Корепанов Алексей
      Перед выбором
      Темнело. В сером небе внезапно словно открылись тысячи маленьких отверстий и из них помчались вниз дождевые капли. Они с шорохом пробивались сквозь ветви сосен и падали на усыпанную сухими хвоинками землю. Paльф запрокинул голову и почувствовал, как лицо становится мокрым. Он удовлетворенно хмыкнул и, засунув руки в карманы куртки, продолжал неторопливо подниматься на холм, густо поросший соснами. Под ногами сухо потрескивали ветки, шуршала желтая трава. Проходя сквозь кусты черники, он поскользнулся на поганке - и улыбнулся.
      "А грибов здесь наверное тьма-тьмущая", - подумал он, поддел носком ботинка сосновую шишку и засвистел.
      - Я бы что-нибудь спел, - сказал он, словно размышляя. - Но не хочется пугать зверье.
      Он засмеялся и замер, прислушиваясь к эху.
      - Певец-то из меня!
      И пошел дальше, раздвигая ногами намокшие папоротники.
      За спиной Ральфа, в низине, сосны уже начали сливаться в сплошную черную стену. Впереди, выше по склону, тонкие стволы еще четко выделялись на фоне серого неба. Вверху они редели, обнажая вершину холма.
      - Пожалуй, "мушка" там сядет, - задумчиво сказал Ральф.
      Он обхватил ладонью ветку молодой сосны, резко провел по ней на себя и набрал полную горсть зеленых хвоинок. Сунул в рот.
      - Кисло! - несколько удивленно сообщил он соснам и траве. - Ну конечно, кисло!
      Будто знал об этом, да забыл.
      Так медленно он и поднимался по склону, высокий, светлые волосы намокли и прилипли ко лбу, а на лице какое-то странное выражение. Словно он давным-давно не видел всего этого: сосен, мокрого мха, затейливых листьев папоротника, черных полусгнивших шишек в траве, прибитой к земле долгими осенними дождями. Не видел обыкновенного соснового леса.
      Где-то в вышине, скрытый ветвями, мерно постукивал дятел. Шуршал дождь. Пахло осенью. Серело небо над соснами и казалось, что их вершины почти достают до него.
      - Ну вот мы и наверху, - сказал Ральф и шлепнул рукой по тонкому сосновому стволу.
      Маленький водопад дождевых капель обрушился ему на голову. Он зажмурился на мгновение, потом поднял с земли шишку и собрался запустить ею в обгорелый обрубок ствола, торчащий шагах в двадцати от него. И замер.
      Сосны на вершине были когда-то вырублены и теперь из кустов черники торчали только насквозь промокшие от осенних дождей потемневшие пни. Языческим идолом возвышался в центре вырубки обгорелый ствол. А перед ним, на пне, сливаясь со стволом и почти невидимый в быстро наступавшей темноте, сидел кто-то. Ральф различал только светлое пятно лица, обращенного к нему.
      "Вот сидит лесной божок, - подумал он. - Маленький злой божок этого холма. И сейчас он мне задаст!"
      Ральф негромко кашлянул и бросил шишку под ноги.
      - Послушайте, это вы здесь кидались палками по деревьям, так что треск стоял на весь лес?
      "Божок женского пола и никак не старше двадцати", - мысленно отметил Ральф, вслушиваясь в голос.
      - Ну, положим, кинул я всего один раз, - сказал он и шагнул на вырубку. - А насчет треска на весь лес... Это, конечно, гипербола?
      "Божок" промолчал. Ральф, перешагивая через пни, подошел поближе.
      Темный костюм плотно облегал небольшую фигурку девушки. Волосы были скрыты капюшоном; несколько прядей выбилось из-под него и с них на землю падали капли. Глазa под темными бровями смотрели внимательно и чуть насмешливо. А может быть холодно и неприязненно? Ральф наклонился, вглядываясь. Девушка шевельнулась, уперлась подбородком в ладони. Костюм ее едва слышно зашелестел, как сухие осенние листья.
      - Тактично ли в упор разглядывать незнакомого человека? - произнесла она в пространство.
      Ральф рассмеялся и присел на корточки перед ней.
      - Я ведь должен понять ваши намерения и принять какие-то меры самообороны, - сообщил он, покусывая сорванную травинку.
      - Что?!
      Брови девушки стремительно метнулись вверх и Ральфу показалось, что они вот-вот оторвутся ото лба и взлетят в воздух.
      - Поскольку вы, вероятно, одно из тех лесных существ, - начал
      пояснять он немного нараспев, - которых мы, люди, называем... м-м-м... скажем, ведьмами... Нет, нет, - торопливо произнес он, увидев, что на лице девушки появилось огорченное выражение. - Наверное, я ошибся. Конечно ошибся! Вероятно, вы русалка. Ну из тех, что на ветвях сидят, помните?
      Девушка улыбнулась и кивнула.
      - А коль вы русалка и эта вырубка ваша, - продолжал ободренный
      Ральф, - то почему бы вам не надавать по шее всякому, кто сюда забредет?
      С этими словами он плюхнулся на колени и нагнул голову, подставляя шею.
      "Вот здорово, - думал он. - Чертовски здорово иногда стоять на коленях где-нибудь в лесу, под дождем, рядом с настоящей русалкой. Как в сказке".
      Он закрыл глаза. Костюм девушки опять зашелестел и этот звук слился с шорохом дождя.
      - К моему глубокому сожалению, - заговорила девушка в тон ему, русалкой я быть никак не могу.
      - Почему? - Ральф открыл глаза, но с коленей не поднялся.
      Девушка смахнула с кончика носа дождевую каплю и серьезно начала:
      - Н-ну, во-первых, я плоxо плаваю, а это для русалок нетипично, - и закончила, рассмеявшись: - И потом, у меня нет хвоста. А ведь даже те русалки, которые сидели на ветвях, были с хвостами.
      - Да? - Ральф потер щеку. - Я как-то упустил это из виду.
      - А холм этот мой, здесь вы правы, - продолжала девушка.
      - Oго! - изумился Ральф. - Как это называется? Частная собственность?
      А нас-то учили, что капиталисты вымерли...
      - Если уж на то пошло, я скорее помещица.
      - Это уже тонкости для специалистов. - Ральф, наконец, поднялся и отряхивал прилипшие к коленям хвоинки.
      - Да, холм этот мой, - повторила девушка, медленно накручивая на палец мокрые волосы. - Здесь хорошо, особенно в такую погоду. Дождь, тишина...
      "Никто не мешает", - хотел вставить Ральф, но промолчал.
      - Позавчера живую лису видела, - продолжала девушка, подставив ладонь под капли. - Выбежала на поляну, на меня уставилась, застыла - а я сижу, не шевелюсь. Она носом покрутила-покрутила и дальше, по своим делам.
      А вы видели когда-нибудь живую лису?
      - Приходилось, - не сразу отозвался Ральф.
      "Когда это было в последний раз? - спросил он себя. - Года четыре
      назад? Да, после встречи с "заблудшими", в подмосковном медцентре..."
      Он машинально дотронулся до шрама над виском.
      "Спасибо вам, кибы, дотянули вы меня до ближайшей станции... Там автоматы мертвого на ноги поставят..."
      - Да, приходилось, - задумчиво повторил он.
      Тряхнул головой и поглядел на девушку.
      - И не боитесь здесь сидеть?
      - Это кого же бояться?
      - Ну не людей, конечно! Зверей ваших. Лис этих самых. Сегодня лиса, а завтра, глядишь, и волчок прискачет... Здравствуй, мол, Красная Шапочка! Как ты хороша, особенно со сметаной... Волков-то еще не приручили.
      - Какие волки? Здесь что, заповедник? - Девушка снизу вверх взглянула на Ральфа, стоявшего, широко расставив ноги и засунув руки в карманы куртки. - Иль вы с луны свалились, милый друг? - почти пропела она.
      - В какой-то степени это верно, - пробормотал Ральф. - Пребывая, выражаясь высоким слогом, вдали от мирской суеты, начинаешь понемногу кое-что забывать... Выветривается из памяти незначительное.
      Вроде того, что волки оcтaлиcь только в заповедниках.
      Он замолчал. Девушка тоже молчала. В темноте шуршал дождь.
      "Самое важное оcтaeтcя, - думaл он. - Любовь к этому миру. Собственно,
      ради этого ты и торчишь там, в черноте, где нет дождя, холмов, поросших
      соснами, и рыжих лис. И волков тоже. Ничего там нет. Ну, не только ради
      этого, но в конечном-то счете... Идешь вперед и знаешь, что тебе
      есть куда вернуться. Тогда есть смысл идти в эти бездонные бездны...
      Ты любишь их, эти бездны. Хотя ты не нужен им, ты им чужой и никогда
      не станешь своим..."
      Он поглядел вверх и словно увидел за темным, хмурым, но до чего же
      родным небом эти пустые бездны.
      - Не сердитесь, я просто чуточку устал от вас, - примирительно буркнул он.
      "И хватит об этом, - приказал он себе. - Нужно в конце концов отдохнуть".
      - Что вы сказали?
      Он совсем забыл про девушку. Она медленно покачивалась из стороны в сторону, обхватив руками колени.
      - Я? - переспросил Ральф, выигрывая время, чтcбы окончательно вернуться сюда.
      - Вы, - сказала девушка.
      - Да так, ничего. Привычка, знаете ли... Говорю иногда сам с собой.
      - Я заметила. Придя сюда, вы сказали что-то вроде: "вот мы и здесь".
      Можно было подумать, что вы не один.
      - А я и не один! - глаза Ральфа весело заблестели. - Мой верный конь пасется вон там, в сосенках.
      - Буцефал! - засмеялась девушка.
      - Нет, "Пapус". C кавычками. И вообще-то он не здесь, а в центральных ремонтных.
      - "Пapyc"? Это вы об океанском экспрессе? Но там же одни автоматы!
      Конечно, все знают экспресс "Парус". Ральф вздохнул. И мало кто слышал о его "Парусе". А ведь он и размерами и скоростью не сравним с этой водяной кoзявкой. Пpавдa, то Земля, а то - космос...
      Вот так. Не знают "Парус", не знают "Карнэйшн", "Искатель", "Cевеp", "Диcкaвеpи"... До тех пор, покa телеты не сообщат о гибели одного из них. Как недавно о гибели "Лютеции".
      - Вы слышали что-нибудь о "Лютеции"? - спросил он внезапно.
      - О Лютеции? - встрепенулась дeвушкa. - Конечно. Город паризиев на Сене, упоминается у Цезаря.
      - Да? - обескураженно произнес Ральф. - Послушайте, вы, часом, не историк? Помещица, Лютеция, этот... как его?.. Буцефал.
      Девушка рассмеялась, откинув голову.
      "Она смеется, - подумал Ральф, - а ведь Дэвида Скотта нет в живых. И нечестно по отношению к нему, что не все знают о его гибели. Мало кто знает. Эта девушка не знает".
      - Лютеция - это не только город, - произнес он тихо и отчетливо, произнес так, что лицо девушки сразу стало серьезным. - "Лютеция" - это еще и космический корабль. Впрочем, даже не корабль, а просто исследовательский бот. Был до недавнего времени такой бот. Семь месяцев назад я видел все, что от него осталось. Остались обломки и среди них тело Дэвида Скотта. На Меркурии.
      Девушка смотрела на него широко открытыми глазами.
      - А вы говорите - город. Нет - груда обломков.
      - Извините, - тихо сказала девушка. - Я не знала... Он был вашим другом?
      Ральф задумался, медленно заговорил:
      - Нет, просто я знал его... В рубке "Лютеции", над пультом, он выжег резаком свой девиз: "Карпэ диэм". Говорил, что это из Горация. "Срывай день"... И старался. Забивал этот самый день до отказа. В полеты обычно микрокопий набирал столько, что у него полкаюты было ими завалено, и читал все свободное время. Словно знал, что дней у него немного осталось... Чacто сетовал, что без сна еще никак
      не обойтись. Мол, в глубинах океана жить и работать научились, вечную мерзлоту победили, в пустынях сады фруктовые развели, на Луне под куполами дышится не хуже, чем на Земле, а треть жизни все равно на сон тратим. Хоть человек и могуч, а лет шестьдесят в общей сложности лежит, ничего не видит, ничего не слышит и ничего не делает - спит, одним словом... Хотел, как он говорил, исправить эту "ошибку создателя". Запросы в Информаторий посылал, изучал специальную литературу. В общем, занялся проблемой всерьез, на досуге, разумеется. Хотел сделать многое. И не успел.
      Ральф помолчал, глядя в темноту.
      - Переборка с девизом уцелела после катастрофы - ее отбросило взрывом в сторону. Странно, не правда ли? Кратеры, каменистая равнина, трещины, слепящее солнце, полное отрицание жизни - и вдруг строка Горация.
      ...Дыхание двух людей и шум дождя. Темный холм, ощетинившийся соснами, и темное небо над ним.
      Ральф сел на мокрую траву у ног девушки.
      - Манлию Торквату, - внезапно произнесла она. - Снег покидает поля, ее тихий голос доносился откуда-то из темноты. - Зеленеют кудрявые травы... - Словно она была очень далеко. - В буйном цвету дерева...
      Он видел гигантское косматое солнце в черном небе, злое солнце, близкий горизонт, фигуры в серебристых скафандрах среди обломков "Лютеции", с огромной скоростью рухнувшей на раскаленные камни.
      - Облик меняет земля... - говорила девушка, и голос ее дрожал. - Что ни день... то спокойнее в руслах... шумные воды бегут...
      Дэвид успел добежать из рубки до отсека с космоскафом. Успел даже забраться в него. Но на катапультирование просто не хватило времени. Кто-то сейчас размышляет, как добиться того, чтобы времени на спасение хватало всегда. При любых обстоятельствах. Хотя все предусмотреть невозможно. Эту гравитационную аномалию, внезапно вoзникшую и тут же исчезнувшую. И бросившую "Лютецию", шедшую на небольшой высоте, на каменистую равнину Меркурия. Космоскаф сорвало с направляющих и он упал в неглубокую расщелину. Но остаться в живых у Дэвида, конечно, шансов не было. Чудеса остались в сказках.
      - Он мог спастись? - донесся до него из далекого далека тихий голос.
      - Нет, - едва слышно шевельнул губами Ральф. - Не мог. И дело здесь не в несовершенстве нашей техники, - он вдруг заговорил так, будто с ним собирались спорить. - Просто никогда нельзя знать, что космос преподнесет тебе завтра. Что еще он пpидумaл за хитрость, чтбы уничтожить тебя.
      - Вы говорите о космосе так, словно это какое-то злое божество... Если он враждебен людям, зачем туда стремиться?
      Ральф ответил не сразу.
      - Хотите завязать дискуссию? Что ж, давайте...
      Он заговорил медленно, подбирая слова:
      - Космос не враг. Ему абсолютно безразлично, есть мы или нет, и винить его в гибели людей, конечно, смешно. Разве винили раньше землетрясения и ураганы? А губит он нас потому, что мы еще плохо знаем его. Вот мы и стараемся узнать его поближе, заставить служить нам... На этом пути без жертв, видимо, нельзя. Вспомните, как познавалась планета. Все ли здесь было гладко? Смерть Магеллана, Беринга, сотен дpугиx. Taк и в космосе. Комаров, Спенсер, Андреев... Maк-Гpегop на Марсе, экспедиция Рэндолла у Юпитера, Лакруа в Поясе... Да вы и сами знаете это не хуже меня!
      "Хватит разговоров, - подумал он. - К чему разговоры? Дайте мне отдохнуть от космоса. Есть космос и есть Земля, и есть лес на Земле, и ночь, и дождь. Я бы сейчас с удовольствием лег на спину, заложил руки за голову и смотрел в небо. Пускай там ничего не видно. Зато капли щекочут лицо и рядом сидит хозяйка холма, поросшего соснами".
      Он лег на спину и почувствовал, как капли мягко щекочут лицо. Он улыбнулся в темноте.
      - Вы не боитесь простудиться? - спросила девушка.
      - Разве теперь боятся простуды? Вы забыли, в каком году живете? - в голосе Ральфа зазвучали мстительнне нотки. - Хотя вам, как историку, это простительно.
      - Один-один, - добродушно засмеялась девушка. - Вообще-то я учительница.
      - О-о! - протянул Ральф с уважением.
      "Сейчас каникулы, - вспомнил он. - У меня последние школьные каникулы были двенадцать... нет, тринадцать - уже тринадцать! - лет назад..."
      - Скучаю без своих ребятишек... - как-то по-особенному, показалось
      Ральфу, произнесла девушка. - Каждый день с ними разговариваю. Хожу в Звенящие Ручьи, в детский городок, там есть визор.
      - Вы и живете в этом лесу?
      - Да. Здесь, неподалеку, - по шелесту костюма Ральф догадался, что она махнула рукой. - В одной избушке.
      "А ты хотел бы жить в лесу, в избушке? - спросил он себя и положил
      ногу на ногу. - Вставать с вocxодом солнца, умываться холодной водой
      из ручья, готовить на костре завтрак и целый день бродить
      по леcу. Coбиpaть грибы, ягоды, слушать птичьи голоса. Или просто так бродить, думая о чем-нибудь своем".
      Ральф вытер ладонью лицо и снова положил руки под голову.
      "А мой конь? "Парус" без меня осиpотеет... xотя, может быть, нам и
      придется рассстаться. И этот, - Ральф усмехнулся, - шестой океан. Он
      тоже осиротеет. Как и я без них. Пока я, правда, не скучаю, но у
      меня-то каникулы начались только вчера. Незапланированные никакими
      отделами Космоцентра. Ввиду плачевного состояния "Пapуca". Шуткa
      ли - корму разнесло в клочья, словно бумажную. Хорошо, взорвались
      не все pезеpвуары..."
      Ральф начал вспоминать, как беспомощно болтался в пространстве
      до прихода спасателей. Он даже не мог дотянуть до аварийной - дюзы
      как таковые просто отсутствовали. Так и сидел в рубке, ломая голову
      над тем, почему рванули резервуары. Впрочем нет, думать об этом он
      стал позже, уже на рейсовом к Луне. А тогда сидел себе у пульта
      и слушал, как таймер отсчитывает минуты. 3нал, что спасатели скоро
      подойдут, что его сигналы давно приняты - и все равно ничего не мог
      сделать с неприятным холодком в животе. Нет, не боялся, просто было неприятно. А таймер все позванивал и деться было некуда - автоматы загерметизировали рубку. В других отсеках воздух через дыры упорхнул в межпланетное пространство. Дыры были что надо - не то что один, добрый пяток океанских лайнеров прошел бы в них рядом, не задев за края. Собственно, одни дыры и были. Киб прилежно осматривал обшивку, и приходилось только головой качать, глядя на экран. И благодарить тех людей, которые создали рубку исследовательского бота "Парус" такой надежной и прочной. И себя благодарить. За то, что не сидел в жилом отсеке. Xотя теоретически, конечно, можно было успеть надеть скафандр и уцелеть даже в жилом отсеке. Но суха теория, мой друг...
      Ральф хмыкнул.
      Спасатели пришли довольно быстро, взяли его на борт и повели "Парус" в центральные ремонтные. У Марса он откланялся и, подождав на станции лайнер, добрался до Луны. А там нaчалоcь... Хорошo, чтo всему бывает конец. Эта спецкомиссия его вконец замучила. Да, конечно, все это важно и нужно, он понимает и возражений не имеет. И все же как хорошо быть, наконец, свободным. Комиссия в нем больше не нуждается.
      "Уверен, они докопаются до истины, - подумал Ральф, - и можно будет спокойно летать. Пока не приключится что-нибудь другое. Звучит наибанальнейше, но что поделать - действительно, космос - это не Земля и не океан. Нечто совершенно отличное от них. В cто тысяч раз менее изведанное и познанное. Там жди чего угодно. Кажется, до чего проста для навигации трасса Земля-Марс, и тем не менее каждый год - аварии. Иногда катастрофы. Чем больше в космосе кораблей, тем выше процент аварий. Закономерно? Да. Ведь то же самое происходило раньше в морях-океанах. Гибель "Титаника"... А возьмем Тициано Таллини. Столкнуться с глыбой раз в десять побольше того айсберга тоже невесело. Пояс астероидов почище любого земного океана".
      Ральф представил себе Таллини, неожиданно вспомнил, как тот
      шел по безлюдному залу космопорта после того случая - бледный, со слегка неестественной улыбкой - а навстречу ему, задыхаясь, бежала черноволосая девушкa, невестa, кaжeтcя.
      "Дa, кстати..." - Он вспомнил о девушке. Повернул голову в ее сторону, но ничего не разглядел в темноте.
      - Извините, я задумался, - сказал он, вставая.
      Ответа не было. Тихо шуршал по траве дождь. Ральф шагнул к пню, присмотрелся: девушки не было. Он сделал несколько шагов в сторону, крикнул, вглядываясь в сырую темноту:
      - Эй, послушайте, где вы?
      Но в ответ услышал только слабое эхо.
      - Черт, дурацкая привычка! - сказал он негромко. - Скоро забуду, что есть и другие люди.
      Он шел по мокрой траве к соснам и думал, что космос пуст, хотя там тоже работают люди. Он слишком велик, а их слишком мало. И привычка долгое время быть одному служит иногда плохую службу. Как сейчас.
      Ральф, аукая, обошел всю вырубку и убедился, что девушки нет.
      - Исчезла, как настоящий лесной божок, - пробормотал он, садясь на пень, где недавно сидела она. - А может, просто приснилась? Ну что ж, продолжай думать, теперь тебе никто не мешает.
      Помолчал.
      - А почему, собственно, ты злишься?
      И рассмеялся.
      - Э-э, дружок, раньше за тобой такого не водилось. Тебе вполне хватало общества кибов. Разговаривал с креслом или вычислителем - и ничего, не жаловался.
      Встал и громко, на весь лес:
      - Ого-го-го-го!
      Гулкое эхо с гиканьем понеслось по верхушкам деревьев.
      "Наверное, в ее избушке будет слышно", - подумал Ральф и поднес к губам руку с фонобраслетом, фобром, вызывая "мушку".
      Через несколько минут она с легким жужжанием выпорхнула из-за деревьев. Две полупрозрачные энергетические панели по бокам корпуса действительно придавали летательному аппарату сходство с насекомым. Сейчас, ночью, с ярко освещенной изнутри пассажирской кабиной, аппарат был похож на большого светлячка.
      - Привет! - негромко сказал Ральф и, показывая рукой на свободное от пней пространство, крикнул: - Сюда!
      Телеглаз в носовой части аппарата вспыхнул на мгновение зеленым
      светом и "мушка" мягко шлепнулась в траву. Откинулась дверца в
      корпусе, Ральф повернулся к лесу, махнул ему рукой и сел в удобное
      глубокое кресло.
      "Возвращаться в город или нет?" - спросил он себя, а сам уже ткнул
      наугад в одну из клавиш и "мушка" медленно пошла вверх.
      Ральф глядел на светлое пятно, скользившее по верхушкам деревьев вслед эа "мушкой"; в нем вспыхивали и гасли быстрые капли дождя.
      - Зверье, наверное, не поймет спросонья, в чем дело, - заметил он вслух и добавил: - Интересно, видно ли меня из той избушки?
      *
      Светящуюся ленту дороги окаймляли деревья. За ними, в темноте,
      белели небольшие домики. Дорога, вернее, шоссе, брошенное через равнину, шла к центральной площади поселка, ее пересекали светящиеся ручейки пустынных в этот поздний час боковых улиц.
      Ральф проводил взглядом светлую точку полетевшей на станцию "мушки" и направился к зеленому кубику инфора, укрепленному на дереве у дороги.
      - Адрес Сергея Лазарева, - произнес он, нажав на кнопку приема.
      Он выслушал ответ автомата, поинтересовался, как дойти до дома Сергея и сказал:
      - Спасибо".
      Инфор, щелкнув, выключился.
      - Воспитанные люди в подобных случаях отвечают: "пожалуйста". Впрочем, как и невоспитанные, - заметил Ральф. - Хотя автоматы могут это и не знать.
      И зашагал дальше.
      Узкая дорожка вилась между луж. Ральф, отводя от лица мокрые ветви кустов, направился к зданию, светлеющему за деревьями.
      Где-то в глубине дома мелодично зазвенели колокольчики и дверь отворилась. Стены коридора излучали мягкий ровный свет. В двери напротив невысокий парень в светлом домашнем костюме.
      - Здравствуй, Сергей, - тихо сказал Ральф.
      Маленький голубой киб с множеством конечностей выпрыгнул из стены и застыл, дожидаясь, когда Ральф отдаст ему свою куртку. Сергей близоруко прищурился, откинул рукой волосы со лба, изумленно воскликнул:
      - Ральф Юханссон? Ты ли это?
      - Как видишь...
      Ральф развел рукапи и засмеялся. Сергей подошел к нему.
      - Здравствуй, Ральф!
      Они крепко пожали друг другу руки.
      "Сколько же лет я не видел тебя, Сережа? - Ральф поднимался по
      широкой лестнице и глядел на идущего рядом Сергея. Тот оживленно
      говорил, размахивая руками. - Как хорошо иметь школьных друзей.
      Друзей, к которым можно заглянуть в любое время и которые всегда будут тебе рады. Рады по-настоящему. Ты все такой же, Сережа, как и семь лет назад. Семь? А может девять? Дела, дела, вечные заботы, и все нам некогда, и все никак не найдем лишнего дня, чтобы повидать друзей. Если бы не это непредвиденное возвращение на Землю, если бы не случайно всплывшее воспоминание о том, что где-то здесь живет Серега Лазарев, школьный друг, сколько бы мы еще не увиделись с тобой, Сережа?"
      ...Разговор не надо было подталкивать, слова рождались сами собой, воплощая в себе ожившие воспоминания. "А помнишь, Сергей, как мы - я, ты и Иринка Азарова - "исправили" киберассистента, да так, что он замолчал навеки и больше не задавал бесконечных вопросов? Кстати, где теперь Иринка? Замужем? Трое детей? Да что ты! Инженер-строитель... На Марсе? Ну да, как же, помню, ее всегда тянуло куда-то вдаль... Вот-вот, за облака... А как Джон Коул? Ты что, не помнишь маленького Джо? Да нет, не Апстайна, тот теперь в Управлении аварийной службы околоземного сектора. Коул, такой рыжий, щупленький. Ну помнишь, он еще однажды подбивал нас бежать на Венеру? Угнать в Нью-Сити космолет - и видали нас!" - "А-а! Вспомнил! Так он в Акватауне, в лаборатории при океанских рудниках. Ничего себе "маленький щупленький"! Здоров как слон! Кстати, Клемент тоже в море. А помнишь, как мы учили его плавать? Заплывали в лодке за буи и бросали его в воду, а сигнальный киб гудел так, что уши закладывало! Сейчас он на плавбазе в Ледовитом. Я с ним встречался года два назад, так он все жаловался на жару. Испортили, говорит, океан, одно название "Ледовитый" и осталось, а льды только разве что в холодильных камерах. Греется под искусственным солнышком наш Клемент. Что за база? Рыболовецкая. Спутники наводят, а Клемент закидывает сети". - "А как Жан? Помнишь, бредил животными? Дом у него вечно кишел кошками да птицами. Он их все старался подружить, а глупые кошки никак не могли понять, что друзей есть нельзя. Работает в заповеднике? Как он страдал из-за Эльки, Элизабет, помнишь? Недавно видел я ее выступление. Предлагает превратить центр Венеции в музей, как в Ленинграде. Как я мог видеть? А ты думаешь, у меня на "Парусе" нет телеэкранов? Зря думаешь. Смотрю передачи с Земли, Луны и Марса. Да, конечно, не всегда, но частенько... За Поясом хуже, само собой. Ну и времени свободного не так уж много. Стараюсь не отстать... Тут сегодня попал впросак: забыл, что волков в заповедники упекли... Помнишь, Викторино в седьмом классе заявил на уроке: в наших лесах водятся зебры. Ох и посмеялись мы тогда! А Викторино стоит на своем: видел собственными глазами. А потом многие ее видели... Постой, Серега, да ведь ты эту зебру и соорудил!" - "Ну да, выкрасил распылителем обыкновенную лошадь! Нашего смирного Мальчика. Помнишь, как мы учились ездить верхом? Вскарабкивались на терпеливого Мальчика и тряслись по дороге, уцепившись за гриву. А помнишь, как Франц Гоффман свалился? Все говорил потом, что у него правая нога тяжелее левой, вот и перевесила". - "Да, правая у него была ударная... Лучший центрфорвард школы. Он сейчас на космической верфи. Строит "Звездный фрегат". - "А Таня на станции наблюдения у Солнца". - "Никак, поженились?" - "Конечно, чудак, давным-давно". - "Дела-а!" - "А сам-то подумываешь об этом?" - "Да нет пока. Привык как-то один". - "А Вия? У вас же, кажется, что-то было? По крайней мере, тюльпаны, исчезавшие по ночам со школьной клумбы, и тюльпаны в руках Вии наутро были похожи как капли воды". - "А-а, пустяки, школьный роман. Она теперь в Женеве, в лаборатории. Бьются над антигравитацией... А где твоя Дона?" - "Уехала с сыном к своей маме в Капошвар. У него ведь сейчас каникулы". - "Я знаю..."
      Они сидели в креслах в рабочем кабинете Сергея и говорили, говорили, говорили... 3а прозрачными изнутри стенами уже начали вырисовываться из темноты контуры деревьев и кустов, небо светлело. Наступало утро.
      Киб на тоненьких паучьих ножках бесшумно убрал со столика бокалы с недопитым легким вином и через минуту принес вазу с огромными красными яблоками.
      - Извини, Сергей, что не дал тебе поспать сегодня, - сказал Ральф, поднеся к лицу яблоко и с удовольствием вдохнув его аромат.
      - Да ты что! - Сергей взмахнул рукой. - Не свихнулся ль, часом, в своей космической коробке? Столько лет не виделись, а он извиняется. Точно, спятил!
      - Ладно, Серега, больше не буду.
      Ральф встал и подошел к откидному столу у стены, заваленному тонкими листами чертежей. Рядом поблескивал кнопками небольшой ящик вычислителя с пепельным экраном.
      - Работаешь?- Ральф ткнул яблоком в сторону чертежей. - Или просто для себя?
      Сергей встал рядом с Ральфом, положив ему руку на плечо.
      - Рассчитываю кое-что. Как сделать так, чтобы техники-смотрители были не нужны.
      - То есть? - Ральф изумленно поднял брови. - Рубишь сук, на котором сидишь?
      - А ты разве не делаешь то же самое? - засмеялся Сергей. - Ведь чем
      больше исследована Солнечная, тем меньше для тебя работы, не так ли?
      Ральф побледнел. Сергей внимательно взглянул на него, хотел что-то
      сказать.
      - Ну-ну, объясни, - опередил его Ральф.
      Сергей откинул со лба темные волосы и присел на край стола, сдвинув в сторону чертежи.
      - Понимаешь, я обслуживаю один из заводских цехов. Слежу за тем, чтобы не возникало никаких неполадок на моем участке автоматического производственного цикла. Вернее, следят кибы, а я контролирую их. Проверяю их исправность. А сейчас мы, техники-смотрители завода, ломаем головы над тем, как вообще убрать людей с производства. Вопрос стоит так: можно ли создать саморегулирующиеся сверхнадежные кибы? Конечно, бьемся над этой проблемой не мы одни.
      - Производство без всякого вмешательства человека? - Ральф склонился над чертежами и довольно долго их изучал. - Да, это будет похлеще схем моих навигационных кибов. А ты что же, выходит, останешься без работы?
      - Ну, это вряд ли. В нашем мире место для бывшего техника-смотрителя всегда найдется.
      - Тем более, для изобретателя.
      Ральф видел лицо Сергея в профиль, видел его прямой нос, лоб с вновь
      упавшими на него волосами. Ох, молодец ты, Серега! Твоя голова всегда
      была набита различными техническими идеями. И очень часто они
      воплощались в жизнь. Ральф мог поклясться, что Сергей думает не
      только о своих сверхнадежных кибах. Есть, конечно, и замыслы более грандиозные. Например, полная автоматизация производства в масштабе всей планеты. Или даже Солнечной...
      Ральф спросил с улыбкой:
      - Серега, скажи честно, ведь мечтаешь об этаком автоматизированном рае, а?
      Сергей смущенно закашлялся. Ральф хлопнул его по плечу.
      - Можешь не отвечать, все ясно.
      Замолчал, а потом добавил медленно и тихо, словно про себя:
      - Только оставь, пожалуйста, в своем Эдеме месте для меня. Не заменяй своим сверхумным и сверхнадежным кибом. Не надо.
      Он отошел к противоположной стене и стал глядеть на светлеющее
      небо. Сергей, зашуршав чертежами, соскочил со стола и остановился за его спиной. Несколько минут они молчали.
      - Ральф, - тихо сказал Сергей. - Может быть это дурацкий вопрос... Но что тебя привлекает там? - Он выделил слово "там" . - Разве там есть утро? Есть что-нибудь, кроме пустоты?
      Ральф ничего не ответил. Заложил руки за спину, прошелся по комнате. Сел в кресло, задумчиво провел пальцем по вазе. Сергей смотрел на него.
      - Да, Сережа, - наконец отозвался Ральф. - Там нет ни утра, ни вечера. Там темно... И эвезды. Над головой, под ногами, вокруг... Очень много звезд. Там тихо... И красиво. Висишь в пустоте, в центре мира, а вокруг звезды... Я родился в космосе, Сережа. На астероиде, на космической станции. Там работали мои родители. Они и погибли там, когда мне было десять лет, ты знаешь... Мое самое раннее детское воспоминание - звездная пустота за куполом станции. Космос стал частью меня самого, отнять его все равно что отнять руку или ногу... А насчет того, что там нет всего этого... Что ж, тем приятнее возвращение. Ты, Сергей, бьешься над своими кибами и счастлив. А я стараюсь понять космос... Солнечная - наш дом и надо сделать так, чтобы жильцы этого дома не опасались никаких неожиданностей. Скажешь, громкие слова? Нет, просто такова наша профессия. Исследовать все закоулки, все темные уголки...
      - А дальше? - внезапно быстро спросил Сергей, глядя, не отрываясь, в лицо Ральфу.
      Ральф вздрогнул и чуть не столкнул локтем вазу со столика.
      - Дальше?.. - растерянно проговорил он, словно застигнутый врасплох.
      Он встал с кресла и, не глядя на Сергея, подошел к стенному шкафу, в котором плотными разноцветными рядами стояли книги.
      - Дальше... - повторил он, как будто прислушиваясь к себе. - Послушай, Сережа, я и не знал, что ты библиофил!
      Он обернулся к неподвижно стоящему посреди комнаты Сергею и с оживлением продолжал:
      - Перед последним полетом я был в Варшаве у одного...
      - Ральф! - перебил его Сергей. - Может быть это и не мое дело и ты можешь не отвечать... Но мне почему-то кажется, что ты хочешь лететь к звездам, очень хочешь. Не к Урану, не к Плутону, а к звездам.
      Ральф прислонился спиной к стене, закрыл глаза.
      "Да, Сережа, я хочу полететь к звездам. Вероятно, это написано на
      моей физиономии. Конечно, в Солнечной мне хватит дел на всю жизнь. И неожиданностей здесь полным-полно. И я люблю свою работу, и знаю, что она очень нужна. Но меня тянет еще дальше, за орбиты этих планет с именами древних богов, намного дальше. К звездам. Я мчусь над оранжевыми и серо-белыми полосами Юпитера, я бросаю зонды в глубины его атмосферы и уверен, что ничего сверхнеобычного они не сообщат. Я петляю в Поясе и знаю, что все эти глыбы известны и занесены в земные каталоги, и их орбиты рассчитаны на сотни лет вперед. Я люблю свою работу... Но в Солнечной мне тесно. И не исключено, Сережа, что твои сверхмудрые кибы скоро смогут заменить меня здесь. Все основное известно, начинается время уточнений, мелких дополнений, непринципиальных поправок. Твои кибы, Сережа, ну пусть не твои, а каких-то других людей, отлично справятся со всем этим. Что я могу поделать, если меня тянет к звездам? Эта тяга сильнее меня..."
      Он молча кивнул.
      - А как же жильцы этого дома? Кто будет следить, чтобы им на голову не обвалился потолок?
      "Кибы, Сережа... И в конце концов, не все же рвутся к звездам. Таллини или, скажем, Луис Марин бороздят окрестности Юпитера не первый десяток раз и нисколько не устали от него. Напротив! Чем дальше, тем больше привязываются. Или Стоянович. Буквально не вылезает из Пояса.
      А сам-то ты разве не забываешь обо всем на свете у колец Сатурна?
      Или в том же Поясе?.."
      - Все это очень сложно, Сергей. - Ральф, наконец, оторвался от стены. - Трудно все это так вот сразу объяснить...
      Трудно объяснить это влечение к звездам. Невозможно. В Солнечной чудесно, а хочется еще дальше. Словно предки твои прилетели с этих далеких звезд и теперь их праправнука тянет назад, на родину. Хоть разорвись...
      Ральф едва заметно вздохнул.
      - Мне самому во всем надо разобраться, Сережа... В тебе, кстати, пропадает психолог. Как ты догадался?
      Сергей пожал плечами.
      - У тебя всегда была очень выразительная физиономия. Посмотри на себя в зеркало. Типичный человек, одержимый идеей. Кроме того, я все-таки немного знаю тебя. Когда ты упомянул "Звездный фрегат", то аж красными пятнами пошел. А потом побелел, когда я сказал, что в Солнечной скоро не будет работы. Ты уже подал заявление?
      - Да.
      "Прошу зачислить меня в состав экипажа экспериментального
      космического корабля "Звездный фрегат". И все. Остальное - дело "Лотоса". Он соберет всю необходимую информацию о пилоте-исследователе первого класса Ральфе Юханссоне, проанализирует все его сильные и слабые стороны, все плюсы и минусы его восьмилетней работы в космосе и даст свое заключение: достоин или нет пилот-исследователь первого класса, водитель исследовательского бота номер триста восемьдесят два "Парус" Ральф Юханссон быть одним из тех пятнадцати, что поведут "Звездный фрегат" в первую в истории человечества экспедицию к звездам. Каково бы ни было это заключение - положительное или отрицательное - в справедливости его не усомнится никто. "Лотос" - одна из немногих пока кибернетических машин, имеющих собственное имя, и имеет она его не зря.
      Сергей подошел к нему, положил руку на плечо, заглянул в глаза.
      - А как же Земля, Ральф? Одно дело - уходить на несколько месяцев, другое - на годы. Ведь ты вернешься через...
      - Я знаю, Сережа, - прервал его Ральф. - Но где гарантия, что "Лотос" выберет именно меня? Ты думаешь, один я хочу получить место на "Звездном"?
      - Дело же не в этом, Ральф!
      Ральф опять подошел к прозрачной стене, скрестил руки на груди и задумчиво опустил голову. Повернулся к Сергею.
      - Самое главное, Сережа, в том, что я вернусь. Рано или поздно, через пятьдесят или сто лет, но вернусь.
      *
      Вот ты какое, жилище хозяйки лесного холма... Ральф раздвинул ветви
      и вышел на небольшую поляну, окруженную высокими, под облака, соснами. Холодно голубело небо и пар от дыхания таял в прозрачном осеннем воздухе.
      "Зачем я здесь?" - спросил он себя. И не смог ответить.
      Едва заметная тропинка - просто полоска примятой травы - вела к деревянному домику, приткнувшемуся на краю поляны под огромной сосной. Темные потрескавшиеся бревна, два маленьких окошка, затянутых прозрачной самозарастающей пленкой, крыша, покрытая такой же пленкой.
      "Можно поверить, что это жилище бабы-яги", - подумал Ральф, подходя
      к избушке. Он постучался в рассохшуюся деревянную дверь, прислушался. В избушке было тихо.
      - Избушка, избушка, стань к лесу задом, ко мне передом, - тихо сказал
      Ральф и обернулся, услышав шорох в кустах за спиной. - Чу, то ли зверь,
      то ли человек...
      Он пошел к кустам, не отводя взгляда от колышущихся веток. И
      остановился.
      - Здравствуйте, Ральф.
      Девушка стояла у кустов, прижав к груди ворох веточек, усыпанных красными и желтыми листьями. Ральфу внезапно показалось, что он рассматривает картину. Небо, сосны, кусты, лесная поляна. И в центре девушка с ворохом веток. Красное и желтое на фоне белого пушистого свитера под подбородок. Узкие темно-синие брюки, у колена прилип сухой золотистый листок. Светлые волосы, зеленые глаза, мягкие черты лица. Легкая улыбка... или удивление... осуждение?
      ...Зал Эрмитажа, любимая картина на стене. "Юдифь" Джорджоне... Он
      долго стоял перед ней, заходил справа и слева, отходил и приближался вплотную. Выражение на прекрасном лице неуловимо менялось. Нежные мягкие линии... Легкая, едва заметная полуулыбка... Склонила голову, насмешливо смотрит вниз. Он вглядывался до боли в глазах и неожиданно находил на ее лице сожаление. Она раскаивалась в содеянном, скорбила над головой мертвого Олоферна, врага... И вдруг - холодный взгляд сверху вниз, под ноги...
      - Здравствуйте, Ральф.
      Картина ожила. Плавно тронулись с места облака, закачались верхушки сосен, золотистый листок оторвался от ноги девушки и медленно порхнул в траву, покачиваясь и кружась. Светлые волосы взвились от порыва ветра и снова упали на плечи. Девушка сделала шаг к Ральфу.
      "А царство мое было тут?.. Царство мое - тут?"
      Шаг, еще шаг. Воздух прозрачен, в лесу тишина. Вот двое на лесной поляне: высокий широкоплечий покоритель космоса и светловолосая девушка. Кажется, у покорителя космоса довольно глупое выражение лица - улыбка аж до затылка. Даже губам больно.
      Он постарался согнать с лица эту глупую улыбку - и не смог. Девушка уже стояла рядом.
      А в мозгу - словно маленькие настырные молоточки: царство - тут, царство - тут, царство - тут. Стучат и стучат. "Неужели это мое сердце?" удивился он. "Прекратите", - сказал он молоточкам.
      - Возьмите, это вам, - она протянула ему свой букет. - Я знала, что вы найдете мою избушку и придете.
      Ральф эарылся лицом в сухие шуршащие листья. Лицу стало и щекотно, и колко.
      "Царство - тут..."
      Никак не согнать улыбку.
      - Прошу в дом, Ральф.
      Листья щекочут нос и подбородок, все опять застыло как на картине.
      "Вот алмазная гора высотой в тысячу локтей, - всплыло в памяти. - Раз в столетие прилетает птичка и точит свой клюв о гору. Когда она сточит всю гору, пройдет первое мгновение вечности..."
      Они идут, мгновенья вечности... Тропинка не кончится никогда. Первое, второе, третье мгновение... Под ногами, вокруг, над головой - вечность. Мы в вечности. Мы идем по тропинке, а она не кончится никогда.
      По ней можно идти - вечность. Птичка прилетает и улетает... Куда?
      Зачем? Ну и ерунда тебе лезет в голову, приятель! Никто никуда не летает, просто шуршат и щекочут лицо сухие листья. Шуршат целую вечность и будут шуршать всегда. И вообще, чудесно быть листком, золотистым листком, что упал в траву когда-то давным-давно. До нашей эры... Или раньше... Тропинка не кончится никогда. Не может кончиться. Как смешно перебирать ногами и стоять на месте. Ведь мы никуда не идем и не можем идти, мы же в вечности. Какой смысл шагать в вечности?..
      - Что же вы остановились? Входите.
      Скрипит деревянная дверь, а за ней - теплый полумрак. Да что же с тобой случилось? Перестань улыбаться, убери от лица оcенний букет и входи.
      "Входите", - сказал он ногам и они переступили порог.
      Темный, пропахший сухими травами коридор, еще одна дверь.
      - Здесь я живу, Ральф.
      Светлеют маленькие окошки. Кровать в углу словно застывшая морская пена. Деревянный покосившийся стол на трех ножках, рядом с ним - легкое кресло из тех, что стоят в залах ожидания космопортов; сядешь - и оно податливо прогнется, повторит очертания тела и застынет, будет поддерживать так неэаметно, что покажется - сидишь в воздухе. В углу мягко блестит черная поверхность старинного музыкального инструмента. "Пианино, вспомнил Ральф. - Это пианино". Возле двери - белые прямоугольники панелей кухни-автомата, рядом тускло светится дверца стенного шкафа. Между пианино и откидным столиком, на котором разбросаны разноцветные кубики микрокопий, объемная копия - три юные девушки, три грации, ласково обнялись и болтают о каких-то своих пустяках.
      Ральф представил длинный зал, белые фигуры работы Стаджи, Торвальдсена. Вот сейчас девушки наговорятся, сорвутся с места и побегут вдогонку друг за дружкой, скроются в чаще леса; их смех серебряными колокольчиками пролетит сквозь светлые поляны, разнесется по полям, зазвенит над речкой. Три юные шалуньи до вечера будут резвиться на лугах и в лесах, а потом, утомившись, легко уснут где-нибудь в густых луговых травах безмятежным сном, присущим свежей, полной сил юности.
      "Что с тобой? - еще раз спросил он себя. - И почему тебе хочется сравнить белый шарик обогревателя с осиным гнездом, прилепившимся под потолком? И представить, как по ночам, когда все уснет, оттуда вылетают маленькие золотые осы, горячие, словно капельки солнца, и начинают с тихим гулом сновать по комнате, согревая ее? А из глубины черной поверхности пианино в комнату смотрит космос, и в нем - далекое лицо с зелеными глазами. Лицо улыбается...
      Мое первое детское увлечение... Девочка из книги. Я плакал, читая
      о ее смерти, потому что я ее любил, я бродил по станции, как потерянный, и мама тревожно спрашивала, что со мной. А я молчал и твердил про себя: "Дануся умерла..." Я перечитывал "Крестоносцев", подсознательно надеясь, что конец внезапно изменится как по мановению волшебной палочки, и Дануся останется живой. Но Дануся умирала...
      А в пятом классе я влюбился в девочку из девятого. Из-за имени. Ее звали Вирджиния. Я влюбился в красивое имя и мог часами смотреть, как она играла в волейбол в нашем спортгородке. Потом ее родители уехали, кажется, в Центральную Африку, на строительство промышленного комплекса - это я очень осторожно внведал у ее одноклассников - и взяли ее с собой.
      В пятнадцать лет, в десятом классе, была Вия... Потом пять лет института, стажировка, космос. "Парус"... В общей сложности я провел на Земле всего несколько месяцев за восемь лет. А пространство слишком огромно, и трудно найти там свою половинку... Да и до этого ли? Меркурий, Пояс, Юпитер... Полеты у Солнца - бешеные скорости, гигантские перегрузки быстрее, быстрее, пока не сгорел живьем вместе с "Парусом", быстрее, а то не вырвешься за пределы искривленного звездой пространства... И вдруг стоп! Нет больше космоса, а есть Земля, покрытая ночью, тишина, пронизанная шорохом дождя, и девушка на пне, есть ясный осенний день, поляна под соснами, желто-красные листья и лицо над ним, и улыбка..."
      Комната в лесной избушке. Легкое кресло у пианино, тонкие пальцы летают над клавишами, музыка струится по комнате, плывет к верхушкам сосен, осенние листья шуршат в руках, словно живые существа.
      "Ральф! - беззвучно крикнул он . - Ральф, ты слышишь меня?".
      Он не слышал. Он растворился в музыке, он был сухими листьями,
      белыми и черными клавишами, холодным воздухом, зелеными иглами сосен.
      Неожиданно он понял.
      "Вчера меня не было тут. Я еще был там, в космосе, хотя и ходил по земному лесу. Все земное отскакивало от меня, не успевая проникать внутрь, в глубину. Сегодня я, наконец, на Земле. Да, именно поэтому со мной творится что-то непонятное... И, кажется, мне не хочется покидать ее..."
      Музыка смолкла. Девушка поднялась из-за пианино. Ральф стоял, прислонившись плечом к дверному косяку, и чувствовал, что не может справиться со своим лицом. Он хотел спрятать улыбку, зарылся в листья...
      "Сколько можно улыбаться? " - спросил он себя.
      Девушка медленно подошла к нему, взглянула снизу вверх. Зеленые глаза - как дороги в неведомый мир.
      "Вот что значит тонуть в глазах", - неясным шорохом пронеслось где-то далеко-далеко.
      *
      А что было дальше?
      Человеку трудно со всеми подробностями вспомнить чудесный сон, пришедший к нему ночью. Что было дальше?.. Нелегкий вопрос. Да и нужен ли он? Разве что-либо будет понятней, если вспомнить, о чем они говорили?
      Он узнал ее имя. Айрин Генд, Айрин, Рени... Спросил, откуда она знает, как его зовут. Она ответила, что запрашивала в Информатории имя пилота "Паруса". Или нет, не так... Она сказала, что деревянный стол стоит в избушке с незапамятных времен, а кресло она привезла с собой. А пианино здесь было до нее... Или опять не так? Да разве в этом дело?!
      Он говорил и делал все как во сне, и его не покидало ощущение нереальности происходящего. Он помнит два окошка и солнечный день за ними, помнит запах сухих трав и скрип половиц, музыку и звук ее голоса. Они вышли из иэбушки, и он помнит, что сосны шумели над их головами, помнит прохладную низину и плеск лесного ручья, хруст веток под ногами, огромные пирамиды муравейников у заросших мхом стволов. Светлые волосы, усыпанные хвоинками, улыбающееся лицо, глаза зеленые, как сосновая хвоя, и в них отражаются лес и небо.
      А потом был вечер на лесном холме, и снова она сидела на пне, а
      он на желтеющей траве у ее ног. Но теперь он не забыл о ней, Айрин, Рени, и она не ушла незаметно, как когда-то очень давно. "Мушки" сновали над миром, люди летели по своим делам, но сюда, на лесной холм, не спешила ни одна. Их сюда не звали.
      Разговор - словно ручей, то быстрее, то медленнее, то пересохнет, то вновь набирается сил. Разговор обо всем. Но красноречивей - молчание.
      ...Под быстро мчащейся "мушкой" летит назад лес - деревья, кусты и поляны, слившиеся в сплошное желто-зелено-коричневое полотно. Лес кончается, мелькают озера, укутанные предрассветным туманом, дальше, до горизонта - поля.
      Ральф бросил взгляд на указатель скорости - красная стрелка выползла за шкалу, - закрыл глаза. Что же было дальше? Дальше, перед рассветом, резкий сигнал вызова из чашечки фобра - градом камней на хрупкие хрустальные башенки сказочных снов. "Ральф, если можешь, немедленно в ближайший космопорт и на "молнии" к орбитальной станции "Россия". Там уже ждет бот Строгова". Ждет его, Ральфа Юханссона, пилота-исследователя первого класса, знающего Пояс лучше многих других. В Поясе исчез Драган Стоянович. На поиск уже вышли спасатели с Марса. Возможно, это дело рук "заблудших".
      И все. Кончилась сказка, кончилась Земля. Космос не может без тебя, Ральф Юханссон.
      Светловолосая девушка с зелеными глазами машет рукой и через мгновение исчезает вместе с лесным холмом.
      "Мушка" со свистом рассекала воздух. Медленно таял теплый туман перед глазами, растворялось в бледном свете утра лицо Айрин.
      Дано: исчез Драган Стоянович. Задача - найти его. Найти во что бы то
      ни стало, по-другому вопрос стоять не может. 3начит, опять "заблудшие?
      "Заблудшие"... Новое поколение, выращенное и воспитанное теми, кому
      не по душе было утверждение на планете коммунистической формации.
      Воспитанное, конечно, соответствующим образом. Те, кто не принял Землю такой, какой она стала - полностью свободной, навсегда оставившей в прошлом понятия "эксплуатация" ,"экспроприаторы", "война", - вынуждены были укрыться в космосе, в Поясе астероидов. Кое-какие базы там существовали еще с начала двадцать первого столетия - об этом позаботились те, кто считал разрядку напряженности в мире временным явлением. Они бы устроили их и поближе к Земле, если бы существовала такая возможность, но космическое пространство, включая орбиту Марса, по международному соглашению было объявлено зоной мирного космоса: провоз и размещение оружия и ведение в ней военных действий запрещались подписанной всеми государствами международной конвенцией. Однако в Поясе базы все же появились и оружие на них было доставлено вопреки конвенции. Их тщательно маскировали, о них заботились, меняя оборудование в соответствии с ускоряющимся научно-техническим прогрессом. Обнаружить среди тысяч астероидов те, под поверхностью которых скрывались смертоносные военные гнезда, - очень и очень нелегкая задача.
      Туда и хлынул поток беглецов с Земли. Крушение старой системы не
      было для них событием неожиданным, и поэтому наряду со старыми базами на протяжении первых десятилетий двадцать первого века в Поясе появлялись новые.
      Шли годы, число добровольных узников астероидов таяло. Кто умирал, кто возвращался на Землю, поняв, что изменить ничего нельзя и лучше жить на родной планете, чем бесконечные годы проводить под сводами баз, зарывшихся в каменную толщу космических глыб. Их осталось совсем немного, людей, ненавидевших новый мир так люто, что ни о каком возвращении они и не помышляли. Большинство тщательно замаскированных баз было все-таки обнаружено и теперь "заблудшие" - так их называли с легкой руки журналиста - почти не имели оружия, да и осталось-то их всего две-три сотни человек. Три сотни - против пятнадцати миллиардов.
      Что же делала эта горстка людей? Они иногда налетали на автоматические станции техобслуживания, расположенные вдоль космических трасс, и в слепой ярости крушили оборудование; они обстреляли устаревшими химическими ракетами с ядерным зарядом лайнер "Аврора" - ракеты были уничтожены бортовыми энергоизлучателями лайнера; они серьезно повредили рудовоз "Мюнхен", управляемый автоматами; они торпедировали исследовательский бот "Вэнгард" Германа Стана.
      Но страшнее всего было другое. На тех трех-четырех станциях,
      которые еще не были обнаружены, росло новое поколение "заблудших".
      Годами в их головы насаждали злобу на весь мир, лютую ненависть к
      людям, воспитывали фанатиками, твердо усвоившими, что они
      изгнанники поневоле, что в этом повинно все остальное человечество, а потому их цель - мстить, мстить и мстить любыми средствами. Надо было спасать этих людей, не повинных в том, что их отцы и матери обрекли себя на заточение, вернуть их Земле, открыть им глаза на мир. Пилотам исследовательских ботов, уходивших в Пояс, помимо научных заданий, давалось еще одно - искать базы "заблудших".
      "Мне тогда повезло, - подумал Ральф. - Просто повезло. Торпеды прошли чуть в стороне от "Паруса". Начни я торможение чуть позже, не будь оно таким резким..."
      Он словно наяву видел экран над пультом управления, а в нем - короткий корпус ионолета старой конструнции. "3аблудшие" обстреляли его торпедами, но почему-то не удирали со всех ног, а висели в черной пустоте недалеко от "Паруса", недалеко, конечно, по космическим масштабам. А это "кончай с нами, что ты медлишь, гад!"... Словно затравленные звери. Вероятно, не могли уйти из-за неполадки в двигателях, и считали, что все для них кончено. Он пытался заговорить с ними, хотел увидеть их лица, но экраны связи оставались темными, а из динамиков только хриплое, с ненавистью: "Чего ты ждешь?" Он дал кибам команду приготовить универсальный стыковочный узел и медленно пошел на сближение, решив отбуксировать ионолет на Фобос. Он справедливо рассудил, что словами им ничего не докажешь, а лезть к ним одному не имеет смысла - просто пристрелят и дело с концом.
      Он подходил все ближе и ближе, непрерывно вызывал их на связь, но ионолет молчал. А потом взрыв, огненное облако на месте корабля "заблудших", удар головой о пульт - и полный провал в памяти. Кибы, действуя по аварийной программе, довели "Парус" до ближайшей станции. Вот так-то. Ценой своей жизни хотели уничтожить его.
      А вот теперь - Драган Стоянович...
      Впереди, у горизонта - серебристые башни космических кораблей на взлетном поле. "Мушка" замедлила ход, пошла вниз, словно заскользила с пологой горы. Под ней замелькала россыпь служебных построек, вереницы грузовых каров у рудовозов и темных межпланетных грузовиков, снующие точки кибов технической службы, огромное, буквой "П", здание космопорта, люди на разноцветных лентах движущихся дорожек, "мушки" в светлых блюдцах посадочных площадок.
      Протяжно загудел сигнал на панели управления - "мушку" приняла энергостанция космопорта, повела по невидимому лучу в свободную посадочную ячейку.
      Ральф выскочил из летательного аппарата, подбежал к серому экрану визора, установленного возле дорожки, неторопливо ползущей к входу в здание космопорта.
      - Начальника порта, - сказал он, нажимая кнопку.
      Экран продолжал оставаться серым. В нем отражался Ральф со взъерошенными от бега волосами, "мушки", ожидающие пассажиров, часть взлетного поля, словно пустыня, и в ней - высокая, тонкая издалека игла лайнера.
      - Начальник космопорта отсутствует.
      По невыразительному голосу Ральф понял, что ему отвечает киб.
      - Я Ральф Юханссон! - крикнул он нетерпеливо. - Обо мне должны были сообщить из Космоцентра... Насчет места на "молнии"...
      - Подождите. - В глубине экрана щелкнуло.
      "Подождите!" Некогда ждать, милый ты мой киб, понимаешь, некогда!
      В глубине неба нарастал гул, как будто там, в бледной синеве, неслась, приближаясь к земле, снежная лавина. Гул надвигался на взлетное поле, в небе вспыхнула яркая звездочка...
      "Челнок "Земля-Луна", - машинально отметил Ральф.
      В визоре опять щелкнуло.
      - Ральф Юханссон...
      - Да! - Он подался к экрану.
      - Вы у посадочных ячеек?
      - Да, да!
      "Не тяни ты, киб, будь человеком!"
      - Выход к "кроту" через пятнадцатый сектор. Автоматы о вас оповещены. Ориентируйтесь по указателям...
      Он едва дослушал до конца инструкции киба, побежал по движущейся дорожке, обгоняя стоящих на ней людей, очутился под сводами огромного зала космопорта (о небеса, неужели вновь началось великое переселение народов откуда столько пассажиров?!), пробился сквозь толпу, ожидающую посадки в пятнадцатом секторе, вскочил на одну из служебных дорожек и наконец добрался до выхода на взлетное поле. Блестящие телеглаза автоматики контроля осмотрели его и он почувствовал, что проваливается под землю. Что-то упругое обхватило его и на грудь навалилась знакомая тяжесть ускорения. Мелькнула мысль: "Сколько раз меня возят "кроты", а до сих пор так и не видел, как они выглядят". Несколько томительно долгих секунд - и его вытолкнуло на поверхность. "Крот" - скоростной пневматический снаряд ушел по подземному туннелю назад, к зданию космпорта, оставив Ральфа у посадочной лапы "молнии". Ее серебристый обтекаемый корпус пока находился в горизонтальном положении, но Ральфу казалось, что "молния" готова вот-вот сорваться с темно-синей поверхности взлетного поля и взмыть в небо.
      Ральф побежал к стремительно скользнувшей сверху площадке подъемника, уцепился за поручни и взлетел на десятиметровую высоту, к открытому входному люку.
      Небольшой тамбур, скафандры на стенке.
      - Наденьте скафандр, пройдите в салон, сядьте в кресло, пристегните ремни, - забубнили откуда-то сверху.
      Понятно, без противоперегрузочного скафандра на "молнии" делать нечего. Гигантские перегрузки раздавят тело, сломают кости. "Молния" не была бы "молнией" без своей скорости. А скорость зачастую играет главную роль.
      В узком салоне с длинным рядом кресел было темно, горели только красные индикаторы на передней переборке. При их тусклом свете Ральф прошел к креслу, сел и пристегнул ремни. Перед собой он разглядел два шлема, виднеющиеся над спинками кресел.
      ^
      "Кто-то тоже спешит на "Россию", - подумал Ральф. - Или дальше, туда, где он нужен сейчас".
      Он повел плечами, устраиваясь поудобнее, и стал ждать. Индикаторы быстро замигали и внезапно потухли. В темноте впереди вспыхнули зеленые буквы: "Внимание! Приготовиться к старту. О готовности доложить нажатием кнопки слева от себя".
      Слева, в темноте, загорелась яркая точка. Ральф ткнул в нее пальцем.
      Еще несколько томительных минут.
      Наконец корпус "молнии" легко вздрогнул и Ральф вместе с креслом
      начал подниматься, одновременно запрокидываясь на спину. "Молния"
      принимала стартовое положение. Глухо стукнули по корпусу передние
      посадочные лапы, убираясь в пазы. "Молния" как бы встала на дыбы и
      нацелилась носом в небо. Сиденье опустилось и составило одну
      горизонтальную плоскость со спинкой кресла. Над Ральфом снова вспыхнула зеленая надпись: "Внимание! На пятом сигнале - старт".
      Мелодично зазвенели сигналы. Три... Четыре... Сквозь обшивку откуда-то снизу проник глухой рев двигателей, корпус слегка задрожал и ускорение вдавило Ральфа в податливое противоперегрузочное ложе. "Молния" стартовала.
      *
      - Почему ты молчишь, Ральф?
      Айрин сидела на пне у его ног, а он стоял и задумчиво смотрел на сосны, теснящиеся за ее спиной. Осенний день догорал и небо медленно темнело, наливаясь сгущающейся синевой.
      - На орбитальной я узнал, что уже не нужен в Поясе. Вспышку зарегистрировали на Фобосе и спасатели знали, где искать.
      Он замолчал. Айрин отодвинула от глаз светлые пряди.
      - Они нашли его? - спросила она тихо, словно боясь спугнуть что-то.
      - Да.
      - "Заблудшие"?
      Он кивнул. "Заблудшие". Еще одно преступление на их совести.
      - Они подали сигнал "SOS" и когда Драган подошел, расстреляли его торпедами в упор... Он мог запросить Марс и узнать, кто мог подавать сигнал, и ему ответили бы, что никто - в том секторе не было никаких кораблей. То есть, наших кораблей... Он так и поступил, но ответа ждать не стал, понимаешь, Рени? Возможно, где-то рядом гибли люди и каждая секунда промедления могла стоить им жизни... Он поступил совершенно правильно.
      - На его месте мог быть ты...
      Зеленые глаза с тревогой смотрели на него. Ральф медленно провел рукой по ее светлым волосам.
      Они долго молчали. Незаметно и быстро стемнело.
      Айрин спрятала лицо в его ладонях.
      - Почему ты так долго не возвращался?
      Ральф чувствовал прикосновение ее губ к своим рукам. Голос Айрин из-под его ладоней звучал глухо.
      - Я ждала тебя целых два дня и две ночи. Я вставала рано утром, шла сюда и ждала тебя.
      Ральф присел на корточки, осторожно раздвинул ладони. Лицо Айрин было серьезно. Губы ее шевельнулись.
      - Я просила твой космос: "Прилелей же ко мне ты ладу мою, чтоб не слала к нему по утрам по зарям слез я..."
      - Моя милая Ярославна... Это ведь Ярославна?
      "Почему я вдруг стал плохо видеть?"
      Лицо Айрин затуманилось, теплая волна хлынула к горлу.
      - Рени... Я навестил "Парус". Я надоел всем в центральных ремонтных и мне, наконец, разрешили посмотреть на моего Буцефала.
      - Как он там?
      - Его все еще лечат.
      - И когда же он будет здоров?
      Что-то такое в ее голосе... Или показалось?
      - Еще не скоро. К тому времени твои каникулы уже кончатся.
      Айрин быстро взглянула на него и опустила голову.
      - Навестил я "Парус", - продолжал Ральф, не заметив этого взгляда, он уткнулся лбом в ее колени, - побывал по делам еще кое-где и сразу из порта к тебе. На твой холм.
      "Тебе не надо знать, Рени, где я был еще. Пока?.. Или вообще?.. Разве объяснишь словами, зачем я был на космической верфи?
      Зачем смотрел на "Звездный фрегат"? На саму верфь меня, конечно, не пустили - посторонним там делать нечего - но на экране визора
      все тоже было неплохо видно".
      Он смотрел на экран и видел черный космос, служебные станции сверкающие в солнечном свете медленно вращающиеся колеса, утыканные антеннами, с прилепившимися по бокам платформами со стыковочными штырями, видел людей в космоскафах и скафандрах - яркие точки, плавающие в звеэдной черноте, огромные, ослепительно яркие листы обшивки, буксируемые кибами такими же яркими точками, узорные переплетения конструкций, казавшихся отсюда, со станции, тонкой блестящей паутиной. В хороводе ярких точек была своя закономерность: они менялись местами, как стеклышки в калейдоскопе, сходились и разбегались в разные стороны, но в конце концов стремились к единому центру. Этим центром был корпус "Звездного фрегата". Ральф не мог осознать его истинных размеров, но, судя по висящей рядом служебной ракете, корабль был огромен. Ракета выглядела мухой на спине кита. Ральф мысленно прикинул длину ракеты, сравнил ее со звездолетом - и невольно присвистнул. Вот уж действительно, лучше раз увидеть... Полными лунами сияли огромные шары Централи управления, лаборатории, жилого отсека. Искорки-кибы суматошной гурьбой роились возле длинного цилиндра энергостанции. Медленно подплывала к одной из ярких лун тонкая игла с утолщением на конце лазерная установка.
      Сердце с размаху било в грудную клетку все сильнее и сильнее.
      Он прижал руки к груди и не мог оторваться от экрана. Там строили
      его "Звездный фрегат". Слушайте, люди! Это строят мой корабль!
      Слышите, звезды? Это строят мой корабль! А состояние такое - прыгнуть
      в служебную ракету - и к нему. Вбежать в Централь, с размаху ударить
      по клавишам старта, они запоют - и вперед!..
      - О чем ты задумался, Ральф?
      Он поднял голову, невидящими глазами взглянул на Айрин.
      - Кто ты, Айрин? Расскажи мне о себе.
      Айрин внимательно посмотрела в его лицо, заглянула в голубую глубину возбужденно блестящих глаз и - медленно:
      - Ты о чем, Ральф? Родилась, училась, работаю... Ведь ты не об этом хочешь услышать?
      - К чему ты стремишься, Айрин?
      Она прищурилась, наклонила голову вбок.
      - Хочешь услышать прописные истины?
      - Рени!
      Она задумчиво ,по-детски, потерлась щекой о его плечо.
      - К чему я стремлюсь? Наверное, к тому же, к чему и все люди - достичь совершенства в своей области. Не уставать искать, делать какие-то свои, пусть маленькие, открытия, - голос ее зазвучал твердо. - Постараться добиться всходов... Скажешь, для этого самой надо быть безупречной?
      Ральф молча слушал ее.
      - Стараюсь быть безупречной, - она улыбнулась. - Стараюсь совершенстоваться. Как и все люди, если на то пошло. Ну как, тебя устраивает мой ответ?
      Ральф легонько сжал ее ладони.
      - Ты прости, Рени, но я спрошу тебя еще. Ты когда-нибудь почувствуешь, что достигла вершины?
      - Ральф, мне смешно! Ты словно первоклашка. А ты почувствуешь? В ЭТОМ все люди одинаковы, по-моему.
      "Да, в этом мы все одинаковы, ты права, Рени. Никогда не настанет тот момент, когда ты скажешь себе: "Все, финиш". Если такое случится - значит, тебя уже нет, ты - мертвец... Рени, действительно я заставил тебя говорить прописные истины. Наверное, я хотел убедиться в том, что они никуда не исчезли... А может быть не поэтому... Иногда причины явлений лежат на самой поверхности, на виду. Их ищут неведомо где, лезут в дебри, а они вот, смотри, прямо перед тобой, и не надо никаких телескопов, чтобы их увидеть. Вот откуда тяга к звездам... Каждый тянется к звездам, и у каждого они свои. Сколько людей - столько звезд. И путь к ним лежит через всю жизнь".
      Он поднял глаза на Айрин, и едва успел заметить что-то, мелькнувшее
      на ее лице. Он не успел осознать, что это было - в ту же секунду Айрин вдруг хитро улыбнулась, резким движением отбросила назад волосы - концы их мягким вихрем на мгновение коснулись его лица - ударила его по плечу и вскочила с пня.
      - Догоняй!
      И побежала по вырубке к соснам. Резко остановилась, обернулась.
      И опять Ральф смотрел на застывшую картину: девушка у сосен, вся в напряжении, готовая сорваться с места и исчезнуть за стройными стволами. Сбежит с холма, затеряется в лесной чаще, исчезнет - и мир будет пуст.
      - Ральф!
      Он махнул ей рукой и, перепрыгнув через пень, бросился вдогонку. И на бегу, громко:
      - Берегись! Догоню - не пощажу!
      А откуда-то снизу, от подножья холма - веселый смех.
      *
      ...Один, два, три дня. Они пролетели как мгновение. Они были бесконечны как вечность. Они вместили в себя многое. И как мало они в себя вместили! Их прохладная ясность была заполнена солнечным светом, зеленью сосен, шорохом пожелтевшей травы. В них летели по ветру сухие листья, кричали лесные птицы, плавал запах осени - печальный аромат увядших цветов, запах гниющих листьев, трепетала музыка, рожденная черно-белыми клавишами. В них веселыми голосами рассказывали что-то ученики Айрин - с экрана визора на нее и Ральфа смотрели улыбающиеся лица мальчишек и девчонок, и оживленный разговор сливался со смехом и криками малышей, доносившимися из детского городка.
      Эти дни вместили в себя сотни Рени, Рени смеющихся и серьезных, идущих и сидящих на пне или за пианино, или просто на траве, Рени задумчивых и возбужденных, Рени по-взрослому рассудительных и по-детски озорных.
      Эти дни были полны душистым запахом ее волос и ощущением ее тонких пальцев в его ладони, когда они вместе, смеясь, бежали по лесу и ветки с шорохом скользили по их плечам.
      Эти дни были переполнены ее глазами - ласковыми, серьезными, смеющимися, радостными, задумчивыми - зелеными глазами, вобравшими в себя весь прекрасный мир.
      Один, два, три дня. Мгновение. Вечность.
      *
      - Вот и кончились мои каникулы.
      Айрин, раскинув руки, лежала поперек своей кровати - податливой белой пены - и медленно покачивала ногой. В комнате сгущались сумерки.
      - До свидания, моя милая избушка, - она послала в пространство шутливвый воздушный поцелуй. - До зимы. Ты знаешь, Ральф, как здесь хорошо кататься на лыжах! Мы покатаемся зимой, да?
      Ральф сидел за трехногим столом, подперев кулаками подбородок и задумчиво глядел на нее.
      "Зимой "Парус" уже будет как новенький. Так что зимы для меня не будет. Но первый снег я должен застать".
      Он улыбнулся Айрин.
      - Я буду ждать тебя здесь, Рени, в этой избушке. Ты примчишься сюда на лыжах. Как Сольвейг. Нет, не как Сольвейг. Как Айрин Генд, Рени, единственная и неповторимая.
      Она засмеялась, приподняла голову из пены. Погрустнела.
      - Твой конь выздоровеет к зиме, Ральф, и ты ускачешь на свои космические поля.
      Ральф поднялся из-за стола, присел на край кровати, рядом с ней.
      - Рени, ты смотришь на меня так, будто хочешь сказать: "Ральф, ну что тебя привлекает в твоем проклятом космосе? Ведь там нет даже зимы". Мне подобное сказал недавно мой друг. Угадал?
      Айрин снова откинулась на спину, повернула к нему лицо.
      - Нет, не угадал. У каждого свое призвание, верно?
      Она нашла его руку, обхватила ее своей прохладной ладонью.
      - Ты ведь будешь возвращаться ко мне, Ральф?
      - Рени... - голос его дрогнул.
      И внезапно - отчетливая картина перед глазами. Словно распахнулось окно: черное пространство и в нем - яркие искорки кружатся в хороводе вокруг сияющих лун-шаров, сверкают листы обшивки, беззвучно прошивает пустоту тонкая игла лазерной установки.
      "Если б я мог, - подумал он с отчаянием. - Если б я мог раздвоиться и одна моя половина оставалась здесь. Если б я мог! Спокойно, - сказал он себе. - Ничего еще не известно". И вспомнил: "Дело же не в том, Ральф!" Конечно, Сергей, дело не в этом. Но как поступить, кто подскажет?"
      Наверное, отчаяние бросило тень на его лицо, потому что Рени приподнялась, крепко сжала его руку и молча посмотрела на него. Он осторожно дотронулся до ее волос. "Что тебя мучает, Ральф?" - беззучно спрашивали зеленые глаза. Он наклонился к ним и закрыл своими губами. Один, потом другой. Комната закачалась и медленно поплыла сквозь лес, сосны замахали ветвями в темные окна, три юные девушки прервали свои веселые разговоры и, улыбаясь, закивали головами. Где-то вдали мелькнул силуэт "Звездного фрегата" - и пропал. Осталось лицо - рядом с его лицом, слабый запах золотых одуванчиков - запах ее волос. Мысли исчезли, сознание полностью заняло одно легкое, опьяняющее, всеобъемлющее: "Рени!" Словно раскаты грома перед летней грозой, словно рокот волн перед бурей. И уже знакомое ощущение, сладостное и чуть пугающее: ощущение отсутствия собственного тела. Его не было, оно растворилось в воздухе, растаяло в зелени глаз, осенние ветры подхватили горстку теплого
      пепла, называвшуюся когда-то Ральфом Юханссоном, и развеяли по бесконечной вселенной.
      *
      ..."Тук... тук..." Это падали на крышу шишки, которые теряла под порывами ветра огромная сосна, прикрывшая домик своими ветвями.
      - Войдите! - весело крикнула Айрин.
      Она, не вставая, пошарила по стене, щелкнула выключателем и часть стены затлела бледным светом. Углы комнаты тонули в темноте, дверь была почти незаметна, стол казался каким-то причудливым существом, растопырившим три свои лапы на бледно-розовом полу. Ральф медленно откинулся назад, оперся о стену. Хотел сказать: "Рени" - и не сказал.
      "Если у пилота начинает кружиться голова, ему надо менять професию
      или держаться подальше от источника головокружения". Кто это
      сказал? Роберт. И женился. И остался пилотом.
      - Когда я была маленькой, - голос Айрин доносился из глубины
      прохладной белой пены, - я иногда думала: как это совершенно чужие люди, которые когда-то даже не были знакомы, женятся? Совершенно разные люди... Он жил в Милане, она в Нью-Йорке - и вдруг встретились, познакомились, поженились. Я никак не могла этого понять, не могла понять своих родителей. Представляла, как это будет со мной и мне становилось страшно. Знаешь, до того глупая была, - она тихо засмеялась, - что говорила старшему брату: "Давай я, когда вырасту, выйду за тебя замуж. Я тебя все-таки знаю".
      - А как брат?
      - Смеялся. Я обижалась на него, а он: "Подрастешь, самой смешно будет вспоминать".
      - И вот ты подросла...
      - И мне смешно.
      - А где твой брат?
      - У-у, далеко! На Луне.
      "Для нее Луна - это что-то далекое. Странно..."
      - Я летала к нему, он пригласил меня на свадьбу. Представляешь,
      свадьба на Луне! Кажется, совсем недавно люди только смотрели на нее, а теперь там уже играют свадьбы.
      - Ну, положим, не так уж и недавно. Армстронг, как ни крути, нам даже прадедом быть не может. Просто для тебя и Наполеон, наверное, умер на прошлой неделе...
      - Да, я вжилась в историю, - она не приняла шутливого тона Ральфа и говорила серьезно. - Но насчет Наполеона ты ошибаешься. Если для тебя, не историка, походы Карла Великого и, скажем, первый крестовый поход произошли одинаково давно, подумаешь, разница лет в триста, все равно это было слишком много лет тому назад, то люди, занимающиеся историей, так не считают и считать не могут. Для нас в эти триста лет произошло столько событий, что разрыв во времени меаду Карлом и Урбаном Вторым очень ощутим. Мы обязаны чувствовать разницу во времени между событиями, иначе грош нам цена. А насчет моего "недавно"... Попробую объяснить. Дело здесь, вероятно, опять-таки в специфике моего восприятия времени. Я привыкла оперировать большими временными отрезками. Почти по-научному звучит, да? - она позволила себе улыбнуться. - Для тебя, несчастный ты мой неисторик, первый полет на Луну произошел давно. Пусть не так давно, как первая мировая, но все же давненько, согласись. Почему? Да потому что ты берешь критерием давности события свои возраст и возраст своих родителей. То, что происходило до твоего и их рождения - это уже "давно". Я же довольно отчетливо представляю всю длинную прямую человеческой истории. Дата тысяча девятьсот шестьдесят девятый год нашей эры занимает на этой прямой определенное место. Я представляю временной отрезок после этой даты до наших дней, бессознательно, возможно, сравниваю его с предыдущей частью прямой и мне кажется, что полет на Луну действительно произошел недавно.
      Айрин уже не лежала, а сидела, обхватив колени руками.
      - Спасибо за разъяснение...
      Вот тебе, несчастный неисторик! Не для всех они так уж и важны и интересны - твои планеты и твой космос. Что ж, все справедливо... Сколько людей - столько звезд.
      - Что говорит история о полетах к звездам? - спросил он неожиданно для самого себя и тут же едва не зажал рот рукой.
      - О полетах к звездам? - переспросила Айрин.
      Свет падал сзади и ее лицо оставалось в тени.
      - Да нет, это я так, - как-то поспешно - слишком поспешно - сказал он. - Просто вспомнил о своем однокласснике. Он сейчас работает на космической верфи, ну, и возникли какие-то ассоциации... А вспомнил потому, что он, бывало, говорил: зачем, мол, нужна история человеку с техническими наклонностями? - Он чувствовал, что щеки его горят. - Потом, правда, понял...
      Айрин молча смотрела на него, а он все никак не мог разглядеть ее лицо. Потом легла на спину, погрузилась в застывшую пену.
      ...Шишки с легким стуком падали на крышу. Из коридора в комнату просачивался почти неуловимый запах сухих трав. Айрин лежала неподвижно и Ральф поймал себя на том, что прислушивается к ее дыханию. Он закрыл глаза. Тихо. Здесь тихо... как в космосе. Только вместо шишек там иногда стучит по обшивке кое-что другое. Вредные такие камешки стучат. И половицы не потрескивают. И никто не дышит рядом.
      Он представил свою каюту на "Парусе". Рени лежит на его койке, он сидит рядом, прислонившись к переборке, в углу мерцает сигнальный индикатор. Вместо окон - экран у двери. Захотел узнать, что показывают приборы в рубке, как поживают двигатели, далеко ли еще до Луны пожалуйста! Со звоном щелкают клавиши. Смотри, Рени! Видишь прозрачные купола, освещенные изнутри? Они светятся в лунной ночи словно звезды. Эти звезды - творение человеческих рук, это лунные города. Где там твой брат? Ты видишь, Рени? Он машет нам рукой. Да нет, не там, куда ты смотришь? Во-он площадка под куполом и посредине площадки - твой брат... А теперь смотри сюда. Какой красивый голубой шар, не правда ли, Рени? Сколько людей!.. Куда ты показываешь? Твоя школа? Стой,Рени! Рени!..
      Дверь открывается прямо в космос и Рени шагает в черноту и медленно уплывает к Земле. Он хочет броситься за ней, но тело его превращается в каменную глыбу, тяжело привалившуюся к переборке. И "Парус" уже вовсе не "Парус", а "Звездный фрегат" - он почему-то уверен в этом, хотя видит только черный провал двери и удаляющееся лицо Айрин - светлым пятном в черноте. "Звездный фрегат" набирает скорость - глыба врастает в переборку
      - и мчится куда-то мимо Луны и Марса. Как детские игрушки-шарики промелькнули мимо планеты - Юпитер... Уран... Плутон - и вот уже нет ничего, только чернота за дверью и быстро тускнеющая искорка Солнца. Рени! Рени! Пустота мгновенно заглушает крик. Рени!
      Он вздрогнул и проснулся от звука собственного голоса. Кровь бешено толкала в виски, сердце превратилось в мячик на резинке - оно падало и, мгновенно взлетая, с размаху ударяло под лопатку. Мягкий ровный свет от стены и темнота за окнами. Айрин лежала с закрытыми глазами и напоминала ему "Спящую Венеру". Он подумал об этом вскользь, медленно освобождаясь ото сна, с силой провел рукой по лицу и осторожно встал с кровати. Склонился над спящей Айрин, все еще тяжело дыша, взял в ладонь прядь ее волос и прикоснулся к ним губами. Айрин слегка улыбнулась во сне, по-детски причмокнула и повернула лицо к свету. Ральф торопливо потянулся к выключателю и стена погасла.
      Он тихо, на носках, подошел к столу, сел в кресло и опустил голову на руки.
      С дробным стуком катились по крыше шишки, светлели в темноте фигуры трех граций; пианино в углу - темнее ночи, кровать у стены - белым айсбергом, и девушка на кровати тихо дышит во сне.
      ...Сердце, наконец, успокоилось. Ральф поднял Айрин, лежавшую поперек кровати, и осторожно опустил в податливую белую пену. Ее лица почти не было видно в темноте, и он скорее почувствовал, чем увидел, что ее губы шевельнулись - и она прошептала во сне его имя.
      Он быстро пересек комнату, вышел в коридор и, нашарив скрипучую дверь, шагнул в осеннюю ночь. Порывистый ветер охладил его разгоряченное лицо.
      В вышине над головой монотонно шумели сосны, словно там, в темноте, плескался невидимый небесный океан. Ральф, как слепой, сделал несколько неуверенных шагов по поляне, бросился в траву и почувствовал, как сухие замерзшие стебли резанули по лицу.
      *
      Весело раскрашенный в розовое с желтым киб - этакий пузатый бочоночек на коротких ножках - поставил на столик перед Ральфом высокий бокал. Ральф сделал глоток, вытянул ноги и посмотрел по сторонам. Кафетерий был расположен на самом верху двадцатиэтажного здания; его кольцом окружала зелень сада. Ральф сидел под небольшой пальмой, а дальше вперемежку росли яблони, вишни, карликовые березы и все это было накрыто прозрачным колпаком, за которым светлело бледно-голубое небо. Вверху бесшумно мелькали "мушки", ныряли куда-то за деревья, и по аллеям, посыпанным желтым песком, в кафетерий шли люди - разноцветные одежды, мужские и женские лица, оживленные разговоры, смех. Кибы сновали между столиками, сверкая серебром подносов.
      Ральф рассеянно разглядывал людей, слушал негромкий гул голосов, медленно потягивал сок. Он прокручивал в памяти события последних трех дней. Трех дней без Айрин...
      ...В то утро они прощались с лесом: посидели на своем холме, набрали
      целую охапку сухих листьев - ворох осеннего шуршания - и вернулись к
      домику на поляне.
      Айрин обстреляла его шишками, а когда он захотел пресечь ее агрессивные замашки, убежала и спряталась где-то среди деревьев. Он долго выслеживал ее, заметил, наконец, бесшумно подкрался сзади, схватил, поднял на руки и потащил назад, на поляну. Она со смехом отбивалась, внезапно стала серьезной и вдруг начала целовать так, что он мгновенно забыл обо всем на свете: и где он, и кто он, и какой сейчас год. Начнись землетрясение, упади на поляну, к его ногам, луна, во всю силу зареви над ухом аварийные сирены всех земных космопортов - он не заметил и не услышал бы ничего...
      А потом они вызвали "мушку" и перенесли в нее вещи Айрин. В опустевшей комнате остался лишь старый покосившийся стол и пианино. Застывшая пена кровати бесшумно втянулась в раструб криэйтера, три веселых болтушки потемнели и исчезли, превратившивь в маленькую белую горошину, которую Айрин положила в карман.
      Лесной домик ушел вниз, еще секунда - и его окутало зеленое покрывало сосен. Ральф включил ручное управление и они сделали несколько прощальных кругов над своим холмом. До свидания, лес! До свидания, по крайней мере, до конца рабочей недели Айрин.
      "Мушка" понеслась на юго-запад, к школьному городку на Балатоне.
      Она скользила по невидимым энерголучам, и наземные станции подхватывали ее и передавали друг другу, как эстафетную палочку. Ральфа охватило знакомое уже чувство полного отсутствия собственного тела. "Мушка" шла по гигантской дуге над Европой, прыгали в освещенном окошке на приборной панели цифры, показывая, что еще одна сотня километров позади леса, голубые ленты рек и речушек, пшеничные поля и поля, из которых нацелились в небо длинные корпуса космических кораблей, белые россыпи зданий исчезающих вдали городов... Внизу торопилась к горизонту необъятная поверхность земли и Ральфу казалось, что он, бестелесный, мчится сквозь небо, крепко держа за руки девушку с зелеными глазами.
      Сигнал вызова прозвучал неожиданно и невовремя. Размытые очертания чудесной радуги приобрели четкость и превратились в разноцветные огоньки на приборной панели. Он вынул руку из-под головы Айрин и поднес фобр к уху. Опять кто-то не может обойтись без Ральфа Юханссона! Опять он кому-то нужен...
      Фобр голосом начальника исследовательского отдела Космоцентра поинтересовался, в какой точке пространства находится пилот Юханссон. Ральф бросил взгляд на навигационный индикатор: в прозрачном окошке почти незаметно для глаза вращался большой глобус; над ним медленно полз в юго-западном направлении красный шарик, изображающий "мушку". Он полз над Предкарпатьем, о чем Ральф и сообщил, с тревогой глядя в запотевшую от его дыхания чашечку браслета. В ответ хрипловатый голос выразил уверенность, что Ральфу не придется пользоваться сверхскоростным джампером для того, чтобы, прыгнув сквозь верхние слои атмосферы, успеть в Подмосковье через полтора часа, потому что через полтора часа необходимо будет личное присутствие пилота "Паруса" Ральфа Юханссона в исследовательском отделе для выяснения некоторых весьма существенных деталей его недавней работы в Поясе астероидов.
      Вот и вышло так, что ему пришлось распрощаться с Айрин, вызвать другую "мушку" и одному возвратиться назад, так и не долетев до школьного городка.
      ...Она обняла его на прощанье, заглянула в глаза.
      - Ральф, я жду тебя. Как только кончишь свои дела, прилетай ко мне, слышишь?
      Он молча кивнул. Представил вдруг, что вот сейчас Айрин улетит, затеряется среди миллиардов людей, и он никогда больше не найдет ее. Ведь что такое их первая встреча, как ни удивительная, почти неправдоподобная случайность. Живут два человека в огромном мире, один из них - у земного озера Балатон, а другой и бывает-то на Земле не часто, и вот ведь так получилось, что в один и тот же день - один из тысяч, они пришли в один и тот же лес - один из тысяч, и
      на холме - тоже одном из тысяч, встретили друг друга. Он
      просто соскучился по обыкновенному сосновому лесу и поэтому прямо
      в космопорте сел в скоростной мобиль и помчался по кольцевой
      дороге подальше от шумных городов, по которым он, правда, тоже соскучился, но не так. Полдня бродил по лесу и к вечеру вышел к холму. Случайность? Несомненно. Пойди он в другом направлении, поверни назад, не доходя до холма, - никаких проблем перед ним сейчас бы не стояло.
      Он вздохнул, прижался щекой к щеке Айрин.
      - Рени... Как ты узнала про эту избушку? И почему ты проводишь каникулы так далеко от своего распрекрасного озера?
      - Потому что мне там нравится, - она улыбнулась. - В мире есть много красивых мест, но одно мне особенно по душе... - Это прозвучало как цитата, а может быть ею и было. - Разве у тебя нет такого любимого уголка?
      - Есть, - коротко ответил Ральф.
      "У меня есть любимый уголок, - подумал он. - Невысокий холм в сосновом лесу, и поляна, окруженная кустами, и старый домик, притаившийся под огромной сосной".
      - Не знаю почему, но мне там нравится, - продолжала Айрин задумчиво.
      Может быть потому, что это место показал мне брат. Давно, года три назад. Он тоже там раньше часто бывал... С одной девушкой. Нет-нет, холм открыла я, брат о нем не знал. Потом эта девушка... в общем, брат остался один. С Кристиной, своей женой, он познакомился на Луне и никогда не говорил ей о той избушке. Не потому что не имел возможности привезти Кристину туда, а... ну, ты сам понимаешь... Так вот избушка и стала моей. А потом ее отыскал ты. Вот такая история.
      Она замолчала и легонько ткнула Ральфа в плечо.
      - Ну выходи, а то опоздаешь.
      Сказано это было как-то грустно.
      "А если остаться?" - мысль мелькнула неясным отблеском и тут же исчезла.
      И все. "Мушка" канула в синеву и растворилась в ней. Как камешек, брошенный в океан. Он поймал себя на том, что беззвучно повторяет: "Навсегда, навсегда... "
      ...А потом три дня в Космоцентре, огромные экраны, черная пустота на экранах и угловатые глыбы в пустоте, бесконечные цифры и формулы, поток данных и жужжание перегруженных вычислителей, горячие споры и уверенность в своей правоте, и вновь мелькают на экранах астероиды, и кажется, что ты там, в Поясе, руки твои уверенно лежат на пульте, "Парус" чутко отзывается на каждое нажатие кнопки, на каждый поворот тумблера, человек и корабль слились в единое целое и их не разлучит ничто.
      Вечерами визор дарил ему Айрин. Он смотрел в ее лицо, слушал
      слова, которые она говорила ему, и остро ощущал толщину пространства, которое отделяло их друг от друга. Лицо Айрин было совсем рядом - можно коснуться рукой - и в то же время бесконечно далеко, слова звучали отчетливо, а ему казалось, будто они растеряли какую-то очень важную часть своего смысла, пробиваясь к нему через неподатливые длины километров. Он хотел вновь испытать чувство отсутствия собственного тела, раствориться в глазах Айрин, но глаза были за тридевять земель, и ничего не получалось. Он внезапно ловил себя на том, что, общаясь с Айрин, остается в Космоцентре, в водовороте споров, в черной глубине экранов. Он пугался этого странного состояния, но ничего не мог с собой поделать. Айрин, вероятно, чувствовала это, глаза ее смотрели печально, разговор незаметно угасал, она ссылалась на дела и исчезала с экрана. Он оставался сидеть у потухшего визора и ему было больно, и он не знал, что делать, а утром - вновь работа в Космоцентре, заглушающая щемящее чувство утраты. Оно тлело целый день под грудой дел и забот, но только до прихода ночи... А ночью разгоралось вновь.
      И вот дела позади, он помчался было к Айрин, но внезапно передумал, отпустил "мушку" и долго бродил по улицам города. Потоки людей, мобилей, разноцветные картины в огромных экранах визоров, нависших над площадями, солнечные блики в серой воде искусственных озер, гомон голосов под гулкими сводами подземных переходов - все это волнами плескало в его сознание, стремясь отвлечь от странных мыслей. Тревожных мыслей о непоправимой утрате и в то же время - о спасении чего-то очень важного для него.
      "Почему ты медлишь встретиться с Айрин? Почему?.."
      *
      Ральф смахнул со скамейки влажные листья и сел. Если бы его спросили, как он попал сюда, в этот парк на окраине города, он затруднился бы ответить. В памяти запечатлелись лишь отдельные разрозненные моменты действительности: два широкоплечих парня в ярко-оранжевых костюмах работников экспериментального отдела, встретившихся ему у выхода из Космоцентра; быстрые капли-мобили на сером полотне дороги; белоснежные словно айсберги громады зданий на фоне серого неба; безликая масса людей на скоростных дорожках у края тротуара; девушка с неправдоподобно длинными волосами, простучавшая каблучками, торопясь к стоянке мобилей... Действительность неслась, подхваченная потоком времени, мимо него, существуя как бы сама по себе. Он почти ничего не видел и не слышал, машинально проходил мимо зданий, спускался в подземные переходы, сворачивал с улицы на улицу...
      Парк был безлюден. Дорожки разбегались в разные стороны, терялись среди ровно подстриженных кустов, кольцами опоясывали клумбы - горстки замерзшей земли с редкими засохшими стеблями. Деревьев было так много, что если бы не скамейки, клумбы и громады зданий Космоцентра, нависшие над городом, можно было бы поверить, что находишься в глухой чаще леса.
      Он вспоминал и никак не мог вспомнить. Что-то уже давно занозой сидело в нем и старалось пробиться к поверхности из подсознания. Он даже не мог понять, что именно его мучило, что он должен вспомнить, и с усилием чертил каблуком глубокие бороздки на сырой от ночного дождя земле.
      Может быть, Айрин? Он включил фонобраслет.
      - Центральная распределительная.
      В светлой чашечке щелкнуло, бесстрастный голос автомата отчеканил:
      - Центральная распределительная слушает.
      - Дайте мне личный номер Айрин Генд, - он произнес ее имя громко и отчетливо, подражая автомату. - Профессия - учитель, место работы школьный городок близ Веспрема, у озера Балатон.
      Он включил блок памяти фобра и выслушал длинный ряд цифр. Машинально сказал "спасибо" уже отключившейся распределительной.
      Почему-то подумал: "За этим набором цифр стоит живой человек. А возьмем наши отчеты: исследовательский бот номер триста восемьдесят два выполнил программу работ в Поясе астероидов. А ведь это не бот программу выполнил, а... Стоп!"
      И сразу стало легче - заноза исчезла. Он вспомнил. И торопливо зашагал к выходу из парка. Все ясно и четко: в Космоцентр, оформлять документацию, но перед этим заскочить домой, прихватить кое-какие вещи. Потому что такой возможности может больше и не представиться. О напряженности программ работ исследовательского отдела ходят легенды, и совсем небезосновательные. Вылет не будет отложен ни на секунду. А "молнию" из-за него до орбитальной станции гонять не будут - не тот случай.
      Он не выдержал и побежал.
      *
      Мобиль бесшумно сорвался с места и Ральф перевел дыхание. Конечно, Герману уже нашлась замена. Но разве смогут отказать ему, отдавшему космосу восемь лет... Нет, не восемь лет - нечто гораздо большее. Несравненно большее.
      Словно задыхающийся человек долго бился о лед и наконец взломал его
      и вырвался из-под воды на воздух. "Вэнгард" сегодня вышел из ремонтных мастерских. Мимоходом брошенная кем-то в Космоцентре фраза зацепилась за невидимый крючок в его памяти. "Вэнгард" вышел из ремонтных. Стараниями "заблудших" он оказался там в весьма плачевном состоянии, а его пилот, Герман Стан, - в одном из медцентров Марса. Ральф ясно представил белую дверь палаты и тишину за дверью. И бледное, осунувшееся лицо Германа на экране. Тогда их не пустили к нему, ни его, ни Вацлава Волчека, ни специально прилетевших с Земли Луиса Марина и Вайзе.
      Сегодня "Вэнгард" уже будет у причала орбитальной, а завтра должен
      идти в рейс. Попросить, потребовать, чтобы "Вэнгард" дали ему. Постучать кулаком по столу, хотя этого, наверное, не потребуется. Ему не смогут отказать. Он заслужил право работать в космосе. Всадник должен быть на коне, пусть временно и на чужом.
      Его слегка качнуло вперед. Мобиль остановился у длинного высокого
      здания - белый фасад под небеса, а за непрозрачными снаружи стенами сотни квартир работников Космоцентра. Где-то там и его квартира, тихое земное пристанище, временная гавань в перерывах между жизнью в пространстве.
      ...Длинный коридор, светлые холлы - столики, уютные кресла, экраны
      визоров. Зелень кустов в маленьких садиках, смех и звонкие крики детей
      из-за дверей детских садов, зеленоватая вода бассейнов за прозрачными стенами, веселый перестук мячей в просторах спортивных залов. Люди. В холлах, в бассейнах, в спортивных и концертных залах, в библиотеках и коридорах. "Привет, Ральф! "Здравствуй, пилот!" "О-о! Ральф! Редкий гость в собственном доме..." Крепкие рукопожатия, расспросы.
      Он ссылался на то, что спешит, и быстро шел, почти бежал по коридору, обгоняя движущуюся дорожку, торопливо отвечая на приветствия. Он чувствовал зуд в ладонях, знакомый зуд, утихавший лишь тогда, когда руки привычно ложились на пульт управления.
      С ним уже было такое... Четыре года назад, в медцентре, в подмосковных лесах. До чего хотелось в полет! Он умолял врачей выпустить его, уверял, что совершенно, ну абсолютно здоров, но все, конечно, было тщетно. "Здоровый человек может принести обществу больше пользы, чем больной", - об этот их аргумент, как о гранитную скалу, разбивались все доводы Ральфа. И врачи, конечно, были правы, только ему от этого не становилось легче.
      Вот его дверь. "Странно, - мелькнула неясная мысль. - Странно. - Мысль стала отчетливой. - Тогда тебя ничего не удерживало на Земле. Тогда тебя можно было понять. А теперь? Хочешь сбежать от всех проблем?"
      Он замедлил шаг. Остановился, прислонился лбом к холодной поверхности двери. Только что все было ясно и просто... Но просто в жизни, наверное, не может быть. Жизнь сложна, это звучит достаточно банально для того, чтобы быть верным.
      Опять хаос путаных мыслей в голове. Он машинально толкнул рукой дверь. Отчетливый женский силуэт у прозрачной стены на фоне громад Космоцентра. Абсурд! Две взаимоисключающие друг друга возможности. Или - или.
      - Это ты, Рени?
      Он безмерно удивился - это был не его голос. Айрин повернулась к нему и как-то неуверенно развела руками.
      - Я...
      Голос ее дрожал.
      - Это ты, Рени?..
      Девушка в черном платье в пяти шагах от него. Девушка в черном платье в пяти шагах от него. Девушка в черном платье в пяти... Острая боль. Солоноватый привкус во рту - он прокусил себе нижнюю губу.
      - Ральф, милый, что с тобой?
      Айрин подбежала к нему, и он увидел в ее глазах свое лицо - застывшую восковую маску, искаженную гримасой. Маску отчаяния.
      Горячие губы прикоснулись к ней и воск начал таять, жидким пламенем потек по щекам, проплавляя в них глубокие борозды. Губы жгли, словно были частицей солнца, их жар проникал в самые затаенные глубины его существа, горячими волнами растекался по телу. Все мысли, чувства, желания пропали, как исчезают сухие листья в пламени костра. Огонь полыхающим кольцом охватил камень на распутье и помчался вперед, сжигая обе дороги. Исчезло прошлое и будущее, осталось лишь балансирующее на их гребне настоящее, сменящие друг друга мгновения, охваченные бушующим огненным вихрем и тающие в нем.
      ...При раскопках старинного храма в непроходимых индийских джунглях нашли заросшую густой травой каменную плиту с выбитыми на ней непонятными знаками. Долго бились ученые над расшифровкой древней надписи и наконец прочли ее. Надпись повествовала о том, что однажды, в давние-предавние времена, людям приснился одинаковый странный сон. Будто с неба на землю пал огонь и охватил всех живущих на земле - и старых и молодых. С каждым вздохом он проникал внутрь человека, и тот испытывал странный жар, не мучительный, но волнующий. Огонь застилал глаза лвдей и все окружающее воспринималось ими сквозь его яркие переливы. Он не иссушал тело, а, напротив, наполнял его неведомой силой и людям казалось, будто у них вырастают крылья. В каждом человеке бушевал этот небесный огонь, а когда кто-нибудь чувствовал, что жар в его груди угасает и огонь больше не застилает взора, он обнаруживал, что прошло уже много лет, жизнь прожита и пора умирать.
      Люди, взволнованные странным сном, утром собрались и пошли к мудрецу, чтобы спросить у него, что означает этот Огонь, пожирающий Время. Мудрец выслушал их и сказал: "Я тоже видел такой сон. Радуйтесь, люди, ибо имя небесному Огню - Любовь, и пока она жива в нас, будем живы и мы". Так, гласит легенда, пришла в мир Любовь. Люди, охваченные ее жаром, не трясутся над каждым уходящим в прошлое мгновением; они живут, не замечая их, не думая о времени, они просто - ЖИВУТ. Те же, чьи души оказались закрыты для небесного огня, медленно плетутся в ногу с неторопливой поступью бытия и взоры их тусклы, ибо они не знают, что в мире есть Любовь.
      ...Это пришло позже. Намного позже, когда Ральф пытался вспомнить, почему так быстро, на миг вспыхнувшей звездой, пролетели тот день и та ночь. Почему время, споткнувшись, остановилось у двери его квартиры и вновь потекло по своему руслу лишь утром, разбуженное пронзительной трелью фонобраслета со столика у стены.
      Сигнал звучал зовом из другого мира. Еще не совсем проснувшись, Ральф вдруг отчетливо осознал, что это третий сигнал за все такие короткие часы их встреч. Первые два разлучали его с Айрин. А этот? Что несет этот?
      Он открыл глаза и ему показалось, что он не видел своей комнаты уже много лет. Отсутствовал долгие годы и вот вернулся, а здесь все по-старому, и бледный свет хмурого осеннего утра нехотя вползает в ее тихий полумрак. Сигнал резким диссонансом вторгся в уютный мир для двоих, он звал куда-то, гремел на всю вселенную - и разом оборвался, оставив после себя звенящее под потолком эхо. Ральф напрягся. В подсознании родилась слабая надежда на то, что сигнал не повторится, и никак не понять, хорошо это или плохо.
      Сигнал повторился.
      Фобр в его руке - хрупкое живое существо - тихо говорил что-то.
      Сердце стучало так гулко, что заглушало слова, оно грохотало как стартующая ракета и Ральф испугался, что Айрин проснется. Слова, наконец, дошли до его сознания. Рука задрожала так сильно, что фобр выскользнул из пальцев и упал на пол.
      ...Пасмурное утро прочно обосновалось в городе. Фонобраслет давно
      уже молчал, а слова, исторгнутые из глубины его светлой чашечки, вязкой массой заполнили комнату, обволокли Ральфа, и на душе было и тяжело и легко одновременно.
      "Я стал птицей, - подумал Ральф. - Я стал птицей, но что-то мешает мне взлететь. Мои крылья покрыты льдом. Если лед не растает, мои крылья ослабнут и я утрачу способность летать. Лед станет частью моего существа, я привыкну к нему и забуду, что значит стремиться в полет. Я никогда больше не захочу летать. Я буду ходить по земле, а плохо это или хорошо, я не знаю. Кто скажет, что лучше? "А что из этого лучше, никому неведомо, кроме бога..." Хоть сказано Сократом и не по такому поводу, но в общем-то подходит. Никому, кроме бога - значит, просто никому...
      Ральф долго стоял посреди комнаты, глядя на Айрин, и по лицу его нельзя было догадаться, о чем он думает. Айрин шевельнулась во сне, и это легкое движение вывело его из оцепенения. Он подошел к столу, взял диктофон и, поднеся его вплотную к губам, зашептал еле слышные слова. Слово за словом, словно капля за каплей в бездонный колодец. Разве можно заполнить словами безграничные просторы долгих-долгих лет?
      Он склонился над спокойным лицом Айрин, поцеловал ее разметавшиеся волосы. Положил диктофон возле ее руки и, не сводя с нее глаз, попятился к двери. Наткнулся на стол, повернулся и быстро вышел из комнаты.
      "Фонобраслет! - крикнул вдогонку какой-то другой Ральф, отделившийся
      от него. - Ты забыл У НАС свой фобр! "
      "Тем лучше, тем лучше, тем лучше", - быстро стучало сердце бежавшего
      по коридору Ральфа. Тот, другой Ральф, замолчал.
      *
      В тот день он выбрал себе в союзники скорость. Отчетливо ощутимую скорость мобиля - серое полотно с размаху бросается под обтекаемый корпус, выныривает сзади и быстро убегает к горизонту, деревья вдоль дороги сливаются в сплошную полосу; неощутимую огромную скорость космического корабля - сколько ни смотри в иллюминатор, звезды не меняют своего положения на черном бархате пространства, не становятся ближе; лишь иногда проплывают в поле зрения орбитальные станции - творения рук человека, собранные в пустоте или построенные внутри астероидов, превращенных в постоянные спутники Земли.
      Он успел к старту утреннего челнока "Земля-Луна". Корабль с воем рассек воздух и вынырнул в космос, и Ральфу постоянно слышался легкий шум волн - это совсем рядом плескал в обшивку звездный океан. Ерунда, конечно, просто шумело в ушах... Он поставил перед собой цель: не думать ни о чем и старался изо всех сил.
      Потом Луна, малолюдные прохладные залы космопорта, длинные туннели под поверхностью, ведущие до самого Лунного - гигантского мыльного пузыря, накрывшего кратер и застроенного ничуть не хуже какого-нибудь земного городка. Маленькая комната с забытой на столе кем-то, кто был здесь до Ральфа, небольшой, можно закрыть ладонью, пластинкой - изображением заснеженной равнины, залитой неярким светом зимнего солнца. В искрящейся белизне отчетливо выделялись бледные тени скрытых под снегом бугорков. Равнина уходила вдаль, к горизонту, медленно вплывала в низкую тускло-белую облачность и линия, отделяющая землю от неба, терялась в мягких переливах белого цвета.
      Его почему-то тронула эта спокойная белая равнина. Может быть, потому что за стеной была узкая лунная улочка - два ряда движущихся в разные стороны разноцветных дорожек, а вверху, за невидимым куполом, черная длинная ночь, никогда не знавшая земного снега.
      На Луне, с ее несколькими миллионами человек, затеряться труднее, чем
      на Земле с ее миллиардами, но все же он, вопреки логике, оказался именно здесь, за тысячи километров от Земли, от Айрин. Вероятно, им двигало нечто смутное, еще не совсем забытое человеком: чем дальше уйдешь, тем легче затеряться, тем труднее тебя найти. Впрочем, он не задумывался над этим.
      Он действовал как автомат, начиная с того момента, когда за ним захлопнулась дверь и за дверью осталась Айрин. Он не помнил, как добрался до Луны, не помнил лиц людей, с которыми встречался на длинном пути к комнате в лунном городе.
      Он провел в этой гостиничной комнате двадцать четыре часа. Целые земные сутки. Сидел, отгородившись от всего человечества, и созерцал покрытую снегом земную равнину, оставленную кем-то в городе на Луне. Срок его истекал.
      *
      Над городом, залитым льющимся из-под купола светом, чернело небо. Изредка ровный свет то тут, то там взрывался ослепительными вспышками, словно сказочный великан чиркал по куполу гигантскими спичками. Это, сталкиваясь с куполом, умирали метеориты, не в силах пробить надежный щит, покрывающий город.
      "Наверное, в любом человеке есть что-то от поэта. - Ральф стоял у прозрачной стены и глядел вверх. - Каждый человек немного поэт. Иначе и быть не должно. Только одни развивают в себе обостренное, своеобразное восприятие действительности, оттачивают его, а другие так и остаются просто поэтами в душе. "Сказочный великан, чиркающий спичками"... Разве киб, бесстрастно выпучив свой телеглаз на то же самое небо, додумается до такого? Жаль, что здесь нет Рени и она этого не видит..."
      Острая боль вонзилась в него тысячами стальных крючков.
      - Спокойно, Ральф Юханссон, - сказал он негромко. - Ты сделал свой выбор.
      "Ты сделал выбор?" Как будто эхо в глубине сознания.
      - А разве нет? - спросил он у стен, у маленькой пластинки - окошка в земную снежную равнину.
      И вспомнилось: "Мы покатаемся зимой на лыжах, да?"
      Ноги вдруг стали совершенно самостоятельными, они больше не подчинялись ему и не хотели стоять на месте.
      "Интересно, - беззвучно сказал он ногам. - Интересно, куда вы меня
      тянете?"
      Он пошел к двери.
      Прямо напротив его комнаты - вход в просторный за транскосмической связи. Длинные ряды кабин, сквозь их оранжевые стены смутно виднеются освещенные экраны визоров и темные силуэты людей. Ноги поднесли его к блестящему щиту приема заказов, рука сама нажала кнопку, оживившую спрятанную за щитом автоматику, и кто-то назвал его земной адрес. Лишь несколько мгновений спустя он понял, кто.
      - С кем будете говорить? - спросил четкий металлический голос из-за щита.
      - Ни с кем.
      За щитом что-то щелкнуло. Пауза, как будто автомат растерялся.
      - Непонятно.
      - Я не собираюсь ни с кем говорить. Я просто хочу взглянуть на свою комнату.
      "Почему ты думаешь, что там оставлено что-то для тебя?"
      "Там должен остаться диктофон", - ответил он себе так уверенно,
      что сам удивился этой непонятно откуда взявшейся уверенности.
      - Линия свободна, - произнес голос из-за щита после минутного молчания. - Ждите вызова.
      Ральф отошел к креслам у стены, но садиться не стал.
      "Мой фонобраслет на полу сказал ей, что поиски бесполезны - без фобра меня не найти. Значит, единственное средство передать мне что-нибудь - это диктофон. Если, конечно, она захочет передать мне что-нибудь... Почему ты думаешь об этом? Ведь ты сделал свой выбор..."
      - Ты сделал свой выбор...
      Четкий металлический голос громко произнес его адрес.
      - Пройдите в кабину... - голос замешкался.
      "Четный номер - остаюсь, нечетный - нет. Какое простое решение проблемы! Если бы это было решением..."
      - ...Номер восемьдесят два.
      "Ну и что, тебе стало легче? Проблемы больше нет?"
      Он медленно пошел вдоль одинаковых ярко-оранжевых кабин - больших апельсинов, аккуратно разложенных на полу светлого зала.
      Вот его кабина. Он вошел и полусфера двери бесшумно задвинулась за ним. Сигнал вызова с Луны привел в действие включающее устройство визора в его комнате - он оставил его незаблокированным - и экран визора в кабине озарился легким серебристым светом. В комнате никого не было. Сердце больно сжалось и толкнулось в грудь: на столе белела коробочка диктофона, а рядом лежали несколько веточек с желтыми и красными листьями. Букет сухих осенних листьев на холодно блестящей поверхности стола. Ему показалось, что едва слышное шуршание заполнило кабину. Листья тихо-тихо шевелились, как живые существа, словно посылая прощальный привет.
      Стол - и на нем диктофон и осенние листья. Осенние листья...
      Ему вдруг стало душно. Он рванул дверь, прислонился к стенке кабины и обессиленно закрыл глаза. Рука метнулась к горлу - оттянуть ворот, - упала, дернулась и застыла. Листья на экране визора - как объемное изображение, как пластинка, вроде той, с заснеженной равниной, и их нельзя оставить, бросить, их обязательно надо взять с собой.
      - Спокойно, - не сказал, прохрипел он и сжал кулаки. - Спокойно.
      Он дал команду кибу включить диктофон. Откашлялся - комок в горле пропал - и громко повторил приказ. Ральф на экране визора в комнате на Земле, замешкавшись на секунду, тоже заговорил и его голос дошел до приемников киба. Красный шар выпрыгнул откуда-то из невидимого на экране угла, подкатился к столу; из него выдвинулась суставчатая конечность, дотянулась до диктофона. Щелчок - и диктофон заработал.
      Кабину заполнил голос Айрин, Рени, милой, любимой Рени, девушки со светлыми волосами и зелеными глазами, девушки с букетом осенних листьев, руки прижали букет к груди и золотистый листочек трепещется у колена, трепещется и никак не может оторваться, а потом отрывается и медленно падает в сухую траву.
      Белая коробочка диктофона выросла на глазах, заполнила собой весь экран, превратилась в облако, окутавшее его лицо. Остался один голос. Голос Айрин. Голос проникал в него словно раскаленный нож, резал по сердцу. Грустный голос девушки.
      "Любимый, я знала, что это рано или поздно должно кончиться. Сказка обязательно кончается, и я, и ты знаем эту простую истину, но все равно всегда бывает грустно от того, что она кончается слишком быстро... Ты был для меня сказочным принцем, но мы живем не в сказке и ты не смог увезти меня с собой в свою волшебную страну... Там для меня просто нет места... Я благодарна за все, что ты мне подарил, и ни в чем не упрекаю, потому что знаю: ты не мог поступить иначе... Лучше порвать сразу, чем растягивать это мучительное занятие, причиняя боль и себе и мне... Ведь я давно догадывалась, что ты уедешь от меня так же неожиданно, как и пришел... Что ж, у каждого в жизни своя дорога и, видимо, наши дороги нигде не сливаются в одну... Я готовила себя к тому, что ты уйдешь и, может быть, это немного смягчило удар... Это мой последний разговор с тобой... Хочу надеяться, что ты услышишь эту запись, прежде чем улетишь на орбитальную станцию готовиться к полету на "Звездном фрегате"... Потом ты вернешься на Землю, чтобы покинуть ее через несколько дней и отправиться к звездам. Так сказал мне твой голос в диктофоне... Как в старину, милый, желаю тебе счастливого пути и скорого возвращения... Хотя вернешься ты через много лет, через десятилетия... Ты винишь во всем теорию Эйнштейна... Уверяю тебя, люди найдут способ по-иному достигать звезд, чтобы не повторялось больше того, что выходит у нас с тобой. Люди не смогут примириться с таким положением, Ральф! Жаль, что это будет уже после нас... Ральф, любимый, не ищи меня на Земле перед тем как уйти в свой звездный полет... Я прощаюсь с тобой сейчас, понимаешь?..."
      Долгое молчание и потом - тихий-тихий голос. Словно шорох осенних листьев.
      "И все же, Ральф, если вдруг случится чудо из чудес, и ты решишь остаться... Знай, что я всегда, каждый вечер буду ждать тебя на нашем холме... Я ведь имею право сохранить последнее, что осталось у меня... сохранить мою надежду... А теперь прощай, я не могу больше..."
      И все. Шорох в диктофоне. Шорох осенних листьев.
      Стены кабины придвинулись к нему, сдавили, мешая дышать. Он закричал. Он шел по длинному безлюдному залу мимо бесконечных оранжевых кабин и беззвучно кричал, хватая ртом воздух. Его трясло. Кабины кружились вокруг него и он никак не мог найти выход из зала. Из кабин выглядывали люди, но он не видел ничего и все искал выход. Взгляд его блуждал, он натыкался на обступившие его яркие пятна кабин и громко, на весь зал, повторял:
      - Где же выход? Кто скажет, где выход?..
      Его взяли под локоть и повели к дверям, которые он искал, а внутри него кто-то вдруг отчетливо сказал то ли вопросительно, то ли утвердительно: "Завтра на орбитальную..."
      - Не знаю, - выдохнул он шепотом. - Не знаю...
      *
      Айрин, задыхаясь, бежала вверх по склону холма. Невидимые в темноте колючие ветви сосен хлестали по лицу, хватали за волосы. Она бежала сквозь дождливый вечер, и кусты черники, листья папоротника, мокрая трава шелестели под ее ногами. Она бежала так, будто от того, насколько быстро она бежит, зависела ее жизнь. Словно если она добежит до вершины холма свершится чудо из чудес.
      У последних деревьев, за которыми начиналась вырубка, она остановилась. Ее ноги неожиданно ослабли и она, чтобы не упасть, обхватила руками мокрый ствол, всем телом привалившись к нему. Она боялась поднять глаза, боялась взглянуть на усыпанную почерневшими пнями поляну. Словно один неосторожный взгляд мог вспугнуть и разрушить чудо из чудес.
      - Успокойся, ну успокойся же, - твердила она, обдирая кожу ладоней о жесткую кору. - Почему именно сегодня? Есть ведь еще завтра и послезавтра, и послепослезавтра. Есть целых полгода и еще несколько дней...
      Во влажной темноте не раздавалось ни звука.
      Разве вчерашний вечер - повод для отчаяния? Да, вчера холм был пуст, ну и что? Он мог еще ничего не знать...
      Мысли жужжали в голове роем пчел, сердце то замирало, то начинало бешено колотиться где-то под горлом.
      Пусть не сегодня и не завтра. Но есть еще послезавтра, полгода и несколько дней. Есть, есть, есть...
      Она все никак не решалась поднять глаза. Смотрела вниз, в темную траву, в которой шуршал дождь, и еле слышно повторяла:
      - Есть еще завтра, есть еще завтра...
      Наконец она оторвалась от ствола и, крепко-крепко зажмурившись, неуверенно шагнула вперед. Открыла глаза. Мокрые волосы холодными прядями упали на лицо, мешая смотреть. Она отвела их, взглянула на торчащие из кустов черники мокрые пни. В центре вырубки, как древний языческий идол обгорелый ствол. А перед ним, на пне, почти сливаясь со стволом... Как хочется, чтобы желаемое сбылось!
      Она сделала несколько шагов к этому пню, до боли вглядываясь в темноту.
      ...Дождевые капли шелестели в ветвях сосен и все падали и падали на сырую поблекшую траву.
      Калинин, 1974.