Корепанов Алексей
      На чужом поле
      1.
      "Да, мы живы, а вот они..." - тихо сказал Ульф и опустил голову.
      Нет, наверное, я начну не так. Даже не знаю, как начать. Ведь одно дело - быть участником событий, и совсем другое - попытаться их описать. Да еще не имея никаких навыков подобных занятий.
      С чего же начать? С пробуждения в больнице? Нет. Уж лучше постараюсь по порядку.
      - Фамилия? Имя? - отрывисто ронял слова серый человек за столом.
      Лицо его было невыразительным, как старая любительская фотография. Он теребил какие-то бумаги на столе, а я растерянно смотрел на него, сидящего за пределами светлого круга от настольной лампы, на тускло поблескивающие стеклами высокие шкафы за его спиной, смотрел и удивлялся, оглушенный таким резким переходом. Я сидел на стуле напротив серого человека с невыразительным кукольным лицом и редкими неопределенного цвета волосами, одетого в мешковатый, опять же какой-то невыразительный пиджак. Комната витала в полумраке, который скрадывал, смазывал детали, да и некогда было присматриваться к деталям, потому что серый человек повторил: "Фамилия? Имя?" - выдвинул ящик стола и извлек оттуда пистолет. Пистолет был очень похож на настоящий.
      Я не космонавт. Я окончил среднюю школу, затем исторический факультет высшего учебного заведения и семь лет проработал в школе с мальчишками и девчонками. С обыкновенными мальчишками и девчонками нашего микрорайона, носящего традиционное уже название "Черемушки", хотя выросли эти пяти- и девятиэтажки вовсе не на месте подмосковной деревни, а прямо посреди наших украинских полей, на знаменитом черноземе, который немцы в годы войны, оккупировав наш город, эшелонами вывозили в Германию. Повторяю, я не космонавт, и не тренировался на предмет действий в нештатных ситуациях, поэтому я просто смотрел на огнестрельное оружие в руке серого человека и безуспешно пытался сообразить, что он предпримет дальше, откуда свалилась на меня эта полутемная комната или откуда взялся я в этой полутемной комнате, и куда подевалась знакомая лесопосадка и теплый июльский вечер?
      Несколько слов о предшествующих событиях. Мальчишки мои и девчонки сдали экзамены и пошли, как принято говорить, по дорогам жизни. Юрик-Энциклопедия отправился пытать счастья в Киев, сестры Вехтевы - в местный пединститут, Сережка-Десантник - в военное училище, красавица Беланова - медсестрой в областную больницу, стажа ради, футболист Денисенко - на флагман отечественного сельхозмашиностроения, на славный наш завод "Красная звезда", где и команда футбольная неплохая. В общем, наступило в школе время относительного затишья, и принял меня в свои нежные объятия очередной плановый профсоюзный отпуск. Задумки на лето у меня, конечно, имелись. Родная сестра ждала в Подмосковье и можно было побродить вместе недельку-другую по российским ягодным да грибным лесам, посидеть с удочкой у тихой речки. А потом... Потом начинался отпуск у Иры. И хотели мы махнуть аж на Соловецкие острова, не более и не менее, потому что давно желал я там побывать и сумел убедить Иру, что именно эти далекие северные земли, южный берег Северного Ледовитого океана, стоят десятка Крымов, Приазовьев и Черноморских побережий Кавказа. Впрочем, убеждать Иру долго не пришлось. "С тобой хоть и на Ривьеру", - смеясь, сказала она и вопрос был решен окончательно и бесповоротно.
      Так вот, до отъезда к сестре оставалось всего два дня. Делать в душной квартире было абсолютно нечего, читать, а тем более возиться с косметическим ремонтом не хотелось и я предпочитал днем бездельничать на пляже, а теплыми июльскими вечерами прогуливаться по тропинкам лесопосадки, которая начиналась в пяти минутах ходьбы от моего подъезда. Дикая была лесопосадка, еще не окультуренная платными аттракционами, заросшая всякими так называемыми "малоценными" породами деревьев и кустарников (хотя по какой такой шкале определяется ценность растений?), и трудно было придумать лучшее место для прогулок. Не доносился туда шум проспекта, летали какие-то невиданные пестрые птицы, носились ошалевшие от чистого воздуха собаки, поднимались синие дымки над кострами и пахло шашлыками. Бродили отрешенные пары, бегали, тяжело дыша, оптимисты, стремясь убежать от старости, бормотали на разных иноязыках транзисторы и в ложбинке у ручейка возились дети.
      Был вечер двадцать четвертого июля. Киевляне потрепали торпедовцев, я выключил телевизор, надел привезенную из туристической поездки в ГДР черную футболку и любимые джинсы, зашнуровал кроссовки (в школе так, к сожалению, не походишь), на всякий случай позвонил Ире, хотя знал, что у нее сегодня, как и вчера, и позавчера, репетиция в Доме культуры, - и был таков.
      Прохаживался себе по лесопосадке, размышлял о чем-то, представлял, как мы с Ирой побродим по соловецкой глухомани, - и зашел в какой-то совсем тихий уголок. Тропинка упиралась в завал из сушняка и можно было ложиться на обратный курс. Заходящее красное солнце ненавязчиво светило сквозь листву.
      И тут же, без всяких видимых причин, очутился у широкого стола напротив серого человека.
      Это сейчас уже я пытаюсь излагать все по порядку и не спеша.
      А тогда, двадцать четвертого июля, события разворачивались очень быстро. Я еще не успел как следует рассмотреть пистолет, а уже оказалось, что он направлен на меня.
      - В третий раз спрашивать не собираюсь, - произнес серый человек. - Не
      у кого будет спрашивать. В общем-то, вопросы эти - простая формальность. Мы и так знаем достаточно для того, чтобы превратить тебя в покойника. Просто таков порядок. Ну и, возможно, у тебя появится шанс.
      Слова он говорил тоже какие-то серые, потертые, но говорил серьезно и с этим следовало считаться. Скрывать мне было нечего, на раздумья могло просто не остаться времени, поэтому я ответил:
      - Губарев. Игорь.
      Серый опустил лицо в бумаги, продолжая держать меня под прицелом. Не знаю, что он там вычитал, но следующий вопрос раздался почти сразу.
      - Признаешься?
      Ей-богу, все это походило на отрывок из сценария графомана, только вот пистолет... Он вполне мог оказаться настоящим.
      Мой встречный вопрос угадать легко.
      - В чем? - спросил я.
      Серый пошелестел бумагами.
      - Отпираться глупо, бесполезно и вредно для здоровья, - заявил он, ткнул пистолетом в мою сторону и позволил себе усмехнуться серой усмешкой. - Все известно, но желательно, чтобы ты подтвердил. Для порядка.
      Он замолчал, почесал нос и выжидающе уставился на меня. Возможно, отпираться было и в самом деле глупо, но чудилось мне во всем этом что-то театральное. Бутафорское. Хотя, повторяю, на размышления могло просто не остаться времени.
      "В любой ситуации, Игорь Сергеевич, действие лучше бездействия",
      сказал как-то на заседании нашего клуба любителей истории
      Юрик-Энциклопедия, имея в виду то давнее стояние на Угре русской
      рати напротив расположившегося на другом берегу золотоордынского войска.
      По мнению Юрика, наши должны были завязать бой, расколошматить
      завоевателей и идти дальше, сокрушая врагов и неся освобождение народам.
      Что ж, все мы в юности максималисты. (Жаль, что только в юности?)
      Я прикинул расстояние до пистолета, потверже уперся ногами в пол, готовясь к броску, и ответил:
      - Я не знаю ваших обвинений.
      Человек отстранился от стола, положил руку с пистолетом на подлокотник кресла и некоторое время молча разглядывал меня с отсутствующим выражением лица.
      - Ну-ну, - наконец неопределенно протянул он, опустил левую руку под стол - и вдали приглушенно зажужжал звонок.
      За моей спиной хлопнула дверь, что-то упало. Я резко обернулся
      и увидел в полумраке девушку в темном платье. Она лежала на полу, связанная по рукам и ногам, и безучастно смотрела на меня. Серый человек негромко кашлянул.
      - Признайся, - сказала девушка тихим бесцветным голосом. - Признайся, они ведь тебя убьют, убьют... Как и его.
      Происходящее все более казалось мне спектаклем, странным и совсем невеселым.
      - Совершенно верно, - подтвердил серый человек и встал. - Надо прислушиваться к дельным советам.
      Я молча переводил взгляд с него на девушку. Чем-то она напоминала манекен с витрины нашего Дома одежды. Серый извлек из вороха бумаг фотографию, обогнул стол и поднес к моему лицу.
      - Полюбуйся. Вот твое будущее, если не заговоришь.
      Это была фотография лежащего человека. Убитого человека, я понял сразу, хотя видел убитых только в кино.
      Серый неторопливо подошел к девушке, повернулся ко мне.
      - Будешь говорить?
      Он неожиданно пнул девушку ногой, она дернулась и вскрикнула, а серый ударил еще раз.
      В последующие мгновения я действовал почти инстинктивно, словно приходилось мне уже попадать в нештатные ситуации. Не помню, как я преодолел расстояние, отделяющее меня от серого, и начал что-то осознавать только тогда, когда он уже замер на полу, а руки и ноги девушки были развязаны.
      - Беги! Беги! - простонала девушка, подняв ко мне манекенное лицо.
      Они мне ноги перебили, я не могу.
      Я схватил ее, поднял с серого пола, толкнул ногой серую дверь - и полетел в пустоту.
      В пустоте вспыхнул яркий свет. Свет ударил прямо в лицо, еще резче подчеркивая окружавшую меня темноту, и скользнул в сторону. Так мог светить прожектор с вышки. В следующее мгновение меня резко дернули за ногу и кто-то снизу приказал свистящим шепотом:
      - Ложись!
      Я не стал тратить время на раздумья, упал на что-то твердое и закрыл глаза, стараясь поскорей приспособиться к темноте. Вокруг было тихо, только рядом кто-то изредка покашливал. Открыв глаза, я обнаружил, что свет прожектора медленно перемещается справа налево, опять подбираясь ко мне, а дальше, с обеих сторон, через равные интервалы, вспарывают ночь такие же прожектора, выхватывая из темноты длинные приземистые строения с плоскими крышами. Очередное яркое пятно бесшумно метнулось передо мной, высветив плотно утрамбованную ссохшуюся землю. Вскоре я приспособился к этому плавному маятникообразному движению света и различил тех, кто лежал чуть впереди и сзади меня. Их было пятеро, с бледными лицами, в одинаковых темных шапочках и каких-то длинных темных балахонах. Манекенной девушки я среди них не обнаружил, но они вполне заменили ее своим не менее манекенным видом, хотя для витрины нашего Дома одежды их одеяния не очень подходили.
      Луч ушел влево, меня хлопнули по ноге и сбоку раздался тот же свистящий шепот:
      - Вперед!
      Странный театр явно намеревался приобрести в моем лице
      еще одного актера, даже и против моей воли. Или остальные были статистами, a роль главного персонажа предназначалась мне? Я принял к сведению, что уже стал действующим лицом пока непонятного мне спектакля, поэтому пополз вперед, напряженно наблюдая за перемещением световых пятен.
      - Вперед, быстрей! - слышался свистящий шепот. - Трое за мной, направо!
      Игра уже захватила меня, я перестал раздумывать о ее причинах
      и предназначении и покорно свернул направо. Меня опять хлопнули по
      ноге и приказали:
      - Ползи к вышке, прямо!
      Прожектор продолжал свой бездумный поиск, но я со спутником в балахоне уже преодолел опасную зону, и теперь световое пятно бесполезно цеплялось за землю позади нас.
      Все отчетливей представлялся мне концлагерь и я почти перевоплотился в узника, стремящегося туда, за колючую проволоку, за свет прожекторов. И вспомнились слова моего Сережки-Десантника: "Эх, Игорь Сергеич, да я бы из этого Бухенвальда зубами подземный ход на волю прогрыз, отряд бы сколотил и такую немцам партизанщину устроил!.." Молодчина, Сережка-Десантник! Ребята его так прозвали, потому что он еще с седьмого класса серьезно и основательно готовил себя к военной службе. И вот твоему учителю, Сережка, приходится проделывать нечто подобное, пусть даже и в странном спектакле...
      Мы доползли до крыльца какого-то здания и мой спутник прошептал:
      -Ждем,когда погаснет прожектор, я успокою этих, а ты беги вперед
      и лезь под проволоку. Я их задержу.
      Я не успел ни возразить, ни согласиться, потому что ближайший прожектор действительно погас, растворившись в черноте безлунной и беззвездной ночи. На крыше здания что-то грохотнуло, ударила в лицо горячая дымная волна и я, наконец, прочувствовал реальность происходящего.
      - Беги! - крикнул мой спутник.
      Тишину растрепали выстрелы с вышки и я вскочил и побежал к тому месту, где растаял в ночи прожектор. Теперь я действительно не думал ни о чем, стремясь как можно быстрее добежать до проволоки.
      И в это время прожектор вспыхнул подобно Сверхновой. Но я уже не был Игорем Сергеевичем, учителем средней школы, заместителем руководителя методического объединения учителей истории и обществоведения. Я был узником, задержанным этой вспышкой на пути к свободе, я понял, что попытка тех четверых не удалась - и прыгнул под невидимую в темноте опору прожекторной вышки, больно ударившись плечом. Колючая проволока бежала влево вместе с ярким лучом в каких-нибудь тридцати метрах от меня, но теперь луч утратил прежнюю размеренность колебаний и бросался наугад то в одно, то в другое место, лихорадочно вырывая из темноты коричневую поверхность окостеневшей земли.
      Нужно было во что бы то ни стало прекратить непредсказуемое метание этого ненавистного луча - и я нащупал ступени, ведущие вверх, на вышку, и осторожно пополз по ним, бесшумно отталкиваясь мягкими подошвами своих кроссовок. Я настолько сжился с ситуацией, с убедительностью ситуации, что даже не остановился, наткнувшись на тело в балахоне, лежащее на ступенях. Я просто обогнул его и пополз дальше, скользя ладонями по липкому и еще теплому. Второе тело, вернее, податливая рука, покорно откинувшаяся в сторону при моем движении, вызвала во мне такой протест, что пришлось минуты две просто отдыхать на четвереньках в нескольких метрах от прожекторной площадки.
      Оцепенение прошло и я дополз-таки до ее края, невидимый в своей черной футболке, и осторожно приподнял голову. У поручней лежали два неподвижных тела последних из четверки, ушедших на штурм. Плотный парень в казавшейся черной форме, скособочившись и держась одной рукой за живот, другой напряженно водил прожектором, освещая пространство перед колючей проволокой. На боку его висел автомат. Рядом с ним лежал второй охранник, уткнувшись головой в вытянутые руки. Скособоченный вдруг подался вперед, вглядываясь во что-то внизу, и взялся за оружие. Я посмотрел на освещенную землю, прилегающую к колючей проволоке, и увидел своего спутника. Он бежал к проволоке, путаясь ногами в балахоне, бежал, не скрываясь, да и невозможно было скрыться на этом пространстве, залитом светом, как съемочная площадка. Охранник присел на колено и вскинул автомат. Пронзительно завыла сирена. Раздумывать было некогда, кое-какая практика после случая с серым человеком из предыдущего действия странного спектакля у меня уже имелась, поэтому я моментально очутился на прожекторной площадке, перелетел через неподвижное тело в черной форме и прыгнул на спину охранника, сбив его с ног. Он ударился головой о доски и выпустил из рук оружие. Сирена продолжала завывать. Я сорвал с него автомат и, размахнувшись, ударил прикладом по толстому прожекторному стеклу. Раздался резкий хлопок, площадка растворилась в темноте, я метнулся назад, к ступеням, споткнулся о кого-то из тех двоих в балахонах, лежавших у поручней - и полетел головой вниз.
      И тут же оказался на заднем сиденье автомобиля, с глухим рокотом несущегося сквозь мрак. Началось действие третье. Свет фар вырывал из привычной уже темноты серую ленту дороги, а в зеркале заднего обзора отражались фары преследователей. Конечно, автомобиль преследовали, иначе зачем была бы нужна эта безумная гонка в темноте, опять скрывавшей детали, которых, возможно, и не было. И вновь для размышлений не оставалось времени. Я внутренне еще находился там, на прожекторной вышке, а водитель крикнул: "Догоняют!" - и еще ниже пригнулся к рулю.
      Дорога металась влево и вправо, и свет фар преследователей временами исчезал за поворотом, но потом неумолимо вспыхивал опять, все ближе и ближе. Мотор задыхался в безнадежной гонке, а я растерянно смотрел назад и пытался осмыслить происходящее и то, что было раньше, но пора размышлений еще не наступила...
      - Догоняют! - опять крикнул водитель и, не оборачиваясь, швырнул на мое сиденье какой-то предмет. - Стреляй! Они нас прикончат!
      Он послал автомобиль в очередной вираж, так что истошно завизжали шины и мотор протестующе взвыл на самых высоких нотах.
      - Стреляй!
      "Соловецкие острова, - подумалось мне. - Тихие далекие Соловки. Неспешное странствие по ним дает душе отдохновение, покой и благодать и вовсе не сравнимо с душной одурью пребывания на весьма и весьма насыщенном праздными людьми южном берегу Крымского полуострова".
      И еще мне вспомнились слова нашего тихого Славика Руднева. "Я противник насилия, - как-то на уроке заявил Славик. - Я не могу представить, что смог бы кого-то убить, но если речь пойдет о спасении моей жизни - я готов на все, и не потому, что так ценю свою жизнь, а потому, что просто не смогу спокойно мириться с теми, кто на нее покушается".
      Мне доводилось стрелять - и теперь, подняв пистолет с сиденья, я
      тоже, возможно, пустил бы его в ход, коль речь шла о спасении жизни но не успел. В заднем стекле вдруг появилось звездообразное отверстие и машина вильнула, так что меня бросило на дверцу. Водитель медленно съехал на свободное сиденье справа. Я рванулся вперед, вцепился в руль, продрался между мягкими спинками кресел и дотянулся ногой до тормозной педали.
      Может быть, подсознательно я уверовал в то, что выберусь из очередной переделки целым и невредимым - два примера уже имелись - в любом случае я не испытывал желания продолжать непонятную гонку, потому что водить автомобиль умел только теоретически, и потому что не видел смысла в этой бешеной езде.
      Завизжали тормоза, переднее колесо ударилось о бордюр пешеходной дорожки, перескочило через него, автомобиль подпрыгнул и остановился. Я выключил фары и прислонился к дверце. Было очень темно, машина слегка покачивалась, словно передние колеса повисли над пропастью, и я тихо сидел, задерживая дыхание и прислушиваясь.
      Надвинулся рокот мотора, наскочил свет фар и пошел плясать, отлетая от лобового стекла. Преследователи проскочили чуть дальше, но тут же дали задний ход и тоже погасили фары. Захлопали дверцы. Я замер. Дверца открылась - и я выпал на твердый холодный асфальт, постаравшись не удариться головой.
      Вероятно, это было лучшее из всего, что я мог придумать в подобной ситуации. Я лежал ничком, щеку мою кололи песчинки, а двое, чиркая спичками, молча вытаскивали из машины водителя. Потом один из них закурил, а второй сказал:
      - Попробуем столкнуть.
      Глаза привыкли к этой странной вездесущей темноте и я увидел, что преследователи уперлись руками в багажник моей машины. Машина медленно, словно нехотя, канула за пешеходную дорожку, внизу застучало, грохнуло, осветив их манекенные фигуры в черных плащах - и стало затихать с потрескиванием.
      - Давай обоих для надежности, - произнес один из них и надо мной раздался щелчок взводимого курка.
      Конечно, можно было проверить ситуацию на театральность. Конечно, можно было выждать до конца. Но где гарантия, что сцена из спектакля закончится с моим театральным, то есть ненастоящим убийством? Где гарантия, что убийство будет ненастоящим? Гарантии не было. А жить я привык. Жить мне нравилось.
      "Вот если бы сначала подумать, а потом сделать, - говорила рассудительная моя Алена Ткаченко, имея в виду поспешные действия Ивана Грозного в случае с сыном, - тогда бы и делать не пришлось".
      Думать в моем положении было роскошью, а вот сделать я попытался.
      Я вскочил и головой сбил с ног того, что стоял надо мной с пистолетом
      в руке. Он отлетел к пропасти, в которой исчезла машина, и, раскинув
      руки, пропал в ней, не издав ни звука. Я бросился на второго,
      успевшего только отшвырнуть сигарету, и полетел вниз вместе с ним.
      Последние события убедили меня в том, что решительные действия верный залог выхода из данной ситуации. И перехода в другую?
      Да, и перехода в другую. Потому что я стоял в какой-то темной нише, за которой тянулся коридор. Коридор оканчивался открытой дверью.
      В комнате за дверью горел яркий свет. (Наконец-то, как исключение,
      я увидел яркий свет вместо осточертевшей уже темноты!) Там громоздилась у стены массивная серая панель с множеством переключателей, стояли три стула и столик с зеленым телефоном. Двое в знакомой черной форме сидели на стульях, вытянув ноги и положив на колени знакомые автоматы, один лицом ко мне, уставившись в потолок, другой боком, а третий стоял у столика и задумчиво изучал какую-то бумагу.
      Таким образом, сцена была оформлена. Дело оставалось за действием. Я почти привычно оценил схематизм деталей, манекенность фигур в черных мундирах и, уже не удивляясь, услышал рядом:
      - Пошли! Я - первого у стола, а вы тех двоих. И сразу дальше!
      Обернувшись, я обнаружил двоих с манекенными лицами, все в тех же длинных балахонах.
      Честно говоря, я немного устал. Устал удивляться, устал действовать, устал переживать. Слишком много было для меня. Слишком много неожиданностей. Слишком много театра. Слишком много сцен. Кто бы там ни был режиссером - он переборщил. Перестарался. Я больше не желал участвовать в премьере. Даже в репетиции. Я желал на Соловецкие острова.
      Именно поэтому я выхватил у соседа очередной пистолет (сколько этих пистолетов было там в тот день, двадцать четвертого июля!) и саданул в низкий потолок. Заверещало, загудело, заухало, а спутники мои превратились в подлинные манекены, как, впрочем, и те, что находились в комнате.
      - Вперед! - крикнул я, подражая этим манекенам, и для убедительности еще раз пальнул в серый потолок.
      Потом выскочил из ниши и побежал к ярко освещенной комнате, к черным фигурам, похожим на оплывшие свечи, побежал стремительно и легко, словно проходил по правому краю на футбольном поле - и, конечно, не заметил черного провала и, конечно, привычно полетел в него.
      И в черном этом провале мелькнули вдруг знакомые сучья того
      тупика в лесопосадке и метнулась рыжая собака, ошалевшая от чистого воздуха. Переход получился затянутым, насыщенным странными полутенями, и неизвестный режиссер не спешил больше с мельтешением непредвиденных сцен.
      2.
      Не берусь судить, сколько времени прошло - минута или год, - но наконец неясные тени отступили и все вокруг приобрело резкость и определенность очертаний. Я решил пока не искушать судьбу и просто полежать неподвижно и поразмышлять, глядя в белый потолок. Мне было удобно лежать на кровати под одеялом, вокруг стояла тишина, и, как исключение, отсутствовала темнота и присутствовал самый обычный электрический свет. Это горели лампы под потолком, обыкновенные лампы под белыми шарообразными абажурами. Пролежав несколько минут, я был готов поверить, что нахожусь не в бутафорском мире темноты и манекенов, а среди вполне реальных вещей. И все-таки ожидал, что кто-то вот-вот крикнет: "Стреляй!" или "Вперед! "- и странный спектакль вновь закрутит свои колеса, подобные причудливым поверхностям Мебиуса. Некоторое время я даже не решался повернуть голову, чтобы посмотреть, кто же это сопит неподалеку, потому что не желал очередной сцены. Делать какие-то выводы, как-то анализировать происходящее я не то чтобы не собирался, а просто не был еще готов к подобному анализу. В конце концов, какой-нибудь сэр Ланселот Озерный, неравнодушный к государыне Геньевре, сначала бился с очередной нехристью и разил ее, а потом только начинал размышлять, откуда, собственно, сия нехристь взялась и как оказалась на его, Ланселотовом, пути.
      Минут через десять я все-таки решил выяснить, куда делась моя верхняя одежда и что же находится рядом. Насчет футболки и джинсов я кое-что предположил. Скажем, стало мне плохо в той лесопосадке и люди в белых халатах препроводили меня в больницу, лишив, естественно, верхней одежды. Для того, чтобы узнать, что находится рядом, нужно было повернуть голову. Я повернул голову и обнаружил просторную комнату с белыми стенами, без окон и с одной овальной дверью. Света было вполне достаточно для того, чтобы рассмотреть десяток кроватей, на которых под зелеными одеялами спали люди. Ближайший ко мне светловолосый мужчина средних лет громко сопел, приоткрыв рот и подложив ладонь под щеку.
      Все это смахивало на больничную палату, только подушки на кроватях были треугольными и непривычного зеленого цвета, да и кровати представляли собой низкие лежаки без задней и передней спинки, что вступало в противоречие с моими воспоминаниями о кроватях больничных палат. А я ведь совсем недавно был в нашей первой городской больнице, навещал вместе с ребятами Виталика Короткова, угодившего туда с аппендицитом.
      Тем не менее, я находился именно в больничной палате. Осознание этого факта заставило меня еще раз мысленно пройтись по основным вехам своей биографии и постараться тщательно вспомнить подробности вечера двадцать четвертого июля. Все вспоминалось без труда, хотя, как я прекрасно понимал, впечатления эти могли быть только чисто субъективными. Я еще раз продумал четыре предыдущие ситуации, отметил их схематизм и определил, что они похожи на наспех сработанные декорации. Затем тщательно ощупал зеленое одеяло, зеленую треугольную подушку, потрогал синий халат, лежавший под подушкой и даже осторожно постучал по голубому полу, покрытому каким-то мягким материалом. Пол был как пол. Чувствовал я себя абсолютно нормально, поэтому отбросил одеяло и сел, намереваясь предпринять какие-то дальнейшие действия.
      Думаю, понять меня несложно. Судите сами: человек восьмидесятых годов двадцатого века не привык, вернее, не умеет долго сомневаться в чем-либо только на том основании, что этого просто не может быть. Слишком многое из того, чего не может быть, все-таки свершилось. Перечень примеров общеизвестен, тем не менее, приведу кое-что в силу учительской привычки убеждать.
      Атомная бомба. Полет в космос. Пересадка сердца. Телевизионная передача с поверхности Луны. Экспедиция к комете Галлея. Проект "Фобос". Робот, бродящий по палубам затонувшего "Титаника". Трагедия Чернобыля. Думаю, хватит. Современный человек более гибок и гораздо лучше может приспособиться к перемене обстановки, чем подданный "короля-солнца" или, скажем, сосед Иммануила Канта. Современный человек сохраняет способность действовать даже несмотря на кажущуюся абсурдность происходящего. Он вырос в мире, где придуманы синхрофазотроны и компьютеры, где запущены к звездам космические аппараты, несущие записи музыки Моцарта и Бетховена, где разработаны рентгеновские лазеры с ядерной накачкой, поднят на щит антропный принцип и выдвинута теория космических нитей. Современный человек - это и я. Это любой из вас. Из нас. Современный человек настолько подготовлен к встрече с необычным, неизведанным, выходящим за рамки обыденных представлений, что только шире распахнет окно, когда над его кухней пойдет на посадку летающая тарелка, и утомит инопланетян расспросами о том, как там у них и где же они были раньше.
      В любом кажущемся абсурде нужно искать смысл - вот кредо современного человека. Наше с вами кредо. И если стул в нашей комнате вдруг заговорит с нами на чистом английском языке, сетуя на свои, стуловы, проблемы, мы не побежим к врачу или в церковь, и не постараемся избавиться от такого стула, а начнем выяснять, почему стул, сработанный на Тамбовской мебельной фабрике, изъясняется именно по-английски, почему у него, стула, такие проблемы возникли и как ему, стулу, помочь.
      В любом абсурде есть смысл, только нужно этот смысл отыскать.
      Поэтому я и сел на кровати, отбросив одеяло. Я был готов действовать.
      Сбоку, вдоль стены, тянулись зеленые шкафы и я довольно быстро отыскал в них свои джинсы и футболку, висевшие на крючке в ворохе других одежд. Кроссовки обнаружились под кроватью. Я оделся, аккуратно застелил постель и медленно пошел вдоль кроватей, всматриваясь в лица спящих мужчин. Кроватей было не десять, а тринадцать, считая мою, и почти на всех кроватях спали молодые и пожилые блондины, исключительно блондины, как и я. И один был просто лысым. Факт пребывания в палате блондинов сам по себе, конечно, еще ни о чем не говорил, но я принял его к сведению и заложил в накопитель информации, приступивший к работе в одном из подразделений моего мозга.
      Затем я толкнул бесшумно открывшуюся дверь и очутился в пустом коридоре с такими же овальными дверями. Мне все больше представлялось, что я нахожусь именно в больнице. Я шел по тихому коридору и, честно говоря, предвкушал события, жаждал событий, перед которыми поблекло бы даже путешествие на Соловки. Даже с Ирой...
      Потому что любой человек, я бесконечно уверен в этом, в душе своей, пусть даже бессознательно, страстно желает приобщиться к чему-то, быть сопричастным чему-то, участником чего-то, выходящего за рамки обыденного. Честное слово, сорок тысяч Львов Толстых вкупе с сорока тысячами Эмилей Золя, призвав на помощь столько же тысяч Диккенсов, Драйзеров, Гюго и Бальзаков не смогли бы описать и десятимиллионной доли того, что таят необъятные просторы наших душ, потенциальные возможности которых не имеют пока даже предварительной оценки. Даже в наше удивительное, безумное и такое очаровательное время. Мы тянемся, тянемся к неизведанному...
      Впрочем, умолкаю, потому что именно мои отступления от темы, рассуждения на уроках, растекание, так сказать, по древу, получили однажды неодобрительный отзыв завуча, посетившего в порядке контроля мой урок в десятом-"а".
      Итак, только факты. Так будет быстрее, а если опять занесет меня вспомню завуча и тут же войду в колею.
      Итак, я пошел по тихому коридору, неслышно ступая в своих кроссовках на толстой подошве. За закруглением коридора стоял овальный зеленый столик с какими-то небольшими предметами, походившими на будильник, телефон и что-то еще. За столиком, подперев рукой щеку, сидела сухощавая блондинка в зеленом платье.
      Я остановился возле столика и разглядел, что на его гладкой поверхности действительно стоит будильник, рядом с ним - телефон, и лежит блестящий неидентифицированный мною предмет, похожий на зажигалку.
      В глубине сознания робко заскреблось недоумение, потому что первоначально я видел все-таки не эти предметы, немного другие предметы, и не могли же они мгновенно измениться чуть ли не на моих глазах, но я пока мысленно шикнул на недоумение - разберемся, мол, потом - и поздоровался с сухощавой блондинкой.
      То есть, сказал: "Здравствуйте", - вернее, мог предположить, что произнесу именно это приветливое русское слово, а на деле же произнес нечто совсем другое, хотя имел в виду именно русское приветствие...
      Уф-ф, непонятно? Тяжеловато, конечно, дается это изложение, но коль взялся...
      - Здравствуй, - помолчав, отозвалась блондинка, продолжая подпирать рукой щеку. - Лучше стало?
      Вернее, она тоже сказала что-то совсем другое, и это совсем другое не было словами русского языка. Тем не менее, для меня ее ответ прозвучал именно так.
      Что-то случилось с моими ногами и я вынужден был упереться ладонями в столик, с мгновения на мгновение ожидая, что он превратится в обыкновенную птицу Феникс, сухощавая блондинка - в русалку с блестящим хвостом, в коридоре воздвигнется строение на курьих ножках, а сам я окажусь не более чем одной из голов огнедышащего Змея Горыныча.
      Всякое могло случиться. В конце концов, в той лесопосадке мне на голову вполне мог свалиться небольшой метеорит или прогулочный корабль инопланетян, оказав отрицательное воздействие на мое самочувствие. Или могла укусить рыжая собака, ошалевшая, выходит, вовсе не от чистого воздуха, а от бешенства.
      В школе я изучал английский, знал десяток немецких, французских
      и испанских слов. Думаю, что мог бы распознать монгольский, не говоря уже о польском, болгарском и чешском, слышал речь арабов
      и скандинавов. Язык же, на котором изъяснялась блондинка, был мне неведом. На нем вполне могли бы общаться обитатели Марса или системы Фомальгаута, если бы таковые обитатели, равно как и языки, существовали.
      Дело даже не в этом. Блондинка, в конце концов, могла говорить на неизвестном мне языке племени, только вчера обнаруженного в верховьях Амазонки. А дело в том, что ее нерусские слова воспринимались мной как русские, и я тоже говорил на ее языке, который казался мне русским, хотя русским не был...
      Ладно, понесло меня, косноязыкого, с этими языками. Вернемся к фактам. Столик так и не упорхнул птицей Феникс, блондинка и не думала спешно отращивать русалочий хвост, а я остался Игорем Губаревым, двадцати восьми лет, холостым, образование высшее, русским, не имеющим и не пребывавшим, только несколько вспотевшим.
      Потом мы с блондинкой немного побеседовали. Из разговора выяснилось, что я был подобран в бессознательном состоянии "стражами общественного спокойствия" у одной из дорог, ведущих в столицу, и доставлен на излечение. Еще блондинка успокаивающе сообщила, что, коль состояние мое вернулось в норму, задерживать меня в больнице никто не будет. Скоро начнется обход, а потом заплати, дорогуша, за присмотр и иди на все четыре стороны.
      - И постарайся больше не падать, - посоветовала блондинка, сочувственно качая головой.
      Ее слова насчет платы за обслуживание несколько озадачивали,
      но я промолчал. Решил я также ничего не говорить насчет той лесопосадки и теплого вечера двадцать четвертого июля. Пресловутый внутренний голос доверительно подсказал мне, что я останусь непонятым.
      И насчет "стражей общественного спокойствия" и "столицы" я тоже
      решил не выяснять. Я только спросил на всякий случай, какое же сегодня число и какой по счету год, ссылаясь на провалы в памяти, и получил в ответ сожалеющий взгляд и сообщение о том, что на дворе нынче восьмое число третьего месяца четыреста двенадцатого года династии.
      Этим я и удовлетворился и принялся задумчиво бродить по коридору. Мысли мои были несколько всклокоченными, но текли, в общем, в одном направлении. Вероятно, мое монотонное хождение надоело сухощавой блондинке и она велела мне вернуться в палату.
      Я открыл дверь - и остановился. Хотя изумление тоже должно иметь предел. Дело в том, что в палате произошли метаморфозы. Исчезли низкие лежаки без спинок и их место заняли самые обыкновенные
      больничные кровати с белыми квадратными плоскими подушками. Одеяла, правда, остались зелеными. Кое-кто продолжал спать, кое-кто сидел, опустив ноги на пол, кое-кто прогуливался босиком по голубому полу вдоль зеленых шкафов. Задумчиво бредущий мимо мужчина в длинном халате рассеянно посмотрел на меня и кивнул.
      - Здравствуйте, - машинально пробормотал я.
      На его шее, чуть ниже правого уха, виднелось круглое коричневое родимое пятно величиной с копеечную монету. Точно такое же, как у меня. Я направился к своей кровати, кивая на ходу другим блондинам, а они говорили: "Привет! ", "Ожил-таки", "Выкарабкался, парень", - я направился к кровати, разглядывая их шеи, и заметил еще одно родимое пятно. И еще. И еще...
      Я сел на кровать, скрипнувшую сеткой, закрыл глаза и принялся монотонно покачиваться. Вперед - низкие лежаки, назад - сухощавая блондинка, вперед - четыреста двенадцатый год династии, назад - больничные кровати, вперед - родимые пятна...
      Кто-то тронул меня за плечо, спросил участливо:
      - Эй, тебе плохо?
      В ответ я только помотал головой, еще крепче зажмурился и продолжал свое нехитрое занятие.
      Кровати, вероятно, не могли здесь появиться, пока я отсутствовал. Значит, они здесь и не появлялись. Значит, их здесь и не было.
      Предметы на столике сиделки стали телефоном, будильником и зажигалкой чуть ли не на моих глазах. Возможно, они и выполняли функции телефона, будильника и зажигалки до своего превращения, но форма их была для меня, Игоря Губарева, непривычной. А потом стала привычной. И непривычные лежаки без спинок превратились в привычные больничные кровати...
      У Шекли есть замечательная повесть "Обмен Разумов". Совсем недавно, в апреле или начале мая, побывал у меня в гостях наш начинающий фантаст, непременный участник школьного литкружка Леша Вергиенко и взял почитать красный томик Шекли с полумесяцем на обложке, что-то из Брэдбери, Струцацких и Биленкина. И я потом перечитал Шекли и еще раз насладился его юмором.
      Так вот, есть там одна штука - "метафорическая деформация". Это когда необычайное воспринимается как обыденное. Говоря словами героя Шекли, "я могу подумать, что вижу корову, когда на самом деле предо мной альтаирец".
      Фантастика, конечно, остается фантастикой - я-то ведь не был героем Шекли, - тем не менее подобное объяснение хоть на что-то годилось. По крайней мере, можно было считать, что дело здесь не в метаморфозах, происходящих в окружающем мире, а в моем восприятии. Что-то во мне, может быть даже по неведомой команде извне, заставляло меня видеть вещи более привычными, чем они были на самом деле. Поначалу этот механизм срабатывал не сразу, но впоследствии действовал почти безукоризненно, так что я до сих пор не знаю, что же на самом деле окружало меня. Впрочем, возможно, гипотеза моя абсолютно несостоятельна.
      Разобраться с одинаковыми родимыми пятнами обитателей больничной палаты было сложней. Тем не менее, само их наличие говорило о том, что абсурд вовсе не такой уж абсурд. Абсурд получался со смыслом.
      Я сидел и покачивался, вокруг тихо переговаривались, скрипели
      кроватями, вздыхали. Так продолжалось до визита врача, шумно хлопнувшего дверью (отчего я открыл глаза) и зашагавшего прямо ко мне. Остальные разбрелись к своим кроватям. Белокурый толстяк в зеленом халате, со стандартным родимым пятном на массивной шее, был бородат и высок. Его серые прищуренные глаза некоторое время жестко обыскивали меня, потом русая борода шевельнулась и раздался неожиданно пронзительный голос, похожий на голос нашего завуча:
      - Очухался, парень? - Врач цепко ухватил меня за руку, нащупывая пульс. - Та-ак. Часто с тобой такое бывает?
      Я собрался неопределенно пожать плечами, но толстяк уже запрокинул мою голову и, наклонившись, исследовал глаза. От него приятно пахло чем-то мужественно-свежим. Каким-то лосьоном для настоящих мужчин.
      - Та-ак, - повторил он и потрепал меня по плечу. - Ерунда, наследственное. С годами должно пройти. Только старайся не падать головой на твердое, не то заработаешь к тому же сотрясение мозга .- Он пронзительно засмеялся, выставив зеленый живот. - Три дня отдыхать, с женщинами ни в коем случае, а потом все можно. Так что порядок, парень! Плати за содержание - и до новых встреч.
      Он опять засмеялся и обвел взором притихшую палату. Судя по всему, его не очень заботило мое здоровье.
      - Мне платить нечем, - сказал я, когда он отсмеялся.
      Это было правдой. Деньги с собой на прогулку в лесопосадку я не брал. И очень сомневался в том, что здесь подошли бы наши рубли.
      - Та-ак! - грозно провозгласил толстяк. - Что ж,бывает. Значит, вычтем из жалованья. Документы есть? Где работаешь, кем, где живешь?
      Мне показалось неуместным распространяться об уютном украинском городе среди степей, о нашей типовой школе в новом микрорайоне и о преподавании истории и обществоведения. Я ведь уже кое-что обдумал и прикинул, да и стоящее на дворе восьмое число третьего месяца четыреста какого-то года династии тоже о чем-то говорило.
      Не получается у меня эта таинственность, потому что любому тут все уже понятно. Безусловно, я давно не сомневался, что пребываю совсем не в своем степном городе, выросшем вокруг крепости святой Елисаветы два столетия назад. Где я пребывал - это уже другой вопрос. Не мне бы, не постигшему еще азов, все это описывать, а Леше нашему Вергиенко, поднаторевшему в сочинениях на вольную тему и уже потихоньку теребящему разные солидные редакции. Каждый ведь хорош в своем ремесле... Впрочем, я опять начал растекаться по этому самому древу. Только всего и требуется, что написать: "Не помню, - ответил я".
      Так вот и напишу.
      - Не помню, - ответил я в тишине палаты, затаившей дыхание от любопытства. - Память отшибло.
      Врач отстранился и грозным ликом своим стал схож с мозаичным Христом-Пантократором из монастыря Дафни под Афинами.
      - Не помнишь? - оскорбленно изрек он и повел взглядом по безмолвной палате, призывая всех в свидетели. - А если тебя стражам передать? Посидишь там у них, отработаешь, сколько надо, и сразу вспомнишь. Уверяю, лучшее лекарство. Универсальное. Как на это смотришь, парень?
      Я пожал плечами. Что мне еще оставалось делать?
      Врач был ошеломлен моим жестом.
      - Хорошо! - зловеще сказал он и грузно отбыл за дверь.
      С его исчезновением палата задышала, заскрипела, заговорила.
      - Беги, - посоветовал блондин с соседней кровати. - Беги, а то не выберешься. Я-то знаю...
      - Направо по коридору, там будет дверь - и в лес! - приподнявшись на локте, подсказал другой.
      - Беги, беги! - разом зашумели взволнованные голоса.
      Я вскочил, быстро пересек палату, свернул по коридору направо, чуть не сбил с ног кого-то в зеленом халате и вылетел за дверь. Споткнулся, сделал кувырок наподобие каскадерских, и нырнул в кусты. Совершил довольно затяжной кросс по полого уходящей вниз пересеченной местности и остановился, чтобы отдышаться. Кое-какой опыт действий в подобных ситуациях я уже накопил за время, прошедшее с теплого июльского вечера, только в тех сценах из странного спектакля было физически легче. Словно там я был куклой, совершавшей определенные действия без особых усилий, а здесь (где, кстати, здесь?) вновь стал самим собой, то есть парнем двадцати восьми лет от роду, выше среднего роста, довольно крепко сбитым, но тем не менее обыкновенным парнем, не Чингачгуком и не десантником, парнем, который хотя и делает зарядку, но бегает по утрам только летом и не каждый день, а в футбол играет и вообще раз в неделю...
      Стоп, стоп! Уже отдышался.
      Я, настороженно прислушиваясь, стоял в странном лесу на склоне холма. Меня окружали раскидистые полукусты-полудеревья с темно-зелеными треугольными листьями в белых прожилках. Звуков погони не было слышно, поэтому я без помех рассмотрел траву - низкую, завивающуюся бледно-зелеными спиралями невиданную траву, хорошо прочувствовал вкус воздуха - чужой приторный вкус .напоминающий запах ладана, обнаружил над полудеревьями-полукустами темно-синее небо с волокнистыми красноватыми облаками и разглядел сквозь треугольники неведомых листьев большое солнце, яичным желтком застывшее над многочисленными зданиями большого города.
      Сомнений не оставалось. Я вздохнул, подумал почему-то о подмосковных лесах, о своих мальчишках и девчонках, об Ире подумал, и о сестре, и о Соловецких островах - и осторожно продолжил путь вниз, отводя от лица клейкие треугольники чужих листьев.
      Ниже тянулась дорога, по ней временами проезжали странные обтекаемые экипажи, или, скажем, транспортные средства, похожие на огурцы, к которым приделали колеса. Позднее я узнал, что они назывались, конечно, автомобилями.
      Грустно, очень грустно и неспокойно мне было тогда. Я оказался просто подавленным открывшейся истиной. Именно в тот вечер я понял, что гораздо легче и проще мечтать о встрече с неведомым, чем попасть в такое неведомое, с головой погрузиться в него, дышать его воздухом, ходить по его улицам и чувствовать себя бесконечно одиноким, растерянным и - зачем скрывать? напуганным, именно напуганным неизвестностью, устрашенным непонятностью цели, которую преследовало неведомое, притянув меня к себе. Я чувствовал, как рвутся нити, связывающие меня с привычным миром, и душевное состояние мое было весьма и весьма плачевным...
      ...Я бродил в фиолетовых сумерках по улицам города, а в небе
      наливались чернотой и угасали волокнистые облака, и когда они слились
      с черным небом, вспыхнули уличные фонари. Шуршали шины по мостовой, шаркали по тротуарам многочисленные подошвы, слышались голоса, смех... Я смотрел в окна и витрины магазинов, бесцельно пересекал площади и скверики, шел по бульварам, сворачивал в переулки, пропускал на перекрестках автомобили, разглядывал лица прохожих.
      И лишь одно подбадривало меня. Я видел множество людей - мужчин, женщин, стариков и детей, курчавых и лысых, коротко стриженных и длинноволосых, усатых и бородатых - и все они (кроме лысых, разумеется) были блондинами, только у молодых женщин пестрели в волосах зеленые, черные, фиолетовые и красные пряди. И если не мешал высокий воротник или длинные волосы, у каждого прохожего можно было заметить одинаковое круглое пятнышко на шее, роднившее эту расу блондинов со мной, чужаком Игорем Губаревым.
      И значит, абсурд превращался в закономерность. И значит, доставка меня в город блондинов, в неведомый мир белобрысых имела какую-то цель. Оставались сущие пустяки - отыскать эту цель. Угадать ее. И тут, размышлял я, утопая в фиолетовых, сумерках, все, может быть, зависело только от меня. От моих способностей. От моей сообразительности. Я, Игорь Губарев, зачем-то был нужен здесь. И это вселяло надежду. Любое мое действие, любая встреча за ближайшим поворотом могли стать первым шагом на пути к цели.
      И встреча не заставила себя ждать. Я забрел в дальний угол
      скверика, отделенного от улицы зеленой стеной полукустов-полудеревьев,
      опустился на длинную скамейку и устало вытянул ноги.
      Дело определенно шло к ночи, а насчет ночлега ничего не вырисовывалось,
      и неплохо было бы поужинать...
      Я закрыл глаза, собираясь погрузиться в не очень радостные раздумья, но погрузиться не дали.
      - Чего сидишь? - спросили меня. - Пойдем.
      Голос принадлежал очередной блондинке. Она стояла рядом, придерживая рукой маленькую сумочку, перекинутую через плечо, рассматривала меня, и вид у нее был деловитый. За скамейкой горел фонарь, позволивший мне тоже рассмотреть блондинку достаточно подробно. Волосы у нее были длинными, чуть волнистыми, распущенными по плечам, с одной-единственной темной прядью. Лицо казалось молодым, на нем застыло деловито-скучающее выражение, как у человека, который вынужден выполнять надоевшую, но необходимую работу, и в силу своего воспитания старается выполнить ее на должном уровне. На шее блестел в свете фонаря браслет не браслет, обруч не обруч, - ну, как там называются эти штуки, которые женщины цепляют на шею? Не ошейники же? В общем, что-то блестело. Переливчатое серебристое платье едва доходило до коленей, открывая ноги в простых босоножках, типа той обуви, состоящей из подошвы и двух резинок, которые носят на пляже. Стройная была блондинка, стройная и симпатичная, и молодая, похожая на фото из журнала мод. Только слишком чувствовалось в ней безразличие.
      Это описание заняло намного больше времени, чем мой ответ.
      Вернее, мой вопрос.
      - Куда? - спросил я и встал.
      - Ко мне, - несколько удивленно ответила блондинка. - Лон.
      - К тебе? - переспросил я. - Что - "Лон"?
      Блондинка, отступила на шаг, недоуменно подняла брови, а потом обиженно надула губы.
      - Бестолковый? Ты зачем на этой скамейке сидел?
      - Просто так, - растерянно сказал я, наконец начиная кое-что соображать.
      - Кончай выламываться! - Блондинка устало вздохнула. - Просто так здесь не сидят, сам знаешь.
      - А что такое "Лон"?
      - Зовут меня Лон, не понял,что ли? Ты сегодня не перетрудился, дорогуша?
      - Да вроде того, - неопределенно ответил я.
      - А! - Блондинка поскучнела. - Значит, не пойдешь? Шутник.
      Она разочарованно качнула головой, дернула плечом, поправляя сумочку, и медленно пошла по дорожке. А я смотрел ей вслед. Плечи у нее были как-то опущены... И шла она как-то...
      В общем, я догнал ее и пошел рядом. В конце концов, надо было делать первый шаг к цели.
      - Послушай, Лон!
      Она с надеждой повернулась ко мне и я разглядел горькие складки у губ, совсем неуместные на ее юном лице.
      - Послушай, Лон, - повторил я. - Мне негде ночевать. И денег у меня нет. И никого в этом городе нет. Совсем никого. И, возможно, меня разыскивают. Пришлось мне сегодня уйти из одного места, не попрощавшись.
      Собственно, я ничем не рисковал. Потому что в случае чего мог, не попрощавшись, уйти и из этого сквера.
      Лон некоторое время смотрела на меня, морща лоб и покусывая губы, потом медленным жестом откинула волнистые густые волосы и усмехнулась.
      - Ну и клиенты пошли! Значит, из бунтарей... Что же мне с тобой делать? Не бросать же такого бестолкового да усталого? - Она неожиданно решительно взяла меня за руку. - Пошли, не дам я тебе пропасть, так и быть!
      3.
      От еды меня сразу потянуло ко сну, но я остался сидеть за столом. Лон собрала посуду, вышла из комнаты и вернулась уже в длинном красном халате. Я сидел, подперев кулаками подбородок, и смотрел в окно на небо, с которого как блестящие глаза уставились на город две луны. Лон постелила мне на диване, молча села напротив.
      - Лон, - сказал я и она встрепенулась, стерев с лица непонятную грусть. - Что-то у меня приключилось с головой. Забыл я все. Только имя свое и помню. И число сегодняшнее знаю. Никаких документов нет, а где они не помню. Кем работал - не помню. Работу здесь можно найти?
      - Не считай меня дурочкой, - ответила эта печальная молодая
      женщина. - Лучше ничего не говори, только не выдумывай. И не бойся, я не из болтливых. Молчать мы тоже умеем. - Она вздохнула. - А насчет работы и документов завтра что-нибудь придумаем. Ладно, спи. Отсыпайся, да вспоминай, может быть, что-то и вспомнишь.
      Лон поднялась, провела рукой по волосам и направилась к двери.
      Она и так уже сделала для меня очень много, но все-таки я окликнул ее, потому что не мог поступить иначе. Утро следовало встретить, вооружившись хоть какими-нибудь знаниями. Этот мир был чужим, но отнюдь не случайным, и нужно было узнать о нем как можно больше.
      - Лон, мне бы любую книгу об этой стране... Видишь, даже название забыл. История, современность...
      Лон застыла в дверях, повернулась и недоверчиво посмотрела на меня.
      - Ты что, действительно болен? Что за "эта" страна? Разве есть
      еще "та" страна? Какое название? Страна и есть Страна. Единственная.
      Я молчал. Я уже ничему не удивлялся. Лон грустно усмехнулась и обвела комнату рукой.
      - Как видишь, книг здесь нет. Какие у такой, - она подчеркнула это слово, - могут быть книги?
      Действительно, в комнате находились только диван, стол, три стула и высокий шкаф, из-за приоткрытой дверцы которого высовывался край то ли платья, то ли плаща.
      - Но знаю я одного грамотея, - медленно продолжала Лон, вскинув брови, словно удивляясь себе, - у которого очень много книг. Знаю, водил он меня к себе. Сейчас!
      - Постой! - крикнул я, но в ответ раздался только стук входной двери.
      Я чувствовал себя не только неловко, мне было просто стыдно. Стыдно за себя, за свою напористость, вообще за появление в этой комнате. И все-таки другого выхода я не видел. Вернее, я уже был вовлечен в цепь событий, ведущих, я не сомневался, к развязке, и изменить ничего не мог. И пусть можно не соглашаться с древней мыслью о том, что все мы просто собаки, привязанные к повозке и бегущие туда, куда она тащит. Странная игра с чужим миром уже началась и отступать было нельзя. Отступать было некуда.
      Минут через десять-двенадцать Лон возникла в дверном проеме с книгой в руке.
      - Привет тебе от грамотея. Посочувствовал мне. Попался, говорит, любитель книжек, а на другое не способен, что ли?
      Я неловко улыбнулся, не сводя глаз с толстого синего тома. Я
      был уверен в том, что коль понял речь устную, пойму и письменную.
      - Спасибо, Лон! Ты не представляешь, как меня выручила.
      - Ладно, - вздохнула Лон. - До завтра.
      - Спокойной ночи, Лон, - ответил я и придвинул книгу.
      - Эй, послушай!
      Я поднял голову. Лон стояла у двери и улыбалась печально и устало.
      - Как хоть зовут-то тебя?
      - Игорь.
      - Господи-и! - Лон всплеснула руками. - И откуда ты такой на мою голову? Имя - и то себе неземное выдумал.
      Теперь уже я чуть не всплеснул руками.
      - Неземное? Значит, это Земля?
      - Земля, милый, Земля. Не небо, там только господь бог, а нам именно здесь страдать суждено. На Земле. И настрадался ты, видно, на Земле. Спокойной ночи... И-горь.
      Она вышла, а я некоторое время сидел, переводя взгляд с городских огней на две небольшие луны в темном небе, вдыхая приторный чужой воздух, потом взял книгу и повернул ее названием к себе. На обложке золотились слова: "Краткая история".
      Сделаю небольшое введение. Этот мир, безусловно, назывался Землей. Вернее, он, конечно, назывался не так, но для меня его название звучало именно как "земля", то есть твердая поверхность того, что внизу, под ногами. На чем стоят. Второе. "Краткая история" была довольно увесистым томом с рисунками, фотографиями, картами, схемами, диаграммами и графиками, статьями по истории науки, искусства, религии и так далее и одолеть мне ее в ту ночь, конечно, не удалось. Я ее просто перелистал, просмотрел по диагонали, чтобы составить хотя бы самое общее представление. Читал же я "Краткую историю" довольно долго, несколько дней, однако пересказать постараюсь сразу и очень схематично. Согласитесь, для того, чтобы пересказать историю, пусть даже кратко, цивилизации, существующей не одно тысячелетие, потребовалось бы слишком много времени. Постараюсь уложиться в минимальный объем. Только основное.
      Итак, начнем с географии. Планета была богата водой и скудна сушей. Точнее, существовал только один довольно обширный материк, вытянутый с севера на юг наподобие клинка, рассекающего океанские воды. Имелись еще десятка три разбросанных в океане островов, самый крупный из которых, величиной примерно с нашу Корсику, прижимался к материку с юга, а почти вся остальная мелочь россыпью окружала материк, словно боясь заблудиться в океане. Полярные области были покрыты льдом. Всю остальную часть планеты занимала вода, мировой океан без каких-либо отмеченных на карте признаков суши.
      История цивилизации начиналась с легендарных правителей, носивших причудливые имена. Развитие шло по привычной схеме - от мелких, постоянно воюющих друг с другом рабовладельческих государств, в течение столетий неоднократно менявших названия и перекраивавших границы, до могучих рабовладельческих империй, расцветающих на континенте и медленно уходящих в глубины времен, чтобы уступить место другим. Империи расширялись и сжимались, и шло проникновение на острова, и острова становились колониями, и бунтовали против метрополий, и обретали независимость, и вновь подчинялись очередным империям. Вихляло пресловутое колесо истории по выбоинам, застревало в лужах, съезжало с дороги, переваливало через завалы, прокручивалось вхолостую в грязи, но непреклонное время катило да катило его все дальше и дальше, как и положено времени катить колесо истории.
      Добралось колесо и до феодальной раздробленности. В глазах моих рябило от перечисления походов и сражений, имен королей и полководцев, названий стран и пересказа деяний всяких мелких князьков. В общем, картина была знакомой: непрерывные войны, дворцовые перевороты, междоусобицы, бесплодные восстания, нашествия варваров, волнения... Потом дело дошло до феодальных монархий, солидных, крепко сколоченных государств, сосредоточивших всю силу аппарата принуждения на нещадной эксплуатации крепостных земледельцев. Практиковались и барщина, и оброк, и право первой брачной ночи, и возникали корпорации ремесленников в городах, и вспыхивали крестьянские бунты, и армии враждующих монархов топтали поля и рубили друг друга во имя господа бога и к вящей славе какого-нибудь Танитры Ровда Второго или Потоля Гронда Муста Кривоносого.
      Еще через полсотни страниц во всем здешнем мире осталась одна единственная могущественная империя, разбившая всех врагов и распространившая власть на континент и большие и малые острова. Началась эра правления династии Корвенсаков Богоугодных, которая и длилась уже четыреста двенадцать лет, три месяца и восемь дней. Империя успешно вступила в капитализм и, если верить "Краткой истории", весьма процветала. Власть в империи передавалась по наследству и все правительственные должности переходили от отца к сыну или к родственникам мужского пола. Двести лет назад династия Корвенсаков Богоугодных была вынуждена пойти на уступки набиравшим силу представителям крупного капитала и допустила в состав правительства буржуазных магнатов. Капиталистическая империя решительно и беспощадно подавила все сепаратистские тенденции и ныне здравствующий монарх Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный главенствовал в государстве, которое называлось Страной, и не было в этом мире ничего, неподвластного императору. Монархической власти способствовал, как водится, монотеизм, провозглашавший всех представителей династии Корвенсаков Богоугодных земными олицетворениями небесного отца. Бог был, безусловно, единым и, тем не менее, двойственным по своей природе, и земной его сущностью являлся, конечно, славный император Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный.
      Не все в империи было спокойно. "Краткая история" скупо упоминала
      о волнениях в разных частях Страны, усмиренных стражами общественного спокойствия, то есть полицейскими силами. Официальное правительственное издание, естественно, ничего не сообщало о причинах и ходе борьбы, но о ее размахе весьма красноречиво говорил такой восьмилетней давности факт: в ходе "волнений" "бунтовщикам" удалось целых двадцать шесть суток удерживать в своих руках остров Дарай у западного побережья континента.
      Самые разнообразные сведения из современной жизни Страны я узнавал в течение довольно длительного времени из книг, газет и разговоров. Для удобства изложу эти сведения в одном месте. Заранее приношу извинения за хаотичность, бессистемность изложения, но ведь не всем же даны литературные способности. Льва Толстого бы на мое место. Или хотя бы сотрудника заводской многотиражки.
      Так вот, Страна являлась развитым индустриально-аграрным государством, вполне соизмеримым по уровню экономики с нашими странами "Общего рынка". Кроме классового разделения общества здесь существовала и ярко выраженная кастовость: были касты рабочих, земледельцев, инженеров, врачей, ученых, управляющих и так далее. Должности передавались по наследству, хотя, в принципе, способный рабочий, например, мог выбиться в инженеры. Система образования находилась в ведении государства, будущие учителя заранее отбирались и соответствующим образом воспитывались. Способные школьники по рекомендации учителей могли со временем пополнить касту ученых.
      Автоматизация производства находилась в эмбриональном состоянии, рабочих рук было сколько угодно, а благодаря проводимой государством демографической политике население Страны последние четыре десятка лет оставалось стабильным. Страна не занималась космическими исследованиями и не стремилась к выходу в космос, поскольку изучать обитель бога, а тем более вторгаться в нее, считалось просто неприличным. Развитие получил только наземный и водный транспорт, авиации не было и в помине, так как воздухоплавание противоречило природе человека, которому бог не дал крыльев. Единственная известная официальной истории попытка была предпринята лет двести назад, когда некий изобретатель на одном из южных островов поднялся в небо на воздушном шаре. Хотя полет проводился ночью и в глубокой тайне, и воздушный шар упал в море, воздухоплавателю даже не дали возможности добраться до суши. Его забили веслами прямо в воде, а оболочку шара доставили на остров и наутро прилюдно сожгли. С произнесением соответствующих речей. Ходили, правда, слухи, что стражи общественного спокойствия располагают летающими машинами, дабы вовремя успеть в любую точку Страны. Слухи основывались на том, что иногда раздавался по ночам непонятный грохот в небе, и что крупные формирования стражей оказывались в эпицентре волнений с немыслимой быстротой. Да и сам император вечером мог выступать перед горожанами на севере, а наутро появиться уже на южном побережье, что, впрочем, могло объясняться его божественной природой. Никаких официальных разъяснений по поводу слухов, конечно, не делалось, а чем занимался секретный научный центр на западном острове Берес было мало кому ведомо в Стране, кроме бога, разумеется, Корвенсака Сория Милонда Богоугодного и других, кому положено было ведать.
      К достижениям медицины можно, безусловно, отнести широкое применение трансплантации внутренних органов, выращиваемых из биомассы буквально в колбах. Чемпион среди долгожителей Страны, ученый
      Хевд Ронис Стриб, прожил уже полтораста лет, поменяв два сердца, три печени и четыре почки. Кстати, Стриб продолжал работать в научном центре на острове Берес и являлся отцом атомной энергетики.
      Почитание единого и вездесущего бога занимало солидное место
      в жизни общества, хотя специальных служителей культа в Стране не было. Каждый (или многие) носил бога в душе и общался с ним без посредников. Между прочим, бог в понимании подданных Корвенсака Сория Милонда Богоугодного хотя и являлся единственным и безраздельным творцом всего сущего, но подчинялся созданным им самим физическим законам и нарушать их не мог. То есть сотворить чудо в нашем понимании бог этого мира был не в состоянии.
      Планета с двумя спутниками являлась единственной соседкой здешнего Солнца, космогонии как таковой не существовало и вся наука об устройстве мироздания сводилась к единственному нехитрому и знакомому тезису: бог создал Солнце, луны и звезды только для того, чтобы днем на планете было светло, а ночью красиво. Метеориты считались звездами, которым бог предписал завершить свой путь.
      Теперь о науке. О достижениях научно-технического прогресса. Электричество, радио и телефон вошли в употребление почти одновременно, с интервалом в два-три года, а вот до телевидения и лазеров Страна еще не добралась. Популярными у стражей общественного спокойствия были артиллерийские орудия и автоматическое стрелковое
      оружие, но особым почетом пользовались некие звукоизлучатели, которые воздействовали на мозг через кости черепа, вызывая длительное каталепсическое состояние. Все оружив находилось на строжайшем учете и незаконное изготовление и хранение его, не говоря уже о применении любым подданным монарха, за исключением стражей, каралось публичной казнью.
      И в завершение своего сумбурного повествования о сегодняшнем дне монархии, несколько слов об источниках энергии. Страна была богата полноводными реками, и многочисленные гидроэлектростанции работали день и ночь, а берега континента окаймлялись цепью приливных электростанций, использовавших даровую службу двух лун. И наконец, как я уже говорил, государство Корвенсака располагало атомной энергетикой, создателем которой являлся долгожитель Стриб. Атомная энергия была открыта пятьдесят лет назад и подземные испытания на полигоне западного острова Карида увенчались успехом. Ничего больше "Краткая история" не сообщала и кое-какие подробности я узнал уже утром.
      Я опустил голову на страницы и почти сразу очутился в гостях у Корвенсака Сория Милонда Богоугодного. Монарх был очень похож на свою фотографию в "Краткой истории" - полноватый мужчина средних лет в темном строгом костюме, с коротко остриженными светлыми волосами, разделенными посредине пробором, с хитровато прищуренными голубыми глазами, мясистым носом и добродушными пухлыми губами, этакий добрый дядюшка, любитель поспать и повозиться с детьми, и посидеть в кресле-качалке с трубкой, набитой душистым табаком. Чем-то он смахивал на кота Леопольда из мультика. Его величество благосклонно кивнул, достал откуда-то синий том "Краткой истории" и начал негромко и монотонно читать мне о жизни и деяниях своих славных феодальных предков.
      4.
      Не знаю, когда и как я перебрался на диван, но проснулся именно на диване. За окном голубело небо, тянулись по нему волокнистые красноватые облака и кружила птица под облаками. За дверью что-то постукивало и слышалось тихое пение. На столе лежала раскрытая книга.
      Случившееся не было сном. Случившееся было настолько же реальным, насколько и я сам. Я, Игорь Губарев, учитель истории и обществоведения, ушедший прогуляться тихим вечерком и со своей прогулки не вернувшийся. На мгновение я представил себе, что т о т Игорь Губарев успешно добрался до дома, поужинал, полистал журнальчик, лег спать, а наутро отправился по магазинам прикупить кое-что в дорогу к российским ягодным и грибным лесам. Представил я себе такую картину и мне стало неуютно. Жутковато мне стало.
      Я сел и обнаружил, что спал прямо в футболке и джинсах. Только кроссовки с неразвязанными шнурками валялись возле дивана. Я слушал тихое пение Лон, а она все стучала и стучала посудой и в комнату не заглядывала.
      Я обулся и встал. Подошел к столу и заглянул в книгу. Да, атомная энергетика. Долгожитель Стриб и подземные испытания на полигоне западного острова Карида.
      Хорошо бы сюда моих ребят. Хорошо бы сюда Лешку Вергиенко. "Вполне возможно, Игорь Сергеич, что от иного мира нас отделяют вовсе не космические расстояния, а всего одна дверь. Проблема лишь в том, как ее открыть." Что ж, может быть, я теперь и оказался именно за такой дверью, всего в двух шагах от хоженой-перехоженой лесопосадки и шумного проспекта...
      - Доброе утро, Лон, - сказал я, входя на кухню.
      Лон вздрогнула и повернулась от стола. Она опять была в длинном красном халате, свежая и немного печальная, и волосы ее так же струились по плечам.
      - Здравствуй, Игорь, - тихо ответила Лон и кивнула на табурет. Садись, позавтракай. Не хотела тебя будить. Начитался?
      - Да, - рассеянно отозвался я, изучая яркий плакат, висевший на стене возле вешалки с полотенцами.
      На плакате были схематично изображены контуры континента, а внутри контуров располагалась цветная фотография довольно красивого многоэтажного здания с большими окнами, плоской крышей и стеклянными дверями фасада. К дверям вела широкая лестница, покрытая разноцветным узорчатым ковром, за стеклами виднелись голубые мундиры. Здание было насыщено воздухом и светом и словно парило над площадью, залитой солнцем. Массивная фигура на крыше, стоявшая, заложив руки за спину и величественно взирая сверху на окружающее, мраморным своим ликом весьма смахивала на Корвенсака Сория Милонда Богоугодного. Без сомнения, на фотографии был запечатлен императорский дворец. Справа и слева от фотографии на фоне континента располагался напечатанный крупными красными буквами текст. Текст гласил: "Что ты выбираешь? Со мной, в славной Стране - ДА или без меня и без славной Страны - НЕТ? Доволен твоим правильным выбором".
      - Что это значит? - спросил я, садясь на табурет.
      Лон поставила передо мной чашку, проследила за моим взглядом
      и нахмурилась. Некоторое время она молча глядела в окно, потом повернула ко мне строгое чуть печальное лицо и тихо произнесла:
      - Я ведь просила: лучше ничего не говори, только не считай меня дурочкой. И-горь... Гор... - Она горько усмехнулась. - Только не притворяйся.
      - Но я действительно ничего не знаю. Честное слово. Я действительно ничего не знаю! Ты можешь представить человека, который ничего не знает, можешь?
      Она молчала.
      - Так вот он перед тобой!
      Лон долго изучала меня прищуренными серыми глазами, потом вздохнула и ссутулилась.
      - Ладно. В конце концов, твое дело... Гор. В конце концов, у каждого свои заботы. И своя линия поведения. Спрашивай о чем хочешь, я расскажу все, что знаю. Наверное, причины у тебя серьезные?
      - Очень серьезные.
      - Ладно, - повторила она. - Каждый живет, как ему удобней. Картинка
      эта, - она кивнула на плакат, - выдается всем бесплатно и в обязательном порядке, и должна висеть на видном месте. Она гораздо важнее куска хлеба в доме и вообще гораздо важнее всего. Потому что если мы согласны мирно уживаться с нашим Богоугодным, мы имеем право на жизнь.
      - А если нет?
      - Тогда не будет больше ни Богоугодного, ни нас, ни Страны. Ничего больше не будет. Одна загробная маета, и ведь еще как кому повезет. Лично мне с моим ремеслом на райские луга никак не попасть.
      - А почему не будет больше ничего?
      Лон взглянула на меня почти с ненавистью.
      - Какой ты все-таки!.. Ох, и нашла же себе на свою голову! Да потому, что под дворцом нашего Богоугодного спят в земле прелестные крошки, да, мы их так и зовем: "прелестные крошки", как он их назвал. Спят себе спокойно и видят всякие там приятные сны. Но если кому-то что-то в нашем Богоугодном не понравится, и захочет кто-то поступить как в старину, когда императоры больше года не держались, то Богоугодному придется разбудить своих крошек. И тогда мы все заснем навеки.
      Именно такого ответа я и ожидал. Именно это я и сообразил, прочитав надпись на картинке.
      - А можно подробнее об этих крошках?
      Лон резко встала, вышла из кухни, почти сразу вернулась и бросила на стол сложенную вдвое разноцветную полоску бумаги, напоминающую наши открытки. И опять ушла.
      Я взял "открытку". На обложке была изображена копия кухонного плаката с тем же мраморным императором на крыше дворца и риторическим вопросом о выборе, а внутри, на развороте, имелся убористый текст. В тексте прославлялся Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный, отмечались заслуги перед обществом величайшего ученого всех времен и народов Хевда Рониса Стриба и сообщалось о том, что атомные детища Стриба покоятся на солидной глубине под императорским дворцом, лежа рядочками в уютных гнездышках и образуя огромный куб со сторонами в два километра. Атомные бомбы назывались именно "прелестными крошками" и находились в полной готовности к употреблению. Читателю ненавязчиво рекомендовалось не искушать судьбу и не затевать ничего против благодетеля Корвенсака Сория Милонда Богоугодного, а в качестве поощрения подобного поведения император от имени правительства и от себя лично обещал не тревожить сон прелестных крошек. В общем, вы мне я вам...
      Я не знал, способны ли восемь кубических километров атомных
      бомб разнести планету на куски, но склонен был полагать, что способны. В таком случае, Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный являлся действительно богоугодным. Другого Стране просто не суждено было иметь. Если эту затею придумал сам император, то он являл собой уникальный экземпляр разумного существа...
      Я вертел в руках ужасную открытку, оглушенный открывшейся истиной, и просто не знал, что мне с этой истиной делать.
      - Я пошла.
      Лон стояла в прихожей в серебристом платье, с этим браслетом
      на шее, и вид у нее был знакомо деловитым и скучающим. Человек шел
      работать. Хотя и имелась в этой работе своя специфика, но человек
      шел работать, и все шли работать; работать, а не бунтовать, и не
      устраивать заговоры, и не поднимать восстание. У всех, у всех были яркие плакаты на стенах и яркие открытки на столах, и все шли работать работать, а не бунтовать, потому что всем, конечно, хотелось жить и радоваться жизни, и никому не хотелось пробуждения прелестных крошек, способных превратить планету в яму без стенок и дна.
      В пустоту. В ничто.
      - Я пошла, - повторила Лон. - Оставайся здесь... Гор. Я скоро.
      Хлопнула дверь. Я вышел в прихожую, заглянул в комнату Лон и увидел у окна низкий столик с прозрачной розовой вазой, в которой стояли лиловые цветы с широкими треугольными лепестками, кресло-качалку, застекленный шкафчик с журналами, безделушками и тремя бутылками изящной формы, узкий диван, покрытый бледно-розовым пушистым пледом, стенной шкаф, еще один столик со швейной машинкой и сложенным куском блестящей узорчатой ткани; над машинкой были прикреплены к розовым обоям цветные вырезки из журналов мод. Напротив двери на стене висело высокое зеркало, в котором отражался я. Лицо у меня было растерянное.
      Я постоял немного, разглядывая себя, вздохнул и вернулся в комнату, в
      которой провел ночь. Подушка и одеяло с дивана были убраны. Раскрытая
      синяя книга по-прежнему лежала на столе. Из окна, с высоты восьмого
      этажа, открывался ряд таких же стандартных десятиэтажных
      параллелепипедов. Дом стоял на холме и улица ныряла в зелень
      деревьев. До самого горизонта, терявшегося в белесой дымке, тянулись
      городские кварталы, разреженные зелеными островками скверов. Слева
      маячили пирамидальные гиганты с плоскими крышами, утреннее солнце отражалось в их окнах и казалось, что за каждым окном полыхает пожар. Правее этих подобий Хеопсовой усыпальницы дымили у горизонта три черных трубы и дым пушистыми кофейными клубами возносился к красноватым волокнистым облакам, застывшим в бледной голубизне. Еще правее над зеленым островом вздымалась ажурная кольцеобразная конструкция, половина видимого над деревьями гигантского колеса, очень похожего на аттракцион "колесо обозрения" в наших парках культуры и отдыха. На таком вот колесе мы катались с Ирой, всплывая высоко-высоко над городом, так что нам открывались поля, окружная дорога с игрушечными разноцветными автомобильчиками, неширокая наша степная речушка, бегущая к Черному морю, и загородные сады. Мы сидели, прижавшись друг к другу, одни только хрупкие перильца отделяли нас от пустоты, и жутко было смотреть вниз, на посыпанные гравием дорожки парка, и нужно было глядеть вдаль, только вдаль, на уплывающую за горизонт сгепь. И хорошо еще было целоваться там, наверху...
      Стоп! Опять начались заносы на скользкой дороге.
      Справа от меня над крышами впечаталось в горизонт знакомое здание, увенчанное мраморной фигурой, спокойно взиравшей на окружающее каменным своим взором и невидимой нитью связанной с атомной смертью под ногами. Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный господствовал над городом и над Страной, господствовал над миром, существовавшим в данный момент истории только потому, что существовал остроумный император.
      Я взял со стола увесистый том, перебрался на диван и погрузился в изучение географии экономики, права и культуры Страны.
      ...Лон вернулась, когда солнце повисло над статуей императора, а неподвижные красноватые облака почти полностью растворились в голубизне. Она серебристой молнией ворвалась в комнату и успокоенно прислонилась к стене, увидев меня.
      - Я боялась... ты уйдешь... Гор. - Она не могла отдышаться. - Очень боялась...
      - Ну что ты, Лон. Разве я мог бы?
      - Дверь открыть нетрудно.
      - Дело же не в двери. Разве я мог так уйти?
      Лон бросила на пол сумочку, села у стола, подперев щеку ладонью.
      - Это правда, Гор?
      Я молча кивнул.
      - И откуда ты такой на мою голову? - задумчиво сказала Лон, машинально накручивая на палец свою темную прядь. - Откуда?
      Ну и что изменилось бы от того, скажи я Лон, откуда здесь взялся?
      Я потрогал пятнышко под правым ухом и спросил:
      - Это от рождения? У всех-всех?
      Ее серые глаза потускнели. Она вздохнула, посмотрела на меня, как на несмышленыша, опустила голову и тихо произнесла:
      - Издеваешься? - И сразу испуганно добавила: - Прости! Да, это у всех. От рождения. Знак человека.
      Она опять вздохнула и поднялась.
      - Пойдем, я договорилась.
      - Куда?
      - К одному типу. - Лон неопределенно мотнула головой. - Есть тут один хороший знакомый. - Она брезгливо скривила губы. - Сказал, что все сделает.
      - Спасибо, Лон!
      Мне было стыдно. Ходила-то она, значит, не на работу. Э-эх, воспитатель молодого поколения!..
      Она подняла с пола сумочку и пошла к двери. Я заправил футболку и последовал за ней.
      Что я, чужак, мог сделать для нее, кроме этого "спасибо"? И была ли ей нужна моя благодарность? Пока я приносил Лон одни убытки. Но дал себе слово, что постараюсь расплатиться. И поймите, дело здесь вовсе не в пресловутом отвратительном принципе "ты мне - я тебе". Думаю, Лон и не собиралась ничего требовать от меня. Просто поступить иначе любой на моем месте был бы не вправе.
      Мы шли рядом по тихим зеленым улочкам, редкие прохожие смотрели
      на нас и понимающе ухмылялись, а Лон брела, опустив голову и упрямо сжав губы, и все больше мрачнела. Я взял ее за руку, но она оттолкнула мою ладонь.
      - Не надо, Гор.
      Я вслед за ней свернул в заваленный пустыми ящиками двор. На веревках сушилось пестрое белье, грелся на солнышке заросший тип неопределенного возраста в подобии пиджака, рваных брюках и с босыми ногами. Тип лениво помахал рукой, но Лон не ответила на приветствие и ускорила шаги. Мы петляли между штабелями ящиков, потом спустились по железным ступенькам в темный коридор, вновь поднялись в глухой дворик с единственной дверью в стене, очутились в подъезде и из него вышли на перекресток. Если Лон хотела, чтобы я перестал ориентироваться на местности, то могла считать свою задачу выполненной. Хотя все наши блуждания были лишними: я и так пока не ориентировался в городе. Впрочем, Лон, конечно, этого не знала.
      Напротив, через дорогу, зеленел сквер и в глубине располагалась под деревьями круглая стеклянная постройка. Кафе "Памяти Врондиса Четвертого", как следовало из надписи возле распахнутых стеклянных дверей. Имя показалось мне знакомым: что-то сей Врондис совершил в эпоху феодализма. То ли расколошматил соседей, то ли покорил какие-то острова.
      Кафе являлось конечным пунктом нашего пути, потому что Лон вошла, села за столик и кивком пригласила меня последовать ее примеру. Деревья вплотную прижимались к стеклянным стенам, поэтому в кафе было темновато. За дальним столиком боком к нам сидел всклокоченный мужчина и читал газету, медленно отхлебывая из чашки. За стойкой, уставленной вазочками с пирожными, никого не было, серебрился и спонтанно побулькивал кофейный агрегат, а на стене, над полками с яркими пачками печенья и сигарет, размещался знакомый плакат и массивная резная доска темного дерева. Доска увековечивала какое-то побоище: бородачи в латах и с короткими мечами шли на штурм солидной крепостной стены, на головы их летели камни и что-то лилось из бочек, которые опрокидывали такие же бородатые осажденные; над кривоногим крепышом в куполообразном шлеме вилась в обрамлении декоративных веточек лента с надписью: "Памяти Врондиса Четвертого".
      Человек в кремовой куртке показался за стойкой, посмотрел на
      нас ленивым взглядом и скрылся в подсобном помещении. Кафе, судя по первому впечатлению, было неплохим местом встреч.
      Лон молчала, молчал и я, разглядывая желтые светильники под потолком, деревья за стеклянными стенами, пол, выложенный светло-коричневыми и черными квадратами. Я чувствовал на лице быстрые короткие взгляды Лон, но старался не смотреть в ее сторону. Лон порылась в сумочке, достала маленькие треугольные часы, и в этот момент в гости к Врондису Четвертому пожаловал некто длинноволосый, в узких синих брюках, туфлях на толстенной красной подошве, в коричневом свитере и темных очках на бледном лице. Лон встрепенулась, поднялась и заспешила к стойке. Некто осторожной походкой проследовал к нашему столику, буркнул что-то неопределенное и сел, закинув ногу на ногу и не удосужившись снять очки. Я молча кивнул в ответ.
      Лон принесла на подносе три чашки с дымящимся напитком, села и сразу уткнулась в свою чашку.
      - Н-ну? - вопросил Темные Очки сиплым голосом. - Что скажешь?
      Вопрос, вероятно, относился ко мне. Я пожал плечами и, в свою очередь, спросил:
      - А что надо говорить?
      - Ха! - воскликнул Темные Очки и похлопал Лон по руке. - Соображает!
      Лон отстранилась и негромко сказала:
      - Кончай выламываться. Документы ему нужны, будто не знаешь.
      - Ха! - повторил Темные Очки уже потише. - А где же его документы?
      На ярмарке украли? Отняли в парке? Или они выпали в одном борделе,
      где служит наша маленькая Лон? Так почему бы ему не обратиться, куда надо?
      - А это пусть он сам тебе объяснит, - неприязненно отозвалась
      Лон.
      - Ну-ну, послушаем, - сказал Темные Очки и сцепил пальцы на ocтpoм колене.
      Я понимал, что он набивает себе цену и решил сдержать эмоции.
      Хотя очень хотел послать его подальше.
      - Мои документы пропали, - сухо произнес я. - Пропали. Где, когда и как, думаю, не имеет принципиального значения. Принципиальное значение в данном случае имеет лишь то, что мне нужны документы.
      - Ха! - восхитился Темные Очки. - Он,часом, не из учителей будет?
      Уж больно хорошо излагает.
      - Сколько? - коротко спросила Лон и раскрыла сумочку.
      Темные Очки неторопливо взял чашку, неторопливо поднял и начал неторопливо и молча поглощать кофе, Лон, сощурившись, наблюдала за этим процессом. Я привстал и тут Темные Очки оторвал чашку от узких губ, негромко бросил: "Пятьсот", - и вновь принялся за кофе.
      - Но ты же просил четыреста! - возмутилась Лон.
      - А теперь прошу пятьсот. С учителей меньше пяти сотен не беру. Принцип у меня такой. Ты же не говорила, что он учитель.
      - Да с чего ты взял?
      - А излагает больно хорошо. Заслушаться можно. Так что пятьсот, маленькая, если уж вздумала платить за приятеля. Половину сразу.
      И как это ты выбрала такого неплатежеспособного приятеля?
      - Не твое дело! - огрызнулась Лон.
      - А ведь я, Лон, действительно учитель, - сказал я, справившись с желанием запустить чашкой в бледное лицо с темными очками. - Отдай ему, сколько он хочет, а мы с тобой потом рассчитаемся.
      Темные Очки издал противный смешок. Лон молча вынула деньги и положила на столик. Темные Очки тщательно пересчитал синие бумажки с портретом Корвенсака Сория Милонда Богоугодного, спрятал в карман и довольно причмокнул.
      - Деловой подход. На какое имя оформлять прикажете?
      Я растерянно посмотрел на Лон. Об этом я как-то не подумал. Имя Игорь Сергеевич Губарев было здесь, наверное, не самым подходящим.
      - Гор? - спросил я Лон.
      - Да. Гор Линест... м-м... - Она посмотрела на доску над стойкой. Врондис. Гор Линест Врондис. Именно так.
      - Что ж, - невозмутимо промолвил Темные Очки. - За это еще двадцать пять. За особый риск. Откуда я знаю, кто такой твой приятель?
      - Подожди у выхода, - сказала мне Лон и направилась к стойке, за которой сразу возникла кремовая фигура.
      Я вышел из кафе, мысленно повторяя свое новое имя, а в груди расползался неприятный холодок. Что еще, кроме моей Земли и имени предстоит потерять мне в этом мире? И не терял ли я уже частицу себя, подавив желание запустить чашкой в мерзкое лицо с темными очками?
      - Идем, Гор, - мрачно сказала Лон и закинула сумочку на плечо.
      И вновь мы куда-то пошли, и только один раз она, вздохнув, прошептала: "Не понимаю..." - а потом молчала, скользя рядом в своем вызывающе серебристом платье, чертовски красивая и грустная...
      В маленьком фотоателье меня запечатлели в фас и профиль, и
      вскоре мы вернулись в кафе, и в сумочке Лон лежали мои фотографии, вернее, не мои, а, этого, Гора Врондиса из феодального рода Врондисов, что распотрошили десяток крепостей, перебили всех мужчин и надругались над всеми женщинами, и расправились со строптивой Тьмутараканью или чем-то там в этом роде, а потом сами попали к кому-то там в зависимость. В общем, не было больше Игоря Губарева, и не было подмосковных лесов и Соловецких островов, и не было
      Иры, а был некий Гор Линест Врондис, был полумрак кафе с развеселым плакатом, была юная Лон из одного столичного борделя, и был тип в темных очках, тоже не проводящий жизнь без дела. Каждый выбирал работу по душе, по вкусу и по желанию.
      Тип выплеснул остатки кофе на шахматные квадраты пола, молча протянул руку и Лон отдала ему фотографии Гора Линеста Врондиса.
      - Получишь завтра здесь в это же время, - сказал Темные Очки
      Гору Линесту Врондису и поднялся.
      - Я сама приду, - поспешно произнесла Лон.
      - Ну-ну. - Темные Очки растянул губы в ухмылке. - Правильно, маленькая, береги его. Уж больно хорошо умеет излагать.
      - Послушай, ты, - вступил в разговор Гор Линест Врондис, тоже поднимаясь и приближаясь к Темным Очкам. - Я рад, что тебе понравилась моя манера изложения. Я хочу доставить тебе удовольствие и произнести еще несколько безупречно построенных фраз.
      Гор Линест Врондис взял собеседника за ворот свитера и начал подталкивать к выходу, так что типу в темных очках пришлось пятиться к дверям и поневоле слушать.
      - Если ты еще раз при мне и Лон начнешь блистать остроумием, - говорил Гор Линест Врондис, - я совершу несколько целенаправленных действий. - Тип оказался прижатым к стеклянной стене. - Запомни мое первое действие: я набью тебе морду. Запомни мое второе действие: я набью тебе морду. И запомни мое третье действие: я набью тебе морду. Будет очень больно, обещаю. Крепко запомни. Всего хорошего. Можешь даже не благодарить за красивое, достаточно, надеюсь, ясное, краткое и содержательное изложение.
      С этими словами Гор Линест Врондис отпустил ворот свитера.
      - Тебе все понятно?
      Тип ошалело смотрел на Гора Линеста Врондиса и молчал. Потом
      засунул руку в карман, пошуршал там бумажками с изображением императора, подумал и кротко кивнул. И направился к двери. И, выходя,
      не преминул, конечно, остановиться, повернуться и сказать, презрительно выпятив нижнюю губу:
      - Ха, нашел, чем пугать!
      И конечно, добавил угрожающе:
      - Посмотрим, чья морда будет целей!
      И удалился.
      Гор Линест Врондис обернулся к Лон, молча наблюдавшей за этой сценой, а Темные Очки крикнул из глубины аллеи:
      - Эй, маленькая Лон, передай своему клиенту, что я ведь могу и сходить куда надо, и будет он упражняться в красноречии на Райских рудниках! Так что пусть думает, прежде чем говорить.
      Лон подошла к Гору Линесту Врондису и осторожно взяла за руку.
      - Пойдем, Гор.
      Уже после обеда я спросил Лон, понуро мывшую посуду:
      - Какими Райскими рудниками этот деятель меня стращал?
      - Это на юге. Страшное место. Отец после них недолго прожил.
      - За что его туда?
      Лон отошла к окну.
      - Я тогда еще в школу ходила. Прицепился ко мне один... Страж,
      гадкий такой, он тут неподалеку живет. Ну отец и устроил ему небольшой вечер Тонга Неустрашимого.
      - Брюггскую заутреню, Варфоломеевскую ночь и Бостонское чаепитие, пробормотал я.
      - При чем здесь чаепитие?
      - Да нет, это я так. И его сослали на рудники?
      Лон подняла брови.
      - Ну конечно. Это же страж, не кто-нибудь.
      - И что он там делал?
      - Работал,что же еще? Добывал какой-то "камень смерти", так он его называл. Его уже совсем больного привезли, ну и...
      - А мама?
      - Мама! - Лон вздохнула. - Мама еще до его возвращения умерла.
      Не нужно было затрагивать эту тему. И у меня из близких осталась только сестра.
      - И у меня только одна сестра в Подмосковье, - задумчиво сказал я.
      - В Подмосковье! - Лон грустно усмехнулась. - Где же это твое Подмосковье, милый?
      - Эх, Лон! Знаешь, как хорошо в Подмосковье? Кончается лето, лежишь
      в траве на склоне холма, напротив дорога вьется среди пшеницы, дальше ельничек с грибами, а над головой березы... В детстве
      я в той березовой роще часто бывал. А приехал тут недавно, через
      много лет - и пшеница вроде не та, и ельничек не на том месте, и дорога в другую сторону изогнулась. Только березы все те же. Как в детстве. Подобрал я там несколько желтых листочков, положил в бумажник и так с собой и ношу. Только сейчас вот дома оставил. А ты говоришь, где Подмосковье? Тут оно, Подмосковье, в душе моей, как принято выражаться.
      Этого, наверное, тоже не стоило говорить, потому что Лон смотрела на меня с жалостью и испугом.
      - Знаешь, Гор, - поколебавшись, произнесла она. - Ты только не обижайся...
      - Знаю, знаю, - ответил я. - Считай,что я ничего не говорил. Послышалось тебе про березы да ельничек. Это просто пылесос у соседей гудел. Но если захочешь узнать побольше о другой стране, не
      стране Корвенсака Богоугодного, а совсем-совсем другой, ты только скажи и я тебе очень много всякого поведаю.
      Лон всплеснула руками.
      - Писатель! Писатель из бунтарей.
      - Учитель, - возразил я. - А что про бунтарей слышно?
      - Так, - уклончиво ответила Лон. - Не хочу об этом. Тебе лучше
      знать. Гор! - Она подалась ко мне, умоляюще сложила руки. - Прошу тебя, будь осторожней!
      - Постараюсь, - вполне искренне сказал я. Осторожность была мне просто необходима.
      Лон достала из сумочки маленькое зеркало, заглянула в него, провела пальцем по щекам.
      - Нет,никуда я не пойду! - решительно заявила она и с отчаянием посмотрела на меня. - Ну не могу я уходить. Не хочу! И зачем только тебя встретила в этом проклятом сквере? И зачем меня туда понесло вчера? И откуда ты такой взялся на мою голову?
      Она внезапно бросилась ко мне, упала на пол и уткнулась головой
      в мои колени. Я растерянно гладил ее по мягким волнистым волосам, а она приглушенно говорила, не отрывая лица от моих ног, и всхлипывала, как обиженный ребенок:
      - Думаешь, нравится мне такая жизнь? Думаешь, не хотелось бы по-другому? А жить-то надо!.. И платят там... А подкоплю денег и заведу собственное дело. Ты ведь не знаешь, как я шью, Гор! Ты не знаешь! Да я могу такие наряды... Найму таких же вот несчастных, да платить буду хорошо... Думаешь, сладко мне живется? Гор, не уходи от меня! Пиши себе, коль ты писатель, я тебе мешать не буду, вон в той комнате и пиши, только не уходи!
      Она подняла заплаканное грустное лицо и смотрела на меня с надеждой.
      - Что ты, Лон, вставай.
      Я попытался поднять ее, но она замотала головой и вцепилась в мои руки.
      - Оставайся, Гор, я тебя кормить буду, и деньги буду давать, сколько есть, сколько захочешь, а ты пиши себе и рассказывай мне о своем... своем Под... Завтра вот заберу твои документы и никакой страж не придерется! Ну пойдем, я тебе покажу, как я шью.
      Пойдем в мою комнату!
      Она, откинувшись, тянула меня за руку и слезы текли по ее красивому лицу. Я набрал в грудь побольше воздуха и медленно, очень внятно произнес:
      - Лон, милая Лон. Я никогда не забуду того, что ты для меня сделала. Поверь, это не просто слова. Я очень тебе благодарен... Я верю, что ты прекрасно шьешь... Но... не обижайся, пожалуйста. У меня есть девушка. Ира.
      Это, конечно, было жестоко. Но другого верного и менее жестокого средства я не знал.
      Лон вздрогнула и разжала пальцы. Несколько мгновений посидела, застыв и опустив голову, так что волосы закрыли ее лицо. Потом медленно встала.
      - Лучше бы ударил, - спокойно-напряженным голосом сказала она. - Ира. Не чета мне.
      Она взяла с подоконника сумочку, швырнула в нее зеркало и вышла. Хлопнула дверь - и стало очень, очень тихо.
      Я перебрался в комнату и долго сидел на диване, отрешенно изучая узоры на ковре под ногами. Потом посмотрел по сторонам, заглянул под стол и тихо позвал:
      - Эй, кто вы там? Зачем вы это сделали? с какой целью? Что мне нужно совершить для возвращения? И суждено ли мне вернуться?
      Никто не отозвался. Я прислушался: где-то за стеной приглушенно звучала музыка. Мерно гудел холодильник на кухне. Этот мир был очень реальным и основательным, имел многовековую историю, и никто пока не собирался указать мне дорогу обратно. Пока?.. А если по этой дороге можно двигаться только в одну сторону?
      Ну так что - привыкать и обживаться? И искать цель? Да, искать
      цель. Искать свое предназначение. Ведь должно же быть предназначение! "И никто не сказал мне, зачем я рожден... " Почему же - сказал! Рожден я затем, чтобы, прожив на свете двадцать восемь лет, очутиться в некой Стране в эпоху правления императора Корвенсака Сория Милонда Богоугодного и совершить что-то в этой Стране, выполнить свою миссию, так сказать, и затем благополучно отбыть обратно. Логично? Вполне. Всегда же, во всех историях, появляются в нужный момент нужные герои, совершающие нужные действия и тем самым способствующие благополучной развязке. Если рассудить - случайно ли мое появление здесь? С учетом блондинов и блондинок с милыми родимыми пятнышками. С учетом всех этих театрализованных представлений с бегом по местности, преодолением препятствий, стрельбой, гонкой на автомобилях и прочими атрибутами боевиков. Не
      есть ли это испытания, которые я, кажется, благополучно выдержал? А не выдержи я их, гулять мне спокойно по лесопосадке, а потом пить свой вечерний чай и смотреть программу "Время".
      Но я прошел испытания, и вот я здесь, и уже не могу уйти отсюда, даже если бы и представилась такая возможность. Не могу покинуть этот мир, не выполнив свое предназначение. Но в чем оно?
      Круг замкнулся. Я сбросил кроссовки, лег и уткнулся лицом в мягкий пушистый плед.
      5.
      - Эх, ребята, - обреченно произнес я, глядя им в лица.
      Лица были разные, совсем не похожие друг на друга, но сейчас
      их объединяло одно общее выражение: выражение недоверия, ненависти и какой-то брезгливости, что ли. Брезгливость тоже относилась ко мне. В этом была страшная, вопиющая несправедливость, но я ничего не мог изменить. Я не мог их переубедить. Им наскучило слушать мои объяснения.
      - Эх, ребята, - вздохнув, повторил я. - А я-то с вами хотел. Через тернии к звездам, так сказать...
      Это я решил повествовать по законам жанра. Для пущей занимательности. Знаете, есть у писателей такой прием, когда события излагаются не в хронологической последовательности, а начиная с середины или вообще с конца, с какого-нибудь занимательного, по мнению писателя, эпизода, а потом все постепенно расставляется на свои места. Леша наш Вергиенко в этом деле поднаторел. Но я, к, сожалению, не имею достаточных литературных способностей и мастерства для всяких там сюжетных ухищрений, поэтому все-таки продолжу свое повествование в соответствии с хронологией событий, по порядку.
      Вероятно, я задремал на диване, потому что, открыв глаза, обнаружил, что в комнате темно, за окном чернеет небо, а у стола кто-то сидит, положив голову на руки.
      - Ира? - спросил я, садясь и нашаривая кроссовки. - Давно ты здесь?
      Лон встала и вышла из комнаты и я окончательно проснулся.
      Она сидела на своем узком диване и шила. Настольная лампа с розовым абажуром освещала только ее руки. Я остановился у двери.
      - Лон, как тут у вас с работой?
      - Какая работа тебя бы устроила? - холодно спросила она.
      - Любая. Мойщиком посуды, дворником, грузчиком. Главное, чтобы за нее платили.
      - Грузчиком, - сказала Лон. - Hе знаю, как там с работой в твоем Под...
      - Подмосковье.
      - ...Подмосковье, а у нас не очень. Поэтому - грузчиком. В универмаге. Пусть это и будет обещанным мне подарком.
      - Каким подарком? Кем обещанным?
      - Неважно, - ответила Лон и непоследовательно добавила: - Хозяином универмага. У тебя будет работа, Гор. У тебя будут деньги. Небольшие, но будут. И ты тоже сможешь сделать подарок своей Ире.
      Не буду больше распространяться о наших взаимоотношениях. Лучше сразу перейду к тому, что на следующий день я получил от Лон удостоверение личности с собственной фотографией, четкой лиловой печатью и каллиграфически выписанным именем "Гор Линест Врондис", а еще через день вступил в должность "производителя разгрузочных операций" универсального магазина в пятнадцатом секторе Столицы и перебрался от Лон в одно из общежитий для приезжих в том же пятнадцатом секторе.
      Не мог я оставаться у нее, понимаете? Не было у меня другого выхода. Пообещал навещать, а она молча ушла в свою комнату и закрыла дверь...
      Ладно, вернемся к фактам, беэ эмоций.
      Универсальный магазин был пятиэтажным серым зданием с большими яркими витринами, расположенным на оживленном проспекте. Целыми днями мимо универмага в шесть рядов текли в противоположных направлениях автомобильные потоки, замедляясь у светофоров и уносясь к железнодорожному вокзалу, находившемуся в начале проспекта, и к мосту через широкую реку Сандиру, которым проспект завершался. Напротив возвышался пятнадцатиэтажный жилой дом, по обеим сторонам от универмага располагались ателье и гостиница.
      Каждое утро я покидал "общежитие для приезжих", то есть заставленный деревянными лежаками подвал многоэтажки неподалеку от танцевального зала, заходил в столовую напротив редакции "Вечерних новостей Столицы", шел по широкому зеленому бульвару мимо банных комнат Пелисьетов, кондитерской, огромной серебристой полусферы столичного цирка, сквера с черномраморным памятником Торию Виду Гедонису, пять столетий назад сподобившемуся беседовать с богом, о чем информировала скупая надпись на постаменте, спускался в подземный переход, где шла торговля газетами, пирожками и столичными сувенирами, и шпалерами стояли симпатичные блондинки (я опускал глаза, боясь обнаружить среди них Лон), выныривал на поверхность, несомый толпой подобных мне, возле самого универмага, проходил мимо броских витрин его фасада и серых боковых стен и вступал с тыла в широкие ворота "зала приема товаров", где стояли ряды контейнеров, у разгрузочных платформ ожидали фургоны, и одна из тележек в длинном ряду предназначалась для меня. Я заходил в раздевалку,здоровался с такими же, как и я, "производителями разгрузочных операций", доставал из стенного шкафчика синий халат и по звучному звонку выходил к платформам в одной шеренге с другими синими халатами...
      Уф-ф! Гоголь славился длинными предложениями. Гоголю, возможно, удобно было излагать подобным образом. Я же несколько устал от обилия запятых. И опять же, не Гоголь я, так что буду излагать покороче, не выстраивая из предложения необозримую цепь, когда окончание и не слыхивало о начале, потому что сигнал, посланный из начальной буквы, просто не может догнать конечную букву, которая становится подобной галактикам, улепетывающим за горизонт событий от начала сингулярности... Стоп!
      Итак, постараюсь быть кратким. Лаконичным и лапидарным. Моя новая работа особой сложностью не отличалась. Я разгружал фургоны
      и контейнеры, заполнял тележку разным товаром - чемоданами и тетрадями, зажигалками и отрезами материи, коробками с обувью и столичными сувенирами с обязательным изображением статуи императора и тянул все это к грузовому лифту. А потом вез тележку по секциям универмага, покрикивая: "Посторонись! " - сдавал товар и вновь возвращался к платформе.
      Первыми полученными мной деньгами я расплатился за ночлег, оставил немного себе на столовую, а с остальными пришел к Лон - отдать хоть часть долга. Никто не отозвался на мой звонок. Можно было подождать Лон, но я не стал ждать. Я подсунул деньги под дверь и ушел.
      В общежитии я старался не терять времени даром. Я слушал разговоры и вступал в разговоры, я говорил и слушал, я задавал наводящие вопросы и кое-что узнал.
      Я узнал, что прелестные крошки очень хорошо охранялись. Образцово охранялись. В одном из открывающихся только изнутри дворцовых залов постоянно, сменяя друг друга, дежурили члены правительства, Совета сорока пяти, дежурили у той заветной кнопки, посредством которой можно было уничтожить планету. Узнал я и о том, что лично Корвенсак Сорий Милонд Богоугодный, откладывая все государственные дела и заботы, проводит проверку членов Совета сорока пяти на детекторе лжи перед дежурством у кнопки, дабы выявить коварные замыслы очередного дежурного, если таковые замыслы этот дежурный вынашивает.
      Был уже случай, когда вышеупомянутые замыслы действительно обнаружились. Император с помощью детектора уличил одного из членов Совета в неискренности при заступлении на дежурство у кнопки и принял соответствующие меры. Кнопка была надежно заблокирована, перестав выполнять свою роковую функцию, а монарх средствами массовой информации известил Страну о своем отъезде с лечебно-профилактической целью на западные острова, оставшись, однако, в Столице. В урочный час кандидат в диктаторы, оказавшись один на один с заветной кнопкой, дающей власть, объявил о своих диктаторских намерениях. Ему, закрывшемуся в главном зале Страны, казалось, что наконец-то на руках все козыри. В выступлении по радио он предложил подданным переправить монарха в райские кущи и признать его, члена Совета, верховное главнокомандование, угрожая в противном случае разбудить крошек. Корвенсак тоже не преминул воспользоваться радиовещанием и призвал Страну не верить претенденту. Прошли вечер и ночь, отмеченные волной массовых самоубийств и погромов, и наутро претендент, не услышав ответа на свои призывы, нажал кнопку. И тут же скончался. От инфаркта, как показало вскрытие. Кнопка, естественно, не сработала и - настал час императора. В речи, с которой монарх обратился к подданным, вскрывались черные замыслы претендента и восхвалялся детектор лжи, определивший неискренность покойного.
      Случай этот показал всем потенциальным путчистам безнадежность попыток перехитрить детектор, привел к усилению охраны заветного зала и явился причиной добровольной отставки семи членов Совета, которые носили в ранцах маршальские жезлы. Корвенсак
      Сорий Милонд Богоугодный оставался неуязвимым, как и положено любому богоугодному деятелю.
      Работа моя, хоть и являлась индивидуальной, тем не менее, не исключала возможности общения с другими людьми в синих халатах. В раздевалке, на платформах, в грузовом лифте. Вечерами после разгрузки и развоза. Был тут один русоголовый парнишка, напоминавший своим бурчанием Славу моего Федиенко. Только Слава бурчал по поводу отметок, а паренек этот, Тинт, - по поводу жизни. По поводу такой жизни. По поводу существующего режима. "Возможно, - бурчал Тинт, - император наш и богоугодный. Но я-то ведь не бог, а тинтоугодным его никак не назовешь". Судя по его высказываниям, паренек и сам не знал, что же конкретно нехорошо в Стране, но в неправильном устройстве жизни он был уверен. Тинт мечтал о низведении императора до уровня грузчика универсального магазина с вручением персональной тележки, изъятии из подземелья прелестных крошек и уничтожения их в океане, подальше от островов, чтобы земля зашаталась и в небе вспыхнули тридцать три радуги. Тинт, конечно, не знал о Хиросиме и Нагасаки и представлял атомные взрывы как безобидный фейерверк. "А впрочем, - всегда завершал Тинт свое бурчание, - я против императора ничего не имею. Мы друг другу жить не мешаем".
      Общение с Тинтом показало мою неприспособленность к жизни в другом мире. Все мы воспитываемся на принципах откровенности, коллективизма и взаимопомощи и просто представить я себе не мог, что искренность может быть принята за ложь, открытые и честные разговоры - за провокацию, а хорошее бескорыстное отношение - за стремление во что бы то ни стало втереться в доверие. Я, учитель, воспитатель подрастающего поколения, оказался просто не готовым к жизни в других условиях. К жизни в империалистическом обществе времен Корвенсака Сория Милонда Богоугодного.
      Выяснилось, что я плохо разбираюсь в людях. Тинт, русоголовый паренек, который в других условиях мог быть моим учеником, бойко рассказывать на уроках о материалистическом понимании истории и классовой борьбе, а на переменах курить за углом или целоваться с одноклассницей, юноша Тинт преподал урок мне, преподавателю уроков. Вот так.
      Наслушавшись брюзжаний Тинта, я как-то спросил его, знает ли он что-нибудь об оппозиции режиму. Говорила же Лон о каких-то бунтарях. Тинт ничего определенного не ответил, но насторожился. То есть, я уже потом понял, что он насторожился.
      Приходили к нему несколько раз какие-то ребята, беседовали в сторонке, а когда я опять же без всякой задней мысли поинтересовался, кто это, Тинт как-то странно на меня посмотрел и нехотя пробурчал о знакомых, пришедших получить должок. В свою очередь Тинт полюбопытствовал о моем житье-бытье и его явно не устроил мой ответ о потере памяти. "Не может такого случиться, чтобы совсем ничего не помнить, - недоверчиво выслушав меня, заявил Тинт. Хоть что-то же должно остаться, ну хоть кусочек малюсенький, хоть имя чье-то". В ответ я привел Тинту примеры полной потери памяти, известные из истории нашей второй мировой войны, не говоря, разумеется, о какой войне идет речь. И не убедил, а заставил еще больше насторожиться.
      Однажды вечером, в общежитии для приезжих, я услышал от соседа справа, пожилого сутулого мужчины, работавшего где-то на железнодорожных складах, новость о том, что предыдущей ночью в двадцать третьем секторе неизвестные опять напали на патруль стражей общественного спокойствия, убили троих, а двоих ранили, завладели звукоизлучателями и пистолетами и скрылись. Сектор тут же оцепили, произвели массовые аресты, но оружия не нашли. Сосед считал, что дерзкое нападение совершили уголовники, которым оружие необходимо для грабежей. Он рассказывал мне эту историю, таинственно понизив голос и осуждающе хмуря брови. Больше всего его возмущало то, что из-за действие преступников арестованы ни в чем неповинные люди.
      Новостью я поделился с Тинтом, высказав предположение, что
      случай в двадцать третьем секторе является делом рук оппозиционеров. Тинт заявил, что, скорее всего, нападение совершено обыкновенными уголовниками и что стражи теперь будут хватать прямо на улицах всех подозрительных без разбора, и что если завтра он, Тинт, не придет на работу, значит, задержан, потому что стражам его физиономия никогда не нравилась.
      Мне с моим фальшивым удостоверением на имя Гора Линеста Врондиса стало неуютно. Согласитесь, перспектива просидеть в местной тюрьме как подоэрительная личность без роду и племени была не особенно заманчивой. Продолжая с Тинтом разговор о бунтарях, я подчеркнул пагубность отдельных террористических актов и перечислил возможные методы борьбы: забастовки, демонстрации протеста, вооруженные восстания с координацией действий восставших. Я увлекся, как на уроке, отметил, что вся загвоздка - в угрозе атомного уничтожения и подвел итог: убери из жизни Страны эту атомную угрозу - и можно будет вершить большие дела. Ликвидировать монархию и установить действительно справедливый общественный порядок. Не может быть, рассуждал я, чтобы в Стране не существовала подпольная организация, ставящая целью ликвидацию Корвенсаковых игрушек. Тинт не дослушал и поспешно исчез со своей тележкой.
      После этого случая Тинт стал меня избегать, а я вскоре почувствовал чье-то настойчивое внимание. Нет, ничего определенного я поначалу не замечал, просто появилось у меня ощущение постоянного присутствия чьих-то следящих глаз. На улице, в магазине, в столовой. Неприятное было ощущение.
      Как-то, возвращаясь с работы по бульвару, я увидел на скамейке коренастого широкоплечего парня с коротко стриженными светлыми волосами. Парень сидел, засунув руки в карманы черной куртки, покачивал ногой и равнодушно смотрел по сторонам. Лицо его показалось мне знакомым. Я попытался вспомнить, где раньше мог его видеть, и вспомнил. Это был один из тех двоих, приходивших к Тинту. Я обернулся и обнаружил, что с лица парня исчезло равнодушное выражение и он внимательно смотрит мне вслед. Потом он лениво поднялся и зашагал, удаляясь от меня и по-прежнему не вынимая рук из карманов куртки. Спина у него была очень широкая и какая-то напряженная. Я продолжал смотреть ему вслед и он повернул голову, перехватил мой взгляд, зашагал быстрее и затерялся среди прохожих.
      А наутро в раздевалке Тинт как бы невзначай спросил:
      - Кстати, куда подевался этот одноглазый бармен из вашего кабачка, что прямо у входа в порт?
      - Какой бармен? - удивился я.
      Тинт с недоумением посмотрел на меня и начал застегивать халат.
      - Ну ты же с Ордорона родом? Говорил, что жил у самого порта.
      - Ты что-то путаешь, Тинт. Не мог я такого говорить. Я ж тебе рассказывал, подобрали меня у дороги в Столицу и доставили в больницу. Мне оттуда исчезнуть пришлось, потому что ни денег, ни документов не было. Память у меня отшибло.
      - Ах, ну да! - Тинт хлопнул себя по лбу и рассмеялся. - Спутал я. Это мне один приятель рассказывал о бармене одноглазом. С острова этого, с Ордорона. Вредный был бармен, ему и глаз-то выбили в драке. Спутал я.
      Тинт вышел из раздевалки и наши пути до обеда больше не пересекались, а в столовой он сам подсел ко мне.
      - Ты тут рассуждал о подпольной организации, - негромко сказал
      он, склоняясь над тарелкой и не глядя на меня. - Ты был прав, Гор.
      Она действительно существует.
      Я застыл с недонесенной до рта ложкой в руке и во все глаза
      смотрел на Тинта. Ай да Тинт! Ай да ворчун! Выходит, не ошибся
      я в нем!
      - Сегодня после работы могу, если хочешь, кое с кем познакомить.
      - Конечно! Конечно, Тинт! Спасибо!
      Он, упорно не поднимая голову, отодвинул тарелку, быстро выпил сок, поднялся, проскользнул между столиками, за которыми сидели грузчики, покосился на плакат со знаменитым изречением монарха и исчез за дверью.
      Вторая половина дня промелькнула как во сне. Я мотался со своей тележкой из секции в секцию, весело кричал: "Посторонись! " - загружал и разгружал коробки с духами, пакеты с галстуками и свертки с носовыми платками и тихонько напевал про тореадора. Существование мое начинало приобретать смысл. Почему бы не предположить, что цель моей переброски участие в борьбе за ликвидацию прелестных крошек? Эх, где вы, милые мои ученики?.. Сюда бы вас, сюда, на помощь Тинту, на помощь подпольщикам. Такие дела здесь закручиваются!
      Вечером Тинт ждал меня в раздевалке. Мы вместе прошагали по
      бульвару и остановились возле скамейки, где сидел незнакомый высокий парень. Тинт молча переглянулся с ним и быстро ушел, а парень поднялся и коротко бросил:
      - Пошли!
      Мы пересекали какие-то дворы, пролезали сквозь дыры в заборах, кружили по улицам и подземным переходам. Сменилось уже пять провожатых, а меня все вели в неизвестный пункт встречи, и я давно потерял представление о том, в каком хотя бы приблизительно секторе Столицы мы находимся. У очередного перекрестка поджидал автомобиль. Провожатый передал меня молчаливому шоферу и тот по всем правилам конспирации приказал мне завязать глаза черной повязкой и лечь на заднее сиденье. Я беспрекословно подчинился, с полным пониманием относясь к этим мерам предосторожности. Без строжайшей конспирации подполье, конечно, долго бы не просуществовало. Правда, смущал один факт: уж слишком легко подполье себя раскрыло и это делало его, по моему мнению, уязвимым для агентуры монарха. Впрочем, вполне возможно, подполье представляло из себя обширную сеть маленьких групп с очень ограниченным кругом общения и провал
      одной группы не означал провала всей подпольной организации.
      Мотор подвывал на поворотах, автомобиль то замедлял ход, то набирал скорость, и когда я уже почти не верил в то, что мы куда-нибудь приедем в этот вечер, внезапно остановился. Я получил разрешение снять повязку и выйти.
      Было уже поздно, фонари не горели и я успел разглядеть только темный силуэт какого-то здания на фоне чуть более светлого
      неба. Автомобиль дал задний ход, ослепил меня фарами и исчез за углом. Меня взяли за руку и повели.
      Мы куда-то вошли - заскрипела дверь, - проследовали коридором, спустились по лестнице в другой темный коридор, несколько раз повернули, опять спустились по лестнице и наконец подошли к двери, из-за которой пробивалась полоска света. Провожатый тихонько постучал условным стуком, потом еще раз. Дверь открылась и я вошел в освещенную тусклым светильником прихожую с вешалкой на стене, большим расколотым наискось зеркалом на ножках и какими-то коробками в углу. Напротив меня была еще одна дверь.
      Мой провожатый оказался мужчиной средних лет, похожим на артиста
      Юрия Никулина. Кто нам открыл осталось неясным, потому что в прихожей больше никого не было.
      - Проходи, - негромко приказал провожатый, посторонился, пропуская меня в комнату, и остался за спиной.
      Комната оказалась большой и светлой, хотя и без окон - горели лампы под потолком. Посредине тянулся длинный полированный стол, у стен стояли два дивана. На диванах и стульях вокруг стола располагалось человек пятнадцать, в основном моих ровесников и ребят помоложе. Знакомыми были только Тинт, который исподлобья угрюмо взглянул на меня, и те два парня, что приходили к нему в магазин. Напротив двери, во главе стола, сидел пышноволосый бородач лет тридцати пяти в расстегнутой на груди безрукавке; бицепсами своими он походил на циркового жонглера тяжелыми предметами. На коленях бородача лежал короткий плоский звукоизлучатель с воронкообразным черным стволом. Все молча смотрели на меня.
      - Добрый вечер, - сказал я, подходя к столу.
      Никто не отозвался. В комнату вошел тот высоченный парень, которому передал меня Тинт на бульваре.
      - Порядок, - произнес парень и устроился на диване.
      Пышноволосый циркач шевельнулся, поправил ремень звукоизлучателя и почти ласково сказал:
      - Ну что, Гор Линест Врондис? Ты хотел попасть в подпольную организацию, и мы решили исполнить твое желание. Здесь, конечно, не все, но, поверь, именно те, кому нужно здесь находиться. Смею заверить, что обратной дороги у тебя не будет.
      Я обернулся и обнаружил за спиной человека, похожего на артиста Юрия Никулина. Человек прислонился к дверному косяку и держал меня под прицелом автомата.
      До меня, наконец, дошел истинный смысл происходящего. Но не
      страх за свою жизнь я испытывал, а только обиду. Потому что меня
      принимали за провокатора, агента Корвенсака, за простого шпика.
      Я даже растерялся. Растерялся от осознания страшной несправедливости
      и собственной слепоты.
      - Тинт, - сказал я, стараясь справиться с дрожью в голосе. - Ты мог принять меня за провокатора?
      Тинт неприязненно посмотрел на меня, а атлет с ненавистью сказал:
      - Из-за тебя ему теперь придется менять место. Ну что, долгие разговоры ни к чему, правильно?
      Он поочередно обвел взглядом присутствующих. Кое-кто кивнул.
      - Так вот, - продолжал атлет. - Работал ты неплохо. Чисто. Жалованье свое заслуживал. И со стражами не общался, мы наблюдали. Уйти тебе отсюда, сам понимаешь, мы не дадим, легенду твою выслушивать не собираемся. А посему, Гор Линест Врондис, суждено тебе здесь закончить свой жизненный путь и затихнуть на дне Сандиры с камнем на шее. Вот и весь наш с тобой разговор. Правильно, ребята?
      - Правильно, - раздалось в ответ.
      Лично я ничего правильного в этом не находил, но мое мнение в данном случае в расчет не принималось. Дело приобрело настолько печальный для меня оборот, что я даже позволил себе поиронизировать. Больше ничего не оставалось.
      - Мне нравится ваш скорый и справедливый суд, - начал я, усевшись на стул. - Мне нравится легкость, скоторой вы принимаете решение. Позволю отметить, несправедливое решение. Ну на каком основании вы считаете меня врагом? На основании моих разговоров с Тинтом? Но это же вполне естественные разговоры для человека, который помнит себя только со времени недавнего пребывания в больнице.
      - В больнице был, это точно, - кивнул атлет. - А до этого где?
      - На другой звезде, - безнадежно ответил я. - В другом мире. Гулял себе вечером и вдруг очутился у вас. С целью мне неизвестной. Можно в это поверить?
      - Пошути, пошути напоследок, - разрешил атлет.
      - Ну вот. - Я развел руками. - Тем не менее, это правда.
      - У, гад! - процедил Тинт сквозь зубы. - Из-за тебя я в штурме участвовать не смогу.
      - Значит, собираетесь брать приступом дворец, - задумчиво сказал я. Мне все еще не верилось, что участь моя решена. - Так почему же я Тинта не выдал?
      Атлет фыркнул.
      - Не смеши. Зачем тебе Тинт? Тебе всех целиком подавай. Однако, уважаемый страж, не получилось. У нас и молодежь разбирается, что к чему.
      - Рад за вас, - уныло ответил я, лихорадочно соображая, какие еще аргументы можно привести в свое оправдание, хотя было абсолютно ясно, что таких аргументов нет. - В чем же вы меня обвиняете? В чем конкретно заключались мои действия, направленные против вас? Только конкретно.
      - Выспрашивал, вынюхивал, - угрюмо ответил Тинт. - Выведывал.
      - Так я же единомышленников искал!
      - Хватит! - Атлет решительно хлопнул себя по коленям. - Это все разговоры. Сотрясение воздуха.
      - Конечно, - с горечью отозвался я. - Гораздо проще, не разобравшись, ликвидировать подозрительную личность. Себе спокойней.
      И так мне захотелось очутиться в уютном классе, где шуршат страницами учебников мои десятиклассники, а я стою у стола перед ними и диктую тему урока: "Доверие как атрибут личности и возможность руководствоваться им в критические моменты истории"...
      Я не испытывал ненависти к этим парням, распоряжавшимся моей
      судьбой по своему усмотрению. Я понимал, что они не могут рисковать. И с сожалением подумал, что так и не увижу никогда Соловецких островов, и по лесам Подмосковья будет ходить с корзинкой кто-то другой. Только не я. И стало мне еще обидней.
      В этот печальный момент в комнате появился еще один светловолосый бородатый парень лет двадцати пяти, уступающий атлету по части мускулатуры, но тоже крепко сбитый, с резкими чертами лица и пронзительными васильковыми глазами. Он с любопытством посмотрел на меня, молча прошел к стене, подпер ее мощным плечом и скрестил руки на груди.
      - Эх, ребята, - обреченно сказал я. - А я-то с вами хотел. Через тернии к звездам, так сказать...
      - Что?! - Тот бородач у стены изумленно распахнул васильковые глаза.
      Присутствующие непонимающе воззрились на него, а бородач стремительно подошел ко мне.
      - Что ты сказал?
      - Это не я сказал. - Я вздохнул. - Это сказал один неведомый вам мудрец. Давным-давно сказал. Пэр аспэра ад астра. Через тернии к звездам. Звался он Луций Анней Сенека, а жил в Древнем Риме. Было когда-то такое интересное государство, только не здесь. Вот и все.
      Больше я ничего не собирался говорить. Бесполезно было им говорить.
      Отвлекал бы я их своими разговорами от подготовки к важным
      делам. К штурму.
      Бородач присел на корточки передо мной и тихо и умиленно произнес, почему-то умиротворенно улыбаясь и моргая своими васильками:
      - Агент ты мой дорогой, служитель ты тайный императорский,
      страж ты переодетый общественного спокойствия. Рано ты себя хоронишь. Жизнь-то прекрасна. Она ведь-как пьеса: не то важно, длинна ли она, а то, хорошо ли сыграна. Ни о чем эти слова тебе не говорят?
      Издевался он, что ли? Я молча пожал плечами.
      - А это ведь тоже не я сказал. - Бородач вдруг начал тихонько
      смеяться. - Не я это сказал, а древнеримский мудрец Сенека, воспитавший на свою голову палача христиан Нерона и написавший "Нравственные письма к Луцилию", где и поделился своими мыслями относительно жизни.
      Бородач продолжал смеяться при полном недоумении окружающих,
      и я, после выхода из каталепсического состояния, охотно принял
      участие в его веселье.
      6.
      Да, Ульф давно был здесь своим. Его знали и ему верили, и никто
      не подверг сомнению его заявление о том, что я тоже участник подполья, боец страшно засекреченной ячейки, о которой известно лишь очень и очень немногим посвященным. И когда Ульф объяснил присутствующим, что они только что чуть не совершили непоправимую ошибку, напряженность исчезла. Тинт даже нашел в себе мужество прилюдно извиниться передо мной. Почти каждый счел своим долгом похлопать меня по плечу или просто подмигнуть, или ободряюще улыбнуться. Вскоре все разошлись, остался только хозяин квартиры, тот, что смахивал на Юрия Никулина, и мы с Ульфом получили возможность пообщаться. Сказать, что я испытывал облегчение - значит, ничего не сказать. И дело не только в том, что миновала угроза преждевременного моего ухода на поля, поросшие печальными асфоделями. Просто теперь я знал, что не одинок в совсем-совсем чужой Стране. Нас было двое.
      Артист Никулин с автоматом на ремне удалился в другую комнату.
      Мы пересели на диван и поделились своими историями. Я, по настоянию Ульфа, рассказал первым. И в ответ услышал его повествование.
      Шведский студент Ульф Ульфссон из Стокгольмского университета тоже пребывал в этом мире с двадцать четвертого июля. История его исчезновения была сродни моей. Одним прекрасным утром Ульф листал книгу, сидя за столом в комнате общежития. За окном пели птички и сыпал ласковый дождик. Затем без всякого пролога он очутился среди действующих лиц известного мне странного спектакля. Выпало ему вволю побегать, попрыгать, погонять на автомобиле и подраться, а поскольку был он молодым спортивным парнем, чемпионом факультета по большому теннису, напористым и решительным, то ситуации у него сменялись стремительно, одни увлекательнее другой, и закончилось все в ночном лесу неподалеку от Столицы.
      В Столице Ульф быстро сообразил, что находится не в Швеции и, скорее всего, не на Земле. И сразу подметил у местного населения родимые пятна, похожие на его собственное. Ульф, в первую очередь, был человеком действия.Он оставил до лучших времен осмысление происшедшей с миром метаморфозы, основываясь на следующем тезисе: все, что может произойти рано или поздно должно произойти, и коль уж произошло - не место и не время для размышлений, нужно действовать - и смысл происходящего в
      конце концов прояснится.
      Повторяю, Ульф был в первую очередь человеком действия, поэтому, пробродив два дня по Столице и переночевав на скамейках, он устроился разгружать вагоны на железной дороге. Работа была поденной, крутилось там много всякого люда, и удостоверения личности никто ни у кого не спрашивал. Довольно быстро Ульф разобрался в сложившейся в Стране ситуации и уяснил, что стражи общественного спокойствия охраняют не общественное спокойствие, а режим императора, подкрепленный атомной угрозой. А уяснив ситуацию, Ульф сразу решил действовать. Случай не замедлил представиться, тем более, Ульф просто выискивал такой случай. Ночью на тихой окраине Столицы он прыгнул с забора на патруль, рассчитывая завладеть оружием, был неожиданно поддержан группой неизвестных, выхватил у оторопевшего стража автомат и скосил патруль длинной очередью, как в сценах из странного спектакля. Он ушел вместе с группой, базировавшейся в подвале многоэтажки в одном из секторов Столицы.
      Ульфа признали сразу, окончательно и бесповоротно. Свою настоящую историю он, конечно, не рассказал, а заявил, что является террористом-одиночкой. Ему смастерили документы, поставили, так сказать, на довольствие, и стал он Терием Викстом Мадиусом, боевой единицей полууголовной группы отчаянных ребят без бога и монарха в голове, промышлявшей принудительными денежными поборами с представителей крупного капитала. Особых политических целей группа перед собой не ставила, хотя жить в постоянном ожидании атомного уничтожения никто из ребят не желал. После переговоров группа превратилась в одно из подразделений вооруженных сил подпольного комитета, ведущего подготовку к штурму атомной цитадели.
      - Вот так и получилось, что недоучившийся философ-теоретик превратился здесь в практика без всякой философии, - закончил Ульф свой рассказ.
      - Вовремя же ты появился. Как в кино.
      - Да понимаешь, хотел полюбоваться на агента стражей. Ребята мне сообщили о предполагаемой твоей поимке. И вроде бы кстати оказался.
      - Очень кстати, Ульф! Ты просто не представляешь, как кстати.
      И мы засмеялись. Между прочим, мы с Ульфом прекрасно понимали друг друга, хотя там, у нас, общаться не смогли бы: он не учил русский, а мои познания в языке соотечественников Ульфа ограничивались словами "Тре крунур", "Хейя" и "Свенска дагбладет".
      Ульф помолчал, поглаживая курчавую викинговскую бороду, проговорил задумчиво:
      - Не знаю, какой там высший разум всеми этими делами заправляет
      и какую цель преследует, но ясно одно: мы здесь не случайные гости.
      И тут мне пришло в голову одно соображение. "Меня осенило",
      как пишут в книгах.
      - Послушай, Ульф, - сказал я. - Нам нужно создать какое-нибудь общество. То есть объявить о создании какого-нибудь общества. Скажем, общества "Через тернии к звездам"...
      - Имени древнеримского мудреца Сенеки, - подхватил Ульф, мгновенно уловив мою идею. - И дать объявление в "Вечерних новостях Столицы". Ежедневно давать объявления о создании акционерного общества.
      Игорь, ты молодец! Давай продумаем детали.
      И мы продумали детали.
      Объявление о приеме заявок на вступление в акционерное общество "Через тернии к звездам" имени древнеримского мудреца Сенеки мы решили давать ежедневно с указанием адреса, по которому постоянно дежурил бы наш человек. Это Ульф брал на себя. Мнимая цель нашего мнимого общества - организация на севере континента с разрешения правительства добычи алмазов, которые и в этом мире были большой редкостью. Отсюда вытекало вполне приемлемое для любопытствующих объяснение странного названия: оно призывало преодолеть все трудности и раздобыть драгоценные камни, по красоте подобные звездам. Ну а древнеримский мудрец Сенека со своими словами о терниях и звездах был малоизвестным персонажем сказания какого-нибудь мелкого древнего государства. Концы с концами вроде бы сходились.
      О подлинной же цели объявления вы, конечно, догадались. Да, мы с Ульфом исходили из того, что и афоризм, и имя Сенеки, и наконец, определение "древнеримский мудрец" станут сигналом для тех, кто, подобно нам, мог попасть в этот мир. Сигналом о том, что они не одни, и что их ждут. Мы надеялись,что такие найдутся. Придут по указанному адресу и скажут: "Швеция" или "Дания", или "Тулуза", или "Кривой Рог"... Придут. Очень хотелось, чтобы пришли. Пришли, преодолев театрализованные испытания, затеянные по чьей-то неведомой воле, пришли и вместе с нами двинулись к цели.
      Потому что, казалось мне, я понял эту цель.
      Нашу затянувшуюся беседу прервал светловолосый атлет с бицепсами циркового жонглера, которого звали Олином Медорием Эндором, или просто Олем.
      - Пора уходить, - коротко сказал он Ульфу, входя в комнату.
      Ульф поднялся.
      - До свидания, Гор. Меня не ищи, я тебя сам найду. Все дела по нашему
      Сенеке беру на себя.
      Он подмигнул мне и вышел. Я двинулся было за ним, но Оль меня
      остановил.
      - Не спеши, Гор. Я в твои секреты вникать не собираюсь, не мое это дело. Но и ты наших секретов знать не должен, согласен?
      - Так и должно быть. Больше шансов на успех.
      - Вот и отлично. Поэтому не торопись, пусть Терий уйдет. Вернешься так же, как и попал сюда. Стод!
      В комнате возник хозяин квартиры, мой давешний провожатый.
      - Проводи.
      Стод молча кивнул. Оль нахмурился и добавил, обращаясь ко мне:
      - И прошу, приказываю: больше ни с кем никаких разговоров.
      - Понял.
      - А наблюдение мы все-таки будем продолжать, ты уж извини. И справки кое-какие наведем. Я по цепочке передам, там проверят.
      Я пожал плечами.
      - Проверяйте. Но у меня документы на чужое имя. Поддельные. Совсем недавно изготовленные. Я не Гор Линест Врондис, под этим именем меня здесь не знают. Впрочем, и под любым другим тоже. Но я с вами. Хочу помочь прикончить прелестных крошек.
      - Та-ак ... - Оль забарабанил пальцами по столу. - Стод, что будем делать?
      Стод прошелся по комнате, не выпуская меня из поля зрения.
      - Поддельные бумаги не аргумент. Ни за, ни против, - рассудительно проговорил он, ожесточенно потирая подбородок. - Знаю я кое-кого с поддельными документами. Вполне надежные люди. Опять же Терий его знает. И вообще Терий знает больше, чем мы. Надо передать по цепочке.
      - Да говорю же, ничего это не даст, - вмешался я. - И имя вымышленное, и о прошлом моем ничего не выясните. Гарантирую. Предположим, это тоже секрет. Главное-то что? Главное ведь - определить, разделяю ли я ваши убеждения, готов ли бороться вместе с вами. Можно это определить или нет?
      Стод резко остановился.
      - Он прав, Оль. Главное - убедиться, что он никакого отношения к стражам не имеет.
      - Верно, - согласился Оль. - Очень верно. Еще раз извини, Гор, но придется посидеть здесь немного. И дверь я закрою. Стод останется в коридоре, а я быстренько вернусь. Иначе никак нельзя.
      - Не надо извиняться, я все понимаю. И на вашем месте поступил бы так же, - вздохнув, ответил я.
      Они вышли и заперли дверь. Я сел на диван и прислушался, стараясь уловить хоть какой-нибудь звук из-за стен, но вокруг стояла, как говорится, мертвая тишина.
      Оставалось только удивляться, как этим парням, не имеющим никакого опыта конспиративной работы, удалось создать разветвленную и строго засекреченную организацию. Как они, воспитанные с детства в духе почитания монарха, являвшегося земным олицетворением небесных сил, решились на столь не угодное императору, а значит, и богу дело, как покушение на атомное могущество Корвенсака? Жажда жизни оказалась сильней веры в бога? Чаша жизни перевесила чашу загробного воздаяния? Кто-то ведь первым решил для себя, что лучше хорошая жизнь здесь, на земле, чем проблематичное существование после смерти, о котором никто из живых ничего не знает, а мертвые не шлют никаких вестей. Кто-то решил, и зажег других, и все больше становилось убежденных в том, что лучше жить здесь и сейчас без непрерывной угрозы атомной смерти, чем там, в неведомом мире, которого, возможно, и вовсе не существует. И возникла организация... Или все происходило совсем по-другому?
      Я уже начал подумывать, что заключение мое продлится до утра, когда дверь распахнулась и Стод с Олем осторожно внесли в комнату опутанный проводами тяжелый аппарат.
      - Это, конечно, детектор лжи, - поднимаясь, сказал я.
      - Он самый, - подтвердил Оль и взгромоздил аппарат на стол.
      Стод распутал провода, закрепил на моей голове и запястьях блестящие прохладные обручи.
      - Задаем только один вопрос, - предупредил Оль, согнувшись над аппаратом. - Твоих секретов нам не надо, поэтому только один вопрос.
      - Валяй, спрашивай, - согласился я. - Спрашивай, не есть ли я переодетый тайный страж общественного спокойствия.
      Я не волновался. Если детекторы лжи в этом государстве работали исправно - в в этом убеждал случай с членом Совета сорока пяти, - то мне ничего не угрожало.
      - Так и спросим, - сказал Оль. - Скажи, Гор, только искренне, имеешь ли ты какое-то отношение к стражам?
      Он и Стод уставились на детектор, а я неторопливо ответил:
      - Совершенно искренне заявляю, что не имел и не имею ни малейшего отношения к стражам общественного спокойствия. Совершенно искренне заявляю, что хочу вместе с вами попытаться ликвидировать атомные заряды, расположенные под императорским дворцом и тем самым устранить угрозу уничтожения Страны.
      - Пррядок! - успокоенно сказал Оль. - Готов в очередной раз принести извинения.
      - А я готов в очередной раз ответить, что извиняться не надо.
      Такова жизнь.
      Стод собрал обручи и провода, Оль просветлел лицом, но тут же, словно спохватившись, нахмурился.
      - Гор, еще раз повторяю: ни с кем никаких разговоров. Будем молча
      делать каждый свое дело, а в нужное время встретимся в нужном
      месте. А увидишь меня на улице, или его увидишь - не узнавай. Понял?
      Сейчас Стод тебя проводит. Повезут тебя опять с повязкой. Кстати,
      для твоего же удобства - в случае чего, никакой детектор тебя ни в
      чем не уличит. Ты ведь действительно не знаешь и знать не будешь,
      где был.
      - Между прочим, Гор, - вступил в разговор Стод. - Удостоверение-то немалые деньги стоит. Где взял столько? Это я уже без детектора.
      Я рассказал о Лон и типе в темных очках.
      - Подожди.
      Стод вышел в другую комнату и вернулся с пачкой синих бумажек с изображением императора.
      - Это не от меня - от организации. Из фонда помощи, - пояснил он, протягивая мне деньги. - Бери, фонд у нас солидный.
      - Спасибо. - Я засунул деньги в задний карман джинсов. - Когда нужно вернуть?
      - Это фонд помощи, - повторил Стод. - Никто ничего не должен возвращать. Это же для своих.
      - В таком случае, вдвойне спасибо. Кстати, почему вы сразу не додумались проверять своих людей на детекторах? Тогда бы и ошибок не было, как со мной. Ведь меня-то вы хотели отправить на тот свет только руководствуясь своими субъективными впечатлениями.
      А ведь гораздо полезней для дела использовать детектор, если возникают какие-то подозрения или сомнения.
      - Дело в том, Гор, что к нам никто не просится, - веско ответил
      Оль. - Потому что, кроме нас самих, о нас никто ничего не знает.
      Мы сами отбираем людей. Тебе что, это неизвестно?
      Он с подозрением посмотрел на меня и я поспешно спросил:
      -А нападения на стражей? Кому-то ведь там, во дворце, не может
      не придти в голову мысль о существовании организованной оппозиции.
      - Не приходит такая мысль, - отрезал Оль. - Это мне доподлинно известно. Уголовники шалят.
      - Ладно, - сказал я. - Хорошо, коли так.
      - И хватит вопросов. - Оль хлопнул по столу. - Каждый знает свое дело. Машина ждет.
      Я кивнул на прощанье и вслед за Стодом направился к двери.
      - А все-таки зачем ты к Тинту лез с разговорами? - спросил вдогонку Оль.
      - Каждый знает свое дело, - улыбнулся я. - А вообще проверял, не страдает ли паренек болтливостью. Императора-то поругивает.
      - Проверял Тинта? - Оль обменялся взглядом со Стодом и они
      засмеялись. - Не надо его проверять, он у нас проверенный. А императора многие поругивают, это модно. Будто не знаешь. До встречи, человек с другой звезды!
      Я вздрогнул, но сразу понял, что Оль иронизирует над моими же словами. И зря иронизирует.
      Стод вывел меня в темноту и тихо свистнул. Хлопнула дверца автомобиля, послышались шаги. Кто-то остановился рядом.
      - Гор, позволь повяэочку надеть, - сказал Стод.
      Я покорно наклонил голову и предложил:
      - Совет на будущее дать?
      - Дай.
      - Подозрительных обыскивать надо. У меня ведь вполне могла какая-нибудь игрушка в кармане оказаться.
      - Карманы твои мы проверили, - отозвался Стод. - Спасибо, что оценил нашу ловкость. Поезжай.
      Автомобиль опять долго петлял по улицам, а я лежал на заднем сиденье, утомленный пережитыми событиями.
      - Приехали, - сказал, наконец, водитель. - Можешь идти.
      Я молча сдернул повязку и выбрался из машины. Она тут же сорвалась с места и скрылась за поворотом. Я огляделся.На перекрестке бледно светили два фонаря, рядом находился темный сквер, напротив тянулись невысокие здания. Место было незнакомым и безлюдным. Я медленно двинулся по спящей улице, надеясь хотя бы к рассвету добрести до знакомого района.
      Пройдя квартала четыре, я заметил в свете, льющемся из нарядной витрины, голубые мундиры стражей. Патруль медленно двигался в мою сторону и я пересек было улицу, чтобы расспросить дорогу, но вовремя одумался. Не те тут стояли времена и не те вокруг простирались пространства. В заднем кармане, вместе с удостоверением на чужое имя, лежала солидная пачка синих купюр и стражей вполне могло заинтересовать их происхождение. А обыскать прохожего им было проще простого. Поэтому я счел за благо скользнуть в приоткрытую дверь ближайшего подъезда.
      В подъезде высоко под потолком горела одинокая лампочка, едва освещавшая двери двух квартир.
      - Эй, дядя, - сказали из полумрака под лестницей. - Ты в гости?
      Я шагнул в полумрак, пригляделся и обнаружил белоголового курчавого мальчугана лет пяти. Мальчуган сидел у стены, подняв колени и обхватив их руками.
      - А ты почему здесь сидишь? - в свою очередь спросил я, присаживаясь рядом на корточки. - Мама домой не пускает?
      - Да, - серьезно ответил мальчик и засопел.
      - В чем провинился?
      - Я только спросил.. .Я только спросил... - Мальчик всхлипнул. - А она сказала: иди, ночуй на улице, пусть тебя стражи заберут.
      - О чем же ты спросил?
      - Я ночью проснулся, посмотрел в окно, а на небе звезды. Много-премного. И я подумал: может быть, там тоже есть мальчики, ну, как я, и вот они тоже сейчас смотрят там, у себя, в окно и думают, как я. Я подумал: хорошо бы нам всем вместе собраться, с разных звезд, и поиграть. Наверное, у них там какие-нибудь свои игры. А я бы их в "перевертыши" научил, и в "императорские скачки", и в "четыре загадки"... Вечером мама пришла, я и спросил: живут ли там мальчики, на звездах? А она... А она...
      Мальчуган уткнулся носом в колени и засопел на весь подъезд.
      Я потрепал его по курчавому затылку.
      - Есть там мальчики, малыш. Есть, я точно знаю. По крайней мере, на одной звезде.
      Он поднял голову и уставился на меня широко раскрытыми печальными глазами. И даже рот приоткрыл.
      - И играют там мальчики в войну, в прятки, в мушкетеров, и в футбол играют и представляешь, даже иногда дерутся. 3наешь, как все мальчишки?
      - Знаю! - воскликнул малыш. - Это я знаю.
      - А еще там мальчишки играют в космонавтов. В людей, которые летают в небо на специальных кораблях. На ракетах.
      - Как - в небо? - с ужасом закричал мальчуган, так что по подъезду заметалось эхо. - Разве можно людям в небо? Разве можно?!
      - Можно. Всем можно. И тебе тоже можно.
      - Ты что, дядя? - залепетал малыш, втянув голову в плечи. - Ты что?
      - Можно, можно. Летают там в небо и будут летать, и ничего людям не страшно. Потому что люди всемогущи. А сейчас мы вместе пойдем к твоей маме...
      В это мгновение из квартиры выбежала женщина с распущенными волосами, в незапахнутом халате, наброшенном поверх ночной рубашки. Она оттолкнула меня, схватила мальчугана и прижала к себе.
      - Сейчас стражей вызову! - грозно пообещала она. - Чего к ребенку пристаешь?
      - Послушайте, мама, - поднявшись, ответил я. - Ваш сын задал вам очень неплохой вопрос. Совсем не праздный вопрос. На звездах тоже есть люди. Не мешайте сыну думать, очень полезно не мешать детям думать. Думать не вредно, уверяю вас. Это я как учитель говорю.
      Как воспитатель.
      Она пятилась от меня и тянула за собой малыша, другой рукой пытаясь запахнуть халат.
      - Наказывать сына так, как наказали его вы, просто бессердечно. Пусть сын думает и задает вопросы. Он додумается до очень интересных вещей. Только не мешайте ему.
      Женщина добралась до двери и втолкнула сына в квартиру.
      - Учитель! - гневно и презрительно бросила она. - Я вот сейчас стражей вызову, они тебе покажут учителя. Ты у меня поговоришь! Учитель с Райских рудников!
      Дверь захлопнулась и до меня донесся приглушенный плач мальчугана.
      И все-таки эта неожиданная встреча окрылила меня. У Страны было хорошее будущее.
      7.
      Когда я наутро вошел в раздевалку, Тинт стоял у своего шкафчика и оглаживал халат. Я громко поздоровался со всеми, а Тинт шагнул ко мне и несколько виновато произнес:
      - Здравствуй, Гор.
      - Я уже поздоровался, - ответил я недружелюбно.
      Глупо,конечно, но я был всего лишь обыкновенным человеком, не
      чуждым ничего человеческого. Обижался я на Тинта за его несправедливые подозрения. Умом понимал, что поступаю неправильно, а вот сердцем...
      Тинт продолжал поправлять что-то в халате, хотя поправлять там было нечего. Раздевалка постепенно опустела.
      - Гор,ну чего ты? Я ведь уже извинился.
      Хотел я ему закатить назидательную лекцию о том, что люди должны доверять друг другу, любить друг друга
      и прочее, но вовремя спохватился. "Гор, то есть Игорь, - мысленно
      сказал я себе. - Игорь Сергеич, ты, кажется, спутал времена и обстоятельства. Этот юноша совершенно прав, потому что поступил именно в соответствии с обстоятельствами и именно так, как и следует в данной обстановке поступать".
      - Все нормально, Тинт. - Я шутливо ткнул его в плечо. - Это я от обиды. Я ведь чуть было на тебя не обиделся. А почему Оль говорит, что тебя проверять не надо, что ты уже проверенный?
      Улыбка, появившаяся было на лице Тинта, тут же исчезла.
      - Гор, никаких имен! И ни о чем не расспрашивать.
      - Ох! - спохватился я. - Больше не буду,честное слово!
      Да, именно так. Мне, учителю с довольно уже приличным педстажем, пришлось давать обещание мальчишке, который годился мне в ученики, давать обещания, как-будто он, а не я являлся учителем. Но так ведь и выходило на самом деле: я был здесь именно учеником.
      После работы я направился к Лон. Я не любил долги. Лон открыла дверь, вздрогнула, увидев меня и, поколебавшись, сделала шаг назад. Я неправильно истолковал ее нерешительность и глупо спросил:
      - Ты не одна?
      Лон уничтожающе посмотрела на меня и молча ушла в свою комнату.
      Я побрел следом.
      - Что ты здесь эабыл?
      На полу, на диване и в кресле-качалке, и на низком столике у окна, и на швейной машинке лежали, расстилались, растекались, переливались разноцветные ткани.
      - Что это, Лон?
      Она неподвижно стояла посреди этого великолепия, красивая, молодая
      и светловолосая, с гневными глазами и дрожащими губами, и я вспомнил
      ее слова о "собственном деле", о том, как хорошо она шьет. Неужели?..
      - Что ты здесь забыл? - повторила Лон.
      Я вытащил смятые синие бумажки и протянул ей.
      - Вот. Принес долг.
      Она даже не пошевелилась. Продолжала с ненавистью смотреть на меня, только губы задрожали еще сильней.
      - Откупиться пришел? От меня откупиться пришел? Это ты мне деньги под дверь подбрасывал? Да мне ведь от тебя ничего не надо. Иди к своей Ире,
      купи ей хороший подарок на эти деньги. Пусть это будет подарком
      и от меня. Слышишь?
      Я осторожно положил купюры на пол, прямо на отрез голубой ткани, и ушел. Я боялся, что она швырнет их мне вслед.
      Ну почему так все устроено в мире?! И в нашем и в чужом. Ну почему? Почему все получается не так, как хочется кому-то? Почему получается только так, как хочется одному и совсем не хочется другому?..
      А ведь каждая встреча меняет что-то в нас самих. Пусть чуть-чуть, но меняет. В любом случае, не проходит бесследно. Даже если мы не признаемся себе в этом.
      Давно это было. Еще до Иры. В девятнадцать лет. И что я той девчонке, и что она мне? Час разговора на вечерней лесной дороге - и электричка, растворившаяся в холодных полях. И все. Ни имени, ни адреса. Ничего. Но ведь была мне чем-то она, коль через месяц (дела, дела, заботы, каждый день новые впечатления) вернулся я на ту лесную дорогу, надеясь на встречу. И узнал от людей, что возвращалась на ту дорогу девчонка, ждала кого-то. Меня? Значит, был ей чем-то и я?..
      Не дождалась. Потому что все дела, заботы, впечатления... И в итоге потеря. Возможно, самая невосполнимая в жизни потеря. Невосполнимейшая.
      Ну и хватит.
      Итак, наше с Ульфом предположение получило блестящее подтверждение. Объявления в "Вечерних новостях Столицы" сослужили свою службу. Довольно скоро мы смогли собраться на какой-то конспиративной квартире, куда нас поодиночке привел Ульф. Собралось нас девять человек. Девять человек с родной нашей Земли. Уже знакомые вам Игорь Губарев и Ульф Ульфссон. Дитер инженер-экономист из Ростока. Генрих - студент отделения славистики Берлинского университета имени Гумбольдта. Михаэль - корреспондент нижнесаксонской газеты, сторонник партии "зеленых". Мартин - гражданский летчик из Орхуса. Якоб - священнослужитель из Арендаля. Ричард - в прошлом студент, в последнее время безработный из Окленда. Джерри - телеоператор из Калгари. Того самого, где известная хоккейная команда "Калгари флеймз".
      Итого: один русский, один швед, три немца (двое из демократической республики, а третий из федеративной), датчанин, норвежец, американец и канадец. Такая вот получилась интернациональная сборная. Не хватало только вратаря и правого защитника, но ведь кто-то из наших мог и не читать "Вечерние новости Столицы". Все были светловолосы, с одинаковой меткой под правым ухом, крепко сбиты и в возрасте от двадцати (Генрих) до тридцати двух (Якоб).Все успешно исполнили свои роли в странном спектакле и очутились в Столице. Все, кроме Михазля, перебивались здесь случайными заработками. (Михаэль пристроился поставлять материал в отдел хроники "Столичного обозрения" и жил на гонорары).
      Все более или менее разобрались в обстановке и, конечно же, знали о прелестных крошках, дремлющих под резиденцией монарха. Все понимали, что находятся, вероятнее всего, в совсем-совсем другом мире и много думали о цели своей переброски сюда, на чужое поле, так сказать, если продолжать аналогию со спортивной командой. Впрочем, Якоб особенно не думал, потому что у него была очень удобная нехитрая концепция: коль есть бог, значит, в его воле поступать так, как ему, богу, заблагорассудится. Джерри тоже склонялся и этой позиции, хотя и сомневался в ее неуязвимости.
      Сбор нашей команды длился долго. После шумных дебатов мы сошлись на том, что обязательным условием возвращения является выполнение предназначения. А это предназначение - взять два очка на выезде, обезвредив атомные создания из подземелий императора.
      На сборе команды было выдвинуто несколько предположений. Берлинский студент Генрих высказал следующее мнение: причиной нашего появления здесь является некий наблюдатель, возможно автомат-наблюдатель неведомой высшей цивилизации-контролера, который передал сведения об атомной угрозе своим хозяевам. Те, проанализировав ситуацию в данном мире, направили сюда на помощь нас, землян, устроив предварительные испытания. Священнослужитель Якоб, в принципе согласившись с мнением Генриха, отверг как фантастические его определения "автомат-наблюдатель", "высшая цивилизация-контролер" и предложил считать происшедшее с нами волевым актом Высшего Разума, или попросту бога.
      Гипотеза Генриха и Якоба выглядела бледненько. Почему именно земляне, а не сам Высший Разум, он же цивилизация-контролер? Ведь коль контролеры настолько всемогущи, неужели у них не нашлось какого-то другого, менее сложного способа ликвидации атомной угрозы? Ах, такие у них принципы? А почему у них именно такие принципы?
      Цель могла быть совсем другой (это уже Михаэль). Этакое межпланетное бюро путешествий и экскурсий. Взаимный обмен туристами. Без всякой рекламы, не привлекая всеобщее внимание. Возможно, обмен бескорыстный, а может быть и нет. Но в любом случае - простая туристическая экскурсия, совершенно безобидная. Но мы, земляне, по собственной инициативе лезем что-то тут изменять, потому что привыкли всегда что-то изменять, за что-то бороться. Так уж мы устроены.
      Нет, не туризм (Мартин, а потом Дитер).Наше появление здесь результат присущей людям беспечности. Западные и восточные физики доэкспериментировались до того, что сверхсложные установки, пойдя вразнос, сотворили что-то с пространством, и закинуло мирных жителей в неведомый край. А странный спектакль - просто побочное явление.
      Безусловное вмешательство извне (Ульф). Эксперимент на выживание в непредвиденной ситуации. За участниками эксперимента постоянно ведется наблюдение, даже сейчас, результаты обобщаются и кто-то там, в звездных далях, накропает очередную диссертацию.
      Возможно, массовая галлюцинация под воздействием сильнодействующих препаратов (Ричард). Индуцированное помешательство.
      Предполагались еще: переселение в потусторонний (то бишь загробный) мир. Пребывание в качестве заложников инопланетных террористов, предъявляющих сейчас свои требования Земле. Попытка контакта. Демонстрация возможных последствий владения атомным оружием. Проделки ребят с летающих тарелок. Вечер накануне Страшного суда.
      Первая остановка на бесконечном пути по соседним вселенным.
      Предсмертные видения. Съемки суперфильма.
      И прочее.
      Все-таки, как я уже говорил, к общему мнению мы пришли: только выигрыш на чужом поле мог дать надежду на возвращение. Хотелось верить, что так и будет. Именно потому мы и остановились на этом предположении и решили действовать, исходя из него.
      Под утро мы расстались друг с другом, чтобы вновь встретиться в урочный час.
      Собственно, мы не были нужны подпольной организации, она продолжала бы действовать и без нас. А мы без нее? Ни один из нашей девятки не отказался принимать участие в подготовке к выступлению. И дело здесь, наверное, не только в нашем желании вернуться в родной мир.
      Каждый вечер после работы я ждал в раздевалке, когда Тинт
      шепнет: "Сегодня", - и он тептал это слово раз в два или три дня. Я покидал универмаг, пересекал проходные дворы и выходил к переулку, где меня ожидала всегда одна и та же машина. Открывал дверцу, здоровался с молчаливым водителем - мрачноватым курчавым парнем в потертой куртке, ложился на заднее сиденье и отправлялся в путь. Конечным пунктом нашей поездки был лес в окрестностях Столицы. Я выходил из машины, шагал по тропинке между полукустами-полудеревьями, сворачивал у раздвоенного пня, спускался в овраг, нырял в жесткую зелень вьющихся растений, сгорбившись, пробирался в темноте по тесному проходу в стенке оврага, толкал тяжелую дверь и по неровным ступенькам сходил в подземный стрелковый тир.
      Это был длинный узкий зал, освещенный настенными светильниками
      и перегороженный мешками с песком; в его дальнем конце находились мишени. Меня встречал старичок с хитрыми голубыми глазками, не уступавший в молчаливости водителю. Он мягкими шажками подбегал к груде тряпья, путаясь ногами в длинном коричневом плаще, и извлекал пистолеты и автоматы. Мишени приходили в движение, старичок негромко командовал: "Стоя!", Лежа!", "С колена! " - и я начинал стрелять, а он поправлял мою руку, хлопал по плечу и по затылку, заставляя правильно держать голову.
      Была в тире еще одна дверь, и было темное окошко возле двери,
      и казалось мне, что за ней кто-то скрывается. Но этот "кто-то"
      никогда не показывался и ничем не выдавал своего присутствия. Во
      время моего первого посещения подземного тира, а потом и еще раз
      старичок скрылся за этой дверью, а в тире вдруг раздался пронзительный вибрирующий звук, от которого заныли зубы. Я вертел головой, стараясь определить его источник, а он уже стих, пропал, и старичок как ни в чем не бывало выскочил из-за двери и с довольным видом засеменил ко мне с автоматом под мышкой.
      Стрелял я много, с удовольствием, с каждым разом все более успешно, так что старичок только удовлетворенно хмыкал и все подкидывал да подкидывал мне патроны.
      Так хочется верить, что когда-нибудь, скоро, умение стрелять
      станет совсем не нужным человеку. Так хочется верить, что пистолеты, автоматы, пулеметы, зенитные орудия, танки, крылатые ракеты, мины, гранаты и бомбы навсегда превратятся в музейные экспонаты и наши дети на школьных экскурсиях будут смотреть на них через толстое стекло, как смотрим мы сейчас на пращи, бумеранги, дротики и каменные боевые топоры, наделавшие дел в руках пращуров. И хочется верить, и верится...
      Я покидал тир, машина в сумерках довозила меня до центра Столицы и я возвращался в свое общежитие для приезжих.
      Так шло время. И все меньше его оставалось до того дня, который был уже отмечен в календаре подпольного комитета, и приближался и приближался, суля перемены и вселяя надежду.
      А однажды вечером я набрел на тот скверик, где впервые встретил Лон. Или очень похожий на тот. На скамейке под фонарем сидел белогривый толстяк и читал газету, посматривая на аллею. Засеребрилось платье, подошла высокая и светловолосая - и у меня сжалось сердце. Потом они деловито прошли мимо меня и я рассмотрел, что это не Лон.
      На далеком русском Севере лежали суровые Соловецкие острова,
      в зеленом украинском городе порхала по улицам черноглазая девчонка, а в Столице стояла скамейка под фонарем и была комната с цветами на столике, комната, утонувшая в ворохе разноцветных тканей. И все это причудливо переплеталось в моем сознании.
      8.
      И настал день... Впрочем, обо всем по порядку. В соответствии с хронологией событий.
      Смена завершалась, мы только что управились с последним фургоном и я поставил свою тележку в лифт, направляясь на четвертый этаж. Я собрался уже закрыть решетчатые дверцы, когда увидел Тинта, замахавшего мне рукой. Я подождал, пока он поставит свою тележку рядом, и нажал кнопку подъема.
      - Тебе какой?
      - Третий, - ответил он и добавил, глядя в сторону: - Машина будет на обычном месте. Сегодня вечером победа или смерть.
      Лицо его было строгим и сосредоточенным.
      Я вез тележку по секциям, натыкаясь на прилавки, как слепой.
      Потом оказалось, что я стою у лифта с той же так и не разгруженной тележкой. Я облокотился на рулоны ткани и задумался.
      Столь знакомая, я бы сказал, земная фраза, произнесенная Тинтом,
      не содержала никакого преувеличения. Наши дальнейшие действия имели только два полюса: победа-смерть. Третьего не дано. И это не было игрой. Не было наспех сработанной сценой из странного спектакля. Победа оказалась бы реальной. Смерть, к сожалению, тоже.
      Мое поколение не громило интервентов, не шло дорогами Великой Отечественной. Нам выпал Афганистан, но, конечно, не всем, далеко не всем. Мне не выпал. Моя профессия - учить детей. Нет, я не испытывал страха. Дело не в страхе. Я был не уверен, смогу ли.
      Смогу ли не в военизированной игре и не на
      учениях, а на деле взять оружие и стрелять в людей? В разумных существ. Способен ли на это?..
      В общем, перемешивал я эту мысленную манную кашу до тех пор, пока не появился наш босс-предводитель синехалатников, маленький замусоленный толстяк с подлыми привычками, и не осведомился, не желаю ли я вылететь с работы.
      Наша девятка собралась в подсобном помещении какой-то закусочной, затерянной в лабиринте городских кварталов. Кто-то позаботился о том, чтобы нам не мешали - к стеклу входной двери был прикреплен листок с надписью: "У нас сегодня день отдыха. Пожалуйста, приходите завтра".
      Командовал парадом Ульф Ульфссон.
      - Господа! - торжественно начал он, прохаживаясь перед нами, разместившимися на ящиках вдоль стены. - Сегодня наш день. Сегодня мы берем дворец.
      - Почему наш? - возраэил Ричард. - Их день. Мы просто окажем посильную помощь.
      - Нет, мы не просто окажем посильную помощь. - Ульф крутанулся на каблуках и обвел нас взволнованным взглядом. - Мы будем ударной группой.
      - Ого! - воскликнул Михаэль. - Нас делают смертниками. Камикадзе из движения Сопротивления. Нас похоронят в братской могиле на площади перед дворцом и на черном мраморе, усыпанном цветами, золотом выбьют наши имена. Перспектива! Но мы же не желтолицые камикадзе.
      - А почему бы и нет? - кротко вопросил священнослукитель Якоб.
      - Это тебе не статейки строчить, - добавил берлинский студент Генрих.
      - Тихо! - Ульф поднял руку. - Во-первых, никто никого заставлять
      не собирается. Это личное дело каждого. Можно спокойно сидеть, хотя бы и здесь, и просто ждать.
      - А во-вторых? - нетерпеливо спросил Мартин.
      - А во-вторых, нужно уметь выслушивать до конца, господа. Дебаты оставим парламенту. Почему именно мы? Объясняю. В тире все стреляли. Слышали там звук такой противный?
      - Слышали, - ответил Дитер. - Симфония циркулярной пилы.
      - Никто и не собирается просто так сидеть, - пробормотал Михаэль.
      - Так вот, - продолжал Ульф, - это работал зрукоизлучатель. Проверялась реакция каждого из вас на действие звукоизлучателя. Идея моя. Родилась на основе личного опыта. Здешний житель от такого звука через три секунды валится, как мешок, и не скоро отходит. Поверьте, сам видел. Весьма эффективное оружие. Как оно действует на нас, каждый может судить сам. Вероятно, хуже всех его переносит мистер
      Ричард, - последовал жест в сторону экс-студента из Окленда, - потому что он обругал того почтенного господина из тира, хотя эксперимент проводил я, а господин тихонько сидел, нахлобучив звуконепроницаемый шлем. В шлемах, сами понимаете, во дворец не проберешься - охранники не вчера на свет родились и пустят в ход обычное
      стрелковое оружие. Да и стражей на площади полно. По этому пункту моего выступления вопросы будут?
      - Все ясно, - кротко отозвался Якоб. - Нас они не заподозрят.
      - Тогда продолжу. О своих соображениях я доложил по цепочке.
      Там, в комитете, убедились в обоснованности моих доводов и поручили возглавить группу захвата. Там нас считают какими-то уникумами. Мы
      все продумали и разложили по полочкам. Впрочем, - спохватился Ульф, если кто-то не согласен с моей кандидатурой, давайте устроим тайное голосование.
      - Ладно уж, командуй, Александр Македонский, - милостиво разрешил
      Ричард. - Так и быть, согласны.Я правильно говорю? - обратился он к нам.
      - Только в диктаторы не вздумай пролезть, - с улыбкой предупредил Генрих.
      - У шведов подобное никогда не было в моде, - с достоинством ответил
      Ульф. - Продолжаю. Сегодня утром один из Совета сорока пяти глотнул за завтраком немного яда. Кому и как удалось это организовать - не знаю. После завтрака он заступил на дежурство у кнопки, а к ночи яд начнет действовать. Все рассчитано по минутам. Сейчас мы поодиночке выйдем отсюда и соберемся на площади перед дворцом. Я объясню каждому из вас конкретную задачу и покажу схему расположения постов, охраняющих зал с кнопкой. Успех дела во многом зависит от нас. Есть возражения? Кто-то несогласен? Михаэль, есть возражения?
      Михаэль отрицательно качнул головой.
      - У меня нет возражений. У меня есть сомнения, но я их оставлю
      при себе. В конце концов, я не привык оставаться в стороне от дела.
      - А ты, Игорь? Как коммунисты относятся к переворотам?
      - Коммунисты за любые истинно гуманные действия.
      - А что такое истинный гуманизм? - вскинулся Ричард.
      - Обсудим в следующий раз, - вмешался Ульф. - Вот сделаем дело, соберемся и обсудим. Устроим грандиозную дискуссию между сторонниками подлинной демократии и приверженцами тоталитарных режимов.
      А сейчас изучим схему площади, дворца, расположения постов и уясним наши задачи.
      - Правильно, - поддержал Ульфа Мартин. - Не время обсуждать разногласия, мы и так там, у нас, достаточно ругаемся.
      И мы принялись обсуждать наши действия.
      ...Сгустились сумерки и пробили часы на здании Совета сорока пяти.
      Удары пронеслись над площадью, дробным эхом отскакивая от стен.
      Я встал со скамьи, одернул просторную куртку, пересек улицу, стараясь не спешить, и вышел на площадь. Наступило время решительных действий.
      Центральная площадь Столицы занимала территорию, равную доброму десятку футбольных полей. Я вышел на нее со стороны широкого зеленого проспекта. Прямо передо мной, освещенное мощными прожекторами, блестело стеклами десятиэтажное здание Совета сорока пяти. С обеих сторон от него по диагонали расходились от площади лучи улиц. Слева площадь обрамляли массивные здания министерств, а справа возвышалась многоэтажная резиденция монарха, увенчанная знакомой мраморной фигурой. Площадь была выложена разноцветными каменными плитами и буквально затоплена светом сотен прожекторов. В ее центре, на массивном цилиндрическом основании, возвышалась беломраморная пирамида, на каждой грани которой было выбито по одному слову: "Единая", "Неделимая", "Сильная", "Вечная". Вокруг этого символа Страны располагались пять колец фонтанов, шесть колец газонов с ровно подстриженной зеленой травой и бледно-розовыми цветами, своими длинными узкими лепестками похожими на астры, стояли приземистые скамьи с выпуклыми спинками, и за каждой скамьей росли пятерки одинаковых одуванчикообразных зеленых деревьев. На площади было людно. Люди сидели, прогуливались у фонтанов, просто прохаживались по площади, и среди них группами по трое-четверо непрерывно медленно лавировали стражи в голубых мундирах.
      Я неторопливо шел по разноцветным плитам, глядя по сторонам
      и постепенно приближаясь к покрытой нарядным ковром широкой лестнице, которая вела к стеклянным дверям дворцового фасада. За дверями застыли голубые мундиры - по два с каждой стороны. Я шел, окруженный людьми, и навстречу тоже шли люди, но я не глядел на них
      и не прислушивался к их разговорам. Я наблюдал только за пространством у лестницы, где должен был вот-вот появиться Ульф.
      И он появился. Он вышел из-за группы стоящих у лестницы подростков в одинаковых коричневых плащах с откинутыми капюшонами, вышел, поддерживая под локоть высокую чернобровую блондинку в длинном зеленом платье. Наши взгляды на мгновение встретились, Ульф что-то сказал блондинке и она кивнула.
      Нас разделяло метров десять, когда блондинка вдруг охнула, прижала руки к животу, согнулась и медленно осела на ступени. Ульф склонился над ней, встревоженн спрашивая: "Что с тобой? Что случилось, дорогая? "- а блондинка тихо стонала, не отрывая ладоней от живота, морщилась, словно от нестерпимой боли, и страдальчески терлась щекой о ковер. Кто-то обернулся, кто-то остановился, а я бросился к Ульфу. С другой стороны вынырнул из потока гуляющих Ричард и тоже склонился над актрисой столичного театра; судя по этой сцене, она была совсем неплохой актрисой. Мы с Ульфом, поозиравшись, рванулись вверх по лестнице к стеклянным дверям, из-за которых наблюдали за происходящим голубые мундиры.
      - Позвонить в больницу! - крикнул Ульф, показывая вниз, на быстро растущую вокруг блондинки толпу; там мелькали голубые мундиры и ждали сигнала остальные семеро из нашей ударной группы, тоже одетые в форму стражей.
      Охранник за дверью, поколебавшись, положил руки на висевшие у пояса звукоизлучатель и пистолет. Ульф, изображая совершенно ошалевшего человека, решительно толкнул двери
      и с криком: "Позвонить! Умоляю, позвонить! "- бросился к телефону. Я вбежал в просторный холл следом за ним и ко мне тут же кинулись человек восемь из разных углов и четверка охранников от дверей. Ульф торопливо крутил телефонный диск, а я успокаивающе поднял руки и, посматривая на площадь, попятился к выходу. Здоровенный парень в голубом мундире был уже совсем рядом и замахнулся для удара, и я крикнул:
      - Едут! Кто-то уже вызвал!
      Мимо фонтанов ко дворцу мчалась санитарная машина - подполье пока действовало четко - и охранник не стал меня бить, переведя взгляд на площадь. Другой оттолкнул Ульфа от телефона и гаркнул:
      - Не положено!
      Секундная заминка решила исход дела. Ульф выхватил из-под куртки пистолет и выстрелил в ближайшего охранника, я свалил с ног другого, а Ульф выстрелил еще несколько раз. Мой противник не успел подняться, а остальные отработанным движением перекинули из-за спины на голову защитные шлемы и включили звукоизлучатели - нас нужно было брать живыми. Холл заполнился пронзительным воем, от которого заныли зубы и заложило уши, и мы с Ульфом упали, притворяясь сраженными наповал. Голубые мундиры приближались полукольцом, уверенные в нашей беспомощности, и сомнениям просто не могло быть места. Я нашарил под курткой пистолет, Ульф быстро перевернулся на живот - прозвучали выстрелы - и голубые мундиры посыпались на ковер, не успев открыть ответный огонь.
      Ульф вскочил, подбежал к широкому окну холла и поднял руку. Я
      тоже поднялся и увидел, как от толпы, окружившей санитарную машину, отделились семеро наших в голубых мундирах и неторопливо направились по ступеням к входным дверям. Санитары положили блондинку на носилки, стражи начали разгонять любопытствующих, а семерка деловито вошла в холл. Четверо сразу встали на пост у дверей, а Якоб, Мартин и Генрих подбежали к нам.
      - Два мундира сюда! - скомандовал Ульф, сбрасывая куртку. - Игорь, скорей!
      Я тоже сбросил куртку. Якоб и Генрих стащили мундиры с двух убитых и мы с Ульфом быстро переоделись.
      - Скорей, скорей! - торопил Ульф. - Мы должны расчистить путь!
      Я нагнулся за пистолетом - и вдруг мне стало плохо. Закружилась голова, зазвенело в ушах, ноги обмякли и подогнулись - и я рухнул лицом в мягкий ковер.
      ...Да, непригодным я оказался для таких испытаний. Я сумел стрелять в людей, но не сумел перешагнуть через эти выстрелы. Морально перешагнуть. Все завершилось без меня. Без моей помощи. События разворачивались в полном соответствии с планом подпольного комитета. Группа переодетых в форму стражей подпольщиков заняла холл, блокировав выход из дворца и приготовившись отбивать атаки стражей с площади, если вдруг на одном из дворцовых постов объявят тревогу, а отряд землян устремился к сердцу дворца - закрытому изнутри помещению с той самой кнопкой, у которой дежурил член Совета сорока пяти. Путь лежал по спиральному наклонному коридору под землю, через пятнадцать постов - и эти посты нужно было преодолеть не силой, а хитростью.
      Когда минутная слабость прошла, догонять мою команду было уже поздно, и я присоединился к группе, обороняющей вход во дворец. На площади пока царило обычное спокойствие - били в темное небо струи фонтанов, прогуливались горожане, рыскали группки ничего не подозревавших стражей. Блондинку увезли, толпа рассеялась и у лестниц в свободных позах стояли крепкие парни в куртках, держа руки в карманах и готовые в любой момент принять участие в обороне.
      Группой, оборонявшей холл, руководил бородач Оль. Он приказал
      мне держать пистолет наготове, не показываться у окон, и расставил
      всех на позиции. Громко и протяжно загудел телефон на столике
      командира поста охранников и Оль снял трубку.
      - Пост слушает. Слушаю, господин член Совета. Что? Вам плохо?
      Будет сделано, господин член Совета. Вызываю врачей.
      Он положил трубку. Мы ждали, приготовив оружие к бою.
      - Внимание, - объявил Оль. - Сейчас сюда прибудет хозяин. Приготовиться к встрече.
      Яд начал действовать. Член Совета сорока пяти почувствовал
      себя плохо и поспешно связался с монархом, прося врачей и замены
      на посту у кнопки. Мы надеялись на то, что он сам откроет
      дверь изнутри в ожидании медицинской помощи. В противном случае, в
      ход пошла бы взрывчатка, которую должны были вот-вот подвезти.
      И очень многое в этот вечер зависело от ударной группы, нашей
      команды, из которой я выбыл по своей слабости.
      О том, как ударная восьмерка прошла все посты, нужно писать отдельную повесть. Было разработано семь вариантов проникновения в помещения постов,перегораживавших коридор бронированными дверями с маленькими окошками, за которыми находилась вооруженная охрана; проникновения хитростью, а не силой. Применить пришлось только первые три варианта. Можно пространно описывать, как погибли Мартин и Якоб, как шестерка добралась до заветного помещения с открытой дверью, у которой лежало тело члена Совета сорока пяти. Можно рассказывать, как на площадь прибыл в бронемашине монарх с эскортом охранников, и как мы обороняли вход, и как открыли огонь по дворцу артиллерийские орудия стражей. Можно живописать неразбериху на площади, упомянуть о вдребезги разнесенной снарядом парадной лестнице, четырех убитых из группы, оборонявшей холл, автоматной стрельбе, грохоте взрывов и моей пробитой пулей руке.
      Можно подробно остановиться буквально на каждой детали, но тогда потребовалось бы слишком много времени и места. Возможно, когда-нибудь я попытаюсь описать все это, но пока... Слишком большим потрясением оказались события того вечера для меня, школьного учителя, и узнал я себя тогда далеко не с лучшей стороны. Я узнал, что слаб и, наверное, не имею права воспитывать и учить. Да, я стрелял, стрелял, как и другие, в голубые мундиры на площади, но то, что я делал, настолько противоречило моей натуре, моему, если хотите, естеству, что я, наверное, никогда больше не смогу взять в руки оружие. Даже в стрелковом тире. Если только не будет высшей пели, во имя которой это оружие придется взять. И только для обороны.
      Вы можете спросить: а разве в тот вечер не было высшей цели?
      Разве спасти целый мир от атомной угрозы - не высшая цель? Да, наверное, вы правым. И наверное, доведись мне еще раз оказаться в подобной ситуации, я снова стал бы стрелять. Пусть внутренне противиться этому, но стрелять.
      Не знаю, не знаю... Запутался я в своих рассуждениях. Долго мне еще придется размышлять, очень долго.
      Просто я оказался слишком не готов к такому ходу событий. Одно дело знать и понимать, что со злом нужно бороться, и совсем другое - действовать в соответствии с этим знанием и пониманием. И всегда быть готовым к таким действиям. Всегда.
      Я еще все осмыслю и все прочувствую, и оценю себя, и посмотрю на свое отражение в зеркале, и честно скажу себе: "Игорь Губарев, вот какой ты есть на самом деле".
      А пока о другом. О дальнейших событиях. Монарх был поставлен подпольным комитетом в известность о том, что власть его над заветной кнопкой потеряна и что в случае продолжения боевых действий столь лелеемые им прелестные крошки уничтожат планету. Корвенсаку, видимо, хотелось жить. Возможно, он рассчитывал на какую-то благоприятную для себя перспективу. Жители прилегающих к площади кварталов и те, кто прятался в подъездах, бежав от дворца с началом стрельбы, и стражи на площади, и мы в холле
      сподобились увидеть чудо невиданное, диковинное диво, упавшее вдруг из ночного неба на освещенную площадь. В громе двигателей, в пламени и вое снизошло из облаков на землю короткокрылое невиданное чудище. В гладком брюхе чудища открылась дверца, в которую и перескочил из своей бронированной машины богоугодный император из династии Корвенсаков с тройкой охранников. Короткокрылое чудище с воем прыгнуло в небо и кануло в ночи. Вероятно, унеслось к далеким островам.
      Явление народу самолета вертикального взлета и посадки могло породить легенду о взятии императора живым на небо в подтверждение его богоугодной сущности, но, думаю, легенда зачахла бы после предания огласке многих тайн Страны.
      Вокруг меня стояли ошеломленные повстанцы, а сквозь разбитые окна и двери в холл ворвался многократно усиленный микрофонами голос, загремевший над площадью: "Всем стражам предлагается сложить оружие".
      - Дождались! - воскликнул, улыбаясь, Оль и вытер рукавом изрезанный осколками стекла лоб. - Дождались, Гор! Все равно бы дождались, не сегодня, так завтра. Видел аппарат, Гор? Вот это машина! Хоть к звездам лети. Как ты говорил - через тернии к звездам? Доберемся и до звезд! По всей Стране стражей утихомирим - и займемся вплотную.
      Он зашагал по холлу, командуя и распоряжаясь, а я осторожно
      прижал к боку раненую левую руку и направился к спиральному коридору, ведущему в подземелье.
      Я нашел их у двенадцатого или тринадцатого поста. Их, живых: инженера Дитера из Ростока, студентов Ульфа из Стокгольма и Генриха из Берлина, нижнесаксонского журналиста Михаэля, безработного Ричарда из Окленда и канадского телевизионщика Джерри - и погибших: священника Якоба из Арендаля и гражданского летчика Мартина из Орхуса. Мертвые лежали у распахнутой бронированной двери, живые стояли вокруг.
      Почему-то неловко мне было к ним подходить, но я подошел.
      - Молодцы, - обернувшись, сказал мне Ульф. - Продержались, прикрыли. А ребята вот...
      Он вздохнул, повертел в руках пистолет и засунул в карман голубого мундира.
      - Что они будут делать с этими игрушками? - задумчиво спросил
      Михаэль. - Утопят в океане? Разрядят и отправят на свалку? Взорвут по одной под землей? Или оставят на всякий случай?
      - Уничтожат, - коротко ответил Ульф.
      Бывает ли у вас такое ощущение, что все окружающее словно
      отделено от вас толстым стеклом? Словно все, что происходит, происходит не с вами? У меня вдруг возникло такое ощущение в этом подземном тускло освещенном коридоре. Ощущение отстраненности. Ощущение нереальности. Я неловко шевельнул простреленной рукой и это ощущение исчезло.
      - Покажи руку, - потребовал Генрих.
      Он и Ричард помогли мне снять мундир, Джерри принес бинт из помещения поста и туго обглотал мое предплечье.
      - Конечно, они бы и сами справились, - произнес Ульф. - Не сейчас, так потом. И без нашей помощи.
      - Но мы им совсем не помешали, - отозвался Михаэль. - Мне будет о чем написать.
      - Ребята. - Я поочередно обвел взглядом их усталые лица. - А что если наше присутствие здесь преследовало одну очень определенную цель? Что если нам просто дали возможность убедиться в собственных силах? Дали возможность понять, прочувствовать, на что мы способны, если объединимся.
      - Не упрощаешь ли? - спросил Ульф. - Не подходишь ли с чисто человеческими мерками?
      - Возможно. Может быть, я и не прав. Но цель-то достигнута, даже если такая цель и не ставилась. Мы ведь действительно на многое способны, и не только здесь, на чужом поле.
      - Ну, убедились мы в собственных способностях, а что дальше? - уныло спросил Ричард. - Что дальше? Не верится, что мы вернемся.
      Советую не тешить себя особыми надеждами и потихоньку привыкать к мысли о неизбежности погребения на одном из местных кладбищ. Только так.
      - Ну и что? - Ульф пожал плечами. - Разве столь важно, на каком кладбище тебя похоронят? Что мы, дела здесь себе не найдем?
      - Все-таки лучше искать дело у себя, там как-то уютней, - хмуро пробормотал телевизионщик Джерри. - А тут, между прочим, даже телевидения нет.
      - К чему разговоры, все равно от нас ничего не зависит, - вмешался Генрих. - И главное - мы живы.
      - Да, мы живы, - тихо сказал Ульф. - А вот они...
      Он опустил голову. Мы стояли в коридоре у поста охраны, стояли над
      норвежским священником Якобом и датским летчиком Мартином, стояли,
      окруженные чужим миром, и не знали, что ждет нас дальше.
      Вероятно, мы никогда не сможем
      докопаться до истинных причин нашего появления в чужом мире.
      Это ведь только в книгах все проясняется к последней странице.
      Я такой ясности не ждал. Не тешил себя мыслью о том, что когда-нибудь явится мне некто неземной и мудрый и растолкует все мелодичным голосом. Слишком простой для жизни была бы такая развязка.
      За поворотом вдруг гулко загремели чьи-то приближающиеся шаги.
      - Есть, чем писать? - внезапно воскликнул Михаэль.
      - Там, на посту, - ответил Ульф.
      - Говорите свои адреса! Нужно обязательно записать адреса!
      Ричард бросился к открытой двери поста. Перед моими глазами
      на мгновение появилась пестрая птица, перепархивающая с дерева
      на дерево, и ошалевшая от чистого воздуха рыжая собака, бегущая
      по тропинке с палкой в зубах.
      Вокруг простиралось чужое поле, и мы победили на нем, и нас
      ждали дела на нашей Земле.
      Кировоград, 1986.