Зверь из бездны

Алексей Яковлевич Корепанов

Зверь из бездны

28

СЕРЕБРИСТЫЙ ЛЕБЕДЬ. ЕЩЕ ОДНО ЗВЕНО

Среди ночи я проснулся от щемящей тоски. Сон не запомнился, он тут же исчез из сознания, словно унесенный порывом холодного ветра, но осталось от него смутное и горькое чувство полной безнадежности и бесконечного падения в бездонный привал. Я с усилием потер глаза – и пальцы мои стали влажными. И это был не пот…

Я ощущал себя разбитым, не отдохнувшим как следует, но знал, что больше не смогу заснуть. Я боялся демонов подсознания, которые вновь могли вырваться на волю во сне. Поэтому я встал и поплелся к тренажерам, решив физической нагрузкой если не заглушить, то хотя бы притупить душевную боль.

Бассейн – тренажеры… Бассейн – тренажеры, тренажеры… Бассейн. Сердце бешено колотилось уже не в груди, а в горле, подыскивая момент, чтобы выпрыгнуть наружу, но я не снижал темп и не давал себе никаких поблажек. Вода в бассейне была ледяной, обжигающей кожу, ледяной… как озеро Коцит… Жуткое озеро Коцит… Мышцы ныли, но желанная бодрость не приходила; напротив, по телу вялыми волнами растекалась слабость. Но я не сдавался, я продолжал истязать себя, пересиливая эту слабость, я стискивал зубы и боролся, боролся с тренажерами, бросался в воду – и вновь боролся с неподатливыми рычагами моих механических спарринг-партнеров.

Только часа через полтора я прекратил это безумное, отчаянное издевательство над самим собой, дотащился до кабинета и, голый и мокрый, рухнул на диван. Я не мог спать в спальне, на своей кровати… на нашей кровати… Обессиленный, опустошенный, ощущая себя скомканным пакетом без содержимого, я лежал ничком, уткнувшись лицом в мокрую подушку, и медленно приходил в себя. Сердце нехотя вернулось на место, постепенно успокоилось, но временами болезненно сжималось, словно кто-то то и дело прикасался к нему холодными острыми когтями…

А потом я незаметно заснул, и во сне увидел себя, распластавшегося на диване, и даже, подбадривая, легонько похлопал себя по плечу: «Держись, Леонардо-Валентин. Ты уже немало прожил на свете и пора тебе понять, что все существование наше – это сплошные потери. К ним трудно привыкнуть, к ним нельзя привыкнуть, но надо научиться принимать их. Ибо сказано: «Человек рождается на страдание, как искры, чтоб устремляться вверх…» И еще в моем сне (или полуяви?) за окном тихо шуршал дождь.

Валентин разбудил меня в начале восьмого. Я сел, спустил ноги с дивана и обнаружил, что больше не чувствую себя развалиной. А за распахнутым окном действительно шелестел утренний дождик и покрикивали проснувшиеся дирлилинки.

– Извини, что рано разбудил, – сказал Валентин, – но поступила информация с Серебристого Лебедя. Задержали Лайоша Ковача.

– Так! – Я вскочил с дивана. – Показывай, Валентин!

– Показывать нечего, видеограмму они не дали, – пояснил биокомп. – Задержанный молчит. Сейчас они ждут разрешения комиссии по соблюдению прав человека на проведение зондажа.

– Стан знает?

– Нет, я еще не сообщал.

Я обвел взглядом кабинет в поисках трусов, но ничего не обнаружил; всю одежду я оставил в спортзале.

– Оформи допуск на меня и Лешко. Сообщи Стану, пусть собирается на Серебристый. Что у них в Илионе – зима или лето?

– Средняя температура декабря в Илионе – плюс шесть градусов, – после короткой паузы сообщил биокомп. – Ежесуточная вероятность дождей и шквалов – шестьдесят восемь процентов.

– Ближайшая нуль-переброска?

– В девять. Я потому тебя и разбудил.

– Теперь буди Стана, пусть едет в нуль-порт, я жду его там. И посоветуй ему одеться потеплее.

– Понял, – сказал биокомп. – И еще посоветую взять зонт.

Утренний туалет, завтрак и сборы в дорогу заняли у меня немного времени. Около восьми я попытался разыскать шефа, но его не было ни в Управлении, ни дома; дома у него вообще никого не было, и я оставил сообщение у автосекретаря, который понятия не имел, куда подевались хозяева. Возможно, они всей семьей совершали утреннюю пробежку в окрестных парках. Потом я связался со Станом – он завтракал – и поехал в нуль-порт, еле удерживаясь от того, чтобы не гнать авто. В спешке не было никакой необходимости, а мне так хотелось спешить! Мне хотелось лавины самых разнообразных дел, когда нет времени отдышаться, передохнуть, когда всецело поглощен работой, забывая обо всем другом, полностью отключаясь от мира и, главное, – отвлекаясь от собственных печальных мыслей.

Стан примчался за пятнадцать минут до нуль-переброски и тут же поделился свежей вестью. Кондор сегодня утром выступал в программе новостей, отвечая на вопросы, связанные с демаршем правительства Аиста. По словам Стана, шеф отбивался уверенно, не дергался, не вилял, нагнал страху и привел десять тысяч весомейших аргументов в пользу сохранения нашей агентуры на планетах Ассоциации, но не в качестве соглядатаев полиции Универсума, а в качестве официальных наблюдателей-аналитиков Совета Ассоциации. Обоснование у шефа было более чем солидное, говорил Стан, когда мы углублялись в недра нуль-порта, и довольно агрессивно настроенный поначалу ведущий программы по окончании выступления Кондора превратился в его единомышленника. Шеф явно готовился к решающему сражению в Совете Ассоциации Миров.

В девять ноль-ноль по времени Кремса мы со Станом (нас было только двое на маршруте к Серебристому Лебедю) покинули Соколиную – и в пятнадцать сорок семь по местному времени вышли под легкий снежок, витающий над нуль-портом Серебристого Лебедя. Мы вновь были на планете, которую покинули совсем недавно.

На сей раз, наученные опытом, мы решили не тратить время на поиски транспорта до Илиона, а сразу зашли в местный полицейский участок. Я связался с управлением полиции Илиона и попросил прислать что-нибудь летающее и, по возможности, быстрое. Нашего прибытия ждали и пообещали немедленно направить в нуль-порт авиакар.

Авиакар действительно прибыл довольно быстро, мы со Станом забрались в его теплый салон и я подумая, что впервые увижу Серебристый Лебедь сверху. Однако я ошибался. Лишь несколько секунд при взлете была видна уходящая вниз белая равнина; потом летательный аппарат вонзился в брюхо низких облаков, рассыпающих снег, пробуравил их и вынырнул в сером пространстве, над которым простирался второй слой облачности. Так и летели мы все время между двумя прокладками облаков, навевающих тоску, и только на подлете к Илиону унылая картина изменилась. Нижний слой, подобный бескрайнему снежному полю, стал редеть, истончаться, таять в воздухе и наконец пропал совсем, не дотянув до берега океана. Верхний слой хоть и продолжал пеленой закрывать небо и солнце, но как будто ушел в вышину и уже не казался таким угрюмым. Мы летели вдоль побережья, внизу, до горизонта, расстилалась серо-сизая поверхность океана, испещренная белыми гребнями волн. На самом пределе видимости, там, где небо сливалось с океаном, темнела узкая полоска суши – один из многочисленных островов. Местность под нами стала холмистой, холмы словно стремились навстречу спешащим к берегу волнам и круто обрывались в океан.

Вскоре авиакар попал в полосу дождя, и вынырнувший из-за холмов Илион предстал неприглядным конгломератом серых зданий, извилистых улиц и серых грузовых судов в акватории порта, подковой вдающейся в берег.

– Интересно, тут когда-нибудь бывает солнечная погода? – пробормотал Стан, зябко передергивая плечами. – Какое-то все вокруг… беспросветное.

Значит, не только от моего душевного состояния зависело мое тягостное впечатление о Серебристом Лебеде. Унылым был этот мир, и маячила над ним тень обреченности…

Скользнув по невидимому лучу, авиакар опустился на крышу здания полицейского управления Илиона; здание походило на обрубок массивной темно-коричневой колонны, некогда подпиравшей безотрадные небеса. Сопровождаемые немногословным дежурным, мы погрузились на лифте в глубины обрубка и, пройдя гулким пустым коридором, оказались то ли в большом кабинете, то ли в небольшом зале с несколькими столами, полукруглым рядом кресел и шеренгой компов вдоль стены.

– Прошу садиться, – сказал дежурный, коротко кивнул и исчез за дверью, оставив меня и Стана в обществе безмолвных компов со слепыми экранами.

– Похоже на ожидание аудиенции, – пробурчал Стан. – Странные, однако, у них тут порядки.

Он ни с того, ни с сего вдруг начал застегивать и расстегивать куртку. Он нервничал, и я, кажется, понял, в чем тут дело: «Зная, что Господь любит Свое создание, Дьявол стремится как можно больше навредить человеку». Стан, по-моему, тоже склонен был исходить из самого худшего…

– Успокойся, – сказал я ему. – В каждом заведении свои традиции. А если бы илионцы попали к нам; например, в группу господина Черненко?..

Я не успел договорить, потому что дверь открылась и в полукабинет-полузал один за других вошли трое: первый, с усами и бритый наголо – постарше нас, а двое других, худощавые высокие блондины, – гораздо моложе; таким я был в начале своей полицейской жизни. Все трое были одеты в неброские свитера и брюки, и так же, как и у нас со Станом, у них отсутствовали какие-либо опознавательные «половские» знаки, но я сразу определил в них коллег, собратьев по ремеслу; «полы» видят друг друга издалека «, – такое у нас ходило присловье. А мой приятель по колледжу Рон Неттер однажды, ощутив прилив вдохновения после успешно завершенной сессии и трех бутылок вина, изрек что-то вроде: «И в адской тьме, в обители всех зол, всегда узнает «пола» «пол». Рон погиб года через три после окончания колледжа, погиб там, на моем Альбатросе, от выстрела в спину.

«И в адской тьме…» Во тьме Ада… Острый холодный коготь с нажимом прошелся по сердцу.

– Добрый вечер, – сказал бритоголовый, подойдя ко мне и протягивая руку. Голос у него был жестковатый, но не грубый. – Патрис Бохарт, дубль-офицер. А вы, конечно, господин Грег.

– Почему «конечно»? – удивился я.

– Кто обладает информацией, тому, как правило, сопутствует успех, – усмехнутся бритоголовый и пожал руку Стану. – Господин Лешко, приветствую вас на Лебеде.

– Взаимно, – буркнул Стан.

Не знаю почему, но я как-то сразу почувствовал симпатию к усатому и бритоголовому Патрису Бохарту. Стан, по-моему, тоже ощутил нечто подобное, потому что добавил:

– Только давайте просто Стан. Господин Лешко остался на Соколиной.

– Отлично. Тогда и я просто Патрис. – Дубль-офицер обернулся к стоящим чуть позади него молодым блондинам. – А это мои ребята. Знакомьтесь: Рональд Ордин и Деннис Платт. Не обремененные пока грузом прожитых лет и хваткие. Во многом именно благодаря им в Илионе относительно спокойно.

Мы обменялись рукопожатиями, сели в кресла и дубль-офицер коротко обрисовал ситуацию.

Лайоша Ковача обнаружили без особого труда, потому что он и не думал прятаться. Участковые полицейские агенты опознали его на улице, тут же задержали и доставили прямо в городское управление, к Патрису Бохарту, который руководил операцией. Господин Ковач не возмущался, не протестовал, не требовал адвоката. Казалось, его ничего не волнует и не тревожит. К представленным ему результатам зондажа семерых коммивояжеров он отнесся совершенно равнодушно (по крайней мере, внешне), и все попытки вызвать его на разговор оказались тщетными: с момента своего задержания он не проронил ни слова.

– Молчит, словно обет такой дал, – сказал Патрис Бохарт, подергивая себя за усы. – Полностью погрузился в себя, сколлапсировал и ни на что не реагирует. Какой-то не от мира сего. Провели медицинское обследование – все в норме. Тактика, конечно, не новая, но…

– Можно посмотреть? – спросил Стан.

– Разумеется. Только там смотреть нечего. Ден, покажи.

Один из блондинов встал и подошел к ближайшему компу. На экране возник сидящий в кресле человек в черно-зеленой рубашке навыпуск и широких черных брюках, заправленных в невысокие сапоги. Человек выглядел лет на шестьдесят пять-семьдесят, но мне показалось, что от лица его веет какой-то старомодностью, словно всплыло оно из глубины веков, да так и застыло, не меняясь более. Возможно, такое впечатление сложилось у меня из-за абсолютно неподвижного взгляда Лайоша Ковача. Он действительно как бы глядел внутрь себя, и не было ему никакого дела до внешнего мира. Узковатое, чуть вытянутое лицо, тонкие поджатые губы, короткие рыжие волосы и глаза непонятного цвета, отчужденные глаза человека, который однажды разглядел что-то нездешнее и навсегда внутренне окаменел, как в мифические времена превращались в камень люди, наткнувшиеся на умерщвляющий взор ужасной Медузы Горгоны.

Впрочем, все это могло мне просто казаться. Экран показывал вполне обычного, ничем не примечательного человека, только вид у человека был несколько отрешенный.

– Выключай, Ден, – сказал Патрис Бохарт и повернулся к нам. – Там история часа на два. Я ему о зондаже тех семерых – молчит. Где, спрашиваю, брали препарат – молчит. И так, с вариациями, чуть ли не до бесконечности. Бесполезно, говорю, отмалчиваться: комиссия, безусловно, даст согласие на зондаж и мы все узнаем и без вашего согласия, только мороки больше – молчит.

– Дома обыск делали? – задал вопрос Стан. Его лицо сейчас казалось не просто хищноватым, а хищным: Стан вышел на военную тропу.

– Делали. – Дубль-офицер кивнул на своих ребят. – Пусто. Показали его по всем поливизиоканалам – может, кто-нибудь отзовется. Но пока тишина. Наши ребята опрашивают всех подряд, по всему Илиону…

– А что комиссия? – спросил я.

– Санкция уже получена.

– Тогда сразу и приступим, – сказал я и поднялся. – Не возражаете, Патрис?

Патрис улыбнулся:

– Неужели я произвожу такое неблагоприятное впечатление? – Он тоже поднялся. – Ден, распорядись, а мы пойдем в «покои Мнемосины». Прошу за мной, господа.

Я и Стан вновь зашагали по пустым коридорам, ведомые Патрисом Бохартом. Рональд Ордин держался сзади, ступая мягко и неслышно; судя по этой его походке, он занимался не только кабинетной работой. «Спокойствие в Илионе – во многом их заслуга», – вспомнились мне недавние слова Патриса.

Мнемосина… Древняя земная богиня, чье имя означает: «воспоминание». Я шел и думал о том, сколько восторгов и надежд было когда-то связано с зондажем. Казалось, что мир наконец-то навсегда избавится от пороков, потому что не будет больше ничего тайного, что не стало бы явным. Действительно, кто решится на преступление, зная, что сохранившееся в клетках головного мозга воспоминание обязательно окажется проявленным? Его просто нельзя будет скрыть, нельзя будет забыть о нем, потому что человек ничего не забывает. Человеческий мозг хранит воспоминания о каждом миге жизни, начиная с рождения, хранит воспоминания о прошлых жизнях и память предков. Но все это находится в неведомых глубинах; помни человек о каждом мгновении своей жизни, он был бы просто раздавлен собственной памятью, выключен из настоящего, он перестал бы воспринимать окружающее, потеряв себя под лавиной воспоминаний. Зондаж, как думалось тогда, поможет извлекать на свет Божий строго определенные кусочки воспоминаний, необходимых для следствия.

На деле все вышло несколько иначе. Во-первых, воспоминания наши оказались не бесконечной цепочкой последовательных событий, а, скорее, смесью, ингредиенты которой довольно трудно вычленить, отделить друг от друга. Но, в принципе, эта задача все-таки оказалась разрешимой, хотя поиск нужной информации мог затянуться надолго. Самым главным оказалось «во-вторых». У метода зондажа нашлось очень много противников. Они считали проведение зондажа нарушением прав личности, вторжением во внутренний мир человека – и я был согласен с этой точкой зрения. Право каждого подозреваемого – отказываться от дачи показаний. Собрать доказательства виновности – дело полиции. Но копаться для этого в воспоминаниях подозреваемого без его согласия – значит, попрать все принципы, на которых держится человечество. К тому же, как определить границу, отделяющую реальные воспоминания от воображения? Кто поручится за достоверность воспоминаний? И зондаж, и мнемосканирование базировались на некоторых общих принципах, но отличались друг от друга так же, как, скажем, авиакар отличается от птицы. Зондаж запретили, и, по-моему, это был очень верный шаг.

Однако не бывает правил без исключения. В нашей ситуации зондаж был просто необходим, хотя данные, полученные с его помощью, не могли служить доказательством виновности. Насколько я знал из истории, за все время существования Ассоциации Миров этот метод применялся всего лишь несколько раз.

Сейчас нам предстояло присутствовать при зондаже Лайоша Ковача. Мы должны были узнать, откуда появляется в обитаемых мирах препарат «Льды Коцита» и кто производит его. Это было нужно не только нам, «полам». Это было нужно всему человечеству…

Конечно, не стоило особенно уповать на успех, а тем более на быстрый успех. «Во сне кто-то указывает мне, что я должна делать…» Это были слова Славии. Неведомый «кто-то», дающий указания зависящим от него людям, мог заблокировать воспоминания Лайоша Ковача. Могло вообще оказаться, что Лайош Ковач получал партии транквилизатора, находясь в некоем сомнамбулоподобном состоянии, и ничего не помнил о своих действиях. С теми семерыми нам повезло: их воспоминания о Лайоше Коваче удалось выявить, и произошло практически полное совмещение. Но те коммивояжеры не вступали в контакт с производителями транквилизатора, и не было нужды блокировать их память. А вот с Лайошем Ковачем, я был почти уверен, дело обстояло иначе…

Да, рассчитывать только на зондаж мог лишь закоренелый мечтатель-оптимист. Я же таким оптимистом давным-давно не был. Гораздо больше я надеялся на устроенный Патрисом Бохартом поголовный опрос населения и показ Лайоша Ковача по местным каналам поливидения. Возможно, нам удастся установить его маршрут.

– Даже если зондаж не пройдет, и никто ничего не сообщит, у нас останется наш «Скотленд-Ярд», – словно прочитав мои мысли, негромко сказал шагающий рядом Стан. – Пропашем все от полюса до полюса.

– Думаю, до этого дело не дойдет, – обернувшись, заметил чуткий на ухо Патрис Бохарт. – Ковач ведь не в межгалактической пустоте орудовал, а здесь, в Илионе. Кто-нибудь что-нибудь да видел. Кстати, вознаграждение обещано неплохое, департамент не поскупился.

«Скотленд-Ярд»… Вернее, метод Скотленд-Ярда. Классический пример из учебника. Задача: найти некий предмет, спрятанный в некоем объеме. Например, в комнате, заставленной мебелью. Принцип решения: все пространство комнаты делится на участки, и каждый участок прощупывается, что называется, с головы до пят. Разбирается пол. Простукивается, развинчивается, протыкается, расчленяется мебель. И так далее. Участок за участком, последовательно, от начала до конца. Если разыскиваемый предмет действительно находится в комнате, не найти его просто невозможно. И абсолютно неверно утверждение, что лучше всего можно его спрятать, не пряча, а просто оставив на видном месте и закамуфлировав под что-то другое. При правильно примененном методе Скотленд-Ярда не помогут никакие ухищрения – и искомое будет найдено.

Правда, в нашем случае речь шла не о комнате, а о целой планете. Но и возможностей у нас было побольше, чем у «полов» далекого прошлого. В случае необходимости можно было мобилизовать кадры и из других миров Ассоциации. Предприятие по производству транквилизатора «Льды Коцита» просто не могло остаться незамеченным даже будучи упрятанным в недра Серебристого Лебедя. Конечно, хлопоты в этом случае предстояли немалые, и не хотелось бы, чтобы дело дошло до применения метода Скотленд-Ярда… Но это уже зависело не от нас.

– Вот и наши «покои Мнемосины», – сказал Патрис Бохарт, когда мы, опустившись на лифте на шесть или семь этажей, оказались перед светло-коричневой дверью. – Ковач уже должен быть там. Пусть поможет нам Бог.

29

СЕРЕБРИСТЫЙ ЛЕБЕДЬ. «ПОКОИ МНЕМОСИНЫ».

На огромном экране, заменявшем одну из стен «покоев Мнемосины», трепетало нечеткое изображение – воспоминания Лайоша Ковача. Сам он, усыпленный, полулежал в кресле под тускло блестящим колпаком сканирующего устройства мнемовизора. Оператор – молодой бородатый паренек в распахнутой полицейской куртке – сидел за пультом и, сосредоточенно сдвинув брови, поглядывал на экран, одновременно скользя пальцами по контактам. Я, Стан и Патрис Бохарт со своими ребятами расположились в креслах напротив экрана.

– Нич-чего не понимаю, – недоуменно произнес дубль-офицер. – Андрей, по-моему, ты влез не туда – это же не его воспоминания, а какого-нибудь прапрадеда!

Мы со Станом молча переглянулись и Стан задумчиво оттопырил губу.

На экране была городская улица – грязно-серые девяти – и десятиэтажные здания с какими-то палками на крышах. Кажется, это были громоотводы. Или старинные антенны для приема телевизионных передач. На зеленых газонах валялись обрывки бумаг. По тротуару шли люди, кое-кто – в очках. Да-да, в старинных очках! Вдоль дороги тянулись столбы с проводами, проезжали совершенно допотопные авто, от которых вился сизоватый дымок. К навесу подкатил вагон с двумя наклонными штырями на крыше – они каким-то образом крепились к проводам над дорогой и скользили по ним. Я вспомнил, что такой транспорт прошлого назывался то ли дилижансом, то ли троллейбусом.

Да, возможно это была память прапрадеда. Но возможно – и воспоминание самого Лайоша Ковача. «Я не меняюсь, Лео, я словно выброшена из времени…» Лайош Ковач некогда мог выторговать себе долгую-долгую жизнь… Я подумал, что средства от продажи транквилизатора «Льды Коцита» могли поступать именно на его банковский счет. По условиям договора (богатство, девственницы)… А он делился ими с другими… помощниками…

– Андрей, давай дальше! – нетерпеливо потребовал Патрис Бохарт. – Нам Илион нужен, Илион, понимаешь? А не эта старина! Ведь был же у тебя Илион, куда он подевался?

– Так ведь тыкаю наугад, господин Бохарт, – начал оправдываться оператор. – Сами ведь знаете, что никаких методик нет. Все вперемешку…

– Да знаю! – с досадой сказал дубль-офицер. – И все-таки поищи Илион, ведь был же Илион!

Оператор вздохнул и склонился над пультом.

…Битых четыре часа мы рылись в воспоминаниях Лайоша Ковача и пока не обнаружили ничего, заслуживающето внимания. Улицы Илиона, комната Ковача, обрывки полипередач, магазины, какие-то люди, полупустые маршрутники, жующие рты, собачьи бои, голые женские зады, вновь жующие рты, собачьи бои и малолюдные улицы… И все это – в полной тишине; мнемовизор не воспроизводил звуков.

Был уже глубокий вечер. Что ж, впереди целая ночь, а потом день, и следующая ночь…

– Ден, принеси чего-нибудь пожевать, каких-нибудь сосисок, – сказал Патрис Бохарт и посмотрел на меня. – Или пойдем поужинаем?

– Да нет, будем смотреть, пока не заснем, – ответил я. – Уж если взялись…

– Сколько сосисок брать? – спросил поднявшийся Ден.

– Побольше! – плотоядно произнес Патрис Бохарт. – И упаковку «Лесного ручья», только пусть немного подогреют.

Ден отправился за провизией, а Патрис Бохарт посмотрел на часы.

– Через десять минут вечерние новости. Снова его покажут, – он кивнул на безмятежно спящего Лайоша Ковача. – Господи, хоть бы кто-нибудь отозвался! С этой мнемотехникой можно провозиться до следующего года!

А на экране сменялись улицы, магазины, собачьи бои, жующие рты и обнаженные женские ноги…

Мы поглощали принесенные Деном сосиски с удивительно вкусными булочками, запивали их ароматным напитком «Лесной ручей» и копались, копались, копались в воспоминаниях Лайоша Ковача. Странные это были воспоминания – в них переплетались разные эпохи и разные миры. «Обещаем тебе счастливую жизнь на земле, а затем сойдешь во Ад и будешь вместе с нами проклинать Господа…» Я вглядывался в застывшее лицо Лайоша Ковача, я и верил, и не верил… Страшно было в это поверить…

На экране возникла неспокойная поверхность океана; волны бежали к серому горизонту, на неширокую палубу судна то и дело падали брызги.

– Он еще и любитель морских прогулок, – мрачно сказал Патрис Бохарт, прожевывая очередную сосиску.

Затем, ощутив, видимо, сигнал наручного транса, поднес его к уху, выслушал сообщение и неожиданно закашлялся, поперхнувшись сосиской.

– Есть! Есть! Понял! – прокричал он сквозь кашель, схватил бутылку «Лесного ручья» и начал делать большие глотки, а Рональд Ордин принялся хлопать его по спине.

Наконец дубль-офицер прокашлялся и отдышался, и его побагровевшее лицо вновь стало принимать нормальный цвет. Он допил свою бутылку и победоносно посмотрел на меня:

– Нашлись все-таки! Нашелся! Я же говорил, что он не в пустоте действовал, а в Илионе. У нас здесь народ любопытный. Его опознали! Сейчас порасспрашиваю.

Еще раз натужно кашлянув, Бохарт поднес к лицу руку с трансом. Помолчал немного, нетерпеливо подергивая коленями, потом, нахмурившись, сказал:

– Куда же он подевался? Что ему дома не си… – И тут же сменил тон: – Господин Хакасима? Это дубль-офицер Бохарт из городского управления полиции. Вы только что говорили с дежурным… Да-да, знаю… Да, Ковач… Лайош Ковач. Да, вознаграждение у нас… Нет, вам потом сообщат… Не беспокойтесь, мы от своих слов не отказываемся. Да, именно так – иначе лишились бы помощников. Господин Хакасима, повторите, пожалуйста, вашу информацию, я хочу кое-что уточнить… Да, обязательно, в ближайшее время. Не сомневайтесь, господин Хакасима…

Патрис Бохарт замолчал и стал слушать, а мы, затаив дыхание, смотрели на него. Оператор оторвался от пульта и с любопытством подался в нашу сторону. И только один Лайош Ковач оставался безучастным. А на экране продолжал колыхаться океан.

– Спасибо, господин Хакасима, – наконец с чувством сказал дубль-офицер. – Вы нам очень помогли. Нет-нет, не сомневайтесь. Мы вас известим. Что? Нет, я же говорю – в самое ближайшее время. Обязательно… Спасибо, господин Хакасима.

Патрис Бохарт заложил руки за голову, зажмурился, потянулся всем телом, потом ударил себя кулаками по коленям и с довольным видом обвел всех нас глазами:

– Итак, господа, позвольте доложить. Господин Хакасима только сегодня вернулся в Илион. Господин Хакасима, конечно же, поинтересовался вечерними новостями. И узнал нашего гостя, – последовал жест в сторону Лайоша Ковача. – У господина Хакасимы хороший прогулочный катер, и господин Хакасима любит кататься с сыном до ближайших островов. Из Зеленой бухты, это по ту сторону пляжной зоны, за старым казино.

– И в той же Зеленой бухте стоит катер Лайоша Ковача, – вставил Рональд Ордин.

– Именно! – воскликнул дубль-офицер. – Ради такой информации не грех было и подавиться сосиской. Так вот, господин Хакасима несколько раз видел, как Ковач отправляется в путь или встречал его в прибрежных водах.

Я взглянул на экран: океана там уже не было, а было какое-то многолюдное застолье, причем одежда присутствующих женщин и мужчин смахивала на одеяния персонажей исторических фильмов о Земле до периода нуль-перебросок.

– В последний раз господин Хакасима встретил катер Ковача неподалеку от острова Двух Разбитых Сердец где-то с месяц назад, – воодушевленно продолжал Патрис Бохарт. – Точнее он не помнит. Ковач направлялся в открытый океан, за Прибрежный Пояс. А катер у него подходящий.

«Надо снять показания с курсографа катера Ковача, – подумал я. – Тогда будет ясно, куда он совершает морские прогулки».

– Курсограф, – сказал Стан.

Это прозвучало одновременно со словами Рональда Ордина:

– Посмотрим по курсографу.

– Парни, вы мне нравитесь! – Бохарт улыбнулся широкой улыбкой. – В унисон! Зеленая бухта, это какой участок?

– Девятый, – незамедлительно отозвался Деннис Платт. – Старое казино – это девятый участок.

– Так, парни, приступаем к делу. – Бохарт вновь ударил себя кулаками по коленям. – Ден, разузнай регистрационный номер катера Ковача и дай задание девятому участку: пусть снимут курсограммы за последние три-четыре месяца и перебросят сюда, на наши компы. А ты, Рон, как только будет ясность, запроси данные мониторинга тоже месяца за три-четыре – посмотрим, что он там делал и кто еще туда наведывался.

– Скрытое производство на одном из островов? – с сомнением произнес Рональд. – И никто ничего не заметил? Высока ли степень вероятности?

– Вот и посмотрим, – отозвался Патрис Бохарт. – Давайте, парни, вперед! А мы продолжим. Андрей, шарь дальше, ищи остров. Теперь нам нужен остров!

Деннис и Рональд ушли из «покоев Мнемосины». Оживленный дубль-офицер с удовольствием принялся жевать еще одну сосиску. Стан исподлобья глядел на экран и, как мне показалось, о чем-то размышлял. Я тоже вновь перевел взгляд на экран – там расстилалась речная долина; на желтом песке, раскинув загорелые ноги, лежали на спине обнаженные женщины, закрыв лица белыми платками. На обрамляющих долину холмах теснились деревья, вдали бродили в траве лошади, помахивая хвостами. В глубине бледно-голубого неба неспешно перемещался летательный аппарат с крыльями (кажется, самолет), оставляя за собой белую полосу инверсионного следа. Сияло небольшое желтое солнце. Где это было? Когда?..

– Сдается мне, у него сплошные фильмы в голове, – заметил Патрис Бохарт.

Однако я думал иначе.

Я оценил идею Бохарта в отношении данных мониторинга. Поверхность Серебристого Лебедя, как и поверхность других обитаемых миров, постоянно просматривалась со стационарных космических спутников – и если будет определен остров, на который совершал поездки Ковач, мы сможем установить, где он высаживался на берег и, возможно, проследим его путь… куда? К подземному заводу? Я разделял сомнения Рональда на сей счет. Вряд ли там находится подземный завод. Скорее всего, пока неизвестный нам остров – это пункт, где происходит передача транквилизатора от поставщика распространителю. То бишь Ковачу. Что ж, по данным мониторинга мы установим, откуда доставляется на остров транквилизатор. И выйдем к концу цепочки. Должны выйти…

Самолет исчез в небесной голубизне, белый след расползался над долиной. Упал в воду кусок глины, отломившись от обрывистого берега. Вдали все так же неспешно переходили с места на место лошади, опустив головы в траву.

Стан посмотрел на меня и в его глазах я увидел растерянность, недоверие и страх. Никто, кроме нас двоих, не слышал предсмертных слов Славии. Никто, кроме нас двоих, не строил никаких невероятных, совершенно, казалось бы, нереальных предположений. Всем было все ясно, так же, как дубль-офицеру Патрису Бохарту: есть преступные производители транквилизатора «Льды Коцита», есть скрытое предприятие; найти путь к предприятию, выявить производителей, схватить – и отдать под суд. Обычная, вполне решаемая полицейская задача.