Алексей Корепанов

Заколдованный остров

Едва мы к берегу настолько подались,

Что испугали птиц своими парусами,

Как виселицы столб открылся перед нами…

Шарль Бодлер

Утро было самым обыкновенным, но со стороны обрыва вдруг подул слабый ветерок. Он слегка качнул увядшие темные цветы на клумбе у дороги и, дав о себе знать, почти сразу же исчез. В его мимолетном появлении не угадывалось никакой угрозы, но Влад почувствовал, как всколыхнулась в душе привычная тревога. Кто знает, чем обернется этот ветерок, не предвестник ли он разгула стихии?

«Всегда в ожидании, всегда в тревоге и ожидании беды, – подумал он и отодвинул бокал с недопитым пивом. – Как все это утомляет…

это ощущение безысходности, обреченности, когда от тебя ровным счетом ничего не зависит… Ну чем ты остановишь Воду, как ускользнешь от Белого Призрака?..»

Он вздохнул, с силой откинулся на спинку легкого плетеного кресла, затрещавшую от такой нагрузки, и уныло посмотрел на небо, вовсе не рассчитывая обнаружить там ответ на свой вопрос. Небо было привычным – серым и низким, – и не происходило в нем никакого движения. Вообще ничего не происходило. Небо было застывшим, оно никогда не приближалось и не удалялось – в отличие от Воды.

Влад еще раз вздохнул и перевел взгляд с небес на землю.

Обнесенная невысокой резной оградой небольшая площадка, уставленная столиками и креслами, располагалась у боковой зеркальной стены кафе, чуть возвышаясь над серыми каменными плитами тротуара. Мостовая находилась гораздо ниже уровня тротуара, через равные промежутки виднелись на ней квадратные сточные решетки, и Влад в который раз подумал о том, что вряд ли эти решетки смогут помочь в случае большой беды. По обеим сторонам улицы, за массивными каменными столбами фонарей, тянулись глухие серые стены домов с чуть покатыми красноватыми черепичными крышами. Кое-где в стыках камней бледно зеленели узкие полоски мха, внося хоть какое-то разнообразие в монотонную поверхность стен, но полоски эти не радовали глаз: слишком уж редкими они были, слишком невзрачными, а если провести по этому шершавому ссохшемуся мху ладонью – он осыпется, превращаясь в труху. И ворота, ведущие во дворики, везде были почти одинаковыми, словно никто не хотел выделяться, привлекать ненужное внимание.

«Наказать, что ли, слугам покрасить мои ворота в какой-нибудь яркий цвет? – тоскливо подумал Влад, машинально крутя пальцами недопитый бокал.

– А зачем? Как бы не накликать… Заявится, завоет у дверей – и все здесь останется по-прежнему. Только уже без тебя…»

Шагах в трехстах от кафе неширокая улица делала поворот и уходила к невидимому отсюда обрыву, а если идти по ней в противоположную сторону, то попадешь на площадь – центр десятка близлежащих безликих кварталов. Площадь неразрывно, как иголка с ниткой, была связана с вечерами, с тускло горящими шарами фонарей, с невнятным бормотанием толпы, время от времени перемежающимся неожиданными всплесками громких бессмысленных выкриков; площадь была связана с бешеными ударами сердца, шумным тяжелым дыханием, взмокшей от пота спиной, помрачением сознания и непонятным чувством омерзения… Почему возникало это чувство, откуда оно бралось, из какого грязного источника? Или оно было беспричинным? Но почему – именно на площади? Почему именно по вечерам?..

Омерзение… Как будто мало тягостного ощущения подавленности, ощущения собственной никчемности и ненужности, как будто мало вечной тревоги, вечного ожидания самого худшего, что может принести любое следующее мгновение…

Влад с длинным вздохом повернулся к зеркальной стене кафе, безразлично отражавшей каменные плоскости улицы, и наткнулся взглядом на безжизненные глаза своего зеркального подобия. Из глубины стены на него смотрел худощавый темноволосый парень. У парня было бледное узкое лицо с глубоко посаженными, неопределенного цвета глазами, небольшим, слегка вздернутым носом и скорбно поджатыми бескровными губами. Короткая, не закрывающая коленей лиловая туника выглядела какой-то помятой, несвежей, хотя слуга принес ее в спальню прямо из-под утюга, и где это можно было помяться с самого утра?

Сегодня лиловая, а вчера была синяя, а позавчера, кажется, что-то клетчатое… или в крапинку? Прошедшие дни сливались в одну серую полосу, все совершалось однообразно, в раз и навсегда установленном тягучем и тягостном ритме, и ничего не запоминалось – потому что нечему было запоминаться. День за днем, день за днем – размеренное течение времени, не течение даже, а стоячая вода; и даже если очень захочешь – не вспомнишь, что происходило два дня назад… да и не о чем вспоминать… Просыпался, завтракал, слонялся, обедал, бродил, пил, куда-то шел, смотрел, слушал, сидел, бродил, ужинал… Можно обойти город по часовой стрелке.

Можно обойти против часовой стрелки. Можно пересечь его наискосок из конца в конец. Можно забрести на поля или пастбища. И вернуться. Куда бы ты ни зашел, всегда приходится возвращаться.

Потому что дальше идти некуда. Потому что кругом Вода. Со всех сторон. Потому что есть небо, есть Вода – и есть Остров.

На картине, отражавшейся в зеркальной стене, появились новые изображения. Влад полуобернулся к улице, проводил равнодушным взглядом чьих-то двух направляющихся за покупками слуг, полуголых, в коротких серых фартуках, прикрывающих только низ живота, с большими плоскими глиняными блюдами на обритых наголо головах. Тут же вслед за ними выскочил из-за угла коротышка в пятнистой безрукавке, с мотком провода на одном плече и сумкой на другом, цыкнул на слуг, проскользнул между ними и целеустремленно помчался дальше – дежурный электромонтер спешил по вызову устранять неполадки.

«Просыпаются, начинают суетиться», – подумал Влад, окончательно отставив бокал: не хотелось ему больше пива; ничего ему не хотелось. Потом он вспомнил, что вентилятор в спальне гудел с утра подозрительно громко, как-то натужно гудел, словно из последних сил – и надо бы сказать Бату (так, кажется, зовут его слугу-распорядителя?), пусть тоже вызовет электромонтера. Хотя Бат и сам бы мог догадаться; куда годится такой слуга, который не следит за тем, как работает вентилятор в спальне хозяина? Что их всех – тыкать носом постоянно, что ли? К чему держать таких слуг, которых постоянно надо тыкать носом?

Он сказал себе, что не стоит раздражаться с самого утра, потому что и так тошно, а если к тому же и раздражаться… Найдутся еще поводы для того, чтобы раздражаться – день только начинается.

Всякие возможны неприятности – и мелкие, и покрупнее, так что поберечь себя нужно, не взвинчиваться по пустякам. Хотя для чего беречь-то?..

Позади раздались приближающиеся голоса. Влад, наклонив голову, искоса взглянул через плечо. От распахнутых настежь дверей кафе, держа в каждой руке по бокалу с пивом, ленивой походкой брели к столикам два горожанина в легких просторных накидках: один – в полосатой бело-зеленой, другой – в полосатой же бело-голубой.

Накидки были перетянуты роскошными поясами, впечатляющими разноцветьем со вкусом подобранных камней. На пальцах утренних посетителей кафе красовались перстни и кольца, на запястьях тускло поблескивали широкие браслеты с выгравированными узорами, покрытыми цветной эмалью. Влад погладил свой одинокий перстень с полупрозрачным красным каменным огоньком и слегка усмехнулся: каждый волен украшать себя по собственному желанию и вкусу. Носят ведь и цепи на шее, и замысловатые узорчатые пластины в прическах, и серьги, и ожерелья – кому что нравится… Лишь бы не в тягость было. Серебряный обруч у Дилии на голове, контрастирующий с ее густыми темными волосами, – красиво?

Красиво. А массивный плоский перстень у этого мерзавца Скорпиона?

Тоже красиво. И не только красиво…

«Сволочь! – Влад невольно провел ладонью по подбородку и стиснул зубы.

– И никакой управы на него не найти…»

Обладатели восхитительных поясов расположились за столиком по соседству. Их бородатые широкие лица были ему смутно знакомы.

Возможно, он видел их в каком-нибудь кафе; очень даже может быть – и в этом самом. Возможно, встречал на улицах или на площади.

«Площадь!» – Влада передернуло. Или это и вовсе были соседи по кварталу – мало их, что ли, соседей, всех не упомнишь. Да и чего их всех упоминать?

У каждого своя жизнь и свои дела… или и вообще никаких дел нет…

Бородачи неторопливо обсуждали вкусовые качества пива, и Влад наконец сообразил, где их видел. А видел он их не более чем четверть часа назад, здесь, в этом кафе, когда делал заказ у неповоротливого вислощекого хозяина. Они сидели в углу, в полумраке кафе, возле крохотного бассейна, и, кажется, что-то пили и ели. Он забрал свой бокал и вышел на воздух, а они остались. А теперь вот и их потянуло из-под крыши на простор.

Впрочем, какой там, к черту, простор… Небо – та же крыша. И стены тоже есть, их вовсе не обязательно видеть, они ощущаются, они неизбежны…

Бородачи ослабили свои великолепные пояса и продолжали отхлебывать из бокалов, а Влад безучастно смотрел мимо них, погрузившись в привычное болезненное полуоцепенение. Прохожие шли себе по своим делам – а у него не было никаких дел. Ему некуда было идти.

За соседним столиком сменили тему разговора. Теперь речь у них пошла о Белом Призраке, и у Влада привычно сжалось сердце.

Опять!.. Опять кому-то не повезло – если уместно здесь такое слово. Разве это простое невезение – уход из жизни?

Белый Призрак… Зловещий Белый Призрак… Уж его-то присутствие в Городе не забывалось, как забывались лица прохожих и соседей по столу и у стойки в разных кафе, как забывались однообразные тусклые дни, похожие на вечно серое застывшее небо. Белый Призрак появлялся, исчезал и вновь появлялся так же неотвратимо, как на смену ночи приходит день, обязательно завершающийся, в свою очередь, ночным мраком и мгновенным провалом в сон, стоит только коснуться головой подушки. Он появлялся каждый вечер то в одном, то в другом дворе, и никогда нельзя было угадать заранее, под чьим окном в следующий раз завоет он в обомлевшей вечерней тишине; сегодня он возникал в квартале, выходящем к причалу, а завтра мог объявиться в противоположном конце Города, у домов вдоль полей. Или в соседнем дворе. Или где-нибудь еще. Например, на кромке твоего бассейна, или у коллонады, окружающей твой сад, или у двери твоей спальни… Белый Призрак ни у кого долго не задерживался: исполнив свою мрачную песню, он исчезал, а наутро обнаруживалось, что исчез и один из живущих в доме. Кто-нибудь из слуг. Или сам хозяин. Тот, кто исчезал, больше никогда не возвращался. Никогда…

Белый Призрак был вестником Смерти. Ее призывной трубой. Ее орудием. А возможно, это и была сама Смерть, целенаправленно, скрупулезно и неустанно забирающая тех, кто до дна исчерпал дни и часы своей жизни, у кого вышел срок пребывания под этими небесами. Стар ли ты или молод, весел или угрюм

– не имеет значения. У Смерти свои критерии. И кто может поручиться, что сегодня она не придет именно за тобой? А ведь даже если жизнь твоя тосклива и пуста – ох, как не хочется расставаться с ней, терять ее, как не хочется уходить в вечную страшную тьму! Нет, все что угодно: мучиться, маяться, тосковать – но здесь, именно здесь, а не там. Все что угодно – только не это…

Влад скрипнул зубами и с ненавистью посмотрел на бородачей, заставивших его думать о том, о чем и так никогда не забывалось.

Тот, чье имя они называли, тот, исчезнувший этой ночью, был ему незнаком, но Владу было жаль этого человека. И не из-за любви к людям, а по иной причине: на месте забранного Смертью мог оказаться и он, Влад. А себя он жалел. Жалея того, другого, он жалел себя. Он боялся Смерти. Он каждый вечер холодел от ужаса, вслушиваясь в тишину за окном и с замиранием сердца ожидая, что вот-вот разорвет ее в клочья убивающий душу вой. И единственным спасением было провалиться в сон и захлебнуться его черной тягучей пустотой.

Правда, пустота не всегда оказывалась пустотой. Иногда мелькали в ней какие-то тусклые видения, которые он почти не мог вспомнить наутро. Оставались только тени, тени теней, совершенно отстраненные от возможных своих подобий во внешнем мире. Чем они были – тенями воспоминаний? И порой среди этих теней возникало девичье лицо… Вернее, всего лишь полунамек на девичье лицо, как отражение в глубине колодца, как что-то мелькнувшее и тут же скрывшееся за углом. Одно и то же лицо. Постоянно одно и то же лицо. Не лицо Дилии, нет. А чье? Была когда-то мимолетная встреча на улице? В кафе? На площади?

Он не помнил.

Вроде бы мелочь, пустяк – мало ли что там снится, и не все ли равно, что снится? – но заноза эта тоже прочно сидела в его душе, отнюдь не добавляя ярких красок каждодневному существованию.

Невесело жилось ему под серыми небесами.

И еще ему чудилось нечто странное в том девичьем лице из его снов. И дело тут было вовсе не в чертах и не в пропорциях… а в чем же? В выражении? Что именно было странным?

Нет… не вспоминалось…

Громкий голос парнишки-разносчика нарушил оцепенение Влада.

– Сегодняшняя газета, горожанин, – сказал парнишка. – Последние новости. – Он стоял возле столика, слегка переминаясь с ноги на ногу, словно ему не терпелось шлепать дальше босиком по гладким камням мостовой или просто у него схватило живот, – курчавый тонкий паренек, от пояса до сбитых коленок обмотанный куском светлого, уже изрядно заношенного и запачканного полотна, с большой холщовой сумкой на остром плече, плотно набитой газетами.

Влад, стиснув зубы, непонимающе смотрел на него, все еще находясь в плену у своих мыслей.

– Сегодняшняя газета, – чуть поморщившись, повторил паренек, предполагая, видимо, что горожанин сверх меры накачался пивом.

Или не только пивом.

Влад обвел взглядом столики. Бородачи уже удалились, но на открытой площадке кафе появились новые посетители – мужчины просыпались и шли встречать очередной день. Сообразив, наконец, что от него хотят, Влад кивнул и паренек тут же выложил газету на столик и поспешил обслуживать других.

«Ежедневная», – прочитал Влад отпечатанное витиеватыми черными буквами название, мрачно распростершееся над колонками сообщений.

Шрифт сообщений был мелким, слова казались грязными следами каких-то неприятных насекомых, вдоволь набегавшихся по сероватой бумаге. Навалившись грудью на столик, он неторопливо и равнодушно начал скользить взглядом по строчкам, не особенно вникая в смысл того, что читал: он знал, что нет и не может быть там ничего интересного.

Так оно и оказалось. Магистрат сообщал о начале работ по вскрытию мостовой и замене водопроводных и канализационных труб в одиннадцатом квартале. Влада это совершенно не касалось, потому что одиннадцатый квартал, насколько он помнил, находился на другом конце Города, далеко от его дома.

Праздношатающимся горожанам рекомендовалось не совать свой нос на поля и не мешать уборке урожая. Городским стражам давались соответствующие полномочия по пресечению желания праздношатающихся горожан поваляться в созревших хлебах. К Владу это тоже не относилось, так как, насколько ему помнилось, он никогда не испытывал потребности топтать злаки – ни во время уборки урожая, ни до и ни после.

Ткацкая фабрика извещала об изменении номера телефона своего отдела трудоустройства. И опять же Владу не было до этого никакого дела, поскольку он не собирался трудоустраиваться на ткацкую фабрику. У него даже не было уверенности, что он слышал когда-либо о такой фабрике. Он вообще не собирался никуда трудоустраиваться. Он был из прослойки «высших».

«Высших! – Влад невесело усмехнулся. – Особенно для этой сволочи Скорпиона…»

Какой-то ювелир из двадцать шестого квартала (это, кажется, по дороге к пастбищу) оповещал весь Город об имеющейся у него уникальной коллекции наручных браслетов и предлагал обменять ее частями или целиком на пряжки ремней – по согласию сторон. Это было уже кое-что. Влад не намеревался затевать никакого обмена, но был бы не прочь взглянуть на вещицы ювелира. Он перечитал сообщение и решил, что сходит сегодня к владельцу коллекции.

Только не сейчас, а попозже. Скорее всего, после обеда. Правда, вполне возможно, что ювелир несколько преувеличивает уникальность своих сокровищ

– просто хочется ему привлечь внимание к собственной персоне… Что ж, даже если и так, вряд ли стоит на него за это обижаться. А посмотреть не мешает.

Среди прочих нисколько не задевающих его материалов «Ежедневной»

Влад все-таки выделил еще два. Это тоже были объявления. В одном говорилось о том, что кулачные бои в амфитеатре начнутся в половине восьмого. Другое приглашало всех ценителей искусства на концерт Грустной Певицы в кафе возле общественных бань.

Влад отложил газету и подумал, что хоть какое-то разнообразие после обеда ему все-таки обеспечено. Он смутно помнил, что уже слушал Грустную Певицу, и что вроде бы песни ее производили двойственное впечатление. Они одновременно и успокаивали душу, и старались растерзать ее. Ну, а кулачные бои – это кулачные бои.

Весьма способствуют послеобеденному пищеварению и заставляют хоть на время отвлечься от невнятных серых мыслей, от болезненного сосущего томления, не позволяющего жить спокойно и радоваться тому, что ты появился на свет, что ты живешь… Хотя от кулачных боев, которые он посетил вчера – или позавчера? или два дня назад? – остались у него какие-то расплывчатые и, самое главное, неприятные воспоминания. Что-то случилось с ним на тех боях, что-то отнюдь не поднимающее настроение – если только он не перепутал кулачные бои с чем-нибудь другим…

И все-таки это был шанс на развлечение, и не стоило упускать его. Правда, и бои, и концерт должны были состояться только после обеда, а

сейчас стрелки часов, водруженных на верхушку фонарного столба, показывали всего лишь начало второго. Впереди простиралась безнадежная пустыня времени, которую нужно было как-то преодолеть. Он, конечно же, сразу подумал о Дилии, но для визита было еще слишком рано и, скорее всего, дом Дилии встретил бы гостя запертой калиткой.

Влад, ссутулившись, сидел за столиком, и его обволакивал вязкий шелест голосов, доносящийся со всех сторон. И не было у пьющих пиво горожан других тем для обсуждения, кроме Воды и Белого Призрака. Эти слова повторялись все чаще и чаще, в их зловещей тени терялись все другие слова, и Владу хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать этого ненавистного, заполняющего все вокруг шелеста.

«Когда же они, наконец, замолчат?» – с тоской подумал он и прижал ладони к ушам. Но голоса, словно просачиваясь между плотно сомкнутых пальцев, продолжали звучать у него в голове, и он почувствовал, что еще немного – и весь его съеденный дома завтрак, и все выпитое здесь пиво извергнутся назад, обжигая горло потоком горечи…

Борясь с тошнотой, делая судорожные глотательные движения, он встал, чуть не опрокинув кресло, и на подкашивающихся ногах побрел прочь от кафе в сторону обрыва, и теплые плиты тротуара, казалось, шатались под его босыми подошвами.

Вновь дунул в лицо легкий ветерок и Владу стало немного лучше.

Перестала скапливаться во рту липкая слюна, прекратились позывы к рвоте и он, наконец, отдышался и вытер слезящиеся глаза.

«Мясо, что ли, было несвежее или пиво дрянное? – подумал он, отплевываясь над сточной решеткой. – Тухлятиной накормили милые слуги?»

Он знал, что дело тут не в мясе и не в пиве.

Не глядя по сторонам, не поднимая глаз на прохожих, Влад добрел до поворота и, окончательно придя в себя, оторвал, наконец, взгляд от камней мостовой. Улица шла немного под уклон, превращаясь впереди, через три дома, в обширную, тоже вымощенную камнями, площадку, окаймленную оградой, широкой дугой уходящей налево и направо. За оградой серела неподвижная поверхность Воды.

Эта ровная, без единой морщинки поверхность простиралась, как бескрайнее полотно, притягивая к себе своего двойника – такое же неподвижное небо, и в конце концов сливаясь с ним на подернутом неясной дымкой горизонте. Вода казалась гигантским зеркалом, отражающим небо. Небо казалось таким же зеркалом, отражающим Воду…

Влад дошел до ограды и опустился на каменную скамью. Такие скамьи через равные промежутки стояли вдоль всей набережной, опоясывающей Остров. Он не помнил, видел ли когда-нибудь, чтобы хоть кто-то сидел на этих скамьях. Здесь, в этой части Острова, Вода вдавалась в берег – Владу была хорошо видна часть набережной с все такими же глухими стенами домов и дворов. В глаза бросалось только одно отличие: к застывшей Воде не выходили ни одни ворота, ни одна калитка; дома горожан словно повернулись спиной к этому отражению неба, и в их серых оштукатуренных кирпичных стенах чувствовались напряженность и постоянное ожидание. Ожидание самого худшего. И Город, и поля, и пастбища были со всех сторон окружены Водой.

Влад не знал, что расположено за горизонтом. Он никогда не думал об этом, никогда не задавался вопросом, откуда и зачем приходит Черный Корабль, который изредка появлялся у причала. Воспоминания о Черном Корабле были смутными, но Влад все-таки помнил – или ему казалось, что он помнит? – что никогда не видел на корабле ни одного человека. Как и на скамьях набережной. Черный Корабль появлялся и исчезал, растворяясь в дымке на горизонте, и, поблуждав в неведомых далях, вновь подходил к причалу. Он не мог найти там, за горизонтом, ничего, кроме все той же Воды. Потому что в мире не существовало ничего, кроме Воды, неба и Острова.

Люди жили в Городе на Острове, и не было больше нигде никаких других людей. Влад не сомневался в этой непреложной истине.

Ничего иного просто не могло существовать.

От очередного слабого дуновения ветерка поверхность Воды покрылась рябью. Влад нахмурился, встал, подошел к ограде и, наклонившись, оперся на нее широко расставленными руками. Мелкие волны едва слышно плескались внизу в отвесную гладкую серую скалу. Влад прикинул, что поверхность Воды отделяет от набережной расстояние не более, чем в два-два с половиной человеческих роста – и это не могло не тревожить. Насколько ему помнилось, вчера или позавчера это расстояние было гораздо больше. А значит – уровень Воды начал повышаться…

Это тоже было источником постоянной боли. Вода в любой момент могла подняться еще выше, потом еще и еще – и хлынуть на Остров, заливая улицы, дома и поля. Вода в любой момент могла стать союзницей Белого Призрака, послушным инструментом Смерти – и если ее серая поверхность сомкнется над Островом и поднимется к небу, то небо и Вода превратятся в единое целое, и в мире останется только небесная Вода… или Водяное небо… Подъем и опускание уровня Воды не поддавались никаким расчетам и предсказаниям; эта непредсказуемость, это постоянное ощущение близости готовой разразиться в каждое мгновение беды тоже не давали спокойно жить.

Вечная тревога… Что управляло этой необоримой стихией? По каким законам она дышала, то вздымаясь и заливая набережную, то опадая и милостиво разрешая Городу на Острове продолжать свое существование? Влад не знал этого. Наверное, этого не знал никто.

Он смутно помнил пугающие картины того, что или привиделось ему в кошмарном сне, или же происходило наяву – серые потоки, мчащиеся вдоль глухих стен и несущие на себе плетеные кресла, мусорные баки и сломанные ветви фруктовых деревьев из разоренных садов; он помнил людей, застывших на крышах и забравшихся на фонарные столбы…

Да, в каждом дворе наготове лежали плоты. Но куда в случае беды плыть на этих плотах? Кружить над залитым Водой Островом и ждать, когда появится из пучины крыша самого высокого в Городе восьмиили девятиэтажного здания Магистрата, извещая своим появлением о том, что Вода пошла на убыль? Но когда это случится, через сколько дней и ночей? И случится ли вообще?.. Смерть достанет с полки другой свой инструмент – Голод, – и раньше или позже, но все-таки отпразднует свою окончательную победу.

Ну разве будешь тут жить спокойно и безмятежно?..

– Думаешь, пора готовить плоты? – сказал кто-то за спиной понуро глядящего на Воду Влада.

Влад вздрогнул и обернулся, хотя почти сразу узнал голос Альтера.

Альтер стоял, скрестив руки на груди и поставив ногу на ту скамью, с которой Влад недавно поднялся, – высокий, белокурый и сероглазый, одетый, по своему обыкновению, в едва прикрывающую плечи накидку цвета черепицы, завязанную протянутым сквозь окольцованные светлым металлом дырочки тонким черным шнуром, и не доходящие до колен зеленые шорты, подпоясанные широким, тоже черным, ремнем с простой металлической пряжкой; на правой руке Альтера скромно чернели два перстня – он не любил украшать себя, и в этом был похож на Влада. Зато ногти на босых ногах Альтера отливали перламутром.

Альтер был одним из тех немногих горожан, кого Влад хорошо помнил, как помнил Дилию, мерзавца Скорпиона и завсегдатая питейных заведений Вийона. Он выделял их из остальной массы жителей Города и сразу бы узнал, встретив на улице. А вот другие как-то не запоминались. Даже соседи. Владу нравился этот рассудительный и спокойный молодой человек, нравилось беседовать с ним, хотя он не мог бы сейчас восстановить в памяти содержание их бесед. Альтер, кажется, тоже принадлежал к прослойке «высших»

и не обременял свою жизнь трудом в хлебопекарне, на кухне в каком-нибудь кафе или на той же ткацкой фабрике. Но и к праздношатающимся причислить его было нельзя: он время от времени уходил куда-то по каким-то своим делам и вовсе не казался подавленным или встревоженным, и не жаловался на жизнь. Возможно, он просто смирился с постоянным присутствием угрозы и нашел в себе силы не обращать на это внимания – или же очень хорошо скрывал смятение, тревогу и томление, те чувства, что навсегда поселились в душе Влада.

Влад повернулся спиной к Воде, присел на широкий верхний край ограды и кивнул, приветствуя Альтера. Тот, не меняя позы, ответил легким поклоном.

– Думаю, если Вода вознамерится погубить нас, никакие плоты не помогут, – ответил Влад на вопрос Альтера.

Альтер чуть склонил голову к плечу, словно вслушиваясь в привычную тишину, и прищурился:

– С чего ты взял, что у Воды есть какие-то намерения? Ты сидишь в своем саду под яблоней и яблоко падает тебе на голову. Или похуже: с крыши падает черепица, опять же тебе на голову. Разве у яблока или черепицы было намерение проверить прочность твоей головы?

Влад пожал плечами:

– Не знаю. Не думал об этом. Возможно, это чистая случайность. – Он помолчал немного и добавил: – Но ведь возможно и другое: нечто старается постоянно напоминать нам о том, что наши жизни зависят от него. Вода… Белый Призрак… Это палки, которыми нас лупят, чтобы мы не особенно веселились.

– И как ты представляешь себе это нечто? – подавшись к Владу, с любопытством спросил Альтер.

– Не имею ни малейшего понятия, – искренне ответил Влад. – Может быть, что-то невидимое над нами… или там… – он махнул рукой в сторону горизонта. – Или за небом. И вообще, ничего я не знаю, Альтер. И, наверное, никто не знает. Во всяком случае, такой человек мне не известен.

Альтер убрал ногу со скамьи и опустил руки. Потом медленно обошел скамью и сел, не сводя с собеседника какого-то странного взгляда.

– Ничего я не знаю, – почему-то смутившись, повторил Влад.

– А ты не задавался вопросом: почему нас лупят этими палками? В чем, собственно, мы провинились?

– Вот именно, что ни в чем. Я же говорю: просто для того, чтобы мы особенно не веселились, не задирали нос. Хотя я бы не сказал, что у нас тут очень уж весело. Скорее, наоборот…

– Ты сам до этого додумался или как? – с интересом продолжал допытываться Альтер, поигрывая концами шнура своей накидки.

– Да вроде бы сам, – неуверенно сказал Влад. – А может, и слышал от кого-нибудь. Не помню. А вот ты хорошо помнишь, что делал вчера, с кем говорил, о чем?

– Кто-то лупит нас, чтобы мы не веселились, – повторил Альтер слова Влада, словно не расслышав вопроса. – Любопытная идея…

Осталась самая малость: выяснить, кто нас лупит и за что. У тебя нет никаких предположений?

– Да я ведь уже сказал: возможно, что-то в небесах. Или тут, под нами,

– Влад постучал пяткой по гладкому булыжнику. – Не нравится ему, что мы колодцы копаем, трубы проложили, постоянно в земле ковыряемся. Беспокоим, одним словом. А вообще, Альтер, все это только слова, сотрясение воздуха. Ничего мы не знаем, и не узнаем никогда, я так думаю. И потом, ты ведь сам только что сказал:

яблоко падает на голову по чистой случайности. Так и Вода.

– А Белый Призрак? – не унимался Альтер. – Тоже ежевечерняя случайность?

Влад вздохнул:

– Это да. Согласен. Это Смерть, Альтер. Жизнь рано или поздно приходит к концу.

– А выбор жертвы тоже случаен?

– Наверное. – Влад горько усмехнулся. – Надо бы попробовать спросить у самого Белого Призрака. Может, кто-то и спрашивал – только где он теперь, этот кто-то? Нет его, Альтер, и больше уже не будет никогда…

Альтер внимательно взглянул на него и молча кивнул.

Кроме них на набережной не было ни одного человека. Привычную тишину то и дело нарушали теперь какие-то звуки. Влад не сразу сообразил, что это шелестят листьями деревья в садах за стенами дворов и все чаще и настойчивее бьются о берег волны. Тревожно и тоскливо было у него на душе и он, прервав затянувшееся молчание, неожиданно для самого себя спросил:

– Тебе не тошно жить, Альтер?

Альтер неопределенно повел плечом, вновь чуть наклонил голову набок и начал рассматривать каменную кладку мостовой, потирая руками колени.

– А мне тошно, – не дождавшись ответа, грустно сказал Влад. – Очень тошно. Так тошно, что вот прямо сейчас закрыл бы глаза – и головой вниз. Туда. – Влад кивнул на обрыв за оградой. – Тут ведь глубоко, как ты думаешь?

– Да, тут очень глубоко, – медленно и твердо ответил Альтер. – Это я знаю точно. Но хочу тебя немного обрадовать, только не спрашивай, откуда мне это известно: просто поверь, я не собираюсь тебя обманывать. Ты не утонешь, Влад. Ты не сможешь утонуть. И если ты даже заберешься на крышу своего дома или еще выше – на крышу Магистрата, и прыгнешь оттуда головой вниз, на камни, – ты все равно останешься живым. Не совсем здоровым – да. Но живым.

Поверь мне, это не пустые слова.

Влад некоторое время с изумлением молча смотрел на сидящего с невозмутимым видом Альтера и, наконец, неуверенно спросил:

– Ты что, уже когда-то пробовал? Неужели с крыши Магистрата пробовал?

– Нет, я не пробовал, – усмехнувшись, отозвался Альтер. – Не возникало у меня такое желание. Но за слова свои ручаюсь, хотя проверять их не советую: будет больно.

– Понятно… – обескураженно пробормотал Влад; на самом же деле ничего ему не было понятно. – Что ж, если так… может, это и к лучшему… Жить, наверное, все-таки лучше, чем не жить, да? Если бы еще…

Он хотел сказать, что жить было бы гораздо легче и приятнее, если бы не Белый Призрак, если бы не Вода, если бы не эта постоянная тоска, не это томление – но оборвал себя на полуслове. Бесполезно жаловаться, недостойное дело – рыдать на чужом плече… Каждый человек воспринимает мир по-своему, и никто не сможет понять тебя, и ты не сможешь понять другого. Это не зависит от воли и желания человека; непонимание себе подобных заложено в человеческой природе. Протестуй, не протестуй – ничего не изменишь…

Влад не знал, на чем основана такая убежденность Альтера, но чувствовал, что тот говорит правду. Скорее всего, Альтер помнил то, чего не помнил он, Влад. Может быть, Альтер помнил и что-нибудь другое?

– Черный Корабль, – сказал Влад. – Откуда он берется, зачем к нам приплывает? Почему на нем никого нет?

– А почему вслед за ночью приходит день? – в голосе Альтера Владу послышались какие-то странные нотки. – И почему день всегда сменяется ночью?

– Но это ведь совсем не одно и то же, – в растерянности возразил Влад.

– Это совершенно разные вещи.

Альтер откинулся назад, приподнял бровь и вопросительно взглянул на собеседника:

– В чем же разница?

– Ну, ведь его же кто-то построил, этот Черный Корабль. Он же не каждый день здесь появляется… Он ведь приплывает с какой-то целью…

Альтер опустил голову и, пошевеливая босыми ступнями, принялся разглядывать перламутровые ногти на своих ногах. Владу внезапно показалось, что вели они уже с Альтером такой разговор. И даже, может быть, не один раз. Вчера. И позавчера. И три дня назад.

– А с какой целью ночь сменяется днем? – Альтер вновь перевел взгляд на Влада, и во взгляде этом чудилось Владу что-то непонятное. – С какой целью Вода окружает Остров? Кто создал день и ночь? Кто создал Воду и Остров?

– Ах, вот так?.. Тогда конечно… Значит, ты считаешь… – Влад внезапно замолчал. Ему показалось, что он понял, что означают эти странные интонации и выражение глаз Альтера: тот, видимо, действительно знал гораздо больше, чем знает он, Влад. Знал и помнил. Помнил и знал.

«Но почему? – подумал он, чувствуя что-то похожее на зависть и обиду. – Чем он лучше меня? Чем он отличается от меня? Неужели я забуду этот наш разговор, а он – нет? А если постараться, очень-очень постараться – и тоже запомнить?»

– Кто-нибудь пытался уплыть отсюда на Черном Корабле? – медленно спросил он, напряженно следя за выражением лица Альтера, задумчиво глядящего куда-то вдаль.

Альтер вновь усмехнулся:

– Твои вопросы интересны, но с чего ты взял, что мне известны ответы? – Он встал и, раскинув руки, с наслаждением потянулся, словно только что выбрался из постели. – Насчет палок ты хорошо сказал, Влад. Любопытная мысль.

– А! – разочарованно отмахнулся Влад. – Сотрясение воздуха. Ты прав: день сменяется ночью именно потому, что день сменяется ночью. Черный Корабль приплывает потому, что Черный Корабль приплывает. И так далее.

Теперь ему уже не казалось, что Альтер знает нечто, неизвестное ему, Владу. Просто все дело в манере вести разговор. Этакая загадочность… А в действительности-то за этой загадочностью ничего и нет. Пшик. Пустота. Порожний бокал. Туманные намеки на некие тайны, ведомые только ему, посвященному… Сие долженствует возвысить Альтера в глазах других, а это ведь так тешит самолюбие…

А на деле никто ничего не знает. Никто. Ничего. Никогда.

«Какая мне, собственно, разница, лупит меня кто-то или нет? – ощутив новый прилив привычной тягучей тоски, подумал Влад. – Какая разница?..»

– Ну, ладно. Пора идти по делам, – сказал Альтер, рассеянно глядя на колышущуюся Воду.

Он, прощаясь, приподнял раскрытую ладонь и неторопливо направился вверх по склону.

«По делам… – Влад уныло вздохнул. – Ну что, вернуться в кафе и позвонить Дилии? Пожалуй, теперь визит уже не будет слишком ранним».

* * *

Калитка Дилии была еще на замке, но открылась почти сразу после того, как Влад дважды прижал пальцем белую костяную кругляшку звонка – служанка получила соответствующие указания от хозяйки и Влада ждали.

Служанка была молодой, смуглолицей, черноглазой и симпатичной.

Темно-зеленая переливающаяся ткань струилась с ее округлого плеча, обтекая грудь, талию и бедра и иссякая у щиколоток, а другое плечо оставалось открытым – смуглое и гладкое, словно выточенное из дерева и отполированное самым тщательным образом.

На служанок Дилии было приятно смотреть… и на Дилию тоже… У Влада были какие-то неясные подозрения насчет того, что и на служанок, и на Дилию, и вообще на женщин не только приятно смотреть – кажется, существовало или должно было существовать и что-то иное, еще более приятное… Но это «иное» постоянно выскальзывало из памяти, не давая себя осознать, оставляя лишь осадок неудовлетворенности и острые, царапающие душу колючки, напоминающие о каких-то неведомых неиспользованных возможностях.

Владу казалось, что он бьется в запертую дверь, которую просто не в силах открыть. Никогда. Но даже понимая всю бесполезность своих попыток, он почему-то не мог оставить в покое эту дверь. И такая вот совершеннейшая безнадежность усилий прорваться за дверь, такая вот раздражающая, злящая беспомощность тоже отнюдь не добавляли светлых красок к восприятию окружающего…

Он кивнул служанке, покорно застывшей с поднесенными к подбородку сложенными ладонями, и по разноцветному мозаичному покрытию, холодящему босые ступни, направился мимо желтоватых стен жилых построек в глубь двора. Обогнул мелкий квадратный бассейн с прозрачной водой – видно, с утра поменяли, – миновал задернутый тонкой светлой занавеской вход на кухню, откуда доносился звон посуды и негромкие голоса и смех служанок. Поднялся по широким и гладким белым мраморным ступеням и, отодвинув в сторону бесшумно скользнувшую в пазах легкую дверь, шагнул в мастерскую Дилии.

И сразу почувствовал внутреннее облегчение, словно чья-то массивная нога, придавившая, поправшая его душу, чуть приподнялась, давая ему возможность наконец-то вздохнуть полной грудью. Хоть ненадолго – но приподнялась. Влад был уверен, что ощущение это вскоре исчезнет, сменившись привычной тяжестью, – он смутно помнил, что такое случалось уже не раз, – и торопился насладиться этими стремительно уносящимися в никуда мгновениями необычной легкости. Увы, после таких мгновений давление невидимого пресса непременно становилось еще более невыносимым…

В мастерской было очень светло – свет вливался в это просторное помещение через большое квадратное отверстие в потолке; кроме того, на красных с золотистыми продольными и поперечными планками стенах висели укрепленные на разной высоте яркие, оправленные в бронзу светильники в форме удивительных невиданных чудовищ. На полу вдоль стен были расставлены картины в тонких деревянных рамках – одни боком, другие «вверх ногами», а третьи и вовсе рисунком к стене; видно было, что их расположили здесь не для того, чтобы они радовали глаз посетителей, а просто чтобы не загромождали пространство. Некогда белые настенные выключатели пестрели пятнышками засохшей кратки. Посредине мастерской, прямо под потолочным отверстием, стояла наклонная подставка с холстом; на полу возле подставки серебряно поблескивал кубок с резными ручками, приткнувшийся к высокому стеклянному кувшину, и отливала серебром похожая на глубокую тарелку для супа вместительная ступка, окруженная небольшими глиняными чашками с красками. А на скамейке у почти еще нетронутого холста, полуобернувшись к двери, сидела Дилия, держа в руке кисть.

Она выглядела как картина среди других картин, но картина живая и отнюдь не такая мрачная, как те, что стояли вдоль стен. Влад ощущал себя настолько легким, что мог, пожалуй, посильнее оттолкнувшись от пола, вылететь наружу через отверстие в потолке и вознестись к небесам. Это казалось ему сейчас вполне возможным.

Однако он не переставал с горечью осознавать, что такое состояние вот-вот исчезнет – и беспомощно опадут, так и не раскрывшись, его невидимые, только что выросшие крылья.

Длинные темные волосы Дилии были зачесаны назад и охвачены узким серебряным обручем; они контрастировали с ее бледным, слегка отрешенным лицом, на котором выделялись чуточку раскосые поблескивающие глаза. Глаза почти совпадали по цвету с ее бирюзовым шелковым платьем, подпоясанным желтым кожаным ремешком.

Легкая палевая накидка покрывала ее плечи. На изящных руках мягко переливались неброские браслеты и кольца. Изящные ноги девушки были обуты в сандалии с завязками. Все в ней было изящным, и какое-то неясное томление распирало грудь застывшего у двери Влада.

– Доброе утро, Влад, – сказала Дилия, слегка постукивая кончиком кисти по подбородку. Голос у нее тоже был изящный. – Проходи, садись. Я еще немного поработаю, а потом мы выпьем чая. Хорошо?

– Хорошо, – слегка охрипшим голосом не сразу ответил Влад. – Доброе утро, Дилия.

Девушка положила кисть, нагнулась, подняла с пола ступку и, отвернувшись от Влада, принялась толочь краски. Он оторвался, наконец, от дверного косяка, подошел к стене, стараясь почему-то ступать неслышно, и опустился на широкую низкую скамью сбоку от Дилии. Девушка коротко взглянула на него и вновь склонила голову над ступкой.

Да, он выделял Дилию из других горожан, он помнил ее имя, он без всяких усилий мог в любой момент представить ее лицо, воспроизвести в памяти ее голос. Что-то в ней было такое… Она казалась Владу немного странноватой, она отличалась от других…

Возможно, все дело было в ее картинах?

Влад уперся локтями в колени, подался вперед и обвел взглядом картины Дилии. На них безраздельно господствовали темные краски, а если где-то и мелькало что-нибудь желтое, голубое или розовое – то непременно в окружении черноты, отнюдь не рассеивая, а только еще больше подчеркивая и углубляя эту черноту. Дилия писала не с натуры – не встречалось ему на Острове таких людей, животных и чудовищ, и не было на Острове таких мест; сюжеты картин рождались в ее воображении… но каким образом, откуда появлялись в ее воображении именно эти мрачные сцены? И еще ему казалось, что он уже видел некогда что-то подобное – или то же самое? – давным-давно, когда этих картин еще не было в мастерской Дилии. А может быть, после каждого прожитого дня он просто забывал их, как постоянно забывал многое другое?..

Он вглядывался в темные пятна красок и чувствовал, как возвращается и все сильнее давит на душу изматывающая тяжесть.

Мастерская уже не представлялась ему просторной и светлой – не свет, а тьма лилась из отверстия в потолке, красные стены застыли коркой запекшейся крови, потускнело золото планок, превратившихся в подобия каких-то грязных веревок, а настенные чудовища-светильники стали темнильниками, и не свет они уже излучали, а изрыгали темноту. И склонившаяся над дощечкой с красками Дилия стала похожей на мрачную крылатую женщину в длинном платье с картины в дальнем углу мастерской…

Женщина на картине сидела, подперев кулаком щеку, и угрюмо смотрела куда-то вдаль, где, конечно же, не было и не могло быть ничего. Только два цвета присутствовали на картине: черный и белый, но и белый тоже был каким-то темным, испещренным пятнами, погруженным в сонмище теней и полутеней. Темными были колокол, весы и доска с цифрами, висящая на стене серого строения, темными были кудрявый хмурый младенец и какое-то лежащее животное; темными были лестница, массивная граненая глыба, шар и другие не очень понятные предметы, разбросанные у ног женщины. А вдали, сбоку от нее, виднелся извилистый берег и темная гладь Воды…

Женщина сидела на берегу Острова и тосковала, и ее большие полураспахнутые за спиной крылья не могли поднять в воздух тяжелое тело и унести в иные, более радостные места. Не было нигде таких мест… Женщина тоже находилась на Острове, окруженном бесконечной Водой; не на этом – на другом Острове, извлеченном художницей из глубин собственной души. Из темных глубин…

«Уж не себя ли изобразила Дилия? – подумал Влад, не отводя застывшего взгляда от угрюмой картины. – Не свою ли сущность, не свое ли истинное состояние она попыталась передать?.. Или – мое состояние? Состояние каждого горожанина…»

В верхнем углу картины, над гладью Воды, истекало лучами светлое пятно, но эти лучи не могли рассеять разлитый по всему полотну полумрак; лучи не дотягивались до тоскующей крылатой женщины, чьи крылья были всего лишь лишним грузом, не позволяющим покинуть Остров и взлететь в небеса.

На соседней картине был изображен сидящий на коне рыцарь; рядом с конем застыла в прыжке собака с вытянутой мордой. Влад не помнил, чтобы хоть раз видел на Острове рыцарей, лошадей и собак, но почему-то нисколько не сомневался в том, что дает правильное определение этим созданным воображением художницы существам.

Может быть и их он видел когда-то раньше – да забыл?..

За деревьями теснились на холмах дома и высокие башни – там был Город, и этот нарисованный красками Город тоже, конечно же, находился на Острове. На придуманном Дилией Острове. Но не Город, не облаченный в латы рыцарь с длинным мечом и в тяжелом шлеме были главными изображениями на картине. Влад, приглядываясь, еще больше пригнул голову к плечу, потому что картина стояла боком.

Главными – он чувствовал это – были еще два существа, внушающие ему непонятное омерзение. То, которое ехало на другом коне рядом с угрюмым рыцарем, походило на человека. Возможно, оно и было человеком – бородатым рогатым стариком с отвратительным носом – не носом даже, а каким-то огрызком – и змеями в длинных волосах, но что-то подсказывало Владу, что это все-таки не человек. Второе – крылатое, со звериной мордой, острым кривым рогом на макушке, длинными ушами, вытянутым рылом и круглыми бессмысленными глазами – человеком даже и не притворялось. Оно явно было сообщником рогатого старика, оно уставилось в спину рыцаря, и чувствовалось, что всаднику не помогут его прочные латы, копье и острый меч…

Возможно, это и был Белый Призрак. Возможно, именно таким и представлялся Дилии Белый Призрак…

Сонмы чудовищ со всех сторон таращились на Влада с картин; уродливые человеческие фигуры вызывали не жалость, а отвращение.

Откуда бралось все это в голове Дилии? Являлось во сне? Откуда такое могло являться во сне?..

Он перевел взгляд на виденную, кажется, уже не раз картину, поставленную под низко висящим светильником, очень знакомую картину, смесь черных и белых пятен и линий, расположенных так, что они превращались в изображения людей и животных. Четыре странных перекошенных всадника наезжали своими конями на упавших, обезумевших от страха людей. Один всадник натягивал тетиву лука, второй, неестественно вывернув руку, заносил над головой меч, третий размахивал весами; четвертый всадник – тощий костлявый старик – стискивал трезубец на длинной рукоятке. Рядом с этим зловещим стариком разинуло пасть клыкастое чудовище, собираясь проглотить лежащего под копытами коня человека в причудливом головном уборе.

Влад вновь, как и недавно в кафе, почувствовал тошноту и с необычайной отчетливостью понял, что картины Дилии отвратительны.

И еще он понял, что непрерывно твердит про себя всплывшие откуда-то из глубин памяти – или откуда-то еще? – странные слова:

«И ад следовал за ним… И ад следовал за ним… И ад…»

Он зажмурился и резко тряхнул головой. Что за новая напасть?! Это еще с какой стати?..

Он сглотнул, изо всех сил стиснул зубы и открыл глаза. Стараясь больше не смотреть на мерзкие картины, попытался сосредоточить внимание на Дилии. Девушка легкими уверенными движениями наносила очередные черные пятна на холст. Без колебаний, без раздумий, словно совершенно точно знала, где и что должно располагаться на новой картине. Словно хотела побыстрее дать увидеть ему, Владу, то, что давно уже видела сама. Темные пятна превращались в контуры искаженного перекошенного лица. Или морды.

«И ад следовал за ним…»

– Почему ты все это… выдумываешь? – спросил он, с трудом подавляя тошноту. – Как тебе все это в голову приходит? Именно это…

Кисть замерла над холстом. Дилия медленно повернулась к нему – и холодом повеяло от ее строгого лица.

– Кто тебе сказал, что я это выдумываю? Ты видишь одно, я вижу другое. И я хочу, чтобы ты тоже увидел то, что вижу я.

– Зачем?

– Потому что мне так хочется, – без тени улыбки ответила Дилия. – Потому что ты должен это видеть.

От этого произнесенного с нажимом слова «должен» Влад почувствовал холод в груди. Он открыл рот, собираясь задать еще один вопрос, но девушка опередила его:

– Не надо, Влад, – она приподняла ладонь, словно ставя преграду.

– Мы уже говорили об этом.

К тяжести на душе добавились досада и нарастающая злость. «Мы уже говорили…»

– Я не помню такого разговора, – хмуро процедил Влад. – Почему ты помнишь, а я – нет?

– Потому что ты – это ты. А я – это я. – Девушка отложила кисть.

– Пойдем пить чай, Влад. Или ты уже не хочешь?

«Глупо было бы лишать себя хоть какого-то удовольствия», – подумал он и ответил:

– Конечно же хочу.

Следом за Дилией Влад пересек двор и вошел в гостиную, где возле розовых диванов и кресел стояли невысокие круглые мраморные столики, а у стены пульсировал тонкими струями фонтан, наполняя овальное помещение плеском воды и прохладой. За высоким окном, выходящим в сад, покачивались зеленые ветви яблонь. Влад опустился в кресло, а Дилия с ногами забралась на диван и нажала кнопку звонка, белым кружком пристроившегося на розовой стене.

Служанка внесла в гостиную поднос с красивыми чашками и серебряным, расписанным узорами чайником, и они пили ароматный чай, и ели удивительно вкусное печенье, и о чем-то говорили, но ощущение легкости больше уже не возвращалось к Владу, и он чувствовал себя лишним здесь, в этой уютной комнате. Лишним – и каким-то ущербным, потому что был не таким, как Дилия

– странная художница, которая тоже знала больше, чем знал он, Влад.

А потом Дилия поставила свою пустую чашку на столик и замолчала, и он тоже молчал, скорчившись в кресле и напряженно глядя в окно ничего не видящим взглядом.

– Мне нужно работать, Влад, – наконец сказала девушка.

– Можно я посижу с тобой в мастерской, посмотрю? – неуверенно спросил он.

Дилия отрицательно качнула головой:

– Нет. Думаю, тебе пора идти. – Она скользнула по его лицу взглядом, подобным холодной струе фонтана.

«Куда идти? – тоскливо подумал он. – Домой идти, со слугами ругаться? Некуда мне идти…»

Впереди простирался длинный пустынный томительный день. Обедать было еще рано. Что делать? Бродить по улицам? Пройтись по разным кафе? Отыскать Вийона, посидеть с ним за рюмкой чего-нибудь не очень крепкого, беседуя о том, о сем? О чем?.. Дотянуть до обеда, сходить домой, а потом отправиться на кулачные бои? Он помнил, что вроде бы хотел пойти еще куда-то, но не мог вспомнить – куда?..

– Мне не хочется… никуда идти, – с запинкой выговорил Влад, снизу вверх глядя на девушку, уже поднявшуюся с дивана.

Она пожала плечами:

– Можешь оставаться здесь. Если желаешь – выпей еще чая. Позвони – и тебе принесут, я распоряжусь. А я пойду.

– Да нет, я, пожалуй, тоже пойду. – Он грустно улыбнулся. – Спасибо за чай, Дилия.

– Ты не в настроении? – с каким-то странным, как показалось Владу, любопытством внезапно спросила девушка.

– Нет, все в порядке, – с напускной бодростью ответил он. – Вот только ветерок мне этот не нравится, – он кивнул на колышущиеся ветви за окном.

– Да, нравиться тут нечему, – глядя на сад, согласилась Дилия. – Кажется, повода для веселья не предвидится.

* * *

Он, ускоряя шаги и не обращая внимания на прохожих, шел по узкой улице, стиснутой стенами домов, и в душе его нарастала тревога.

Над головой, раскачиваясь от все более частых порывов ветра, зловеще скрипели висящие на столбах фонари. Он шагал к ближайшей набережной, чтобы посмотреть, что там делается с Водой.

Свернув за угол, он чуть не столкнулся с кем-то, сделал шаг вправо, намереваясь обойти встречного, но тяжелая рука ткнула его в плечо и знакомый ненавистный голос с угрозой произнес:

– А ну-ка стоять на месте, Влад!

Этот голос нельзя было спутать ни с каким другим.

Влад мгновенно забыл о своем беспокойстве по поводу портящейся погоды. Ощутив неприятный холодок, пробежавший по телу, он поднял глаза. Квартальный смотритель Скорпион возвышался над ним, подобный ожившей статуе с площади перед зданием Магистрата. Все в нем было массивным: колонны ног, обутых в гигантского размера сандалии, мускулистые волосатые руки, голова, словно высеченная из каменной глыбы, с грубо обработанным инструментом скульптора широким и плоским лицом; даже его серая двойная туника казалась каменной, и крепчающий ветер не в силах был справиться с тяжелыми складками темно-коричневого распахнутого плаща, скрепленного на мощном плече внушительной бронзовой заколкой. Руки Скорпиона были пусты – в отличие от рук остановившейся за его широкой спиной свиты: шестеро дюжих парней в таких же, как у смотрителя, туниках и плащах угрюмо поигрывали короткими увесистыми дубинками; такой дубинкой можно было при желании переломать все ребра, а то и спину – Влад не сомневался в этом. Смотритель Скорпион вполне обходился без дубинки. На среднем пальце его правой руки чернел большой округлый перстень с золотистыми разводами. Влад не мог отвести взгляда от этого перстня, чувствуя, как заныл подбородок.

Тело помнило прежнюю боль.

«Вот сволочь! – Влад скрипнул зубами. – Чего ему от меня надо?»

– Почему не уступаешь дорогу, Влад? – Смотритель снова ткнул его в плечо. – Хотел сбить меня с ног? Умышленно хотел сбить меня с ног? Меня, представителя власти?

«Тебя, пожалуй, собьешь!» – с тоской подумал Влад. Было понятно, что Скорпион издевается, ждет возражений. А возражать – значит заработать перстнем по лицу. Или дубинками по ребрам. Или и то, и другое. А еще возникло вдруг у Влада расплывчатое, но болезненное воспоминание о том, как он висел с вывернутыми за спину вздернутыми руками в каком-то мрачном помещении. Было больно, очень больно, а Скорпион смеялся ему в лицо…

– Ты почему не отвечаешь представителю власти? – вкрадчиво осведомился квартальный смотритель. – Ты что, умышленно не отвечаешь представителю власти? Ты бросаешь мне вызов, Влад?

Вокруг них, держась, впрочем, на почтительном расстоянии, начали собираться прохожие. Назревало неожиданное развлечение. Влад беспомощно огляделся и обнаружил несколько полузнакомых лиц.

Полоскались на ветру подолы платьев и полы плащей.

– Ты бросаешь вызов представителю власти? – повторно, с угрозой в голосе, спросил Скорпион и нежно провел пальцем по перстню.

– Я не увидел тебя, Скорпион, – угрюмо сказал Влад, стараясь справиться с предательской дрожью в голосе. – Я шел посмотреть на Воду – ты же видишь, какой ветер…

– Он меня не увидел! – Скорпион захохотал, оборачиваясь к своей свите.

– Меня очень легко не заметить, правда, парни? Я ведь такой крохотный!

Меня можно запросто оттолкнуть, перешагнуть через меня и переть себе дальше, не разбирая дороги. Вы слышали, парни? Нас уже просто не замечают!

Парни с веселой угрюмостью скалились и похлопывали себя по ладоням дубинками. Любопытствующая публика помалкивала, стараясь не пропустить ни одной детали уличного представления.

«Ох, и сволочь же! – с остервенением подумал Влад. – Врезать ему ногой по яйцам и убежать? Только куда отсюда бежать-то? Разве отсюда убежишь? Поймает и измочалит вместе со своими уродами толстомордыми…»

Он еще раз безнадежно огляделся. Зрителей стало больше, но никто, судя по всему, и думать не думал о том, чтобы вмешаться в ход представления. Да и кому это захочется по собственному желанию нарываться на неприятности?

– А если представителей власти не замечают, значит их не уважают, – все громче разглагольствовал квартальный смотритель, обращаясь уже не только к своей свите, но и ко всем замершим то ли от почтения, то ли от страха горожанам. – Неуважение к представителям власти – это неуважение к самой власти. Чем все это чревато, а, Влад? – Скорпион свысока посмотрел на окаменевшего Влада, и во взгляде его сквозила неприкрытая издевка. – Что прикажешь тебе устроить за такие дела?

– Я торопился и не смотрел по сторонам, – глухо сказал Влад. – Ветер усиливается. Вода поднимается. Она может затопить весь Остров! Можешь пойти и убедиться – она с самого утра прибывала.

Нам всем грозит беда, Скорпион! Посмотри! – Он показал на клубы пыли, взвивающиеся у тротуаров. – Надо немедленно что-то делать!

– Ха! Он указывает властям! Неужели ты полагаешь, что власти сами не знают, как поступать в таких случаях? Думаешь, если ты из «высших», то можешь давать указания властям?

– Да я не собираюсь давать никаких указаний, я просто… – начал было Влад в отчаянии, но Скорпион не дал ему договорить. Он тяжелой рукой похлопал Влада по плечу – при этом Влад ощутил себя гвоздем, который вколачивают в дерево, и невольно посмотрел под ноги, чтобы убедиться, что ступни не погрузились в тротуар – и, раздвинув в усмешке серые губы, сказал:

– Ладно, «высший», ты меня убедил. Верю, что ты спешил, наложив от страха полные штаны, и ничего вокруг не видел. Это бывает. – Он подбоченился и, приблизив к Владу свое плоское лицо с расплющенным носом, вкрадчиво осведомился: – Или я ошибаюсь, Влад? Насчет того, что ты наложил от страха полные штаны? А?

– Не наложил, – задушенным голосом процедил Влад, чувствуя, как кровь приливает к щекам и частыми настойчивыми толчками бьется в висках, стремясь на куски разнести голову и хлынуть наружу. – Я имею обыкновение по утрам ходить в уборную. Без штанов. А потом мыться.

– Хорошее обыкновение! – захохотал Скорпион, выпрямляясь. – А если мы не поверим? А если вот они тебе не верят? – Смотритель обвел рукой напряженно внимающих зрителей. – Сними штаны, Влад, покажи свою задницу. Мы должны убедиться, что она у тебя действительно чистая!

Ухмыляющаяся физиономия Скорпиона внезапно стала нечеткой, расплылась, как расплылось все вокруг. Влад вытер глаза, сглотнул застрявший в горле комок, мешающий дышать. Он чувствовал себя маленькой букашкой в окружении злобных гигантских чудовищ.

Квартальный смотритель уже не усмехался, его взгляд стал колючим и жестким, золотистые прожилки на черном перстне, казалось, разгорались все сильней и сильней.

Потом Влад перестал видеть окружающее – все затянулось серой пеленой. Омертвевшими, негнущимися пальцами, в полной тишине, он задрал тунику и, придерживая ее одной рукой, другой начал спускать трусы.

– Та-ак, – удовлетворенно громыхнуло из пустоты над головой. – Теперь повернись, чтобы всем видно было.

Невидимый мир покачнулся, совершая оборот. Невидимая кувалда несколько раз ударила его по плечу.

– Будем считать инцидент исчерпанным, – вновь разразилась звуками серая пустота. – Эй, вы, расходитесь, нечего глазеть! Убедились, что у «высшего» чистая задница? Вот такие должны быть у всех. – Пустота помолчала и насмешливо добавила: – Подтягивай штаны, «высший», и можешь идти гулять дальше. Только впредь смотри, кто перед тобой, иначе придется тебе демонстрировать свою голую задницу на всех перекрестках. И не только нам демонстрировать, но и Дилии. А она потом создаст картину: «Влад с голой задницей».

Или нет, не так: «Влад и его голая задница»! – Пустота захохотала, зашаркала подошвами сандалий, и звук нестройных шагов затих вдали.

…Он немного пришел в себя только на набережной, почувствовав под ладонями гладкую прохладную поверхность ограды. Думать ни о чем не хотелось. Ничего не хотелось видеть, ничего не хотелось слышать. Ничего и никогда… Острым клинком вдруг пронзило невесть откуда взявшееся давнее-давнее воспоминание… или сон?… Чьи-то лица вокруг, чьи-то чужие пальцы подносят к его губам скользкого извивающегося червяка. «Съешь, тогда отпустим…»

Желудок мучительно содрогнулся и его вновь чуть не вырвало. Он, опустившись на колени, навалился грудью на ограду.

Утопиться? Но Альтер говорит, что это невозможно… Изуродовать Скорпиона? Но как его изуродуешь – при этих-то мордоворотах!

Выследить, где он живет, пробраться ночью в дом и придушить подушкой?.. Но как проснуться ночью, как заставить себя не спать?.. Обрушить ему на голову камень с крыши? Но как подстеречь, где взять камень?..

Влад изо всех сил закусил губу и застонал. Порыв ветра ударил ему в лицо, разметал волосы. Он выплюнул кровавую соленую слюну, поднялся на ноги и заставил себя всмотреться в окружающий ненавистный сволочной омерзительный тошнотворный мир.

И только сейчас обнаружил, что он здесь не один. На набережной толпилось множество людей, а сверху, от узких проемов улиц, подходили все новые и новые горожане. Мужчины и женщины с тревогой глядели на плещущуюся уже у самой ограды Воду. Волны с шумом бились о каменный бок Острова, ветер подхватывал брызги и бросал их в лица людей. Тут и там растекались по набережной лужи, и люди пятились от них, тесня и толкая друг друга, подбирая подолы, пятились в полном молчании, готовом – Влад чувствовал это! – вот-вот смениться криками страха и отчаяния.

Ветру надоело прикидываться безобидным и беззлобным озорником и он теперь дул почти непрерывно, со свистом проносясь над толпой, взлохмачивая волосы людей и с разгону кидаясь на стены домов, цепляясь за провода и врезаясь в гущу шумящих ветвей. Ветер не давал покоя Воде, ветер пытался довести ее до исступления, пытался заставить наброситься на Остров – и, кажется, был близок к успеху. Какой-то невнятный ропот прошел по толпе, толпа колыхнулась и подалась еще дальше назад от ограды – такого непрочного, такого смехотворного препятствия на пути стихии.

– Смотрите! Смотри-ите! – раздался пронзительный женский крик. – Оно идет сюда! Оно движется прямо на нас! Смотрите!

Влад провел ладонью по лицу, вытирая брызги, и, щурясь от ветра, вгляделся в серую даль. Там, где небо сливалось с Водой, вздымался темный вал; он выделялся на фоне неба и двигался к Острову, двигался неуклонно и неотвратимо, и хотя был еще далеко, Владу стало ясно: ничто не может помешать этому чудовищу добраться до берега, с ревом накинуться на Город и поглотить всех столпившихся на набережной людей.

Вероятно, такая же мысль, подобная удару током, пришла в голову не только ему, потому что не успел еще стихнуть истошный женский крик, как толпа вновь пришла в движение. Расталкивая, сминая тех, кто шел навстречу, из горловин улиц, к набережной, люди бросились прочь от Воды, от набирающего скорость зловещего вала, торопясь укрыться в глубине городских кварталов, за стенами дворов и домов. В шум волн и свист ветра вплелись крики и женские причитания. Рассеявшись по набережной, горожане исчезали из виду, сворачивая в ведущие прочь от Воды улицы и переулки.

«Давайте, бегите, спасайтесь, – лихорадочно думал Влад, с ожесточением вцепившись пальцами в ограду. – Забирайтесь на свои плоты, лезьте на крыши, молитесь о спасении… А я никуда не полезу, я останусь здесь – и пусть меня зальет, и пусть несет мой труп куда угодно… хоть поплаваю вволю… после смерти…»

Он думал об этом с каким-то мрачным удовольствием, неотрывно глядя на вспухающий вал, во весь опор несущийся к Острову. Гомон за спиной утихал, его всасывали улицы, и только ветер свистел все громче, упиваясь собственной неудержимостью.

«Пусть меня зальет… Пусть… Пусть…» – все быстрее, в такт ударам сердца, стучало в голове – и он уже видел себя со стороны, свое изломанное обезображенное тело, застывшее на тротуаре у чьих-то ворот, оставленное там схлынувшей Водой как нечто совершенно ненужное и ни на что не годное. И под свист обезумевшего ветра вдруг подумалось ему и другое. Ему подумалось, что смерть просто вернет его к началу жизни, в прошлое, и он вновь будет бесцельно бродить по улицам Города и встречать тех же самых прохожих, и пить пиво в тех же кафе, и смотритель Скорпион каждый день будет все так же издеваться над ним… до нового потопа и новой смерти – и очередного возвращения к собственному забытому сейчас началу. Все будет повторяться бесконечное количество раз, он, как мяч, отскакивающий от стенки, будет возрождаться в прошлом и проживать миллионы миллионов совершенно одинаковых жизней – утомительных… скучных… пустых… Вечное возвращение и вечное тоскливое существование – вот его удел…

Перехлестнувшая через ограду волна окатила его с ног до головы и словно смыла тягостные мысли. Влад поднял голову и понял, что еще несколько мгновений – и набегающий вал размажет его по стенам, лишив удовольствия дышать, беседовать с Альтером, пить чай у Дилии, слушать нетрезвую болтовню Вийона, лишив удовольствия жить… Жить! Вдруг оказалось, что ему вовсе не хочется умирать, а очень хочется жить. Мало ли что там говорил Альтер – Влад остро ощутил, что совсем не желает проверять справедливость утверждений неизменного собеседника на собственной шкуре. У последней черты выяснилось, что он, оказывается, дорожит этой самой шкурой и не желает отдавать ее на растерзание взбесившейся Воде.

«Не утону?.. Еще как утону, небось! Жить! Жить!..»

С силой оттолкнувшись от ограды, Влад бросился через набережную к спасительной горловине ближайшей улочки; превратившийся в неожиданного союзника ветер подталкивал его в спину. Сзади нарастало, придвигалось угрожающее шипение…

Так быстро бегать ему еще не приходилось – во всяком случае, он такого не помнил. Домчавшись до ближайшего дома, Влад свернул за угол и, не сбавляя скорости, рванул по плитам полого поднимающейся в гору мостовой. И тут Вода настигла его. Сильный толчок в спину мгновенно сбил его с ног, Влад с головой окунулся в стремительный поток, потащивший его вверх по склону, и отчаянно заработал руками, стремясь выбраться на поверхность, к воздуху и свету. Забыв обо всем, он боролся с напором стихии, выныривая и вновь погружаясь, задыхаясь и отфыркиваясь, ища выпученными глазами за что бы зацепиться в этом мокром, несущемся мимо него мире. Он все-таки не потерял способности соображать и, сделав несколько сильных гребков, мертвой хваткой вцепился в фонарный столб. Вода то и дело перехлестывала через его голову, но это уже были пустяки – главное, он нашел опору, не дал увлечь себя в небытие и значит, вышел победителем в этой борьбе. Отплевавшись, он начал карабкаться вверх по коротким бронзовым штырям, вбитым в столб для электромонтеров, и, оказавшись под самым фонарем, смог, наконец, перевести дух и оглядеться.

«Спа-сен! Спа-сен! Спа-сен!..» – бешено стучало сердце.

Он смотрел по сторонам и все больше убеждался в том, что ему уже приходилось видеть то же самое: серый поток с бурунами и водоворотами, несущий сломанные ветки, плетеные стулья и корзины… Люди в прилипшей к телу мокрой одежде на фонарных столбах и крышах домов… Оборванные провода…

Да, это был уже не первый потоп в его жизни. «И не последний?» – ворохнулась скользкая мысль.

Окончательно отдышавшись, он начал оценивать обстановку.

Оказалось, что самое страшное так и не разразилось. Порывы ветра слабели, Вода, кажется, больше не прибывала, и можно было спокойно торчать себе на этом надежном столбе и ждать, когда все вернется в первоначальное состояние. Конечно, никакой уверенности в благополучном исходе у него не было, но положение уже не казалось безнадежным. Главное – Вода не поглотила Остров и Город, главное – она не поднималась. Значит, можно было жить…

Жить… Разве это жизнь? Пусть сегодня, кажется, пронесло, беда миновала, но кто может поручиться, что пронесет и завтра? Ох, этот вечный липкий страх, эта бесконечная, никогда не утихающая тревога! С ней нельзя свыкнуться, невозможно отмахнуться от нее… Вечный страх, вечное сосущее тягостное ощущение под ложечкой… Разве это жизнь?..

Влад несколько раз глубоко вздохнул и еще крепче прижался к столбу.

«Дилия! – вдруг грохотнуло в голове. – Что с Дилией? А что если она не успела?..»

Он, оскальзываясь, поспешно спустился по мокрым штырям и, набрав в грудь побольше воздуха, прыгнул в воду.

* * *

Сухой диван и сухая одежда – это было как раз то, что нужно. Если бы только не болела ступня. Влад подвернул ее, поскользнувшись на мокром мраморе собственного двора. И еще в спальне пахло сыростью, хотя слуги уже старательно выбрали тряпками воду, залившую весь первый этаж, и распахнули окна. И не работала ни одна электророзетка, так что Бату пришлось нагревать утюг на плите и гладить промокший домашний халат хозяина – вода добралась и до бельевых шкафов. И не только до шкафов.

Влад, поморщившись, потер ноющую ступню и вновь откинулся на подушки.

Подушки не пострадали от потопа, хотя тоже попахивали сыростью, и Влад подумал, что диван его все-таки не подвел; хороший у него был диван, с высокими ножками, да еще установленный на возвышении – целых четыре ступеньки, покрытых мокрым ковром. Надо было приказать слугам снять ковер и вынести сушить во двор. Влад протянул руку к звонку, но вспомнил, что звонок не работает – электромонтеры еще не добрались до этого квартала, у них сейчас хватало хлопот. Кричать Бату, а тем более вставать и идти за ним Владу не хотелось. Ничего ему не хотелось.

Но он почему-то был уверен, что в семь часов пойдет на кулачные бои.

Даже вопреки собственному желанию. Он знал, что ему непременно нужно быть на кулачных боях.

Спальня казалась ему непривычно просторной и неуютной, хотя вся мебель, вроде бы, стояла на своих местах. Влад долго не мог понять, в чем дело, и наконец сообразил: просто слуги сняли и унесли мокрые шторы с окна – только и всего.

Он лежал среди сырости, плотно запахнувшись в халат и обхватив себя руками за плечи, лежал и смотрел в окно, за которым равнодушно и привычно простиралось над миром серое небо. Небо было таким же мрачным, как картины Дилии…

Дилия… Он пробирался к ее дому то вплавь, то по грудь в воде, цепляясь за стены, ворота и столбы. Ветер устал от собственного сумасбродства и почти угомонился, только временами напоминая о своем недавнем разгуле, но все реже и реже; Вода действительно больше не прибывала, но горожане продолжали лепиться на столбах и деревьях, и не спешили спускаться с крыш и высоких галерей. Несколько раз Влад натыкался на разбухшие полузатонувшие пустые плоты; было совершенно ясно, что как спасательное средство они никуда не годятся. Такое открытие совсем не радовало, а наоборот, добавляло печали: выходило, что если бы Остров был полностью затоплен, то на этих никудышных плотах никак бы не удалось продержаться до лучших времен.

К его огромному облегчению, с Дилией ничего не случилось. Она вместе со служанками устроилась на верхней галерее и ничуть не казалась испуганной. Влад долго стоял рядом с ней у перил, глядя, как медленно, словно нехотя, понижается уровень воды. Потом они вместе пошли в мастерскую Дилии, и выяснилось, что картины тоже не пострадали. Они преспокойно лежали на поверхности воды, и изображенные на них странные существа были все так же поглощены собственными мрачными думами и им не было никакого дела до разгула стихии, чуть не уничтожившей Город на Острове.

Вскоре стало окончательно ясно, что беда миновала – вода начала отступать со двора, обнажая клумбы с разлохмаченными останками цветов, и молчаливые служанки Дилии принялись наводить порядок. Они сновали по двору, шлепая босыми ногами по воде, таскали туда-сюда всякие промокшие вещи, а Дилия сначала руководила ими с галереи, а потом и сама включилась в работу. Влад почувствовал себя лишним в этой кутерьме и направился домой, ощущая какое-то смутное неудовольствие от того, что девушка никак не оценила его порыв – а ведь он действительно испугался за нее и готов был ради ее спасения перевернуть хоть и весь Остров. Не оценила…