КОРЕПАНОВ АЛЕКСЕЙ
      А мне до них...
      Скорее всего, Дрякин долго бы не обнаружил ничего такого или вообще ничего не обнаружил, если бы ушел разгружать халву и свежемороженую ставриду в свой универсам. Но в прошедший понедельник он, злой и нездоровый с похмелья, вдребезги разругался со старшей продавщицей Маслюковой, безнадежной, по его глубокому убеждению. врединой и ехидиной, потом отлучился пить пиво и отсутствовал часа два - таких жаждущих и страждущих, как он, в замызганную чебуречную набилось под завязку, все тоже были злые, без очереди не пускали, стояли стеной и на просьбы Дрякина взять пару кружек без сдачи не отзывались, а если и отзывались, то не так, как он хотел. Когда он вернулся, продавщицы сами разгружали хлебный фургон, директорша стояла тут же, а Маслюкова, увидев его, что-то зашептала ей, делая разные гримасы.
      Потом, уже выслушав о себе много всякого, но не очень интересного, от распаренных продавщиц - день был жаркий, даром что середина мая, - Дрякин ожесточился, ушел в себя и от некоторого расстройства зацепил в торговом зале ящик с молоком. Ящик упал, бутылки разбились, забрызгав нерасторопных покупателей... В общем, в разгар рабочего дня директорша, перечислив все прошлые прегрешения Дрякина, предложила ему на выбор две статьи из кодекса законов о труде: увольнение за прогулы и увольнение по собственному желанию. Дрякин, не раздумывая, предпочел вторую статью и тут же изложил свое желание в заявлении.
      Получив расчет и совсем расстроившись по поводу несправедливости человеческой, он два дня что называется "зпоупотреблял", неверной походкой курсируя между гастрономом, чебуречной и покосившимся строением, которым после смерти матери владел на правах личной собственности, а на третий день, проснувшись от бьющего в глаза расходившегося солнца, выполз во двор и сел на шаткую скамеечку под грушей, намереваясь после утреннего перекура добрести до сарая, пересчитать имеющуюся в наличии стеклотару и определиться со своим дальнейшим существованием.
      Небо было чистым и радостным, в кустах зацветающей сирени веселились воробьи, на грядках зеленела трава, лопухи и что-то съедобное, в деревянных клетках у забора копошились кролики, ласково поглядывая на Дрякина беззаботными глазами. У воробьев и кроликов явно не болела голова.
      Дрякин дымил "примой" и, потирая виски, хмуро глядел на сарай. Воздух возле серых рассохшихся досок внезапно словно сгустился, возникла в нем какая-то темная удлиненная масса, и несколько раз сверкнуло в этой массе бесшумно и ярко. Сверкнуло и исчезло, и что-то темное и удлиненное растворилось без следа, словно втянувшись в щель между серыми досками. Дрякин перестал тереть виски и, сделав усилие, поднялся со скамейки. Ничего он не сообразил, кроме одного: раз сверкало - значит, могло загореться, а там ведь у него в сарае и банки с краской, позаимствованные с предыдущей еще работы, и велосипед, и почти новые мешки, и прочего добра хватает. Опять же, стеклотара.
      Он отпер дверь сарая, заглянул внутрь, принюхиваясь. В солнечных лучах, брызжущих сквозь многочисленные щели, суетились пылинки, свисала с потолка паутина, в углу сбились в пыльную отару пустые бутылки. Горелым не пахло. Дрякин направился к стене, в которую снаружи втянулась темная масса - его все еще пошатывало после вчерашнего, - споткнулся о лопату, лежащую на утрамбованном земляном полу, выставил перед собой руки, чтобы упереться в близкую стену, но руки его неожиданно прошли насквозь, не ощутив шероховатости досок, и он вывалился из сарая, не успев даже выругаться.
      Упал он довольно удачно, на четвереньки, но от сотрясения, вызванного стыковкой с землей, в голове у него стало совсем нехорошо, боль ударила по глазам изнутри, взламывая черепную коробку, и он некоторое время так и стоял на четвереньках, зажмурившись и страдальчески сопя.
      Когда он, стиснув зубы, приоткрыл-таки один глаз, то обнаружил под собой довольно странную, похожую на губку, низкую желтоватую растительность. По растительности неспешно передвигались какие-то мелкие блестящие букашки, тут и там виднелись проплешины свекольной почвы, изборожденной мелкими трещинами. Это настолько поразило Дрякина, что он, не щадя больше своей больной головы, открыл и другой глаз, одновременно подумав с тоской: "Допился!" Подобные случаи иногда обсуждались в чебуречной.
      Однако картина абсолютно не изменилась. Губчатая, цвета пива растительность расстилалась лужайкой, лужайку обрамляли кривоствольные деревья с растопыренными зелеными ветками, начинавшимися чуть ли не от корней. На ветках торчали в разные стороны небольшие гладкие желтые плоды, похожие на морковь, только не остроносые, а с этакими бульбочками на конце. Сквозь бледную зелень веток просматривалось вдали что-то многоцветное, большое, шевелящееся, раза два или три возник на короткое время тихий рокот - словно где-то за деревьями было шоссе, - а над головой (Дрякин все-таки умудрился поднять голову, упав при этом на бок) простиралось удивительно желтое и прозрачное небо, совсем как подсолнечное масло в бутылках, если вытащить его из ящика и рассматривать на свет, на солнце... а вот солнца никакого и не было.
      Более того - потрясенный Дрякин не обнаружил позади никакого сарая. Смыкали кольцо все те же загогулины-деревья с веселыми желтыми морковками на ветках, маячило вдали что-то многоцветное, переливающееся - и нигде не было видно купола старой церкви, доживающей свой горемычный век по соседству с Дрякинским двором.
      Содрогаясь от пульсирующей головной боли и страха, Дрякин окончательно сообразил, что допрыгался. Поскольку внешний мир не мог ни с того, ни с сего так причудливо преобразиться, значит, перемена произошла с ним, Дрякиным. Длительное злоупотребление дало-таки эффект, венчающий всю сорокадевятилетнюю Дрякинскую жизнь, и теперь в самую пору было идти проситься в лечебно-трудовой профилакторий. "Допился..." - вновь обреченно подумал Дрякин, поднялся, уныло прошелся по лужайке, неуверенно ступая по пружинящей губчатой растительности, и от отчаяния сорвал с ветки желтую морковку и машинально откусил бульбочку, размышляя о невеселых перспективах существования.
      По вкусу бульбочка напоминала свежий огурец и еще что-то острое, вроде перца. Дрякин опомнился, отшвырнул недоеденную морковку и сплюнул но было поздно. Бульбочка уже пустилась в путешествие по пищеводу. М удивительное дело - сразу исчезла ломота в висках и голова стала чистой и прозрачной, как хорошо вымытая пивная кружка.
      Дрякин замер, поморгал, прислушиваясь к своим ощущениям, новым осмысленным взглядом обвел загадочную лужайку и заметил висящий в воздухе серый клубок не клубок, шар не шар - так, что-то неопределенное возле того места, где он только что стоял на четвереньках. В просветленном сознании его, чудесным образом избавившемся от бремени похмелья, созрела спасительная идея. Дрякин бросился к клубку, не без умысла намереваясь боднуть его головой - и влетел в полумрак родного сарая, вновь споткнувшись о лопату, но на этот раз удержавшись на ногах. Мир был хорош, и хорошо было Дрякину, потому что теперь у него, как и у воробьев и кроликов, абсолютно не болела голова.
      Дальнейшие действия Дрякина были энергичны и целеустремленны. Первым делом он направился к старому кухонному столу без дверок и извлек из него мешок. Вторым делом снял с гвоздя моток бельевой веревки, привязал один конец к дверной ручке, подергал, проверяя прочность узла, а второй конец обмотал вокруг пояса. Затем отодвинул ногой с дороги лопату и, на всякий случай зажмурившись, шагнул к стене.
      Он обрывал морковки с ветвей, косясь на прозрачное желтое небо, посматривая за деревья - там все так же переливалось что-то красочное, зыбкое и временами проносился легкий рокот, - страховочная веревка путалась под ногами, но дело делалось и мешок тяжелел и тяжелел. Сплюнув напоследок в губчатую траву, Дрякин взгромоздил ношу на плечи и нырнул в серый шар.
      Майское утро, постепенно раскаляясь, переливалось в день, все вокруг расцветало и зеленело, но Дрякину было не до этого. Он трудился в поте лица в своем захламленном жилище, отмахиваясь от бодрых мух, у которых тоже не болела голова. Приладив к столу мясорубку, он превращал податливые морковки в желтую кашицу. В кухне витал запах свежих огурцов и чего-то еще. Несколько раз Дрякин перекуривал, но потом неизменно возобновлял свой труд, словно желая доказать миру всю несправедливость людского к нему, Дрякину, отношения. И только через час он вышел из дома и направился к пивному бару на углу Социалистической и Декабристов. В руке он держал сетку, а в сетке позвякивали баночки из-под горчицы, заполненные желтой лечебной массой - от пропаганды своих морковок в натуральном виде он сразу отказался во избежание всяких нежелательных вопросов.
      Удача в этот день взяла его под свое крыло - пиво еще не завезли, и с лиц стоящих у запертой двери струились ожидание, надежда и страдание,
      причем страдание доминировало. Кое-кого Дрякин узнал и бодро направился к массе тоскующих, чувствуя себя целителем и намереваясь предложить свой товар под видом чудодейственного снадобья, изготовленного по очень секретному рецепту.
      - Мужики! - торжественно провозгласил Дрякин, потрясая сеткой. Подходи, кому плохо, лечить буду!
      Спустя еще некоторое время он энергично двигался к гастроному, помахивая пустой сеткой и перебирая в кармане заработанные гривенники, двугривенные и пятаки.
      В этот день он еще раз, уже с двумя мешками, посетил новые свои владения, а потом с легкой душой напился, благо лекарством от похмелья была заставлена вся кухня.
      - М-могу коопер-ратив открыть, - мычал он, раскачиваясь на скамейке под грушей и закусывая плавленым сырком. - Цены догов-ворные... И на хрена мне в-ваша работа...
      Некормленные кролики недоуменно смотрели на него, прижимаясь мордочками к решеткам и грустно шевеля ушами.
      Проходили дни и Дрякин не бездействовал. Убедившись, что проход не закрывается, он перебросил в то, другое место доски, лопату и прочий инструмент и принялся обживать ниспосланную ему территорию. Вырыл хороший просторный погреб (во дворе погреб не получался - заливало его грунтовыми водами), перенес туда стеклотару, там же складывал урожай желтых морковок. Нарвал губчатой травы - она отделялась от земли пластами, как мох, - и, мелко нарезав, попробовал давать кроликам - кролики сначала осторожничали, принюхивались, а потом приняли новый корм и повеселели, прыгали в клетках, сверкая красными глазами. Обособил часть рощицы изгородью из досок, позаимствованных на всякий случай еще в ту пору, когда довелось работать на деревообрабатывающем заводе - это чтобы не лазил никто, чтобы видел всякий, если там кто-то есть: огорожено - и шел себе мимо.
      Так в заботах и хлопотах и текло время. Торговля снадобьем у пивбаров и чебуречных шла успешно, многие теперь знали Дрякина и сами просили, особенно по понедельникам, и мог он себе позволить не только в одиночку заправиться бормотухой, но и поставить бутылку-другую приятелям, посидеть в компании где-нибудь на берегу или в парке за кладбищем - туда милиция не доезжала, много там было таких компаний, всех не заберешь.
      Возился Дрякин в своей рощице - морковки перебирал, изгородь подправлял, выносил стеклотару - а за деревьями все продолжало колыхаться, переливаться что-то, и гудело иногда, ласково гудело, но непонятно - да только чихать было ему, Дрякину, - что это там такое. Светится - ну и пусть себе светится. Гудит - ну и Бог с ним, лишь бы на его участок не совались.
      А однажды, обрывая с ветвей подросшие морковки, Дрякин уловил какое-то движение в желтом прозрачном небе. Он выплюнул окурок и поднял голову. В безмятежной желтизне беззвучно прошли над рощицей большие черные треугольники - штук двадцать, не меньше - и из углов треугольников истекал бледный дрожащий свет, а посредине мигало что-то оранжево-красное, безобидно так мигало, словно приветствовало Дрякина.
      "Ага, - подумал Дрякин, провожая взглядом черные корабли и продолжая сбор продукции, - вот они откуда, бельгийские треугольнички..." (Газеты ему иногда попадались, со своей-то газеткой удобнее на травке посидеть или там в парке на трухлявом пеньке. Опять же, есть куда закуску завернуть, есть на чем разложить).
      Через минуту он уже и забыл о треугольниках - перенес мешок к погребу, спустился вниз по лесенке, высыпал морковку в угол, принялся загружать мешок пустыми бутылками - нужно было до обеда успеть в пункт приема. Тихонько гудело вдали, за участком, мирно гудело, успокаивающе, он уже этого гудения и вовсе не замечал. Вылез из погреба, перевел дух. Переливалось, мерцало за рощей - и какие там были дали?.. Деловито окинул взором ограду, нахмурился - один столбик покосился, надо подправить - и потащил звякающий мешок к серому шару, застывшему над лужайкой.