь теперь обнаруживает, что кольцо потерялось и ему нечем вознаградить Бильбо за выигрыш. Голлум ужасно расстроен, он рассыпается перед Бильбо в извинениях. Бильбо говорит ему: «Ничего страшного, лучше вместо подарка покажи-ка мне, как выбраться из подземелий». Тут Бильбо не вполне честен с Голлумом, поскольку уже догадался, что кольцо, которое он успел подобрать в темном туннеле и которое только что нащупал у себя в кармане, – это кольцо и есть подарочек, обещанный Голлумом. Таким образом, Бильбо прекрасно понимает, что получает двойной выигрыш: и кольцо, и объяснение, как выбраться на свет. Впрочем, Бильбо попал в такой переплет, что трудно судить его слишком строго. Голлум провожает Бильбо к выходу из подземелий, и на прощание Бильбо бодро машет Голлуму, после чего они расходятся. На протяжении дальнейшего путешествия Бильбо не раз пускает волшебное кольцо-невидимку в ход, и оно оказывается очень полезным, как и обещал Голлум.

Эта история не имеет ничего общего с «Хоббитом», к которому вы привыкли, – и неспроста. Я вкратце пересказал то, как эпизод с Голлумом выглядел в первом издании «Хоббита» в 1937 году; это первый, исходный вариант истории о Бильбо, Голлуме и кольце. Однако в процессе работы над «Властелином колец» Толкин сделал кольцо центром, сердцевиной сюжета и решил, что оно должно оказаться не просто кольцом-невидимкой, а Кольцом Всевластья, которое утратил Темный Властелин. Но стоило Толкину это придумать, как тотчас возникла крупная нестыковка с образом кольца, каким оно представало в первом издании «Хоббита» – а это издание все еще продавалось, его читали. Да, то, как Бильбо применял кольцо в течение путешествия, не противоречило новой идее Кольца Всевластья, и эту линию можно было запросто подогнать под новую идею. Но вот исходный вариант истории Голлума и его жизнерадостная готовность уступить кольцо теперь резко противоречили продолжению истории. И вот в 1947 году издательство «Аллен и Анвин» выпускает второе издание «Хоббита», исправленное, в котором Толкин значительно изменил главу о Голлуме. Вот этот-то поздний исправленный вариант все и читают, а первый уже практически забыт.

Однако постарайтесь помнить, что на этапе, который я поименовал Этапом исправлений, «Властелин колец» еще не был опубликован. Когда в 1947 году увидел свет обновленный «Хоббит» с Голлумом, шипящим «Бэггинсс-с – вор! Ненавис-с-с-стный, ненавис-с-с-стный, навс-с-с-сегда, навс-с-с-сегда!», – эта книга по-прежнему оставалась единственным, что широкая читательская аудитория могла прочесть о Среднеземье. Исправления в тексте, возможно, намекнули некоторым внимательным читателям, в каком ключе будет развиваться следующая, более масштабная история, которую еще напишет Толкин (если, конечно, этим внимательным читателям в принципе было известно, что спустя десять лет после выхода «Хоббита» его автор все еще работает над продолжением). Но в любом случае даже внимательные читатели узнали бы совсем немного. История, которая таилась под обложкой «Хоббита», лишь чуточку изменилась, и читатели не располагали больше никакими сведениями. Идея о том, что кольцо, которое заполучил у Голлума Бильбо, наделено темным магическим могуществом, разлагающим своего хозяина, – эта идея все равно оставалась за пределами «Хоббита» даже в его втором, исправленном варианте.

Этап ассимиляции

Первый том «Властелина колец» – «Братство кольца» – был опубликован лишь в 1954 году, то есть семнадцать лет спустя после появления «Хоббита», которого в свое время так горячо и благодарно приняли по всему миру. Теперь читателям наконец открылась возможность глубоко погрузиться в гораздо более пространную историю, которая последовала за коротенькой детской книжкой, и очутиться в куда более детально изображенном мире, который Толкин подробно выстроил за долгие годы работы над «Властелином колец». Я обозначил этот этап как Этап ассимиляции потому, что в этот период Толкин задним числом встраивает «Хоббита» и его сюжет в новую книгу, над которой работает.

Толкин уже внес в текст «Хоббита» исправления, призванные изменить тот единственный фрагмент, который никак не вписывался во «Властелина колец», а теперь, в ходе работы над новой историей, автор разворачивал и развивал многое из того, что было лишь намечено в «Хоббите». Гэндальф оказался в темнице черного мага Некроманта (где повстречал Трейна и получил карту и ключ), потому что хотел убедиться, что Некромант – это на самом деле Саурон, который вновь обрел плоть и вернулся в мир после низвержения в конце Второй эпохи. Конечно, это также объясняло, по какой причине Белый Совет ополчился на Саурона и выгнал его из Черного Леса. Эльфы Черного Леса получили более развернутую предысторию и даже несколько имен, а рассказ об Одинокой Горе – о том, как было основано поселение, как оно было повержено и возродилось, – занял свое органичное место в более масштабной истории народа Дьюрина и подземелий Морайи, которую гномы называли Казад-Дум.

Все эти сведения, не говоря об истории самого Кольца Всевластья, представали перед читателем на страницах «Властелина колец» и пространных приложений к книге. Развернутый вариант «Приложения А», который был урезан при первой публикации, позже выпустили в составе сборника «Незаконченные сказания» под заглавием «Поход на Эребор». Обрамлял это сказание разговор Гэндальфа и оставшихся его соратников; разговор происходил в Минас Тирите после Войны Кольца, и благодаря этому сказанию читатель видел всю историю «Хоббита» глазами Гэндальфа, причем начиналась она раньше, до встречи мага с Торином, и повествовала о событиях, которые привели к появлению в Бэг-Энде нежданных гостей.

Толкин так вдумчиво и основательно подошел к ассимиляции раннего текста в поздний, что даже исправления в «Хоббите» и те умудрился вписать в общую канву истории. В «Братстве кольца» Гэндальф и Фродо беседуют о книге Бильбо, опубликованной под заглавием «Хоббит», и упоминают, что в ней описание встречи Бильбо с Голлумом отклоняется от истины и подлинного хода событий. Гэндальф объясняет, что кольцо уже начало обретать власть над Бильбо и исподволь менять его, поэтому, когда Бильбо излагал свою историю в книге, то присочинил насчет того, что Голлум будто бы подарил ему кольцо, – присочинил затем, чтобы подкрепить свои права на кольцо. «Подлинная» же история содержится в исправленном варианте «Хоббита», и ее установили позже, однако экземпляры первого варианта все еще имеют хождение.

О чем пойдет речь в этой книге

На страницах «Путешествия по книге» я анализирую только те варианты текста, которые относятся к Сольному этапу и Этапу исправлений, обрисованным выше. Причина подобного выбора очень проста: я хочу, чтобы мы с вами прочитали «Хоббита» как самостоятельное произведение. Создание самого «Хоббита» и его слияние с «Властелином колец» – совершенно разные процессы. На Этапе ассимиляции «Хоббит» стал лишь одной из глав в масштабной истории Третьей эпохи Среднеземья – такой, какой она предстает перед нами во «Властелине колец». Если, читая о Бильбо и его волшебном кольце в «Хоббите», постоянно думать о Фродо и Роковой Горе, рискуешь упустить из вида идеи, которые принципиально важны для «Хоббита» и отражены в нем.

Более того, если не соблюдать осторожность, очень легко перепутать детали и смешать тексты в единое целое. Гэндальф, который приходит в Бэг-Энд в первой главе «Хоббита», – не совсем тот же персонаж, который помогает Бильбо устроить прощальный праздник в первой главе «Братства кольца». За семнадцать лет, которые разделяют эти два празднества, с нашим бородатым знакомцем много чего успело приключиться. Например, если бы, анализируя слова Гэндальфа о Бильбо-взломщике в первой главе «Хоббита», я опирался на высказывания Гэндальфа о хоббитах и воровстве из «Похода на Эребор» («Незаконченные сказания»), я бы просто-напросто вас запутал и замутил воду.

Поэтому в данной книге я изо всех сил старался сосредоточиться исключительно на «Хоббите» до Этапа ассимиляции. Практически все ссылки на «Властелина колец» – а их совсем немного – вынесены в сноски. Рассуждая о кольце, я нарочно пишу это слово с маленькой буквы, потому что подразумеваю кольцо-невидимку Бильбо, а не Кольцо Всевластья. Я ни разу не называю Некроманта Сауроном, а Одинокую Гору – Эребором; я использую только те имена и топонимы, которые читатель встречает под обложкой «Хоббита». По тем же причинам я нигде не упоминаю о Шире или о городках Хоббитон и Байуотер, потому что они – тоже названия более позднего периода и ни разу не возникают на страницах собственно «Хоббита»[4]. Возможно, в следующий раз и в следующей книге я займусь разбором «Властелина колец». Но в этой нам с вами более чем достаточно только «Хоббита» – в нем есть что обсуждать.

Что еще почитать по теме

На протяжении многих лет немало исследователей Толкина создали по этой теме превосходные работы. Если вы хотите больше узнать о «Хоббите», то я настоятельно рекомендую вам две книги: «Аннотированный „Хоббит“» Дугласа А. Андерсона и «История „Хоббита“» Джона Д. Рейтлиффа[5]. Две эти работы обязательны к прочтению; сколько их ни хвали, все мало будет. Я глубоко обязан обоим ученым за их упорный труд; их книги неизмеримо обогатили толкинистику в целом и мое понимание «Хоббита».

1. Превосходный и дерзновенный хоббит. Нежданные гости

Натура Бильбо. Столкновение двух миров

Первая фраза «Хоббита» – «Жил-был в норе под землей хоббит» – это не просто начало рассказа, не только точка отсчета, с которой начинается книга, но и зернышко, из которого проклюнулась вся история о Бильбо. Сам Толкин частенько рассказывал о том знаменитом мгновении, когда зародилась эта маленькая книга (а с ней и литературная карьера Толкина). Он проверял экзаменационные сочинения студентов, сидя в кабинете за столом у себя дома, и, что неудивительно, ужасно скучал. И вот в конце одной из контрольных тетрадей Толкин наткнулся на неожиданное и приятное зрелище: совершенно пустую страницу. По словам Толкина, он испытал такое облегчение, что едва не поставил владельцу тетради дополнительный балл. Повинуясь порыву, Толкин нацарапал на чистом листе впоследствии знаменитую фразу. Позже он говорил: «Сам не знаю, почему это написал». А стоило ему написать фразу, как он почувствовал, что просто обязан непременно выяснить, кто же такие эти хоббиты.

Если слово «хоббит» было читающей публике в новинку, то мир, который Толкин описывает в начале книги, место, которое хоббиты считают своим домом, читателю кажется хорошо знакомым и очень уютным. Конечно, у хоббитов имеются отличительные черты: например, малый рост, мохнатые ножки, которым и обувь не нужна, и традиция жить в норах. Но хотя Бэг-Энд – маленькая нора с круглой дверцей, «стены там были обшиты панелями, пол выложен плитками и устлан ковром» – и это место любого читателя двадцатого века заставит почувствовать себя как дома. Возможно, хоббиты выглядят непривычно, однако рассказчик уверяет нас, что «волшебного в них тоже, в общем-то, ничего нет». Они обычный народец, который любит повеселиться, выпить и поесть. Хоббиты обитают в уютном и простом мире, не ведающем тревог, мире уюта и покоя, мире, в котором нет ничего чужого или тревожного, – словом, в мире, который так и манит к себе читателя.

Семья Бэггинсов – яркие представители самой сути хоббичьего мира с его уютом и покоем. Соседи считают их «очень почтенным семейством» и одобряют полнейшую предсказуемость их поступков. Бэггинсы напрочь лишены авантюрной жилки. Они «никогда не позволяли себе ничего неожиданного; всегда можно было угадать заранее, не спрашивая, что именно скажет тот или иной Бэггинс по тому или иному поводу». Мир Бэггинсов – сонный, домашний мир, в нем больше всего ценят покой и благополучие. Посреди этого уютного мира восседает Бильбо Бэггинс, прохлаждается перед дверцей своей великолепной хоббичьей норки, праздно покуривает трубочку и говорит: «Торопиться некуда, целый день впереди!» Таким Бильбо впервые предстает перед нами – воплощение хоббичьей респектабельности и безмятежного, покойного житья-бытья.

В эту мирную сценку на задворках вселенной, «в те далекие времена, когда было меньше шума и больше зелени», вторгается волшебник Гэндальф. Он являет собой полную противоположность Бильбо: таинственный и жутковатый, непонятно, откуда он и зачем явился. Гэндальф не только странствует и переживает приключения, но, совершенно очевидно, вовлекает в них других; Бильбо слышал толки о том, что именно по милости Гэндальфа «столько тихих юношей и девушек пропали невесть куда, отправившись на поиски приключений». Бильбо также наслышан, что Гэндальф – отменный рассказчик и на празднествах он излагает «дивные истории» обо всяких неведомых чужеземных чудесах, например «про драконов и гоблинов, великанов и спасенных принцесс и везучих сыновей бедных вдов». Однако Гэндальф не только рассказывает чужие сюжеты, но и воплощает свои: «Истории и приключения вырастали, как грибы, всюду, где бы он ни появлялся». Поэтому стоит ли удивляться, что книга, которую мы читаем, – это еще одна история с приключениями, завязавшаяся, стоило лишь появиться Гэндальфу.

Встреча Бильбо и Гэндальфа в первой сцене книги знаменует столкновение двух миров: безмятежного и предсказуемого мира мистера Бильбо Бэггинса из Бэг-Энда, что Под Холмом, и таинственного, опасного и полного неожиданностей мира приключений, которые разражаются везде, где бы ни появлялся Гэндальф. Вторжение этих приключений в мирное и благоустроенное житье-бытье Бильбо, в его уютный дом – это и составляет содержание первой главы «Хоббита».

Событие вполне обыденное и благопристойное: чаепитие. Для Бильбо оно во многих отношениях становится неожиданной пирушкой с нежданными гостями, как гласит название главы. Прежде всего, Бильбо и понятия не имел, что устраивает чаепитие и зовет гостей. Он напрочь забыл об обещании, впопыхах и не вполне искренне данном Гэндальфу накануне, а уж появление гномов для него и вовсе неожиданность. «Гостей он любил, – сообщает нам рассказчик, – но он любил знакомых гостей и предпочитал приглашать их сам». Благопристойное чаепитие очень быстро превращается в нечто совершенно иное, для Бильбо – тревожное, непривычное и будоражащее. Если поначалу нежданные гости устроили Бильбо пренеприятную суматоху, то затем его «выбивают из колеи» и наконец обрушивают на него непреодолимую и нежелательную данность: на голову Бильбо «свалилось нежданно-негаданно самое что ни на есть скверное приключение». Вторжение нежданных гостей приводит к любопытным последствиям. То, что разворачивается перед нами, – не просто сотрясение предсказуемого и спокойного мирка Бильбо, которое происходит, когда орава гномов вламывается к нему в дом, съедает подчистую все его кексы, пироги и прочую снедь и переворачивает вверх дном уютную и опрятную норку. Мир Бильбо не просто переворачивается, он еще и преображается. Тихая, ярко освещенная и чистенько прибранная гостиная превращается в темную залу, где устраивают свой совет гномы и маг.

В ходе пирушки возникает одна небольшая, но значимая интерлюдия, которая прекрасно иллюстрирует метаморфозу мира Бильбо и его домашнего уклада: это сценка, где Торин и Гэндальф, покуривая трубки, состязаются в пускании дымовых колец. Вспомним, что в самом начале «Хоббита», когда Гэндальф только появился, Бильбо на досуге покуривал трубочку на лужайке перед домом. В этой первой сцене Толкин подчеркивает, что курение трубки связано с отдыхом, покоем, уютом и благостным расположением духа, – ведь Бильбо поначалу приглашает Гэндальфа посидеть с ним и угоститься табачком. Однако дымовые кольца, которые пускают Торин и Гэндальф, несомненно, имеют магическую природу и, более того, выглядят слегка угрожающе. В отличие от дымовых колечек из трубки Бильбо, которые лениво уплывают за Холм, дымовые колечки Гэндальфа хищно охотятся за Ториновыми и проскакивают сквозь них: «Гэндальф оказывался проворнее». Дымовые колечки, которые еще недавно ассоциировались с мирным и почтенным досугом, теперь зловеще плавают над головой у Гэндальфа и придают ему «таинственный и по-настоящему колдовской» вид. Когда приключения и магия вторгаются в жизнь Бильбо, то затрагивают даже самые мирные и обыденные ее мелочи, превращая их в непостижимые и чудесные. Гэндальф снова выступает здесь не только как рассказчик, но и как творец.

Главный объект изменений, причиненных приключениями, которые Бильбо, сам того не ведая, зазвал к себе в дом, – это лично Бильбо. Целый комплекс изменений, которые в ходе развития событий происходят с характером Бильбо, – это одна из центральных и наиболее сложных линий во всей книге.

Как я уже говорил, поначалу Бильбо предстает перед нами воплощением спокойного и предсказуемого мира Бэггинсов. В первом разговоре с Гэндальфом устами Бильбо вещает спокойный и приземленный мир хоббичьего житья-бытья. Бильбо объясняет, что он и его соседи – «простой мирный народ, приключений не жалуем». Мотивы, по которым он отвергает приключения, и красноречивы, и смешны: Бильбо говорит, что приключения – «от них одно беспокойство и неприятности, еще, чего доброго, пообедать из-за них опоздаешь». Изначально кругозор Бильбо настолько узок, а точка зрения настолько обывательская, что невольное опоздание к обеду в его вселенной предстает как серьезная опасность. Когда Гэндальф предлагает отправить в поход с приключениями самого Бильбо, хоббит в панике прячется в доме.

Когда же на следующий день мир Гэндальфа, полный приключений, настигает Бильбо уже под его собственной крышей, то Бильбо поначалу тоже реагирует как истинный Бэггинс. Слушая, как Балин, Двалин, Фили и Кили толкуют о гоблинах и драконах, Бильбо не понимает их слова – он даже «не хотел понимать, так как все это отдавало приключениями». Даже когда жилище Бильбо оказывается заполнено и захвачено тринадцатью гномами и магом, Бильбо старается хоть как-нибудь навести вокруг себя порядок, восстановить хоть что-то из перевернутого благополучного мирка, в котором жил. Мы видим, как он сидит на стуле у очага и пытается «делать вид, будто ничего особенного не происходит и с приключениями все это ничего общего не имеет». Будучи добропорядочным Бэггинсом, Бильбо пытается надежно окопаться в привычной обстановке, в своем мирке, даже когда в него уже вторглись приключения.

Однако будем помнить, что в самом Бильбо, да и в хоббичьей жизни в целом, есть много такого, что выходит за рамки степенного бэггинсовского начала. Среди хоббитов есть и такие, кто не придерживается традиционного уклада, нарушает предсказуемость и уклоняется от мирного спокойного житья. К этим хоббитам относится клан Туков, о представителях которого известно, что временами они «пускались на поиски приключений». Семья может сколько угодно стараться «замять это дело», замалчивать столь конфузные и неприличные случаи, но «факт остается фактом: Туки считались не столь почтенным родом, как Бэггинсы». Изгоями хоббичьего общества Туки, однако, не сделались – прежде всего потому, что они баснословно богаты, несомненно богаче почтенных и благополучных Бэггинсов. Рассказчик даже придает Тукам некоторый таинственный блеск и шик, пересказывая слушок о том, «будто давным-давно кто-то из Туков взял себе жену из эльфов (took a fairy wife)»[6]. Хотя рассказчик тут же добавляет, что слух совершенно нелеп, у читателя все равно создается представление о том, что в генеалогию Туков в незапамятные времена влилось нечто необычное и волшебное.

Контраст между этими двумя хоббичьими семействами, с которыми мы знакомимся – почтенными Бэггинсами и незаурядными Туками, – очень важен еще и потому, что в самом Бильбо сочетаются оба начала, бэггинсовское и туковское, респектабельное и авантюрное. Неизвестно, вправду ли некий Тук в стародавние времена взял себе жену из эльфов, зато есть точные сведения, что супругой Банго Бэггинса была «легендарная Белладонна Тук»[7]. Как нам сообщает рассказчик, Бильбо – «по виду и всем повадкам точная копия своего солидного благопристойного папаши»; и поначалу Бильбо предстает перед нами как сторонник и защитник мирного бэггинсовского уклада, отчаянно цепляется за этот уклад. Однако, по мнению рассказчика, существует вероятность, что Бильбо «получил от Туков в наследство какую-то странность, которая только ждала случая себя проявить».

Проблески туковского начала проступают в Бильбо еще до появления гномов в Бэг-Энде. Когда Бильбо узнает, кто такой Гэндальф, первая его реакция – не отторжение и неодобрение; он сразу вспоминает о чудесах, ему приходят на память «волшебные бриллиантовые запонки», которые Гэндальф подарил Старому Туку, деду Бильбо. Вспоминает Бильбо и рассказы Гэндальфа, которые определяет как «дивные истории», хотя они и о приключениях. Судя по всему, особенно дорожит Бильбо воспоминанием о фейерверках, которые, бывало, устраивал хоббитам Гэндальф: «Какое великолепие! Они взлетали кверху, точно гигантские огненные лилии, и львиный зев, и золотой дождь, и держались весь вечер в сумеречном небе!» Выясняется, что Бильбо «вовсе не так уж прозаичен, как ему хотелось». Упорядоченная, уютная и благополучная бэггинсовская жизнь Бильбо размеренна, обыденна, деловита и проста, а магический мир Гэндальфа и гномов более поэтичен, полон чудес и див, но в то же время непонятен и исполнен колдовства, подобно дымовым кольцам из трубки Гэндальфа. Может, Бильбо и придерживается бэггинсовских взглядов, но туковская сторона подталкивает его к иной жизни, полной приключений, и предрасполагает к ним – к моменту первой встречи с магом эта склонность уже проступает наружу из глубины души Бильбо. Именно поэтому Бильбо и начинает говорить о временах, когда Гэндальф занимал хоббитов своими рассказами и вовлекал в приключения, но спохватывается и прикусывает язык. Может показаться, будто Бильбо крепко привязан к бэггинсовскому укладу, к предсказуемой размеренной жизни, однако его характер сложнее, чем он сам признает.

Туковская сторона личности Бильбо впервые проявляется чувствительностью к поэзии – это происходит, когда гномы запевают песнь о сокровищах и своем походе. Гномья музыка в первый раз в жизни выводит Бильбо за пределы привычного и знакомого, приоткрывает ему мир за границами уютного и незатейливого мирка, к которому он так привязан и за который так цепляется. Стоит гномам заиграть, еще даже не запеть, как Бильбо «позабыл обо всем и унесся душой в неведомые края, туда, где в небе стояла чужая луна – далеко По Ту Сторону Реки и совсем далеко от хоббичьей норки Под Холмом». Он переносится в края гномов, и на мгновение-другое их песня помогает ему увидеть мир их глазами, пережить то, что пережили гномы. Гномы поют, а Бильбо чувствует, как «в нем рождается любовь к прекрасным вещам, сотворенным посредством магии или искусными умелыми руками, – любовь яростная и ревнивая, влечение, живущее в сердцах всех гномов». На некоторое время музыка и пение гномов так захватывают Бильбо, что воображение уносит его за пределы привычного знакомого мирка в их историю. В это мгновение «в нем проснулось что-то туковское», и Бильбо обнаруживает, что какая-то часть его души, оказывается, все же жаждет приключений.

Тем не менее нам следует соблюдать осторожность, чтобы не упростить образ Бильбо сверх меры. Бильбо – не просто отважный искатель приключений, который таится под благопристойным фасадом; он не хоббичье подобие Кларка Кента в поисках крошечной телефонной будки[8]. Давайте присмотримся: что же на самом деле происходит, когда туковская сторона в Бильбо пробуждается от пения гномов? Когда его охватила жажда приключений, «в нем проснулось что-то туковское, ему захотелось видеть громадные горы, слышать шум сосен и водопадов, разведывать пещеры, носить меч вместо трости». Звучит очень смело, но обратите внимание, насколько умеренна и благоразумна маленькая фантазия Бильбо на тему приключений. Красноречивее всего выдает Бильбо подробность насчет меча вместо сельской трости для прогулок. Рассказчик отмечает, что Бильбо обожает погулять по окрестностям и что «у него у самого в прихожей висела большая карта Окрестностей, где его любимые дорожки для прогулок были помечены красными чернилами». Первый приступ тяги к приключениям, в сущности, сводится у Бильбо к желанию совершить еще одну прогулку, только очень длинную и очень зрелищную, лишенную тех опасностей и неудобств, которые неизбежно сопутствуют настоящим приключениям. Бильбо хочется побродить по подземельям, но он даже не задумывается, что там водятся злобные гоблины. Он жаждет услышать шум сосен, но явно забывает об огнедышащих драконах, чьи могучие крылья своими взмахами заставляют сосны стонать и крениться, – а именно об этом и поют гномы. Бильбо живо воображает, как препояшется мечом, но не задумывается о том, чтобы на самом деле пустить его в ход. Первый шаг Бильбо в мир приключений получается робким и по-детски нерешительным.

Даже если мы не сразу заметим скромность первого порыва Бильбо к приключениям, его собственная реакция на этот порыв подчеркивает суть дела, так что пропустить это принципиально важное место невозможно. Даже мысль о возможной – воображаемой – опасности совершенно подавляет в Бильбо туковскую сторону и заставляет ее отступить. Когда его грезы нарушает вид самого обычного костра где-то за окном, Бильбо приходят на ум огнедышащие драконы, он содрогается и в ужасе отталкивает помыслы о приключениях, которыми только что соблазнился: «Внезапно за лесом За Рекой взметнулось пламя (наверное, кто-то разжег костер), и Бильбо представилось, как мародеры-драконы водворяются на его мирном Холме и сжигают все вокруг. Он вздрогнул и сразу сделался опять обыкновенным мистером Бэггинсом из Бэг-Энда, что Под Холмом».

Когда чуть позже Бильбо снова сталкивается с мыслями о смертельной опасности, вызванными словами Торина о том, что, «возможно, даже все… могут не вернуться назад», то Бильбо теряет всякое самообладание, беспомощно верещит и шлепается на пол. «Голубой огонь» Гэндальфова посоха, который внезапно озаряет комнату, заставляет ослепленного Бильбо пронзительно твердить: «Молния убила! Молния убила!» Деяния Гэндальфа, мага-творца историй, потрясли надежный, безопасный и уютный мир Бильбо, словно в этот мир и правда ударила молния, и может показаться, будто дремавшая в Бильбо туковская сторона, которую пробудили было музыка и стихи гномов, просто не выдержала таких испытаний.

Подлинный поворотный момент наступает, когда Бильбо по своей воле пробуждает в себе туковское начало – не в робких грезах, а наяву, намеренно. Когда Бильбо случайно подслушивает уничижительные слова Глойна в адрес собственной персоны, туковское начало пробуждается полностью. Теперь Бильбо хочет, чтобы его считали сильным, отважным, способным противостоять опасностям. Преодолено последнее препятствие, которое мешало Бильбо пуститься на поиски приключений. Когда Бильбо объявляет, что готов отправиться с гномами в поход, он по-прежнему отчасти подразумевает Очень Длинную Прогулку, однако осознает, что просто прогулкой дело не ограничится. Бильбо даже изъявляет готовность «сражаться с кошмарными хобборотнями в Самой Крайней Пустыне». Мы могли бы заподозрить его в «поэтическом преувеличении», но теперь в своих фантазиях он по крайней мере пускает в ход меч, на который был готов обменять трость. Правда, он все еще считает отсутствие мягкой постели, крыши над головой и сытной еды самой большой жертвой, на какую придется пойти в путешествии, но это лишь свидетельствует, что Бильбо плохо представляет себе суть похода и приключений, тем не менее он полон энтузиазма. В этот самый миг рассказчик и объявляет: «Туковская порода в нем взяла верх».

Даже после этого важного поворотного момента нам ясно, что с Бильбо не произошло мгновенного и окончательного превращения в отважного отпрыска Туков. Рассказчик замечает, что «…много раз впоследствии бэггинсовская сторона его существа раскаивалась в безрассудном поступке» – решении пойти в поход с гномами. Даже когда Бильбо, «как истинный потомок Туков, решил не отступать», в нем все еще осталось изрядно бэггинсовского. Прежде чем вступить в любое обсуждение планов и стратегий, он напускает на себя «деловой вид (обычно предназначавшийся для тех, кто пытался занять у него денег)» и настаивает, чтобы историю о драконе и золоте ему рассказали подробно и целиком. Торин в изнеможении спрашивает: «Господи помилуй! Разве вы не видели карты? Не слышали нашей песни? И разве не об этом мы толкуем уже много часов подряд?» По мнению Торина, слова гномьей песни вполне понятно и развернуто объясняют происходящее, какие же еще толкования требуются Бильбо? Как я покажу чуть дальше, песня и в самом деле рассказывает всю историю о золоте и драконе и объясняет все, что нужно знать о грядущем походе и о том, кто такие гномы. Мы знаем, что Бильбо внимательно выслушал бoльшую часть песни, потому что видим, как она его взбудоражила и даже – пусть ненадолго – заворожила. Но мистеру Бэггинсу этого мало. Он существо не совсем приземленное и прозаическое, однако хочет, чтобы суть дела изложили ясно и четко – в дополнение к стихам.

Читая и разбирая «Хоббита», мы будем внимательно следить за взаимоотношениями туковской и бэггинсовской сторон в характере Бильбо. Переплетения этих противоположных начал в натуре Бильбо принимают очень запутанные и сложные формы, и Толкин упорно не желает упрощать и обобщать их.

Бильбо Бэггинс, самой судьбой избранный взломщик

Толчком для решения Бильбо принять свою туковскую сторону, переступить порог дома и добровольно отправиться в странствие становится уничижительный отзыв Глойна, который Бильбо случайно подслушивает. Глойн полагает, что произошла какая-то ошибка и Бильбо никоим образом не годится на роль товарища-заговорщика, какого подыскивают себе гномы. «Думаете, он подойдет? Едва я увидел, как этот пузан подпрыгивает и пыхтит в дверях, я сразу заподозрил неладное. Он больше смахивает на бакалейщика, чем на взломщика!» – с презрительным фырканьем заявляет гном. Глойн, возможно, выражается резковато[9], однако он не далек от истины. Более того, сопутствующие обстоятельства вполне оправдывают его вспышку. Вспомним, что Бильбо зовут вступить в отряд не из милости и не из жалости; гномы выбрали его, потому что наслышаны, что он мастер своего дела, и хотят нанять его как своего рода независимого сотрудника. А нужен им не кто иной, как профессиональный взломщик.

Возможно, удивительно не только то, что в поисках талантливого и квалифицированного взломщика гномы добрались до самого Бэг-Энда. Удивляет и другое: Бильбо явно небезразлично их желание нанять его и сделать соучастником авантюры. Разумно было бы предположить, что почтенный Бэггинс разобидится и оскорбится на то, что незнакомые чужеземцы-гномы принимают его за профессионального вора. Но, вместо этого, Бильбо внезапно загорается горячим желанием на деле доказать гномам свое мастерство и подтвердить репутацию мастера-взломщика. Речь идет не просто о жажде приключений, напавшей на Бильбо, но о его личности. Кто он и какова его роль?

Запускает этот процесс Гэндальф, не только умелый рассказчик, но и сочинитель, творец историй. Еще каких-нибудь два дня назад Бильбо вполне мог считать, будто хорошо знает сам себя, знает, кто он и что он. Но вот появляется Гэндальф и посохом выцарапывает на двери у Бильбо знак, который означает: «Опытный взломщик». Поначалу может показаться, будто Гэндальф затеял какой-то масштабный розыгрыш. Он прекрасно знает, что магический знак, оставленный на двери Бильбо, комически неуместен и хозяину совсем не подходит. После такого разговора, какой был у Гэндальфа с Бильбо, заявлять, будто мистер Бэггинс – взломщик, который «возьмется за хорошую работу, предпочтительно рискованную, оплата по соглашению», – это ли не абсурд?! Упоминание о том, что Бильбо жаждет Интересных Переживаний, так потешно, что неимоверно веселит и изумляет самого Гэндальфа: он «тихонько покатывается со смеху», прежде чем оставить знак. Не менее потешны и рекомендации и похвалы, которые Гэндальф излагает гномам после того, как хоббит падает в обморок с перепугу. Заявление Гэндальфа о том, что Бильбо-де «свиреп, как дракон, которому прищемили хвост дверью», еще можно расценить как шаловливое «поэтическое преувеличение», но на каком основании Гэндальф расхваливает Бильбо как «одного из лучших» взломщиков? Звучит все это так, будто Гэндальф попросту разыгрывает гномов.

Хотя читателю и может показаться, будто Гэндальф устроил гномам розыгрыш, тем не менее когда дело доходит до подтверждения профессионализма Бильбо как взломщика, Гэндальф, судя по всему, вполне серьезен. Вместо того чтобы отыграть назад и отказаться от явно дурновкусной шутки, Гэндальф горячо настаивает на своей правоте: «Если я сказал, что он Взломщик, – значит, он взломщик или будет взломщиком, когда понадобится». И Бильбо, и гномам трудно в это поверить, но Гэндальф твердо стоит на своем и отвергает любые возражения. Он провозглашает Бильбо лучшим из лучших, судьбой избранным Взломщиком – фраза звучная, многозначительная и даже зловещая, которая, судя по всему, призвана подчеркнуть что-то еще, кроме выбора Гэндальфа. Хотя это и кажется всем поголовно нелепым и неправдоподобным, но в каком-то смысле Бильбо – взломщик, избранный судьбой.

Заветное желание гномов

До сего момента мы в основном изучали Бильбо и его отношение к приключению, постучавшемуся в дверь хоббичьей норы, но пока что очень мало успели сказать о гномах, которые принесли это приключение с собой. Как я уже говорил раньше, лучше всего характеризует гномов их песня – та самая, которая ненадолго уносит Бильбо в мир грез и в неведомые края. Под влиянием гномьего пения и музыки Бильбо проникается «ревнивым влечением, живущим в сердцах всех гномов». Поэтому, если мы хотим получше узнать Торина и его спутников, разумно будет присмотреться к тексту песни.[10]

Far over the misty mountains cold

To dungeons deep and caverns old

We must away ere break of day

To seek the pale enchanted gold.

Далеко-далеко за туманные холодные горы, / в глубокие подземелья и древние пещеры / еще до рассвета мы должны отправиться, / чтобы искать светлое зачарованное золото.

The dwarves of yore made mighty spells,

While hammers fell like ringing bells

In places deep, where dark things sleep,

In hollow halls beneath the fells.

Гномы минувших лет создавали мощные чары, / когда молоты падали [на наковальни], словно звенящие колокола, / в глубоких подземельях, где спят темные создания, / в залах, выкопанных под горами.

For ancient king and elvish lord

There many a gleaming golden hoard

They shaped and wrought, and light they caught

To hide in gems on hilt of sword.

Для древнего короля и эльфийского властелина / множество сверкающих золотых сокровищ / они выковали и отлили и поймали свет, / чтобы спрятать его в самоцветы на рукоятях мечей.

On silver necklaces they strung

The flowering stars, on crowns they hung

The dragon-fire, in twisted wire

They meshed the light of moon and sun.

На серебряные ожерелья они нанизывали / цветущие звезды, на венцы прикрепляли / драконий огонь, в филигрань / подмешивали свет луны и солнца.

Far over the misty mountains cold

To dungeons deep and caverns old

We must away, ere break of day,

To claim our long-forgotten gold.

Далеко-далеко за туманные холодные горы, / в глубокие подземелья и древние пещеры / еще до рассвета мы должны отправиться, / чтобы потребовать назад наше давно забытое золото.

Песня начинается строфой, которая с небольшими вариациями повторяется в песне три раза, и в ней изложена цель гномьего похода. Гномы объясняют, куда и зачем отправляются в путь: на свою подземную родину, в подземные жилища предков – «в глубокие подземелья и древние пещеры». Гномы показывают, как далека их цель – и в смысле расстояния, и в смысле труднодостижимости, преград, отделяющих их от родины («далеко-далеко за туманные холодные горы»). В песне также подчеркивается, насколько сильно их желание вернуться в родные места, – они готовы отправиться в путь затемно, спозаранку («еще до рассвета»). Наконец, что очень важно, гномы описывают основную мотивацию, побуждающую их к походу: утраченные магические сокровища («чтобы искать светлое зачарованное золото»). Уже сама эта строфа в достаточной мере объясняет побуждения и цели гномов. Атмосфера песни – мрачноватая, зловещая, полная подземной таинственности. Гномы вспоминают глубокие подземелья и древние пещеры. Гномы, по сути дела, не хвалятся своими подземными обиталищами и не воспевают их красоту. Совершенно ясно, что для них важнее всего сокровища, которые гномий народ создавал в глубоких подземельях, где под сводами разносилось эхо от стука гномьих инструментов.

Хотя по описанию обиталище гномов предстает мрачным и угрюмым, творения гномов, в противоположность темным пещерам, ассоциируются со светом. Гномы ловят лучи света и удерживают их: «поймали свет, чтобы спрятать его в самоцветы на рукоятях мечей». Они нанизывают ожерелья из звезд и увенчивают короны драконьим огнем, а в «филигрань подмешивали свет луны и солнца». Читателю понятно, что гномы в своих глубоких сумрачных подземельях не так уж и нуждаются в солнечном свете: «сверкающие золотые сокровища» заменяют им и луну, и солнце; золото и самоцветы – средоточие их любви и предмет их страсти.

Когда гномы повторяют первую строфу, они слегка меняют формулировку, касающуюся цели путешествия: вместо «чтобы искать светлое зачарованное золото» звучит «чтобы потребовать назад наше давно забытое золото» (хотя и так понятно, что уж кто-кто, а гномы не позабыли о враге и необходимости вернуть себе сокровища). Здесь принципиально важно притяжательное местоимение «наше», потому что именно тут песня переключается с сокровищ самих по себе на гномье отношение к сокровищам:

Goblets they carved there for themselves

And harps of gold; where no man delves

There lay they long, and many a song

Was sung unheard by men or elves.

А для себя они покрывали резьбой кубки / и золотые арфы – там, куда не докопается ни один человек, / они долго хранили их, и было спето много песен, / которых не слышали ни люди, ни эльфы.

The pines were roaring on the height,

The winds were moaning in the night.

The fire was red, it flaming spread;

The trees like torches blazed with light.

Сосны ревели на вершинах, / ветер стенал в ночи. / Красным был огонь, пламя распространялось, / деревья ослепительно светились, словно факелы.

The bells were ringing in the dale

And men looked up with faces pale;

The dragon’s ire more fierce than fire

Laid low their towers and houses frail.

Колокола звенели в долине, / люди смотрели вверх с бледными лицами – / драконий гнев, что яростнее огня, / обрушил их крепости и непрочные дома.

The mountain smoked beneath the moon;

The dwarves, they heard the tramp of doom.

They fl ed their hall to dying fall

Beneath his feet, beneath the moon.

Гора курилась под луной, / а гномы – они слышали поступь судьбы. / Они бежали из своих покоев, а все кругом рушилось, неся смерть, – / рушилось под их ногами и под луной.

Far over the misty mountains grim

To dungeons deep and caverns dim

We must away, ere break of day,

To win our harps and gold from him!

Далеко-далеко за туманные угрюмые горы, / в глубокие подземелья и сумрачные пещеры / еще до рассвета мы должны отправиться, / чтобы отвоевать у него [дракона] наши арфы и наше золото!

Вторая часть песни начинается со строфы, которая тоже превозносит искусство и мастерство гномов, однако обратите внимание: точка зрения в тексте меняется. Теперь гномы подчеркивают, что изготовили золотые арфы и кубки не для королей и эльфов, а для себя лично и что хранили их там, куда не ступала нога человека. Мы слышим песню о гномах и золотых арфах, но нам сообщают, что это сугубо гномьи заветные песнопения, не предназначенные для ушей эльфов и людей: «было спето много песен, которых не слышали ни люди, ни эльфы». Мы уже убедились, что гномы любят свои творения, а теперь видим, что они скрытны и дорожат сокровищами.

Именно из-за скрытности гномов и трепетного отношения к сокровищам нападение дракона, который захватил гномьи подземелья и отнял все нажитое, становится для гномов таким потрясением и горем. Обратим внимание: в песне не описывается дракон Смог, не он в ней действующее лицо. Вместо этого, гномы изображают последствия драконьего нападения – и всегда косвенным образом. Сосны ревут на ветру, поднятом драконьими крыльями, а потом вспыхивают факелами, когда дракон поджигает лес на Одинокой Горе. Дома и башни Дейла разрушены не драконом, но «драконьим гневом», его яростью. Получается, что в песне гномов дракон деперсонализирован, обезличен, его не изображают напрямую, мы не видим, как он вползает в пещеры и убивает гномов; вместо этого нам показывают гномов, которые «…слышали поступь судьбы. Они бежали из своих покоев, а все кругом рушилось, неся смерть, – рушилось под их ногами и под луной». Изображение снова полностью фокусируется на гномах-жертвах, а не на драконе-убийце. История падения гномьего царства в Одинокой Горе – песня, которую поет Торин со товарищи, – построена таким образом, чтобы внимание слушателя сосредотачивалось на гномах как пострадавшей стороне и на разрушениях, причиненных драконом. Вот о чем хотят крепко помнить гномы; они как бы отказывают Смогу в почтении, не желая делать его полноправным и тем более главным персонажем этой истории.

Однако гномы совершенно точно не позабыли дракона. В последней строфе подчеркивается цель похода: вернуть то, что принадлежит гномам по праву, отнять золото у врага. Обратим внимание на рифмовку: «он», то есть враг, дракон Смог, рифмуется с «угрюмыми» и «сумрачными» горами и пещерами: «dim-grim-him». Такая рифмовка и звучание подчеркивают серьезность и целеустремленность гномов, их решимость воевать и мстить. Если мы вновь посмотрим на измененную строку в последней строфе, которая в остальном почти повторяет первую, то увидим основную цель гномьего похода, сформулированую яснее некуда. Здесь важно и то, что гномы воспевают золото и творения своих рук, и то, что для них принципиально важен вопрос собственности, их неотъемлемого права на сокровища, и то, что они яростно жаждут не просто вернуть себе сокровища, но отнять, отвоевать их у захватчика Смога, отомстив ему.

Любовь гномов к сокровищам – яростная, собственническая и ревнивая, к тому же сумрак и темнота подземелий придают ей несколько зловещий и таинственный оттенок. Эта любовь зарождается в подземной тьме, о чем и рассказывают первые две строфы, и приводит гномов к «заговору». Именно так гномы описывают свои планы, допев песню: «Мы сошлись здесь, дабы обсудить наши планы, наши способы и средства, наши умыслы и уловки». Когда музыка умолкает, выясняется, что они сидят во мраке, потому что за стенами хоббичьей норы наступила ночь, а огонь в очаге погас. Когда Бильбо спохватывается и хочет было зажечь огонь, гномы говорят: «Нам нравится в темноте. Темные дела совершаются во тьме!» Торин и его товарищи в этой истории – положительные герои, и гномий народ стал жертвой ужасной жестокости дракона, так что жажда мести у гномов вполне естественна. И все же от гномов, несомненно, веет чем-то мрачным и тревожным – помимо того, что они ассоциируются с чуждым для Бильбо миром приключений, с туковским авантюрным началом.

Бильбо, даже когда полностью настраивается на туковский лад, не ровня гномам, и то, что происходит, когда песня допета, убедительно подчеркивает эту разницу. Бильбо пробудился от своих грез, навеянных гномьей песней, обнаружил, что вместе с гостями сидит во мраке, который его пугает, и вот он не знает, как быть, раздираемый противоречиями. Рассказчик сообщает нам: «Он колебался: то ли просто принести лампу, то ли сделать вид, будто он идет за ней, а самому спрятаться в погребе между пивными бочками и не вылезать, пока гномы не уйдут. Но тут он вдруг заметил, что музыка и пение прекратились, все гномы уставились на него и глаза их светятся во мраке»[11]. «Меньшая часть его натуры» – это туковское начало в Бильбо, оно хочет продолжать совещание и принять дальнейшее участие в таинственной гномьей затее. Куда сильнее бэггинсовское начало, которое отчаянно жаждет спастись и спрятаться от зловещих незваных гостей. Однако обратим внимание: ни одно из этих начал не разделяет тяги гномов к темноте, мраку и темным делам. Бильбо хочет или развеять эту темноту, или убежать от нее, но просто вступить в нее не может. Он смотрит на мир совершенно иначе, нежели гномы, и это отличие – не просто следствие его туковско-бэггинсовской раздвоенности. Как мы не раз убедимся на протяжении всего повествования, Бильбо так и не сможет полностью уподобиться своим товарищам по походу.

Работа над «Хоббитом». Введение в фэнтези

Прежде чем мы перейдем ко второй главе – подлинному началу приключений Бильбо, – я предлагаю сделать шаг назад и взглянуть на первую главу шире. Давайте посмотрим, чего достигает Толкин за счет первой главы. Он прекрасно понимал, за какое сложное дело взялся, затеяв писать книгу в жанре фэнтези, особенно потому, что фэнтези в те времена, в начале двадцатого века, было направлением, далеким от популярной литературы, и массовым спросом не пользовалось. Толкин заранее знал, что его читатели, приступив к «Хоббиту», вынуждены будут покинуть привычный будничный мир и перенестись с помощью воображения в вымышленный волшебный мир, полный неожиданностей и чудес. В первой главе Толкин наглядно показывает нам, как происходит это перенесение, причем показывает в рамках самого повествования. Уже в первой главе мы из уютного привычного мира переносимся в мир, где обитают маги, гномы и драконы. И переносимся мы не просто так, а вместе с протагонистом, с главным героем – с Бильбо, потому что Бильбо переживает все то же самое. Он – персонаж, который воплощает конфликт между обыденным и чудесным. Мы знакомимся с таинственным, магическим и опасным миром именно тогда, когда с ним знакомится и Бильбо, смотрим его глазами, а его переживания – нерешимость, колебания, неумение приспособиться к новому миру – замедляют действие и дают нам время на то, чтобы переключиться самим, преодолеть собственные сомнения и ограниченность. Бильбо Бэггинс становится для читателей отличным пробным камнем, потому что он и исследует, и воплощает грань между предсказуемым и внезапным.

Еще одна непростая задача, с которой Толкин столкнулся в работе над «Хоббитом», была связана с тем, что книга была адресована в основном юным читателям. По мере того как он вводит детей в свой фантастический мир, мы видим, какую осторожность проявляет писатель, как бережно относится к читателям. Яркий пример тому – первая встреча читателей с магом Гэндальфом. Что первым делом вспоминает о Гэндальфе сам Бильбо? То, что маг «подарил Старому Туку пару волшебных бриллиантовых запонок, – они еще застегивались сами, а расстегивались только по приказу». С одной стороны, это подлинное чудо, фокус, в котором красоту и притягательность создает не только магия, но и драгоценные камни. Безусловно, это щедрый и удивительный подарок Гэндальфа старому другу. Однако запонки – в то же время и первое наше знакомство с магией Гэндальфа, и для первого раза образ очень уж домашний, уютный, хотя и впечатляющий. Но чего добивается автор, введя в текст такой образ? Того, что читатель-ребенок знакомится с волшебством и магией через привычные, будничные и понятные вещи; ребенку предлагают представить, как здорово было бы, если бы застежки на одежде не только были бриллиантовыми, но еще и застегивались по команде и никогда не подводили. Даже самые зрелищные чудеса Гэндальфа, его знаменитые фейерверки, все-таки напоминают о привычном и знакомом мире, потому что и обычного фейерверка довольно для того, чтобы потрясти и впечатлить ребенка. Толкин умело заставляет ребенка-читателя вспомнить об этих впечатлениях и тем самым включает читательское воображение, так что дальше ребенку уже легче представить себе и другие чудеса Гэндальфа. Великолепные волшебные фейерверки, которые, как мы понимаем, еще в юности произвели на Бильбо неизгладимое впечатление, позволяют ребенку ощутить, насколько же больше чудес в этом магическом мире и как они разнообразны. Толкин делает воображаемый фантастический мир представимым и доступным для юного читателя, одновременно подчеркивая его красоту и волшебность.

Большой такт и мудрость Толкин проявляет и в том, как знакомит ребенка-читателя с другими, более серьезными составляющими рассказа. Когда Торин описывает красоты и роскошь гномьего царства стародавних времен, повествуя о нападении дракона Смога, то упоминает золото и самоцветы, но самым ярким образом, доказывающим баснословное мастерство гномов, становятся «диковиннейшие волшебные игрушки». А когда он расписывает эпоху процветания гномьего царства, то краеугольным камнем в этом описании служит то, что «ярмарка игрушек в Дейле считалась чудом Севера». Удивительно, но как раз после этой фразы Торин переключается на зловещие темы: «Все это, несомненно, и привлекло внимание дракона». Получается, что Толкин едва ли не заявляет, что жадного Смога приманили в основном великолепные игрушки гномьей работы. С помощью этого приема Толкин показывает жадность и ненасытность драконов в масштабе, близком и понятном ребенку. Кроме того, он вносит некоторые вольности в перечень драконьих сокровищ, тем самым смягчая ужас, который юные читатели испытывают от истории про нападение дракона.

Дело в том, что Толкин собирается рассказать читателям весьма серьезную, а местами мрачную и жуткую историю. Торин и его товарищи-гномы, изгнанные драконом из родных подземелий, много лет скитаются по свету, бесприютные и сирые, без крыши над головой. А теперь они мужественно решились на безнадежную по сути затею – пойти войной на дракона Смога, отомстить чудовищу, на совести которого убийство их сородичей и разрушение гномьих жилищ.

Гномы хотят отвоевать у него свое законное имущество: родной дом и сокровища. Однако в первой главе Толкин методично и последовательно смягчает мрачность истории за счет легкого шутливого тона. Когда гномы вторгаются в дом Бильбо и переворачивают его хозяйство вверх тормашками, Толкин то и дело вносит в текст юмористические штришки – например, замечает: «Такого несуразного чаепития в его жизни еще не бывало». Даже описание резни, учиненной кровожадным драконом на Одинокой Горе, – и его Толкин в одном месте слегка разряжает. Гэндальф замечает, мол, Смогу навряд ли удалось протиснуться в узкий потайной ход: «В такую нору Смог не мог бы протиснуться даже в молодые годы, а тем более теперь, когда он пожрал столько гномов и людей из Дейла». Но красноречивее всего то, как Толкин смягчает и затушевывает трагическую историю – исчезновение и смерть Торинова отца при таинственных и страшных обстоятельствах. Как он этого достигает? Толкин заставляет Гэндальфа начать эту историю с юмористической фразы: «А Трейн, ваш отец, двадцать первого апреля – в прошлый четверг минуло как раз сто лет с того дня – ушел неизвестно куда, и с тех пор вы его не видели». Итак, Толкин рассказывает о мрачных, порой трагических событиях, однако стремится за счет комических приемов удержать текст на грани, чтобы читать «Хоббита» было не очень страшно.

Такое решение отражает отношение Толкина к детям и детской литературе в целом. С одной стороны, он понимает и щадит чувства детей, вникает в их страхи и не желает слишком пугать юных читателей. С другой стороны, он совершенно не хочет полностью заслонять их от серьезного и даже жестокого. В своем эссе «О волшебных историях», где Толкин излагает многие свои теории о литературе фэнтези, он настаивает на том, что детская книга ни в коем случае не должна быть взглядом сквозь розовые очки, не должна быть очищена от всего темного и пугающего. Он настаивает на образовательной ценности хороших книг, затрагивающих серьезные вопросы и темы, книг о добре и зле, книг, которые признают, что в мире есть и ужасное, и жестокое. «Дети и должны взрослеть – не остаться же им вечными Питерами Пэнами, – объясняет Толкин. – Взрослеть вовсе не значит терять невинность и способность удивляться; это значит – идти по назначенному пути». Он утверждает, что «…в неоперившемся, неуклюжем, себялюбивом юнце разговор об опасности, горе и тени смерти может пробудить достоинство, а иногда и мудрость».[12]

К концу книги мы увидим, что интонация и настроение порядочно изменятся и будут сильно отличаться от комического и легковесного начала. По мере того как Бильбо проходит свой путь и набирается мудрости и опыта, само повествование тоже созревает и меняется. В первой главе Толкин бережно готовит юных читателей к путешествию, которое им предстоит совершить вместе с Бильбо, и, если у них хватит туковского упорства последовать за Бильбо в его героическом походе до конца, они тоже обнаружат, что постепенно изменились и повзрослели в ходе приключений.

2. В пустынной стране. Баранье жаркое

Натура Бильбо. Не Тук, но и не Бэггинс

Когда рассказчик представляет нам Бильбо в самом начале первой главы, он говорит, что перед нами история того, «как одного из Бэггинсов втянули-таки в приключения», и добавляет: «Может быть, он и потерял уважение соседей, но зато приобрел… впрочем, увидите сами, приобрел он что-нибудь в конце концов или нет». По мере чтения «Хоббита» я собираюсь последовать за подсказкой, которую Толкин дает нам в этой фразе, и проследить, как Бильбо меняется и развивается в ходе своих приключений и что именно – как и подсказывает рассказчик – он приобретает к концу путешествия благодаря этим переменам в самом себе. В первой главе мы разобрались в том, как Толкин обрисовывает характер Бильбо, задавая конфликт между бэггинсовской и туковской породой. Во второй главе мы просмотрим, как именно происходило постепенное, плавное приспосабливание Бильбо к приключениям.

Глава начинается со своего рода мощной антикульминации. Бильбо просыпается и обнаруживает, что и гномы, и волшебник попросту исчезли, оставив после себя лишь горы грязной посуды. Казалось бы, накануне вечером сюжет принимал совершенно иное направление, даже если рассматривать только и исключительно развитие образа Бильбо. Накануне Бильбо прошел череду внутренних эмоциональных встрясок. Песня гномов взбудоражила его чувства и воображение, но затем опасности предстоящего путешествия повергли его в панический ужас. Наконец, подстегиваемый гневом и обидой на гномов, которые унизили его достоинство, Бильбо принял совсем неожиданное для себя решение – отправиться с гномами в путешествие. И хотя к концу главы его уже явно терзают сомнения, мы, читатели, все равно уверены, что туковская порода взяла верх.

Когда во второй главе Бильбо просыпается, туковская отчаянность, овладевшая им накануне вечером, словно бы напрочь исчезла. Рассказчик сообщает, что Бильбо надеется, будто нежданные гости были всего лишь скверным сном. Вспышка остаточного туковского авантюризма происходит в душе Бильбо лишь на миг, когда он «немного разочарован», что гномы явно решили отправиться в путешествие без него. Но бэггинсовская порода вскоре перевешивает: Бильбо удивляется собственному легкому разочарованию, но тотчас укоряет себя за него, решая, что гномы, дракон и само далекое путешествие – «сказочная чепуха», а себя ругает: «Не будь дураком!» Бильбо надевает фартук и берется за неприятно-реальное, но бодряще-приземленное и отнюдь не приключенческое занятие – моет гору посуды, оставленную гномами после завтрака. Он восстанавливает свое душевное равновесие и предсказуемый уклад жизни. Получается так, словно Бильбо, убирая следы нежданных гостей, в каком-то смысле уничтожает и само вчерашнее событие: он даже «совсем позабыл о вечере накануне». Судя по всему, Бильбо, довольный и умиротворенный, охотно возвращается к прежней сонной бэггинсовской жизни; к тому времени, как, вымыв посуду, он «собирался сесть и уютненько позавтракать второй раз у открытого окна в столовой», читателю кажется, будто равновесие бэггинсовского мира полностью восстановлено.

Но приключение снова вторгается в его жизнь. Внезапное появление Гэндальфа, возможно, не так неожиданно, как нежданные гости накануне вечером, но оно сотрясает основы жизни Бильбо еще сильнее. Через пять минут после появления Гэндальфа хоббит уже выбегает из дому, не успев толком собраться в путешествие, не захватив даже трубку и носовые платки. Самый важный шаг в своей жизни – решение в самом деле покинуть дом, уютный и привычный мир, и отправиться неведомо куда – Бильбо предпринимает, едва ли осознавая свой поступок. Рассказчик поясняет: «Бильбо потом никак не мог вспомнить, каким образом очутился» за порогом и как побежал по улице за околицу, – не мог вспомнить до конца своих дней. В конечном итоге Бильбо вовлекается в приключение так стремительно, что ни туковская, ни бэггинсовская порода не успевают высказать свое мнение.

Поскольку, в сущности, Бильбо так и не принимал сознательного решения покинуть дом, его душевное состояние крайне неопределенно, он убегает в смешанных чувствах. Чтобы он сделал такой выбор – перешагнуть порог и покинуть Бэг-Энд, хладнокровно, не в горячке, – туковская порода в нем должна была бы возобладать гораздо сильнее, чем описано в первой главе. Может, слушая гномов, он и ощутил, как в нем «проснулось что-то туковское», но мы видели, как быстро его решимость испарилась наутро. Однако внезапное вмешательство Гэндальфа, который буквально выставил Бильбо за порог, не дало противоположным началам в Бильбо перевесить одно другое – ни туковская, ни бэггинсовская порода не успели победить. Бильбо не успел собраться в путешествие ни физически, ни морально: он не собрал поклажу и не готов душевно; и в итоге он пускается в путь, сам не понимая, хочет он того или нет.

Бильбо не успевает захватить с собой даже плаща, и ему приходится одолжить плащ и капюшон у Двалина, у которого оказались с собой запасные. Дорожная одежда с чужого плеча была «ему велика, выглядел он довольно нелепо», замечает рассказчик. Образ Бильбо в мешковатом гномьем одеянии прекрасно отражает душевное состояние героя в начале путешествия. Он путешествует – и буквально, и фигурально – в одежке с чужого плеча; его облик и наряд нелеп, лишен благопристойности и не по размеру ему. Рассказчик это подчеркивает, вспоминая очень и очень предсказуемую и почтенную семью Бильбо: «Боюсь и вообразить, что подумал бы при виде Бильбо его отец Банго». Но Бильбо предстает перед нами не только как начинающий и пока еще неопытный путешественник. Он радуется, что своим видом выделяется в этом странном отряде: «Бильбо утешался единственно тем, что его нельзя принять за гнома, так как у него нет бороды». Бильбо разрывается между проявлениям туковской и бэггинсовской породы, он одновременно и пытается вписаться в гномий отряд, и радуется, что не вписывается.

Бильбо вступил на своего рода ничейную, нейтральную территорию, неудобное место, где обоим его началам, туковскому и бэггинсовскому, не по себе, они недовольны. Он стремительно теряет уважение хоббитов-соседей (или потерял бы, если бы они его увидели), но в то же время еще не успел завоевать уважение гномов. Торин пишет Бильбо, что гномы будут ожидать его «почтенную особу» в харчевне «Зеленый Дракон», но, судя по всему, это неприкрытый сарказм со стороны гнома. Торин явно совсем не уважает Бильбо, и это читателю заметно по ехидному замечанию гнома накануне вечером, произнесенному «с преувеличенной вежливостью»: «Может быть, наш многоопытный взломщик выскажет какие-нибудь ценные мысли или предложения?» Ирония, которую Торин вкладывает в эпитет «почтенный» в своей записке, очень заметна, особенно с учетом того, насколько важно понятие почтенности для фамильной репутации Бэггинсов. Ясно, что уважение гномов и уважение соседей-хоббитов взаимно исключают друг друга, и Бильбо очутился в промежуточном, пограничном состоянии, поскольку сейчас лишен и того, и другого.

Обстановка, в которой начинается путешествие, описание местности и погоды, также отражает душевное состояние Бильбо: внешнее соответствует внутреннему. Поначалу отряд проезжает владения хоббитов – «просторный добропорядочный край с отличными дорогами, населенный почтенным народом». Пугающий и опасный поход, полный смертельных опасностей, на поверку поначалу оказывается приятной конной прогулкой по красивой местности. Это та самая разновидность путешествий, которая Бильбо нравится: «…он все-таки понемногу стал входить в вкус такой жизни и подумывал, что приключения – это не так уж и плохо». Гэндальф даже прихватил позабытые Бильбо трубку и носовые платки. Однако чувство Бильбо не означает, что туковская порода заиграла в нем по-настоящему, в полную силу; хоббит убежден, будто теперь ему нравятся приключения, просто потому, что пока еще никаких приключений не пережил. На этом первом этапе Бильбо во власти тех же заблуждений, которые уже завладевали им, когда он слушал песню гномов и воображал безопасное, спокойное, чистенькое путешествие, больше похожее на славную долгую прогулку.

Однако вскоре отряд добирается до местности, где «жители говорили на незнакомом языке и пели песни, каких Бильбо раньше не слыхивал».

Даже это относительно небольшое проявление новизны, чего-то чуждого и неведомого, оказывается мимолетным, и вскоре отряд прибывает «в Пустынную Страну, где уже не попадалось ни жителей, ни трактиров, а дороги становились все хуже да хуже». В этой главе Бильбо и правда оказывается одинок, словно странник в пустыне. Уютный бэггинсовский мир остается позади, но в то же время Бильбо отделен от спутников, он одинок, его принадлежность к гномьему отряду формальна, он не вписывается в ряды спутников.

В сложившейся ситуации у Бильбо срабатывает психологическая защита – он мысленно возвращается в Бэг-Энд, душа его рвется домой: «Как бы мне хотелось очутиться сейчас у себя дома, в моей славной норке, у очага, и чтобы чайник начинал петь!» Разумеется, это желание рефреном будет повторяться на протяжении всей книги, и рассказчик предупреждает нас: «Еще не раз потом ему пришлось мечтать об этом!» Конкретные образы кресла у очага и закипающего чайника – красноречивые и зримые символы прежнего бэггинсовского мира: безопасного, уютного, обжитого и цивилизованного. Бильбо еще не раз будет воскрешать их перед собой, когда ему плохо – от страха, от усталости, от потрясения. Первый случай, когда внешние обстоятельства заставят его мысленно перенестись домой и заскучать об очаге и чайнике, связан даже не с испугом и не с опасностью, а с обычными житейскими неудобствами. Отряд располагается на ночлег в Пустынной Стране, и все идет наперекосяк: гномам никак не разжечь костер, пони, нагруженный тюками с провизией, падает в реку, и запас съестного из-за этого мгновенно уменьшается, а пополнить его негде. Эту картину злоключений рассказчик завершает, упомянув, как назойливо капает дождь с вершин деревьев, под которыми укрылись путники: «кап, кап». Эти неудобства покажутся сущими пустяками в сравнении с опасностями, с которыми Бильбо столкнется позже, но сейчас их, этих неудобств, более чем достаточно, чтобы Бильбо горько пожалел о своем туковском авантюрном порыве и затосковал об уюте бэггинсовского привычного житья.

Толкин не случайно заставляет Бильбо в ходе путешествия миновать Пустынную Страну: это один из этапов преображения персонажа, и автор показывает нам его на всех стадиях преображения, в том числе и в пограничном состоянии – на границе между двумя мирами. За счет этого приема Толкину удается показать происходящее одновременно с двух точек зрения, под двумя разными углами. Мы, читатели, получаем возможность разделить с Бильбо его изумление (а также страх и тревогу), которые он то и дело испытывает, когда перед ним разворачиваются все новые и неведомые края. Но в то же время Толкину не приходится просить нас исследовать этот неведомый новый мир вслепую: мы смотрим на него глазами главного героя. Поскольку нашим представителем в повествовании служит именно Бильбо, мы постоянно разделяем его приземленное, реалистичное восприятие фантастического мира.

Взломщик Бильбо. Начало

В первой главе Толкин обращает наше внимание на то, что Бильбо представляют взломщиком. Как вы помните, Гэндальф горячо заверяет гномов: «Если я сказал, что он Взломщик, – значит, он взломщик или будет взломщиком, когда понадобится». Во второй главе гномы, как может показаться, поверили Гэндальфу на слово, по крайней мере временно. Да, Торин явно язвит, когда в своей записке обращается к мистеру Бэггинсу: «Взломщик Бильбо», но спор гномов, который происходит под мокрыми деревьями неподалеку от стойбища троллей, показывает, что гномы по меньшей мере готовы назначить Бильбо взломщиком и вором и поверить Гэндальфу. Поначалу они хотят отправить на разведку Гэндальфа, но, поскольку волшебник исчез, выбирают Бильбо: «В конце концов, с нами Взломщик». Как ни нелепо, а в отсутствие Гэндальфа Бильбо становится единственным «профессиональным» авантюристом в отряде.

Согласившись сходить на разведку к тролльему костру, Бильбо тем самым впервые по-настоящему принимает звание и роль Взломщика и начинает действовать в этом качестве. Однако рассказчик исподволь дает нам понять: то, что это звание отражает реальное положение дел, весьма сомнительно. Когда гномы наконец говорят: «Теперь очередь за Взломщиком», рассказчик добавляет: «…сказали они, подразумевая Бильбо», как будто читатель без этого не знает в точности, кого подразумевают гномы. Но как только Бильбо приступает к делу в качестве взломщика, мы тут же узнаем кое-что очень интересное. Возможно, когда Бильбо стоял на пороге своей норки в Бэг-Энде, он больше смахивал на бакалейщика, чем на взломщика, но теперь выясняется, что он и правда наделен способностями, которые делают из него отменного вора. Оказывается, Бильбо умеет передвигаться так тихо, что «даже осторожный хорек ничего бы не услышал». Правда, первое профессиональное задание Бильбо заканчивается не совсем так, как он задумал, но не забудем, что Бильбо все же удалось обчистить карман тролля Вильяма. Нельзя же винить Бильбо, что он не предусмотрел коварства заколдованного кошелька, который завопил, как только его тронул чужой, и выдал вора.

Во «Властелине колец» Фродо с легкой ностальгией вспомнит встречу Бильбо с троллями, сочтя ее моментом, с которого «началось, собственно, Приключение». Если почитать, как эта встреча разворачивается на страницах «Хоббита», то понятно, что ностальгия здесь напрасна и восхвалять Бильбо не за что: удачным это приключение не назовешь. Напомним, что задачей Бильбо было просто прокрасться к костру, который гномы видят сквозь чащу, и проверить, все ли безопасно. Когда Бильбо, приблизившись к костру, обнаруживает, что вокруг расселись три недовольных тролля, становится ясно, что о безопасности и речи нет, и ему следовало бы тихонько прокрасться обратно к спутникам и сообщить, что соваться к костру рискованно. Но, вместо этого, Бильбо идет на совершенно неоправданный и ненужный риск, из-за которого в итоге в лапы чудовищам попадает весь отряд и тролли едва не съедают гномов с хоббитом. Как замечает Бомбур: «Нашел время лазать по карманам, когда главное для нас – найти огонь и пищу». Если взглянуть на ситуацию трезво, в этом маленьком предприятии Бильбо совершенно не увенчал себя лаврами.

Главное в этом приключении для Бильбо – сознательное решение принять роль взломщика, которую назначил ему Гэндальф, и попробовать выступить в этом новом качестве. Это решение может показаться читателю неожиданным. В конце концов, даже решения покинуть дом и пуститься в опасное путешествие Бильбо и то толком не принимал, и вспомните – не Бильбо ли хлопнулся в обморок на коврик и испуганно заверещал, когда ему едва померещилась опасность? А теперь хоббит не только соглашается пойти на разведку навстречу неведомой опасности в темную и зловещую лесную чащу, но и решает сделать гораздо больше того, что от него требовалось, пойти на еще больший риск. Прокрасться обратно к гномам, увидев, что у костра сидят и перебраниваются трое голодных троллей, было бы не только самым разумным решением, но и точным выполнением задания. Но Бильбо обнаруживает, что «он как-то не мог просто взять и вернуться к Торину и К° с пустыми руками». Что движет им? Желание подтвердить рекомендацию Гэндальфа, показать, что он, Бильбо, соответствует похвальным отзывам волшебника, – и, быть может, желание заслужить уважение новых товарищей. Когда Бильбо сует руку в карман тролля Вильяма, совершая первую в жизни «кражу со взломом», то говорит себе: «Лиха беда – начало!» – и на краткий миг испытывает гордость и удовлетворение. Хотя продолжилось приключение неудачно, но тем не менее это и правда официальное начало карьеры Бильбо как взломщика и авантюриста.

Гномы. Если никого не уважаешь, и тебя никто не уважает

Во второй главе есть два ключевых момента, которые позволяют нам поглубже заглянуть в характеры гномов. Первый – это записка, которую Торин оставляет Бильбо на каминной полке утром после посещения нежданных гостей. Записка носит подчеркнуто вежливый и деловой характер, в ней упоминаются «оплата при вручении искомого размером до, но не превышая четырнадцатой части общего дохода (буде таковой случится)» и «возмещение путевых издержек» и «похоронные издержки». Собственно, нельзя не заметить, что Торин откровенно потешается, пародируя строгий стиль деловых договоров – порой до такой степени, что текст превращается в бессмыслицу. Так, Торин заявляет, что условия контракта – «оплата при вручении», что звучит вполне осмысленно, но только если не задумываться. Что именно Торин сулит вручить? Чего именно он ожидает от Бильбо по условиям договора? Что Бильбо доставит гномам все сокровища – маленькими порциями, какими их способен перетащить хоббит? Это непомерные требования!

Я считаю, что подчеркнуто официальный стиль письма – шутка Торина в адрес Бильбо. Вспомним, что в первой главе Торина раздражал «деловой вид», который напустил на себя хоббит, требовавший «услышать все подробно и по порядку», причем требовал он и подробностей насчет «степени риска», «непредвиденных расходов», «вознаграждения» и «прочая и прочая». Впору подумать, что Торин в своем письме подхватывает нелепо-официальный тон Бильбо, нарочно вышучивая манеру хоббита и ставя Бильбо в глупое положение.

Кроме того, Торин, судя по всему, мягко подсмеивается над трусостью, которую Бильбо проявил накануне, когда рухнул в обморок, испугавшись намека Торина, что, мол, назад из путешествия вернутся не все. Торин издевательски предлагает возместить Бильбо похоронные расходы, «если меры не приняты покойным заранее». Эти возможные меры, как догадывается читатель, например, таковы: если Бильбо устроит так, что его тело рухнет в пропасть, или его унесет река, или, еще того похлеще, его растерзают в клочки дикие звери, или, наконец, слопает дракон. Торин пишет об опасностях предстоящего путешествия вычурно, чрезмерно официально, обиняками, явно поддразнивая хоббита за вчерашний обморок и за то, что Бильбо, когда его уличили в трусости, пристыженно прикрыл свой испуг официальным тоном.

Несмотря на то что нового спутника и наемного взломщика явно презирает по меньшей мере сам Торин, когда хоббит попадает в передрягу, гномы не бросают Бильбо в беде. Когда Бильбо, отправленный в разведку к чужому костру, не возвращается из чащи леса, гномы спешат ему на выручку, прежде чем он успевает подать сигнал опасности, заухав филином или крикнув сычом, как велел ему Торин. Казалось бы, Торин так откровенно презирает Бильбо, что утрата столь безнадежного спутника и неумехи-взломщика – невелика потеря. Но, увидев, что Бильбо попался в лапы троллям, Торин и его товарищи подвергают себя смертельной опасности, лишь бы спасти хоббита. Так что Торин, хотя и сомневается в Бильбо и относится к нему свысока, держит слово, соблюдает условия договора и не бросает товарища в беде.

Еще один интересный аспект поведения гномов в этой главе – то, насколько бесплодны оказываются их попытки выручить Бильбо. Гномы проявляют благородство, но в то же время неумение действовать. Когда компания гномов появляется в Бэг-Энде, в жизнь Бильбо вторгается непредсказуемый и рискованный мир приключений; гномы, по сути, ассоциируются с необузданной стихией приключений. Однако, несмотря на это, мы видим, что сами гномы – вовсе не опытные и закаленные путешественники. Пусть они и посмеиваются над Бильбо, говоря, что нехватка носовых платков – самое малое из лишений, которое ждет его в ходе путешествия, но, когда отряд выступает в путь, насчет скудости провизии и нехватки горячей пищи гномы ворчат не меньше, чем хоббит.

Но и это еще не все. Наши бравые гномы-кузнецы, судя по всему, отправились в опасное путешествие совершенно безоружными. Эта подробность может показаться необъяснимой, но гномы или вообще не взяли в поход оружия, или не додумались прихватить его с собой, когда двинулись к костру проверить, что случилось с Бильбо, – к чужому костру в чаще леса, в темноте, откуда уже не вернулся один из отряда. Оружие не упоминается: заметим, что, по словам рассказчика, Торин вынужден сражаться с троллями горящей веткой, которую подбирает с земли. Любой из этих вариантов (гномы не взяли оружия в поход или не захватили его в разведку) свидетельствует, что они не очень-то предусмотрительны и неважно планируют свои действия, так что Бильбо, со своей стороны, тоже попал в компанию недотеп, а не в отряд испытанных путешественников. Наивность гномов просто поразительна. Завидев вдалеке костер троллей, они решают подобраться поближе и хорошенько все разведать, считая – мол, что угодно лучше, чем «скудный ужин и еще более скудный завтрак» и ночлег в мокрой одежде. Надо полагать, что, когда тролли изловили гномов и связали, у гномов было как раз вдоволь времени, чтобы обдумать логические просчеты своего решения, – пока их не поджарили и не съели. Хотя Торин и невысокого мнения о Бильбо, но гномы и сами хороши: они, судя по всему, ненамного лучше подготовлены к походу по диким краям, чем их новый спутник-взломщик.

Тролли. Кошмары в стиле кокни

Гномы довольно-таки нелепы в качестве отважных героев. Но и тролли – карикатура и пародия на негодяев. Троица троллей прежде всего комические персонажи, которые явно обрисованы так, чтобы рассмешить читателя. У них простонародные имена работяг, разговаривают они, как кокни, то есть на вульгарном наречии лондонского простонародья («я так кумекаю», «снова-здорова», «нате, лопайте», «заморыш»), и хлещут пиво из кружек. Поссорившись, они катаются по земле и тузят и тыкают друг друга палками, будто школьники. Тролли осыпают друг друга глупой бранью наподобие «тупая башка» и «хам», а рассказчик заверяет нас (и это моя любимая фраза в книге), что тролли обзывали друг друга «всякими, надо сказать, весьма подходящими именами». Тролли – по-настоящему смешные персонажи.

Однако нельзя упускать из виду, что у образов троллей есть и серьезная сторона. Об обычаях и нравах троллей мы узнаем нечто по-настоящему пугающее. Тролли «произошли из горной породы», и их связь с тьмой настолько тесна, что первый же луч солнца убивает их. Тролли – ожившие камни, чья жизненная сила питается тьмой; они – жестокие и сильные чудовища, которые обожают убивать. Может, они описаны и смешно, но внушают страх; даже эльфы избегают этих мест, опасаясь троллей.

В первой главе мы уже видели, как Толкин подавал величественное и пугающее в комическом, веселом ключе, показывая все мрачное так, чтобы не слишком подавить или напугать читателя. Описание троллей – самый яркий и блестящий образец применения этой писательской стратегии.

Мы узнаём о них много страшного и отвратительного, о том, какой ужас они наводят на здешние места, – но узнаём лишь в конце эпизода, уже после того, как появляется Гэндальф и окаменевшие тролли больше не представляют угрозы для гномов и хоббита. Когда Толкин впервые вводит троллей в текст, он выстраивает сцену очень продуманно и искусно. Описывая, что видит Бильбо, который отправился на разведку к неведомо чьему костру в чаще, рассказчик не сразу сообщает нам, что хоббит увидел троих троллей. Если бы сказано было только это, наше испуганное воображение опередило бы рассказ и отпугнуло нас от этой сцены. Но рассказчик действует иначе. Он не начинает описание собственно с троллей. Сначала он рисует сценку с троллями в мирных, даже по-своему уютных тонах. Мы видим «огромный костер, сложенный из буковых бревен», куски баранины, которые поджариваются «на длинных деревянных вертелах», «бочонок с чем-то вкусным» (пивом); упоминается «дивный аппетитный аромат». И, только нарисовав эту уютную картинку, рассказчик сообщает нам, что «трое огромных великанов» – «тролли. Тут не могло быть никаких сомнений!». Рассказчик не подталкивает наше воображение к тому, чтобы представить себе ужасных троллей, пока не нарисует для них относительно умиротворяющий фон.

Толкин мастерски выписал и сам разговор троллей. Содержание их беседы, если отвлечься от формы, просто кошмарно: тролли истосковались по вкусу человечины, а один из них буднично упоминает: «С той поры как мы спустились с гор, вы с Бертом полторы деревни умяли, не меньше». Конечно, тролль вполне может преувеличивать, но он точно это не придумал, и мы верим, что сказанное – правда. Толкин смягчает эти отвратительные подробности, привлекая внимание читателя не только к содержанию тролльей беседы, но и к их манере разговаривать. Рассказчик осуждает троллей, но не их кровожадность, а убогую, безграмотную и грубую речь: Бильбо догадался, что это тролли «по их разговору, который был совсем, совсем непохож на великосветский!». Сразу же после фразы про «полторы деревни» тролль Вильям отхватывает большой кусок баранины и утирает губы рукавом, и тут рассказчик замечает: «Да, боюсь, что тролли всегда ведут себя так некультурно, даже те, у которых по одной голове». Комический эффект – в самой неясности относительно того, о чем именно в поведении троллей сожалеет рассказчик – о том ли, что они изничтожили столько людей, или о плохих застольных манерах троллей. Таким образом, Толкину удается сообщить читателю о жестокости и кровожадности троллей, но он слегка смягчает и разбавляет пугающий образ, подчеркнув неотесанность и скверные манеры троллей.

Не случайно и другое. Когда Бильбо и его спутники сталкиваются с троллями лицом к лицу, то схватка, пленение и напряженное ожидание развязки – то есть самые напряженные сцены – написаны так, что они одновременно и очень забавны. В частности, посмотрим на троллей, которые разглагольствуют о том, как вот-вот съедят связанного Бильбо и гномов. Если бы рассказчик просто описал, что Бильбо попался в плен на съедение троллей, читатель ужаснулся бы, но рассказчик сразу же начинает добавлять кулинарные подробности – тролли бурно обсуждают, как лучше приготовить добычу. Тролль, который прикидывает, сколько мяса получится с хоббита, после того как его освежуют и разделают (рассуждает он словно домовитая хозяйка у прилавка мясника), – совсем не страшен. Сколько бы раз я ни перечитывал «Хоббита», меня неизменно смешит реплика тролля Берта: «Может, поискать – тут еще такие найдутся? Пирог бы состряпали». Кажется, даже сам Бильбо в своем бедственном положении способен оценить комизм ситуации и не теряет чувства юмора: тролль держит его на весу за волосы, а Бильбо, запинаясь, каламбурит: «…любезные господа, не готовьте из меня ничего! Я сам хорошо готовлю, я лучше готовлю, чем готовлюсь, вы понимаете, что я хочу сказать? Я вам сготовлю превосходный завтрак, если вы меня не приготовите на ужин». Несмотря на угрозу мучительной смерти, Бильбо подстраивается к общему тону троллей.

Точно так же построена и сцена пленения гномов. Тролли ловят их, распихивают по мешкам – и затем гномам приходится выслушивать бурный спор троллей о том, как их лучше приготовить. Сама идея такой обстоятельной дискуссии между тремя троллями уже комична; читатель вряд ли ожидал столь страстной увлеченности кулинарией от троллей-людоедов, в азарте позабывших о том, чего им следовало бояться больше всего, а именно о рассвете.

Возможно, название «Баранье жаркое» покажется читателю не вполне подходящим для этой главы; по сути, эта глава – самая странная во всей книге. Ведь ясно, что сама баранина играет в событиях данной главы крошечную, ничтожную роль. Однако обратим внимание на то, как выбранное заглавие предвосхищает общий подход Толкина к стилистике, в которой он изображает троллей. Главная тема этой главы – именно еда. Вынеся в название главы баранину, которую тролли жарят на палках, Толкин заостряет читательское внимание на том, как тролли добывают и готовят себе ужин. Они уписывают баранину, мечтая о человечине, но согласны и на жареного гнома. Толкин мог бы назвать главу «Жареный гном и пирог с хоббитятиной», но это слишком пугало бы и отталкивало. В названии, как и в тексте самой главы, угроза упомянута, но приглушенно, завуалированно.

Толкин лишает весь эпизод с троллями ужаса, но мы не должны упускать из виду то, как посредством комических штрихов он доносит до читателя нечто серьезное. Тролли побеждены и уничтожены не врагами. Их обманывает Гэндальф – но все-таки окончательное поражение троллям наносит не он. Тролли становятся жертвами собственной жадности и склочности; Гэндальфу достаточно подхлестнуть эти тролльи качества, подлить масла в огонь, и затем тролли губят себя сами. Короче говоря, троллей убивает их собственное зло. Этот принцип – основополагающий, ключевой во всех произведениях Толкина, и его примеры читатель найдет в любой его книге. Принцип «зло уничтожает себя само» позже сработает применительно к дракону Смогу, а еще позже станет причиной поражения Саурона, Голлума и Сарумана во «Властелине колец».

3. Смешное и возвышенное. Передышка

Эльфы. Долина веселья

Переходя от главы «Баранье жаркое» с ее балаганными троллями к главе «Передышка» и эльфам Ривенделла, читатели рассчитывают перейти от смешного к возвышенному. Если вы ожидали именно такого перехода, то быстро разочаруетесь. Первый раз на страницах «Хоббита» эльфы предстают перед нами, распевая неожиданную для нас песенку, где полно строчек вроде «тра-та-та-та» и «ха-ха!». Особенно странным и непонятным такое изображение Ривенделла и эльфов покажется читателям, уже знакомым с «Властелином колец», но даже те, кто начал читать Толкина с «Хоббита», тоже наверняка удивятся подобному легкомыслию эльфов.

Может показаться, будто у эльфов, какими они появляются в «Хоббите», вообще нет чувства собственного достоинства. Они «хохотали и мололи порядочную чепуху», мелькая среди деревьев (автор не указывает в точности, сидят ли эльфы на деревьях или просто выглядывают из-за них), а их манера разговаривать ребячлива. Эльфы поддразнивают раздраженных гномов, вышучивая за длинные бороды, а Бильбо – за полноту. В конце концов Гэндальф одергивает без меры расшалившихся эльфов, словно они шумная компания первоклашек, не знающих удержу: «Тише, тише, Добрый Народ!.. И долины имеют уши, а некоторые эльфы – чересчур длинные языки». В целом эльфы производят такое же нелепое впечатление, как и тролли.

Поневоле задаешься вопросом: зачем Толкину понадобилось изображать эльфов – впервые вводить их в текст – в таком виде? Смысл приема, который он применил с троллями, вполне ясен: смягчить и разбавить пугающие образы юмором и легкомысленными шутками. Но зачем показывать эльфов такими развязными болтунами? Можно подумать, Толкин нарочно прилагает усилия, чтобы читатель не воспринял эльфов всерьез. Однако, предупреждает рассказчик, не стоит скоропалительно отмахиваться от них и сбрасывать их со счетов. Он сообщает: «Даже такие рассудительные гномы, как Торин и его друзья, считают эльфов глупыми», но тут же оговаривается: «…а считать эльфов глупыми – как раз и есть самая настоящая глупость».

Чтобы разобраться в эльфах, нам нужно проанализировать их образ точно так же, как мы уже анализировали образ гномов в первой главе. Обратим внимание на песенку эльфов и посмотрим, что она нам сообщает о них. Такой метод особенно важен потому, что именно песенка мешает большинству читателей воспринимать эльфов Ривенделла всерьез. Рассказчик полностью предвидит это, называя их песенку «несуразной» и затем обращаясь к читателю: «Какие-то существа… мололи порядочную чепуху. Но их это не смущало, и если бы вы им сказали об этом, они бы рассмеялись пуще прежнего». Однако, если мы хотим разобраться, кто такие эльфы, нужно проанализировать их песенку непредвзято, не обращая внимания на слова рассказчика.

Песенка эльфов кажется бессвязной, обрывочной и незатейливой. Песня гномов, особенно вторая ее половина, последовательно и связно излагает историю захвата и разрушения Одинокой Горы, а песенка эльфов, в отличие от нее, представляет собой набор разрозненных куплетов – вопросов и ответов, очень простеньких, обильно сдобренных припевами-междометиями.

Первый куплет – наглядная тому иллюстрация.

O! What are you doing,

And where are you going?

Your ponies need shoeing!

The river is fl owing!

O! tra-la-la-lally

here down in the valley!

Эй! Что вы делаете? / И куда вы путь держите? / Ваших пони надо перековать! / У реки бурный поток! / Эй, тра-ля-ля! / Здесь, у нас в долине!

Строфа начинается с двух вопросов, вполне обычных зачинов для разговора: появившихся незнакомцев спрашивают, что они делают и куда направляются. Возможно, пропеть, а не произнести такие вопросы – это и впрямь не совсем обычно, но на такую небольшую странность можно не обращать внимания. Однако, читая текст песни дальше, мы обнаружим, что эльфы уже отлично знают ответы на эти вопросы. Их крайне непочтительные замечания и насмешки показывают, что им известно, кто пожаловал в Ривенделл: «Вот так потеха! Вы только поглядите! Хоббит Бильбо верхом на пони! Какая прелесть!» А реплика эльфов насчет полноты Бильбо и сопряженных с ней сложностей доказывает, что эльфы знают о затее гномов, их походе, вплоть до секретной карты и ключа: «Следите, чтобы Бильбо не съел все кексы! Такой толстяк не пролезет в замочную скважину!» (Потому-то Гэндальф и одергивает болтунов-эльфов.) Бильбо дивится, что эльфы, похоже, знают о нем все-превсе: они «…знали, как его зовут и кто он такой, хотя он их никогда раньше не видел». Но в таком случае зачем они задают в своей песенке бесцельные вопросы?

Вернемся к первой строфе. Вслед за ненужными вопросами эльфы делают два очень занятных замечания: они говорят путникам, что «ваших пони надо перековать» и что «река течет бурным потоком». Зачем эльфы указывают на эти обстоятельства? Насмехаются ли они над Бильбо и его спутниками, измотанными долгой дорогой? Может быть, бурная река – это поток новостей, ожидающих путников? По моей версии, Бильбо и сам это подметил. Эти две строчки столь же неуместны, как и первые вопросы.

А что означают последние две строки куплета? «Здесь, у нас в долине!» – это как будто завершение некой мысли, но какой? Что находится «здесь, в долине»? Синтаксис строчек странным образом предполагает, что «тра-та-та», которое поначалу звучало как простая ритмическая бессмыслица, на самом деле заменяет какое-то слово (и подлежащее, и сказуемое в предложении) и означает нечто, некое «тра-та-та», которое происходит или находится в долине, но это «тра-та-та» непонятно простым смертным, а лишь эльфам.

Второй и третий куплеты песни построены по такому же принципу:

O! What are you seeking,

And where are you making?

The faggots are reeking,

The bannocks are baking!

O! tril-lil-lil-lolly

the valley is jolly,

ha! ha!

Эй! Что вы ищете / и куда вы направляетесь? / Дымится хворост, / пекутся лепешки! / Эй! Тра-ля-ля-ля! / В долине весело, / ха-ха!

O! Where are you going

With beards all a-wagging?

No knowing, no knowing

What brings Mister Baggins,

And Balin and Dwalin

down into the valley

in June

ha! ha!

Эй! Куда это вы идете, / тряся бородами? / Неизвестно, неизвестно, / что ведет мистера Бэггинса / и Балина с Двалином / вниз, в долину, / в июне, / ха-ха!

В них содержатся еще более очевидные замечания, например: «faggots are reeking» (Эй, глядите: вон там дымится горящий хворост!) и «bannocks are baking» (Ух ты! Вон там пекутся лепешки!). Следует и длинная череда ненужных вопросов, ответы на которые эльфам уже известны. Эльфы, как мы уже убедились, знают, что ищут гномы и что они делают. Единственная причина этих вопросов напрашивается сама собой: эльфы хотят подразнить гномов и Бильбо, сообщая, что им уже известна цель гномьего похода. Это желание – посмеяться над гномами и хоббитом – явственно выражено в следующих строчках: «No knowing, no knowing / What brings Mr. Baggins / And Balin and Dwalin / down into the valley» («Неизвестно, неизвестно, / Что ведет мистера Бэггинса / И Балина с Двалином / В эту долину»). На самом деле эльфам это прекрасно известно, в подробностях, и они явно получают удовольствие, намекая путникам на свою осведомленность.

Эльфы завершают свою песенку совсем уж невежливо или, по меньшей мере, бестактно и бесчувственно:

To fly would be folly,

To stay would be jolly

And listen and hark

Till the end of the dark

to our tune

ha! ha!

Глупо было бы торопиться дальше, / весело было бы остаться / и слушать и внимать / до самого рассвета / нашим песням. / Ха-ха!

Напомним, гномы и Бильбо только что проделали утомительный путь по опасным краям. Недавно их чуть не убили тролли, а до этого отряд Торина растерял почти все запасы провизии. Эльфы, которые встречают путников на подходе к «Последнему Домашнему Приюту», вместо того чтобы поскорее накормить их и предоставить им отдых, предлагают бодрствовать среди деревьев и веселиться всю ночь напролет, слушая пение эльфов до самого утра. Не забудем: об этом эльфы упоминают в том же куплете, где говорится, что день еще только клонится к вечеру, поэтому предположительно эльфы призывают усталых путников присоединиться к ним, чтобы «тра-та-та-та» девять часов кряду. Они даже сравнивают вероятный (очень и очень вероятный) отказ от их странноватого предложения с бегством: мол, если гномы сбегут, то есть откажутся веселиться до утра, это будет с их стороны глупость или даже трусость и малодушие.

С учетом всех этих выводов, при внимательном рассмотрении песня эльфов все равно остается такой же чепухой и бессмыслицей, какой казалась и на первый взгляд. Да что там, она кажется еще бессмысленнее, а ее исполнители – еще бестактнее и насмешливее. Если после первого прочтения песни эльфы кажутся читателю неумными, то после второго легко подумать, будто они совершенно рехнулись.

Спору нет, эльфы ведут себя необъяснимо и чудаковато, но даже теперь, после второго прочтения песенки, я обращаю ваше внимание на три подсказки, которые дает читателю Толкин, чтобы мы не заблуждались и не считали эльфов дураками и простаками. Первая подсказка – это строчка, которую я уже упоминал: рассказчик в скобках предупреждает нас, что считать эльфов глупцами и есть настоящая глупость. Вторая подсказка – реакция Бильбо на вроде бы нелепое приглашение эльфов после долгого и трудного пути провести всю ночь без сна, слушая песни эльфов. Рассказчик отмечает: «Как ни устал Бильбо, он с удовольствием задержался бы в лесу. Пение эльфов июньской ночью под звездным небом стоит послушать, если вам нравятся такие вещи». Интересно, что не кто-нибудь, а именно Бильбо Бэггинс, измученный и голодный, готов отложить на потом ужин и ночлег, лишь бы послушать пение эльфов. Может быть, слова в их песенке и дурацкие, но, похоже, в ней, судя по реакции Бильбо, есть еще кое-что, более важное и действенное, чем слова. Третья подсказка – то, как рассказчик описывает отношение Бильбо к эльфам как таковым: Бильбо «любил эльфов, хотя редко встречал их; но и немножко их боялся тоже». Бильбо не знаком с эльфами близко, но они одновременно и нравятся ему, и пугают – смесь противоречивых чувств, которая свидетельствует об их непонятности и чужеродности, но в то же время намекает: в них есть нечто более возвышенное и великое, что-то, о чем Бильбо лишь смутно догадывается.

Я предлагаю вам остановиться и присмотреться к песенке эльфов еще раз, учитывая три подсказки Толкина. Обратим внимание: эльфы не ограничиваются одной несуразной песенкой; поют они почти что все время. Они поют, когда появляются гномы и Бильбо. Затем они поют, когда отряд переходит реку. Эльфы собираются посвятить пению всю ночь напролет, и, когда отряд Торина, отдохнув, пускается в дальнейший путь, эльфы по-прежнему поют – они так и не умолкали. Кроме того, заметим, что эльфы еще и смеются так же много и часто, как и поют. Они шутят с гномами и Бильбо, поддразнивая тех и посмеиваясь над ними. Но эльфы – не просто язвительные досужие зубоскалы; они смеются практически все время и надо всем. И сами эльфы, и их песни постоянно определяются эпитетом «merry» («веселый»), а первая их песенка описана так: «…среди деревьев неожиданно, как взрыв смеха, зазвучала песня». Частое повторение «ха-ха!», судя по всему, попытка письменно передать веселье, которого полна их песня. Эльфы исполнены веселья, и все их радует.

Если перечитать текст песенки в третий раз, она воспринимается несколько иначе. Несуразные и вроде бы бессмысленные слова похожи на смех, который переложили на музыку. Поддразнивания, ненужные вопросы – это затянувшаяся шутка, потому что эльфы и веселятся над нарочитой скрытностью гномов, и радуются своей осведомленности, тому, что знают гномью тайну. Самые характерные и интересные составляющие песенки – это, на мой взгляд, бессвязные и ненужные вопросы во всех куплетах. Распевая их, эльфы погружаются в стихию чистой радости, для них весь мир вокруг – источник счастья и повод для восторга. Все их восхищает: и речные волны, и запах горящих поленьев, и аромат пекущегося хлеба, и бороды гномов, и их пони, и то, как угасает дневной свет, переходя в сумерки. Беспрерывное пение эльфов, так же как и их постоянный смех, – не что иное, как выражение этого восторга, радости бытия, а чудаковатыми эльфы кажутся потому, что в своем веселье и радости не знают ни удержу, ни меры.

Если гномы считают эльфов глупыми, то, вероятнее всего, потому, что к собственному походу и к самим себе гномы относятся предельно серьезно. Вспомним, например, выспренный, пышный слог, которым Торин в первой главе говорит о запланированном походе. Он даже делает паузу, чтобы пояснить: «Настал торжественный миг». Эльфы же, как может показаться, ко всему на свете относятся несерьезно и, несомненно, покатились бы со смеху, если бы услышали важные речи Торина. Скрытность, важность и торжественная серьезность гномов по-своему так же восхитительны, как домоседство и упитанность хоббитов или плеск и журчание речных волн. Веселье эльфов вовсе не признак того, что они высокомерно вознеслись над миром и его обитателями и издеваются над ними. Скорее, у эльфов со всем на свете есть глубокая и таинственная связь, поэтому они на свой лад радуются всем проявлениям жизни, ее течению в целом.

Таким образом, я считаю, что в «нелепой» песенке ривенделлских эльфов Толкин старается хотя бы чуточку приоткрыть нам таинственный эльфийский взгляд на окружающее, позволяет взглянуть на мир глазами эльфов. Он даже перекладывает песню на ту интонацию и манеру речи, которая близка и понятна детям: смех, поддразнивания и остроты. Бильбо, который все это время был нашим представителем в волшебном мире, мире, в который мы вступили вместе с ним, тронут пением эльфов, он оценил его выше таких сугубо бэггинсовских радостей, как отдых, еда и питье, хотя изнемог от усталости и умирает с голоду. Эльфийский восторг бытия пересиливает эти простые радости – и, как мне кажется, Толкин здесь старается показать юной аудитории, что такой необычайный взгляд на жизнь существует, желает объяснить его понятно и наглядно, но не лишить таинственности. Это неимоверно сложная писательская задача, и, кажется, Толкин не вполне преуспел в ее решении – но цель его, как я считаю, была именно такова.

В самом начале этого эпизода есть короткая фраза, которая, по моему опыту, частенько озадачивает читателей «Хоббита», но, думаю, именно она и есть емкий символ всего, что происходит в этом эпизоде дальше. Когда долина Ривенделл еще только открывается перед Бильбо, он восклицает нечто удивительное: «„Хм-м, пахнет эльфами!“ – подумал Бильбо». Его замечание остается без пояснений, и нигде на страницах «Хоббита» нам не сообщают, чем пахнут эльфы[13]. Замечание необычное, странное, но оно привлекает внимание; судя по хмыканью Бильбо, запах эльфов – восхитительный аромат, и он трогает сердце Бильбо не меньше, чем их пение. А что происходит сразу после того, как Бильбо почуял аромат эльфов? Бильбо «…посмотрел вверх на звезды. Они мерцали ярким голубым светом». Аромат эльфов, судя по всему, заставил усталого и голодного Бильбо восхититься прекрасным и возвышенным, остро ощутить красоту, которую он бы иначе принял как нечто само собой разумеющееся. Слова Бильбо комичны, но в то же время они подчеркивают идею, которую трудно уловить, и намекают на переживание, с трудом поддающееся описанию, – совсем как пение эльфов.

Здесь, разумеется, нам открывается другая сторона эльфов: они – нечто гораздо большее, чем просто беспечные балагуры и веселые певуны, которые радуются всему сущему вокруг. Эльфы еще и древний народ с давней и трагической историей, и, если даже после эпизода с эльфийской песенкой над рекой у читателя останется впечатление, будто эльфы глупы и легкомысленны, Толкин вскоре развеет это заблуждение, приоткрыв кое-какие грани истории эльфов, которые опровергнут такое мнение. Мы узнаем, что «Хозяин дома Элронд был друг эльфов и предводитель тех людей, у которых в предках числились эльфы и открыватели Севера», он и его народ восходят «к героям удивительных историй, разыгравшихся на Севере еще на заре времен, героям войн с участием гоблинов, эльфов и первых людей» (перевод мой. – В. П.). Рассказчик упоминает эти предания так, словно читатель с ними уже знаком, и если вы уже читали «Сильмариллион», то и в самом деле поймете, о чем тут речь. Но напомню, что «Хоббит» был опубликован в 1937 году, и даже когда в 1951 году вышло переработанное издание, предания, составившие «Сильмариллион», еще не увидели свет и читатель «Хоббита» никак не мог знать о них. Здесь нам лишь в самых общих чертах дают понять, что эльфы – казалось бы, легкомысленный народ – тесно связаны с битвами былых времен, с героическими легендами, в которых их предки сражались с чудовищными полчищами злых сил. Мы понимаем, что история эльфов печальна; единственный факт, который нам сообщают, – был некогда великий эльфийский город Гондолин, который много веков назад стерли с лица земли драконы и гоблины. Может, эльфы и «веселый народ», чьи песни и речи пересыпаны прибаутками, но нам дают понять, что эльфы связаны с таинственными и благородными «высшими эльфами Запада», и веселье эльфов особенно примечательно на фоне величия и печали их истории.

Главное действующее лицо среди эльфов – Элронд, владыка Ривенделла, и его Толкин рисует такими красками, что Элронда никак не примешь за пустоголового весельчака. В его портрете сошлось все самое прекрасное, что только свойственно разным народам: «Он был благороден и прекрасен лицом, как повелитель эльфов, могуч, как воин, мудр, как колдун, величествен, как король гномов, и добр, как нежаркое лето». Мы уже убедились, что эльфы наделены способностью радоваться каждой малости в окружающем мире. В образе Элронда нам показывают красоту, силу и мощь эльфов, более того – их властность и весомость в мире. Власть, которую Элронд имеет над порождениями зла, отражена в смелом заявлении: «Злу не было места в долине». К концу главы мы, возможно, понемногу начнем понимать смешанные чувства, которые Бильбо испытывает к эльфам, – приязнь, притяжение и некоторый страх. Эльфы жизнерадостны, гостеприимны, дружелюбны, открыты, они готовы принять гостей в компанию, чтобы те тоже поучаствовали в веселье. Но в то же время эльфы – древняя благородная раса, высокородная, наделенная таинственным могуществом и непререкаемым авторитетом. Поэтому первое впечатление, которое эльфы производят на читателя, когда только появляются в начале главы, вполне органично вписывается в их общий образ: они изначально кажутся необычными – и выясняется, что они действительно необычны по человеческим меркам, – однако было бы крайне глупо счесть их просто легкомысленными глупцами.

Натура Бильбо. И Тук, и Бэггинс

Пребывание Бильбо в Ривенделле превращается для него в нечто гораздо большее и важное, чем обыкновенная «передышка», о которой говорится в названии главы. В обществе эльфов, под их гостеприимным кровом, Бильбо впервые окунается в ту жизнь, которая устраивает оба сосуществующих в нем противоречивых начала – туковскую и бэггинсовскую породы. Ривенделл равно подходит и для сна, и для пиршеств, и для того, чтобы посидеть и подумать. Бэггинсовская порода не могла бы пожелать лучшего в смысле уюта, покоя, безопасности и неги. Но в то же время Ривенделл – идеальное место для тех, кто любит рассказывать и слушать истории, петь и слушать песни; и предания давнего, древнего, благородного прошлого в доме Элронда и его народа – не просто сказания, они продолжают жить: «Дом Элронда был само совершенство; там было хорошо всем – и тем, кто любит поесть и поспать, и тем, кто любит трудиться и кто любит слушать или рассказывать истории, петь или просто сидеть и думать, и тем, кому нравится все понемножку». В Ривенделле можно по-настоящему радоваться «всему понемножку», то есть всему тому, что на памяти Бильбо никогда не сосуществовало друг с другом в его жизни. В Бэг-Энде туковское начало в Бильбо дремало. В походе его бэггинсовское начало возмущалось и жаловалось на неудобства и тосковало по родному дому и уютному насиженному местечку у очага. В Ривенделле оба начала получили то, что хотели, и потому Ривенделл – место совершенное и гармоничное.

В Ривенделле Бильбо на краткий срок испытывает то душевное состояние, которое рождается от примирения в нем этих двух начал. Это образ жизни, в которой он может позволить себе завороженно слушать песни и легенды, восхитительные, трагические и увлекательные, мысленно уноситься в далекие края, но при этом оставаться в безопасности и уюте. Рассказчик подчеркивает, как доволен Бильбо, когда сообщает, что, пока Бильбо гостил у Элронда и эльфов, он ни разу не затосковал по Бэг-Энду: «Бильбо с радостью оставался бы там еще и еще, даже если бы мог без всяких хлопот по одному только желанию перенестись домой, в хоббичью норку». Бильбо осознает, что даже его хоббичья норка, которая раньше была для него воплощением уюта и безопасности и которую он представлял себе в минуты отчаяния в походе, не способна соперничать с Ривенделлом, потому что в Ривенделле Бильбо переживает куда более глубокую и многогранную радость, и возвышенную, и земную. Когда гномам и Бильбо приходит время пускаться в путь, Бильбо ощущает, что не просто отдохнул: он воодушевился. Его душа готова «к дальнейшим приключениям».

Удача и пророчество

Третья глава привлекает читательское внимание к теме, которая в дальнейшем будет играть в книге все более важную роль: поразительная удача, везение, которое сопутствует Бильбо и отряду Торина. Первые случаи такого везения мы видим в конце второй главы. После того как тролли окаменели, Бильбо удается провести спутников в троллью пещеру с помощью ключа, подобранного с земли, который «на их счастье» выпал из кармана Вильяма[14], пока тролли тузили друг друга. В пещере троллей Гэндальф и гномы находят два меча и кинжал для Бильбо. Путникам явно улыбнулась фортуна, потому что гномы тронулись в поход безоружными, а «клинки отличные» и «сразу бросились в глаза благодаря своим красивым ножнам и рукоятям, усыпанным драгоценностями».

Но только в третьей главе мы узнаем, как неимоверно повезло Торину и компании с этими находками: оружие гораздо ценнее, чем мы (да и они сами) думали. Прочитав руны на мечах, Элронд устанавливает, что оружие не только очень древнее: эти клинки – «знаменитое оружие» и наделены особой силой. У мечей есть собственные имена, Оркрист и Глемдринг, причем последний принадлежал королю древнего эльфийского города Гондолина. Ситуация такова, как если бы вы поехали в отпуск в Индию и там на деревенском базаре отыскали меч, принадлежавший Александру Македонскому. Вероятность подобного стечения обстоятельств крайне мала, так что находка уникальна и Торину со товарищи и правда потрясающе повезло.

На случай, если читатель не обратит внимания на небывалую удачливость путников, Толкин усиливает тему везения за счет еще одного из ряда вон выходящего случая: Бильбо и гномам неимоверно везет в истории с лунными буквами. Ознакомившись с рунами на карте, Элронд предупреждает гномов: «Лунные буквы – те же руны, но обычно они не видны, – ответил Элронд. – Их разглядишь только в лунные ночи, когда луна светит на них сзади, а есть такие хитрые лунные буквы, что видны только при той фазе луны, в какой она была, когда их начертали». Элронд объясняет: «Эти надписи, очевидно, сделаны в такую, как сегодня, ночь – в канун Иванова дня». Поэтому тайное руническое послание на карте можно увидеть и прочитать всего один день в году, причем не только когда наступает определенный день, но и когда с ним совпадает определенная фаза луны! Иными словами, произошло невероятное двойное совпадение: гномам повезло вручить карту Элронду именно в тот единственный день, выпавший за много десятилетий, когда тайные письмена видны. Вот это удача! Однако это не притянутое обстоятельство, которое, как надеется Толкин, читатель не заметит и над которым не задумается. Наоборот, рассказчик нарочно привлекает наше внимание к этой удаче: гномы даже несколько раздосадованы тем обстоятельством, что «Элронд обнаружил такую вещь первым, хотя и то сказать: до сих пор такого случая не представлялось». Здесь уж читатель точно должен задуматься, не включились ли в действие какие-то таинственные силы.

Стоит присмотреться к содержанию тайного и чудесным образом обнаруженного послания, как наши подозрения усугубляются. Руны вроде бы оказываются наставлением, объясняющим, как проникнуть в Гору через боковой вход. Но на самом деле конкретным наставлением служит лишь одна фраза: «Стань в Дьюрин день у серого камня, когда прострекочет дрозд» («Stand by the grey stone when the thrush knocks»). Остальное – не указание направлений, а пророчество: «…и заходящее солнце бросит последний луч на дверную скважину». И даже предыдущая фраза, первая, тоже содержит предсказание: «…когда прострекочет дрозд». Обратите внимание – здесь не говорится, что прострекочет «какой-то дрозд»; в послании, судя по всему, подразумевается весьма конкретный «дрозд»: там стоит определенный артикль «the thrush», а не неопределенный «a thrush». Ощущение, что читаешь не указания, а пророчество, крепнет благодаря упоминанию «Дьюрина дня». Точно так же как свет луны в определенной фазе позволит прочесть руны, луч закатного солнца в строго определенный день, посвященный Дьюрину, который был «старейшим из старейшин древнего рода гномов Длиннобородых», высветит замочную скважину. Торин признается, что понятия не имеет, на какой день приходится Дьюрин день и совпадут ли в этом году нужная фаза луны, положение солнца, время года и прочее: «Как всем должно быть известно, мы называем Дьюриным тот день, когда последняя осенняя луна и солнце стоят в небе одновременно». Но если совпадение все же случится именно в этом году, и если Торину со товарищи удастся оказаться в нужный день и час у нужного серого камня, и если «прострекочет» тот самый дрозд (а мы пока не знаем, что именно здесь подразумевается), тогда Торину откроется замочная скважина и вход в Одинокую Гору.

На такое нагромождение невероятных совпадений можно отреагировать двояко: читателю впору или насмешливо фыркнуть и счесть всю историю нелепой и невозможной, или же он может заподозрить, что вся история приключения Бильбо управляется какой-то волшебной силой, а не только магией Гэндальфа Серого или мудростью Элронда из Ривенделла. Конечно, волшебник и король эльфов тоже становятся орудиями судьбы и пророчества, потому что не кто иной, как Гэндальф, вручил карту и ключ Торину и не кто иной, как Элронд, волей случая посмотрел на нее в лунном свете в определенный день и час. Судя по всему, сам Гэндальф подозревает: происходит нечто непредсказуемое. Первый порыв Торина – отмахнуться от упоминания Дьюрина дня: «Боюсь, что нам это знание не очень-то поможет, так как в наше время утрачено умение вычислять, когда же наступит такой день». Гэндальф на это отвечает: «Это мы посмотрим»; похоже, он не спешит отмахиваться от пророчества и верит, что его содержание окажется полезным и сбудется, каким бы невероятным ни казалось перечисленное стечение обстоятельств. Толкин плавно подводит нас к мысли, что за событиями, которые разворачиваются на страницах книги, стоит некая высшая сила, и мы со временем должны заподозрить, что Бильбо и Торину со товарищи везет совершенно не случайно.

4. Через границу в Дикий Край. Через гору и под горой

Натура Бильбо. В Дикий Край

Ривенделл назван в «Хоббите» Последним Домашним Приютом, и он означает очень важный рубеж – границу между «добропорядочным краем», где еще встречаются хорошие трактиры, и Диким Краем. Когда попадаешь в Ривенделл, объясняет Гэндальф хоббиту, то оказываешься «на самой границе Дикого Края». Как я уже говорил в предыдущей главе, Ривенделл не просто находится на этой границе, но и сам воплощает ее. Дом Элронда – это место, где мир уюта и домашнего покоя встречается и сосуществует с миром легенд и путешествий. За ними начинается дорога в неизведанные края: «тропа была трудная, опасная, путь окольный, пустынный, бесконечный».

Пограничный статус Ривенделла, конечно, тревожит Бильбо, который готовится продолжать путь. Ведь получается, что даже Пустынная Страна и обитающие там тролли-людоеды находятся по западную, безопасную сторону от Ривенделла. Добравшись до эльфийской долины, Бильбо думает, будто уже изведал предостаточно опасностей, однако оказывается, что серьезные приключения еще и не начинались. Свою наивность Бильбо проявляет еще на подходе к Ривенделлу. Завидев в отдалении ближайшую из Туманных Гор, он на миг решает, будто путешествие окончено и перед ним предстала сама Одинокая Гора. Когда Балин разъясняет хоббиту, что это лишь первое из крупных препятствий на пути к Одинокой Горе, захваченной драконом, Бильбо ощущает «такую усталость, какой не испытывал прежде». Он сразу же мысленно уносится в родной Бэг-Энд, хватается за образ дома: «Он опять вспомнил свое удобное креслице у камина в любимой гостиной и услышал, как поет чайник». Хотя Бильбо еще находится на западной стороне Ривенделла, тихий спокойный мир Бэг-Энда кажется ему неимоверно далеким.

Миновав Ривенделл, Бильбо ясно и отчетливо осознает, как далеко остался родной дом, какой долгой будет разлука. Отряд Торина взбирается в горы, оставляя равнину позади, далеко внизу. Хоббит знает, что его «родная страна… мир безопасный и уютный, и в нем – его собственная хоббичья норка», скрылись из виду, остались «далеко-далеко на Западе, в сиреневой дымке». В названии главы Толкин не без иронии подчеркивает, что мир, в который вступил Бильбо, для него чужд и неизведан. Он называет путь Бильбо по горам и вынужденное отклонение от маршрута, в глубину пещер, комически-преуменьшенным словосочетанием «Через гору и под горой». «Под горой», то есть «Под Холмом», – это, разумеется, домашний адрес Бильбо, но навряд ли возможен контраст более разительный, чем мирная жизнь под горой в хоббичьей норке и пленение свирепыми гоблинами, которые волокут Бильбо и его товарищей в пещеры под другой горой.

Новые декорации, в которые попал Бильбо, отделены от его далекого привычного окружения не просто географическим, пространственным расстоянием: Бильбо попал в новый и чуждый ему мир. Это мир, где «он видел при вспышках молнии по другую сторону долины каменных великанов, которые перебрасывались обломками скал, ловили их и снова швыряли во мрак; обломки сыпались вниз, в гущу деревьев, или с грохотом разлетались вдребезги». Эти чудовищные создания не кажутся враждебными; они «гогочут» и, похоже, забавляются. Но даже игры и забавы в Диком Краю смертельно опасны для случайных путников и сплошь и рядом кончаются тем, что кого-нибудь из отряда «может схватить великан и поддать ногой, как футбольный мяч»[15]. Даже погода в горах обладает великанским, чудовищным размахом; здесь молнии разят в горные вершины, скалы содрогаются; «ветер хлестал дождем и градом со всех сторон». Бильбо, дитя спокойных западных земель, «никогда ничего подобного не видел и даже вообразить не мог». Когда на Бильбо нападают гоблины, путешествие из мрачного становится попросту ужасным. Даже после того как Гэндальф освобождает Бильбо из оков, хоббит и его спутники оказываются в положении хуже некуда: «Ни пони, ни пищи; где мы – неизвестно». Представьте, каково это хоббиту, для которого даже обходиться без булочек и чая – и то непосильное лишение и который считал, будто совершил настоящий подвиг, когда согласился пожертвовать удобным ночлегом и едой!

В четвертой главе мы видим маленького перепуганного хоббита, чувствующего себя чужим в Диком Краю, однако, чтобы понять контекст, в который помещен образ Бильбо, нам нужно обратить внимание на две особенности. Во-первых, заметим, что Бильбо, вообще-то, напуган и ошарашен не больше, чем его спутники-гномы. Судя по тому, как гномы напугались играющих великанов и как поспешили спрятаться в первую же пещеру, которая показалась им подходящей и удобной (и впопыхах даже не обследовали ее как полагается), – судя по этому, гномов грозный горный мир вокруг страшит и подавляет не меньше, чем Бильбо. Позже, спасаясь бегством от преследующих их гоблинов, гномы держатся более профессионально и уверенно, чем их маленький взломщик. Бильбо сетует: «Зачем, ах зачем покинул я мою норку!» – а толстяк Бомбур, который тащит его, передразнивает хоббита: «Зачем, эх зачем брали мы с собой в поход этого недотепу!» Но снисходительные слова Бомбура – не более чем напускная бодрость. Может, он и пытается делать хорошую мину при плохой игре, представляя дело так, будто приключившаяся напасть – неизбежная часть охоты за сокровищами, однако на деле он справляется с ситуацией ничуть не лучше Бильбо. Рассказчик сообщает, что Бомбур даже спотыкается, «от жары и страха пот капал у него с носа». Бильбо не в своей тарелке, но не он один.

Примечания

1

Цитируя в этой книге текст «Хоббита», я в основном отношу цитаты к повествователю, к рассказчику, а не к самому Толкину. Делаю я это, отчасти чтобы привлечь ваше внимание к фигуре повествователя, играющей важную роль в книге, а отчасти потому, что хочу как можно четче отделить друг от друга те – многочисленные – случаи, когда я указываю на то, что говорит текст, и те, в которых я излагаю собственные предположения. Свое мнение об идеях Толкина я буду высказывать редко. Я не претендую на то, что способен читать мысли покойного писателя, и потому практически на всем протяжении книги буду просто обсуждать с вами сквозные мотивы и закономерности, которые прослеживаются в опубликованном тексте. Я не берусь судить, нарочно Толкин вплетал эти темы и закономерности в текст или бессознательно. Таким образом, я по мере сил пытаюсь не приписывать Толкину каких бы то ни было идей, пока не найду весомые доказательства, что автор действительно имел в виду именно эти идеи и намеренно встроил их в текст. – Примеч. авт.

2

В переводе Н. Рахмановой «порода», однако в этой книге слово «натура» уместнее. – Примеч. пер.

3

Сам Толкин несколько раз употребляет эпитет «туковский», но ни разу – не менее забавный сходный эпитет «бэггинсовский». Второй эпитет я изобрел сам по той же модели, и, должен признаться, меня бесконечно радует, как комично и неуклюже звучит и смотрится это словцо. В нем, по-моему, есть нечто, отлично передающее неловкость и замешательство, которые так часто ассоциируются с бэггинсовской стороной Бильбо на протяжении его путешествия. Однако, поскольку этого слова у Толкина все-таки нет, я тоже старался им не злоупотреблять. – Примеч. авт.

4

Существует одно интригующее исключение. Название «Хоббитон» входит в руническую надпись, которую Толкин поместил на обложку книги – там написано «Бильбо Бэггинс из Хоббитона». Но в самом тексте книги топоним ни разу не появляется, поэтому я решил не упоминать его в своем анализе. – Примеч. авт. (Строго говоря, Байуотер в «Хоббите» тоже упоминается – в начале второй главы, в записке, которую получает Бильбо от гномов. – Примеч. ред.)

5

Douglas A. Anderson. The Annotated Hobbit, revised edition (Houghton Miffl in, 2002); John D. Rateliff. The History of the Hobbit. – Примеч. авт.

6

В своих ранних произведениях Толкин часто использовал слова «эльфы» (elves) и «феи» (fairy) как синонимы. Хотя позже он практически всегда употреблял только слово «эльфы», но в «Хоббите» эти два слова еще синонимичны и взаимозаменяемы. – Примеч. авт.

7

В некоторых изданиях «Хоббита» Белладонна Тук охарактеризована как «достопамятная», а не «легендарная». – Примеч. авт.

8

Добропорядочный обыватель Кларк Кент прятался в телефонной будке, чтобы преобразиться в Супермена. – Примеч. ред.

9

Среди прочего в замечании Глойна для Бильбо оскорбителен оттенок классового презрения: ему неприятно сравнение с бакалейщиком, поскольку Бильбо, очевидно, не принадлежит к рабочему классу. Рассказчик не углубляется в объяснения, но читателю понятно, что социальный оттенок добавляет словам гнома оскорбительности. – Примеч. авт.

10

Поскольку автор анализирует оригинальный текст, для удобства читателя здесь и далее при разборе стихов приводится оригинал и подстрочный перевод. – Примеч. ред.

11

В оригинале «He had less than half a mind to fetch the lamp, and more than a half to pretend to…», то есть «Меньшая часть его натуры хотела принести лампу, а большая – сделать вид…» – Примеч. ред.

12

Дж. Р. Р. Толкин. О волшебных сказках. Пер. С. Кошелева.

13

В одной из работ Толкина все-таки содержится намек на то, как пахнут эльфы. Как раз во время работы над «Хоббитом» Толкин писал еще и длинную поэму «The Lay of Leithian», которая при его жизни не публиковалась. Эта поэма – история Берена и Лучиэнь, та самая, что рассказана в «Сильмариллионе», она же сюжет баллады, которую в «Братстве кольца» Колоброд поет на Перевале Заветери в главе «Клинок во тьме». В «The Lay of Leithian» об эльфийской деве Лучиэнь говорится, что она всегда источала несравненное благоухание, «odour of immortal fl owers / in everlasting spring» («запах бессмертных цветов / вечной весны», песнь XII, 3794-95). Подозреваю, что примерно так и пахнут эльфы и что Бильбо почуял дуновение этого аромата на подходе к Ривенделлу. – Примеч. авт.

14

В первом, черновом варианте «Хоббита» ключ, который Бильбо подбирает в стойбище троллей, оказывается ключом, ведущим в пещеры Одинокой Горы. Лишь позже, редактируя текст перед публикацией, Толкин изменил его: этот ключ стал ключом к пещере троллей, а ключ от Одинокой Горы вручил Торину Гэндальф. Таким образом, мы видим, что в изначальном замысле Толкин планировал еще одно поразительное совпадение: отряду должно было повезти еще и с находкой вожделенного ключа! – Примеч. авт.

15

Для Толкина, а за ним и его изначальной английской аудитории, под «футболом», конечно, подразумевалось регби, в которое Толкин играл в школьные годы. – Примеч. авт.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.