КОРЕПАНОВ АЛЕКСЕЙ
      В некотором царстве
      1.
      Уже близился рассвет, и редкие облака над далекими пологими холмами незаметно превращались в тонкие лепестки розовых цветов. Настоящие розовые цветы в долине еще спали, спрятав влажные от росы бутоны под широкими гладкими листьями, сворачивающимися в трубочки к жаркому полудню. Лес черным клином вдавался в долину, нависая над глубоким оврагом, который, извиваясь, полз к холмам, заканчиваясь бездонным озером с мертвой водой, маслянистой и холодной. Изредка, всплывая из глубин, вспучивались на воде огромные пузыри и с шумом разлетались брызгами, оставляя после себя тяжелый запах и н о г о, таящегося под бурой гладью. Из оврага уже поднимались плотные клубы сизого дыма, тянулись, медленно вращаясь, к изогнутым черным деревьям с обвисшей густой листвой, словно там, на каменистом дне, дремало злое чудовище Ох-Нор с тремя пастями и выдыхало дым своих кошмарных сновидений, опустив на лапы рогатую голову с черным глазом во лбу. Глубокое небо цвета травы казалось пустым стеклянным сосудом.
      Он знал, что нет в овраге никакого чудовища, именем которого пугали непослушных детей. В овраге, готовясь к нападению, скрывались шшаты. Облачались в панцири, выпускали когти, разбирали оружие, протирали особыми настоями сочленения боевых прыгунцов, искали хорошие знамения в россыпях разноцветных камешков, брошенных в пустоты прорицательного диска, жгли корни мизаля и вдыхали густой сизый дым, медленно пробуждая в себе безжалостных убийц, готовых с восходом солнца обрушиться на город за лесом. Древний город, в подземельях которого с незапамятных времен хранились Круглые Чаши.
      Шттаты рассчитывали на внезапность, позволившую им после появления из Прозрачных Ворот превратить в развалины город Эрт вместе с тропами раздумий, а потом, в одну из ночей пыльных ветров, ворваться в Пятихолмие. Шшаты рассчитывали на внезапность, но им не удалось застать врасплох жителей древнего города - хранителя Круглых Чаш. Наблюдатели обнаружили ползущую серую армаду еще на побережье, неподалеку от захоронений воинов, погибших в битве с островитянами, и, вернувшись, предупредили Хранителей. Тревожно запели сигнальные трубы, выросли из-под земли скрытые стены, расчерчивая город на квадраты, превращая в лабиринт, раскрыли свои жерла огненосы, поднятые на вершины наружных пирамид. Тишину подземелий нарушил плеск льющейся в гигантские резервуары зеленой жидкости, разъедающей железо и без следа растворяющей плоть. Древний город отразил уже тысячу нападений и готов был дать отпор тысяча первому.
      Впрочем, нападения можно было избежать.
      - Денис, пора! Пусть будет над вами рука Вечного Строителя.
      Он молча кивнул, привычно мысленно ответив: "Рука Вечного Строителя над нами", - надел шлем, закрепил на бедре узкое свернутое жало, поправил жесткий эащитный покров на груди, проверил, легко ли скользит от локтя к запястью шар с парализующей смесью. Рядом, под черными деревьями, делали то же самое Сергей, Максим и Валерик. Сизый дым просачивался сквозь листву, заволакивал светлеющее небо, и Рут-Ат разгонял его тонкими трехпалыми руками, стянутыми прозрачными лентами-отводницами с охранными знаками, брезгливо раздувал глаза, часто-часто открывал и закрывал безгубый рот. Второй наблюдатель, Лил-Ол, притаился в кустах поодаль, у самого края обрыва, контролируя все приготовления шшатов и время от времени сообщая о них тихим шипением, понятным готовящейся к атаке четверке. Остальная часть отряда, посланного Хранителями, расположилась в глубине леса, у дороги, ведущей в город, и ждала результатов утренней вылазки.
      - Рука Вечного Строителя над вами, Денис, - повторил Рут-Ат. - Ждем вас с удачей.
      - Все будет в порядке, Рут-Ат, - пообещал он, оглядывая своих ребят. - Хранители могут не волноваться, корни мизаля мы уничтожим. Да, Валерик?
      Валерик вместо ответа похлопал по висящему у пояса мешочку с порошком саматы. Бросить такой порошок в печь, где тлеют корни мизаля - и мизаль мгновенно сгорит, превратится в пепел, и развеется сизый дым, и шшаты не смогут разбудить в себе убийц. Без мизаля шшаты ничто, несмотря на все свои панцири и прыгунцы, их можно будет обратить в бегство прямо здесь, в долине розовых цветов, вдалеке от города. Главное - добраться до печи.
      Он прощально кивнул Рут-Ату и направился к обрыву, зная, что Сергей, Максим и Валерик бесшумно следуют за ним. Пробираясь между деревьями, отводя от лица влажные липкие листья, он внушал себе, что успешно справится с делом. Вновь успешно справится с делом и убережет от чужих рук бесценные Круглые Чаши. Лил-Ол, извиваясь гибким серым телом, скользнул навстречу, торопливо начертил путь к печи и места расположения шшатов. При быстроте и согласованности действий цель казалась вполне достижимой. Отдав короткие распоряжения ребятам, он ползком подобрался к краю оврага и, услышав за спиной традиционное пожелание Лил-Ола, вновь, в последний раз, мысленно ответил: "Рука Вечного Строителя над нами", - и тотчас же скатился по крутому склону, сквозь сизый дым, врезаясь в оцепеневших шшатов.
      Все делалось слаженно и четко, недаром они несколько дней, не щадя себя, до полного изнеможения отрабатывали предстоящую вылазку в присутствии самых опытных охранников, взявших на себя роль шшатов. Сергей бежал рядом с ним, как зеркальное отражение воспроизводя все его выпады. Два шара с парализующей смесью одновременно сорвались с их рук и с треском лопнули, набедренные жала, распрямляясь, с силой вонзались в тела врагов, сжимались в плотные витки и вновь распрямлялись, разя наповал. Тренированные руки наносили отточенные удары, а ноги стремились вперед, к печи с корнями мизаля. Валерик следовал за ними неотступной тенью. Максим прикрывал сзади, не давая шшатам опомниться и применить оружие. За шеренгой поблескивающих прыгунцов показался большой черный куб, окруженный сидящими в забытьи шшатами. Над кубом поднимался сизый дым.
      - Денис, вправо! - крикнул Максим.
      Он, не замедляя бега, мгновенно отклонил тело, но все-таки не успел: что-то сильно ударило под лопатку и упало, звякнув о камни. Встретив своевременно выброшенной вперед ногой бегущего наперерез шшата в полунадетом панцире, он повел плечом, проверяя - ничего страшного! - и проводил взглядом пролетевший над головой мешочек с порошком саматы, брошенный Валериком. Мешочек упал внутрь куба - раздался громкий хлопок, над печью полыхнуло багровое пламя, и сизый дым превратился в черное облако; оно окутало печь и начало расползаться по оврагу.
      - Финиш! - гаркнул он, с разбегу бросаясь вверх по склону. Ребята, напряженно дыша, взбирались рядом.
      "Вот вам, сукам, город, вот вам Круглые Чаши! - радостно подумал он. - Перебьетесь!"
      Край оврага с черными деревьями, спасительно протянувшими ветви, был совсем рядом. С зеленого неба катился непонятный громкий звон...
      2.
      Звенело над головой, звенело настойчиво и долго, пульсирующей болью отдаваясь в висках. Он полупроснулся - хотелось пить - нашарил на полке за диваном будильник и, не открывая глаз, шлепнул по нему ладонью. Звон оборвался. Можно было вновь забыться, но томили духота, жажда и гадкий привкус во рту, да и будильник ведь трезвонил не просто так, а звал на работу.
      Он, сделав усилие, проснулся (боль в висках не стихала), спустил ноги с дивана и пробормотал, с силой потирая лоб:
      - Кудрявая, ты что, не рада веселому пенью гудка?
      Потом уставился на равнодушно тикающий будильник, наконец-то обретая чувство реальности. Будильник не должен был звонить, потому что ему, Денису Курбатову, бывшему пэтэушнику и бывшему десантнику, а нынче двадцатипятилетнему токарю-фрезеровщику славного завода "Красный молот", не нужно было спешить на работу. Уже вторую неделю не нужно было спешить на работу. Издержки создания новой независимой державы привели к тому, что почти весь трехтысячный коллектив "Молота" отправился в вынужденный отпуск без содержания. А значит, будильник он вчера вечером или ночью завел просто машинально, по привычке.
      Вздохнув с облегчением, Денис собрался было вновь упасть лицом в потную подушку, но пересохшее горло и противный привкус во рту заставили его подняться, чтобы напиться воды из трехлитровой банки, постоянно, с начала жарких деньков, хранящейся в холодильнике.
      Несмотря на ранний час и распахнутую балконную дверь, в комнате стояла духота. Июньский воздух был пропитан едкими запахами круглосуточно дымящего за речкой комбината и выхлопными газами проспекта за окном, обсаженного вместо деревьев столбами фонарей и троллейбусных опор. Ремонтно-механический завод на другой стороне проспекта тоже, выражаясь словами классиков эпохи раннего социализма, воздух отнюдь не озонировал. Свой весомый вклад вносил и родной "Красный молот", раскинувшийся на возвышенности за чахлым подобием парка.
      - Ну и рожа у тебя, Денис, - прищурившись, сказал он своему отражению в зеркале, висящем в прихожей. - Небось, "Сугоклеевскую" с пивом смешивал?
      Да, вчера, слоняясь по "стометровке" - отрезку центральной улицы между парком и площадью, месту традиционного променада молодежи - он встретил знакомых еще по училищу ребят, направлявшихся попить пива в "сквозняке" - забегаловке напротив детской библиотеки. С деньгами у него было не очень, но тем не менее из "сквозняка" они как-то незаметно переместились в подвальчик "Крутые ступени" и засели там, о чем-то разговаривая и хлебая "Сугоклеевскую" - коричневое пойло местного производства. Потом оказались в пивбаре, потом в "Вареничной", и расстались, кажется, около полуночи, выйдя из ресторана "Центральный", где кто-то, то ли Ворон, то ли Саня, угостил компанию все той же "Сугоклеевской". Долго стояли на остановке, ведя беседу уже и вовсе неизвестно на какую тему, а дальше... А дальше он, наверное, все-таки не направился к Оксане, потому что Оксана была в командировке, а добрался до дома. И завел будильник, поскольку с чувством долга у него всегда было все в полном порядке. Даже если он никому ничего и не был должен.
      - Ну и рожа-а, - повторил он, зевая, и в зевке поднимая руки и мотая головой.
      Самое обычное движение рук отозвалось вдруг болью. Он повернулся к зеркалу боком, стараясь рассмотреть, что там такое у него на спине - и обнаружил под левой лопаткой солидный лилово-багровый кровоподтек, которого вчера еще - можно поклясться! - не было и в помине. А теперь кровоподтек был, словно накануне кто-то от всей души врезал ему между лопаток. Саня какой-нибудь или тот же Ворон.
      Он стоял в прихожей перед бесстрастным зеркалом, хмуро разглядывая свое отражение, и что-то такое вспоминалось, что-то такое брезжило, всплывая из глубин, неуверенно оформляясь в нечеткие полуобразы, которые вроде бы и являлись ему когда-то, только забылись... Или и не было никаких образов, а что-то казалось ему после "Сугоклеевской" и пива?
      - Что ж такое? - растерянно вопросил он отражение, осторожно трогая ноющий кровоподтек. Нет, совершенно непонятно было, откуда он взялся.
      "Рут-Ат" - это слово, вернее, даже не слово, а определение чего-то бывшего, но словно бы и не бывшего, проявилось вдруг в туманном облаке каких-то других определений, и вспомнилось что-то бывшее или не бывшее, но настолько реальное и осязаемое, что было странно - почему это вот реальное и осязаемое уплыло вдруг, не оставив по себе хотя бы щепотки земли... хотя бы кусочка неба... отзвука... прикосновения...
      - Рут-Ат... - пробормотал он, пробуя слово на вкус, вслушиваясь в его звучание.
      И вспомнил свой сон. Долину. Черный лес. Овраг. Рут-Ата, Лил-Ола, Сергея, Максима и Валерика. Вспомнил шшатов.
      Воспоминание было неярким, словно память о кинофильме, виденном давным-давно, в раннем детстве. Только одним из героев этого фильма был он сам, Денис Курбатов. Как всегда случается во сне.
      Ощущение дыры в памяти почти исчезло и он, еще раз сокрушенно взглянув на кровоподтек, пошлепал по теплому линолеуму к холодильнику с желанной банкой. Видимо, думал он, вчера его основательно развезло и он мог и забыть, а то и вовсе не заметить после смеси настойки с пивом, как шарахнулся спиной о какой-нибудь острый выступ. Качнуло, знаете ли, а подходящий выступ всегда найдется. Взять хотя бы армейского дружка Юрку Дрему: вместе возвращались на дембель, отмечали это дело в компании соседей по плацкартному. Юрка отрубился, а потом ахнулся со своей верхней полки прямо на столик. Головой. Потер голову и полез себе обратно, а наутро ничего не помнил и выражал недоумение по поводу шишки. В общем, бывает такое.
      Он расслабленно смотрел в пыльное окно - чадя, взревывали и бросались под ядовито-зеленое око светофора грузовики и автобусы, завывали троллейбусы, уже забитые рабочим людом, - и медленно, с передышкой потягивал воду, обеими руками придерживая скользкую банку. Вода текла по подбородку, выплескивалась на голый живот, вызывая озноб - но это было приятно. Притупился похмельный привкус во рту и начала стихать боль в висках. Он сидел у окна и с удовольствием вспоминал интересный сон. Надо же, шшаты какие-то, Круглые Чаши... Сказываются фантастические видики, что вечерами крутят по телевизору.
      Он, наконец, опустил банку на подоконник и направился назад, на диван. Досыпать.
      ...На этот раз его разбудили крики под окном. Репертуар был обычный ("Мужчина, вы здесь не стояли, куда ты прешься?" "Продавец, отпускайте в очередь!" "По одной в руки, а то всем не хватит!"), потому что на первом этаже находился магазин, и каждый день выносная торговля собирала под его стенами сотни страждущих горожан.
      Он насвистывал что-то почти оптимистическое, стоя под душем и радуясь, что воду до сих пор не отключили на весь день (а такое случалось все чаще и чаще). С самочувствием все уже было в полном порядке, даже тот непонятный кровоподтек почти не болел, и наступало время соорудить легкий завтрак: яйцо всмятку, кусок хлеба и чаек покрепче (если еще осталась заварка) - и подумать, чем занять очередной длинный нерабочий день.
      В кухне было совсем уже душно, радио разносило по просторам независимой державы очередную парламентскую перебранку. Денис жевал, устроившись на табурете у окна. О своем интересном сне он почти забыл и думал совсем о другом. Хорошо было бы пойти с Оксаной на пляж. Или попытать счастья на товарном дворе: при наличии неразгруженных вагонов, которые требовалось срочно разгрузить, там платили сразу - это он помнил еще со времен учебы в профтехучилище. Или одолжить у мамы. А то плюнуть на все и завалиться на диван с книгой. Или хлебнуть пива в "сквозняке", а там видно будет...
      Но Оксана возвращалась только завтра, а если бы даже и вернулась сегодня - пляж все равно отпадал, потому что Оксану еще не сократили и она сидела бы в своей лаборатории. Ведь не суббота же, не воскресенье, а всего лишь пятница нависала зноем над грохочущим проспектом. Диван тоже отпадал читать в духоте было не самым лучшим занятием. Насчет товарного двора... Денис представил эти проклятые вагоны, битком набитые какой-нибудь слежавшейся солью или там ящиками с гвоздями - и поморщился. Товарный двор нужно оставить на крайний случай, решил он. Когда не то что пива, хлеба не на что будет купить. Одолжить у мамы?..
      Некоторое время он размышлял, перебирая яичную скорлупу в тарелке. Нет, не время, не тот случай. Деньги-то еще имелись. Неловко просить у мамы - машинисткам зарплату вроде бы не прибавляли. Вот у Альки бы он занял, у сестрички родной, педагогам после забастовок накинули - но далеко была Алька, уехала со своим очкариком-историком сеять разумное, доброе, вечное...
      Денис со вздохом поднялся, пошарил на полочке над холодильником, выбрал "бычок" средних размеров и вновь вернулся к подоконнику. "Спад производства продолжается, - уныло констатировал радиоголос. - Налицо экономический кризис". "Позвольте, что такое кризис? - возражал другой от своего третьего, восьмого или там двадцатого микрофона. - Надо определиться в дефинициях. Что есть спад и что есть кризис? Имеет ли место спад, переходящий в кризис, или кризис трансформируется в спад? Перманентен ли этот процесс? Это принципиальный вопрос. Надо определиться с процессом, с понятием процесса. Что есть процесс? Голосовать надо!"
      "Голосуй, не голосуй - все равно получишь ша-ай-бу-у, ша-ай-бу-у..." - мимоходом подумал Денис, дымя окурком "Ватры".
      Мама наконец-то воспользовалась свободой. То бишь, его, Дениса, пребыванием в армии. Чуть ли не два десятка лет горбатилась ради своих ненаглядных - что там те несчастные алименты? - но вырастила-таки и решила устроить, наконец, и свою личную жизнь. И устроила, оставив квартиру ему, Денису, а Алька в квартире не нуждалась, она со своим очкариком-историком угнездилась в райцентровской глубинке и жила себе, припеваючи. И слава Богу...
      Мама вышла замуж, Ирка, любимая-прелюбимая, родная-преродная, тоже выскочила, не дождалась. Появились, конечно, после армии другие. Оксана появилась, но Оксана это Оксана, не Ирка ненаглядная. А какие письма он ей писал, а какие она ему писала... Потом все реже и реже, а когда дело уже шло к дембелю - и вовсе замолчала. Выбрала себе судьбу - в виде шпака, выпускника летного училища - и отправилась вместе с ним на юг, жить у моря. Конечно, выпускник летного - это не выпускник ПТУ, хотя он, Денис, тоже мог пойти в летчики. Если бы захотел. Не дурнее ведь других, шпаков этих высокомерных. Только жизнь вот заставила пойти в профтех, на гособеспечение. Кстати, токарь-фрезеровщик - совсем неплохо: отпахал смену как робот, руки заняты одним, а голова другим или вообще ничем не занята, отключена - и свободен, словно гордый буревестник. Правда, "Красный молот" встал из-за этой всеобщей дуристики, но ведь не навсегда же! А если и навсегда , - придется податься в какую-нибудь коммерческую контору, к этим новоявленным бизнесменам. В конце концов, на кружку пива себе заработает, хотя дорожает, чуть ли не каждую неделю дорожает эта кружечка...
      Вариантов не было: сначала пиво в "сквозняке", потом прогулка по "стометровке", а еще потом вдруг да и наклюнется что-нибудь этакое. И хлеба нужно будет купить, если повезет - вторую неделю давились за хлебом. И какой-нибудь вермишели, а то воротило уже от вареных и жареных яиц, купленных на последнюю зарплату...
      Он выкинул окурок в окно, на головы граждан, разгоряченных борьбой за добычу товара, и пошел одеваться.
      Знойный день тянулся и тянулся, занудный и бестолковый, подобный старым фотографиям, в беспорядке брошенным на пыльный стол кем-то нетрезвым и равнодушным. Жужжание голосов и стук кружек в "сквозняке"... Жаркий ветер на "стометровке", поднимающий пыль и мотающий от тротуара к тротуару клочья газет и смятые стаканчики из-под мороженого... Бормотание попрошаек у автобусных остановок... Шайка назойливых цыганок у дверей универмага... Кучка каких-то митингующих на самом солнцепеке, рядом с памятником и общественным туалетом, по колено залитым мочой... Раскоряченные голые девицы и совокупляющиеся пары на обложках книг и больших календарях пестрой россыпью на столах в тени каштанов на улице Независимости, бывшей Карла Маркса... Перекопанные тротуары... Сонмы мух над поваленными мусорными баками... Вновь полумрак "сквозняка" с теплым пивом и окаменевшими котлетами... Безлюдье городского парка с искореженными качелями и каруселями, и газонами, усыпанными пробками от портвейна... Болотный запах, висящий над полупересохшей речушкой с грудами хлама у берегов... Разбитые стекла досок почета с обрывками фотографий, лохмотья объявлений на столбах: "Куплю... Продам... Сниму... Ищу... Меняю... Удавлюсь..." Жара. Пыль. Жара. Пыль. Пыль... Жара...
      Вернувшись домой, он плюхнулся в предусмотрительно наполненную утром ванну и долго лежал в прохладной воде, глядя на пятнистый от желтых потеков потолок.
      Потом сварил яйца, тонкими ломтиками нарезал плавленый сырок, и размешал в стакане с кипятком остатки маминого варенья.
      Потом смотрел муторный видеофильм, транслировавшийся по местному телевизионному каналу. Покурил, высунувшись в окно и глядя на неугомонный проспект. Пересчитал деньги. Вытащил из кладовки пустые бутылки и сложил в большую сумку и авоську.
      Лег спать...
      3.
      Здесь, за поворотом, стены лабиринта растворялись во мраке, а дальше - он это знал - слабо серебрились, отражая свет никогда не тускнеющих шаров, лежащих на каменных столбах у входа в темницу Божественной Прорицательницы. И под каждым шаром сидели на низких скамьях вооруженные стражники-ксории. Путь от поворота до столбов был прямым и длинным, без каких-либо укрытий - только отвесные гладкие стены, только холодная каменная толща вверху и внизу. Это был узкий проход в глубине гигантской горы, чья вершина вздымалась выше облаков, горы, нависающей над серыми водами залива Теплых Дождей. Сотни ходов источили гору, образуя лабиринт, в центре которого находилась темница Божественной Прорицательницы. День за днем, ночь за ночью, начиная с далекой Поры Спокойного Неба, разведчики пробирались в глубь лабиринта, натыкаясь на тупики и завалы, погибая в глубоких колодцах, прикрытых уходящими из-под ног плитами, - но проникали все дальше и дальше, намечая единственно верный путь - и все ближе была Божественная Прорицательница, запертая в темнице в чреве горы.
      Ксории долго и тщательно готовились к похищению Прорицательницы. Их лазутчикам удалось под видом странствующих купцов пробраться в город и остаться там до Поры Холодных Ветров, и сделать подкоп под башню. В ночь рождения Божества Пяти Небес, когда праздник был в каждом доме, войско ксориев перевалило через холмы, трубя в свои костяные трубы, вызывая на бой сынов Божества Пяти Небес. Огненные стрелы сынов Божества превратили ночь в день, отбросили ксориев к холмам, и вся равнина была усеяна замолкшими костяными трубами нападавших. Сыны Божества радовались победе, но радость утихла при вести о том, что башня опустела. Божественная Прорицательница исчезла, и остались только слова, начертанные ее рукой на голубом листе с белыми узорами. "Ночь радости - ночь печали, ночь смеха - ночь слез. Едино, неразрывно, две стороны небес, и одно переходит в другое, и становится радость печалью, и слезами проливается смех. И в печали возрождается радость, и из слез восстает смех. Две стороны вечных небес".
      Божественная Прорицательница оставила надежду. И от умения разведчиков зависело, сбудется ли эта надежда. Разведчики сделали свое дело: прошли весь лабиринт и отыскали темницу. Последнее слово должны были сказать штурмовики. Уничтожить стражей-ксориев и открыть двери темницы...
      Он вслушивался в тишину, лишь изредка нарушаемую резкими голосами стражников, и напряженно ждал того момента, когда начнут действовать Сергей и Валерик, заходящие сбоку, по другому проходу, ведущему к темнице. Пальцы его нетерпеливо перебирали короткие трубки подвешенных к поясу дымарей. Взывайте к своему одноногому толстобрюхому Крадду-Роаллу, злорадно думал он. Пусть принимает мертвецов в свою обитель. Мы освободим Божественную Прорицательницу и навсегда загоним вас, поганые ксории, в пасмурный болотный край за Великой Грядой, и некого будет вам винить, кроме самих себя - зачем нужно было нарушать условия мира?
      Громкие крики и сухой треск храмовых хлопушек раздались в отдалении почти одновременно - и это значило, что Сергей и Валерик приступили к делу, отвлекая на себя внимание стражников. Он быстро высек огонь, выхватил дымари из футляров и с силой швырнул за угол, в открытое пространство, ведущее к дверям темницы. Пригнувшись, бросился следом, срывая с шеи тяжелое ожерелье, и еще успел разглядеть, как стражники, хватая стрелометы, едва не сбивая друг друга с ног, устремились к боковому проходу, навстречу ребятам. Потом все растворилось в плотной желтой пелене, исторгаемой разгоревшимися дымарями. Он понесся вперед, ориентируясь по встревоженным голосам стражников, крикам Сергея и Валерика и треску храмовых хлопушек.
      Желтая пелена над его головой осветилась изнутри и он понял, что достиг столбов с шарами. Остановился, метнул в невидимую дверь темницы звякнувшее ожерелье и отскочил за каменный столб. Оглушительный грохот перекрыл все остальные звуки, в желтизне расцвел
      пышущий жаром искрящийся багровый цветок, взвился под своды подземелья и опал, растекся кипящей лужей, открыв рваную прореху в дверях темницы. Оттуда веяло прохладой, и мерцало, колыхалось что-то невесомое, белое с голубизной...
      - Отходите, парни! - крикнул он в клубящуюся пелену, подскочил к исковерканным взрывом дверям и встал к ним спиной, стягивая с запястья еще одно позвякивающее шариками тяжелое кольцо. - Отходите!
      - Давай, Денис! - раздалось в ответ.
      Он отвел в сторону левую руку, а правой начал замах - и в этот миг выскользнувшая иэ желтизны стрела, выпущенная на звук его голоса кем-то из ксориев, с треском пробила рукав защитного плаща и вонзилась в мышцы.
      - А-а-а!
      Денис проснулся от собственного крика и рывком сел, шипя от боли. Пошарил пальцами вокруг раны и отдернул липкую ладонь. Некоторое время оторопело сидел в темноте, чувствуя, как промокает от крови махровая простыня, потом слетел с дивана и включил свет. Не веря своим глазам, уставился на левую руку, почти от самого локтя до пальцев залитую кровью, перевел взгляд на смятую постель в кровавых пятнах.
      "Если бы не защитный плащ - продырявила бы насквозь", - мелькнула мысль. Он еще довольно хорошо помнил свой сон.
      Потом первое потрясение прошло и Денис приступил к перевязке, как учили в армии. Наконец вымыл липкие руки и опустился на диван, медленно приходя в себя. Боль билась под повязкой резкими толчками, отдаваясь во всем теле, и он сомневался, что сможет заснуть. И вообще спать становилось опасно - где гарантия, что в очередном фантастическом сне ему не проломят голову? А то и вовсе кастрируют...
      Часы показывали начало третьего. Нужно было хоть как-то объяснить себе все случившееся сейчас и прошлой ночью. Без объяснения жить становилось совсем уж неуютно.
      Размышления оказались делам полезным. Они не только отвлекали от боли, но и принесли, наконец, некоторое душевное облегчение. Он сумел свести концы с концами.
      Сны его были не обычными, а наведенными. Например, со спутников. Или даже не со спутников, а гораздо ближе. С крыши многоэтажной гостиницы "Турист", где располагалась аппаратура местного телевизионного канала. Того самого, по которому каждый вечер крутят видики: индейцы, пришельцы, ведьмы, погони, драки, стрельба и голые сисястые и задастые герлы вперемежку с рекламой разных посреднических фирм, делающих хорошие деньги из окружающего воздушного пространства. Наводят себе разные фантастические сны на ничего не подозревающих граждан. Очередной эксперимент над простыми человеками. В эпоху социализма экспериментировали, в период перестройки - тоже, ну а уж как грянуло демократическое настоящее - так это сплошной каждодневный эксперимент. Тренировка на выживание.
      И ведь, скорее всего, не ради забавы возятся хлопцы на крыше "Туриста", размышлял Денис. Где-то он когда-то читал, как рекламировали в Штатах то ли кока-колу, то ли что-то еще. Вставляли текст рекламы между кадрами кинофильма, буквально на доли секунды; зрители рекламу не успевали осознанно воспринять, но в головах-то все откладывалось, и после фильма бежал народ хлестать эту самую кока-колу, хоть вовсе и не испытывал жажды. Внушение. Поэтому не будет ничего удивительного в том, если завтра, после таких вот снов, граждане ринутся скупать бумажные пуговицы, срочно выброшенные в продажу какой-нибудь местной фирмой. И он, Денис, ринется вместе со всеми, потому что жизнь ему будет не мила без этих пуговиц. Кто-то сделает деньги и, безусловно, поделится с теми, кто подобную штуку разрешил и поощрил. С теперешними "господами" из здания с колоннами. Вот так. Всякая власть - старая ли, новая ли - прежде всего гребет под себя. Насыщается.
      Все стало ясно и с вчерашним кровоподтеком, и с сегодняшней раной. Откуда они взялись? Действительно, что ли, ранила несуществующая телевизионная стрела? Да все оттуда же и взялись - внушение! Ведь появляются же у фанатиков раны на руках и ногах, в тех местах, куда вбивали гвозди в распятого Христа - показывали такое по телевизору. Стигматы, кажется. При современном уровне науки такое внушить - раз плюнуть. Можно и синяк, и порез, и ожог... Дабы стереть грань между искусством и жизнью. Или выбрали себе несколько объектов в городе - безработных, которых и покалечить слегка не жалко - и тренируются. Оттачивают методику. И пожаловаться некому, разве что в ООН. Ведь заяви в милицию - скажут, что крыша поехала от неустроенной жизни.
      Он заскрипел зубами и выругался. Осторожно устроил на подушке раненую руку и попытался заснуть. Мешала пульсирующая боль, но он все-таки задремал, то и дело открывая глаза и перекладывая руку поудобнее. Больше ему, кажется, ничего не снилось.
      Оксана пришла с утра, когда Денис уже сменил заскорузлую повязку, съел вареное яйцо и собирался пойти сдать хотя бы часть пустых бутылок - с одной рукой много не натаскаешь. Она, конечно, сразу поинтересовалась насчет перевязанной руки, и ему пришлось срочно выдумывать историю о большущем гвозде в каком-то заборе. Посвящать Оксану в свои сны он не собирался.
      Бутылочный рейд был отставлен, и некоторое время они целовались на диване. В какой-то момент ему удалось здоровой рукой забраться за вырез легкого Оксаниного платья и нащупать твердый горячий сосок, но Оксана резко отодвинулась и, нахмурившись, погрозила пальцем.
      Что-то у них было не так. Нет-нет, да и проскакивала в их отношениях какая-то натянутость. Неестественность. Денис мог представить на месте Оксаны другую. И Оксана, кажется, это понимала. Да что там - его старый диван не привык скучать...
      А Оксана не желала просто так. Он же не допускал и мысли о женитьбе. Примеры были: кое-кто из приятелей вступал в законный брак, а потом с трудом раз в месяц вырывался в "сквозняк" на кружку пива.
      И все-таки с Оксаной было веселее, чем без нее. Имелся тут и такой еще интерес: когда же она, наконец, сдастся?..
      В свете солнечного дня, в присутствии Оксаны, ночные потрясения отступили, затаились в дальних закоулках сознания, и жизнь представилась в общем-то неплохой штукой. Несмотря на отдельные недостатки. Оксане хотелось на воздух, на природу, хотелось субботнего отдыха - и они вышли из дома и, втолкнувшись в битком набитый троллейбус, отправились на городской пляж.
      Пляж был переполнен. Лежали поодиночке, парами и целыми семьями, играли в карты, вязали, целовались, ели, пили пиво и "Сугоклеевскую", забивали "козла", торговали жевательной резинкой, обсуждали экономическое положение и судьбу Марианны, дремали и сторожили свои вещи.