Глава I

3 мая. Бистрица. Выехал из Мюнхена в восемь часов вечера и приехал в Вену рано утром, хотя поезд опоздал на целый час. Это великолепный город, насколько я мог судить из окна вагона и после небольшой прогулки, совершенной по прилегающим к вокзалу улицам; я боялся уходить далеко, так как начальник станции приказал сократить время стоянки поезда. Я остался под впечатлением, что покидаю запад и еду на восток — чудный величественный мост, перекинутый через Дунай, напоминал о турецкой архитектуре.

В сумерках поезд прибыл в Канфенберг. Я решил провести ночь в отеле «Рояль». В ресторане к обеду или скорее к ужину мне подали цыпленка, приготовленного с красным перцем — очень вкусное блюдо, но возбуждающее жажду (надо достать рецепт для Минны). На расспросы официант ответил, что блюдо это национальное и называется «паприка депниль».

Мое знание немецкого языка, хотя и поверхностное, очень помогло мне: не знаю, как бы я обошелся без него. Перед отъездом из Лондона я воспользовался свободным временем, чтобы посетить музей и пересмотреть в библиотеке все, что касается Трансильвании. Мне казалось, что предварительное изучение страны будет очень полезно и облегчит мое общение с венгерским аристократом. Местность, которую он указал мне, находится на востоке, на границе трех провинций: Трансильвании, Молдавии и Буковины, в сердце Карпат. Я не мог найти ни одной карты, ни одного описания окрестностей замка графа Дракулы. Несмотря на это, ущелье Борго, указанное мне графом, здесь хорошо известно.

Трансильванию населяют различные национальности: на юге саксы перемешаны с валахами, потомками дацианов, на западе живут мадьяры, на востоке и на севере — сцекели. Последние считаются потомками гуннов, что весьма возможно. В одиннадцатом веке, когда мадьяры завладели страной, они действительно воевали с гуннами. Я где-то читал, что всякого рода суеверия исходят из этой области Карпат, составлявшей как бы центр волшебного водоворота. Если это правда, мое пребывание окажется крайне интересным (расспросить на этот счет графа).

Я спал плохо, хотя постель была удобная, мне снились тревожные сны. Какая-то собака выла всю ночь под окном, что, пожалуй, и было причиной моего беспокойства, или, может быть, просто последствием знаменитой «паприки», после которой я выпил графин воды, не утолив, однако, жажды. К завтраку опять подали «паприку», какую-то кашу из кукурузной муки под названием «мамалыга» и баклажаны, фаршированные мясом, которые оказались очень вкусными (постараться узнать, как их готовят). Я должен был торопиться, так как поезд уходил по расписанию в восемь часов утра, и понесся на всех парах на станцию, но просидел там более часа, прежде чем поезд тронулся. Кажется, что чем дальше едешь на восток, тем чаще расписание поездов нарушается.

Целый день мы ползли (иначе выразиться нельзя) по весьма живописной местности. Изредка попадались маленькие селения, старинные замки, окруженные скалами. На станциях толпились люди в пестрой одежде, дожидавшиеся прихода поезда. Некоторые походили на крестьян во Франции и Германии — на них были короткие кофты домашней вязки и круглые шляпы. Женщины казались красивыми, хотя талии их не отличались изяществом. На всех мужчинах были широкие кушаки, украшенные пестрыми кусочками ткани. Самый оригинальный вид был у словаков: огромные шляпы, широкие, белые, но крайне грязные штаны, белые холщовые рубашки, подпоясанные кожаными поясами с медными украшениями. Прибавьте к этому черные длинные усы и неприветливое выражение лица. Были бы они на сцене, их приняли бы, несомненно, за шайку разбойников. Говорят, однако, что у них нрав кроткий и безобидный.

Была почти ночь, когда мы въехали в Бистрицу. Это крайне интересный древний город, расположенный почти на самой границе, где ущелье Борго разделяет Трансильванию и Буковину. Лет пятьдесят назад несколько крупных пожаров опустошили большую часть города. В начале семнадцатого столетия Бистрица была осаждена врагами и из-за голода и болезней тридцать тысяч жителей умерли.

Граф Дракула в своем письме рекомендовал мне гостиницу «Золотая корона». К великому моему удовольствию, она располагалась в красивом старинном доме. Оказалось, меня ждали, ибо не успел я подойти к дверям, как был встречен радушной старушкой в белой юбке с длинным цветным передником.

Она приветливо поклонилась мне и спросила:

— Господин Гаркер?

— Да, — ответил я.

Старушка (она оказалась хозяйкой гостиницы) улыбнулась и что-то сказала стоявшему рядом с ней старику. Он ушел, но быстро вернулся с письмом в руке.

Вот что я прочитал:

«Мой друг, приветствую вас с прибытием в наши края. Отдохните эту ночь. Завтра в три часа омнибус отправляется в Буковину; место для вас оставлено. У ущелья Борго моя коляска будет ждать вас. Надеюсь, что ваше путешествие прошло вполне благополучно и вы приятно проведете время в моей живописной стране.

Ваш друг граф Дракула».

5 мая. Я узнал, что хозяин получил письмо от графа с приказанием оставить за мной место в омнибусе. Но на мои вопросы он отвечал неохотно, притворясь, что не понимает моего немецкого языка, хотя до этого старик понимал меня отлично. Он с каким-то испугом переглядывался с женой. Пробормотав, что деньги для уплаты за номер были высланы ему в письме, хозяин гостиницы наотрез отказался сообщить мне кое-какие подробности. Когда я спросил его, знаком ли он с графом Дракулой и может ли что-нибудь рассказать про его замок, старик, перекрестившись, решительно заявил, что ничего не знает. К сожалению, я не успел расспросить никого другого.

Перед самым моим уходом старушка зашла ко мне в комнату и дрожащим голосом спросила:

— Неужели вы должны ехать? Молодой господин, неужели это необходимо?

Она была так взволнована, что это показалось мне странным. Я объяснил ей, что должен ехать сейчас же по крайне важному делу, но мой ответ не удовлетворил ее.

— Знаете ли вы, какой сегодня день? — спросила она.

— Да, пятое мая.

Старушка покачала головой.

— Сегодня канун святого Георгия. Разве вы не знаете, что ночью, когда часы пробьют полночь, проснутся все злые силы? Знаете ли вы, куда едете, что вас там ждет?

Я приложил все старания, чтобы успокоить ее, но безуспешно. В конце концов старушка бросилась на колени, умоляя меня не уезжать. Все это было крайне неприятно. Дело, порученное мне, довольно важное, и отложить его я не мог. Поблагодарив хозяйку за сочувствие, я объяснил, что обязан выполнить свой долг. Она вытерла глаза и, сняв с шеи распятие, подала его мне. Я протестант, но казалось неучтивым отказать женщине, исполненной самыми лучшими намерениями. Она заметила мои колебания и со словами: «Ради вашей матери», надела крест мне на шею и вышла из комнаты.

Я пишу эти строки в ожидании омнибуса, который, как и следовало ожидать, сильно опаздывает. Не знаю, может быть, мне передался страх старушки, но у меня нет обыкновенной бодрости духа. Если мой дневник попадет в руки Минне, шлю ей свой привет… Но вот и омнибус.

6 мая, замок. Утренний туман исчез, солнце высоко стоит над горизонтом. Что-то пестреет вдали, но так далеко, что я не могу разобрать, деревья это или маленькие горы. Спать не хочется, и я постараюсь подробно записать все, что со мной произошло. Мне придется рассказать много страшного, и так как кое-кто может подумать, что я вчера слишком плотно пообедал, то начну с того, что именно я ел. Мне подали что-то вроде шашлыка: кусочки сала, лука и говядины, нанизанные на вертел и поджаренные на огне, с приправой из красного перца. Вино было местное и довольно хорошее, но некрепкое; выпил я всего две рюмки, вкус приятный, слегка щиплет язык.

Когда я сел в омнибус, где мне было оставлено место, кучер разговаривал с хозяйкой гостиницы. Они, очевидно, говорили про меня, так как изредка поглядывали в мою сторону. Несколько человек, сидящих у дверей на скамейке, встали и, прислушавшись к разговору, также стали смотреть на меня, как будто даже с жалостью. Я расслышал только несколько слов, странных, непонятных, произнесенных на каком-то наречии. Я достал свой словарь, но ничего утешительного для себя не нашел: слово «ордог» означает демон, «поколь» — ад, «стреюйка» — ведьма, «бролок» — вий или вампир (непременно расспрошу графа про эти суеверия).

Когда, наконец, мы тронулись, пассажиры перекрестились, сделав знак двумя пальцами в мою сторону. С большим трудом я добился от одного из них, чтобы он объяснил мне значение этого знака. Он сначала не хотел отвечать, но потом, узнав, что я иностранец, сказал, что это нечто вроде заклинания против дурного глаза. Такое объяснение было мне не особенно приятно, но все относились ко мне доброжелательно, с сочувствием и с жалостью, и меня это тронуло. Никогда не забуду вида маленькой гостиницы в ту минуту, когда мы отъезжали, живописной группы людей, собравшихся у входа, на фоне яркой листвы олеандров и апельсинов, растущих в кадках. Вся эта пестрая толпа крестилась и многозначительно перешептывалась…

Наш кучер влез на козлы, щелкнул своим длинным бичом, и четверка сильных лошадей дружно понеслась вперед; мы начали свое путешествие. Я скоро совершенно забыл все таинственные предзнаменования, так как был поглощен дивной красотой местности. Перед нами открывалась чудная долина, поросшая лесом. Кое-где виднелись зеленые холмы, на которых располагались усадьбы, окруженные фруктовыми деревьями в полном цвету; бесконечное количество яблонь, слив, груш и вишен. Трава в некоторых местах была вся белая от опавших лепестков. Дорога то извивалась между холмами, то пересекала сосновый бор.

Лошади неслись вперед. Я не мог понять, зачем мы так спешим. Очевидно, кучер хотел как можно скорее добраться до ущелья Борго.

За холмами виднелись Карпаты, покрытые вековыми лесами. Освещенные ярким солнцем, они представляли великолепную картину. В нежную зелень молодой листвы вкраплялись изумрудные пятна хвойных деревьев и коричневые проплешины скал. Изредка горы распадались, образуя узкие ущелья. Солнце играло, отражаясь в хрустальной воде бурных ручьев.

Один из пассажиров тронул меня за рукав.

— Смотрите! Это Божий престол! — и он перекрестился. По мере того, как мы продолжали свой путь, солнце все ниже клонилось к западу. Сумерки сгущались. Они казались еще темнее от контраста со снежными вершинами на горизонте, розовевшими в лучах заката. Изредка нам попадались крестьяне в живописных одеяниях, маленькие часовни в восточном стиле, копны прошлогоднего сена на деревьях (я никогда этого не видел!), крестьянские телеги, длинные и узкие, приспособленные к скверным дорогам.

Когда солнце село, стало очень холодно. В густых сумерках потонули и лес, и дорога, и горы. Однако когда мы приблизились к ущелью Борго, темные деревья рельефно выступили на фоне еще не стаявшего здесь снега. Дорога местами была такой узкой, что омнибус цеплялся за ветки деревьев. Тяжелый туман медленно поднимался, окутывая нас, как саваном. Мне невольно вспомнились все суеверия, о которых я слышал раньше.

Подъем стал очень крут и, несмотря на лихорадочную поспешность кучера, лошади еле плелись. Я хотел слезть и пойти пешком, но кучер не допустил этого.

— Нет, нет, — сказал он. — Здесь слишком злые собаки. И, окинув взглядом пассажиров, многозначительно прибавил:

— Еще успеете, подождите!

Он остановил лошадей, зажег фонари, и мы тронулись дальше.

Когда совсем стемнело, пассажиры омнибуса заволновались. Они то и дело обращались к кучеру, упрашивая его поторопиться. Он немилосердо стегал лошадей, подбадривая их криком. Неожиданно в густом мраке я различил светлую полоску. Казалось, горы раздвинулись. Волнение пассажиров усилилось. Наш омнибус понесся по дороге, раскачиваясь из стороны в сторону, как лодка в бурном море. Я принужден был держаться за сиденье, чтобы не упасть. Наконец дорога стала ровнее, пассажиры немного успокоились. Мы въезжали в ущелье Борго…

К моему удивлению, пассажиры стали дарить мне разные вещи с такой настойчивостью, что отказаться было невозможно. При этом они благословляли меня, не забыв сделать условный знак двумя пальцами, предохранявший от сглаза.

Лошади продолжали мчаться вперед. Кучер без устали погонял их. Мои спутники пристально, с опаской вглядывались в темноту, но на мои расспросы никто не ответил.

Ущелье, по которому мы ехали, я описать не могу. Небо заволокли тучи, скрыв луну, и вокруг не было видно ни зги. Запахло озоном, как перед грозой. Как ни вглядывался я в темноту, не мог различить экипаж графа, который должен был здесь поджидать меня.

Кучер, посмотрев на часы, обернулся к пассажирам и сказал так тихо, что я еле расслышал его слова: «Часом раньше приехали». Потом он обратился ко мне на ломаном немецком языке:

— Кареты нет. Очевидно, господина не ожидают. Поезжайте с нами в Буковину и возвратитесь сюда завтра или послезавтра, лучше послезавтра…

Он не успел договорить. Лошади вдруг бросились в сторону и захрапели. Пассажиры закричали, испуганно крестясь. В ту же минуту к омнибусу подъехала коляска, запряженная четверкой. Я разглядел при слабом свете фонарей великолепных породистых лошадей. Ими правил человек высокого роста, с длинной бородой, в широкополой большой шляпе, надвинутой на лоб. Его глаза, в которых отражался свет фонарей, казались красными угольками.

Незнакомец насмешливо сказал кучеру:

— Ты что-то рано приехал, мой друг.

Тот, заикаясь, чуть слышно ответил:

— Господин англичанин торопился.

— Так вот почему ты хотел везти его в Буковину? — усмехнулся мужчина. — Меня ты обмануть не можешь, мой друг, я все знаю!

Проговорив это, он улыбнулся. Я вздрогнул, увидев его хищный оскал. Этот человек внушал мне необъяснимый страх.

Один из пассажиров шепнул другому:

— Умершие скачут быстро…

Незнакомец, очевидно, расслышал фразу, так как обернулся к говорившему и бросил на него злобный взгляд. Тот отвернулся, сделав уже знакомый мне знак двумя пальцами, и перекрестился.

— Давай багаж господина, — приказал мужчина. Кучер поспешно переложил мои пожитки в коляску.

Я вышел из омнибуса и пересел в коляску, которая стояла рядом. Незнакомец помог мне, поддержав железной рукой, — сила у него была, должно быть, из ряда вон выходящая. Не проронив ни слова, он стегнул лошадей, и мы помчались по темному ущелью. Я обернулся. Пассажиры омнибуса смотрели нам вслед и крестились.

Холодная дрожь пробежала у меня по спине. Я почувствовал себя страшно одиноким, но тут незнакомец набросил на меня плащ и укутал ноги пледом.

— Ночь холодна, господин, и мой хозяин поручил вас моим заботам, — сказал он на хорошем немецком языке. — Если хотите, то под сиденьем есть бутылка сливовицы.

Все происходящее казалось мне крайне странным, даже страшным. Если бы было возможно, я с удовольствием прекратил бы свое ночное путешествие. Но коляска быстро мчалась вперед. Несколько раз мы резко сворачивали то вправо, то влево. У меня мелькнула мысль, что незнакомец возит меня по одной и той же дороге. Я приметил одно деревце, а увидев его второй и третий раз, утвердился в своем подозрении и хотел было спросить кучера, что все это значит, но передумал. Если он намеревается подольше продержать меня в пути, то мой вопрос ничего не изменит. Наконец, желая узнать, который час, я зажег спичку и взглянул на часы: была почти полночь. Я невольно вздрогнул, вспомнив предостережения хозяйки гостиницы, и с замиранием сердца стал ждать развязки.

Вот вдалеке протяжно завыла собака. Ее голос был подхвачен другой, третьей, и вскоре ущелье наполнилось диким воем. С ужасом я понял, что это не собаки, а волки. Лошади захрапели. Кучер тихим голосом стал уговаривать их, и они несколько успокоились, но ненадолго. Волкам в ущелье откликнулись их собратья в горах. Лошади встали на дыбы и бешено рванулись в сторону. Кучеру с большим трудом удалось удержать их. Он слез с козел и снова принялся успокаивать бедных животных, поглаживая их и шепча какие-то ласковые слова, как это делают укротители зверей. Его усилия увенчались успехом. Лошади притихли, хотя продолжали дрожать. Кучер вскочил в коляску, встряхнул вожжами, и мы понеслись. Доехав до конца ущелья, он круто свернул на узкую дорогу. Кроны деревьев вдоль нее разрослись так густо, что образовали нечто вроде туннеля. Огромные отвесные скалы величественно поднимались к темному небу. Неожиданно поднявшийся ветер завывал с необычайной силой. Пошел мелкий снег, и все вокруг заволокла белая пелена. Порывы ветра, однако, не заглушали волчий вой. Казалось, хищники окружают нас со всех сторон, хотя я ничего не мог различить в непроницаемом мраке.

Внезапно слева за деревьями мелькнул дрожащий синий огонек. Кучер заметил его одновременно со мной. Резко остановив лошадей, он соскочил с козел и исчез в темноте. Я совсем растерялся, тем более что волки выли совсем близко. К счастью, мой странный провожатый быстро вернулся и, не проронив ни одного слова, сел на свое место и погнал четверку.

Вскоре я, должно быть, задремал, так как смутно помню то, что происходило потом. Как в ужасном кошмаре, мерцающий огонек то приближался, то исчезал. Незнакомец опять остановил лошадей и, собрав несколько камней, сложил их каким-то странным порядком. Стоя между мной и огоньком, он казался прозрачным: сквозь его тело виднелись другие огоньки в глубине леса. Правда, это длилось не более минуты. Я решил, что меня обманывает зрение. Потом огоньки исчезли; преследуемые воем волков, которые, казалось, окружили коляску тесным кольцом, мы понеслись по узкой дороге.

Внезапно лошади остановились. Кучер снова куда-то ушел. Лошади испуганно храпели и сильно дрожали, хотя вой волков прекратился. Но когда луна, прорвав тучи, озарила местность, я увидел стаю этих огромных, безобразных хищников, с высунутыми языками и острыми белыми зубами. Они были в сто тысяч раз страшнее теперь, в этой ужасной тишине, чем когда так протяжно выли… Я помертвел от страха.

Волки опять завыли. Лошади рвались во все стороны, храпя и натягивая поводья, но стая теснила их со всех сторон, и двинуться они уже не могли. Я отчаянным голосом звал кучера, кричал изо всех сил и бил кулаком по коляске, думая этим испугать волков.

Откуда он появился, не знаю. Но я внезапно услышал его резкий голос, отдававший приказания кому-то, и увидел его посреди дороги. Он размахивал руками, как бы отгоняя волков, и они действительно отступили. Но тут луна скрылась за тучами. Когда глаза мои привыкли к темноте, кучер уже сидел на козлах, а волки исчезли. Все это было так странно, что безумный страх овладел мной; я не мог даже пошевелиться.

В непроглядном мраке мы снова мчались по дороге. Я чувствовал, что мы поднимаемся в гору. Неожиданно кучер осадил лошадей. Всмотревшись в темноту, я увидел очертания замка, из узких высоких окон которого не пробивался ни один луч света. Лишь угрюмые стены мрачно выделялись на фоне посветлевшего неба, освещенного выплывавшей из-за туч луной.

Глава II

7 мая, замок. Я, наверное, спал, а то заметил бы раньше наше приближение к столь замечательному месту. Двор замка казался очень большим. Из него выходили арки, ведущие не знаю куда, так как днем во дворе я еще не был.

Когда коляска остановилась, кучер соскочил с козел и протянул руку, чтобы помочь мне слезть. Его страшная сила опять поразила меня; мускулистые руки казались железными клещами. Он достал из коляски мои вещи и поставил их перед обитой огромными гвоздями дверью. Несмотря на темноту, я увидел, что каменные стены украшены резьбой, сильно пострадавшей от времени. Пока я стоял в нерешительности, кучер вскочил на козлы, и коляска исчезла в одной из темных арок.

Я не знал, что делать. У двери звонка не оказалось, а мой голос был, конечно, слишком слаб, чтобы проникнуть через эти толстые стены. Сомнения и страх вновь овладели мною. Куда я приехал, что за люди живут здесь? Что ожидает меня в этом таинственном замке? Для меня, помощника нотариуса, приехавшего в Трансильванию, чтобы разъяснить клиенту условия покупки дома в Лондоне, положение, в котором я очутился, было из ряда вон выходящим.

Я провел рукой по глазам, даже ущипнул себя, чтобы убедиться, что не сплю. Все казалось кошмаром, от которого я обязательно проснусь у себя дома, в своем кабинете. Но, увы, я не спал и действительно находился в Карпатах. Оставалось только запастись терпением и ждать рассвета. Не успел я прийти к этому заключению, как за дверью послышались тяжелые шаги и в щелочке мелькнул слабый свет. Последовало бряцание тяжелых цепей и задвижек, ключ с большим трудом, как бы после долгого бездействия, повернулся в замке, и огромная дверь медленно приоткрылась.

Передо мной стоял высокий старик с длинными белыми усами, в черной одежде. Он держал в руке серебряную лампу старинной работы, без стекла и без колпака; пламя горело тускло, бросая длинные дрожащие тени. Старик вежливо пригласил меня войти в дом, проговорив на правильном английском языке, хотя со странным акцентом:

— Приветствую вас в своем доме!

Он не двинулся мне навстречу, а продолжал стоять неподвижно, как статуя. Но не успел я переступить порог, как старик придвинулся ко мне, схватил за руку и так крепко пожал ее, что я чуть не вскрикнул от боли. Рука его была холодна как лед, рука мертвеца, а не живого человека…

Старик повторил:

— Приветствую вас в своем доме! Входите!

Сила его пожатия напомнила мне моего странного провожатого, лица которого я не видел, и я подумал было, что говорю с тем же человеком. Поэтому я вопросительно произнес:

— Господин Дракула?

Старик вежливо поклонился и ответил:

— Я Дракула. Милости прошу, мистер Гаркер. Войдите, ночь холодна, вам нужно подкрепиться и отдохнуть.

С этими словами он поставил лампу на этажерку, нагнулся и взял мои чемоданы прежде, чем я помешал ему. Я хотел было запротестовать, но он настоял на своем.

— Нет, милостивый государь, вы мой гость. Время позднее, и людей своих я звать не стану. Позвольте мне самому ухаживать за вами.

Граф провел меня по длинному коридору, поднялся по винтообразной лестнице, которая выходила в такой же длинный коридор, где наши шаги глухо отзывались, и распахнул тяжелую дверь. Я вошел в ярко освещенную комнату. В ней уже был накрыт к ужину стол и яркий огонь пылал в камине.

Дракула остановился, сложил мои вещи, закрыл дверь, потом прошел через всю комнату и открыл другую дверь в весьма уютную комнатку без окон, освещенную лампой. Пройдя через нее, он открыл еще одну дверь и пригласил меня войти. Я очутился в просторной спальне, чистой и ярко освещенной. В большом камине весело трещали дрова.

Граф принес мои чемоданы и удалился со словами:

— После долгого путешествия вам, верно, надо привести себя в порядок. Надеюсь, что здесь вы найдете все, что необходимо. Когда будете готовы, приходите в ту комнату, где накрыт стол.

Свет, тепло и радушный прием графа совершенно развеяли мои сомнения и страхи. Внезапно поняв, что голод давно мучает меня, я быстро завершил свой туалет и вернулся в первую комнату.

Дракула стоял у камина. Любезно указав рукой на накрытый стол, он сказал:

— Прошу вас, садитесь. Надеюсь, вы не обидитесь, что я не присоединяюсь к вам. Я никогда не ужинаю.

Я передал графу письмо от мистера Гаукинса, которое он тут же прочитал и с радушной улыбкой протянул мне. Один пассаж в нем доставил мне крайнее удовольствие:

«Я сожалею, что приступ подагры, болезни, к которой я весьма склонен, мешает мне повидаться с вами. Но, к счастью, я могу прислать вам вполне надежного заместителя, которому я безусловно доверяю. Этот молодой человек, Андрей Гаркер, преисполненный энергии и даже некоторого рода таланта, преданный и не болтливый, вырос на моих глазах. Он будет к вашим услугам и с радостью исполнит все ваши поручения».

Граф приблизился к столу и снял крышку с одного из блюд. Я с удовольствием принялся за жареного цыпленка с салом, запивая его отличным токайским вином. Пока я ел, Дракула расспрашивал меня о путешествии, и мало-помалу я рассказал ему обо всех своих приключениях. Кончив ужинать, я по желанию графа придвинул кресло к камину и закурил сигару, которой Дракула угостил меня. Сам он не курил.

Теперь я мог хорошо рассмотреть графа. У него было утонченное лицо с тонким орлиным носом и широким лбом. Густые брови срослись на переносице. Под длинными усами рот казался неподвижным и жестким, зубы были острые, чрезвычайно белые и слегка выдавались над нижней губой, казавшейся слишком красной для человека его лет. Квадратный подбородок и худые щеки свидетельствовали о чрезвычайной силе воли и упрямстве. Руки графа сначала показались мне довольно красивыми и белыми. Но, приглядевшись, я увидел, что кожа на них грубая; на плоских пальцах длинные грязные ногти, на ладонях росли черные волосы. Когда граф нагнулся и тронул меня за рукав, я невольно вздрогнул… Лицо у него было бледное, как у мертвеца, а дыхание таким зловонным, что к горлу подкатила тошнота. Дракула, кажется, заметил это и отодвинулся со зловещей улыбкой.

Последовало довольно продолжительное молчание. Я посмотрел в окно. Небо посветлело, занимался рассвет. Странная, таинственная тишина царила в замке. Вдруг я расслышал далекий, протяжный вой волков.

Глаза графа заискрились.

— Слушайте! Это дети ночи! — сказал он. — Что за волшебные звуки они издают!

Прочитав недоумение на моем лице, Дракула прибавил:

— Вы, жители города, не можете почувствовать настроение охотника. Но вы устали… Ваша спальня готова. Можете завтра спать, сколько вам угодно. Меня не будет почти весь день. Желаю вам приятных сновидений.

Он проводил меня до спальни и удалился.

Я нахожусь в каком-то тумане, сомнения и страх вновь овладели мной. Такие странные мысли приходят мне на ум, что я сам не хочу сознаться в них. Да хранит меня Бог ради тех, которые мне дороги!

8 мая. Я вполне отдохнул и приятно провел последние двадцать четыре часа.

Проснувшись, я заглянул в комнату, где накануне ужинал. Меня ждал там завтрак. Кофейник стоял на углях в камине, на самом видном месте лежала записка:

«Буду в отсутствии некоторое время. Не ждите меня. Д.»

Я присел к столу и с удовольствием позавтракал, но когда хотел позвонить и велеть убрать со стола, то звонка не обнаружил. Странный недостаток в доме, где все дышит богатством. Приборы из золота украшены столь тонкой резьбой, что ценность их несомненна. Занавески и обивка стульев из старинной и дорогой ткани. Я видел что-то в этом роде во дворце Гамильтон-Корт. Еще одна странность: ни в одной комнате нет зеркала, так что мне пришлось вынуть из несессера зеркальце, чтобы побриться. Я еще не видел ни одного слуги и не слышал ни малейшего звука, кроме воя волков.

Окончив свой завтрак или, скорее, обед (было почти шесть часов вечера), я решил что-нибудь почитать, так как мне не хотелось осматривать замок без позволения графа. Но я не нашел ни книги, ни газеты, ни даже письменных принадлежностей. В отчаянии я вышел в коридор и, открыв какую-то дверь, очутился в библиотеке. К великой моей радости, здесь было много английских книг и журналов. Стол, стоявший посередине, оказался завален английскими брошюрами и газетами, правда, довольно старыми. Книги самые разнообразные: по истории, географии, политической экономии, ботанике, геологии, законоведению. Были даже такие справочные книги, как календарь Витакера, «Весь Лондон» (список армий и флота) и «Общий свод законов».

Я еще рассматривал книги, когда дверь медленно отворилась и вошел Дракула. Он любезно со мной поздоровался и спросил, хорошо ли я отдохнул.

— Думаю, что вы найдете здесь много интересного. Эти книги, — он положил на них руку, — были моими друзьями в продолжение нескольких лет, с тех пор, как я задумал переехать в Лондон. Благодаря им я узнал вашу великую страну, жажду оказаться на многолюдных улицах Лондона, окунуться в суету большого города. К сожалению, я еще плохо знаю английский.

— Что вы, граф, — перебил я, — вы отлично говорите по-английски!

— Благодарю вас, мой друг, за такое лестное мнение. Я действительно изучал английскую грамматику и разговорную речь, но только по учебнику.

— Уверяю вас, вы отлично говорите по-английски, — повторил я.

— Нет, нет! Прекрасно сознаю, что, окажись я в Лондоне, все без труда узнают во мне иностранца. Меня это не удовлетворяет. Я не хочу отличаться от других, не хочу, чтобы кто-либо, услышав мой акцент, засмеялся бы и сказал: «Ха-ха, вот иностранец!» Но я увлекся, извините! Вы приехали, надеюсь, не исключительно в качестве агента моего друга мистера Гаукинса, поручившего вам передать мне условия покупки дома в Лондоне? Ведь вы останетесь здесь на некоторое время, чтобы, говоря с вами, я мог научиться английскому? Я бы желал, чтобы вы меня поправляли, даже при самой маленькой ошибке. Очень сожалею, что пришлось так долго отсутствовать сегодня, но убежден, что вы простите это мне, принимая во внимание мою занятость.

Я согласился исполнить просьбу графа и попросил разрешения пользоваться библиотекой.

— Пожалуйста, — ответил он любезно, — вы можете ходить свободно по всему замку, исключая, конечно, мои комнаты, которые заперты и в которые вы сами, я убежден, не захотите войти. У меня на это есть серьезные причины…

Дракула внимательно посмотрел на меня и продолжал:

— Мы находимся в Трансильвании, а Трансильвания — не Англия! Наши нравы — не ваши нравы, и многое покажется вам странным. По своим дорожным приключениям вы уже могли, наверное, составить представление о кое-каких странных явлениях, которые нам, местным жителям, кажутся довольно обыкновенными.

У нас завязался длиннейший разговор, и так как было ясно, что графу хотелось поговорить, хотя бы ради практики в языке, я расспросил его о том, что поразило меня по дороге в замок. Иногда он избегал объяснений, меняя тему разговора, но большей частью отвечал откровенно. Мало-помалу я осмелел и пожелал узнать, почему кучер несколько раз покидал коляску. Правда ли, что, по преданию, синие огоньки появляются в тех местах, где скрыто золото? Граф объяснил, в чем заключается народное суеверие. Раз в году, в ночь святого Георгия, злые духи властвуют над миром, и синие огоньки показываются в местах, где скрыт какой-нибудь клад. Действительно, вдоль дороги зарыто много драгоценностей, так как в древности здесь происходили сражения между валахами, саксами и турками. Кажется, не осталось ни пяди земли, не пропитанной кровью воинов. В былые времена австрийцы и венгры наступали целыми ордами, и местные жители, мужчины, женщины и даже дети, поджидая врагов в скалах над ущельем, уничтожали их, устраивая каменные обвалы. В тех случаях, когда наступавшие побеждали, им приходилось довольствоваться одной славой: все ценное было зарыто в землю.

— Но каким образом, — спросил я, — все эти клады остались так долго нетронутыми, раз есть верный способ найти их?

Граф улыбнулся, обнажив белоснежные и острые, как у хищного зверя, зубы, и сказал:

— Потому что мужик в душе трус и глупец. Огоньки эти появляются лишь раз в году, а в ночь святого Георгия никто не рискует выходить из дома. Да если бы кто и вышел, то не знал бы, что делать. Предположим, вы заметили место, где появился огонек. Ну и что? Он перемещается и может заманить вас в глубь леса. Кроме того, местные жители считают, что клады эти охраняют волки. Но я убежден, что вы не сможете указать, в каком месте дороги видели огоньки.

— Вы совершенно правы, — кивнул я. Мы помолчали.

— Расскажите мне про дом, который вы приобрели для меня, — попросил Дракула, меняя тему разговора.

Я извинился, что так долго не приступал к делу, и отправился в свою комнату за бумагами. Пока я собирал их, в соседней комнате слышался звон тарелок. Когда я вошел, стол был уже убран и лампа зажжена.

В библиотеке граф, сидя на диване, листал английский путеводитель Брадшо. Увидев меня, он встал, убрал со стола газеты и журналы, и мы занялись документами. Дракула интересовался всем. Он задал мне бесчисленное количество вопросов насчет дома и окрестностей. К моему удивлению, граф больше знал на этот счет, чем я сам.

— Это необходимо, — улыбнулся он в ответ на мое замечание. — Приехав в Лондон, я окажусь совершенно один, и даже моего друга Андрея Гаркера не будет рядом, чтобы помочь мне или объяснить то, чего я не понимаю. Он будет занят судебными разбирательствами, не правда ли?

Мы вникли во все подробности, касающиеся его приобретения в Пурфлите [Квартал в Лондоне.]. Ознакомив графа со всеми бумагами и заручившись его подписью, я написал письмо мистеру Гаукинсу и приготовил все документы к отправке по почте. Дракула спросил, как я нашел такой прекрасный дом. Я прочитал ему свои наброски:

«В Пурфлите продается имение Карфакс, отвечающее всем требованиям покупателя. Дом в виде правильного четырехугольника окружен высокой стеной, выстроенной, должно быть, несколько сотен лет назад, из крупного камня. Постройка давно не ремонтировалась. Ворота из цельного дуба с железными перекладинами.

Количество земли равняется двадцати акрам. При доме имеется большой сад и глубокий пруд с замечательно чистой водой, из которого вытекает ручей.

Дом очень большой и, судя по массивным стенам и узким высоким окнам, огражденным железной решеткой, старинный. Левое крыло напоминает темницу или кладовую. Рядом находится часовня.

К дому в разное время были сделаны пристройки, поэтому определить его площадь затруднительно.

По соседству жилья нет. Ближайшая постройка — клиника для умалишенных. Из сада, однако, ее не видно».

Дракула остался доволен таким описанием.

— Я очень рад, что дом большой и старинный, — сказал он. — Я сам принадлежу к древнему роду и, вероятно, умер бы, если бы мне пришлось жить в современном доме. Хорошо также, что там есть часовня. Мне нестерпима мысль, что мои кости будут покоиться где-нибудь на городском кладбище. Я не ищу веселья и развлечений, меня не привлекают залитые ярким солнцем лужайки, где любит веселиться молодежь. Я уже не молод, и сердце мое, после долгих лет грусти, разочарований и воспоминаний об умерших, не может радоваться. Я люблю тишину, полумрак и спокойствие, мне необходимо изредка оставаться наедине со своими мыслями. Но главная причина моего отъезда в том, что мой замок ветшает, как вы сами видели. Стены пропускают холод и ветер…

Меня поразило выражение лица графа при этих словах; какая-то зловещая многозначительная улыбка играла на его губах.

Поговорив еще немного, Дракула встал и, вежливо извинившись, удалился. Я же, приведя бумаги в порядок, принялся рассматривать книги. На глаза мне попалась карта Англии, которой, по-видимому, часто пользовались. Некоторые места, в основном восточная часть Лондона, где находилось новое приобретение графа, а также города Эксетер и Витби на берегу моря в Йоркшире были отмечены кружочками.

Прошло более часа, прежде чем Дракула вернулся.

— Ах, — удивился он, — вы все еще за книгами? Прекрасно, но вы не должны столь усиленно работать, тем более что ужин готов.

Он взял меня под руку, и мы прошли в соседнюю комнату, где был накрыт стол. Граф опять отказался от еды под тем предлогом, что обедал вне дома. Он присел к камину, как в предыдущий вечер, и занимал меня рассказами, пока я ел.

После ужина мы продолжали разговаривать на всевозможные темы. Было уже очень поздно, но я считал, что до известной степени обязан исполнять прихоти хозяина. К тому же мне не хотелось спать, так как долгий сон накануне вполне подкрепил меня, но тем не менее я ощутил неприятный холодок с приближением рассвета. Считается, почему-то подумал я, что люди всегда умирают на рассвете.

Внезапно в тишине раздалось звонкое пение петуха. Дракула вскочил.

— Уже утро! — воскликнул он. — Простите, что так задержал вас. Но вы очень увлекательно рассказывали об Англии, и я совершенно забыл о времени.

И с низким поклоном граф поспешно вышел.

Я прошел к себе. За окном, выходящим во двор, пробивались первые слабые лучи восходящего солнца.

10 мая. Я боялся, когда начал писать, что вхожу в слишком большие подробности, но теперь рад, что не пропускал ни малейшего события. Все окружающее до такой степени странно, что мне делается жутко. Я буду очень рад, если выберусь отсюда живым. Возможно, это непривычный ночной образ жизни так влияет на меня. Если бы я мог с кем-нибудь переговорить, было бы легче, но рядом нет ни одной живой души, кроме графа, и, боюсь, мы с ним единственные обитатели замка. Но нельзя терять мужества, а не то…

Итак, на рассвете я лег в постель, но довольно скоро проснулся. Спать не хотелось. Повесив свое зеркальце у окна, я начал бриться. Вдруг чья-то рука легла мне на плечо… Над ухом раздался голос графа:

— Здравствуйте!

Я невольно вздрогнул, до такой степени это было неожиданно. Как я мог не заметить его появления? От испуга я нечаянно порезался бритвой, хотя в первую минуту не почувствовал этого.

Ответив на приветствие графа, я повернулся к зеркалу. Но что это? Дракула стоял за моей спиной, однако в зеркальце отражения его не было! Я ясно видел себя, комнату за собой… и больше ничего. Это обстоятельство крайне неприятно поразило меня и усилило чувство неловкости, которое я испытывал в присутствии графа.

Тут я заметил, что порезался: кровь из ранки текла по подбородку. Положив бритву на стол, я обернулся, намереваясь достать кусочек пластыря. Когда граф увидел мое лицо, глаза его вспыхнули. Он кинулся ко мне с явным намерением схватить за горло. Я отшатнулся, и рука его коснулась распятия, висевшего у меня на шее. Граф откинулся назад и как будто съежился от страха.

— Берегитесь! — закричал он. — Порезы гораздо опаснее в этой стране, чем вы предполагаете!

На глаза ему попалось мое зеркальце.

— Вот мерзкая причина несчастья! Это гнусная игрушка, сотворенная человеческим тщеславием!

Быстро открыв окно, Дракула выбросил зеркальце. Упав на каменные плиты, которыми был вымощен двор, оно вдребезги разбилось. Граф молча удалился.

Все это очень неприятно. Не знаю, как я буду бриться теперь, разве что перед крышкой моих часов или мыльницы, которая, к счастью, металлическая.

В столовой стол был накрыт, но граф не пришел, и я завтракал в одиночестве. Странно, при мне граф не ест и не пьет. Вообще он чрезвычайно оригинален.

После завтрака я решил осмотреть замок. Выйдя на лестницу, я зашел в комнату с окнами на юг, из которых открывался великолепный вид.

Замок расположен на краю отвесного обрыва. Внизу поднимается густой лес. Кое-где деревья редеют, обнажая скалы. В солнечных лучах быстрые ручьи кажутся серебристыми ленточками. Но я не мог долго любоваться красотой местности. На сердце было неспокойно. Я побрел дальше по коридору. Везде двери, двери и двери, закрытые на замок и на задвижки. Из замка нет выхода, если не считать окон. Замок — настоящая тюрьма, и я в ней — узник!

Глава III

11 мая. Когда я пришел к такому заключению, бешенство овладело мной. Я метался по коридору, пытаясь открыть хоть одну дверь, но вынужден был признаться в собственном бессилии.

Осознав безвыходность положения, я опустился на стул и задумался. Что делать? Но ни к какому решению прийти не мог. Единственное, в чем я был убежден, что говорить графу о своих подозрениях не следует. Он сделал меня своим пленником по известным только ему причинам и, очевидно, будет обманывать меня, если я потребую объяснений. Остается лишь таить свой страх и подозрения и следить за тем, что происходит. Или я обманываюсь, как ребенок, или нахожусь в самом отчаянном положении. Если последнее предположение верно, то потребуются все мои умственные способности, чтобы спастись.

Тяжелый стук входной двери известил о возвращении Дракулы. Но в библиотеку он не пришел. Осторожно прокравшись к своей комнате, я увидел, что граф убирает мою постель. Это было крайне странно, но подтверждало мою догадку. Значит, слуг в замке нет? Я продолжал наблюдать через щелку двери. Граф теперь накрывал на стол. Если Дракула снисходит до таких мелочей, это очевидное доказательство того, что ему некому поручить подобную работу. Мне стало безумно страшно. Если никого нет в замке, то кучер, который привез меня сюда, никто иной, как сам граф! Мысль эта ужасна, я начинаю верить в действительность всех кошмаров той ночи! Кто же этот человек, могущий остановить стаю волков одним движением руки? Отчего жители Бистрицы и люди, ехавшие со мной в омнибусе, так безумно боялись за меня? Что означали подарки, которые они вручили мне? Распятие, венки из дикой розы и еще какого-то растения… Да благословит Бог добрую старушку за то, что она повесила мне на шею освященный крест!

Надо постараться узнать побольше о графе. Может быть, сегодня вечером он заговорит о себе, и я направлю наш разговор в это русло. Придется действовать с большой осторожностью, чтобы не возбудить его подозрений.

Полночь. Я долго беседовал с графом, расспрашивая его про Трансильванию. Он рассказывал о некоторых исторических личностях, о разных битвах так увлекательно, будто сам жил в то время.

Дракула гордится своими предками. Я жалею, что не могу передать все подробности нашей беседы, но красноречие графа очаровало меня. Он возбужденно расхаживал взад и вперед по комнате, дергая свои длинные белые усы и хватая все, что попадалось под руку. Постараюсь пересказать хотя бы часть его рассказа.

— …Когда мы смыли позор нации, кто, если не воевода нашего рода, перешел Дунай и начал войну на земле неприятеля?! — патетически воскликнул он. — Кто, если не Дракула, воодушевил своих сыновей, переходивших потом неоднократно реку, разделявшую наши земли? Кто, если не Дракула, в минуту, когда все бежали, вернулся один на поле брани, чувствуя, что от него одного зависит победа? Говорят, что он был жесток и думал лишь о собственной славе. Но скажите, куда годны мужики без вожака? Как может окончиться война, если нет ума и сердца, воодушевляющих ее? Когда после битвы Могакса мы сбросили венгерское иго, то мы, Дракулы, были впереди! Наш дух не мог терпеть неволи! Ах, мой милый молодой друг, род Дракулы может похвастаться такими деяниями, что рядом с ними дом Габсбургов ничтожен и мелок, как осенние грибы! К несчастью, времена эти миновали. Кровь оказывается драгоценным кладом в эту эпоху постыдного мира, и слава великих родов утратилась…

13 мая. Начну с фактов, с голых фактов, проверенных цифрами и книгами, в которых я сомневаться не могу. Вчера вечером граф начал с того, что задал мне массу вопросов, касающихся исключительно законов. Так как мне нечего было делать целый день, я занимался их просматриванием. Граф ставил мне вопросы последовательно. Постараюсь передать их в том же порядке.

Дракула спросил меня, может ли человек в Англии иметь двух поверенных. Я ответил, что всякий волен иметь их хоть дюжину, но это невыгодно, так как двое поверенных могут лишь помешать друг другу и повредить делу. Граф, кажется, прекрасно понял меня и поставил второй вопрос: есть ли какое-нибудь препятствие тому, чтобы один человек занимался, скажем, его денежными делами, а другой — выгрузкой товара? Я просил его объяснить более ясно.

— Я приведу пример, — сказал Дракула. — Наш друг, мистер Гаукинс, сидя в тени прекрасного собора в Эксетере и находясь в отдалении от Лондона, покупает для меня дом в Лондоне через посредство. Прекрасно! Теперь позвольте мне объяснить, отчего я выбрал столь отдаленного агента для совершения покупки: я не желал, чтобы местные интересы повлияли бы на меня, как это, несомненно, было бы, если бы я поручил это дело местному человеку. Желая, чтобы исключительно мои интересы были соблюдены, я выбрал мистера Гаукинса. Но предположим, что я, крайне деятельный человек, захочу отправить товар в Нью-Кастл, Гарвич или Дувр. Разве не было бы удобнее поручить это дело кому-нибудь, живущему в одном из этих городов?

Я ответил, что, конечно, это вполне возможно, но у нас, нотариусов, такая масса связей, что мы можем использовать местных агентов, не утруждая наших клиентов лишними хлопотами.

— Но, — возразил Дракула, — разве я не волен управлять сам этими делами?

— Безусловно, вы могли бы сами этим заняться, — согласился я, — это часто практикуется, если клиент желает, чтобы его дела были известны только одному лицу.

— Прекрасно, — сказал граф и продолжал: — На каких условиях делаются поручения в Англии? Какие могут возникнуть препятствия при этом?

Я постарался все объяснить, подумав про себя, что из него вышел бы великолепный нотариус. Для человека, не занимавшегося подобными делами, знания и проницательность графа были поразительны.

Ознакомившись со всеми сторонами дела, он порывисто встал и спросил:

— Писали ли вы отсюда мистеру Гаукинсу или кому-нибудь другому?

С чувством некоторой горечи я покачал головой, так как до сих пор мне не представлялось возможности отправить свои письма.

— Так напишите теперь, мой дорогой друг, — сказал он, тяжело опираясь рукой на мое плечо, — напишите нашему другу и еще кому хотите и сообщите, если вам угодно, что вы останетесь у меня еще на месяц, считая с сегодняшнего дня.

— Вы желаете, чтобы я оставался так долго? — спросил я с замиранием сердца.

— Я очень этого желаю и отказа не допущу. Когда ваш хозяин, друг или как вы там называете его, прислал ко мне вас, своего помощника, то мы оба подразумевали, что только мои нужды будут приняты в соображение! Насчет условий я не торговался, не правда ли?

Я не мог ничего возразить и молча кивнул в знак согласия. В глазах графа, когда он все это говорил, было столько непонятной злобы, что мурашки поползли у меня по спине.

Дракула, заметив беспокойное выражение моего лица, начал говорить мягко, видимо, желая сгладить неприятное впечатление.

— Прошу вас, мой молодой друг, не говорить в ваших письмах ни о чем, кроме как о делах. Очевидно, вашим друзьям будет приятно узнать, что вы здоровы и что скоро надеетесь вернуться к ним.

С этими словами он протянул мне три листа и три конверта из тончайшей бумаги. Я посмотрел на них, потом на него. Внутренний голос подсказал мне, что не надо писать ничего лишнего. Скорее всего, граф вскроет все письма и поинтересуется их содержанием. Поэтому я решил написать лишь официальные записки, теша себя надеждой, что мне удастся тайно послать подробное описание всего мистеру Гаукинсу и Минне. Ей я пишу всегда условным шифром, так что если даже мое письмо попадет графу в руки, он ничего не поймет.

Написав две короткие записки, я занялся чтением. Дракула сидел за другим столом и писал какие-то письма, часто наводя справки в книгах, лежащих рядом.

Окончив свое дело, он взял мои два письма, положил их рядом со своими, убрал письменные принадлежности и вышел из комнаты. Дождавшись, когда за ним закроется дверь, я протянул руку, чтобы ознакомиться с адресами его писем. Я не стыжусь этого поступка. При данных обстоятельствах мне необходимо было принять меры предосторожности.

Первое письмо было адресовано Самуилу Биллингтону в Витби, второе — Леутнеру в Варну, третье — Картеру и К° в Лондон и четвертое — Китстоку и Бильрейду, банкирам, в Бухарест. Второе и четвертое письма не были запечатаны. Я уже собирался вынуть их из конвертов, когда увидел, что ручка двери слегка поворачивается. Я только успел положить письма на стол и опуститься в кресло, как в комнату вошел Дракула, держа еще одно письмо в руке. Аккуратно запечатав все конверты, он обратился ко мне:

— Надеюсь, вы простите меня за то, что я обрекаю вас на одиночество. Я буду крайне занят сегодня весь вечер.

У самой двери он обернулся и сказал:

— Позвольте мне дать вам совет, мой милый юный друг, даже не совет, а предостережение на случай, если вы пожелаете покинуть эти комнаты. Знайте, что ни в одной из остальных вы не найдете покоя! Замок стар и полон воспоминаний. Страшные сновидения посещают тех, кого ночь застает вне этих комнат. Остерегайтесь! Если вас будет клонить ко сну, спешите к себе, и ваш покой не будет нарушен! Но если вы меня не послушаете, то…

Дракула сделал жест, как бы снимая с себя всякую ответственность за последствия. Я понял его, но подумал, что никакой сон не может быть страшнее и неестественнее того положения, в котором нахожусь.

Позже. Подтверждаю последние свои слова. Сомнений больше нет! Я повесил распятие над изголовьем кровати. Мне кажется, оно предохранит меня от скверных снов.

Когда граф ушел, я вернулся к себе. Но спать не хотелось, и я вышел в коридор к окну, чтобы полюбоваться видом. Признаюсь, что эти ночные бодрствования вредно действуют на меня. Я пугаюсь собственной тени и начинаю верить самым небывалым вещам. Бог свидетель, у меня есть основания бояться всего в этом проклятом замке!

Я любовался великолепной картиной природы, залитой мягким лунным светом, испытывая при этом, как ни странно, чувство свободы, хотя прекрасно сознавал, что воспользоваться ею не могу. Очарование чудной ночи, пропитанной странным и несказанно чарующим ароматом, несколько утешило меня. Я облокотился на подоконник и посмотрел вниз. Слева от меня, в том направлении, где, по моим предположениям, находились комнаты графа, что-то зашевелилось. Окно, у которого я стоял, было высокое, рамы в нем не было, должно быть, уже давно. Спрятавшись за простенок, я стал всматриваться в темноту.

Не прошло и пяти минут, как в окне нижнего этажа показалась голова графа. Я заинтересованно наблюдал. Дракула вылез из окна и распластался на стене, как ящерица. Я почувствовал омерзение. Граф полз по стене лицом вниз над ужасным обрывом. Его плащ напоминал два огромных крыла. Я не верил собственным глазам, думая, что это оптический обман, игра больного воображения. Но видение не исчезало. Я ясно видел, как граф цеплялся руками и ногами за выступы каменной стены. Он быстро спускался, подобно огромной безобразной ящерице.

Что это за человек? Вернее, что это за отвратительное существо, принявшее человеческий облик? Ужас овладел мной. Я хочу вырваться отсюда, но чувствую, что спасенья нет…

15 мая. Я еще раз видел графа, спускавшегося по стене, как ящерица. Он двигался довольно быстро и вскоре пропал из виду.

Убедившись, что граф покинул замок, я решил воспользоваться его отсутствием, чтобы осмотреть свою тюрьму, так как до сих пор это мне не удавалось. Я взял лампу и снова попытался открыть двери в коридоре, но они, как и прежде, были заперты. Несмотря на все усилия, я не смог взломать ни одной из них.

Спустившись по каменной лестнице, я очутился у входной двери. Мне удалось отодвинуть железную задвижку и снять тяжелые цепи. Но дверь была закрыта на замок, и ключ, конечно, отсутствовал. Он, очевидно, находится у графа в комнате. Постараюсь проследить, когда дверь в нее будет открыта, и завладеть ключом.

Обойдя все коридоры, я испробовал каждую дверь. Две маленькие комнаты, рядом с прихожей, оказались открытыми. В них ничего не было, кроме старой пыльной мебели, изъеденной мышами. Но вот я наткнулся на дверь, показавшуюся мне менее крепко запертой, и налег на нее изо всех сил. Наконец болты, державшие замок, поддались, и дверь распахнулась. Я находился в западной части замка, но из окна виден был все тот же страшный обрыв. Внизу расстилалась узкая долина, а далеко за ней возвышались горные хребты, поросшие деревьями и кустарниками.

Очевидно, эта часть замка была раньше обитаема. В комнате, где я находился, было много красивой мебели. Сквозь граненые стекла окон проникал лунный свет, такой яркий, что можно было различить даже цвет обивки, просвечивающей через толстый слой пыли. Моя лампа казалась тусклой по сравнению с лунным сиянием, но я был рад, что взял ее. Тишина и чувство одиночества действовали мне на нервы, сердце то замирало, то сильно билось. И все-таки мне было лучше здесь, чем в комнатах наверху, ставших ненавистными из-за присутствия графа.

Я сделал усилие над собой, чтобы успокоиться, и мне это удалось… И вот я сижу за небольшим дубовым столом, за которым, возможно, в былые времена юная красавица, краснея и вздыхая, писала любовное послание. Я же записываю в свой дневник все, что случилось с тех пор, как я закрыл его.

16 мая, утро. Да сохранит Бог мой разум! Вот до чего я дожил! Безопасность, уверенность в безопасности — все это воспоминания прошлого! Пока я принужден оставаться здесь, все мои помыслы сосредоточены на надежде не потерять рассудок. Может быть, я уже потерял его, может быть, я уже сошел с ума! Но если я еще в здравом уме, то разве не страшна мысль, преследующая меня, что в этом ненавистном замке, кроме графа, есть другие гадкие создания? Возможно ли, что Дракула для меня менее страшен, чем они?

Великий Боже! Но я должен успокоиться, не то действительно сойду с ума. Я начинаю понимать некоторые вещи, до сих пор бывшие для меня загадкой.

Чувствуя, что рискую потерять рассудок, я принимаюсь письменно излагать все пережитое для собственного успокоения.

Таинственное предостережение графа сначала испугало меня, теперь оно кажется мне во сто крат страшнее. С каждым часом власть Дракулы усиливается надо мной, я боюсь его и не верю ему.

Начав писать в своем дневнике, я вскоре почувствовал себя уставшим, мне захотелось спать. Совет графа пришел мне на ум, но мне доставляло удовольствие не послушаться его. Желание спать все больше овладевало мной. Я решил не возвращаться в верхние, ненавистные мне комнаты, а переночевать здесь, где в былые времена, должно быть, молодые красавицы грустно что-нибудь напевали в ожидании мужей, ушедших на войну. Придвинув большую кушетку к окну, чтобы как можно дольше любоваться чудным видом, я спрятал дневник в карман и расположился поудобнее.

Видимо, я заснул, хотя далеко в этом не уверен. Все, что произошло потом, было так живо, что мне трудно предположить, что я действительно спал.

Я был не один… Комната была та же и не изменилась с тех пор, как я вошел. Я ясно различал на полу, освещенном луной, свои следы на толстом слое пыли. Напротив меня в лунном сиянии стояли три молодые женщины. Я подумал сначала, что вижу сон, так как несмотря на то, что луна освещала женщин, их фигуры не отбрасывали тени. Они подошли ко мне ближе, внимательно оглядели меня и о чем-то зашептались. Две первые были брюнетки, с острыми носами, как у графа, и большими беспокойными глазами. Третья была блондинка с роскошными золотистыми волосами и голубыми, как сапфиры, глазами. Ее лицо показалось мне знакомым, как будто я видел его раньше и боялся его когда-то, но не мог только вспомнить, когда…

В женщинах было что-то отталкивающее и вместе с тем чарующее. Я почувствовал страстное, жгучее желание поцеловать их в красные губы. Не следовало бы мне записывать этого, эти строки могут попасть Минне, и ей будет неприятно, но что же делать, коли это правда?

Красавицы опять стали шептаться, потом засмеялись. Блондинка кокетливо качала головой, а две другие увещевали ее.

Одна сказала:

— Пойди, пойди первой, за тобой право начинать, мы подождем!

Другая прибавила:

— Он молод и силен, его хватит для нас всех!

Я продолжал лежать, сгорая от нетерпеливого ожидания. Блондинка придвинулась ко мне и так низко наклонилась, что я почувствовал ее дыхание на своей щеке. Оно мне показалось душистым, как мед, но к нему примешивался сладковатый гнилостный запах.

Я боялся открыть глаза и наблюдал за женщиной сквозь полуопущенные веки. Она встала рядом со мной на колени. Лицо ее выражало сладострастие, которое меня и притягивало, и отталкивало. Женщина облизывала губы, как животное, чуя добычу. В лунном свете я увидел влажные полураскрытые губы и белые зубы.

Она наклонялась все ниже и ниже, вот ее губы уже совсем близко от моих… Женщина что-то прошептала, дыхание стало прерывистым… Я ощутил легкое прикосновение, дрожащие мягкие губы прижались к коже на шее и вот уже острые зубы впиваются мне в горло… С замирающим сердцем я ждал, что будет дальше. Но в эту минуту в комнату вошел граф. Вне себя от бешенства он схватил блондинку и отшвырнул ее от меня. Голубые глаза женщины загорелись яростью, лицо злобно перекосилось. Ее подруги недовольно зашептались, но Дракула движением руки заставил их молчать. Это был жест, которым в ту памятную ночь он укротил волков…

Глухим голосом граф проскрежетал сквозь стиснутые зубы:

— Как вы смеете его трогать? Как вы смеете даже взглянуть на него, раз я это запретил? Назад, говорю вам! Этот человек принадлежит мне!

С улыбкой развратного кокетства блондинка повернулась к графу.

— Ты сам никогда не любил! Ты не умеешь любить, — сказала она.

Другие две женщины придвинулись к ней и засмеялись. От их ужасающего смеха я чуть не лишился чувств. Казалось, это смех демонов.

Посмотрев в мою сторону, граф обернулся к ним и шепотом произнес:

— Нет, я тоже умею любить, вы знаете это. Обещаю, что когда покончу с ним, предоставлю его вам! Можете его тогда целовать, сколько угодно! А теперь вон, вон отсюда!

— А сегодня мы ничего не получим? — спросила одна из женщин, с улыбкой указывая на мешок, который Дракула бросил на пол у двери.

Он ответил ей утвердительным кивком. Одна из красавиц быстро приблизилась и открыла мешок. Я услышал слабый плач ребенка. От ужаса волосы зашевелились у меня на голове.

Так же внезапно, как и появились, женщины исчезли, унеся с собой страшный мешок. Казалось, лунный свет поглотил их, и я увидел их смутные фигуры по ту сторону окна.

Ужас всего происшедшего вновь охватил меня, и я потерял сознание.

Глава IV

17 мая. Я очнулся у себя в комнате на кровати. Если все, что произошло, сон, то, должно быть, это граф перенес меня сюда. Несмотря на все усилия, я не мог уверить себя в действительности ужасного кошмара. Некоторые признаки указывали на то, что не я сам ложился в постель. Одежда была сложена не так, как я обычно складываю ее, часы не были заведены, тогда как я никогда не забываю заводить их перед сном. Во всяком случае, если это граф принес меня сюда и раздел, то он, вероятно, очень спешил, так как мой дневник в целости и сохранности. Я убежден, что если бы он нашел его, то обязательно уничтожил бы.

Комната, в которой я лежу и в которой мне бывало так безумно страшно, теперь становится для меня святыней, не оскверненной присутствием этих ужасных женщин, которые дожидались меня и дожидаются еще теперь, чтобы высосать мою кровь…

18 мая. Я сошел вниз, чтобы осмотреть ту страшную комнату при дневном свете. Но дверь, ведущая в коридор, оказалась закрытой. Убеждаюсь все более и более, что это не было сном.

19 мая. Я пойман, как птица в сети! Вчера вечером граф сладчайшим голосом попросил меня написать три письма: одно — в котором я говорю, что моя работа почти закончена, второе — что я уезжаю в день отправления письма, и третье — что я выехал из замка и приехал в Бистрицу. Я хотел воспротивиться, но пришел к заключению, что было бы сумасшествием поссориться с графом. Пока я нахожусь в его власти, отказаться — значит возбудить его подозрения. Он знает, что я о многом догадываюсь, и поэтому я должен умереть. Единственная надежда — продлить, насколько возможно, теперешнее положение. Вдруг что-нибудь произойдет и мне удастся бежать?

Дракула объяснил мне, что почта работает плохо и что, написав несколько писем сразу, я успокою своих друзей. Он прибавил, что в случае, если я продолжу свое пребывание в замке, он задержит письма в Бистрице. Граф так настаивал на этом, что я не посмел отказать ему, боясь вызвать раздражение. Я сделал вид, что согласен, и спросил, какие числа поставить на письмах. Подумав минутку, Дракула сказал:

— Пометьте первое двенадцатым июня, второе — девятнадцатым и третье — двадцать девятым.

Я знаю теперь срок своей жизни! Да помоги мне Бог!

28 мая. У меня появилась искра надежды, если не на свободу, то, по крайней мере, на возможность сообщить о себе своим друзьям. Цыганский табор пришел в замок и поселился во дворе. Надо сказать, в Трансильвании и Венгрии цыган очень много. Они бесстрашны и религиозны (если не считать суеверий, которых у них масса) и говорят на каком-то своеобразном языке.

Я напишу домой несколько писем и передам их цыганам для отправки по почте. Я уже говорил с ними через окно, пытаясь завязать знакомство. Они сняли шапки и поклонились мне, делая какие-то жесты, значения которых я не понял…

Я написал два письма — одно Минне, другое мистеру Гаукинсу, прося его связаться с ней. Я объяснил Минне свое положение, не рассказывая, конечно, обо всех ужасах. Она бы не выдержала столь страшных известий и, пожалуй, заболела бы. Даже если мои письма попадут в руки графу, он не поймет, раскрыл ли я его отвратительные тайны или нет. Письма я бросил через решетку окна, прибавив золотую монетку, и постарался знаками объяснить цыганам, чего от них хочу. Человек, поднявший письма, поклонился, приложил их к сердцу и вложил в свою шапку.

Больше я ничего сделать не мог. Тихонько вернувшись в библиотеку, я занялся чтением. Вскоре пришел Дракула.

Он сел рядом со мной, вскрыл два письма, которые принес с собой, и вкрадчивым голосом сказал:

— Цыгане передали мне эти письма. Как они у них оказались? Смотрите, — он развернул первое, — одно от вас моему другу мистеру Гаукинсу, второе… — тут граф заметил незнакомые ему буквы шифра и побледнел от бешенства. — Второе — мерзкое сочинение, оскорбляющее законы дружбы и гостеприимства! Оно не подписано. Значит, оно нас касаться не может!

Поднеся письмо и конверт к пламени лампы, граф дождался, пока они сгорят.

— Письмо Гаукинсу я, конечно, отправлю, — продолжал он. — Оно написано вами, а ваши письма представляют для меня святыню. Прошу прощения, мой друг, что невольно сломал печать. Будьте любезны, запечатайте его снова.

Я молча написал адрес на свежем конверте. Граф кивнул и вышел из комнаты. Я слышал, как ключ повернулся в замке. Меня заперли…

Когда часа два спустя Дракула вернулся, я дремал на диване. Он был крайне вежлив со мной, даже радушен, и, заметив, что я спал, спросил:

— Вы устали, мой друг? Ложитесь в постель, вы плохо выглядите. Сегодня вечером я не буду иметь удовольствия беседовать с вами, так как очень занят, но вы заснете скоро, я убежден.

Я пошел к себе и действительно скоро заснул крепко, без снов.

31 мая. Проснувшись утром, я решил переложить несколько листов бумаги и конверты из своей папки в карман, чтобы иметь возможность писать во всякое время, но меня ожидал новый неприятный сюрприз. Бумага исчезла, вместе с ней путеводитель и рекомендательное письмо мистера Гаукинса! Одним словом, я лишился того, что могло бы пригодиться мне в случае бегства из замка. В отчаянии я начал выкладывать свои веши из чемодана и открыл шкаф, боясь, что еще что-нибудь пропало. Дорожной пары, в которой я приехал, не оказалось, пальто и пледа тоже не было! Это, должно быть, начало осуществления какого-то гнусного плана…

17 июня. Сегодня утром я, сидя на постели и стараясь что-нибудь придумать, услышал щелканье кнутов и топот лошадей, приближающихся к замку. Я подошел к окну. Во двор въехали две большие телеги. Лошадей под уздцы вели крестьяне в огромных шляпах, грязных овчинных безрукавках и высоких сапогах. В руках у них были длинные палки.

Я побежал к двери, намереваясь спуститься вниз и попробовать выйти. Но новое разочарование ожидало меня: дверь была заперта! Я бросился к окну и стал кричать в надежде привлечь внимание крестьян. Они вопросительно посмотрели на меня, но тут к ним подошел цыган и начал что-то объяснять, показывая пальцем на мое окно. Крестьяне громко рассмеялись. Больше они не смотрели в мою сторону, и мои мольбы и крики отчаяния были тщетны.

В телегах лежали большие ящики с веревочными ручками. Они, очевидно, были пустые, судя по легкости, с которой крестьяне поднимали их. Сложив все ящики в углу двора, они получили деньги от цыган и степенно покинули замок.

24 июня. Вчера вечером граф ушел от меня довольно рано и заперся в своих комнатах. Когда стемнело, я вышел на лестницу, решив проследить за графом, так как чувствую, что в замке что-то происходит. Цыгане поселились в одной из пристроек и заняты какой-то работой. Я это знаю, так как до меня изредка долетает глухой, отдаленный звук лопат и молотков. Готовится что-то ужасное! Я прождал не менее получаса, прежде чем в окне комнаты Дракулы что-то шевельнулось. Вот показалась его голова, руки, туловище… К моему ужасу, на нем был мой дорожный костюм, а через плечо висел отвратительный мешок, который женщины унесли в ту ужасную ночь. Никакого сомнения не могло быть насчет его намерений. Значит, Дракула пойдет по селам в моем одеянии, открыто отправит мои письма, стараясь, чтобы мой облик запечатлелся в памяти местных жителей, и все злостные деяния, совершенные им, будут приписаны мне! Эта мысль приводит меня в бешенство, но я бессилен что-либо сделать.

Решив дождаться возвращения графа, я присел у окна. Луна уже взошла. Какие-то пылинки, искрясь в лунном свете, мелькали в воздухе, то собираясь в облако, то рассеиваясь. Я следил за ними довольно долго, и постепенно приятное ощущение спокойствия овладело мной. Я прислонился к подоконнику и начал засыпать, как вдруг где-то очень далеко протяжно и тоскливо завыла собака. Вой становился все громче, движение пылинок, танцующих в лунном свете, непередаваемым образом изменилось… Я пытался очнуться, душа старалась вырваться из-под какого-то ужасного гнета… Пылинки двигались быстрее и быстрее; лунные лучи, казалось, дрожали, скользя мимо меня и пропадая во мраке… Но вот они стали превращаться в какие-то фантастические тени… Я внезапно пришел в себя и с отчаянным криком бросился в свою комнату, узнав в таинственных тенях трех страшных женщин, которым был обещан…

Час или два спустя в комнате графа раздался шорох, потом слабый приглушенный крик, и снова наступила тишина, таинственная, зловещая. С гулко бьющимся сердцем я подошел к двери, намереваясь открыть ее, но она оказалась запертой. Опустившись на стул, я горько, беспомощно заплакал.

Внезапно во дворе раздался отчаянный душераздирающий вопль. Я кинулся к окну, поспешно открыл его и выглянул. Внизу, прижимаясь к воротам, стояла женщина с всклокоченными волосами и держала руку на сердце, как будто слишком быстро бежала. Увидев мое лицо в окне, она закричала:

— Изверг, верни мне моего ребенка!

Бросившись на колени и подняв руки, несчастная снова и снова умоляла отдать ее ребенка, рвала на себе волосы и рыдала.

Где-то надо мной, должно быть с башни, раздался пронзительный свист. Будто в ответ на него со всех сторон завыли волки. Через несколько минут стая хищников вбежала во двор через ворота. Крика женщины я не расслышал, а вой и рычание волков продолжалось не долго. Спустя некоторое время они удалились, жадно облизываясь… Я не жалел несчастную, так как знал судьбу ее ребенка. Смерть была для нее избавлением.

Но что мне делать? Как спастись от мрачного ужаса, который окружает меня?

25 июня, утро. Только человек, исстрадавшийся ночью, может понять, как дорог иногда бывает дневной свет. Когда солнце взошло, озарив мрачный двор, мне показалось, что это голубь из ковчега прислан мне в утешение. Страх исчез, как туманная пелена в солнечном сиянии. Я должен действовать, чтобы спастись.

Итак, вчера ночью одно из моих писем было отправлено; одно из тех, благодаря которым даже следы моего существования будут стерты с лица земли. Но лучше об этом не думать!

До сих пор все ужасы случались со мной ночью. Я ни разу не видел графа днем. Может быть, он спит, когда обыкновенные люди бодрствуют? Если бы мне только удалось проникнуть в его комнаты! Но двери туда всегда заперты.

Один способ, однако, есть, если только у меня хватит смелости воспользоваться им. Там, где мог пролезть Дракула, почему бы и мне не попытаться? Отчего бы не попробовать тем же способом войти в его окно? Риск страшный, но разве мое положение не менее страшно? Рискну! Ведь другого выхода нет! Да поможет мне Бог! Прощай, Минна! Я иду на смерть. Прощайте, мой старый друг, второй мой отец, прощайте все!

Позже. Я испробовал отчаянный способ, но с Божьей помощью вернулся невредимым в свою комнату. Не дав себе времени для колебаний, я подошел к окну на южной стороне замка и, не задумываясь, переступил через подоконник на узкий каменный выступ в виде карниза, выложенный по периметру замка. Камни были большие, неотесанные, от времени цемент между ними почти весь выкрошился. Сняв сапоги, я начал спускаться, избегая смотреть вниз.

Осторожно, цепляясь руками за неровности каменной стены, я медленно продвигался в ту сторону, где находилось окно комнаты графа. Голова не кружилась, должно быть, я был слишком возбужден. Но время, за которое я достиг окна, показалось мне вечностью.

Я открыл раму и, перекинув ноги через подоконник, скользнул в комнату. Сердце отчаянно билось. К счастью, графа в комнате не было.

Я огляделся. Мебель была похожа на ту, которую я видел в южном крыле замка, и также покрыта толстым слоем пыли. Я стал искать ключ от входной двери, но тщетно. Зато в углу я обнаружил кучу золотых монет — английских, итальянских, австрийских, даже греческих и турецких, тоже покрытых пылью, как будто они лежали уже не одно столетие. Все они были старинные. Здесь же валялись какие-то серебряные цепи.

В другом конце комнаты была тяжелая дверь. Она оказалась открытой и вела через коридор на винтовую лестницу. Я начал почти на ощупь спускаться по ней, так как здесь было очень темно, и только из маленьких отверстий, сделанных в стене, проникал слабый дневной свет.

Внизу оказался темный коридор. Воздух в нем был таким зловонным, что перехватывало дыхание. Чем дальше я шел, тем гуще становился смрад. Наконец, открыв тяжелую дверь, я очутился в старой полуразвалившейся часовне, напоминавшей склеп. Крыша была проломлена, земляной пол перерыт, а часть земли ссыпана в те самые ящики, которые привезли крестьяне. Я надеялся найти здесь выход во двор, но его не оказалось. Осмотрев часовню и боясь пропустить что-нибудь важное, я спустился в нижние полутемные своды. Суеверный страх снова овладел мной. В двух первых сводах ничего интересного не было, если не считать нескольких старых рассохшихся гробов. Но в третьем своде в одном из ящиков (я насчитал их пятьдесят), наполненных землей, лежал граф. Глаза открыты и неподвижны, щеки бледны, а губы красные, как всегда. Однако ни дыхания, ни биения сердца, ни пульса, ничего!

Я наклонился, пытаясь уловить малейший вздох, но напрасно. Дракула лежал тут, видимо, недолго, так как земля была еще свежей. Рядом с ящиком валялась крышка, в которой были проделаны маленькие отверстия для гвоздей.

Подумав, что ключи от двери могут быть в костюме графа, я стал шарить у него в карманах, но, взглянув ему в лицо, отшатнулся. На нем была написана такая ненависть, что я повернулся и убежал без оглядки. В своей комнате я без сил бросился на кровать…

29 июня. Сегодня двадцать девятое июня. Этим числом помечено мое последнее письмо. Я опять видел графа, вылезающего из окна в моей одежде. Я ужасно жалею, что у меня нет ни ружья, ни пистолета, чтобы убить его, хотя вряд ли оружие здесь может помочь.

Я не стал дожидаться возвращения графа, так как слишком боялся появления страшных женщин. Вернувшись в библиотеку, я уткнулся в какую-то книгу и читал, пока не заснул.

Меня разбудил Дракула. Угрюмо и пристально глядя на меня, он сказал:

— Завтра, мой друг, мы должны расстаться. Вы возвращаетесь в вашу чудную Англию, а я — к своей работе, которая может окончиться так, что мы никогда больше не встретимся. Ваше последнее письмо отправлено. Завтра меня здесь не будет, но к вашему отъезду все приготовлено. Рано утром придут цыгане с крестьянами. Когда они закончат работу, моя карета отвезет вас к ущелью Борго, где вы дождетесь омнибуса и доедете на нем до Бистрицы. Я очень надеюсь, что мы еще встретимся в замке.

Речь графа показалась мне подозрительной. Я решил испытать искренность его слов. Искренность! Употреблять это слово по отношению к нему — святотатство!

— Отчего бы мне не уехать сегодня ночью? — спросил я.

— Потому что, милостивый государь, мой кучер отсутствует.

— Но я с удовольствием пойду пешком.

Граф ехидно улыбнулся.

— А ваш багаж? — осведомился он.

— Я потом пришлю за ним.

Дракула холодно сказал:

— У вас, англичан, есть одна пословица, которая мне очень нравится: «Приветствуйте приехавшего гостя, торопите уезжающего». Пойдемте со мной, мой милый юный друг. Вы не останетесь в моем замке ни одной минуты против воли, хотя я грущу, что вы уезжаете так внезапно!

Взяв лампу, он спустился по лестнице к входной двери и шепнул мне:

— Прислушайтесь…

Я услышал волчий вой. Казалось, он начался от одного движения его руки, как оркестр начинает играть, едва дирижер взмахнет палочкой.

Дракула отодвинул толстые задвижки на двери, снял тяжелые цепи… К моему удивлению, она не была заперта. Я подозрительно осмотрелся, но ключа не было!

Дверь приоткрылась, вой волков стал еще громче. Некоторые из них уже просовывали оскаленные морды в узкий проем. Я понял, что противиться графу невозможно. С такими союзниками, как у него, что я мог сделать?

Дверь продолжала медленно открываться. Между мной и волками стоял Дракула и с улыбкой наблюдал за моей реакцией. Внезапно мне пришла в голову мысль, что он хочет отдать меня на съедение волкам.

Я представил, что может произойти через минуту, и, похолодев от ужаса, закричал:

— Закройте дверь, я подожду до утра!

Слезы бессилия выступили у меня на глазах, я закрыл лицо руками, чтобы не показать своего волнения. Граф захлопнул тяжелую дверь. Задвижки и цепи глухо звякнули, возвращаясь на свои места. Мы молча поднялись по лестнице. Прощаясь, Дракула послал мне воздушный поцелуй. Глаза его искрились, на губах блуждала улыбка Иуды.

Я уже лежал в постели, когда раздался чей-то шепот за дверью. Я тихонько встал, подошел к ней и услышал тихий голос графа:

— Назад, назад, на свои места! Ваше время еще не пришло! Подождите, завтра ночью он будет в вашей власти!

В ответ послышался торжествующий смех. В бешенстве я распахнул дверь: передо мной стояли те же ужасные женщины. Увидев меня, они еще громче рассмеялись и исчезли.

Я захлопнул дверь и без сил опустился на пол. Неужели конец так близок? Завтра! Он сказал: завтра! Да помоги мне Бог и помилуй!

30 июня, утро. Может быть, это последние слова, которые я записываю в дневник. Я проснулся на рассвете. Если смерть должна прийти сегодня, надо быть к ней готовым! Но время шло, и я понемногу успокаивался. Вот и петух пропел. Ночь кончилась! С легким сердцем я сбежал вниз и дрожащими руками снял цепи, отодвинул тяжелые задвижки… Но дверь не поддалась.

Чувство отчаяния овладело мной. Я потянул дверь сильнее. Раз, другой… Она зашаталась, но не открылась.

В приливе ярости я решил, что достану ключ во что бы то ни стало. Надо только опять спуститься в комнату графа. Не оставляя времени на раздумья, я побежал обратно, вылез в окно и по карнизу добрался до его комнаты. Как и в первый раз, она оказалась пустой. Ключа я опять не нашел и по винтовой лестнице спустился в мрачный коридор, ведущий в часовню. Я знал теперь, где могу найти изверга!

Ящик стоял на прежнем месте, близко к стене, но крышка была положена на него, а рядом приготовлена горстка гвоздей. Я снял крышку и поставил ее к стене. Зрелище, представившееся моим глазам, было столь ужасно, что душа моя содрогнулась… Передо мной лежал граф, но я не сразу узнал его, до такой степени он помолодел. Седые волосы и усы теперь были темно-стального цвета, впалые щеки округлились, на коже играл румянец. На губах Дракулы еще висели капли алой крови, кровь была на подбородке и на шее. Граф лежал, как огромная пиявка, уснувшая после обильного кормления. Я дрожал от омерзения, прикасаясь к нему.

Ключ необходимо найти! Если мне не удастся покинуть замок до наступления ночи, я погибну. Я ощупал все тело графа, но ключ как сквозь землю провалился. Выпрямившись, я посмотрел на графа. На его лице блуждала насмешливая улыбка. Она привела меня в ярость. Благодаря моим же хлопотам этот вампир поселится в Лондоне и будет безнаказанно утолять свою жажду крови!

Эта мысль сводила меня с ума, мне страстно хотелось убить графа, избавив свет от столь вредного существа. Схватив лопату, оставленную кем-то из рабочих, и высоко подняв ее, я изо всех сил ударил по ненавистному лицу. Голова графа медленно повернулась. Его остекленевшие ужасные глаза уставились на меня. Я оцепенел от страха, лопата выскользнула у меня из рук. Падая, она задела крышку, которая, в свою очередь, упала на ящик и скрыла от меня отвратительное исчадие ада с окровавленным лицом и с сатанинской улыбкой на губах.

Я не знал, что делать дальше. Воспаленный мозг отказывался работать. Вдруг вдалеке послышались цыганская песня, стук колес и лошадиный топот. Это, очевидно, пришли цыгане с крестьянами, про которых говорил мне Дракула.

Бросив быстрый взгляд на ящик, в котором лежал граф, я вернулся в его комнату, намереваясь бежать, когда откроют входную дверь. С замирающим сердцем я прислушивался к каждому звуку. Наконец внизу, в западном крыле, щелкнул замок. Звук открываемой тяжелой двери… Значит, есть другой выход из замка, о котором я и не знал? Я повернулся и хотел спуститься обратно в склеп, но в эту минуту сильным сквозняком захлопнуло дверь, ведущую на винтовую лестницу.

Когда пыль улеглась, я подбежал к двери, но все усилия открыть ее оказались тщетными. Капкан снова захлопнулся!

Пока я пишу эти строки, звук шагов раздается внизу. Вот вынесли что-то тяжелое, должно быть, ящики с землей… Вот стучит молоток, это прибивают крышку к тому ящику… Вот шаги в прихожей… Дверь закрылась, цепи зазвенели, ключ повернулся в замке… Я слышу, как кто-то вынимает его. Дверь еще раз открывается… и закрывается… Во дворе заскрипели телеги… Лошадиный топот все отдаленнее…

Я остался один в замке с этими ужасными женщинами! Нет, надо попробовать спуститься из окна. Возьму с собой немного золота — вдруг оно мне пригодится? Может, мне удастся спастись, и я покину эту проклятую страну!

Во всяком случае, я полагаюсь на милосердие Божье. Обрыв крут, но я предпочитаю этот путь…

Прощайте все, прощай, Минна, дорогая!

Глава V

19 мая.

Дорогая Луси, прости, что так долго не писала тебе, но я была завалена работой. Жизнь помощницы учительницы иногда утомительна. Я жажду быть опять с тобой и подышать свежим морским воздухом. Последнее время я много работала, так как мне хотелось догнать Андрея в его занятиях, и для этого я изучала стенографию.

Когда мы обвенчаемся, я могу ему быть полезной. Я буду стенографировать его речи. Мы переписываемся с ним стенографическими знаками, и тем же способом он описывает свое путешествие в дневнике. Когда я приеду к тебе, то тоже начну вести дневник. Конечно, не каждый день, но только тогда, когда мне захочется. Не думаю, чтобы мой дневник оказался бы интересным для посторонних, хотя, может быть, я когда-нибудь и покажу его Андрею. Постараюсь взять пример с журналистов — буду интервьюировать людей и записывать наши беседы. Во всяком случае, попробую. Я расскажу тебе обо всех своих планах, когда приеду.

Только что получила несколько строк от Андрея из Трансильвании. Он здоров и вернется через неделю. Горю нетерпением узнать все подробности его путешествия. Должно быть, страшно интересно побывать в другой стране. Хотелось бы мне знать, придется ли когда-нибудь нам, то есть Андрею и мне, посетить эту страну вместе? Но часы бьют десять, мне пора. Прощай!

Любящая тебя Минна.

P. S. Расскажи мне все новости, когда будешь писать. Ходят слухи насчет высокого красивого блондина с вьющимися волосами???

27 мая.

Дорогая Минна!

Ты меня обвиняешь крайне несправедливо. Я писала тебе уже два раза. Кроме того, мне нечего рассказывать. В городе теперь очень весело, мы часто посещаем картинную галерею, катаемся верхом и в экипажах.

Что касается красивого блондина, то это, верно, тот, который ездил с нами в театр. Уже успели разболтать! Действительно, Артур Голмвуд довольно часто приходит к нам. Маме он очень нравится, у них много общих тем для разговора.

Мы недавно познакомились с Джоном Сивардом, который был бы подходящей партией для тебя, если бы ты не была невестой Андрея. Он красив, богат и принадлежит к старинному роду. К тому же он доктор и страшно умен. Вообрази! Ему всего двадцать девять лет, а он уже возглавляет клинику для душевнобольных. Доктор производит впечатление человека решительного и очень спокойного. Воображаю, какое влияние он имеет на своих больных! У него престранная привычка — смотреть прямо в глаза, как бы желая прочитать мысли. Он не стесняется даже со мной, однако льщу себя надеждой, что меня узнать трудно. Пробовала ли ты когда-нибудь изучать свое лицо? Уверяю тебя, что это очень интересно и совсем нелегко. Доктор сказал мне, что я представляю для него психологический этюд. Думаю, что это правда.

Ты знаешь, я мало интересуюсь модой, и поэтому не буду писать тебе об этом. Такая тоска заниматься туалетами! Это любимая фраза Артура, и он повторяет ее чуть ли не каждый день. Вот я себя и выдала!

Минна, у нас с тобой друг от друга нет секретов. Ах, Минна! Неужели ты не можешь догадаться? Я люблю его и думаю, что и он любит меня, но наверное не знаю, он пока ничего не говорил. Минна! Я его люблю! Люблю! Как я хотела бы быть сейчас с тобой! Мы бы сели перед камином, как в былые времена, и я постаралась бы объяснить тебе, что чувствую. Я даже не знаю, как решаюсь все это написать! Но все-таки мне очень хочется высказаться. Отвечай сейчас же, что ты про это думаешь?

Но я должна заканчивать. Спокойной ночи! Благослови меня в своих молитвах, Минна, и пожелай мне счастья.

Луси.

P. S. Ты, конечно, понимаешь, что это секрет. Еще раз прощай. 

Л.»

4 июня.

Дорогая, милая Минна!

Благодарю тебя несказанно за твое чудное письмо. Я так рада, что рассказала тебе все! Подумай! Мне будет двадцать лет в сентябре, и до сих пор никто не делал мне предложения, а сегодня я получила целых три! Вообрази, три! Это ужасно! Мне страшно жаль, что пришлось огорчить двух молодых людей, но все-таки я так счастлива, что и сказать не могу! Три предложения! Только не рассказывай этого своим ученицам, а то они почувствуют себя обиженными судьбой. Некоторые девушки ужасно тщеславны! Ты и я, дорогая Минна, скоро будем замужними дамами и потому смотрим с презрением на все эти мелочи.

Но я хочу тебе рассказать про всех троих, только ты никому не говори, кроме, конечно, Андрея. Ты, верно, все говоришь ему, как и я Артуру? Думаю, что своему мужу надо рассказывать решительно все. Мужчины это любят.

Но приступаю к делу. № 1 пришел еще до завтрака. Я тебе писала о нем, это доктор Джон Сивард, который заведует клиникой. У него широкий лоб и квадратный подбородок. Сивард умеет держать себя в руках… Несмотря на это, он чуть не сел на свой цилиндр, чего в нормальном состоянии люди не делают, и все время, пока говорил, играл с ланцетом, что крайне беспокоило меня. Джон приступил прямо к делу, сказав, как я дорога ему, как он будет счастлив, если я отвечу ему согласием. Однако, увидев мои слезы, он все понял. Помолчав, Сивард спросил, не полюблю ли я его со временем? Я отрицательно покачала головой. Его руки дрожали, он с трудом справлялся с волнением, но все-таки задал следующий вопрос: не люблю ли я кого-нибудь другого, ибо, пока сердце женщины свободно, надежда есть. Я сочла своим долгом сказать ему правду. Джон встал, взял меня за руки и пожелал счастья, прибавив, что надеется остаться моим другом.

Минна, я не могу не плакать! Прости, что письмо замарано! Пожалуй, очень лестно, что Сивард сделал мне предложение. Но как тяжело видеть отчаяние искренно любящего человека и знать, что никогда не сможешь ответить ему взаимностью! Дорогая, не могу больше писать. Я так несчастна и так счастлива!

Вечером. Артур только что ушел. Я в лучшем настроении теперь, и потому продолжаю письмо тебе. № 2 пришел после завтрака. Это Квинси Морис, милейший человек, американец из Техаса. Он так молод, что кажется странным, как много он успел увидеть и пережить. Я думаю, что женщинам нравятся мужчины такого типа.

Так вот, Морис застал меня одну — кажется, в таких случаях девушку всегда застают одну! Надо тебе сказать, что у Мориса очень веселый характер, он почти всегда шутит. Взяв мою руку, он ласково сказал: «Мисс Луси, я знаю, что недостоин вас, но, несмотря на это, не согласитесь ли вы стать моей женой?»

У него был такой веселый вид, что мне ничего не стоило отказать ему. Он сразу переменил тон и нахмурился. «Луси, скажите мне, как товарищ товарищу, любите ли вы кого-нибудь другого? — спросил Морис. — Если да, то я больше никогда тревожить вас не буду и останусь преданным вашим другом».

Минна, скажи, отчего так мало женщин, достойных подобных мужчин? Я опять плачу. Боюсь, дорогая, что и без того мое письмо чересчур слезливое, но, право, мне ужасно грустно!

Я посмотрела в глаза Морису, в его честные, хорошие глаза, и ответила: «Да, есть человек, которого я люблю; но не знаю, любит ли он меня».

Он опять взял меня за руки и сказал: «Я знал, что вы прелестная, правдивая девушка! Не плачьте, дорогая! Если вы плачете надо мной, то напрасно… я крепок и могу выдержать многое. Пусть только тот счастливец поторопится, иначе он будет иметь дело со мной! Путь мой, наверное, еще длинен, и до смерти далеко, поцелуйте же меня хоть раз, чтобы осветить мрачную дорогу!» Я крепко поцеловала его. Но как все это грустно!

Я опять в слезах и чувствую, что про свое счастье теперь говорить не могу. Расскажу тебе про № 3, когда буду спокойнее.

Луси. А в общем насчет № 3 я все-таки могу тебе рассказать. Артур, кажется, не успел войти в комнату, как я уже была в его объятиях и он страстно целовал меня. Я ужасно счастлива! Не знаю, что я сделала, чтобы заслужить такое счастье! Не устаю благодарить Бога за то, что он мне дал такого жениха, такого мужа, такого друга!

Прощай.

5 июня. Сегодня никакого аппетита. Не ем и не сплю. Займусь дневником. После вчерашней неудачи ощущаю страшную пустоту. Кажется, ничего в мире больше не интересует меня. Единственное спасение — это усиленный умственный труд.

Я обошел своих больных и выбрал одного наиболее интересного для изучения. Он такой странный и вместе с тем так мало похож на других сумасшедших, что мне будет очень трудно понять его. Сегодня, однако, мне удалось глубже проникнуть в его душу…

Я задал больному множество вопросов, желая побольше узнать о его галлюцинациях. Мой способ, как я теперь думаю, не был лишен жестокости. Я старался привлечь его внимание к причине помешательства, что избегаю делать, общаясь с другими пациентами.

Ренфильду пятьдесят девять лет. Темперамент — сангвинический. Обладает огромной физической силой, эгоистичен и бесстрашен. Болезненное возбуждение. Странные перепады настроения, которые я объяснить пока не могу.

6 июня.

Дорогой друг!

Вспомни былые времена: сколько у нас было разговоров в палатках, как мы залечивали друг другу раны и пили за наше здоровье на берегу Титикаки!

Теперь опять предстоят разговоры, и раны придется полечить, и заздравный кубок выпить! Не хочешь ли ты, чтобы все это произошло сегодня вечером у меня на квартире? Я не стесняюсь пригласить тебя, так как знаю, что известная молодая особа сегодня идет в театр и, следовательно, ты свободен. У меня будет наш общий приятель, Джон Сивард. Мы с ним сперва поплачем, а потом выпьем за здоровье счастливейшего человека в мире, выигравшего первый билет в лотерее жизни. Обещаем тебе радушный прием и дружеское приветствие, клянемся доставить тебя домой в случае надобности…

Твой как прежде и всегда К. Морис.

Рассчитывай на меня вполне.

Артур.

Глава VI

24 июля, Витби. Луси встретила меня на вокзале, и мы поехали с ней в дом, где ее мать снимает квартиру. Моя подруга красива и мила по-прежнему.

Местность очень живописна. Маленькая речка Экс протекает через глубокую долину, расширяясь перед впадением в море. Тут через нее перекинут мост, а берега взяты в гранит.

Дома старой части города под красными крышами построены один над другим, террасами. Над самым Витби расположен монастырь, некогда разрушенный датчанами. Его увековечил Вальтер Скотт в поэме «Мармион». Развалины монастыря очень живописны. Существует предание, что в нем изредка появляется привидение — «белая дама». Между этим монастырем и городом выстроена церковь с большим кладбищем. По-моему, это самое красивое место в Витби, так как отсюда открывается великолепный вид на море. Кое-где кладбище спускается к морю так круто, что ограда не выдержала и несколько могил осыпалось. Жители города часто приходят сюда полюбоваться природой. Я сама буду часто ходить сюда; я и теперь сижу на кладбище и пишу, положив дневник себе на колени. Рядом со мной о чем-то разговаривают три старика. У них, кажется, другого дела нет, так как они уже довольно давно сидят здесь.

Передо мной простирается гавань. Справа над долиной нависают огромные острые скалы, тянущиеся к маяку. Еще дальше есть другой, старый маяк. Его колокол раскачивается от сильного ветра и грустно гудит. Звук этот слышен в городе. Существует предание, что когда корабль погибает в море, колокол сам начинает звонить. Я хочу расспросить об этом стариков; вот один из них как раз смотрит в мою сторону…

Старик этот с лицом, темным и сморщенным, как древесная кора, оказывается, служил матросом где-то в Гренландии, когда произошла битва при Ватерлоо! Он, кажется, скептически отнесся к моим вопросам о звоне колокола и о «белой даме».

— На вашем месте, мисс, я бы об этом и не думал, — сказал он. — Это все глупые суеверия!

Я подумала, что все-таки старик может сообщить мне много интересного, и стала расспрашивать его о подробностях ловли китов. Он только начал свой рассказ, как часы пробили шесть. Мой собеседник с трудом встал.

— Я должен идти домой, мисс, моя внучка не любит ждать, когда чай на столе, да и я не люблю пропускать положенного времени!

И он удалился, направляясь к ступенькам. Эти ступеньки составляют характерную черту местности и ведут из города к церкви. Их очень много, не знаю сколько. В былое время они тянулись до самого монастыря.

Но и мне пора домой. Луси поехала с матерью делать визиты. Наверное, они уже успели вернуться.

25 июля. Я пришла сюда час назад с Луси. У нас был преинтересный разговор со стариком и с двумя его приятелями. По сравнению с ними он просто оратор и, сознавая свое превосходство, всем противоречит, а если не может в чем-нибудь убедить слушателей, начинает сердиться и кричать.

Луси очень красива в своем белом платье. У нее неплохой цвет лица с тех пор, как она здесь. Мне кажется, что старики влюбились в нее. Даже наш оратор не противоречит ей, а изливает двойную порцию негодования на меня. Я начала опять говорить про старые предания, но он перебил:

— Все это глупости и ерунда! Призраки, привидения… Они выдуманы, чтобы пугать женщин и детей! Предзнаменования и предчувствия? Ложь, ложь и ложь! Даже на могилах увековечена ложь! Посмотрите вокруг, все эти камни стыдятся лжи, и потому валятся. Почти все надписи одинаковы: тут покоится такой-то, а в половине могил никого нет! Воображаю, что будет в день пришествия, когда погибшие моряки придут сюда, к своим могилам!

Я видела по выражению лица старика, что он крайне доволен собой.

— Ах, мистер Свайлс, не может быть, чтобы вы говорили серьезно! Неужели все эти могилы пусты?

— Не все, конечно, — ответил старик, не смущаясь, — но многие.

Он презрительно указал на памятник, где было выгравировано: «Эдуард Стенслиг, матрос, убит пиратами у берегов Андрее в апреле 1754 года», и торжествующе обратился ко мне:

— Позвольте спросить: кто привез и похоронил его? Убит пиратами! И вы верите, что его прах покоится здесь? Воображаю, какой поднимется переполох, когда в день пришествия все эти несчастные придут сюда искать свои могилы!

Все старики рассмеялись.

— Но памятники ставят, должно быть, в угоду родным, — не сдавалась я.

— В угоду родным? — повторил презрительно старик. — Да ведь все знают, что это ложь! Но теперь мне некогда спорить с вами, часы пробили шесть, мне пора домой! Мое почтение, господа!

Приподняв шляпу и поклонившись, он степенно удалился. Вскоре ушли и его приятели.

Луси и я остались сидеть на скамейке, любуясь видом на гавань. Луси говорила о своем женихе и о предстоящей свадьбе. Мне вдруг стало невыносимо грустно: целый месяц прошел без известий от Андрея!

Позже. Я опять вернулась сюда: мне страшно тяжело. Письма от Андрея нет. Надеюсь, с ним ничего не случилось.

Часы только что пробили десять. Город внизу усеян огоньками. Они тянутся по обеим берегам реки и рассыпаются в долине. С набережной долетают звуки вальса. Там всегда по вечерам играет оркестр.

Как я бы хотела знать, где сейчас Андрей, думает ли он обо мне? Ах, если бы он был здесь!

25 июня. Чем больше я изучаю болезнь Ренфильда, тем больше она меня интересует. У больного крайне развиты эгоизм, скрытность и упорство. Я уверен, что он скрывает какой-то план, но до сих пор не могу понять, в чем он заключается… Самая интересная черта Ренфильда — страсть к живым тварям, хотя иногда она так странно проявляется, что может показаться извращенной жестокостью.

В данную минуту он занимается ловлей мух. У него их набралось такое количество, что мне пришлось сделать ему выговор. К моему удивлению, он не разозлился, как я ожидал, а только попросил:

— Дайте мне три дня, и я уберу их.

Конечно, я согласился. Буду продолжать наблюдение за ним.

28 июня. Ренфильд переключился на пауков, которых у него уже несколько экземпляров. Он кормит их мухами, количество которых значительно уменьшилось, хотя Ренфильд по-прежнему приманивает их, оставляя остатки еды на окне.

1 июля. Пауков стало так много, что я потребовал убрать их. Ренфильд был очень удручен моим приказом, и я позволил ему сохранить нескольких…

Сегодня огромная толстая муха, вроде слепня, влетела в окно. Ренфильд поймал ее и раньше, чем я успел понять его намерение, с восторженным видом положил в рот и съел. Я выбранил его, на что он спокойно ответил, что мухи очень вкусны и крайне полезны.

— Это — жизнь, которая питает мою! — воскликнул он. Его ответ навел меня на новую мысль. Я прослежу, как Ренфильд уничтожит своих пауков. Он, очевидно, занят какими-то подсчетами, так как постоянно что-то записывает в тетрадь. Целые страницы ее исписаны цифрами.

8 июля. В сумасшествии Ренфильда есть некая логика, и я чувствую, что скоро разгадаю ее; первоначальная идея у меня уже есть.

Я несколько дней нарочно не заходил к нему, желая проследить, не произойдет ли в нем перемена. И действительно, Ренфильд расстался с частью своих любимцев-пауков, заменив их воробьем, которого почти приручил. Способ приручения крайне простой, судя по тому, что количество пауков значительно уменьшилось. Оставшиеся, однако, очень жирны. Ренфильд продолжает кормить их мухами.

19 июля. У Ренфильда теперь целая колония воробьев, а мухи и пауки почти исчезли. Когда я вошел к нему, он стремительно подбежал ко мне, говоря, что у него есть большая просьба, и стал ласкаться, как собака к хозяину. В ответ на мой вопрос Ренфильд ответил, умиленно улыбаясь:

— Я хочу иметь котенка, маленького, гладенького, игривого котенка, которого я мог бы учить, а главное — кормить, кормить, кормить.

Я ожидал чего-то подобного, так как заметил все увеличивающееся количество сытых прирученных воробьев. Не желая, чтобы эти милые птички подвергались той же участи, что мухи и пауки, я сказал, что подумаю, и спросил, не предпочитает ли он иметь взрослую кошку. Ответ Ренфильда выдал его с головой:

— Да, конечно, хотел бы. Я просил котенка, боясь, что завести кошку вы мне не позволите.

Я покачал головой, говоря, что пока мне кажется невозможным исполнить его просьбу. Лицо Ренфильда перекосилось от злобы. Я прочел в его глазах желание убить меня. Убежден, что этот человек — потенциальный убийца. Посмотрим, что будет дальше.

10 часов вечера. Я посетил Ренфильда еще раз и застал его угрюмо сидящим в углу. Когда я вошел, он бросился передо мной на колени, умоляя принести кошку. Я, однако, остался тверд и отказал ему окончательно. Не проронив ни слова, Ренфильд вернулся на свое место.

21 июля. Был у Ренфильда очень рано, до прихода фельдшера. Он уже встал и раскладывал кусочки сахара на окне, очевидно, для приманки мух. Настроение у него было весьма благодушное. Осмотревшись и не увидев ни одной птицы, я спросил, куда они делись? Ренфильд ответил, не глядя на меня, что воробьи улетели. Однако на полу лежало несколько перьев, а подушка была запачкана кровью. Я ничего не сказал, но приказал санитару зорко следить за больным.

10 часов утра. Только что пришли сказать, что Ренфильда вырвало птичьими перьями.

— Я убежден, доктор, — прибавил санитар, — что Ренфильд просто съел своих воробьев, целиком, живыми!

11 часов вечера. Когда Ренфильд заснул, я посмотрел его тетрадь. Догадки, которые вертелись у меня в голове, вполне подтвердились, и теория моя оказалась правильной. Ренфильд — совершенно особый тип сумасшедшего. Надо будет дать для него новую классификацию и назвать «жизнепоглощающим умалишенным». У Ренфильда маниакальное желание поглотить насколько возможно больше жизней. Он скормил мух паукам, пауков — воробьям, потом хотел отдать их на съедение кошке. Что бы он сделал потом? Пожалуй, следовало дать ему возможность продолжить свои опыты.

Некоторые люди возмущаются вивисекцией, однако благодаря ей каких мы достигли результатов! А в данном случае речь идет об изучении мозга! Если бы я мог проследить фантазии одного сумасшедшего, объяснить тайну их возникновения, я бы дошел до такой точки понимания деятельности мозга, до которой ни один физиолог не доходил. Но не надо об этом думать, искушение слишком велико. Может быть, я тоже обладаю исключительными способностями?

Хотел бы я знать, во сколько жизней Ренфильд ценит человеческую? Сегодня он начал новые расчеты. Как часто в жизни и мы сводим старые счеты и хотим начать все сначала, да вот не удается!

Мне кажется, что вчера я покончил с прежней жизнью, потеряв надежду, и начал новую. Ах, Луси, Луси! Не могу сердиться на тебя и на моего друга, которому удалось составить твое счастье. Но жизнь моя безотрадна, и я должен работать и работать, чтобы не присоединиться к числу своих больных.

26 июля. Беспокоюсь ужасно, и единственное для меня утешение — мой дневник. Как будто я себе что-то шепчу и прислушиваюсь к своим словам… К тому же стенография не похожа на обыкновенное письмо.

Меня тревожат Луси и Андрей. От него давно нет никаких вестей, и меня это сильно расстраивает. Но вчера милый мистер Гаукинс, которому я писала, ответил, что получил записку от Андрея, всего несколько строк, из замка Дракулы. Андрей сообщает, что собирается уезжать. Такая краткость не похожа на Гаркера, и я продолжаю волноваться. Что бы это могло означать? Потом насчет Луси… На вид она совершенно здорова, однако снова стала вставать во сне. Ее мать предупредила меня об этом, и мы решили, что на ночь я буду запирать дверь нашей комнаты. Миссис Вестенра убеждена, что все сомнамбулы вылезают на крышу или ходят по краю отвесных скал, с которых, конечно же, падают. Бедная старушка! Я вполне понимаю ее беспокойство. Она рассказала мне, что у отца Луси была та же привычка: во сне он вставал, одевался и даже выходил на улицу, если его не успевали остановить.

Свадьба Луси назначена на осень, и она занимается своим приданым и устройством будущего дома. Мне предстоят те же хлопоты, но нам с Андреем придется с трудом сводить концы с концами.

Артур, единственный сын лорда Голмвуда, должен скоро приехать сюда, как только сможет оставить отца, который не совсем здоров. Луси считает дни до его приезда. Она хочет первым делом привести его к нашей скамейке на кладбище, чтобы показать, как красив Витби. Я убеждена, что ожидание приезда жениха расстраивает Луси. Когда Голмвуд приедет, она опять будет вполне здорова.

27 июля. Все еще никаких известий от Андрея. Я беспокоюсь все больше и больше.

Луси продолжает ходить по ночам, и я почти не сплю. К счастью, погода такая теплая, что она простудиться не может, но постоянные пробуждения вредно действуют на меня, нервы совсем расстроились.

Мистер Голмвуд все еще у своего отца. Луси изводится, но красота ее от этого не страдает. Она даже немного располнела, цвет лица стал еще лучше. Признаки малокровия совершенно исчезли.

3 августа. И эта неделя прошла, а по-прежнему никаких известий от Андрея. Мистер Гаукинс тоже ничего от него не получил. Андрей, наверное, болен, иначе я не могу объяснить такое долгое молчание. Я перечитала его последнее письмо. Такое впечатление, что писал не он, а кто-то другой, однако почерк Андрея, это не подлежит сомнению.

Луси все еще ходит во сне. Несколько раз она пробовала открыть дверь и, убедившись, что та закрыта, начинала искать ключ по всей комнате.

6 августа. Все еще никаких известий. Это становится невыносимым. Если бы я только знала, куда писать или куда ехать, мне было бы легче. Молю Бога, дабы он помог мне терпеть.

Луси возбуждена более чем когда-либо. Вчера ночью погода изменилась, рыбаки предсказывают сильную бурю. Буду наблюдать за ее приближением.

Сегодня пасмурный день, небо окутано темными тучами. Все посерело, кроме разве травы, не изменившей своего изумрудного цвета, — и скалы, и земля, и море, которое рокочет у песчаного берега. Горизонт скрылся в сырой мгле. Гигантские тучи висят над землей, как предвестники беды. Лодки рыбаков торопятся вернуться в гавань.

Но вот и мой старик, мистер Свайлс. Он идет прямо ко мне и я вижу по его поклону, что он хочет говорить со мной.

Позже. Я была удивлена переменой, происшедшей в старике. Он остановился рядом со мной и мягко произнес:

— Я хочу поговорить с вами, мисс.

Заметив, что мой приятель чем-то расстроен, я погладила его морщинистую руку.

— Вас, голубушка, неприятно поразил мой рассказ об этих могилах? — спросил он. — Мы старики, и одной ногой стоим в могиле… Мы шутим над смертью, чтобы не бояться ее. Хотя, уверяю вас, я умереть не боюсь. Мой час, должно быть, близок. Я стар, до ста лет не доживу… Смерть уже точит косу для меня. Вот видите, я опять шучу!… Но почему вы плачете, милая мисс Минна?

Старик заметил, что мои глаза полны слез.

— Если бы смерть пришла за мной сегодня ночью, я не отказался бы. Ибо жизнь наша в конце концов не что иное, как ожидание чего-то лучшего. Кто знает, что ждет нас там, за порогом жизни? Я чувствую, моя смерть идет. Может быть, она воплотилась в эту бурю, для меня ветер пахнет смертью! Я чувствую, что она близка! Господи, помилуй меня, когда мой час настанет!

Старик набожно поднял руки вверх, чуть слышно шепча молитву. Потом он благословил меня и медленно удалился. Этот разговор очень расстроил меня. Я была рада, когда к скамейке подошел сторож с маяка, держа в руках бинокль. Он остановился, чтобы поговорить со мной, как всегда, но не отрывал взгляда от видневшегося вдали корабля.

— Не понимаю… — сказал он. — С виду корабль русский… Мечется, как будто не знает, уходить в море или переждать бурю в гавани… Посмотрите, он не слушается руля!

Глава VII

«8 августа, Витби. Одна из сильнейших бурь разразилась над Витби в ночь на седьмое августа. Накануне стояла довольно хорошая погода, как часто бывает в августе. Вечер субботы был великолепен, и туристы решили посетить достопримечательные окрестности Витби. Катера, «Эмма» и «Скарборо», совершили несколько рейсов.

Около полудня люди, находящиеся на кладбище над городом, обратили внимание на облака, показавшиеся на горизонте. С северо-запада дул свежий ветер. Смотритель маяка доложил о том, что давление быстро падает, а старые рыбаки самым решительным образом предсказывали бурю.

Закат солнца был столь красив, что на аллее кладбища толпился народ, любуясь великолепной картиной. Ветер к этому времени стих, на море был полный штиль. Однако в ожидании бури капитаны судов в порту решили не покидать гавани. Рыбаки поспешно возвращались, спускали паруса и покрепче привязывали лодки к причалу. Один только иностранный корабль, направлявшийся на запад, виднелся в море. Невероятная глупость и неосторожность капитана судна служили темой разговоров между матросами. Ему даже сигналили об опасности, но напрасно. Правда, паруса на нем спустили.

К десяти часам вечера атмосфера стала гнетущей, блеяние овцы или лай собаки слышались на несколько миль вокруг и казались фальшивой нотой, нарушающей молчание природы. После полуночи с моря донесся какой-то странный звук, как бы вторя ему, загремел гром, и буря разразилась. С невероятной быстротой картина изменилась. Зеркальная гладь моря вздыбилась. Огромные волны, бросаясь на песчаный берег, казалось, поднимались до самых туч. Ветер завывал с такой свирепостью, что заглушал рев моря, его порывы сбивали с ног. Многие жители поспешили подняться на скалы.

На набережную опустился густой туман, тяжелая влажная пелена окутала город. Можно было подумать, что души людей, погибших в море, пришли приветствовать своих живых братьев и ласкали их мокрыми невидимыми руками… Временами туман поднимался, и при свете молнии виднелось разъяренное море. Одна или две лодки, гонимые ветром, пытались вернуться в гавань.

На Восточной скале зажгли новый, еще недостроенный маяк. Благодаря его яркому свету лодки благополучно достигли берега. Луч прожектора выхватил из мрака корабль со спущенными парусами, тот самый, что двигался на запад. Все ужаснулись, поняв, какой страшной опасности он подвергается. Вход в гавань преграждала подводная скальная гряда, избежать которой было почти немыслимо при таком шторме. Волнение стало всеобщим, с минуты на минуту ожидали трагической развязки. Но ветер неожиданно изменил направление и разогнал туман. Гонимый волнами, корабль влетел в гавань, избежав опасных бурунов. Когда луч маяка осветил его, вопль ужаса вырвался у зрителей: к штурвалу был привязан мертвец; его голова беспомощно качалась при каждом движении корабля, палуба которого оставалась безлюдной.

Безумный страх овладел зрителями. Корабль достиг гавани, направляемый рукой мертвеца! В этот момент большой вал поднял и швырнул судно на берег. От сильного толчка туго натянутые канаты лопнули, мачты надломились. Огромная собака выскочила откуда-то из трюма на палубу, спрыгнула на песок и, бросившись к скале, граничившей с кладбищем, исчезла в темноте.

Первым к месту крушения прибежал сторож. С маяка направили луч света на берег. Видно было, как сторож, добежав до штурвала, отшатнулся, пораженный страшным зрелищем.

Горожане бросились на набережную. Но полиция была уже на месте крушения и оцепила судно. Однако благодаря любезности пристава я получил разрешение подняться на палубу и воочию увидел мертвого моряка.

Ничего не было удивительного в том, что сторож испугался. Редко приходится видеть нечто столь ужасное. Руки несчастного были привязаны к спице штурвала. В кулаке он сжимал распятие, цепочка которого обвивалась вокруг рулевого колеса. Веревки так сильно стягивали руки мертвеца, что врезались в тело до самой кости.

Подробный протокол был тут же составлен, и доктор Кафин, который пришел сейчас же после меня, констатировал смерть, наступившую по крайней мере два дня назад. В кармане моряка нашли тщательно закупоренную бутылку и в ней листки бумаги, исписанные мелким почерком. Сторож уверял всех, что покойник сам привязал себя к штурвалу, затянув узлы зубами.

Нечего и говорить, что мертвого рулевого сняли с поста и отвезли в морг.

Буря прекратилась так же внезапно, как и началась. Ветер стих, разогнав тучи, на небе показалась луна…»

«9 августа, Витби. Читатели уже знают, что во время бури волны выбросили на берег корабль с мертвым рулевым, привязанным к штурвалу. Оказывается, судно — «Дмитрий» — русское, шло из Варны с грузом песка. Кроме того, на его борту были еще какие-то ящики с землей, адресованные на имя мистера Биллингтона. Сегодня утром мистер Биллингтон отправился на место крушения и формально принял вверенный ему груз.

В городе только и говорят об этом странном крушении. Собака, сбежавшая так неожиданно на берег, возбудила всеобщее участие. Многие, принадлежавшие к обществу охраны животных, пожелали приютить ее, но не смогли найти, хотя по некоторым признакам собака, и очень злая, не покинула город. Сегодня утром, например, дог, принадлежавший угольщику, был найден с распоротым животом на дороге, ведущей к кладбищу. Судя по тому, что на бедном животном множество ран, схватка была жестокой.

Благодаря любезности торгового инспектора мне удалось просмотреть вахтенный журнал «Дмитрия». Но я не нашел в нем ничего интересного. Листки бумаги, найденные в бутылке, мне показал следователь. Более странного рассказа я никогда не читал. Так как нет необходимости соблюдать тайну, мне позволили сделать выписку для газеты. Я опускаю лишь заметки технического свойства.

«6 июля. Окончили загрузку песка и ящиков с землей. В полдень подняли паруса. Ветер свежий, с востока. Команда — пять матросов, два офицера, повар и я (капитан).

11 июля. С рассветом вышли в Босфор. На борт поднялись турецкие таможенные офицеры. Дали им бакшиш. Все исправно. Двинулись в четыре часа дня.

12 июля. Прошли Дарданеллы. Опять таможня, опять бакшиш. Осмотр тщательный, но быстрый. Отделались скоро.

13 июля. Миновали мыс Матапань. Команда чем-то недовольна. Я спросил, в чем дело, но объяснения не последовало.

14 июля. Беспокоюсь насчет команды. Все люди хорошие, я давно их знаю. Старший офицер не мог добиться толку, матросы только сказали, что было «что-то», и перекрестились. Офицер обозлился и ударил одного матроса. Я опасался, что произойдет драка, но все кончилось благополучно.

16 июля. Мне доложили, что одного матроса, Петровского, не хватает. Не могу себе объяснить этого. Команда угнетена. Говорят в один голос, что исчезновения человека можно было ожидать, так как с нами на корабле «что-то». Старший офицер обеспокоен, предвидит беспорядки.

17 июля. Один из матросов, Михайлов, пришел ко мне в каюту и дрожащим голосом объявил, что какой-то неизвестный человек находится на судне. Оказывается, пока он, Михайлов, был на вахте, начался сильный дождь. Он зашел в рубку и оттуда увидел, как высокий худой человек, не похожий ни на одного из членов команды, вышел из нижней каюты, прошел по палубе и исчез, Михайлов направился было за ним, но того и след простыл. Матрос дрожал от страха, рассказывая об этом.

Боясь, что паника распространится, я собрал всех и объявил, что так как один из матросов видел на палубе незнакомого человека, необходимо обыскать судно. Старший офицер не соглашался со мной, говоря, что глупо обращать внимание на пустые страхи и что это только деморализующе подействует на команду. Однако я велел ему стоять у руля, а сам с матросами спустился в трюм. Мы осмотрели все закоулки, но никого не нашли.

Слава Богу, команда немного успокоилась.

22 июля. Три дня плохой погоды; все заняты парусами. Кажется, матросы забыли о своих страхах. Старший офицер хвалит людей, их исправное поведение и ругает дурную погоду.

Прошли Гибралтарский пролив, все благополучно.

24 июля. Какой-то злой рок преследует нас! В Бискайском заливе пропал еще один матрос. Как и первый, он заступил на вахту, и его больше не видели. Опять панический страх охватил людей. Они не соглашаются нести вахту поодиночке. Боюсь, будут беспорядки.

28 июля. Четыре дня мы были в настоящем аду, качка была страшная. Никто не спал, люди валятся с ног от усталости. Не знаю, кого ставить на вахту, все обессилены. Второй офицер предложил свои услуги.

Теперь слава Богу, ветер стихает. Море еще бурное, но качка слабее.

29 июля. Опять несчастье! Оставил офицера ночью на вахте. Когда его пришли сменить, у штурвала никого не оказалось. Искали повсюду, но напрасно. Мы лишились теперь офицера! Паника ужасная. Старший офицер и я решили ходить вооруженными.

30 июля. Приближаемся к Англии. Погода великолепная. Распустили паруса. Я был ужасно утомлен и заснул как убитый. Меня разбудил офицер и доложил, что рулевой и еще один матрос исчезли. Я остался с офицером и двумя матросами.

2 августа. Два дня туман. Парусов не спускаем, так как при малом количестве рук было бы невозможно поднять их. Идем, куда несет ветер — верно, к новым бедствиям!

4 августа, полночь. Проснулся внезапно, услышав крик. Выбежал на палубу и натолкнулся на офицера. Он тоже слышал крик. Опять на вахте никого не оказалось; еще один матрос пропал! Да помилует нас Бог! Офицер говорит, что мы проходили недалеко от Дувра, когда раздался крик. Если так, то мы теперь в Северном море.

Туман преследует нас.

5 августа. В полночь я пошел сменить вахтенного, но не нашел его. Ветер был довольно сильный, и не желая бросить судно на произвол судьбы, я громко позвал старшего офицера. Он прибежал растерянный, в одном нижнем белье. Мне показалось, что он потерял рассудок.

Подойдя совсем близко, офицер глухо прошептал мне в самое ухо:

— Он здесь, я знаю! Я видел его. Он принял вид человека, высокого, худого и смертельно бледного! Он был внизу и выглядывал из люка. Я подкрался к нему и пронзил его ножом, но нож не причинил ему вреда, а как будто проколол воздух.

Офицер выхватил нож.

— Но он здесь, и я найду его! Он может прятаться в трюме в одном из ящиков. Я развинчу их все и поймаю его. А вы постойте у штурвала!

И с решительным видом он спустился вниз. Ветер был резкий, и оставить штурвал я не мог. Я видел, как офицер вернулся на палубу с инструментами и фонарем и направился в трюм. Он, очевидно, сошел с ума, но остановить его я не мог.

Судя по накладным, в ящиках находится земля, так что ничего не сделается с ними, даже если он перевернет или откроет их. Я молю Бога, чтобы туман рассеялся. Тогда я направлю судно в ближайшую гавань, срежу паруса и подам сигнал о помощи…

Все кончено! Поначалу я надеялся, что офицер успокоится, так как до меня долетел стук молотка, а работа в этих случаях полезна, но внезапно в трюме раздался такой душераздирающий вопль, что у меня застыла кровь в жилах. Офицер выбежал на палубу с безумными глазами и искаженным от ужаса лицом.

— Спасите меня, спасите! — закричал он, дико озираясь. — Он здесь! Я это знаю! Капитан, только море спасет нас от него! Другого выхода нет!

Я не успел сделать и шага, чтобы удержать безумца, как он бросился за борт. Думаю, что я разгадал тайну. Этот сумасшедший убил матросов, одного за другим, а теперь сам последовал за ними. Да поможет мне Бог! Как я объясню все это, когда судно придет в порт? Но достигнет ли оно его когда-нибудь?

6 августа. Туман сгущается, солнца совсем не видно. Я не посмел оставить штурвал и всю ночь простоял на палубе, окруженный ночным мраком, я видел… его! Да простит мне Бог эти слова! Но офицер был прав, когда бросился в море. Лучше умереть, чем… Но я капитан, оставить судно не имею права. Когда я почувствую, что силы покидают меня, я привяжу руки к штурвалу вместе с распятием, до которого он дотронуться не посмеет, и спасу свою душу и свою честь.

Я слабею; ночь кажется бесконечной… Если он опять посмотрит на меня, я не успею сделать того, что хочу…

В случае крушения судна в моем кармане найдут бутылку с этими записями и поймут, в чем дело, а если нет… По крайней мере, все будут знать, что я остался верен своему долгу. Бог и Пресвятая Богородица помилуют меня, грешного…»

Так заканчиваются записи капитана.

К сожалению, мы никогда уже не узнаем, что все-таки произошло на «Дмитрии». Действительно ли сумасшедший офицер убил матросов и покончил с собой, бросившись в море, или это было нечто вроде коллективного помешательства? Пока же решено похоронить капитана на кладбище над городом со всеми почестями. Похороны назначены на завтра, и еще одна тайна моря будет погребена вместе с ним».

Глава VIII

8 августа. Я не спала почти всю ночь. Буря была ужасная. Порывы ветра, казалось, вот-вот поднимут дом в воздух, а раскаты грома напоминали артиллерийскую канонаду.

Луси вставала два раза и одевалась во сне. Мне почти силой приходилось укладывать ее в постель. Какая странная вещь сомнамбулизм!

Рано утром мы спустились в гавань, чтобы узнать, не случилось ли чего ночью. Солнце ярко светило, воздух был чист и свеж, но море еще не успокоилось. Я невольно обрадовалась мысли, что Андрей в эту страшную ночь находится на земле, а не на море. Но где он? Я ужасно беспокоюсь.

10 августа. Похороны несчастного капитана были очень трогательны. До кладбища гроб поочередно несли на руках капитаны всех судов, находящихся в порту.

Бедняжка Луси расстроена до такой степени, что я удивлена. Она ведет себя крайне странно, сама не понимая этого. Возможно, на нее так подействовала смерть Свайлса? Сегодня утром его нашли на нашей скамейке со сломанной шеей. Доктор уверяет, что бедняга перед смертью чего-то очень испугался, так как на его лице застыл ужас. Несчастный старик, может быть, он увидел свою смерть? А Луси крайне впечатлительна… Наверное, она и сегодня будет спать тревожно.

Все эти странные происшествия взбудоражили город: корабль без команды, управляемый мертвецом, ужасная смерть несчастного капитана, привязанного к штурвалу с распятием в руках, его трогательные похороны… Думаю, нам с Луси будет полезно пройтись перед сном.

10 августа. Как я устала! Если бы я не считала своим долгом вести дневник, то и не открыла бы его сегодня.

Мы совершили дивную прогулку. Луси оправилась и повеселела. Мы выпили чаю в постоялом дворе и повернули домой. Луси и я были так утомлены, что решили сейчас же лечь спать. Но у миссис Вестенра сидел молодой священник. Слава Богу, он вскоре ушел, так что нам удалось подняться к себе довольно рано.

Луси уже спит. Цвет лица у нее великолепный, она кажется совсем здоровой. Надеюсь, эта ночь будет спокойной.

Если бы только знать, что сталось с Андреем… Да хранит его Бог!

11 августа. Опять открываю свой дневник; спать не могу. Я пережила ужасное приключение!

Я заснула, как только легла в постель, но внезапно проснулась, как будто кто-то толкнул меня, от необъяснимого страха. В комнате было темно, и кровати Луси видно не было. Я включила свет… Кровать Луси оказалась пуста, а дверь, которую я заперла на замок, открыта. Однако халат и платье Луси висели на вешалке.

«Слава Богу, — подумала я, — она в одной ночной рубашке и, следовательно, где-то в доме». Я быстро спустилась в гостиную, но там никого не было. Со все возрастающим страхом я осмотрела остальные комнаты. В прихожей входная дверь оказалась открытой… Значит, Луси вышла!

Схватив шаль, я выбежала на улицу. Часы на городской ратуше пробили час. Я побежала вдоль северной террасы, но улица была пустынна. Может быть, Луси отправилась на кладбище, к нашей скамейке? Я бросилась туда.

Ночь была лунной, но тяжелые облака то и дело закрывали луну. Поднявшись к церкви, я остановилась, чтобы отдохнуть. В это время луна выплыла из-за облаков и осветила нашу скамейку. На ней сидела белая фигура. Луси! Почти сейчас же набежали облака, но я успела заметить стоявшего рядом с Луси какого-то высокого мужчину.

Не раздумывая, я бросилась к высокой скале. Это был ближайший путь на кладбище. Ноги подкашивались, дыхания не хватало, когда я поднималась по бесконечным ступенькам, ведущим туда, каждое движение стоило невероятных усилий.

На полдороге я опять посмотрела на скамейку — белая фигура сидела неподвижно. Что-то длинное, черное наклонялось к ней. Я в страхе закричала:

— Луси, Луси!

Это черное приподнялось, и я различила белое лицо и красные блестящие глаза. Луси молчала.

Я опрометью бросилась к воротам кладбища. Они на минуту скрыли от меня скамейку. Когда я выбежала на аллею, луна опять выглянула из-за облаков. Я увидела Луси полулежащей на скамейке с откинутой головой. Она была одна, совсем одна.

Нагнувшись над ней, я поняла, что Луси спит. Дышала она с трудом, как будто ей не хватало воздуха. Боясь, что бедняжка простудится, я накинула на нее шаль, закрепив на шее большой булавкой, и, вероятно, уколола ее, так как Луси подняла руку к горлу и застонала. Сняв с себя туфли, я надела их на босые ноги моей подруги и стала осторожно будить ее. Луси проснулась не сразу, продолжая стонать во сне. Наконец она открыла глаза и, испуганно задрожав, прижалась ко мне. Я сказала, что надо идти домой. Луси покорно встала и последовала за мной.

По дороге мы никого не встретили. Только раз, увидев пьяного, мы скрылись за воротами, чтобы дать ему пройти. Сердце у меня так сильно билось, что я думала, мне вот-вот сделается дурно. Я ужасно боялась не только за здоровье Луси, но и за ее репутацию. Что станут говорить в городе, если узнают про ее ночные похождения?

Вернувшись домой, я уложила Луси в постель. Она умоляла меня никому не говорить про случившееся, даже матери. Я, поколебавшись, пообещала молчать.

Закрыв дверь на замок, я привязала ключ к своей руке для большего спокойствия. Сейчас Луси крепко спит.

12 часов дня. Луси спала, пока я не разбудила ее. Ночное происшествие не повлияло на нее, так как у нее прекрасный вид. К моему огорчению, я действительно уколола Луси булавкой, и довольно сильно. На шее у нее остались две маленькие точки, а на вороте ночной рубашки — капля крови. В ответ на мои извинения Луси засмеялась и сказала, что это сущие пустяки.

Позже. Мы чудно провели день. Солнце ярко светило, но было совсем не жарко, так как с моря дул свежий ветер. Захватив с собой еду, мы с миссис Вестенра отправились в лес. Мне было очень грустно, я все время думала, как было бы хорошо, если бы Андрей был с нами. Но что же делать? Надо терпеть!

Вечером мы перекусили в кафе и вернулись домой. Луси уже спит. Я опять привяжу ключ к руке, хотя думаю, что ночь пройдет спокойно.

12 августа. Мои ожидания не оправдались: два раза ночью Луси пыталась уйти. Она казалась крайне раздраженной тем, что дверь закрыта, и мне стоило больших усилий уложить ее в постель.

Я проснулась с рассветом. Меня разбудили птицы, которые пели у нашего окна. Луси выглядит здоровой. Она долго рассказывала мне про Артура. В свою очередь, я поведала ей, как беспокоюсь за Андрея, и Луси стала так горячо утешать меня, что мне стало легче.

13 августа. Опять легла спать с ключом, привязанным к руке. Проснувшись ночью, я увидела, что Луси сидит на своей кровати. Она молча указала мне на окно. Я встала и подняла штору. Была чудная лунная ночь. Таинственный серебристый свет придавал сверхъестественную окраску деревьям в саду. Перед самым окном летала огромная летучая мышь. Увидев меня, она испугалась и улетела. Когда я отвернулась от окна, Луси уже спала.

14 августа. Провели весь день на Восточной скале. Луси, как и я, влюблена в это место.

Сегодня Луси сделала престранное замечание. По дороге домой, раньше, чем спуститься по ступенькам, мы, как всегда, остановились, чтобы полюбоваться открывающимся отсюда видом. Солнце уже заходило, бросая последние лучи на скалу и старый монастырь и окрашивая развалины во все оттенки пурпура. Внезапно Луси сказала как бы про себя:

— Опять его красные глаза! Они нисколько не изменились!

Я была поражена этой фразой и удивленно посмотрела на Луси. На ее лице застыло какое-то сосредоточенное выражение, глаза были устремлены вдаль. Проследив за ее взглядом, я увидела на нашей скамейке какую-то темную фигуру и почему-то испугалась. У незнакомца действительно были красные, как угольки, глаза. Потом-то я поняла, что просто это лучи заходящего солнца отражаются в витражах церкви, и их отблеск я видела в глазах мужчины.

Настроение у Луси испортилось. Должно быть, она вспомнила ужасную ночь, проведенную здесь. Мы ни разу об этом не говорили, и сейчас я тоже ничего не сказала. Мы молча вернулись домой.

У Луси болела голова, и она легла рано. Увидев, что она заснула, я вышла из дома и до темноты прогуливалась вдоль скалы, с грустью размышляя о том, что случилось с Андреем. Возвращаясь домой, я бросила взгляд на наше окно и заметила Луси. Думая, что она дожидается меня, я помахала платком, чтобы привлечь ее внимание, но она не шелохнулась. Подойдя ближе, я увидела, что Луси сидит на подоконнике с закрытыми глазами, прислонившись к стене. Рядом с ней было что-то темное, вроде большой птицы.

Когда я вбежала в комнату, Луси уже лежала в постели, тяжело дыша и придерживая горло рукой. Я не стала будить ее, только прикрыла одеялом, предварительно заперев окно и дверь.

Лицо Луси осунулось и побледнело. Решительно не понимаю, чему это приписать.

15 августа. Я встала поздно. Луси была утомлена и проспала еще дольше меня. Ее ожидал приятный сюрприз. Отец Артура поправляется и желает, чтобы свадьба состоялась как можно скорее. Луси очень довольна, но миссис Вестенра убита мыслью о предстоящей разлуке с дочерью. Бедная старушка! Она сказала мне, что ее смертный час близок; она не хочет говорить об этом Луси, хотя доктора объявили, что более нескольких месяцев ее сердце выдержать не может.

Как хорошо я сделала, что скрыла от нее ночное приключение!

17 августа. Два дня ничего не писала. Что-то таинственное окружает нас, я ощущаю это физически. От Андрея никаких известий, Луси нездорова, ее мать слабеет с каждым днем. Не понимаю, чем объясняется истощенное состояние Луси. Она спит и ест хорошо, проводит весь день на воздухе, но несмотря на это становится все бледнее и задыхается во сне. По ночам она встает, ходит по комнате и долго сидит у открытого окна.

Вчера ночью, проснувшись, я увидела Луси, лежащей на подоконнике (окно было открыто). Оказалось, что она в глубоком обмороке. Мне удалось привести ее в чувство; она была страшно слаба и, ничего не говоря, горько заплакала…

Надеюсь, что болезнь Луси не связана с этим несчастным уколом булавкой. Я осмотрела ее шею, когда она спала: ранки еще не закрылись. Они стали даже больше прежнего, а краешки совершенно побелели. Если через два дня они не заживут, я буду настаивать на том, чтобы доктор осмотрел Луси.

17 августа.

Милостивые господа!

Посылаю вам накладную на груз, отправленный по северной железной дороге. По прибытии он должен быть немедленно перевезен в Пурфлит (имение Карфакс) и оставлен в часовне, обозначенной на прилагаемом плане буквой «А». Наш клиент желает, чтобы перевозка состоялась безотлагательно, поэтому прошу вас приготовить подводы ко времени прихода поезда и выслать их на вокзал.

Прилагаю на расходы чек на 10 фунтов стерлингов (по получении прошу прислать расписку).

Дом еще пустой, ключи от ворот и часовни вам передаст мой агент.

Преданный вам Самуил Биллингтон.

20 августа.

Милостивый государь!

Прилагаю расписку на сумму 10 фунтов и оставшуюся разницу в 1 фунт 17 шиллингов и 9 пенсов, согласно приложенному счету. Груз перевезен в соответствии с вашими указаниями.

Всегда готовые к услугам Картер, Патерсон и К°

Глава IX

18 августа. Я очень счастлива сегодня и пишу, сидя на скамейке на кладбище. Луси гораздо лучше. Она провела ночь спокойно, ни разу не проснувшись. К тому же Луси в прекрасном настроении, весела и даже не боится говорить о происшедшем, так как сама напомнила мне про то, как я нашла ее сидящей на нашей скамейке. Я спросила, что ей снилось в ту ночь. Сдвинув брови, как бы пытаясь что-то вспомнить, она ответила:

— Мне кажется, это был не сон… Что-то тянуло меня к тому месту, я хотела идти и одновременно боялась. Помню, как я шла по пустынным улицам и потом через мост… Слышался лай собак… Помню еще, что рядом со мной был кто-то в темном, с красными глазами, как в тот день на закате, помнишь? Этот человек вызывал во мне и приятное, и неприятное чувство. Внезапно я будто провалилась в бездну, в ушах зазвенело, и я потеряла сознание… Потом… очнувшись, я увидела тебя…

Все это показалось мне крайне странным, но я поспешила переменить тему разговора.

19 августа. Наконец-то радостная весть! Хотя отчасти она грустная. Оказывается, Андрей болен и потому не писал. Мистер Гаукинс переслал мне письмо сестры милосердия из больницы в Бухаресте, прибавив от себя несколько сердечных слов.

Я еду завтра утром к Андрею, буду ухаживать за ним и привезу домой при первой возможности. Я так плакала над письмом, что оно теперь совершенно мокрое!

Багаж мой уже готов; беру с собой самую малость, а остальное Луси отвезет обратно в Лондон. Но довольно писать! Я скоро буду говорить с моим женихом, с моим Андреем…

Мисс Морай!

Пишу вам по просьбе мистера Гаркера, который еще слишком слаб, чтобы писать самому. Он находится у нас около шести недель, у него сильнейшее воспаление мозга. Мистер Гаркер просит передать вам сердечный привет и выражает сожаление, что ему пришлось задержаться в пути. Больному потребуется еще несколько недель, после чего он будет совершенно здоров.

С уважением, сестра Агата.

P. S. Больной заснул, и я хочу еще кое-что прибавить. Мистер Гаркер рассказывал мне про вас, мисс Морай. Я знаю, что вы скоро будете его женой; благословляю вас обоих! Считаю своим долгом предупредить вас, что мистер Гаркер перенес сильнейшее потрясение, он кричал в бреду самые невероятные вещи, говорил про волков, кровь, призраков и чертей, боюсь даже все передать вам! Будьте крайне осторожны в обращении с ним, следы перенесенной болезни не могут пройти сразу.

Я написала бы вам раньше, но не знала, куда адресовать письмо, а при мистере Гаркере никаких документов не было. Его привезли к нам из Канфенберга. Кондуктор сказал, что он влетел на станцию как сумасшедший, крича, чтобы ему дали билет домой. Узнав, что он англичанин, начальник станции посоветовал ему ехать в Бухарест, так как оттуда ходит экспресс до Кале.

Вы можете быть совершенно спокойны, уход за вашим женихом хороший. Мистер Гаркер такой добрый и ласковый, что мы все полюбили его. Я вполне уверена, что через несколько недель он совершенно поправится. Вам еще предстоят многие и многие годы полного счастья.

19 августа. Произошла непонятная перемена в состоянии Ренфильда. В восемь часов вечера он начал беспричинно волноваться и нюхать воздух, как собака, учуявшая дичь. Фельдшер, зная, что я интересуюсь им, попытался вызвать больного на разговор. Обычно Ренфильд крайне легко идет на контакт, а на этот раз он отказывался говорить. «Не хочу общаться с вами, — объявил он. — Вы теперь ничто, мой господин близок».

В девять часов я пошел к Ренфильду. Он казался очень возбужденным. Я сделал вид, что не обращаю на него внимания. Неожиданно Ренфильд успокоился, тихо подошел к своей кровати и молча уселся на нее. Что он замышляет?

Я устал сегодня, и мне грустно. Надо пораньше лечь спать.

Позже. В два часа ночи меня разбудил санитар. Ренфильд удрал!

Быстро одевшись, я спустился вниз. Сторож сказал, что каких-нибудь десять минут назад он видел через решетку в двери Ренфильда, спокойно лежащего на кровати. Внезапно окно с шумом распахнулось, и он выскочил в одном белье в сад.

Не долго думая, я помчался за своим пациентом, который, по словам сторожа, повернул налево. Вскоре впереди мелькнула белая рубашка Ренфильда. Он перелезал через высокую стену, которая отделяет клинику от сада старого дома.

Вернувшись, я приказал сторожу послать двух или трех санитаров в Карфакс на случай, если Ренфильд окажется буйным. Затем, подставив лестницу, я перелез через стену.

Ренфильд был у часовни. Он стоял, прижавшись лицом к решетчатому окну, и как будто с кем-то разговаривал. Я боялся подойти слишком близко к нему, он мог испугаться и опять удрать. Видя, однако, что Ренфильд не двигается с места, я сделал несколько шагов и услышал:

— Я ожидаю ваших приказаний, господин. Я ваш раб, и вы должны наградить меня, ибо я верен вам, хотя вы были далеко! Теперь вы здесь, и я исполню все ваши желания, но когда придет время раздачи наград, прошу не обойти меня!

Подоспевшие санитары по моему знаку бросились на Ренфильда. Он боролся, как разъяренный тигр. Я никогда не видел человека в таком припадке дикого бешенства и надеюсь больше не увидеть.

В конце концов на Ренфильда надели смирительную рубашку и поместили в комнате со стенами, обитыми мягким. Его крики ужасны.

24 августа.

Дорогая Луси!

Я уверена, что ты с нетерпением ждешь известий от меня. Про дорогу я ничего писать тебе не буду, так как все время думала только об Андрее и, предвидя, что мне придется ухаживать за ним, старалась спать как можно больше. Я застала беднягу ужасно похудевшим и слабым. Он страшно изменился и, кажется, не помнит, что с ним произошло или, по крайней мере, делает вид, что не помнит. Я не расспрашиваю его. У него было какое-то страшное потрясение, это очевидно, но он еще не окреп, чтобы вспоминать об этом.

Сестра Агата — прелестное существо и опытная сиделка. Она сказала мне, что Андрей говорил в бреду безумные вещи. Я просила ее рассказать мне все, но Агата только перекрестилась. Она утверждает, что долг сиделки — хранить тайны своих больных. Правда, на следующий день, увидев, что я очень расстроена, Агата сама завела разговор на эту тему.

«Голубушка, будьте уверены, мистер Гаркер не сделал ничего, в чем бы он мог упрекнуть себя, — сказала она. — Вы как его будущая жена можете быть совершенно спокойны на этот счет. Он никогда не забывал вас, а пострадал от таких ужасов, о которых нам, смертным, не следует говорить».

Вероятно, Агата вообразила, что я ревную Андрея и подозреваю его в измене. Однако, душка, не могу от тебя скрыть, что эти слова обрадовали меня.

Я сижу теперь у постели бедного Андрея и пишу тебе, пока он спит. Но вот он просыпается… прерываю свое письмо…

Андрей попросил меня передать ему куртку, так как хотел достать что-то из кармана. В боковом кармане лежала записная книжка. Я хотела взять ее, надеясь узнать причину болезни, но Андрей, должно быть, угадал мое желание, так как, взяв тетрадку из моих рук, попросил отойти к окну и оставить его одного.

Через некоторое время он подозвал меня и сказал: «Вильгельмина (я поняла по его тону, что он говорит серьезно), ты знаешь мои принципы. Я считаю, что между мужем и женой секретов не должно быть. Я пережил ужаснейшие приключения. Когда я думаю о них, у меня кружится голова. До сих пор не знаю, был ли весь этот ужас в действительности или нет. Ты знаешь, что у меня было воспаление мозга, а это граничит с сумасшествием. Тайна всего — здесь, в этой записной книжке, но я хочу забыть о ней. Я намерен начать новую жизнь со дня нашей свадьбы (мы решили обвенчаться здесь, в Бухаресте). Вильгельмина, вот моя записная книжка, почитай ее, если хочешь, но никогда не напоминай мне о ней».

Я положила тетрадку под подушку, поцеловала Андрея и отправилась к Агате просить ее получить разрешение обвенчаться сегодня же, и теперь жду ответа…

Сестра вернулась, все готово, уже послали за английским священником. Как только Андрей проснется, мы обвенчаемся…

Луси, я очень, очень счастлива! Во время венчания я была так взволнована, что с трудом давала должные ответы. Сестры были очень ласковы со мной. Когда мы остались одни с Андреем, я достала его записную книжку из-под подушки, завернула в бумагу, обвязала голубой ленточкой и запечатала сургучом, употребив вместо печати свой перстень. Я сказал мужу, что подожду, пока он сам не захочет открыть ее. Пусть она послужит доказательством абсолютного доверия, которое мы питаем друг к другу.

Луси, дорогая, не могу передать тебе, до какой степени я счастлива! Желаю тебе быть такой же счастливой, как я теперь! Прощай, скоро напишу опять.

Любящая тебя Минна Гаркер.

30 августа.

Дорогая Минна!

Целую тебя миллион раз и, как всегда, люблю! Надеюсь, что вы вернетесь раньше, чем мы уедем отсюда, Вы могли бы остановиться у нас. Убеждена, что здешний воздух благотворно подействует на Андрея.

Я чувствую себя великолепно, ем, сплю, по ночам больше не хожу. Артур говорит, что я даже потолстела. Забыла тебе сказать, что он здесь, мы проводим целые дни вместе, катаемся на яхте, гуляем, ловим рыбу, играем в теннис.

Любящая тебя Луси.

P. S. Мама очень слаба. Свадьба наша назначена на 28 сентября.

20 августа. Болезнь Ренфильда все больше интересует меня. Он несколько успокоился, по крайней мере, наблюдаются промежутки совершенного спокойствия. Первую неделю он был очень буйным. Потом постепенно утихомирился, загадочно проговорив:

— Теперь я могу ждать.

Когда фельдшер доложил мне об этом, я сейчас же отправился к Ренфильду, желая удостовериться в верности его слов. Рснфильд был еще в смирительной рубашке, но выглядел довольно кротко и подобострастно заглядывал мне в глаза. Я остался доволен его состоянием и приказал снять рубашку. Санитары нехотя исполнили мой приказ.

Пациент заметил их недовольство и, нагнувшись ко мне, шепнул:

— Они думают, что я поврежу вам. Разве я стал бы вам вредить? Дураки!

Мне было утешительно узнать, что по отношению ко мне он не питает злых намерений, но мысли его я не понимаю. Он считает меня равным с собой? Или я для чего-нибудь нужен ему?

Сегодня вечером он говорить со мной не захотел. Даже предложение подарить ему котенка не вызвало у него радости.

— Я кошек не собираю, — ответил Ренфильд, — мне теперь некогда думать о них, я занят более серьезным делом.

Я оставил его одного. Потом санитар сказал мне, что Ренфильд был спокоен до рассвета, а утром опять последовали припадки бешенства, длившиеся до тех пор, пока он не потерял сознания.

Вот уже три ночи подряд происходит то же самое. Ренфильд как будто находится под влиянием кого-то, для меня неизвестного. Вот что я решил: надо предоставить Ренфильду возможность убежать под скрытым нашим наблюдением.

23 августа. Всегда случается то, чего меньше всего ожидаешь. Наша птичка, увидев клетку открытой, не пожелала улететь. Теперь не вызывает сомнений, что периоды спокойствия длятся у Ренфильда довольно долго. Может быть, это как-то связано с фазами луны? Но что за шум?…

Ренфильд удрал!

Позже. Оказывается, Ренфильд, выждав момент, когда фельдшер вошел к нему для осмотра, внезапно кинулся к двери и выбежал во двор. Я нашел его на прежнем месте у часовни. Увидев нас, сумасшедший бросился на меня в ярости и убил бы, если бы не санитары. Он сопротивлялся, как дикий зверь, но внезапно совершенно успокоился, глаза его устремились куда-то вверх. Я проследил за взглядом Ренфильда и увидел огромную летучую мышь, медленно летевшую по прямой линии, а не кружась, как это свойственно рукокрылым.

Мой пациент, обратившись ко мне, сказал:

— Можете меня не связывать, я не убегу.

Действительно, мы вернулись в клинику без приключений. Однако его спокойствие мне кажется зловещим…

23 августа, Лондон. Последую примеру Минны и начну все записывать. Когда мы увидимся с ней? Надеюсь, скоро.

Вчера ночью видела те же сны, что и в Витби. Холодный страх подступает к сердцу, я чувствую себя очень слабой и уставшей. Когда пришел Артур, он очень огорчился моим видом и настроением, но я была не в силах казаться веселой. Может быть, мне удастся лучше спать у мамы в комнате. Попробую.

25 августа. Опять ужаснейшая ночь. Мама не согласилась на мое предложение, она сама очень больна и, верно, боится меня беспокоить.

Когда часы пробили двенадцать, я еще не спала. Что-то скреблось и билось в мое окно, но я погасила свет, накрылась с головой одеялом и постаралась заснуть. Сны были ужаснейшие, но вспомнить их я не могу. Сегодня я очень слаба. Лицо бледное, горло болит, мне не хватает воздуха. Мой вид опять, наверное, огорчит Артура.

27 августа.

Дорогой Джон!

У меня большая просьба к тебе. Луси больна. Кажется, органической болезни у нее нет, но вид ужасный, с каждым днем она слабеет. Я ничего не говорил миссис Вестенра, у нее болезнь сердца и она может умереть каждую минуту. Я убежден, что моя несчастная невеста чем-то расстроена. Я сказал ей, что хочу посоветоваться с тобой насчет ее здоровья. Луси сначала отказалась (ты знаешь, милый друг, почему), потом согласилась. Хотя эта задача для тебя тяжелая, я убежден, что ты не откажешь мне в просьбе. Приходи завтра к обеду, чтобы не возбудить подозрение миссис Вестенра; Луси найдет возможность остаться наедине с тобой. Я приду к чаю, и мы уйдем вместе. Рассчитываю на тебя.

Твой Артур.

Вызван к отцу. Ему хуже. Напиши мне. Телеграфируй, если нужно.

Голмвуд.

2 сентября.

Дорогой друг!

Спешу сообщить тебе, что, по-моему, у мисс Вестенра никакой органической болезни нет. Но я недоволен ее видом, она очень изменилась за последнее время.

Когда я пришел, Луси пребывала в веселом настроении, но я понял, что она притворяется из-за матери, дни которой, увы, сочтены. После обеда миссис Вестенра пошла отдохнуть, и не успела дверь за ней закрыться, как Луси опустилась в кресло и закрыла лицо руками.

Я осмотрел ее, но никаких признаков анемии не обнаружил, легкие тоже чистые. Должно быть, что-то тревожит ее, так как нервы Луси сильно расшатаны. Она жалуется, что скверно спит и видит страшные сны, которые, однако, рассказывать не захотела. Луси сообщила мне, что, будучи еще ребенком, страдала сомнамбулизмом. Эти приступы возобновились во время пребывания в Витби, но вскоре прекратились.

Не придя к окончательному заключению, я написал в Амстердам своему старому другу и учителю профессору фон Гельсингу. Он прекрасный диагност, обладает обширнейшими знаниями, никогда не теряется и имеет удивительно отзывчивое сердце. Пишу тебе все это, чтобы ты понял, отчего я питаю такое безграничное доверие к фон Гельсингу. Я просил его приехать как можно скорее.

Твой друг Джон Сивард.

2 сентября.

Мой добрый друг!

Получил ваше письмо и, к счастью, могу выехать сейчас же. Закажите мне номер в гостинице и устройте так, чтобы я смог осмотреть больную сейчас же по приезде, так как мне придется уехать обратно. Если будет нужно, я вернусь через три дня.

Ваш фон Гельсинг.

3 сентября.

Дорогой Артур!

Фон Гельсинг внимательно осмотрел Луси. Я не присутствовал при этом и передаю тебе лишь слова профессора. Кажется, он очень озабочен ее здоровьем и так же, как я, ничего сразу решить не мог. «Я должен подумать, — сказал он. — Не скрывайте, однако, от жениха, что это вопрос жизни или смерти».

Я просил его объясниться подробнее, но он только покачал головой. Не сердись на него, Артур, его молчание свидетельствует о том, что профессор усиленно думает. Фон Гельсинг утверждает, что органического заболевания у Луси нет. Мы пришли к выводу, что она потеряла много крови. Но каким образом? Однако какая-нибудь причина должна быть! На все есть причина!

Профессор сказал: «Телеграфируйте каждый день, эта болезнь интересует меня, а девушка очаровательна. Я еще приеду навестить ее».

Я обещал зорко следить за состоянием Луси. Тебе, верно, ужасно тяжело, мой бедный Артур, что два дорогих для тебя существа больны одновременно! Я знаю, что чувство долга удерживает тебя при отце. Будь спокоен: если понадобится, я сейчас же пошлю за тобой, а пока не расстраивайся зря, Бог милостив.

Твой Джон.

4 сентября.

Больной сегодня лучше.

5 сентября.

Больной гораздо лучше. Аппетит хороший, сон спокоен, настроение веселое, цвет лица свежий.

6 сентября.

Перемена к худшему. Приезжайте, не теряя времени.

Глава X

7 сентября. Фон Гельсинг встретил меня следующими словами:

— Вы сообщили об ухудшении состояния мисс Луси ее жениху?

— Нет, — ответил я, — я написал, что вы приезжаете и что если будет нужно, я дам ему знать.

— Хорошо. Лучше, если он пока ничего не будет знать. Когда понадобится, я скажу ему все сам. Мой друг, болезнь милой девушки — одна из самых интересных, которую я когда-либо встречал. Советую вам обращать внимание на каждую мелочь — это очень важно! Записывайте все ваши догадки и предположения.

По дороге в Гиллингам, где жила миссис Вестенра с дочерью, я описал профессору состояние Луси. Он сразу помрачнел, но ничего не сказал.

В передней нас встретила сама миссис Вестенра. Она была взволнована, но меньше, чем можно было ожидать. Я настоял на том, чтобы она не присутствовала при консультации, и старушка с радостью согласилась. Она инстинктивно боится всего того, что могло бы усугубить ее болезнь.

Фон Гельсинг и я прошли в комнату Луси. Она была бледна как мертвец, даже губы побледнели, лицо осунулось, дыхание было крайне затруднено. Профессор, сдвинув брови, смотрел на Луси. Она лежала неподвижно, не имея сил даже говорить. Затем фон Гельсинг сделал мне знак, и мы вышли из комнаты. Я не успел закрыть за собой дверь, как он схватил меня за руку и воскликнул:

— Бог мой, это ужасно! Нельзя терять времени! Она умирает! Необходимо срочное переливание крови! Кто даст ее? Вы или я?

— Я моложе и сильнее вас, профессор, воспользуйтесь моей.

— Хорошо, приготовьтесь. У меня в саквояже имеются все необходимые инструменты.

Вслед за ним я спустился вниз. В это время раздался звонок у входной двери. Это приехал Артур. Увидев нас, он подбежал ко мне и хриплым от волнения голосом шепнул:

— Я очень встревожен! Получив твое письмо, я понял, что ты чего-то не договариваешь. Отцу лучше, и я приехал, чтобы узнать, в чем дело. Этот господин, верно, фон Гельсинг? Я так благодарен вам, уважаемый профессор, что вы приехали!

Профессор сердито посмотрел на него, так как торопился, но потом, оценив крепкую фигуру Артура и его здоровый вид, немного подобрел. Протянув ему руку, он сказал:

— Милостивый сударь, вы приехали как нельзя более кстати! Вы жених мисс Луси, не так ли? Ей очень, очень плохо! Нет, не волнуйтесь, ее можно спасти, не теряйте мужества!

— Что я могу сделать? — спросил Артур взволнованно. — Скажите мне, и я исполню все! Моя жизнь принадлежит ей, я готов отдать за нее последнюю каплю крови!

Фон Гельсинг улыбнулся.

— Мой друг, последнюю каплю вашей крови я не возьму. Пойдемте.

У Артура был такой растерянный вид, что профессор счел нужным объяснить:

— Мисс Луси очень плоха. Необходимо восстановить ее силы, иначе она может умереть. Ей нужна кровь. Мы решили перелить мисс Луси кровь Джона, так как он моложе и здоровее меня. Но теперь я думаю, что донором можете быть вы. Не будем же терять времени!

Мы вернулись в комнату Луси. Артур остался за дверью. Луси повернула голову, посмотрела на нас, но ничего не сказала. Казалось, она еще больше ослабела, в глазах была тоска. Фон Гельсинг достал инструменты из своего саквояжа и выложил их на стол. Потом, приготовив снотворное, он подошел к постели и сказал:

— Мисс Луси, выпейте лекарство. Я приподниму подушку, чтобы вам было удобнее. Вот так, молодец!

Я был поражен быстрым действием наркотика. Это свидетельствовало о степени слабости больной. Убедившись, что она заснула, профессор позвал Артура и приказал ему снять пиджак, а мне — придвинуть стол к кровати.

С удивительной быстротой и ловкостью фон Гельсинг проделал все манипуляции. Щеки Луси на глазах порозовели, синева вокруг губ исчезла. Артур был бледен, но лицо его сияло радостью. Видя, как он слаб, я понял, насколько организм Луси был истощен.

Профессор угрюмо смотрел на часы и молчал. Наконец, пощупав пульс Артура, он произнес:

— Довольно, поручаю его вам. Я справлюсь с ней один. Я забинтовал Артуру руку и хотел его увести, когда фон Гельсинг сказал:

— Я думаю, что этот молодой человек заслуживает один поцелуй.

Закончив перевязку, профессор поправил подушку под головой больной. Пока он это делал, черная бархатная ленточка с бриллиантовой пряжкой, которую Луси всегда носит на шее, слегка сдвинулась, обнажив ярко-красное пятно. Артур ничего не заметил, но я услышал вздох фон Гельсинга. Обернувшись ко мне, он приказал увести Артура.

— Дайте ему большую рюмку портвейна, — прибавил он, — и уложите спать. Молодой человек должен много спать и есть, чтобы восстановить силы.

Профессор посмотрел на Артура.

— Вы, наверное, хотите знать результаты операции? Все прошло удачно. Вам удалось спасти жизнь вашей невесты. Я все расскажу ей, когда она поправится. Будьте уверены, что она будет любить вас еще больше! А теперь прощайте!

Проводив Артура, я вернулся в комнату больной. Луси крепко спала. Фон Гельсинг сидел у постели и пристально смотрел на нее.

Я нагнулся к профессору и шепотом спросил:

— Что это за пятно у нее на шее?

— А как вы думаете?

— Я не рассмотрел его, — ответил я, осторожно приподнимая бархотку.

Кроме двух небольших ранок, других болезненных признаков на шее Луси я не обнаружил. Сначала я подумал, что это они являются причиной анемии, но потом решил, что это невозможно. Судя по тому, что Луси потеряла много крови, кровотечение должно быть очень сильным и вся постель была бы залита кровью.

— Ну что? — спросил фон Гельсинг, наблюдавший за мной.

— Не понимаю…

Профессор встал.

— Я должен сегодня уехать в Амстердам, — сказал он, — мне необходимо просмотреть несколько научных книг. Оставайтесь около больной всю ночь и не спускайте с нее глаз.

— Не позвать ли сиделку? — предложил я.

— Самые лучшие сиделки — вы да я, — улыбнулся фон Гельсинг. — Когда она проснется, накормите ее. И помните: никаких волнений! Я постараюсь скоро вернуться. И тогда мы сможем начать…

— Начать? — удивленно повторил я. — Что вы хотите сказать этим?

— Увидите, — ответил он и вышел, но тут же вернулся. Просунув голову в полуоткрытую дверь, профессор повторил: — Помните, я поручаю ее вам. Если вы оставите больную и что-то случится с ней, вы будете раскаиваться.

8 сентября. Луси проснулась к вечеру, чувствуя себя гораздо лучше. Когда я объявил миссис Вестенра, что по приказанию профессора проведу ночь в комнате Луси, она сочла это совершенно излишним, ссылаясь на восстановившиеся силы и прекрасное настроение дочери. Однако я остался тверд и приготовился к бессонной ночи. Поужинав и дождавшись, когда служанка наведет порядок в комнате, я устроился в кресле у изголовья больной. Луси, кажется, была рада моему присутствию. Очень скоро сон начал овладевать ею, но она бодрилась из последних сил.

— Отчего вы не хотите заснуть? — спросил я.

— Я боюсь, — ответила она кратко.

— Боитесь? Чего? Сейчас сон — самое лучшее для вас лекарство.

— Нет, он лишь предвестник ужасов!

— Не понимаю вас.

— Не могу вам этого объяснить, знаю только, что я слабею именно во сне, и поэтому боюсь заснуть.

— Но сегодня вы можете спать спокойно. Я проведу ночь рядом с вами и ручаюсь, что ничего не случится. Если же вы будете беспокоиться во сне, я разбужу вас.

— Правда? — воскликнула Луси. — Как я вам благодарна!

И, откинувшись на подушки со вздохом облегчения, она почти тотчас заснула.

Всю ночь я зорко следил за ней, но Луси спала спокойным безмятежным сном. На ее губах играла счастливая улыбка, свидетельствующая об отсутствии неприятных сновидений.

Рано утром я отправился домой, перепоручив заботы о Луси служанке. В телеграммах фон Гельсингу и Артуру я сообщил им о состоянии девушки.

В клинике было очень много работы, и время пролетело незаметно. Во время обеда я получил телеграмму от профессора с просьбой провести ночь у Луси и дождаться его приезда утренним поездом.

9 сентября. Я был крайне утомлен, когда приехал в Гиллингам. Бессонная ночь давала себя знать. Я застал Луси одетой и в прекрасном настроении. Она протянула мне руку и, всмотревшись в мое лицо, сказала:

— Сегодня вы должны отдохнуть. Вы совсем разбиты, а я здорова, уверяю вас!

Я не стал спорить. После ужина Луси повела меня наверх в комнату, смежную с ее спальней.

— Переночуйте здесь, — попросила она. — Я оставлю дверь между комнатами открытой. Ложитесь на этот диван и спите. Если будет нужно, я позову вас.

Я согласился, так как действительно чувствовал себя очень уставшим. Заставив Луси еще раз пообещать, что в случае нужды она позовет меня, я лег на диван и тут же заснул.

10 сентября. Я почувствовал руку профессора на своей голове и проснулся.

— Как ваша пациентка? — спросил он.

— Она была совершенно здорова, когда я оставил ее, или вернее, когда она оставила меня.

— Пойдемте к ней, — сказал фон Гельсинг.

Шторы в комнате Луси были спущены. Когда я поднял их и утренний свет проник в спальню, профессор подошел к постели. Я услышал его хриплый возглас и, зная его обычную сдержанность, похолодел от предчувствия беды. Меня поразило выражение его искаженного лица. Подняв руку, фон Гельсинг молча указал на постель. Ноги у меня подкосились…

Луси лежала в глубоком обмороке. Лицо казалось очень бледным, губы посинели.

Фон Гельсинг был вне себя от ярости. Обернувшись ко мне, он прорычал:

— Коньяку, скорее!

Я бросился в столовую и вернулся с графинчиком. Приподняв голову больной, фон Гельсинг смочил губы Луси коньяком, так как невозможно было разжать крепко стиснутые зубы.

— Слава Богу, еще не поздно! — облегченно вздохнул профессор, приложив ухо к ее груди. — Но все наши труды пропали, надо все начинать снова. Артура нет, так что на сей раз донором будете вы, Джон.

С этими словами он достал инструменты. Снотворного Луси не понадобилось, она все еще была без чувств. Я закатал рукав рубашки, и фон Гельсинг приступил к делу.

Через некоторое время, показавшееся мне вечностью, так как ощущения были не из приятных, лицо Луси порозовело. Видно было, что обморок мало-помалу переходил в спокойный сон.

Профессор зорко следил за мной.

— Вот и довольно, — наконец сказал он с грустной улыбкой. — А то, чего доброго, вы тоже упадете в обморок!

Убрав инструменты, фон Гельсинг забинтовал руку Луси, потом мою. Я прилег на диван, мне действительно сделалось дурно. Профессор подал мне большую рюмку вина и шепнул:

— Смотрите, не рассказывайте никому о сегодняшнем происшествии, тем более жениху. Однако мне не нравится ваш вид. Ложитесь и постарайтесь уснуть. Надо беречь силы, они вам еще понадобятся.

Я исполнил его приказание. Но прежде чем заснуть, долго размышлял о том, каким образом Луси могла опять потерять так много крови. И эти странные ранки на ее шее… Откуда они взялись?

Я проснулся почти в одно время с Луси. Ей было лучше, хотя слабость не прошла. Фон Гельсинг поручил ее мне, а сам отправился на почту.

— Поезжайте домой, — сказал он, вернувшись. — Эту ночь я проведу здесь, так что вам беспокоиться нечего.

11 сентября. Приехав после завтрака в Гиллингам, я застал фон Гельсинга в прекрасном расположении духа, а Луси окрепшей. Профессору пришла большая посылка. Он открыл ее и с видимым удовольствием показал какие-то белые цветы.

— Они для вас, милая барышня, — сказал фон Гельсинг Луси.

— Для меня, доктор?

— Да, дорогая, только не для забавы, а в виде лекарства.

Она сделала недовольную гримасу.

— Вы воображаете, — продолжал профессор, — что я буду поить вас настойкой из этих цветов? Нет, я украшу ими ваше окно и сплету венок, который вы будете носить на шее. Эти цветы обладают лечебными свойствами.

Пока он говорил, Луси рассматривала и нюхала цветы. Внезапно отбросив их, она воскликнула с отвращением:

— Профессор, вы смеетесь! Эти цветы пахнут, как самый обыкновенный чеснок!

К моему удивлению, фон Гельсинг рассердился. Сдвинув брови, он закричал:

— Не смейте так говорить! Я делаю это не ради собственного каприза! Предупреждаю вас: если не для себя, то ради других вы должны слепо исполнять все мои приказания!

Заметив на лице Луси испуг, фон Гельсинг, придвинувшись к ней, ласково прибавил:

— Мисс Луси, я действую для вашего же блага. Эти цветы принесут вам громадную пользу, поверьте! Нет, не расспрашивайте меня! Джон, помогите мне развесить их!

Действия профессора поразили меня. Закрыв окно, он рассыпал цветы по подоконнику, заткнул ими все щели, как бы желая, чтобы воздух, проникающий со двора, пропитывался их запахом. Потом то же самое проделал у двери и камина. Это выглядело до такой степени странно, что я не выдержал и сказал:

— У вас, видимо, есть какая-то идея, профессор, но сознаюсь, я не понимаю ее. Можно подумать, что вы изгоняете злого духа.

— Может быть, я это и делаю, — проворчал фон Гельсинг, принимаясь за венок.

Сплетя нечто вроде гирлянды, он обмотал ею шею Луси со словами:

— Пожалуйста, оставьте венок на всю ночь, и даже если в комнате станет душно, не открывайте ни окно, ни дверь.

— Обещаю вам это, — сказала Луси, — благодарю вас за заботу. Чем я могла заслужить таких преданных друзей?

Мы уехали вместе, фон Гельсинг и я. Профессор казался очень довольным.

— Сегодня можно спать спокойно — объявил он, — и, сказать по правде, я сам нуждаюсь в этом, так как очень устал. Завтра утром мы навестим нашу милую больную. Увидите, ей будет гораздо лучше благодаря мерам, предпринятым мной против злого духа.

Профессор казался таким уверенным, что я не посмел поделиться с ним своими страхами. Я вспомнил горький опыт позапрошлой ночи, и невольная тоска овладела мной.

12 сентября. Застал Луси почти здоровой; она спала великолепно. Профессор прав — цветы обладают какими-то лечебными свойствами.

Глава XI

17 сентября. Четыре дня или четыре ночи полного спокойствия. Кажется, что я очнулась от какого-то кошмара. Помню что-то неясное, страшное, как будто жизнь медленно покидала тело. Были промежутки полного беспамятства. Но с тех пор, как фон Гельсинг приехал, все эти ужасы исчезли: и непонятный шум, пугавший меня, и стук в окно, и отдаленные неясные голоса, и резкие звуки, и, наконец, непонятная таинственная сила, которая влекла меня куда-то… Теперь я не боюсь заснуть… Я совсем привыкла к запаху странных цветов; каждый день я получаю новый их запас из Гарлама.

Сегодня вечером фон Гельсинг уезжает, его присутствие необходимо в Амстердаме, но я уже здорова, мне не нужен доктор. Я так рада!

«Около двенадцати часов ночи 17 сентября неожиданно для всех старый волк сбежал из зоопарка. Никто не может объяснить, как это случилось.

Услышав шум в вольере хищников, сторож побежал туда, но обнаружил только пустую клетку. Волка и след простыл! На мои расспросы сторож сказал, что днем посетителей было совсем мало, лишь один худой мужчина с седой бородой и красными, налитыми кровью глазами долго стоял перед клеткой и даже просунул руку через решетку, чтобы погладить самого старого и злого волка. Казалось, он вовсе не боялся его. Этот самый волк и исчез…

Самое страшное, что пока я разговаривал со сторожем, послышался какой-то шум. Мы оба выбежали, чтобы узнать, в чем дело. У ворот зоопарка пропавший волк старался сломать решетку! Честно говоря, я струсил, но сторож не растерялся. Он быстро отворил калитку, и волк вбежал в зоопарк, не обратив на нас никакого внимания…»

17 сентября. Я у себя в кабинете приводил в порядок книги, когда дверь распахнулась и на пороге появился Ренфильд с искаженным от ярости лицом. В руке он сжимал нож. Ренфильд действовал быстро и решительно, и не успел я опомниться, как он взмахнул ножом и ранил меня в руку. Не дав Ренфильду времени ударить вторично, я так сильно толкнул его, что он упал. Кровь хлестала из раны, и я, сорвав галстук, попытался перетянуть руку.

Когда прибежали санитары, Ренфильд, лежа на животе, с наслаждением слизывал кровь с пола. Его схватили и увели.

Он не оказывал сопротивления, лишь бормотал:

— Кровь есть источник жизни, кровь есть источник жизни!

Мне досадно, что все это случилось. Потеря крови ослабила меня, а я и без того еле держусь на ногах. Мне необходим отдых, отдых и отдых!

Прошу вас провести ночь в Гиллингаме. Следите за больной. Главное, чтобы цветы были на месте. Приеду послезавтра.

18 сентября. Уезжаю в Гиллингам, телеграмма фон Гельсинга меня встревожила. Только что получил ее и по горькому опыту уже знаю, что может случиться за одну ночь.

Может быть, все обошлось благополучно… Дай Бог!

17 сентября. Пишу эти строки, чтобы никого из-за меня не обвиняли. Это точный рассказ того, что случилось в эту ночь. Я чувствую, что умираю. Я так слаба, что пишу с трудом, но я обязана это сделать…

Я легла спать, как всегда, и проснулась от стука, как будто в окно билась большая птица. Этот звук преследует меня с той ночи, когда Минна нашла меня на кладбище. Мне не было страшно, но я ужасно жалела, что доктора Сиварда нет в соседней комнате.

Я старалась заснуть, но не могла. Казалось, кто-то невидимый сейчас войдет в комнату… Холодный страх сковал сердце. Так можно было сойти с ума! Не выдержав, я открыла дверь и крикнула: «Кто здесь?» Ответа не последовало. Не желая будить маму, я закрыла дверь. Внезапно послышался отдаленный вой, похожий на вой собаки. Подойдя к окну, я отодвинула штору, но ничего не могла разглядеть, кроме огромной летучей мыши, бившейся в стекло. Я опять легла, но сон не приходил.

Через некоторое время на лестнице послышались шаги, Дверь медленно открылась и вошла мама. Видя, что я не сплю, она сказала, присев на кровать:

— Я беспокоюсь о тебе, дорогая. Все ли благополучно?

Боясь, что мама простудится, я убедила ее лечь в постель рядом со мной. Она согласилась, но не сняла халата.

Стук в окно продолжался. Мама испуганно спросила:

— Что это?

Я обняла ее и постаралась успокоить. Не знаю, сколько времени прошло. Мы молча лежали, прижавшись друг к другу и прислушиваясь к странным звукам. Снова послышался вой, но теперь гораздо ближе… Что-то сильно ударило в окно, разбитые стекла посыпались на пол. Штора приподнялась от сильного порыва ветра, и в окне появилась голова волка… Мама пронзительно закричала, приподнялась и в ужасе схватилась за цветы, которые фон Гельсинг приказал мне носить на шее. В безотчетном страхе она сорвала их с меня и скомкала в ладонях. Одну или две минуты мама оставалась неподвижной, молча указывая на зверя, потом захрипела и лишилась чувств.

Голова у меня кружилась, я была не в силах пошевелиться и не отрываясь смотрела на страшную голову волка. Какая-то неведомая сила приковала меня к месту. Кроме того, тело матери лежало всей тяжестью на мне. Я прислушалась: ее сердце не билось. Поняв, что она умерла, я потеряла сознание…

Меня привел в чувство звон колокола. Где-то далеко лаяли собаки, под самым окном нежно заливалась птица. Я плохо соображала, но смутное чувство беды и необъяснимого страха не давало покоя. Голос птицы чем-то напоминал мне голос матери. Вспомнив, что она умерла, я снова чуть не лишилась чувств. Но в это время у двери послышались шаги, и в комнату вошли служанка и горничная. Дверь от сквозняка из разбитого окна с шумом захлопнулась.

Увидев на моей постели бездыханное тело матери, девушки очень испугались. Я встала, прикрыла ее простыней и посоветовала им пойти в мамину комнату и выпить успокоительных капель. Оставшись одна, я собрала цветы и обложила ими дорогую, бедную мою маму.

Девушки долго не возвращались, я позвала их и, не получив ответа, пошла за ними…

Сердце мое заныло, когда я увидела, что случилось. Они лежали на полу без чувств. В комнате пахло лекарством. Я посмотрела на стол: на нем стояла пустая склянка из-под опиума. Девушки, очевидно, ошиблись, выпив его вместо успокоительного. Что я могла сделать? Я была совсем одна…

Я вернулась в свою комнату, к матери — я не могу оставить ее! Мне страшно, через открытое окно доносится волчий вой… Воздух наполняется какими-то светлыми пылинками. Лампа слабо горит, она, кажется, гаснет. Да помоги мне Бог!

Я пишу эти строки в надежде, что их прочтут после моей смерти… Мама умерла, пора и мне умирать… Прощай, дорогой Артур! Да хранит тебя Бог!

Глава XII

18 сентября. Я приехал в Гиллингам в десять часов утра, оставил пролетку у ворот и пошел по аллее к дому. Не желая разбудить Луси и ее мать, я позвонил тихонько, подождал немного, потом позвонил опять. Никто не открывал. На стук тоже никто не вышел. Мной овладело страшное предчувствие. Что-то случилось! Если Луси опять плохо, каждая минут дорога, надо попытаться проникнуть в дом.

Я обошел его кругом. Все окна и двери были заперты. Что же делать? В эту минуту послышался приближающийся топот лошадей. Кто-то остановился у ворот, и через минуту в конце аллеи показался фон Гельсинг.

Он закричал еще издалека:

— Как? Вы только что приехали? Разве вы не получили моей телеграммы? Как ее здоровье?

Я ответил, что телеграмму получил только сегодня утром и отправился сейчас же, но дом заперт, никто не открывает.

— В таком случае, боюсь, мы действительно опоздали! — воскликнул профессор. — Надо проникнуть в дом как можно скорее!

Мы вместе еще раз обошли дом и остановились у окон кухни. Профессор достал длинный острый нож. После долгих усилий мне удалось сломать внутреннюю задвижку и открыть окно.

В кухне и столовой никого не оказалось. Дверь в комнату миссис Вестенра была открыта. На полу лежали две служанки. В комнате пахло опиумом.

Мы с фон Гельсингом поспешили к комнате Луси. Остановившись у ее двери, профессор прислушался. Мертвая тишина царила во всем доме. Холодная дрожь пробежала по моему телу. Фон Гельсинг открыл дверь.

Как описать ужасную картину, представшую перед нами? На постели неподвижно лежали Луси и ее мать. Миссис Вестенра, прикрытая простыней, была мертва. На ее бледном лице застыл смертельный ужас. Луси была не менее бледна. Цветы, которые профессор приказал ей носить на шее, лежали на груди у матери. Я подошел ближе. На шее Луси выделялись две ранки, ставшие как будто еще больше.

Профессор молча нагнулся над постелью и приложил ухо к груди Луси. Обернувшись ко мне, он сказал:

— Еще не поздно! Скорей, принесите водки, коньяку, чего-нибудь!

Я бросился вниз, отыскал бутылку и стремглав прибежал обратно. Фон Гельсинг смочил губы Луси.

— Это все, что можно сделать пока, — вздохнул он. — Попробуйте привести в чувство служанок. Надо приготовить ванну. Эта несчастная почти так же холодна, как ее покойная мать!

Мне не стоило особенных трудов разбудить девушек. Предвидя истерику, я обошелся с ними сурово, сказав, что одной смерти в доме достаточно и что если они будут медлить, мисс Луси тоже умрет.

Плача, они принялись за работу. Мы опустили Луси в ванну и начали растирать ее. В это время послышался звонок. Одна из девушек побежала открыть и доложила о приходе какого-то господина с поручением от мистера Голмвуда. Я велел сказать, чтобы он подождал, так как фон Гельсингу требовалась моя помощь.

Я никогда не видел профессора работающим с таким усердием. Он очень удивил меня, сказав:

— Если бы речь шла только о жизни мисс Луси, я остановился бы и дал ей спокойно умереть, но ей предстоит такой ужас, что…

И фон Гельсинг принялся растирать ее с удвоенной силой.

Наши усилия оказались не напрасными: сердце несчастной забилось сильнее, грудь чуть заметно задрожала. Лицо профессора просияло.

— Мы победили! — закричал он. — Шах королю!

Бережно обернув Луси горячей простыней, мы уложили ее в постель, но уже не в ее комнате, а в другой. Фон Гельсинг прикрыл ранки на ее шее мягким шелковым платком. Больная все еще спала. Профессор приказал служанке неотлучно находиться в комнате и не спускать с Луси глаз, сделал мне знак, и мы вышли из комнаты.

— Мы должны решить, что делать, — сказал он, направляясь в полутемную из-за опущенных штор столовую. — К кому обратиться за помощью? Необходимо повторное переливание крови, иначе я не ручаюсь за ее жизнь. Но вы истощены, я стар. Кто согласится пожертвовать своей кровью? Как вы думаете, может быть, поговорить со служанками?

— А меня вы не считаете? — неожиданно раздался с дивана голос Квинси Мориса.

— Какой добрый гений прислал тебя? — спросил я, пожимая ему руку.

Морис протянул телеграмму.

— Вот что я получил от Артура. Он страшно беспокоится, так как уже несколько дней не имеет известий от своей невесты, и потому поручил мне узнать, в чем дело. Сам он приехать не может. У него умер отец… Я вижу, что прибыл как раз вовремя. Скажите, что надо делать?

Фон Гельсинг, глядя ему в глаза, сказал:

— Вы дадите мисс Луси свою кровь. Видимо, Бог помогает нам. Пойдемте!

Когда все было закончено, мы с Морисом спустились вниз. Я уложил его на диван, предварительно заставив выпить большую рюмку крепкого вина, и вернулся к Луси, которая все еще была очень слаба. Фон Гельсинг в глубоком раздумье стоял у ее постели с исписанным листком бумаги в руках. У него было почти торжественное выражение лица.

— Вот что я нашел в ее спальне, — сказал он, протягивая мне бумагу.

Это оказалась записка Луси, где она рассказывала о ночном происшествии. Нет слов, чтобы описать, как она изумила меня. Наконец я обрел дар речи и обратился к профессору, стараясь унять нервную дрожь:

— Объясните, что все это значит? Или она сошла с ума? Какая опасность угрожает ей?

— Не волнуйтесь так! Со временем вы все узнаете и все поймете, — с этими словами фон Гельсинг отобрал у меня записку. — Теперь же надо составить свидетельство о смерти миссис Вестенра.

— Да-да, — спохватился я, совсем забыв о смерти бедной женщины. — Сделайте это сейчас, а я подам заявление в полицию и зайду в бюро похоронных процессий.

Заручившись свидетельством, я собрался уходить, когда столкнулся в передней с Морисом, державшим в руке телеграмму Артуру с известием о смерти миссис Вестенра и болезни Луси.

— Когда ты освободишься, я бы хотел поговорить с тобой, — шепнул он.

Покончив со всеми формальностями, я вернулся и, узнав, что Луси еще спит, направился в гостиную, где меня ждал Морис.

— Послушай, — сказал он, — ты думаешь, я ничего не понимаю? Я рад, что смог сегодня помочь несчастной девушке, которую мы все любим. Но я знаю, что то же самое проделали и вы с Артуром, не правда ли?

Я утвердительно кивнул.

— Сколько времени продолжается болезнь Луси? — спросил Морис.

— Десять дней.

— Десять дней! — повторил он. — И за это время ей трижды делали переливание крови… Помилуй Бог!

Он приблизился ко мне и прошептал:

— Скажи, что с ней?

— Не знаю, — ответил я в отчаянии. — Фон Гельсинг, как ты сам видишь, изводится, и я почти обезумел. Говорю тебе честно, я даже не догадываюсь о причине такой потери крови. Правда, несколько раз Луси оставалась без присмотра, но этого больше не повторится; мы с профессором останемся здесь, пока она не выздоровеет.

Морис протянул мне руку.

— Я останусь с вами, — сказал он, — и буду счастлив помочь.

Во второй половине дня Луси проснулась. Она увидела фон Гельсинга и меня, слабо улыбнулась, и уткнув лицо в подушку, горько зарыдала… Выплакавшись, бедняжка опять заснула. Но сон был очень беспокойный. Луси металась, шарила руками по постели, как будто что-то искала. Профессор догадался положить на одеяло найденную им записку. Не просыпаясь, Луси тут же схватила ее и начала рвать. Только разбросав клочки бумаги по всей постели, она успокоилась. Фон Гельсинг следил за ней, нахмурив брови, но ничего не сказал.

19 сентября. Ночь Луси спала тревожно, мы ни на минуту не оставляли ее одну, по очереди дежуря у постели. Морис провел ночь в саду, вызвавшись охранять дом.

На рассвете Луси проснулась, но была так слаба, что с трудом поворачивала голову. Мы заставили ее выпить бульона и вина, но это мало подкрепило ее. Дыхание было довольно ровное, но полуоткрытый рот обнажал по-прежнему бледные десны. На лице Луси время от времени появлялось какое-то хищное, незнакомое выражение, и только взгляд нежных добрых глаз несколько стушевывал неприятное впечатление.

Она изъявила желание видеть жениха. Мы сейчас же послали телеграмму Артуру, и Морис выехал ему навстречу. Было уже шесть часов вечера, когда Голмвуд приехал.

Лучи заходящего солнца, проникая через окно, скрадывали бледность, разлившуюся на лице больной. Увидев ее столь переменившейся, Артур с трудом скрыл свое волнение. Приезд жениха несколько оживил Луси, и она довольно долго разговаривала с ним.

Теперь почти час ночи. Фон Гельсинг с Артуром сидят в комнате у Луси, через четверть часа я иду сменить их.

Боюсь, завтра наши заботы придут к концу — Луси очень слаба; она поправиться не может…

17 сентября.

Дорогая Луси!

Ужасно давно не имею известий от тебя, хотя сама долго не писала. Ты, надеюсь, простишь меня, когда узнаешь все, что было. Во-первых, я довезла мужа домой, слава Богу, вполне благополучно. Приехав в Эксетер, мы застали дожидавшуюся нас карету, и в ней мистера Гаукинса, который пожелал встретить нас, несмотря на довольно сильный приступ подагры. Милый старик отвез меня с Андреем к себе и угостил обедом. За столом он обратился к нам со следующими словами: «Дорогие мои дети, пью за ваше здоровье и желаю вам много лет счастья! Я знаю вас обоих с детства, люблю и горжусь вами, а потому желаю, чтобы вы поселились у меня, тем более что, по неимению детей, я составил завещание в вашу пользу!» Я заплакала от радости, дорогая Луси.

Итак, мы живем в чудном доме! Из спальни и гостиной открывается одинаково красивый вид. Мистер Гаукинс и Андрей целый день заняты делами; наш благодетель хочет познакомить моего мужа со всеми его клиентами. Я же занимаюсь домом.

Как здоровье твоей матери? Я очень хотела бы приехать к вам, на один или два дня, но пока не могу, так как Андрей не совсем еще поправился. Он крайне нервный, беспрестанно просыпается ночью и дрожит, как от сильного испуга.

Вот и все мои новости. Теперь расскажи мне о себе. Готово ли твое подвенечное платье? Много ли народу вы пригласили на свадьбу? Пожалуйста, напиши обо всем! Мой муж просит передать тебе сердечный привет.

Любящая тебя Минна.

20 сентября.

Уважаемый доктор Сивард!

Пишу вам по вашей просьбе обо всем происшедшем в больнице со дня вашего выезда. Все обстоит благополучно, только у несчастного Ренфильда опять был сильнейший припадок.

Большая телега с двумя рабочими проехала сегодня мимо клиники и остановилась у ворот пустого дома, куда дважды убегал наш больной. Час спустя я услышал шум в палате Ренфильда. Оказалось, ему опять удалось удрать через окно. С двумя санитарами мы бросились на улицу. Навстречу нам из ворот дома медленно выехала телега, которую я видел раньше, но теперь она была нагружена большими деревянными ящиками.

Я не успел подбежать, как Ренфильд накинулся на одного из рабочих, вытащил его из телеги и с силой бросил несчастного на землю. Если бы мы не подоспели вовремя, он убил бы свою жертву. Второй рабочий поспешил нам на помощь, и вчетвером мы еле-еле справились с безумцем. Ренфильд вырывался, дико крича: «Я помешаю им! Они не могут обокрасть меня, я постою за своего господина!»

Рабочие страшно ругались, требуя вознаграждения. Я велел угостить их виски, дал им по 5 фунтов и отправил, записав их имена: Жак Смолис и Фома Стеллинг, оба служат в фирме Гарриса и К0.

Ренфильда поместили в отделении для буйных.

Преданный вам Лука Смит.

20 сентября.

Дорогая Луси!

Ужасное горе постигло нас: мистер Гаукинс внезапно скончался! Я убеждена, что многие сомневаются в искренности нашего огорчения, но ты ведь знаешь, мы с Андреем любили его, как родного отца. Андрей страшно потрясен. Он еще не оправился от своей болезни, и внезапная кончина нашего благодетеля совсем расстроила его. Я стараюсь, как могу, утешить моего мужа, но пока безуспешно.

Прости, дорогая Луси, что омрачаю твое счастье столь скорбными известиями, но мне так тяжело! После похорон постараюсь приехать к тебе, хотя бы на несколько часов. Целую тебя крепко, да сохранит тебя Бог!

Твоя Минна.

Глава XIII

20 сентября. Только сила привычки может заставить меня продолжать свой дневник. Я так убит, так уничтожен последними событиями, что если бы смерть теперь пришла, я бы приветствовал ее, как друга. Правда, последнее время она что-то зачастила: мать Луси, отец Артура, а теперь… Но я забегаю вперед…

Я сменил фон Гельсинга, как было условлено. Артур хотел остаться со мной, но профессор уговорил его отдохнуть.

— Пойдем, дитя мое, — ласково сказал он, — вы столько пережили за последние дни! Мы посидим в гостиной. Там же можно устроиться на ночь. Поверьте, отдохнув и выспавшись, вы почувствуете себя гораздо лучше!

Бросив тоскливый взгляд на бледное лицо Луси, Артур ушел. Я сел у изголовья ее постели и огляделся. Фон Гельсинг уже развесил здесь цветы; на шее Луси поверх шелкового платка красовался венок из них. Она дышала неровно, лицо было искажено гримасой, открытый рот обнажал бледные десны и острые зубы. Особенно меня поразили клыки: они стали длиннее остальных, как у собаки!

Около полуночи Луси слабо шевельнулась. И тут же раздался тихий стук в окно. Приблизившись, я поднял штору. Сад был освещен серебристым сиянием луны. Перед самым окном летала огромная летучая мышь. Это она задевала крыльями за стекло. Мне почему-то вспомнился Ренфильд, и сердце сжалось от неясного страха.

Вернувшись на прежнее место, я заметил, что венок на шее Луси сдвинулся от ее неловкого движения. Я осторожно поправил его.

Через некоторое время Луси проснулась. Я дал ей поесть, как предписал фон Гельсинг. Она безропотно проглотила пищу. Видно было, что организм уже не борется со смертью, как раньше. Луси покорно отдалась овладевавшей ею слабости. Мне показалось странным, что, проснувшись, Луси прижала к себе венок, будто ища в нем защиты, в то время как во сне она отталкивала его. Понаблюдав за ней, я убедился в этом. Больная то засыпала, то просыпалась, каждый раз повторяя одни и те же движения.

В шесть часов утра фон Гельсинг пришел сменить меня. Артур только что заснул, и профессор не посчитал нужным будить его. Увидев Луси, фон Гельсинг вскрикнул.

— Скорее поднимите штору, мне нужен свет! — приказал он.

Наклонившись к Луси, профессор осмотрел ее, отодвинул венок, снял шелковый платок… Я приблизился к постели. Ранки на шее Луси исчезли, не оставив никаких следов!

Фон Гельсинг долго смотрел на бедную девушку. Наконец он обернулся ко мне и тихо сказал:

— Она умирает… Но мы не знаем, придет ли она в сознание. Разбудите Артура, я обещал позвать его в случае надобности.

Я пошел в гостиную. Увидев солнце, пробивавшееся через открытые ставни, Артур ужаснулся, что так долго спал, и спросил про Луси. Я ответил, что она еще спит, но профессор считает, что конец близок. Артур закрыл лицо руками. Плечи его вздрагивали.

Я взял его за руку и заставил встать.

— Пойдем, милый друг, — сказал я, — мужайся! Когда мы вошли в комнату больной, я заметил, что фон Гельсинг расчесал волосы Луси, обрамлявшие ее исхудавшее лицо золотистыми волнами. Она открыла глаза и, увидев Артура, прошептала:

— Артур, дорогой, я так рада, что ты пришел!

Голмвуд нагнулся, чтобы поцеловать ее, но профессор помешал ему.

— Подождите, — сказал он, — подержите ее за руку, ей это будет приятно.

Артур опустился на колени у кровати и взял руку Луси. Лицо ее источало ангельскую доброту и кроткость. Через минуту глаза больной медленно закрылись, и она опять заснула.

Внезапно с Луси произошла та же перемена, которую я заметил ночью. Дыхание стало неровным, рот открылся, обнажив длинные острые зубы. Она открыла глаза, в которых горела злоба, и мягким, сладостным голосом прошептала:

— Артур, возлюбленный мой, поцелуй меня!

Артур стремительно нагнулся, но фон Гельсинг пораженный, как и я, ее странным голосом, бросился к Голмвуду и оттолкнул с такой силой, что тот отлетел на середину комнаты.

— Ни за что! — закричал профессор. — Не смейте целовать ее, если вы хоть немного дорожите спасением ваших душ!

Артур был так поражен, что совершенно растерялся. На лице Луси появилось выражение бессильной злобы, острые зубы стиснулись. Она закрыла глаза, с трудом переводя дыхание.

Мы внимательно наблюдали за ней. Через некоторое время Луси снова открыла глаза, но теперь в них светилась прежняя доброта и бесконечная грусть. Она протянула бледную худую руку и, взяв руку профессора, нежно поцеловала ее.

— Мой верный друг… — сказала Луси чуть слышно, — наш верный друг, — прибавила она, глядя на Артура, — берегите моего жениха, умоляю вас! О, дайте мне покой!

— Клянусь вам в этом! — торжественно воскликнул фон Гельсинг и обернулся к Артуру: — Поцелуйте свою невесту в лоб…

Артур подошел, они простились. Луси закрыла глаза и спустя несколько минут скончалась.

Я увел Артура вниз. Он рыдал как ребенок. С трудом удерживая слезы, я уложил его на диван, укрыл пледом и вернулся. Фон Гельсинг стоял на прежнем месте и смотрел на Луси. Смерть вернула ей прежнюю красоту, щеки как будто пополнели, губы слегка порозовели. Она была удивительно хороша.

— Бедная девушка, — прошептал я. — Наконец-то она обрела покой. Смерть — конец всему.

Профессор обернулся ко мне и грустно заметил:

— К несчастью, вы не правы, мой друг, это только начало!

Когда я спросил его, что он хочет этим сказать, фон Гельсинг покачал головой.

— Мы пока ничего не можем сделать. Подождите, и увидите сами.

21 сентября. Похороны Луси и ее матери состоятся через день. Родных у них нет, Артур уехал на похороны отца. Ввиду этих обстоятельств мы с фон Гельсингом решили заняться бумагами миссис Вестенра. Профессор настоял на том, чтобы самому просмотреть бумаги, принадлежавшие Луси.

— Не беспокойтесь, — сказал он в ответ на мой недоуменный взгляд, — я просто не хочу, чтобы письма, вроде последней записки мисс Луси, попали в руки полиции. Итак, вы занимаетесь бумагами миссис Вестенра, а я отправляюсь в комнату Луси. Может быть, что-нибудь и отыщу. Кстати, если вам попадется адрес поверенного миссис Вестенра, напишите ему.

Все документы миссис Вестенра были в порядке. Она даже указала, где и как ее похоронить. Адрес ее поверенного тоже был здесь.

Я не успел запечатать письма, когда фон Гельсинг вернулся.

— Что-нибудь нашли? — спросил я его.

— Ничего особенного, если не считать нескольких писем и недавно начатого дневника. Я оставлю бумаги при себе, а потом, с разрешения бедного Артура, извлеку из них некоторую пользу. Теперь пойдем спать, друг мой. Мы оба нуждаемся в отдыхе. Завтра предстоит немало хлопот.

Раньше чем лечь, мы зашли посмотреть на Луси. Она лежала, окруженная чудными белыми цветами. Профессор приоткрыл покрывало и отшатнулся. Я подошел ближе. Луси лежала в гробу, как живая. Никаких признаков смерти! Яркий румянец играл на ее щеках, алые губы улыбались. Я с трудом верил, что передо мной не спящая красавица, а безжизненный труп.

Профессор угрюмо смотрел на нее.

— Подождите, пока я вернусь, — шепнул он после продолжительного молчания и вышел.

Вернувшись с цветами, которыми в изобилии снабжал Луси, фон Гельсинг разложил их вокруг лица умершей. Потом, сняв с себя маленькое распятие, прикрыл им ей рот. Я был изумлен, но ничего не сказал. Мы молча вышли из комнаты.

Я уже раздевался, когда профессор постучался ко мне.

— Пожалуйста, привезите мне завтра операционные ножи, — попросил он.

— Зачем? Вы хотите ее вскрывать?

— И да и нет, — ответил фон Гельсинг. — Я скажу вам, в чем дело, только, пожалуйста, никому ни слова! Я хочу вынуть ее сердце… Вы будете мне ассистировать. Можно было бы сделать это сегодня, но Артур завтра пожелает увидеть ее. Когда он простится с Луси и все разойдутся, мы вернемся, отвинтим крышку гроба и сделаем то, что следует, и никто об этом и знать не будет!

— Но разве это необходимо? Луси умерла! Зачем кромсать ее тело? Вы сами говорите, что вскрывать ее нет необходимости, так зачем же, зачем?…

Положив руку мне на плечо, профессор сказал:

— Джон, я знаю, вы любили мисс Луси. Если бы я мог, то избавил бы вас от этого испытания. Но есть вещи, о которых вы не знаете. Когда я расскажу вам обо всем, вы будете благодарны мне, хотя ваша душа содрогнется от ужаса. Вы знаете меня давно, но… Неужели вы сомневаетесь в благонамеренности моих действий? Вы были поражены, неприятно поражены, когда я не позволил Артуру поцеловать невесту и оттолкнул его от постели. Но заметили ли вы, какой благодарностью светились ее глаза, как она поцеловала мне руку? Слышали ли вы, как я поклялся, что дам ей покой? Верьте, все, что я делаю, я делаю с определенными намерениями… Я все вам расскажу, но не торопите меня.

Помолчав немного, фон Гельсинг продолжал:

— Мой друг, нам предстоит пережить еще много страшных минут. Но я убежден, что наши усилия увенчаются успехом. Скажите, могу ли я рассчитывать на ваше доверие и помощь?

Я пожал руку профессору и обещал во всем ему повиноваться. Он грустно улыбнулся, пожелал мне спокойной ночи и вышел. Закрывая за ним дверь, я заметил служанку, направлявшуюся в комнату Луси. Сам не знаю, почему это растрогало меня.

Я спал крепко и долго. Солнце уже ярко светило, когда меня разбудил фон Гельсинг.

— Не беспокойтесь насчет ножей, — хмуро бросил он. — Они не понадобятся.

— Почему? — удивился я.

— Потому что теперь слишком поздно или слишком рано! Посмотрите, — профессор показал маленькое распятие, — оно было украдено вчера ночью.

— Как украдено? Оно же у вас в руках!

— Я забрал его у подлой женщины, решившейся обокрасть покойницу. Полиции я сообщать не стану, она будет наказана без меня, хотя пока и не подозревает об ужасных последствиях своего гнусного поступка.

Профессор ушел, породив в моей душе тягостные предчувствия.

В двенадцать часов приехал поверенный. За завтраком он подтвердил, что бумаги миссис Вестенра в совершенном порядке. Она завещала свое состояние Артуру Голмвуду. Несмотря на все доводы поверенного о непрактичности такого шага, старушка была так уверена в своем будущем зяте, что пожелала оставить все на его имя. Поверенный оставался с нами недолго, сказав, что вернется с мистером Голмвудом пятичасовым поездом…

Несчастный Артур! Я встретил его на вокзале. Он страшно переживает. Смерть отца и невесты потрясли его до глубины души. Хотя он был ласков со мной и изысканно вежлив с фон Гельсингом, я чувствовал, что он чего-то недоговаривает.

Мы поднялись в комнату Луси. Я хотел остаться за дверью, но Артур, взяв меня за руку, заставил войти.

— Ты любил ее, мой друг, — сказал он хриплым от волнения голосом, — она мне говорила. Ты был ее другом. Не знаю, как благодарить тебя за все, что ты сделал…

Положив голову мне на плечо, Артур зарыдал.

— Джон, Джон, — всхлипывал он. — Что я буду делать? Вся моя жизнь рухнула. Все, что было мне дорого, исчезло, я совсем один!

Когда Артур немного успокоился, я подвел его к гробу и откинул покрывало с лица Луси. Бог мой, как она была хороша!

Артур, взглянув на нее, затрясся как в лихорадке.

— Ты уверен, что она умерла? — чуть слышным шепотом обратился он ко мне.

— Да, конечно, — ответил я и, желая убедить его, прибавил: — После смерти лица часто меняются самым неожиданным образом.

Артур успокоился и, став на колени перед гробом, оставался довольно долго без движения. Я тронул его за плечо.

— Простись с ней, мой друг.

Он встал, приложился к ее холодной руке и бледному лбу и со слезами на глазах вышел из комнаты.

Я встретил фон Гельсинга в коридоре и повторил ему вопрос Артура.

— Я нисколько не удивляюсь этому, — ответил он. — Я сам время от времени сомневаюсь в действительности ее смерти.

За обедом Артур с трудом скрывал волнение. Фон Гельсинг ел молча, погруженный в свои мысли. Наконец после кофе он обратился к Артуру:

— Мистер Голмвуд…

— Ради Бога, не называйте меня так! — перебил его Артур. — Я смею считать вас своим другом. Вы так много сделали для моей несчастной невесты! Я знаю, что она ценила вашу доброту даже больше, чем я, и если я оскорбил вас, высказав удивление, когда вы оттолкнули меня от постели Луси, то прошу прощения!

Профессор кивнул.

— Я знаю, что вы не могли не удивиться моей резкости, не догадываясь о ее причинах. Да и теперь вам еще трудно доверять мне, так как то, что происходит вокруг, вам непонятно. Но придет время, когда вы все узнаете и будете благодарить меня за себя и за нашу дорогую покойницу, которой я поклялся дать покой.

— Уверяю вас, милый профессор, что доверяю вам вполне, — поспешил сказать Артур. — Я знаю, у вас честное сердце, вы друг Джона и были другом Луси. Действуйте, как считаете нужным.

Фон Гельсинг немного помолчал.

— Вы знаете, что миссис Вестенра оставила вам все свое состояние?

— Нет! — удивленно воскликнул Артур.

— Теперь, поскольку вы это знаете, я прошу у вас разрешения прочитать все письма и бумаги, принадлежавшие мисс Луси. Поверьте, я действую не из простого любопытства. У меня есть идея, которую она бы одобрила, я в этом убежден. Бумаги все при мне. Я взял их, когда мы с Джоном еще не знали, что все переходит к вам, не желая, чтобы они попали в чужие руки. Если вы позволите, я сохраню их и никому, даже вам, не покажу. Будьте уверены, они останутся в сохранности и со временем я верну их. Вам, пожалуй, трудно дать мне такое разрешение, но вы это сделаете для блага Луси, не правда ли?

— Профессор, действуйте, как считаете нужным, — повторил Артур. — Я убежден, что Луси сама дала бы вам полную свободу. Когда придет время, вы расскажете мне все.

Фон Гельсинг встал.

— Благодарю вас, Артур, — сказал он серьезно. — Но впереди еще много страданий. Надо вооружиться терпением и мужеством.

Я провел ночь на диване в одной комнате с Артуром. Фон Гельсинг не ложился. Он бродил по дому, беспрестанно возвращаясь к гробу Луси.

22 сентября, в вагоне. Андрей спит. Кажется, так мало времени прошло с тех пор, что я писала в дневнике, а как много всего произошло! И моя свадьба, и возвращение в Англию, и смерть мистера Гаукинса… Он оставил Андрею все свое состояние… Похороны были скромные, по желанию старика, народу мало. Стоя у его могилы, мы, мой муж и я, чувствовали, что потеряли лучшего друга, и возвращались с кладбища в крайне удрученном состоянии духа.

Проезжая мимо парка, Андрей решил, что мне будет приятно побыть на свежем воздухе. Мы остановились, вылезли из коляски и побрели по безлюдным аллеям. Почти у самых ворот перед магазином я обратила внимание на молодую девушку поразительной красоты в большой модной шляпе. Я загляделась на нее и вдруг почувствовала острую боль в руке. Это Андрей так сильно стиснул мне руку. Я удивленно подняла на него глаза.

— Боже мой! — прошептал он испуганно.

Я всегда беспокоюсь за Андрея, его нервы еще очень расшатаны.

— В чем дело? — спросила я.

Он был страшно бледен. Растерянными, почти обезумевшими глазами Андрей смотрел на высокого худого мужчину с черными усами и острой бородкой, который тоже наблюдал за красивой девушкой. У него было странное лицо — жестокое и сладострастное одновременно, большие белые зубы, острые, как у хищника, полные ярко-красные губы.

Андрей не спускал с него глаз. Я спросила, почему он так волнуется. Мой муж ответил, как бы предполагая, что я знаю столько же, сколько и он:

— Разве ты не видишь, кто это?

— Нет, я не знаю его. Кто это?

Ответ Андрея поразил меня:

— Это он!

Андрей казался чем-то очень напуганным, он был близок к обмороку. Я не знала, что делать. Но в этот момент из магазина вышел рассыльный и передал девушке пакет. Она, сев в коляску, тут же уехала. Незнакомец кликнул извозчика и отправился следом за ней.

Андрей прошептал:

— Я убежден, что это граф, но как он помолодел! Бог мой, если это он… Это ужасно, ужасно!

Он был так расстроен, что я не решалась ни о чем расспрашивать. Взяв мужа под руку, я подвела его к скамейке и усадила. Он положил голову мне на плечо и сразу заснул. Я была очень рада этому: сон действует на него лучше всякого лекарства.

Минут через двадцать Андрей проснулся и удивленно на меня посмотрел.

— Неужели я спал, Минна? — спросил он. — Пожалуйста, прости меня! Не знаю, как это случилось! Пойдем, выпьем где-нибудь чаю.

Мой муж, очевидно, забыл про встречу с незнакомцем. Мне очень не нравится эта забывчивость, она свидетельствует о том, что болезнь еще не отступила. Однако расспрашивать его я не стану. Но время пришло, надо открыть запечатанную тетрадку и ознакомиться с ее содержанием. Я знаю, дорогой Андрей, что ты не будешь сердиться. Я это делаю для тебя!

Позже. Грустное возвращение домой, грустное во всех отношениях. Андрей нездоров, я боюсь обострения его болезни. Кроме того, я получила ужаснейшую телеграмму от профессора фон Гельсинга:

«Объявляю вам скорбное известие о кончине миссис Вестенра и Луси. Похороны состоялись сегодня».

Что за ужасные непредвиденные несчастья! Бедная, бедная Луси! Артур, как он перенес эту тяжкую потерю? Да помоги нам Бог!

22 сентября. Все кончено. Артур вернулся к себе и увез Мориса. Что за чудный тип этот Морис! Я убежден, что в душе он столько же горевал о Луси, как и мы. Но он сдержан до крайности и не показывает своих чувств.

Фон Гельсинг уезжает сегодня, но завтра обещал вернуться. Он сказал мне, что едет в Амстердам, чтобы сделать некоторые распоряжения, так как ему придется пробыть в Лондоне довольно долго. Профессор будет жить у меня. Бедный! Я думаю, что события последней недели повлияли даже на его железный организм.

Я проводил его на вокзал и усадил в вагон. Опять остаюсь в одиночестве. Луси покоится в фамильном склепе на кладбище, далеко от угрюмого дымного Лондона…

«Таинственные происшествия в Гиллингаме.

Жители Гиллингама взволнованы странными происшествиями последних дней. Уже не первый раз то один, то другой ребенок не возвращается домой после игр на горе. Их находят лишь на следующее утро спящими под кустом. Все дети маленькие, и потому не могут объяснить, что случилось с ними. Однако их показания хотя неясные, но тождественные. Каждый из них уверяет, что встретил очень красивую даму, которая взяла его за руку и увела с собой. Это все, что малютки помнят.

Настораживает, что у всех пропадавших детей имеются на шее маленькие ранки. По мнению медиков, они напоминают следы укусов крысы или маленькой собаки. Странно только, что это животное действует удивительно осторожно.

Полицейские осмотрели окрестности, но пока ничего не обнаружили. Дети находятся под строгим надзором врачей».

«Ребенок-мученик.

Мы только что получили известие, что прошлой ночью еще один ребенок пропал. Его нашли утром в молодняке. На шее у малютки ранка со следами чьих-то зубов… Ребенок очень слаб, почти умирает. Когда его стали расспрашивать, он рассказал то же, что и другие: его увела красивая дама».

Глава XIV

23 сентября. Андрей здоров, хотя провел ночь довольно плохо. Я рада, что у него так много работы, это мешает ему вспоминать прошлое. Сегодня он вернется домой поздно. Я воспользуюсь этим, чтобы прочитать его дневник. Возможно, я найду в нем объяснение вчерашней странной встречи.

24 сентября. У меня храбрости не хватило писать вчера вечером. Ужасный рассказ Андрея очень взволновал меня. Несчастный! Как он много выстрадал, даже если это все лишь воображение больного мозга! До истины я никогда, наверное, не доберусь; я боюсь расспрашивать мужа! Этот худой мужчина, которого мы видели вчера… Андрей был совершенно уверен, что это граф… Положим, похороны дорогого мистера Гаукинса сильно расстроили его, и это вызвало рецидив. Я совершенно теряюсь в догадках.

Помню, как в день нашей свадьбы Андрей сказал: «Я расскажу, что было со мной, только если почувствую, что это мой священный долг».

Должно быть, во всем этом есть доля правды… Этот отвратительный граф собирался приехать в Лондон. Если он исполнил свое намерение, то и нам, и многим другим грозит страшная опасность. Придется действовать!

24 сентября.

Миссис Гаркер!

Простите, что пишу, не имея счастья быть знакомым с вами. Я известил вас о смерти бедной мисс Луси.

С разрешения мистера Голмвуда я прочитал ее коротенький дневник и письма. Между прочим, в бумагах мисс Луси было несколько ваших писем, которые свидетельствуют о том, что вы были верным другом покойной мисс Луси и искренне любили ее. Ради этой любви умоляю, не откажите мне в поддержке! Обращаюсь к вам ради блага других — мы можем искоренить много зла и, Бог даст, предотвратить много несчастий.

Я очень желал бы повидаться с вами. Вы можете доверять мне. Я друг Джона Сиварда и Артура Голмвуда, жениха мисс Луси. Если позволите, я приеду в Эксетер в день и час, которые вам наиболее удобны.

Я прочитал ваши письма к мисс Луси и знаю, что ваш супруг был опасно болен, а потому лучше не говорить ему про мое посещение. Жду с нетерпением ответа и еще раз прошу извинить меня.

Преданный вам фон Гельсинг.

25 сентября.

Приезжайте сегодня десятичасовым поездом. Буду рада вас видеть.

Минна Гаркер.

25 сентября. Ужасно волнуюсь в ожидании мистера фон Гельсинга. Мне почему-то кажется, что его визит имеет отношение к тому, что я прочитала в дневнике мужа. Но как это глупо! Что может быть общего между приключениями Андрея и смертью Луси?

Позже. Профессор только что уехал. Постараюсь описать все по порядку.

В два часа я услышала звонок у входной двери. Сердце у меня сильно забилось, но я заставила себя остаться на месте. Через несколько минут дверь в гостиную отворилась и служанка доложила о приходе профессора фон Гельсинга. Он немолод, у него хорошее открытое лицо и умные темно-синие глаза.

Профессор вопросительно произнес:

— Миссис Гаркер?

Я утвердительно кивнула.

— Я обращаюсь к вам как к другу бедной Луси. Я приехал ради нее.

— Профессор, — сказала я, — я к вашим услугам. Что вам угодно знать?

— Я прочитал ваши письма к мисс Луси, и знаю, что вы были с ней в Витби. В своем дневнике мисс Луси намекала на какую-то ночную прогулку, совершенную ею во сне, на то, что вы спасли ее. Будьте добры, расскажите, как было дело?

— Я могу подробно все передать, — ответила я.

— У вас, верно, хорошая память?

— Нет, просто я тоже веду дневник.

И, достав тетрадь из ящика, я подала ему.

Профессор благодарно улыбнулся.

— Вы позволите мне заняться чтением сейчас?

— Конечно, — сказала я, — а я пока распоряжусь принести нам кофе.

Вернувшись, я застала фон Гельсинга очень взволнованным. Он подошел ко мне и взял за руки.

— Миссис Гаркер, — воскликнул он, — не могу выразить, как я вам благодарен! С этой минуты я ваш верный друг! Если когда-нибудь вы будете нуждаться в помощи, вспомните фон Гельсинга, я буду счастлив услужить вам.

— Но, профессор, — возразила я, — ведь вы так мало знаете меня…

— Мало знаю? — повторил он. — Я знаю вас прекрасно, мне достаточно было прочитать ваш дневник и письма, чтобы оценить ваше благородство и ум. Однако расскажите мне о своем муже. Как его здоровье? Он совершенно излечился?

Я была рада случаю посоветоваться с профессором насчет Андрея и сказала:

— Мой муж почти было поправился, но внезапная смерть нашего друга, мистера Гаукинса, очень расстроила его. В прошлый четверг, когда мы были в городе, он сильно разволновался без всякой причины. Я приписываю это нашему горю…

— А что случилось? — спросил фон Гельсинг. — После воспаления мозга всякое волнение вредно.

— Андрею показалось, что он увидел кого-то… Одним словом, он вспомнил что-то ужасное…

При этих словах я не выдержала и расплакалась — сказалось нервное напряжение последних дней. Я упала на колени перед профессором и, горько рыдая, стала умолять его спасти моего мужа. Фон Гельсинг взял меня за руки и усадил рядом с собой.

— Милое дитя, — ласково произнес он, — всю жизнь я много работал и не успел приобрести друзей, да и вообще мало верил в дружбу. Но с тех пор, как Джон Сивард вызвал меня в Англию, мне встретилось так много хороших людей! Верьте, я с великой радостью сделаю для вас все, что смогу. Расскажите мне как можно подробней про вашего мужа.

— Профессор, — ответила я, — все, что я могу рассказать, так странно и дико, что вы не поверите. Со вчерашнего дня я как в лихорадке, ничего не понимаю и не знаю, чему верить и чему нет…

— Не беспокойтесь! Если бы вы знали, каким странным делом я занят, вы бы крайне удивились. Итак, я слушаю.

— Лучше будет, если вы прочитаете дневник Андрея. Я как раз закончила его перепечатывать. Только прошу вас не скрывать от меня ваших впечатлений.

— Конечно, я приду к вам завтра утром и надеюсь застать вашего мужа.

На этом мы расстались. Фон Гельсинг ушел, а я продолжаю думать, думать…

25 сентября.

Милая миссис Минна!

Я прочитал дневник вашего мужа. Как бы его рассказ ни был ужасен, он, увы, правдив. В этом будьте совершенно уверены.

Не могу не сказать вам, что преклоняюсь перед храбростью мистера Гаркера. Не бойтесь за него. Тот, кто решился спуститься по той ужасной стене и проникнуть в комнату изверга, да еще дважды, не сойдет с ума.

Итак, успокойтесь! Завтра я переговорю с вашим мужем о многом, а пока благодарю вас за позволение прочитать дневник мистера Гаркера. Я нашел в нем подтверждение многих своих догадок.

Преданный вам фон Гельсинг.

26 сентября. Я думал больше никогда не писать своего дневника, но обстоятельства изменились… Вчера после ужина Минна рассказала мне про посещение профессора фон Гельсинга и про его желание узнать подробности о болезни Луси, про то, как Минна поделилась с ним своим беспокойством насчет моего здоровья и дала прочитать мой дневник. Минна также показала письмо профессора, которое ободрило меня. Сомнения в действительности пережитого не давали мне покоя. Но теперь я убедился, что это был не бред, и никого не боюсь, даже графа. По-видимому, ему удалось приехать в Лондон, и тот человек у магазина — сам Дракула, только помолодевший. Но каким образом?

Позже. Фон Гельсинг был у нас. Кажется, его удивил мой вид. Когда я вошел в комнату и представился, он повернул меня лицом к свету и после довольно продолжительного молчания сказал:

— Миссис Минна говорила, что вы больны, но выглядите вы совершенно здоровым!

Я улыбнулся.

— Это вы вылечили меня!

— Каким образом?

— Своим письмом к моей жене. Меня мучили не столько воспоминания, сколько сомнения в своей психической полноценности. Вы и представить себе не можете, профессор, в каком я был состоянии! Но благодаря вам я совершенно успокоился.

Фон Гельсинг пожал мне руку.

— Я очень рад, — сказал он, — и счастлив познакомиться с вами, тем более что ваша милая жена совершенно очаровала меня. Миссис Гаркер обладает редким умом и добрым сердцем. Поздравляю вас от всей души с такой женой!

Мы сели завтракать. Времени оставалось немного, фон Гельсинг боялся опоздать на поезд.

— Я рассчитываю на вашу помощь, — продолжал он. — Прежде всего мне надо собрать как можно больше фактов… Не можете ли вы сказать, что произошло до вашей поездки в Трансильванию?

— Вы торопитесь на поезд, профессор, поэтому я передам вам все документы, касающиеся этого дела. Вы успеете их просмотреть дорогой.

Прощаясь, фон Гельсинг сказал:

— Если понадобится, я вызову вас телеграммой. Вы приедете, не правда ли?

— Мы приедем когда угодно, -поспешил я заверить его.

На вокзале профессор купил местные и лондонские газеты. Устроившись в купе, он принялся просматривать их. Я заметил, что какая-то заметка в «Курьере» поразила его. Фон Гельсинг побледнел и воскликнул:

— Ах, Боже мой, так скоро, так страшно скоро!

Казалось, он забыл о моем присутствии. В эту минуту раздался свисток. Профессор оторвался от газет, пожал мне руку и сказал:

— Я скоро напишу.

Глава XV

26 сентября. Вчера получил письмо от Артура. Слава Богу, он немного оправился. Морис все еще у него. Я очень рад этому, так как наш славный американец обладает веселым нравом. Он тоже черкнул мне несколько строк.

Что касается меня, то я рьяно принялся за работу в клинике в надежде, что это отвлечет меня от тягостных воспоминаний. Но Бог один знает, когда наши мытарства придут к концу!

Вчера фон Гельсинг поехал в Эксетер и провел там ночь. Сегодня в пять часов пополудни он влетел ко мне и, размахивая номером «Курьера», закричал:

— Что вы про это думаете?

Я просмотрел газету, но не понял, что так заинтересовало профессора. Тогда он указал мне на статью, озаглавленную: «Таинственные происшествия в Гиллингаме». Я ничего не понял, пока не дошел до места, где говорилось о ранках, обнаруженных на шеях заблудившихся детей.

— Те же приметы, как у бедной Луси!

— Какой вывод вы делаете из этого?

— Видимо, причина тождественна. Что-то, повредившее Луси, вредит этим детям.

Ответ фон Гельсинга поразил меня:

— Вы правы, но не совсем.

— Что вы хотите сказать, профессор?

Лицо его было так серьезно, что я невольно напрягся, предчувствуя новую беду.

— Объясните, в чем дело, — прибавил я.

— Неужели, Джон, вы до сих пор не поняли причину смерти бедной Луси?

— Она умерла от анемии, вызванной большой потерей крови.

— Чем же вы объясняете потерю крови?

Я пожал плечами.

Профессор сел рядом со мной.

— Вы умный человек, Джон, — сказал он. — Но почему вы не даете себе труда задуматься, правильно ли ваше объяснение или нет? Неужели вы не можете допустить, что есть масса вещей, которых вы не понимаете, что есть люди, видящие то, чего вы не видите? Это и есть главный недостаток науки: не признавать ничего без доказательств.

Но разве мы способны объяснить все? Скажите, отчего, например, Мафусаил прожил девяносто лет, а бедная Луси, которой перелили кровь трех сильных молодых людей, не прожила после этого и недели? Разве вы можете познать все тайны жизни и смерти? Разве вы можете сказать, отчего один паук умирает, не достигнув полного развития, а другой живет долго, как тот паук в старом Испанском соборе, достигший колоссальных размеров и питавшийся маслом священных лампадок? Почему в пампасах Южной Америки существуют огромные летучие мыши, сосущие кровь из коров и лошадей, в то время как на островах дальнего запада такие же огромные мыши висят безжизненно на ветках деревьев весь день, а ночью нападают на несчастных людей и высасывают их кровь?

— Бог мой, профессор! — воскликнул я взволнованно. — Неужели вы предполагаете, что Луси стала жертвой летучей мыши и что столь необычайное приключение случилось здесь, в Лондоне?

Фон Гельсинг не ответил и продолжал:

— Объясните мне, почему черепаха живет дольше, чем человек? Почему существует поверье, что есть люди, которые умереть не могут? Объясните, как индийский факир может заставить себя умереть? Его хоронят, на его могиле сеют хлеб, хлеб созревает, а когда выкапывают гроб, оказывается, что факир жив!

Мои мысли путались. Вопросы фон Гельсинга загнали меня в тупик.

— Профессор, позвольте мне быть вашим учеником, как в былые времена. Я не знаю, к чему вы это говорите, и ничего не понимаю. Ради Бога, скажите, чего вы добиваетесь?

— Я добиваюсь вашей веры.

— Веры во что?

— Веры в то, во что ваш ум отказывается верить. Один американец как-то сказал мне: «Вера — это то, что заставляет нас верить в вещи, которые ум отвергает».

— Я обещаю верить вам!

— Вы такой же хороший ученик, как и раньше, — улыбнулся фон Гельсинг. — Я убежден, что вы все поймете. Итак, вы думаете, что ранки на шеях детей оставлены тем же, скажем, существом, что и на шее Луси?

— Должно быть.

Фон Гельсинг встал и торжественным голосом сказал:

— Вы ошибаетесь! Я желал бы, чтобы вы были правы, но в действительности все хуже, во сто тысяч раз хуже!

— Что вы хотите этим сказать? — воскликнул я. Профессор опустился в кресло. Закрыв лицо руками, он прошептал:

— Ранки на детских шеях сделаны Луси!

Я вскочил и, ударив кулаком по столу, закричал:

— Фон Гельсинг, вы с ума сошли!

Профессор поднял голову и внимательно посмотрел на меня.

— Было бы лучше, если бы я действительно сошел с ума, — проговорил он тихо. — Я берег вас, мой друг, и не хотел огорчать. Да, вам трудно поверить в это… Сегодня вечером я пойду на кладбище, чтобы доказать свою правоту, и предлагаю вам пойти со мной.

Я был ошеломлен и не знал, что ответить. Профессор заметил мои колебания и продолжал:

— Логика проста. Если я сказал правду, то доказательство успокоит вас. Пойдемте сейчас в больницу и осмотрим найденного ребенка. Доктор Винцент, мой приятель, позволит освидетельствовать его. А потом, — он достал ключ из кармана и показал его мне, — потом мы проведем ночь на кладбище, где похоронена Луси. Это ключ от склепа. Мне поручили передать его Артуру.

Сердце мое сжалось, предчувствуя что-то ужасное. Но что я мог сделать? Собравшись с духом, я согласился.

Ребенок не спал, когда мы пришли. За ним был хороший уход, и он поправлялся. Доктор Винцент снял повязку с его шеи и показал две маленькие ранки. Не было никакого сомнения! Они ничем не отличались от тех, которые мы видели на шее Луси. Мы спросили Винцента, чему он приписывает эти повреждения.

— По-моему, — сказал он, — это укус какого-то зверька, либо крысы, либо летучей мыши… Весьма возможно, что какая-нибудь разновидность вампиров завезена к нам из Южной Америки моряками. Чего я совершенно не понимаю, так это рассказов детей о какой-то красивой даме, приглашавшей их поиграть с ней. И этот ребенок говорит то же самое.

— Надеюсь, — вмешался фон Гельсинг, — что когда вы отошлете ребенка домой, то прикажете родителям зорко следить за ним. Нельзя оставлять детей без присмотра. Бог знает, что может приключиться с ними. Во всяком случае, вы продержите его несколько дней в больнице?

— По меньшей мере неделю, пока ранки совершенно не заживут.

Солнце уже садилось, когда мы вышли из больницы.

— Торопиться некуда, — объявил фон Гельсинг. — Зайдем сначала куда-нибудь пообедать.

Мы перекусили в ближайшем ресторане и около десяти часов вечера направились к кладбищу. Уже совсем стемнело, тускло горели фонари. Миновав людные кварталы, мы очутились на пустынной улице. Дойдя по ней до кладбища и не желая, чтобы кто-либо знал о нашем посещении, мы перелезли через ограду и отыскали склеп Вестенра. Вокруг было темно и очень тихо.

Профессор вынул ключ из кармана, открыл склеп и движением руки пригласил меня войти первым. Мне стало жутко. Сырой могильный воздух окутал нас. Фон Гельсинг зажег свечу. Слабый свет озарил склеп: сырые стены, покрытые кое-где паутиной, венки завядших цветов, тусклые серебряные орнаменты гробов — все это составляло неприглядную картину…

Удостоверившись, что перед нами действительно гроб Луси, фон Гельсинг достал отвертку и принялся выворачивать винты из крышки гроба.

— Что вы делаете? — спросил я.

— Открываю гроб, как видите. Я хочу убедить вас в правильности своих слов.

Я схватил его руку. Мне казалось, что он совершает святотатство.

— Оставьте, — сказал он и, вывернув последний винт, снял крышку.

Со дня смерти Луси прошла уже неделя, и я, предвидя ужасное зрелище, сделал шаг к двери. Голос профессора остановил меня.

— Взгляните, — шепнул он.

Я приблизился к гробу… Он был пуст! Это так поразило меня, что я не знал, что сказать.

— Ну что, Джон? — невозмутимо произнес фон Гельсинг, — теперь вы верите?

Я заупрямился.

— Я верю, что тело Луси не находится в гробу, но это лишь доказательство одного…

— Чего, мой друг?

— Того, что его здесь нет.

— Логично. Но как вы объясните исчезновение тела?

— Кто-нибудь похитил его, — предположил я, сознавая, что говорю глупость.

— Ну, что же, — вздохнул профессор, — я представлю вам еще одно доказательство.

Опустив крышку на гроб, он убрал отвертку, потушил свечу, и мы вышли из склепа. Фон Гельсинг запер дверь и протянул мне ключ.

— Возьмите, — сказал он, — а то, чего доброго, вы еще подумаете, что это я выкрал труп.

Я натянуто рассмеялся.

— Ключ — не доказательство. Его можно подделать.

Пожав плечами, профессор положил ключ себе в карман.

— Побудем здесь немного, вы сами все увидите, — предложил он. — Только разделимся: вы будете наблюдать за склепом, а я пойду к воротам.

Я последовал его указаниям и расположился под большой ивой. Вскоре фон Гельсинг пропал из виду. Время тянулось медленно. Мною овладело чувство бесконечной тоски. Часы пробили двенадцать, потом час, два. Профессор не возвращался. Я был страшно утомлен и начинал злиться, что согласился на его предложение.

Внезапно между деревьями, на довольно большом расстоянии от склепа, я заметил какую-то белую тень. Одновременно с противоположной стороны кладбища появилась темная фигура. Я встал и, спотыкаясь о решетки могил, двинулся ей навстречу. Где-то далеко запел первый петух. Белая тень, принимая человеческие очертания, направлялась к склепу. Неожиданно она исчезла. Послышался шорох, я обернулся. Передо мной стоял профессор, держа на руках спящего ребенка. Он указал на ребенка и спросил:

— Вы удовлетворены, надеюсь?

— Нет, — ответил я, как мне самому показалось, довольно грубо.

— Разве вы не видите ребенка?

— Вижу, но кто принес его сюда?

Не отвечая, фон Гельсинг передал мне ребенка, зажег спичку и осмотрел его шею. Никаких ранок не было.

— Разве я не прав? — воскликнул я.

— Слава Богу, я подоспел вовремя, — вздохнул профессор с облегчением.

Пришлось решать, что делать с ребенком. Если сдать его в участок, придется объяснять, как он оказался у нас, а это крайне нежелательно. Мы решили оставить его на улице и подождать прихода полисмена. Услышав приближающиеся шаги, мы скрылись между деревьями, положив ребенка на скамейку. К счастью, полисмен заметил его и, поколебавшись, забрал с собой. Успокоившись на этот счет, мы направились домой.

Я так взволнован, что не могу спать. Не понимаю, какую цель преследует фон Гельсинг. Он настаивает на том, чтобы я еще раз отправился с ним на кладбище.

27 февраля. Раньше двух часов дня нам не удалось осуществить наш план. Были чьи-то похороны, на кладбище оказалось много народу. Наконец толпа разошлась, и сторож, закрыв ворота, удалился. Время действовать настало. Профессор уверял, что больше часа нам не понадобится. У меня было очень скверно на душе. Что, если кто-нибудь заметит наши странные деяния? Последствия могут быть самые ужасные. Кроме того, я считал желание фон Гельсинга полной бессмыслицей. Как бы ни было дико открыть гроб девушки, умершей неделю назад, зачем открывать его снова, убедившись, что он пуст?

Профессор не обращал внимания на мое неодобрительное молчание. Достав ключ, он открыл склеп и снова пригласил меня войти первым. При дневном свете склеп показался мне еще более мрачным. Фон Гельсинг подошел к гробу Луси, отвинтил крышку и… Я застыл от удивления и ужаса. В гробу лежала Луси!

Она была так же хороша, как в день похорон: ярко-красные налитые губы, на щеках играл легкий румянец. Я не мог поверить, что вижу труп.

— Что это за комедия? — вырвалось у меня.

— Неужели вы и теперь не верите? — спросил профессор. Он слегка раздвинул губы Луси. — Обратите внимание на ее зубы. Видите, как заострились клыки? Вот этими зубами она и ранила детей. Надеюсь, я убедил вас, Джон?

Еще раз мое скептическое упрямство взяло верх.

— Может быть, кто-нибудь принес и положил ее обратно в гроб?

— Но кто же это сделал? — возразил фон Гельсинг. — К тому же не забывайте, что мисс Луси умерла неделю назад. А между тем ни малейших признаков разложения нет.

Я ничего не мог возразить на это. Профессор продолжал осматривать покойницу. Он открыл ей глаза, еще раз тщательно осмотрел зубы. Потом, обернувшись ко мне, сказал:

— Этот случай расходится несколько с другими… Вампир укусил ее, когда она спала сомнамбулическим сном, если хотите, находилась в трансе, сама того не сознавая. Вампир сосал кровь Луси, когда она пребывала в этом состоянии. По народному поверью люди, укушенные вампирами, сами становятся кровопийцами и не могут умереть. Даже похороненные, они по ночам выходят из могил и питаются кровью младенцев. Есть единственный способ избавиться от них: воткнуть кол в сердце… Признаюсь, мне будет жалко убить ее…

Я похолодел, начиная допускать правильность подозрений фон Гельсинга. Но если Луси действительно умерла?…

Профессор взглянул на меня и, увидев мое волнение, воскликнул:

— А, вы верите теперь?

— Я готов поверить, но что вы собираетесь делать?

— Я же сказал, надо воткнуть кол ей в сердце!

Мысль о таком зверстве, совершенном над телом любимой девушки, была мне противна, хотя после того, что рассказал фон Гельсинг, я почувствовал к Луси омерзение.

Последовало довольно долгое молчание. Наконец профессор сказал:

— Если бы я мог действовать исключительно по собственному желанию, я совершил бы это сейчас. Но надо считаться с другими обстоятельствами. Пока еще она ни у кого жизни не отняла, хотя это лишь вопрос времени. Убив Луси, я лишу ее возможности творить зло. Но что мы скажем Артуру? Если вы, Джон, видели на шее мисс Луси ранки и такие же ранки на шее у ребенка в больнице, видели пустой гроб вчера, а сегодня в нем девушку, умершую неделю назад, без признаков тления, с красными губами, и все еще не вполне верите мне, то разве Артур поверит? Он возмутился, когда я не позволил ему поцеловать невесту перед смертью! Да он просто решит, что мисс Луси похоронили заживо, а мы потом убили ее. Поэтому надо обо всем сообщить Артуру и действовать сообща, дабы он убедился в правильности моих подозрений. А теперь, друг мой, возвращайтесь домой, я проведу эту ночь на кладбище. Телеграфируйте Артуру, чтобы завтра в десять часов вечера он был у вас. Пусть захватит и Мориса.

Он закрыл склеп на ключ, и мы расстались.

27 сентября.

Мой друг!

Пишу вам эти строки на всякий случай. Сейчас отправляюсь на кладбище с намерением помешать Луси выйти сегодня из гроба. Я хочу, чтобы она проголодалась, и украшу дверь склепа цветами, запаха которых вампиры не выносят.

Я не боюсь Луси, но тот, кто превратил несчастную девушку в вампира, может найти ее гроб и скрыться в нем. Это существо коварное и хитрое, я это знаю со слов мистера Гаркера и по собственному опыту. Мы долго боролись с ним за мисс Луси, однако он победил.

Я, конечно, рискую. Если вампир придет сегодня ночью, он застанет меня одного, и в этом случае ваша помощь опоздает. Но я надеюсь, что теперь он занят поисками новых жертв.

У меня в портфеле вы найдете дневник мистера Гаркера и записки мисс Луси. Прочитайте их внимательно, и вы все поймете. Если со мной что-нибудь случится, отыщите этого изверга графа, причинившего нам столько зла, убейте его, пронзив сердце колом, или сожгите.

На всякий случай прощайте.

Фон Гельсинг.

Глава XVI

28 сентября. Удивительно, как сон быстро восстанавливает силы! Вчера я верил фон Гельсингу; сегодня наш разговор кажется мне бредом сумасшедшего. Безусловно, профессор убежден в своей правоте, но где гарантия, что он в здравом уме? Некоторые вещи все-таки смущают меня, ведь я видел, собственными глазами видел, что гроб пуст! Я решительно теряюсь в догадках…

29 сентября, утро. Вчера вечером около десяти часов Артур, Морис, фон Гельсинг и я собрались у меня. Профессор объяснил нам свои намерения, обращаясь почти исключительно к Голмвуду.

— Вы были удивлены содержанием моего письма? — спросил он.

— Признаюсь, более чем удивлен, — ответил Артур, — и не совсем понимаю, что происходит.

— Попытаюсь объяснить вам, — сказал профессор. — Я прошу разрешения совершить сегодня ночью то, что нахожу необходимым для общего блага. Возможно, это покажется странным или дерзким, тем более что вы еще не знаете моих планов, но я прошу вас дать мне разрешение, не зная, в чем его суть.

— Я ручаюсь за профессора и готов идти за ним, — вмешался Морис.

— Благодарю вас, — слегка поклонился фон Гельсинг, — я вижу, что вы действительно мой друг!

— Профессор, — начал Артур, — если при этом не будет затронута моя честь христианина и джентльмена, я охотно даю вам разрешение действовать по вашему усмотрению. Скажите, в чем дело?

Фон Гельсинг ответил:

— Я хочу, чтобы вы поехали со мной на кладбище.

— К Луси?

Профессор утвердительно кивнул.

— Зачем?

— Мы войдем в склеп и откроем гроб…

Артур вскочил.

— Ну, это уж слишком! — закричал он. — Я согласен на все, но то, что вы хотите сделать, — святотатство! Вы переходите все границы, вы…

— Если бы я мог уберечь вас от этого, мой бедный друг, — перебил его фон Гельсинг, — поверьте, я бы это сделал, Бог свидетель! Но мы должны испить до дна чашу страданий, дабы избавить мисс Луси от дальнейших мук. Она умерла, не правда ли? Повредить ей мы не можем, но если она не умерла…

Артур бросился к профессору.

— Боже! — воскликнул он. — Что вы хотите этим сказать? Неужели мы все ошиблись и ее похоронили заживо?

Закрыв лицо руками, Артур глухо застонал.

— Дитя мое, я не сказал, что она жива! Но она не умерла.

— Не умерла?! Что это значит? Господи, я сойду с ума!

— Есть тайны, скрытые от большинства людей, которые трудно объяснить. Именно с такой тайной мы теперь и имеем дело. Но я еще не сказал, в чем именно состоит моя просьба. Я прошу у вас разрешения убить Луси-вампира, проткнув ее сердце колом.

— Нет, нет! — закричал Артур с ужасом. — Ни за что! Профессор, вы просите невозможного! Господи, за что вы меня так мучаете? Что вам сделала несчастная девушка, которую вы хотите изуродовать после смерти? Вы потеряли рассудок! Но я не позволю вам совершить подобное кощунство! Это мой долг!

Фон Гельсинг встал и сдержанно произнес:

— У меня, как и у вас, есть долг — священный долг по отношению к вам и мисс Луси. Клянусь, я тоже этот долг исполню. Прошу вас лишь об одном: пойдемте со мной, вы все увидите сами. Однако предупреждаю: если и после этого ваше решение не изменится, я все равно сделаю, что подобает. А потом я к вашим услугам…

Голос профессора задрожал.

— Прошу вас, не сердитесь на меня прежде времени. Ни разу в жизни мне еще не приходилось исполнять столь тяжелой обязанности. Единственное утешение, которое остается мне, это ваше доверие — и вы мне отказываете в нем! Подумайте! Я приехал в Лондон, желая помочь бедной девушке, я мобилизовал все свои знания, проводил около нее бессонные ночи! Я измучился, исстрадался! Но даже теперь, когда она стала вампиром, если моя жизнь может послужить ей, я готов отдать ее, не раздумывая.

Он замолчал. Наступила тишина. Потом Артур подошел к профессору и, протянув руку, прошептал:

— Вампиром? Вы говорите ужасные вещи! Но я пойду с вами…

Без четверти двенадцать мы проникли на кладбище. Ночь была темной, лишь изредка из-за тяжелых туч выглядывала луна. Когда мы подошли к склепу, я посмотрел на Артура, боясь, что он может сорваться. Но он держался молодцом.

Профессор открыл склеп и, видя, что никто не решается войти, шагнул первым. Мы последовали за ним. Фон Гельсинг зажег фонарь. Указав на гроб, он сказал мне:

— Вы были со мной здесь вчера… Тело мисс Луси лежало в гробу, не правда ли?

— Да, — ответил я решительно.

— Вы слышите? — обратился профессор к остальным. Он вывернул винты и снял крышку. Гроб опять был пуст.

В течение нескольких минут никто не проронил ни слова. Молчание прервал Морис:

— Профессор, я вполне доверяю вам, и одного вашего слова для меня достаточно. В другое время я не стал бы расспрашивать, но мы окружены такой таинственностью, что объяснения необходимы. Скажите, это дело ваших рук?

— Клянусь честью, что я тут ни при чем, — ответил фон Гельсинг. — Позапрошлой ночью мы с Сивардом пришли сюда. Я открыл гроб, а он оказался пустым, как теперь. Прождав довольно долго, мы увидели белую тень, скользящую между деревьями… Днем мы пришли опять… Мисс Луси лежала в гробу, правда, Джон?

— Да.

— В первую ночь я нашел между могилами маленького ребенка, слава Богу, еще без следов укусов. Вчера я пришел сюда до заката солнца, так как до этого времени вампиры двигаться не могут, и просидел у склепа всю ночь, но ничего не произошло, так как я закрыл все щели в склепе цветами, запах которых вампиры не выносят. Утром я убрал их, и вот гроб опять пуст! Выйдем отсюда и подождем снаружи… Вы увидите нечто крайне странное.

Мы вышли, и профессор закрыл дверь склепа на ключ.

Как приятно дышалось на свежем воздухе! Несмотря на наше удрученное состояние, я думаю, все облегченно вздохнули, выбравшись из сырого склепа. Артур погрузился в глубокое раздумье, а фон Гельсинг, достав замазку и смешав ее с водой, принесенной в бутылочке, тщательно залепил все трещины в склепе. Я поинтересовался, зачем он это делает.

— Я хочу помешать ей войти, — ответил профессор.

— Из чего сделана замазка? — спросил Артур. Фон Гельсинг набожно снял шляпу.

— Замазка обыкновенная, но я смешал ее со святой водой, привезенной мной из Амстердама. Я имею на это разрешение священника.

Такой ответ ошеломил нас. Мы не могли более сомневаться в искренности профессора. Очевидно, он был убежден в необходимости и правильности своих действий. Мне стало жутко.

Наше продолжительное молчание было прервано фон Гельсингом.

— Смотрите! — прошептал он, указывая вдаль.

В самом конце аллеи показалась белая фигура, что-то прижимавшая к груди. В эту минуту луна, прорвавшись сквозь облака, озарила местность. Мы увидели женщину с белокурыми волосами и в белом одеянии с ребенком на руках. Было невозможно разглядеть ее лицо. Послышался слабый детский плач. Мы хотели броситься к ней, но профессор жестом остановил нас.

Женщина медленно приближалась. Мы видели ее теперь совершенно ясно — это была Луси! Артур застонал. Да, это была Луси, но как она изменилась! Лицо искажено злобной гримасой, прежнее выражение доброты уступило место крайней жестокости. Фон Гельсинг двинулся вперед, мы последовали за ним.

Перед дверью склепа профессор поднял фонарь и направил его на Луси. При ярком свете было хорошо видно, что ее губы окрашены свежей кровью, капли которой медленно стекали по подбородку на белое платье…

Мы остолбенели от ужаса, даже железная выдержка фон Гельсинга чуть не изменила ему. Артур зашатался и упал бы, если бы я не подхватил его.

Луси, увидев нас, отшатнулась, заскрежетала зубами, как хищник, у которого отняли добычу. Ее глаза были такие же красивые, как прежде, но теперь в них горела злоба. Бог мой, как она была ужасна! Внезапно выражение лица Луси изменилось. Она нежно улыбнулась и небрежным движением бросила ребенка на землю, ребенка, которого только что прижимала к груди! В эту минуту я ненавидел ее так остро, что, если бы мог, без раздумий убил бы.

Луси двинулась в сторону Артура все с той же улыбкой. Несчастный Артур отшатнулся, закрыв лицо руками. Ласковым голосом она прошептала:

— Приди ко мне, Артур, оставь их всех и приди ко мне! Мои объятия ждут тебя! Пойдем, отдохнем вместе. Пойдем, мой дорогой, мой муж! Пойдем!

Серебристый голосок Луси звучал так сладко, что подействовал на нас всех. Артур был очарован. Подняв голову, он сделал шаг вперед, она бросилась ему навстречу, но между ними встал фон Гельсинг с распятием в руке. Луси отшатнулась от него, как от огня. Ее лицо исказилось от бешенства; как разъяренная львица, она кинулась к склепу. В двух шагах от него Луси остановилась, будто прикованная к месту невидимой силой, и обернулась к нам. Яркий луч фонаря осветил ее лицо. Я никогда не видел столь ужасающего выражения бессильной злобы. Глаза Луси горели зловещим огнем, брови сдвинулись, образовав тяжелую складку, губы растянулись в безобразной гримасе. Если бы она могла убить нас взглядом, то мы были бы уже мертвы.

Фон Гельсинг прервал молчание.

— Скажите, мой друг, продолжать ли мне свою работу? — обратился он к Артуру.

Тот, бросившись на колени, прохрипел:

— Делайте как знаете! Я не могу себе представить ничего ужаснее того, что было…

И несчастный беспомощно и горько зарыдал.

Фон Гельсинг подошел к склепу и начал снимать еще мягкую замазку. Потом он отодвинулся… Все мы были свидетелями, как Луси исчезла в узкой щели, через которую можно просунуть лишь лезвие ножа.

Профессор опять тщательно наложил замазку на щель, поднял ребенка и обратился к нам:

— Пойдемте, друзья мои! Завтра в полдень на кладбище будут похороны. Когда толпа разойдется и сторож закроет ворота, мы совершим то, что необходимо. Слава Богу, ребенок не очень пострадал. Мы положим его в такое место, где его нельзя не заметить, и отправимся домой.

Приблизившись к Артуру, он прибавил:

— Мой милый друг, сегодня вам пришлось много страдать, но со временем вы убедитесь, что у меня не было выбора. Приободритесь! Самое тяжелое испытание уже позади.

29 сентября, ночь. В полдень мы опять отправились на кладбище. Дождавшись конца похорон, не замеченные сторожем, мы вошли в склеп. Фон Гельсинг захватил с собой мешок, казавшийся довольно тяжелым. Он зажег фонарь и две большие свечи, так что в склепе стало довольно светло.

Пока профессор снимал крышку с гроба, мы, затаив дыхание, следили за ним. Вот он вытащил последний винт…

В гробу лежала Луси.

Артур дрожал, как в лихорадке. Меня охватило омерзение. Мне казалось, что передо мной была не Луси, а злой демон, принявший ее облик. Артур, вероятно, испытывал те же чувства. Его лицо было сурово.

— Скажите, это действительно Луси или демон, принявший ее облик? — обратился он к профессору.

— Подождите, вы все увидите сами, — ответил фон Гельсинг.

Я не мог оторвать глаз от Луси. Ее острые зубы, окровавленный рот с распухшими красными губами, налитые розовые щеки — все это было до такой степени противно, что к горлу подкатила тошнота.

Между тем фон Гельсинг достал из мешка операционный нож, тяжелый молоток и деревянный кол с обожженным концом. Когда все было готово, профессор обратился к нам:

— Раньше чем я начну свою работу, позвольте объяснить вам некоторые вещи. Когда человек превращается в вампира, умереть он не может. Число его жертв становится все больше, так как все умершие от укуса вампира в свою очередь тоже становятся вампирами. Их участь ужасна. Если бы вы, Артур, поцеловали Луси перед ее смертью или вчера ночью попали в ее объятия, все было бы кончено — вы бы стали одним из тех, о которых мы не можем говорить без отвращения. Злодеяния несчастной девушки только начались. Дети, кровь которых она пила, пока еще вне опасности, но в конце концов несчастные малютки погибнут и сами превратятся в вампиров. Если мы решимся убить Луси, эти дети будут спасены. К тому же мы дадим покой душе бедняжки… Итак, мои друзья, благословенна та рука, которая освободит Луси и избавит от дальнейших мук. Я готов исполнить этот долг, но среди нас есть человек с большими правами, чем у меня. Сознание, что он спас душу любимой девушки, послужит ему огромным утешением! Скажите мне, друзья, прав я или нет?

Мы посмотрели на Артура. Он сделал шаг вперед и, хотя лицо его было бледно и руки дрожали, решительно произнес:

— От всей души благодарю вас, профессор! Скажите, что надо делать, я колебаться не стану!

Фон Гельсинг положил руку ему на плечо.

— Не волнуйтесь, мой храбрый друг! Вот кол, которым вы должны пронзить сердце девушки. Я не хочу обманывать вас: дело это нелегкое.

— Приказывайте, — прошептал Артур.

— Возьмите этот кол в левую руку, направляя острый его конец в область сердца, а в правую — молоток. Когда я начну молиться, ударьте молотком по колу изо всех сил, он должен пронзить тело насквозь. Начинайте, во имя Бога!

Открыв молитвенник, фон Гельсинг стал громко и внятно читать. Решительным движением Артур приставил кол к телу Луси… Тяжело и глухо ударил молоток.

Тело в гробу стало корчиться, раздался ужасающий пронзительный крик. Острые зубы девушки стиснулись, изо рта потекла кровь… Но Артур, бледный как смерть, с застывшим лицом, продолжал свою работу. Молоток опускался равномерными тяжелыми ударами, кол проникал все глубже и глубже. Брызнувшая из раны кровь залила гроб. Фон Гельсинг продолжал читать молитву.

Наконец конвульсии прекратились. Страшная работа была выполнена…

Капли холодного пота выступили у Артура на лбу, молоток выпал из рук. Он был близок к обмороку. Прошло несколько минут, прежде чем мы решились взглянуть на гроб. Представшая картина так удивила нас, что мы не могли сдержать крика.

Перед нами лежала Луси, такая же, как при жизни, с выражением удивительной доброты на бледных исхудавших щеках. Лицо, несомненно, носило следы болезни, но все же это было ее милое лицо, хотя теперь на нем лежал отпечаток смерти.

Фон Гельсинг подошел к Артуру. Положив руку ему на плечо, он спросил:

— Теперь вы прощаете меня?

Артур обнял профессора и взволнованно ответил:

— Да благословит вас Бог за то, что вы вернули моей голубке ее бессмертную душу!

Нервы его не выдержали. Склонив голову на плечо профессору, Артур громко зарыдал. Мы все молчали.

Когда Голмвуд немного успокоился, фон Гельсинг сказал ему:

— Теперь, друг мой, вы можете поцеловать свою невесту даже в губы. Мисс Луси не вампир, она действительно умерла, и душа ее нашла вечный покой.

Нагнувшись, Артур поцеловал Луси. Затем профессор попросил его выйти из склепа вместе с Морисом. Оставшись вдвоем, мы отпилили часть кола, не вонзившегося в тело, отрезали голову умершей, наполнили гроб цветами, о которых фон Гельсинг говорил, что их запах отпугивает вампиров, и закрыли крышку гроба. Профессор запер склеп и передал ключ Артуру.

Солнце ярко светило, пели птицы. Казалось, природа ликует, да и у нас на душе было легко.

Мы направились к выходу, но фон Гельсинг остановил нас.

— Друзья мои, выполнена только первая и самая тяжелая часть нашей работы. Мы еще должны найти виновника всего этого ужаса и уничтожить его. Я собрал о нем некоторые сведения… Нам предстоит выполнить трудную и небезопасную задачу, поэтому я спрашиваю: желаете ли вы помочь мне? Верите ли вы теперь в существование вампиров? От нас зависит участь этого изверга.

Мы дружно обещали профессору содействовать во всем.

— Послезавтра в семь часов вечера соберемся у Джона. Он угостит нас обедом, а я привезу с собой двух своих друзей и изложу вам свои планы. Джон, — обратился ко мне фон Гельсинг, — я сегодня вечером уеду в Амстердам, завтра ночью думаю возвратиться, после чего мы сможем начать наши поиски. Объясню все, чтобы вы знали, чего ожидать, но предупреждаю вас: если мы зададимся целью истребить вампира, мы уже не будем вправе остановиться на полпути, придется довести дело до конца, несмотря ни на какие препятствия.

Глава XVII

29 сентября. У меня дома фон Гельсинга ожидала телеграмма следующего содержания: «Буду сегодня вечером. Андрей уехал в Витби. Есть важные известия. Минна Гаркер».

Профессор был в восторге.

— Ах, миссис Минна — просто клад! — воскликнул он. — К сожалению, я не могу отложить своего отъезда. Надеюсь, Джон, вы встретите ее, привезете к себе и объясните причину моего отсутствия.

За чаем профессор передал мне дневник Андрея Гаркера и дневник его жены, который она вела до замужества.

— Прочитайте их, — сказал он, — только, ради Бога, не потеряйте. Они еще понадобятся. Все, что в них написано, может помочь нам. Прочитайте все и, если сможете еще что-нибудь прибавить от себя, — прибавьте. Вы, кажется, тоже ведете записи? Я бы очень хотел ознакомиться с ними.

Вскоре после отъезда фон Гельсинга я отправился на вокзал встречать миссис Гаркер. Я сразу узнал ее по описанию профессора. Объяснив ей причину его отсутствия и забрав багаж, в числе которого оказалась пишущая машинка, я привез миссис Гаркер к себе.

Она попросила разрешения зайти ко мне в кабинет немного позже. Сейчас принимаюсь за чтение дневника ее мужа, ведь профессор говорил, что дорога каждая минута.

29 сентября. Я привела себя в порядок и спустилась к доктору Сиварду. За дверью его кабинета слышался чей-то голос. Я остановилась в нерешительности, но, вспомнив просьбу доктора не медлить, постучалась и вошла.

В кабинете, кроме доктора, никого не оказалось. На столе стоял фонограф. Впервые увидев этот аппарат, я заинтересовалась им.

— Надеюсь, что не заставила вас ждать, — сказала я. — Но, услышав разговор, я боялась помешать вам.

— Нет, вы не помешали мне, — улыбнулся Сивард, — я веду своего рода дневник с помощью вот этого фонографа.

— Как интересно! А нельзя ли мне что-нибудь послушать?

— Конечно, — кивнул доктор, придвигая к себе фонограф.

Но вдруг он заколебался, на лице появилось беспокойное и нерешительное выражение.

— Дело в том, — пробормотал он, — что в основном там речь идет о моих больных. Я бы не хотел… Это, пожалуй, будет неловко…

— Вы ухаживали за Луси, — перебила я Сиварда. — Позвольте мне услышать подробности о ее смерти. Я буду вам крайне признательна. Я очень любила ее!

— Подробности о ее смерти? Ни за что! — воскликнул он.

— Но почему же? — изумилась я.

— Видите ли, — произнес доктор после долгого колебания, — к сожалению, я не знаю, на каком цилиндре эта запись…

Говоря это, Сивард был очень взволнован. Внезапно я догадалась, что смерть Луси имеет отношение ко всем ужасам, описанным моим мужем в его дневнике. Желая во что бы то ни стало добиться правды, я сказала:

— В таком случае, доктор, я могу облегчить вашу задачу. Заведите фонограф, и я перепечатаю ваш дневник.

Побледнев, Сивард воскликнул:

— Нет, нет, я не хочу, чтобы вы узнали эту ужасную историю!

Мое чутье не обмануло меня! Смерть Луси действительно окружена какой-то ужасной тайной. Но как расположить доктора к себе? Случайно мой взгляд упал на пачку бумаг, стопкой сложенных на столе. Я узнала среди них свой дневник.

— Вы не доверяете мне, — сказала я. — Прочитайте мой дневник и дневник моего мужа. Убеждена, что после этого вы измените свое отношение.

Встав и открыв ящик, наполненный цилиндрами, обернутыми в вату, доктор обернулся ко мне:

— Миссис Гаркер, я знаю, что Луси очень любила вас, она говорила мне об этом. Простите меня и не сердитесь. Эти цилиндры в полном вашем распоряжении. Первые шесть номеров касаются лично меня… Я же, если позволите, займусь вашими дневниками. Фон Гельсинг советовал мне ознакомиться с их содержанием.

Сивард отнес фонограф в мою комнату и перед уходом завел аппарат.

— Когда ужин будет готов, я позову вас, — сказал он, обернувшись в дверях.

29 сентября. Я так заинтересовался дневниками Гаркера и его жены, что совсем забыл об ужине. Я велел позвать миссис Гаркер. Она пришла растерянная и заплаканная.

— Боюсь, то, что вы узнали, очень огорчило вас, — сказал я мягко.

— Я и вас жалела, — ответила миссис Гаркер, — вы много страдали. Я перепечатала ваш дневник, вы не сердитесь? В нем много важных подробностей. Да, смерть бедной Луси — лишь звено во всей этой страшной истории. Мы с Андреем уже кое-что предприняли. Он поехал в Витби, чтобы собрать некоторые необходимые сведения; завтра он присоединится к нам. Мистер Сивард, давайте договоримся: пусть между нами не будет никаких тайн. Действуя сообща, мы скорее достигнем цели.

Миссис Гаркер говорила с таким жаром и так убежденно, что я, конечно же, согласился с ней.

— Давайте ужинать, — предложил я. — Вам необходимо подкрепиться, а потом я буду к вашим услугам.

30 сентября. Андрей Гаркер приехал в девять часов утра. Я прочитал его дневник. Судя по всему, это умный, энергичный и удивительно храбрый человек, не теряющий хладнокровия даже в самых неожиданных обстоятельствах.

После завтрака его жена решила привести в порядок все документы, включая мой дневник и письма Луси. Кроме того, у Гаркера имеется копия письма Биллингтона из Витби, подтверждающего отправку в Лондон деревянных ящиков. Гаркер занят теперь чтением моего дневника. Любопытно, какое он вынесет заключение.

Позже. Странно, что я до сих пор не догадывался о возможности пребывания графа в соседнем пустом доме. Почему поведение Ренфильда не натолкнуло меня на эту мысль? У Гаркера сохранились документы, касающиеся покупки этого дома. Если бы мы знали об этом раньше, бедная Луси была бы спасена!

Миссис Гаркер уверяет, что к вечеру закончит работу, и у нас будет подробное описание всего, что случилось. Ее муж советует мне повидаться с Ренфильдом. Он считает, что перепады поведения сумасшедшего объясняются присутствием или отсутствием в доме графа; надо будет проверить правильность его версии сопоставлением чисел. Хорошо, что миссис Гаркер перепечатала мой дневник. Как я не подумал об этом сам?

Я застал Ренфильда спокойным, со счастливой улыбкой на лице. Он казался совсем здоровым. Разговор у нас шел о самых разнообразных вещах. Ренфильд говорил вполне разумно, выразил желание ехать домой и надежду скоро выписаться из клиники.

После предупреждения Гаркера я решил еще усиленнее наблюдать за ним. Чему приписать удивительное спокойствие Ренфильда? Рассчитывает ли он усыпить мою бдительность? Мысль о том, что этот человек тоже может быть вампиром, заставляет меня содрогаться. Я ушел, приказав фельдшеру зорко следить за ним.

29 сентября, по дороге в Лондон. Получив любезное письмо от Биллингтона, в котором он изъявил готовность сообщить все сведения, интересующие меня, я решил отправиться в Витби. Мне хотелось проследить дальнейшую судьбу ящиков с землей, вывезенных цыганами из замка, в одном из которых лежал Дракула. Доставлены ли они в Лондон? И если доставлены, то где находятся?

Сын Биллингтона встретил меня на станции и отвез в дом отца. Очень милая и гостеприимная семья. Биллингтон приготовил к моему приезду все бумаги, касающиеся получения и отправки интересующих меня ящиков. Мне чуть не сделалось дурно, когда я увидел письмо, написанное Биллингтону рукой графа.

Он прекрасно продумал свой план. Предвидя все возможные препятствия, Дракула заранее их устранил. В накладной сказано: «Пятьдесят ящиков с землей для научных исследований». Биллингтон передал мне еще копию письма на имя Картера, Патерсона и К° и копию ответа.

Получив от Биллингтона все сведения, имеющиеся у него, я отправился в гавань, чтобы расспросить таможенных чиновников и сторожа. Там я впервые услышал странный рассказ о прибытии судна с мертвым рулевым, но, к сожалению, ничего нового не смог узнать насчет ящиков, разве только то, что они были необыкновенно тяжелы.

30 сентября. Решив проехать по тому же пути, по которому были отправлены ящики, я отправился в КингсКросс, а оттуда — в контору Картера, Патерсона и К°, где по конторским книгам мог удостовериться в благополучном прибытии ящиков и в их отправке в пустой дом в Пурфлите, приобретенный графом. Я виделся с рабочими, отвозившими этот груз. Оказывается, они сложили ящики в старинной часовне, примыкающей к дому. Теперь остается лишь узнать, все ли пятьдесят ящиков находятся там, или Дракула успел уже приказать увезти несколько. Судя по дневнику доктора Сиварда, последнее предположение вернее… Я обязательно расспрошу рабочих, на которых напал сумасшедший Ренфильд. Мы можем кое-что узнать от них.

Позже. Минна и я работали целый день над документами, касающимися интересующего нас дела. Слава Богу, все бумаги приведены в надлежащий порядок.

30 сентября. Сегодня у меня хорошее настроение. Это, должно быть, реакция на ту ужасную тоску, которая терзала мое сердце последнее время. Я так боялась за Андрея, боялась возврата его болезни! Но, слава Богу, опасения оказались напрасными. Он вернулся из Витби вполне здоровым и спокойным. Мне кажется, что наше намерение разыскать графа, приносит мужу несомненную пользу: он стал гораздо бодрее и энергичнее прежнего.

Позже. Мистер Голмвуд и Квинси Морис приехали раньше, чем мы думали. Артур привез с собой двух очаровательных терьеров.

Для всех нас встреча была тяжелой, мы невольно вспоминали Луси… Бедный Артур не мог скрыть своего волнения, сел на диван и, закрыв лицо руками, горько зарыдал.

Какие они славные люди, он и Морис! Я дала им прочитать все собранные нами документы.

Глава XVIII

30 сентября. Я вернулся домой в пять часов. Артур и Морис уже приехали и успели ознакомиться со всеми документами. Гаркер отсутствовал. Он намеревается расспросить рабочих, вывозивших ящики из пустого дома.

Его жена, напоив нас чаем, обратилась ко мне с просьбой:

— Доктор, сделайте мне одолжение, позвольте повидаться с вашим Ренфильдом. Все, что вы говорили о нем в вашем дневнике, крайне интересует меня.

Она была такая хорошенькая и смотрела на меня с такой мольбой в глазах, что я не устоял и согласился. Но предварительно я спустился к Ренфильду сам. Когда я сказал ему, что одна дама желает посетить его, он охотно согласился на это.

— Только подождите минутку, я приведу комнату в порядок, — попросил Ренфильд.

И раньше чем я мог остановить его, безумец проглотил весь свой запас пауков и мух. Окончив свое отвратительное занятие, он обернулся ко мне и приветливо сказал:

— Теперь дама может войти.

Присев на кровать, Ренфильд уставился на дверь. Его спокойствие показалось мне подозрительным, и я решил остаться, чтобы в случае внезапного припадка прийти на помощь миссис Гаркер.

Она вошла, нисколько не волнуясь, и подала руку больному. Ренфильд, кажется, был удивлен ее хладнокровием. Сумасшедшие всегда теряются, когда видят, что с ними ведут себя спокойно и твердо.

— Здравствуйте, Ренфильд, — сказала миссис Гаркер, — очень рада познакомиться. Доктор много говорил мне о вас.

Ренфильд ответил не сразу. Внимательно оглядев посетительницу, он медленно проговорил:

— Ведь вы не та девушка, на которой доктор хотел жениться? Впрочем, конечно, нет, та умерла!

— Вы совершенно правы, — ответила она, — я замужем за мистером Гаркером.

— Что же вы здесь делаете?

— Мой муж и я приехали погостить к доктору Сиварду.

— Не оставайтесь здесь.

— Почему?

Подумав, что разговор неприятен миссис Гаркер, я спросил у Ренфильда:

— Откуда вы знаете, что я хотел жениться?

В упор продолжая смотреть на нее, сумасшедший грубо ответил:

— Что за дурацкий вопрос? — и вежливо обратился к миссис Гаркер: — Нашего доктора все любят и интересуются любыми подробностями его личной жизни, даже мы, сумасшедшие!

Я был поражен. Ренфильд говорил так связно, так логично, что было почти невозможно считать его больным. Миссис Гаркер, видимо, имела на него самое благоприятное влияние.

— Вы, может быть, не знаете, — улыбнулся Ренфильд, — что я сам долго находился в заблуждении. У меня была престранная теория, и я нисколько не удивляюсь, что мои родные и друзья нашли необходимым поместить меня в сумасшедший дом. Я был убежден, что каждая жизнь составлена из многих жизней, и моя жизнь будет бесконечной, но для этого я должен питаться кровью. Доктор скажет вам, что я даже на него накинулся с намерением убить. Вот до какой степени развилась у меня жажда крови! Не правда ли, доктор?

Я утвердительно кивнул, пораженный до крайности. Трудно было поверить, что этот здравомыслящий человек только что проглотил несметное количество пауков и мух.

Взглянув на часы и увидев, что пора ехать на вокзал встречать фон Гельсинга, я попросил миссис Гаркер сократить свой визит. Она встала и, протянув руку Ренфильду, ласково сказала:

— До свидания! Надеюсь, что мы еще увидимся с вами при более благоприятных условиях.

К моему изумлению, Ренфильд кротко ответил:

— Прощайте, дорогая! Молю Бога, чтобы никогда более мне не пришлось увидеть ваше милое, доброе лицо. Да благословит вас Бог и да сохранит вас в безопасности!

Я отправился на вокзал. Фон Гельсинг, едва выйдя из вагона, засыпал меня вопросами:

— Ну что? Надеюсь, все обстоит благополучно? Миссис Минна у вас? А ее муж? Какой он молодец! Артур и Морис приехали?

Я рассказал ему про миссис Гаркер и ее удивительную деловитость. Профессор воскликнул:

— Она чудесная женщина! У нее умная и светлая голова. Но отныне, друг мой, миссис Минна помогать нам не должна. Она рискует многим, и мы не имеем права подвергать ее опасности. Мы, мужчины, решили, что истребим вампира, и дело это не женское! Даже если предположить, что она останется невредимой, весь ужас, который предстоит нам, может пагубно сказаться на ее здоровье, расшатать ее нервную систему. Так как миссис Гаркер перепечатала все бумаги и привела их в порядок, сегодня вечером мы обсудим вопрос совместно с ней, но завтра — конец! Мы должны работать самостоятельно.

Я согласился с профессором и рассказал о том, что дом, приобретенный графом, находится рядом с клиникой. Фон Гельсинг был поражен.

— Ах, если бы мы узнали об этом немного раньше, — вздохнул он, — можно было бы спасти Луси… Но теперь поздно!

30 сентября, вечер. Мы собрались в кабинете доктора. Профессор фон Гельсинг занял председательское место, посадив меня по правую руку с просьбой принять на себя роль секретаря, и приступил к делу.

— Вы знакомы с содержанием этих документов? — спросил он всех, указывая на перепечатанные мной бумаги.

Мужчины утвердительно закивали.

— В таком случае, — продолжал профессор, — я расскажу вам некоторые подробности о том, с кем нам придется бороться, и решим, как будем действовать. Надеюсь, теперь вы убедились в существовании вампиров? Откровенно говоря, я сам долго отказывался верить в подобный ужас. К сожалению, у меня не было никакого опыта в этих делах, и мне не удалось спасти бедную мисс Луси. Увы, ее уже не вернешь… Теперь нам предстоит выполнить свой долг и спасти других. Чем больше у вампира жертв, чем чаще он сосет их кровь, тем сильнее становится. Вампир, с которым мы имеем дело, обладает огромной силой, он хитер и ловок до невероятности. К тому же все его жертвы подвластны ему, он каким-то образом умеет превращать их в своих помощников. Это воплощение дьявола хуже зверя, и жалости в нем нет! За редким исключением Дракула может появиться где угодно и когда угодно, и это отличает его от обычных вампиров, может вызвать грозу, туман, превратиться в летучую мышь, например, или стать невидимым, исчезнуть. Вампир имеет власть над крысами, собаками, волками…

Фон Гельсинг помолчал.

— Что же нам предпринять, чтобы истребить его? Главное, найдем ли мы его? Друзья мои, нам предстоит трудное и опасное дело. Если мы не победим, что станет с нами? Я жизнью не дорожу, но речь сейчас идет не о жизни, а о том, что будет с нами после смерти, если вампир победит. Неужели мы будем подобны ему — отвратительные, гнусные создания, вредящие всем и каждому? Кто тогда подумает о нас и кто поможет нам? Я стар и ни минуты не колеблюсь. Но вы молоды, вся жизнь перед вами… Еще не поздно отказаться. Итак, подумайте и дайте мне ответ.

Андрей протянул ему руку, посмотрел в глаза и сказал твердо и решительно:

— Я отвечаю за Минну и за себя.

— Считайте и меня, — раздался голос Мориса.

— Я тоже с вами, — произнес Артур. — Я хочу отомстить этому извергу за смерть Луси.

Доктор Сивард молча склонил голову в знак согласия.

Профессор встал и положил распятие на стол. Мы все тоже встали и поклялись, что будем бороться до конца. Сердце мое похолодело от дурных предчувствий, но я не хотела отставать от мужчин.

Фон Гельсинг, сев в кресло, обратился к нам:

— Не будем терять мужества, мы не бессильны! Во-первых, в отличие от вампиров, мы будем общаться между собой, во-вторых, можем действовать в любое время дня и ночи, а Дракула опасен только с полуночи до первых петухов. Кроме того, нас поддерживает сознание, что мы жертвуем собой ради спасения других. Теперь давайте поговорим о том, что мы знаем о вампирах. Сведения, которыми я располагаю, почерпнуты, в основном, из преданий. К сожалению, каких-либо научных данных у нас не имеется. Так вот, о вампирах знают давно и во многих странах. Все предания гласят: вампиры живут вечно. Единственное условие их жизни — свежая человеческая кровь. Высосав достаточное ее количество, вампир молодеет и крепнет. По некоторым признакам вампира можно отличить от обычного человека: его тело не отбрасывает тени, он не отражается в зеркале. Мистер Гаркер подметил эту характерную черту, помните? Примите во внимание сверхъестественную силу вампира, его способность проникать через закрытые окна и двери. Помните, как Луси прошла через узкую щель склепа? К счастью, вампиры не так всемогущи, как это может показаться. Они способны творить зло только ночью, до первых петухов, а днем теряют свою силу. Их отпугивает запах дикой розы, они бессильны перед распятием. Уничтожить вампира можно, только пронзив его сердце колом и отрубив голову.

Андрей хотел что-то сказать, но профессор остановил его жестом и продолжал:

— Наша задача состоит в том, чтобы найти убежище графа и убить его, причем сделать это надо днем, когда он бессилен против нас. Задача нелегкая! Но мы знаем, что ящики с землей, отправленные из замка, Дракула использует в качестве убежища. Нам известно, что пятьдесят ящиков прибыли благополучно в Пурфлит, что часть ящиков вывезена, но куда? Мне кажется, что наши действия должны быть направлены на поиск недостающих ящиков. Узнав, где они находятся, мы сможем помешать вампиру воспользоваться убежищем и убить его.

Фон Гельсинг повернулся ко мне.

— Что касается вас, миссис Минна, то с сегодняшнего дня мы действуем без вас. Это дело не женское. Когда придет время, вы все узнаете. И не сердитесь на меня, мы должны обеспечить вашу безопасность.

Я была огорчена таким решением, но, увидев довольное лицо мужа, молча покорилась.

— Время дорого, а потому я предлагаю сейчас же отправиться в соседний дом, — сказал Морис.

У меня заныло сердце от страха при одной мысли, что они пойдут в часовню, где сложены эти ужасные ящики, однако я ничего не сказала, боясь, что меня исключат даже из общих разговоров.

Андрей посоветовал мне лечь спать, но я, конечно, заснуть не могу.

30 сентября, вечер. Фон Гельсинг, Морис, Артур и я собрались идти в пустой соседний дом, когда фельдшер передал мне просьбу Ренфильда немедленно посетить его.

Когда я вошел в палату, он бросился ко мне, умоляя отпустить его из клиники. Я отказался. Ренфильд начал доказывать неосновательность такого отказа, ссылаясь на полное выздоровление. Видя мою непреклонность, он волновался все больше.

— Пожалуйста, доктор, отпустите меня! Отошлите с санитаром куда угодно, только не оставляйте здесь! Вы не знаете, чем рискуете, удерживая меня. Вы не понимаете, кому вредите своим отказом, а я, к сожалению, сказать вам не могу! Увы, не могу! Во имя всего, что вам свято, во имя девушки, которую вы любили, во имя Бога, молю вас, отпустите меня, избавьте мою душу от еще не совершенного греха! Несчастный! Вы меня не понимаете! Как мне убедить вас? Разве вы не видите, что я уже не сумасшедший, а человек, борющийся за спасение души?

Видя, что Ренфильд очень возбужден, я решил прекратить разговор и направился к двери, приказав ему лечь в постель и успокоиться. Безумец послушался меня и опустился на кровать, сказав хриплым голосом:

— Надеюсь, доктор, впоследствии вы вспомните, сколь убедительно я просил вас отпустить меня.

Глава XIX

1 октября, 5 часов утра. По дороге к пустующему дому Сивард передал нам свой разговор с Ренфильдом.

— Он рассуждал вполне здраво, и я чуть было не согласился отпустить его, — сказал он. — Однако мне не давала покоя мысль, что Ренфильд может действовать заодно с графом. Недаром же у часовни он называл Дракулу «хозяином» и «учителем». Может быть, Ренфильд намеревается присоединиться к графу? Этот изверг властвует над волками и летучими мышами, отчего бы не воспользоваться преданным ему сумасшедшим? Надеюсь, что я поступил правильно, хотя этот разговор очень расстроил меня!

Подойдя к дому, фон Гельсинг остановился у дверей.

— Нам надо обезопасить себя, — сказал он, протягивая каждому из нас по маленькому распятию. — Наденьте на шеи венки из этих цветов, вооружитесь на случай опасности ножами и прицепите к груди эти электрические фонарики. Ну что, готовы? Я постараюсь открыть дверь.

После нескольких неудачных попыток фон Гельсинг, наконец, выбрал из огромной принесенной им связки подходящий ключ. Дверь заскрипела и медленно открылась. На нас пахнуло сырым затхлым воздухом.

Профессор, осенив себя крестным знамением, переступил порог. Мы последовали за ним, осторожно закрыв за собой дверь.

Свет наших электрических фонариков отражался на полу, образуя странные круги. Я никак не мог отделаться от чувства, что среди нас невидимо присутствует еще какое-то существо. Пожалуй, это было вызвано моими трансильванскими воспоминаниями, хотя мои товарищи, кажется, испытывали то же, так как при малейшем шорохе беспокойно озирались.

Потолки, стены, пол — все было покрыто толстым слоем пыли. Так как мне был знаком план дома, я более или менее представлял, где находится дверь в часовню, и повел туда своих товарищей. Открыв дверь, мы невольно отшатнулись от ужасного зловония. Я не могу себе представить более отвратительного запаха: разлагающегося мертвеца, гнилой земли и спертого воздуха. Меня и теперь тошнит при одном воспоминании об этом. Казалось, смрадное дыхание самого вампира окутало нас…

При других обстоятельствах такой смрад заставил бы нас прекратить поиски, но мы все-таки приступили к подсчету больших ящиков, находившихся в часовне. Оказалось, что из пятидесяти осталось всего двадцать девять!

Мы не успели еще обменяться своими впечатлениями, когда Артур сделал резкое движение к двери. Я вздрогнул и посмотрел в ту же сторону: мне показалось, что в коридоре мелькнуло бледное худое лицо графа с красными глазами и налитыми кровью губами. Я направился в коридор, но там никого не оказалось. Вернувшись, я ужаснулся, увидев, что пол покрыт какой-то движущейся массой. Часовня кишела крысами!

Все растерялись, кроме Артура. Он достал из кармана маленький серебряный свисток и приложил его к губам. На свист прибежали собаки, два прелестных терьера, которые тут же набросились на мерзких тварей. Оставив на поле битвы груды трупов своих сородичей, крысы быстро ретировались. С их исчезновением воздух, казалось, очистился от зловония, дышать стало легче.

Фон Гельсинг был очень доволен результатами посещения часовни.

— Мы можем поздравить друг друга с успехом, — заметил он. — Никто не причинил нам вреда! Теперь мы знаем, что Дракула, хотя и властен над некоторыми животными — он это доказал, напустив на нас крыс, — бессилен против их естественных врагов. Свидетельство тому — собаки Артура, прогнавшие отвратительных тварей. А теперь возвращаемся, пора и отдохнуть!

В квартире Сиварда было тихо, лишь изредка снизу доносились приглушенные стоны сумасшедшего Ренфильда.

Я вошел в свою комнату на цыпочках, боясь разбудить Минну; она была бледнее обыкновенного. Наше совещание, видимо, утомило ее. Я рад, что она не участвовала в посещении дома и что фон Гельсинг отстранил ее от участия в деле.

Позже. Все встали очень поздно. Минна какая-то вялая и жалуется, что очень устала и скверно спала.

1 октября. Мне ужасно хочется знать о том, что происходит. Андрей очень ласков и мил, но ни одним словом не обмолвился о результатах посещения пустого дома. Я совсем расстроена сегодня; мне хочется плакать, не знаю сама, почему…

Вчера, когда мужчины ушли, я легла в постель, хотя спать совсем не хотелось. Я стала думать о том, что случилось за последние месяцы. Нас преследует какой-то злой рок, что бы мы ни делали, как бы ни старались, все новые беды рушатся на нас. Если бы я не поехала в Витби, то, пожалуй, Луси… Но не буду вспоминать об этом. Все равно прошлого не вернешь, я только расстраиваю себя напрасно.

Не знаю, когда я заснула. Помню только, что внезапно залаяли собаки. Из комнаты Ренфильда доносился монотонный звук молитвы (наши комнаты как раз над его), потом наступила тишина — мертвая гнетущая тишина, которая столь неприятно подействовала на меня, что я встала и подошла к окну. На улице было темно, черные тени деревьев, казалось, скрывали какую-то тайну. Ни малейшего шороха или движения. Природа спала мертвым сном. Лишь бледная полоса тумана у горизонта медленно плыла по направлению к дому. Я вернулась в постель, но сон все не приходил. Я опять встала и взглянула в окно: туман уже окутывал сад. Ренфильд опять стал молиться. Я не могла различить слов, но в его голосе слышались жалобные нотки. Немного погодя до меня долетели звуки борьбы. Видимо, санитарам трудно справиться с безумцем. Я легла с намерением больше не вставать, укрывшись с головой, чтобы не слышать душераздирающих воплей сумасшедшего. Должно быть, я вскоре заснула. Меня разбудил Андрей. Я не могла прийти в себя сразу, до такой степени сон сплелся с действительностью.

Мне снилось, что я ожидаю прихода Андрея. Я очень беспокоилась за него, но встать не могла, так как чувствовала себя прикованной к месту и неспособной пошевелить ни рукой, ни ногой. Внезапно я поняла, что воздух, окружавший меня, тяжелый, сырой и холодный. Я сняла одеяло с лица и к своему удивлению заметила, что перед моими глазами все было мутно: газовый рожок, оставленный зажженным, мерцал, как слабая звездочка… Очевидно, туман проник в комнату. Тогда только я вспомнила, что оставила окно открытым, и хотела встать, но какая-то сила по-прежнему приковывала меня к месту. Я закрыла глаза, но продолжала все видеть сквозь сомкнутые веки… Туман, клубясь, вползал в комнату, однако не через окно, как я предполагала, а через щели двери. Газовый рожок превратился в красный глаз… Мало-помалу мне стало казаться, что вместо одного глаза их уже два и что эти огненные глаза смотрят на меня в упор сквозь густую пелену тумана, совсем как те, о которых говорила когда-то Луси. Неописуемый ужас овладел мной… Я вспомнила, что в рассказе Андрея туман превратился в отвратительных женщин, жаждущих крови. К горлу подступила тошнота, голова закружилась; в комнате стало темно. Во мраке вырисовывалось чье-то мертвенно-бледное лицо с огненными глазами…

Какой отвратительный сон! Надеюсь, что он не повторится! Я хотела попросить у фон Гельсинга или Сиварда каких-нибудь успокоительных капель, но боюсь встревожить их, если расскажу свой ужасный сон. Постараюсь заснуть без лекарств. Чувствую себя страшно утомленной и разбитой.

2 октября, 10 часов вечера. Спала довольно крепко, но несмотря на это чувствую себя хуже, чем вчера. Из-за слабости пролежала несколько часов на кушетке. Мой муж и все остальные отсутствовали почти весь день и вернулись только к обеду. Я поняла, что Андрей узнал что-то важное, так как он посоветовал мне лечь раньше. Не чувствуя ни малейшей склонности ко сну, я согласилась на предложение Сиварда и выпила приготовленное им легкое снотворное. Боюсь, что поступила опрометчиво. Пожалуй, было бы лучше мне не спать…

Глава XX

2 октября. Мои труды увенчались неожиданным успехом. Я нашел Жака Смолиса и получил от него интересующие меня сведения, а именно: шесть ящиков отвезены в Чиксанд, 197, еще шесть — в Джемейс-Лен, 20, девять — на Пикадилли-стрит в пустой дом. Номер последнего Смолис не запомнил, но подробно описал здание. Смолис добавил, что перевозка ящиков была поручена ему высоким худым мужчиной с белой бородой и красноватыми глазами. Значит, этот изверг развез свои ящики по разным кварталам Лондона!

Я немедленно отправился на Пикадилли-стрит. Смолис сказал, что дом находится рядом с церковью, но даже если бы у меня не было этого ориентира, думаю, что узнал бы его по сходству с домом в Пурфлите. Казалось, в нем давно никто не живет. Окна грязны и кое-где разбиты, краска на стенах облупилась, балкон провис.

Желая убедиться, что ящики находятся здесь, я обратился к соседям с просьбой указать мне владельца дома. К сожалению, никто его не знал, и меня направили в контору «Митчел и К°». Управляющий принял меня весьма сухо и наотрез отказался сообщить что-либо о своих клиентах, ссылаясь на профессиональную тайну. Когда же я обратился к нему якобы по поручению мистера Голмвуда, он изменил тон. Но, увы, управляющий мало что знал. Дом продан какому-то иностранцу, графу де Виль, высокому худому господину с белой бородой, уплатившему всю сумму наличными и не торгуясь.

Вернувшись домой, я поделился с друзьями результатами своих поисков. Все были очень довольны, но нас смущает один вопрос: как проникнуть в дом, где, по всей вероятности, находятся эти проклятые ящики?

Меня очень беспокоит жена. Вид у нее крайне усталый, веки опухли, как будто она долго плакала. Я убежден, что неведение, в котором мы держим Минну, угнетает и мучает ее. Завтра хочу отправить ее обратно в Эксетер. У себя дома она будет меньше волноваться.

2 октября. Гаркер продолжает свои розыски, Артур и Морис отправились нанимать экипаж. Необходимо иметь его наготове, так как мы не знаем, когда и как можем наткнуться на графа. Первым долгом надо освятить землю во всех ящиках, чтобы разом лишить Дракулу его убежищ. Фон Гельсинг целый день провел в музее, надеясь отыскать в архивах кое-какие необходимые сведения.

Мне иногда приходит в голову мысль, что мы все одновременно лишились рассудка и такие же сумасшедшие теперь, как Ренфильд.

Позже. Благодаря Гаркеру завтра нам, возможно, удастся покончить с этим ужасным делом. Ренфильд сегодня поразительно спокоен. Желал бы я знать, имеет ли это какое-либо отношение к графу? Может быть, несчастный предчувствует близкую гибель своего учителя, как он называет графа? Я не могу иначе объяснить его странное настроение.

Но что это за раздирающий душу крик? Я слышу шаги фельдшера… С Ренфильдом случилось что-то ужасное… Бегу ему на помощь…

3 октября. Постараюсь передать во всех подробностях то, что случилось с момента, когда я поспешно выбежал из кабинета.

Ренфильд лежал на полу в огромной луже крови. Нагнувшись, чтобы поднять его, я понял, что он смертельно ранен. Лицо несчастного было обезображено, голова разбита. Фельдшер, помогавший мне, не мог прийти в себя от удивления.

— У него, кажется, и спина сломана, — сказал он. — Не могу понять, как он мог одновременно расколотить себе голову и сломать спину?

— Бегите скорее за профессором, — приказал я. Фельдшер быстро удалился и вернулся с фон Гельсингом. Увидев окровавленного Ренфильда на полу, он сразу все понял и сделал знак, чтобы я удалил фельдшера.

— Я думаю, Смит, — обратился я к нему, — вам следует продолжить обход. Мы с профессором в случае нужды позовем вас.

Фельдшер ушел, и мы осмотрели Ренфильда. Раны на лице оказались поверхностными, но череп и позвоночник были повреждены настолько сильно, что несчастному оставалось несколько часов жизни.

Раздался стук в дверь, вошли Артур с Морисом. Узнав от Смита об ужасном происшествии, они поспешили сюда, чтобы предложить свою помощь. Я сказал им, что спасти Ренфильда невозможно.

Мы перенесли беднягу на кровать, и я сделал ему укол. Теперь оставалось только ждать, когда он придет в себя. Дыхание Ренфильда постепенно становилось ровнее. Наконец он открыл глаза. На лице его мелькнуло выражение какого-то тупого ужаса, но, увидев меня, Ренфильд успокоился.

— Какой ужасный сон! — прошептал он. — Я так слаб, что двинуться не могу. Что с моим лицом? Оно, кажется, распухло и очень болит.

Малейшее движение причиняло несчастному столь сильные страдания, что я посоветовал ему не двигаться.

— Расскажите нам ваш сон, Ренфильд, — попросил фон Гельсинг.

— У меня пересохло во рту! Дайте воды! Я видел…

Голова его бессильно откинулась.

— Скорей принесите коньяку, — обратился я к Морису. Он стрелой вылетел из комнаты и вернулся с графинчиком в руках. Я смочил губы Ренфильда.

Приоткрыв глаза и глядя на меня с выражением бесконечного отчаяния, забыть которое я не могу, он сказал:

— Я обманывать себя не хочу… Это был не сон… — и вдруг закричал: — Доктор, помогите, я умираю!

Я сделал еще один укол. Немного успокоившись, Ренфильд зашептал:

— Я должен сообщить вам все перед смертью… Помните ту ночь, когда я умолял вас отпустить меня? Тогда я не мог всего объяснить… Какая-то сила удерживала меня, хотя я был в здравом уме, как теперь. Я помню, что пребывал в отчаянии еще долго после вашего ухода. В конце концов я успокоился… Издалека доносился лай собак, но не в том направлении, где находился он…

При этих словах фон Гельсинг схватил меня за руку. Другого признака волнения он не проявлял, только тихо шепнул умирающему:

— Продолжайте.

— Он подошел к окну, окутанному туманом. Я видел его уже не раз, но в тот вечер это был не призрак, а человек с красными злобными глазами. Он улыбался, и улыбка обнажала его белые и острые, как у хищника, зубы. Я не хотел предлагать ему войти, хотя знал, что он этого страстно и давно желает. Он начал уговаривать меня, приводя такие доводы, что…

— Какие доводы? — не выдержал профессор.

— Он говорил, что посылал мне мух, толстых жирных мух и пауков, которых я съедал живьем. Он шептал мне: «Одним мановением руки я могу призвать сюда крыс, собак и кошек, поглощающих крыс, и все это для вас одного! Подумайте! Я предлагаю вам существ, кровью которых вы можете продлить себе жизнь, их теплой, алой кровью!» Я засмеялся, так как хотел проверить, действительно ли он способен исполнить то, что говорит. Он молча поднял руки, и трава в саду покрылась миллионами крыс с красными глазами, как у него. Он повелительно махнул рукой… Крысы замерли, словно окоченели… Перед моими глазами мелькнуло какое-то огненное облако и, еле сознавая, что говорю, я прошептал: «Войдите, хозяин и учитель». Крысы исчезли, и он вошел, проскользнув через узкую щель окна…

Голос Ренфильда ослаб. Я снова смочил его губы коньяком.

— Весь следующий день я ждал его, — продолжал Ренфильд, — но он не приходил и не прислал мне ни одной несчастной мухи! Было уже поздно, когда он явился, проскользнув, как и накануне, через щель окна. Его бледное лицо светилось торжеством. Мне показалось, что в ту же минуту в дверях моей комнаты появилась миссис Гаркер…

Я вздрогнул и удивленно посмотрел на Ренфильда, но решил пока ни о чем не спрашивать его.

— Сегодня, когда миссис Гаркер зашла ко мне, она уже была совсем другой. Внезапная перемена произошла в ней, — голос Ренфильда слабел. — Я вообще не люблю бледных людей… У нее был удивительный цвет лица, которым я любовался, но сегодня, казалось, она потеряла весь свой румянец. Когда миссис Гаркер ушла, я задумался над этим и понял, что он высосал у нее кровь! Эта мысль привела меня в бешенство, и когда он вечером явился, я набросился на него. Между нами завязалась отчаянная борьба. Поддерживаемый желанием спасти миссис Гаркер, я был убежден, что убью его. Но его огненные глаза впились в меня, я почувствовал, что слабею, и погрузился в какое-то красное вязкое месиво. Он исчез… Лишь бледное облачко тумана висело над дверью… Я услышал отдаленный гром…

Мы с трудом расслышали последние слова. Глубоко вздохнув, Ренфильд скончался.

Фон Гельсинг сидел нахмурившись.

— Итак, — сказал он, — вампир здесь, и намерения его известны. Пожалуй, мы еще успеем. Времени терять нельзя, пошли! Только вооружитесь, как позавчера.

Мы бросились в свои комнаты. Профессор поджидал нас в коридоре, он был уже готов и посоветовал больше не расставаться с необходимыми для нас предметами, так как нельзя предвидеть, когда и где они понадобятся.

Дойдя до дверей комнат Гаркеров, Морис остановился.

— Может быть, лучше не входить? Мы, пожалуй, напрасно испугаем их, — произнес он нерешительно.

— Колебаться нельзя! — воскликнул фон Гельсинг. — Дело идет о жизни миссис Минны. Мы должны войти, даже если придется взломать дверь!

С этими словами он решительно повернул ручку. Дверь была заперта. Мы налегли на нее из всех сил — она поддалась и распахнулась. Фон Гельсинг, не удержав равновесия, упал, но я до такой степени был поражен ужасным зрелищем, что не сразу обратил на это внимание. Волосы встали у меня дыбом, руки похолодели, сердце замерло…

Комната была озарена лунным светом. На постели крепко спал Андрей Гаркер. Дверь в смежную комнату была раскрыта, и там, у кровати, стояла на коленях миссис Минна. Рядом с ней был какой-то человек, высокий, худой, в темной одежде. Лица я различить не мог, но, без сомнения, перед нами был граф Дракула. Левой рукой он крепко обнимал жену Гаркера, а правой прижимал ее голову к своей оголенной груди. На белой рубашке миссис Минны виднелись кровавые пятна, по груди вампира стекала струйка крови… Дракула заставлял несчастную женщину сосать свою кровь!

Услышав шум, граф обернулся. Никогда не забуду его лица в этот момент: глаза сверкали, ноздри тонкого носа трепетали, рот оскалился, обнажив острые белые зубы, похожие на волчьи клыки. Резким движением оттолкнув свою жертву, которая упала без чувств, он бросился на нас. Профессор не растерялся и поднял крест. Вампир отшатнулся, но тут луна спряталась, в комнате стало темно.

Морис первым пришел в себя и зажег газовый рожок, однако графа уже не было, он исчез. Мы увидели лишь бледную полоску тумана, скользнувшую в щель окна…

Миссис Гаркер издала отчаянный, душераздирающий крик. Он до сих пор стоит у меня в ушах. Несколько минут бедная женщина лежала неподвижно. Она была смертельно бледна, а губы, подбородок и шея измазаны кровью. Затем, закрыв лицо руками, на которых виднелись следы от железных пальцев графа, несчастная разразилась глухими рыданиями, казавшимися еще отчаяннее ее первого крика. Фон Гельсинг бережно укрыл ее одеялом. Артур, не выдержав этого зрелища, выбежал из комнаты. Морис бросился за ним.

Профессор обратился ко мне:

— Мы сейчас ничего не можем сделать для миссис Минны. Необходимо разбудить ее мужа. Он не проснулся от всего этого шума, и я подозреваю, что вампир каким-то образом усыпил его.

Фон Гельсинг взял полотенце, смочил в холодной воде и несколько раз провел по лицу Гаркера. Открыв глаза, Андрей не сразу сообразил, где находится. Миссис Гаркер, увидев, что муж проснулся, хотела броситься к нему, но у нее не было сил. Она откинулась назад и, спрятав лицо в подушку, опять заплакала.

— Что это значит? — закричал Гаркер, дико озираясь. — Что случилось? Объясните мне, умоляю вас! Минна, дорогая, что с тобой? Откуда на твоей постели кровь? Неужели нам пришлось дожить до этого ужаса? О Боже, Боже!

Резким движением спрыгнув с кровати, Андрей начал одеваться.

— Расскажите мне все, — продолжал он возбужденно. — Профессор, вы любите Минну, спасите ее! Я убежден, что дело не зашло далеко, спасти ее еще возможно. Поберегите ее, пока я отыщу и убью этого изверга!

Услышав его слова, миссис Минна воскликнула:

— Нет, нет, Андрей! Ты не должен!… Я не хочу, чтобы он погубил тебя!

Фон Гельсинг и я постарались успокоить несчастную женщину. Наконец она перестала плакать. Но, увидев на рубашке пятна крови от все еще сочившейся ранки на шее, задрожала, как в лихорадке.

— Я нечиста, — бормотала она, — я не должна больше подходить к мужу, целовать его! Он должен опасаться меня!

— Стыдно так говорить, Минна, — сказал Гаркер мягко. — Ты очень огорчаешь меня! Да накажет и проклянет меня Бог, если я когда-нибудь переменюсь к тебе!

Ласковым движением обняв жену, он обратился ко мне с просьбой рассказать, как было дело. Услышав, в каком положении мы застали графа с миссис Минной, Гаркер застонал от бессильной ярости.

Тем временем вернулись Морис с Артуром. Оказывается, они обыскали сад в надежде найти графа. Но поиски не увенчались успехом. Однако Морис видел, как огромная летучая мышь, покружив у окна Ренфильда, полетела на запад.

— Близок рассвет, восток уже краснеет, — прибавил Морис. — Придется отложить нашу работу.

Наступило довольно продолжительное молчание. Фон Гельсинг первым нарушил его. Положив руку на голову миссис Минны, он сказал с оттенком почти отцовской нежности в голосе:

— А теперь, дорогая, расскажите обо всем, что случилось с вами. Бог свидетель, я не хочу лишний раз причинять вам боль, но нам необходимо знать все. День уже близок и, возможно, сегодня нам удастся уничтожить изверга…

Бедняжка вздрогнула и испуганно прижалась к мужу. Потом, овладев собой, она подняла голову и протянула фон Гельсингу руку. Профессор поднес ее к губам.

— Я приняла снотворное, но все равно долго не могла заснуть, — начала миссис Минна. — Наоборот, воображение разыгрывалось все больше и больше, мне представлялись разные ужасы вроде вампиров, летучих мышей, крови и т. п. В конце концов я, должно быть, все-таки заснула, так как не помню, когда вернулся Андрей. Дверь в его комнату была открыта, и, проснувшись, я увидела, что он спит в своей постели. Комнату окутывал бледный туман. Необъяснимый ужас овладел мной. Казалось, рядом присутствует кто-то невидимый. Я окликнула мужа, но он спал так крепко, что разбудить его мне не удалось. Это обстоятельство еще более взволновало меня… Я огляделась и увидела у своей постели высокого худого мужчину в черной одежде. Его будто породил туман, так как прежней белой мглы уже не было. Я узнала бледное лицо, тонкий орлиный нос, толстые красные губы, острые зубы, красные глаза и даже разглядела шрам на лбу от удара лопатой. Дракула! Я хотела закричать, но голос пропал… Указав на спящего Андрея, граф прошептал: «Ни слова! Иначе я убью его!» Насмешливо улыбаясь, он сжал мое плечо с такой силой, что я не могла двинуться, и, обнажив мне горло, сказал: «Сперва я должен вознаградить себя за труды и восстановить силы. Не сопротивляйтесь, я питаюсь вашей кровью не в первый раз!» Я и в самом деле не могла сопротивляться, так как находилась в каком-то столбняке. Дракула прижался губами к моей шее и начал сосать кровь…

При этих словах Гаркер не выдержал и вновь застонал. Миссис Минна посмотрела на него с глубокой жалостью.

— Я чувствовала, что мои силы медленно убывают, и что вот-вот потеряю сознание, — продолжала она. — Не знаю, сколько времени это длилось. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем Дракула, насытившись, оторвался от моей шеи…

Воспоминание об этом заставило миссис Гаркер содрогнуться от омерзения.

— Его губы были вымазаны кровью. «Вы тоже, — злобно усмехнулся он, — пытались бороться со мной. Вы помогали людям, желавшим расстроить мои планы. Вы знаете теперь, и ваши друзья узнают вскоре, что значит стать мне поперек дороги. Пока они старались одолеть меня, привыкшего к власти в продолжение столетий, я перехитрил их без труда, взяв у одного из них то, чем он всего более дорожит, превратив вас в своего помощника! Вы отомстите за меня, заставив каждого из них служить вашим нуждам. Но сперва я должен наказать вас за то, что вы хотели повредить мне. Отныне вы будете повиноваться моему зову. Когда я мысленно позову вас, вы исполните мое приказание и придете, даже если моря будут разделять нас. А для этого…» Дракула не договорил. Длинными острыми ногтями он расцарапал себе грудь. Когда кровь брызнула, он обхватил меня с такой силой, что я не могла шевельнуться, склонил мою голову к себе на грудь, так что губы мои невольно прильнули к его ране. Чтобы не задохнуться, я принуждена была проглотить несколько капель его крови. Бог мой, чем я заслужила столь жестокую кару? Сжалься надо мною и над теми несчастными, которые еще любят меня!

Бедняжка принялась тереть себе губы, как бы желая уничтожить следы недавнего омерзительного прикосновения. Ее муж сидел неподвижно, его лицо словно окаменело.

Мы решили устроить нечто вроде дежурства, чтобы в случае нужды прийти на помощь Гаркеру и его несчастной жене. Чувствую себя совершенно уничтоженным всем, что случилось, и знаю, что самый несчастный дом, над коим солнце сегодня встало, это мой.

Глава XXI

3 октября. Я думал, что сойду с ума. Боже! Сколько ужасов приходится нам переживать! В шесть часов утра мы собрались в кабинете Сиварда. Когда я вошел, доктор был занят составлением свидетельства о смерти Ренфильда. Несчастный! Стоило ли жить, чтобы умереть так ужасно?

Первое решение, к которому мы пришли — ничего не скрывать от Минны, какой бы страшной действительность ни была. Она этому очень рада.

— Я слишком много перестрадала, — сказала Минна, — и все, что вы будете делать, может воскресить во мне надежду на спасение и потерянное мужество.

Фон Гельсинг пристально посмотрел на нее и тихо произнес:

— Дорогая миссис Минна, неужели после всего, что случилось, вы не боитесь? Нет, не за себя, а за других?

Лицо Минны словно застыло.

— Нет, мое решение твердо, — ответила она без колебаний. — Я буду строго следить за собой, и, если почувствую малейшее желание вредить близким мне людям, я умру, обещаю вам это.

— Дитя мое, — голос профессора задрожал, — вы ангел! Но пока этот изверг не убит, вы должны жить! Иначе вы тоже станете вампиром, как Луси. Поэтому вы обязаны употребить все усилия, чтобы сохранить свою жизнь. Вы должны бороться со смертью, даже если она придет к вам непрошеной! Ради спасения вашей души приказываю вам не думать о смерти!

Бедняжка побледнела, услышав эти слова. Последовало долгое молчание, которое никто из нас не решался нарушить. Наконец, овладев собой, Минна протянула руку профессору.

— Обещаю вам, дорогой друг, что с божьей помощью я буду стараться жить, пока весь этот кошмар не кончится.

Твердость, звучавшая в ее голосе, ободрила нас, и мы принялись обсуждать план дальнейших действий. Фон Гельсинг сказал:

— Пока солнце не зайдет, этот изверг не сможет превратиться ни в туман, ни в летучую мышь, ни стать невидимым. Поэтому надо сегодня же отыскать и освятить все пятьдесят ящиков с землей, дабы лишить его возможности пользоваться своим убежищем.

Я вскочил, прося друзей не терять времени ради несчастной Минны.

— Мы должны действовать обдуманно, — остановил меня профессор. — У графа должны быть купчие на приобретенные дома, ключи, документы. Предполагаю, что он хранит бумаги на Пикадилли-стрит, в самом людном квартале Лондона, благодаря чему его появление там не привлечет ничьего внимания. Первым делом необходимо обыскать этот дом.

— Так отправимся туда сейчас же! — воскликнул я.

— Появившись там так рано, мы можем возбудить подозрения полиции. Поедем позже, когда улицы будут полны народу. Сделав вид, что мы владельцы дома, потерявшие ключи от входной двери, позовем слесаря и велим открыть дверь, нисколько не смущаясь присутствием полицейского. Но нам надо разделиться: двое отправятся на Пикадилли-стрит, а трое — в Чиксанд и Джемейс-Лен, где, по сведениям Гаркера, сложены остальные ящики.

Минна слушала фон Гельсинга с нескрываемым интересом. Я был рад, что она несколько отвлеклась от воспоминаний об ужасной ночи. Однако ее лицо было смертельно бледно и очень похудело.

Профессор продолжал:

— Прежде всего надо освятить ящики в часовне. Потом мы поедем на Пикадилли-стрит. Возможно, граф объявится там, поэтому Гаркер, Сивард и я останемся в доме, а Артур и Морис отправятся в Чиксанд и Джемейс-Лен.

Мне хотелось остаться с Минной, чтобы быть рядом с ней в случае возможной опасности. Она же ни за что не хотела допустить этого, говоря, что мне необходимо ехать с остальными.

— За меня не бойся, — прибавила моя жена. — Если Богу будет угодно, я обойдусь без посторонней помощи.

За завтраком все старались, насколько возможно, скрыть свою тревогу. Фон Гельсинг спросил, вооружённы ли мы как следует, и обратился к Минне:

— До захода солнца вы в совершенной безопасности, а к вечеру мы вернемся, если не… Конечно, мы вернемся! К тому же я принял кое-какие меры предосторожности, и Дракула не сможет проникнуть в вашу комнату. Но все же я хочу предохранить вас, а поэтому благословляю…

Профессор достал распятие и приложил его Минне ко лбу. Раздался пронзительный ужасающий крик, болезненно отозвавшийся в моем сердце. На том месте, где крест коснулся кожи, образовался глубокий красный шрам как от сильного ожога. Минна, упав на колени, разразилась потоком слез. Спрятав лицо в свои длинные роскошные волосы, она кричала:

— Я опозорена, я нечиста! Даже Бог отвергает мое оскверненное тело! Я сохраню это постыдное клеймо до самой смерти!

Я бросился к ней, стараясь найти хоть слово утешения.

— Не сокрушайтесь, дорогая! — наклонился к Минне профессор. — Бог милостив! Он не оставит вас!

Настало время ехать, и я простился с Минной. Никогда не забуду этого прощания. Если в конце концов Минне суждено стать вампиром, я приму ту же участь, так как не хочу расставаться с ней.

Мы проникли в часовню без особых затруднений. Там все было по-прежнему. Трудно поверить, что своды старой часовни хранят ужасную, омерзительную тайну.

Профессор немедленно приступил к делу.

— Граф может покоиться лишь в земле, привезенной из его замка, — сказал он. — Освятив ее, мы лишим его возможности воспользоваться ею.

С этими словами фон Гельсинг отвинтил крышку одного ящика и окропил сырую затхлую землю святой водой. Поступив так же с остальными ящиками и снова привинтив крышки, мы удалились.

— Часть дела сделана, — ободряюще улыбнулся профессор. — Даст Бог, наша работа увенчается успехом, и уже сегодня вечером лоб миссис Минны будет опять чист.

Позже, Пикадилли-стрит. Фон Гельсинг был прав, и нам удалось войти в дом, не возбудив подозрений полиции. Артур и Морис отправились за слесарем, а мы ждали конца операции, сидя в парке напротив дома. Я видел, как слесарь, после довольно продолжительных усилий, открыл дверь и вручил ключ Артуру, а тот дал старику на чай. Выждав некоторое время, мы подошли к дому и постучали. Морис немедленно открыл дверь со словами:

— Заткните носы, воздух здесь невыносим!

В доме пахло так же ужасно, как в часовне. Мы начали розыски, стараясь держаться поближе друг к другу.

В столовой стояли восемь ящиков с землей. Восемь вместо девяти! Одного ящика не хватало. Все наши труды пропадут даром, если мы не найдем его.

Пока фон Гельсинг совершал тот же обряд, что и в часовне, кропя землю в ящиках святой водой, мы обыскали весь дом в надежде найти недостающий ящик, но напрасно. Комнаты оказались совершенно пусты, и видно было, что граф посещал лишь столовую. На столе в беспорядке лежали купчие на три дома, черновики писем, почтовые принадлежности. В углу я заметил пустой кувшин и таз с грязной водой. Мы нашли еще щетку для волос и большую связку ключей.

Артур и Морис, записав точные адреса домов и взяв с собой найденную связку ключей, уехали. Мы же решили дожидаться их возвращения здесь.

Глава XXII

3 октября. После ухода Артура и Мориса время, казалось, остановилось. Профессор старался отвлечь от грустных мыслей Гаркера, на которого тяжело смотреть, до такой степени он убит последними ужасными событиями. Еще вчера вечером это был молодой человек с темно-русыми волосами, здоровым цветом лица, счастливый и довольный. Сегодня он сидел передо мной осунувшийся, постаревший, с поседевшей головой. Лишь в лихорадочно горевших глазах еще оставалась энергия.

Зная, что все наши мысли сосредоточены на графе, фон Гельсинг заговорил о нем:

— Чем больше я узнавал о Дракуле, тем тверже становилось мое решение употребить все силы, чтобы избавить мир от столь вредного существа. С каждым годом его власть расширяется, и он знает это. Еще при жизни Дракула был человеком незаурядным. Храбрый воин, деятельный политик, он успевал еще заниматься алхимией, считавшейся тогда высшей наукой. Сердце у него было суровое, характер твердый, даже жестокий… Во всяком случае, нравственные способности графа пережили физические. В данную минуту Дракула пробует свои силы, и если нам не удастся уничтожить его, число жертв вампира будет расти с каждым днем.

Гаркер глубоко вздохнул. Сочувственно взглянув на него, профессор продолжал:

— Объясняю исчезновение одного ящика тем, что граф сам, без посторонней помощи, унес и спрятал его. Предполагаю, что он собирается сделать то же с остальными и, пожалуй, зароет их поочередно в землю, чтобы обеспечить себе верное убежище… Но эта мысль родилась у него слишком поздно, и когда солнце сядет, у него останется лишь одно убежище, которое, Бог даст, мы найдем. Вскоре Артур и Морис должны вернуться, и мы будем знать, как действовать дальше.

В эту минуту раздался звонок. Это почтальон принес телеграмму фон Гельсингу. Профессор прочитал ее вслух: «Ожидайте Д. Будьте наготове. Минна».

— Слава Богу! — воскликнул Андрей. — Наконец-то мы встретимся!

Четверть часа спустя раздался стук в дверь. Подумав, что граф не стал бы стучаться, а воспользовался бы своим ключом, я пошел открывать. Мои предположения оказались верными — на пороге стояли Артур и Морис.

— Все благополучно, — объявил Морис, входя в столовую. — Мы нашли оба дома без труда. В каждом из них оказалось по шесть ящиков, с которыми мы поступили соответствующим образом. Теперь остается лишь дождаться прихода графа. Если до семи часов он не придет, я думаю, нам следует ехать домой. Нельзя оставлять миссис Минну одну после захода солнца.

— Дракула должен скоро быть здесь, — заметил профессор. — Мы получили телеграмму от миссис Гаркер. Она каким-то образом узнала, что он направляется на Пикадилли-стрит. Я убежден, что он отправился в Чиксанд, затем в Джемейс-Лен и, вероятно, был там немного позже вас. Если это так, то мы можем ожидать его с минуты на минуту. Необходимо составить план наших действий… Тише… Будьте наготове… Он здесь.

Действительно, мы услышали, как ключ медленно повернулся в замке. Осторожные шаги раздались по коридору. Граф, видимо, боялся неожиданного нападения. Мы застыли у двери.

Внезапно она распахнулась. На пороге стоял Дракула. В его лице и во всем облике было что-то звериное. Как ни готовились мы к этой встрече, но все же на мгновение растерялись. Первым опомнился Гаркер. Сделав шаг вперед, он преградил графу дорогу. Злорадная усмешка, в которой сквозило высокомерное презрение, искривила губы Дракулы.

Мы двинулись на него одновременно; было ужасно досадно, что мы не успели решить, как поступить с ним.

Я не был уверен, что графа можно убить простым оружием. Но Гаркер не колебался. Он замахнулся ножом, и… Вампир успел отшатнуться, нож скользнул по одежде, прорезав карман, из которого посыпались бумажные деньги и золотые монеты.

Лицо графа исказилось от бешенства. Я испугался за Гаркера, видя, что он готовится нанести своему врагу второй удар, и шагнул вперед, в одной руке сжимая нож, в другой — распятие. Остальные последовали моему примеру. И без того бледное лицо графа позеленело, глаза загорелись, шрам на лбу налился кровью.

Поднятый кинжал Гаркера не успел опуститься. Со змеиной ловкостью вампир проскользнул под самой его рукой, нагнулся, схватил горсть денег и бросился к закрытому окну. Посыпались разбитые стекла, и через мгновение Дракула уже был по дворе. У ворот он обернулся и крикнул:

— Вы думаете, что победите меня? Нет, вам это не по силам! Берегитесь, месть моя будет страшной! Любимая одним из вас женщина принадлежит мне, через нее я покорю всех, буду питаться вашей кровью и превращу в рабов, слепо исполняющих мою волю!

Злобно ухмыльнувшись, граф захлопнул за собой ворота. Мы слышали, как щелкнула задвижка.

Артур и Морис бросились на улицу, но когда им удалось открыть ворота, граф бесследно исчез.

— Не будем унывать, — вздохнул профессор, — у вампира остался лишь один ящик с землей. Мы непременно найдем его и покончим с ним. А теперь надо поторопиться к нашей милой мисс Минне.

С этими словами фон Гельсинг собрал с пола рассыпанные деньги, положил в карман купчие, а остальные бумаги сжег в камине.

Удрученные, мы вернулись домой и рассказали миссис Гаркер о встрече с графом. Она очень разволновалась, хотя и старалась это скрыть.

Андрей обняв жену, воскликнул:

— Дай Бог, чтобы этот изверг скорее попался мне в руки! Я с восторгом отниму у него его проклятую жизнь. Если тем же ударом мне удалось бы отправить его мерзкую душу в ад, я был бы счастлив!

— Молчи, молчи, Андрей! — миссис Минна закрыла ему рот ладонью. — Ты сам не знаешь, что говоришь! Подумай, дорогой, а если и я когда-нибудь буду нуждаться в такой же жалости? А мне откажут в ней, как ты сегодня отказываешь графу… Прости, что причиняю тебе страдания!

Она заплакала. Я был глубоко тронут словами несчастной женщины. Гаркер поднес к губам ее руку и молча поцеловал.

Устроив супругов на ночь со всеми возможными предосторожностями, профессор ушел, заверив миссис Минну, что она может спокойно спать. Морис, Артур и я решили поочередно дежурить в коридоре у их двери всю ночь.

3 октября, ночь. Прежде чем разойтись, мы еще поговорили о том, каков должен быть наш следующий шаг. К сожалению, мы ничего не смогли решить. Один ящик остался не найденным, и где его спрятал граф, одному Богу известно. Можно искать его годами. Эта мысль сводит меня с ума. Несчастная Минна! Что будет с ней? Ангельская, кроткая душа! Нравственно она гораздо выше меня. Бог не позволит ей погибнуть! Голубка спит теперь спокойно, ничто не тревожит ее. Я рад, что ей удалось заснуть. Сам я спать не могу, хотя устал ужасно.

Позже. Не знаю, сколько времени прошло. Я начал уже дремать, когда услышал голос Минны. Она просила меня немедленно позвать фон Гельсинга. Я спросил, для чего он нужен ей.

— Иди скорее, время не терпит!

Накинув халат, я открыл дверь и чуть не споткнулся о матрас, на котором лежал Сивард. Оказывается, он, Морис и Артур решили бодрствовать поочередно, чтобы в случае необходимости прийти нам с Минной на помощь. Я объяснил ему, в чем дело. Сивард отправился за профессором, посоветовав мне не оставлять жену одну.

Две или три минуты спустя явился фон Гельсинг.

— Что я могу сделать для вас? — обратился он к Минне.

— Я бы хотела, чтобы вы загипнотизировали меня, — сказала она, — только скорее, пока не рассвело. Я чувствую, что сообщу вам нечто важное… Но времени остается немного.

Ни секунды не задумываясь, профессор уложил мою жену на диван и начал делать пассы руками. Глаза Минны медленно закрылись, тело расслабилось, дыхание выровнялось. Убедившись, что она находится в состоянии гипнотического транса, фон Гельсинг задал первый вопрос:

— Где вы находитесь?

— Не знаю, вокруг меня все незнакомо.

— Что вы видите?

— Ничего не вижу, меня окружает мрак.

— Что вы слышите?

— Слышу журчание воды, слабые удары волн…

— Значит, вы находитесь на корабле? Ответ последовал быстро.

— Да, да.

— Что еще вы слышите?

Голос Минны зазвучал глуше, она стала запинаться.

— Над моей головой раздаются шаги… Звенит тяжелая цепь, как будто поднимают якорь.

— Что вы делаете?

— Ничего. Я лежу спокойно.

Начинало светать. Профессор бережно укрыл Минну пледом. Казалось, она крепко спит.

Минут через десять Минна проснулась, вспомнила свою просьбу позвать фон Гельсинга и пожелала узнать, сообщила ли она действительно что-то важное. Профессор повторил ее рассказ.

Минна повернулась к Морису и Артуру.

— Не теряйте ни одной минуты, действуйте! Пожалуй, еще не поздно!

Они бросились к двери, но спокойный голос профессора остановил их.

— Подождите! Как же вы найдете именно то судно, которое нам нужно? Слава Богу, мы напали на след графа! Видимо, он хочет сбежать, но куда? Дайте подумать… В доме на Пикадилли-стрит я видел письмо, адресованное некому Леутнеру в Варну. Возможно, Дракула отвез ящик на корабль, отправляющийся в Болгарию? Он думает отделаться от нас? Напрасно! Вампир хитер, но и я тоже. Ладно, у нас еще есть время. Отправимся в порт после завтрака.

Глава XXIII

4 октября. Мужчины отправились в порт, надеясь узнать что-нибудь о графе. Позже, за обедом, фон Гельсинг рассказал мне следующее.

Предполагая, что Дракула стремится вернуться в Трансильванию через Варну, они решили навести справки в конторе. Оказалось, что на рассвете в Варну ушел лишь один корабль — «Святая Екатерина». Кроме того, они узнали, что вчера около пяти часов дня в контору пришел высокий худой мужчина с воспаленными глазами и спросил, нет ли судна, отправляющегося в Болгарию. Услышав, что «Святая Екатерина» через час поднимет якорь, он заторопился, говоря, что ему надо успеть отправить груз. Четверть часа спустя незнакомец вернулся с тележкой, в которой лежал тяжелый ящик. Остановившись у пристани, он потребовал капитана, который был на судне. Когда тот вышел на мостик, мужчина, объяснив подробно, как и где он желает, чтобы поставили ящик, попросил капитана отложить отплытие до позднего вечера, так как должен уладить кое-какие дела в Лондоне. На решительный отказ моряка исполнить его просьбу незнакомец многозначительно улыбнулся, сказав, что «Святой Екатерине» вряд ли удастся сняться с якоря раньше полуночи, и удалился.

Вскоре после его ухода гавань окутал туман, настолько густой, что всем судам пришлось остаться в порту. Поздно ночью незнакомец вернулся, посмотрел, где поставили его ящик, и долго стоял на палубе. Туман был такой густой, что никто не видел, когда он ушел. С рассветом туман исчез. «Святая Екатерина» подняла якорь, распустила паруса и с попутным ветром вышла в открытое море.

— Таким образом, дорогая миссис Минна, мы можем теперь немного отдохнуть. Наш враг далеко, и цель его известна. Ящик адресован в Варну на имя агента Ристикса, который, очевидно, получил указания, как распорядиться с ним далее.

Когда фон Гельсинг окончил свой рассказ, я спросила его:

— Вы уверены, что Дракула остался на корабле?

— Не сомневаюсь в этом, — ответил профессор. — Теперь я знаю, как надо действовать. Прежде всего мы должны опередить графа и прибыть в Варну раньше него. Потом, обнаружив ящик, мы постараемся застать вампира в нем между восходом и заходом солнца. В это время, как вы знаете, он неспособен бороться с нами, и мы одним ударом избавимся от этого ненавистного существа!

Как хорошо я чувствую себя сегодня! Надеюсь, ночью буду спать спокойно. Может быть…

Не могла закончить своей мысли, так как, подняв голову, увидела красный шрам на лбу и поняла, что я все еще несчастная жертва вампира!

4 октября. Ко мне заходил профессор. Я сразу заметил, что он очень озабочен и собирается сообщить мне нечто важное. Поговорив о погоде, фон Гельсинг, наконец, приступил к волновавшему его вопросу.

— Друг мой, — сказал он, — меня беспокоит миссис Минна. Мы уже имели горький опыт с мисс Луси и знаем, чего опасаться. Вам не кажется, что мисс Гаркер начинает меняться? Пока еще перемены не очень заметны, но зубы уже заострились, в глазах время от времени мелькает какое-то жестокое выражение. Она стала неразговорчивой. Помните мисс Луси? Несмотря на страх, который мучил ее, она нам ничего так и не рассказала. Я скажу, чего опасаюсь: если миссис Минна может сообщить нам под гипнозом, что делает граф, то следует предположить, что Дракула, принудивший ее выпить своей крови, также может заставить ее открыть ему все наши тайны. Единственный способ помешать этому — не посвящать бедняжку ни в какие подробности.

Фон Гельсинг, видимо, очень огорчен. Я постарался утешить его, хотя и у меня тревожно на душе.

Позже. Вечером, когда мы все собрались, миссис Минна сказала, что она при совещании присутствовать не будет. Очевидно, несчастная женщина сама что-то чувствует.

Решено ехать в Варну завтра. Профессор предложил Гаркеру остаться с женой в Лондоне, но Андрей сказал, что сначала должен посоветоваться с ней. Не знаю, насколько благоразумно скрывать от него наши опасения.

4 октября. Не понимаю, почему Минна отказалась присутствовать на нашем заседании. Молчание фон Гельсинга тоже озадачивает меня; ведь было же решено сообщать ей все! Теряюсь в догадках… Минна спит теперь спокойно.

Позже. К вечеру Минна проснулась и подозвала меня. Ласково глядя мне в глаза, она сказала:

— Милый Андрей, обещай исполнить мою просьбу. Поклянись, что не откажешь мне!

— Минна, как я могу поклясться, не зная, в чем дело?

— Нет, поклянись, — повторила она. — Если боишься, спроси фон Гельсинга, он скажет тебе, что ничего неблагоразумного я пожелать не могу.

Видя ее волнение, я дал требуемую клятву.

— Отныне ты не должен ничего говорить мне о ваших действиях, предпринимаемых против графа, даже если я буду умолять тебя об этом, — попросила Минна.

5 октября, утро. Опять неожиданность! Минна разбудила меня, прося позвать профессора. Я подумал, что она опять хочет сообщить нам нечто важное, но ошибся.

Фон Гельсинг уже встал и на мою просьбу радостно согласился.

— Я должна ехать с вами, — объявила Минна, как только мы вошли.

Профессор очень удивился.

— Зачем? — спросил он.

— Вы должны взять меня, — повторила она.

— Миссис Минна, для нас ваша безопасность важнее всего. Наше путешествие сопряжено с множеством опасностей, грозящих вам, в силу некоторых обстоятельств, даже больше, чем нам…

— Я знаю, — перебила его Минна. — Но именно поэтому я должна ехать! Говорю вам это, потому что очень скоро буду находиться под влиянием графа, я это чувствую. Он может заставить меня сделать все, что угодно, и если он прикажет мне идти, я пойду, даже обманув Андрея!

Минна посмотрела на меня с такой жалостью, что я чуть не заплакал.

— Вы сильны и храбры, — продолжала она, — и сможете спасти меня. Кроме того, я еще пригожусь вам.

Фон Гельсинг долго молчал.

— Хорошо, — наконец согласился он. — Мы поедем все вместе.

Минна благодарно улыбнулась ему. Мы с фон Гельсингом вышли в коридор.

— Ваша жена очень страдает, — вздохнул он. — Но она предана нам и старается помочь.

После завтрака мы собрались в кабинете Сиварда, чтобы обсудить свои дальнейшие действия.

— Завтра утром мы едем в Варну, — сказал профессор, — дождемся там «Святую Екатерину», отыщем этот злополучный ящик и при первом удобном случае откроем его. Надеюсь, на этом наши мытарства закончатся. Советую вам всем перед отъездом привести в порядок свои дела, ведь никто из нас не может поручиться, что вернется невредимым. А я тем временем займусь билетами и нашим багажом.

Позже. Последовал совету профессора и написал завещание. В случае моей смерти все остается Минне. Если же нам суждено умереть обоим, мое состояние перейдет Морису, профессору и Артуру.

Солнце уже заходит. Минна очень возбуждена. Теперь мы со страхом ждем приближения темноты. Прерываю свои записи, жена зовет меня…

Глава XXIV

5 октября, вечер. Андрей попросил меня записать сегодняшние события, так как сам не в силах этого сделать.

На заходе солнца миссис Минна позвала нас к себе. Она казалась очень взволнованной. Усадив мужа рядом с собой на диван и молча указав нам на стулья, миссис Минна сказала:

— Мы собираемся вместе, может быть, в последний раз. Завтра начнется наш долгий путь, и никто не знает, вернется ли кто-нибудь из нас обратно. Вы берете меня с собой, несмотря на то, что нравственно я уже не так чиста, как вы. В мою кровь проник яд… Друзья мои, душа моя находится в опасности. Выход один — смерть!

Андрей хотел прервать свою жену, но она сделала предостерегающий жест.

— Не сомневаюсь, если бы я убила себя сегодня, вы освободили бы мою душу, как освободили душу бедной Луси. Но я еще надеюсь, что вам удастся спасти мою душу при жизни. И потому продолжаю жить. Говорю вам все это, чтобы вы поняли, почему я прошу вас всех, не исключая моего мужа, поклясться, что убьете меня, когда настанет время!

— Когда настанет время? — дрожащим голосом повторил Морис.

— Да, когда вы убедитесь, что я изменилась настолько, что спасти меня при жизни невозможно. Мое прежнее «я» существовать тогда уже не будет, и я умоляю вас не колебаться и убить меня. Этим вы дадите мне вечный покой.

— Неужели ты требуешь той же клятвы и от меня? — спросил потрясенный Гаркер.

— И от тебя, мой дорогой, — ответила миссис Минна ласково. — Скажу тебе даже больше: когда придет время, мне хотелось бы умереть именно от твоей руки. Профессор, я рассчитываю на вас, поручите это моему мужу. Артур избавил свою невесту от вечной муки, пусть Андрей избавит от нее меня!

Мы все поклялись исполнить просьбу несчастной женщины.

10 октября, Варна. Уехав из Лондона шестого октября утром, мы в тот же вечер прибыли в Париж. К сожалению, здесь пришлось задержаться на два дня, так как скорый поезд до Варны отправляется лишь раз в неделю.

Прибыли в Варну сегодня в пять часов дня. Артур немедленно отправился в консульство, чтобы узнать, нет ли телеграмм на его имя. Мы поручили агенту в Лондоне телеграфировать, если будут известия о заходе «Святой Екатерины» в какой-либо порт.

Слава Богу, Минна здорова. Она очень много спит, цвет ее лица лучше прежнего и силы прибавляются. Фон Гельсинг уже несколько раз подвергал ее гипнозу, но ответы Минны пока одинаковы: «Ничего не вижу, кругом темно, слышу журчание воды и свист ветра».

Заключаем из этого, что «Святая Екатерина» еще в море.

12 октября. У нас все готово для встречи графа. Артур получил от консула письмо на имя капитана «Святой Екатерины» с разрешением открыть ящик, в котором якобы находится краденый товар. Наша задача — застигнуть графа врасплох между восходом и заходом солнца и вонзить кол в сердце. Даже если нас привлекут к суду за убийство, мы все равно готовы пойти на это, лишь бы избавить Минну от вечной муки.

19 октября. Ждем уже больше недели. Все без изменений.

19 октября.

Получено известие, что «Святая Екатерина» проходит через Дарданеллы.

20 октября. Мне ужасно недостает моего фонографа. Ненавижу писать!

Все очень заволновались, получив телеграмму Сомса. Только миссис Минна оставалась спокойной. Положим, это объясняется тем, что она ничего не знает, и мы стараемся скрыть от нее наше возбуждение. В былое время миссис Гаркер заметила бы происшедшую в нас перемену, но за последние недели она действительно изменилась и все чаще пребывает в каком-то летаргическом состоянии, хотя цвет лица здоровый и самочувствие улучшилось. Но уже не только профессор, но и я заметил, что зубы ее немного удлинились. Неужели настанет время, когда нам придется исполнить данную ей клятву? Не дай Бог!

По нашим расчетам, «Святая Екатерина» может прибыть завтра утром.

21 октября, полдень. О «Святой Екатерине» известий нет, нетерпение наше растет с каждой минутой.

Состояние миссис Минны очень беспокоит фон Гельсинга. Сегодня она еще не просыпалась. Сон так крепок, что все наши усилия разбудить ее оказались тщетными.

Позже. Наконец миссис Минна проснулась. Она бодра и весела. От «Святой Екатерины» все еще никаких известий. Ужасно беспокоимся. Что-то случилось, это очевидно. Но что?

23 октября.

«Святая Екатерина» бросила якорь в Галаце.

23 октября. Получили телеграмму от Сомса. «Святая Екатерина», не заходя в Варну, проследовала в Галац. Профессор в немом отчаянии схватился за голову. Гаркер побледнел, но первым из нас преодолел растерянность.

— В котором часу отходит поезд в Галац? — спросил он. Оказалось, что раньше шести часов утра мы уехать не сможем. Сколько драгоценного времени потеряно! Неужели графу удастся скрыться от нас? Бедная миссис Минна!

24 октября. Пишу в поезде. Вчера вечером фон Гельсинг подверг миссис Минну гипнозу. Это стоило ему больших трудов. Наконец она заговорила:

— Ничего не вижу. Движения нет… Слышу, как журчит вода. До меня доносятся крики матросов и равномерные удары весел… Загремела цепь… Но что же это? Луч света? Свежий ветерок подул мне в лицо…

Произнеся последние слова, миссис Минна стремительно встала и подняла руки, как бы поддерживая какую-то тяжесть. Фон Гельсинг и я переглянулись, поняв, в чем дело. Но тут она зашаталась, мы подхватили ее и уложили на диван. Минут через пять миссис Минна пришла в себя. Виновато улыбнувшись, она сказала, что чувствует себя очень уставшей и хочет пораньше лечь спать.

Когда жена Андрея ушла, профессор тяжело вздохнул.

— Итак, мои друзья, граф вышел из своего ящика, — обратился он к нам. — Но мы не знаем, достиг ли он берега. Что же, остается уповать на Бога и надеяться, что нам удастся догнать его.

Поезд опаздывает, это ужасно. Прибудем в Галац не раньше завтрашнего утра.

25 октября, 7 часов утра. На рассвете фон Гельсинг снова загипнотизировал миссис Минну, но всего на несколько минут. Она успела лишь сказать:

— Вокруг темно, слышу журчание воды и какой-то скрип. Вдали мычат коровы. И еще как будто…

Она замолчала и страшно побледнела.

— Говорите, говорите, приказываю вам! — закричал профессор.

Однако миссис Минна уже открыла глаза, видимо, не сознавая того, что с ней произошло.

Подъезжаем к Галацу. Нервы у всех напряжены до крайности.

Глава XXV

25 октября. Прибыв в Галац, фон Гельсинг, Сивард и я немедленно отправились в порт. «Святая Екатерина» стояла в гавани. Капитан принял нас очень любезно и на наш вопрос — удачно ли прошел рейс — с довольной улыбкой кивнул.

— Кажется, сам дьявол надувал паруса, — сказал он. — мы должны были бросить якорь в Варне, но опустился такой густой туман, что невозможно было войти в порт, и мы проследовали дальше. Я решил, что если черт вмешался в это дело, сопротивление бесполезно. Мои матросы почти все румыны. Вы, может быть, знаете, что этот народ весьма суеверен. Почему-то они трусили весь рейс и уговаривали меня позволить им сбросить в море тяжелый ящик, который привез на судно действительно какой-то странный мужчина. Конечно, я не мог этого допустить, но, сознаюсь, почувствовал некоторое облегчение, когда вчера утром агент потребовал выдачи ящика на имя графа Дракулы. Все накладные были в порядке, так что выдача совершилась без затруднений.

Узнав от капитана адрес агента и поблагодарив за любезность, мы направились в контору. Эта новость испортила нам настроение, так как мы все-таки надеялись застать графа на корабле.

Гильдесгейт, агент, за вознаграждение в пять фунтов рассказал следующее.

В контору пришло письмо из Лондона с накладной на получение ящика, адресованного на имя графа Дракулы, и с просьбой, по возможности, забрать груз, как только «Святая Екатерина» пришвартуется, и передать ящик некоему Скинскому. К письму был приложен чек на расходы.

На вопрос, где сейчас находится Скинский, Гильдесгейт ответить не мог. Но пока мы его расспрашивали, кто-то прибежал в контору с известием, что Скинского только что нашли мертвым на кладбище с разорванным горлом.

Увы, положение наше отчаянное! Граф исчез.

Мы вернулись в гостиницу удрученные, не зная, в каком направлении действовать дальше. В конце концов я предложил рассказать Минне, как обстоит дело. Только она может помочь нам узнать, где находится граф. После некоторого раздумья, профессор согласился, и я отправился просить жену вернуть данное мной обещание не посвящать ее в наши планы.

25 октября, вечер. Мужчины отдыхают, а я просматриваю бумаги, с которыми еще не знакома. Мне кажется, я напала на след. Составлю нечто вроде докладной записки.

Так, задача графа состоит в том, чтобы по возможности скорее вернуться в свой замок.

Он должен быть туда привезен или принесен, это ясно. Казалось бы, ему легко самому добраться туда, либо не меняя своего облика, либо превратившись в волка, собаку или летучую мышь. Следовательно, если Дракула не делает этого и продолжает оставаться в ящике, можно предположить, что по каким-то причинам это невозможно.

Каким путем доставят ящик в замок? По шоссе — слишком долго, и мы, его враги, можем догнать его без труда, а этого-то главным образом граф и боится. По железной дороге — чересчур хлопотно. Остается лишь водный путь…

Очевидно, с самого начала Дракула намеревался попасть в Галац и отплыл в Варну только лишь для того, чтобы ввести нас в заблуждение. Уверена, что туман, о котором говорил капитан, — дело его рук. Граф беспрепятственно прибыл в Галац в ящике, который Гильдесгейтом был сдан Скинскому… Вот все, что мы знаем. Убив Скинского, Дракула замел все следы.

Я изучила карту и пришла к заключению, что ящик с вампиром везут или по Пруту, или по Сирету. Судя по тому, что я говорила под гипнозом, а именно: что слышны равномерные удары весел и мычание коров — граф находится в ящике на открытой барже, на небольшом расстоянии от берега. Прут более удобен для навигации, чем Сирет, но Сирет сливается около Фунду с Бистрицей, протекающей недалеко от ущелья Борго. Это и есть ближайший водный путь к замку.

Позже. Когда я поделилась своими предположениями с мужчинами, Андрей встал и поцеловал меня, а фон Гельсинг радостно воскликнул:

— Наша дорогая миссис Минна опять помогает нам! Теперь, друзья мои, надо решить, как действовать дальше.

— Я найму катер следую за графом! — закричал Артур.

— А я возьму лошадей и поеду вдоль берега на случай, если графу вздумается покинуть баржу, — прибавил Морис.

— Прекрасно, — согласился профессор, — оба плана хороши, только не советую вам ехать поодиночке. Не забудьте, что Дракула хитер, и вам, возможно, придется бороться не с ним одним…

— Я отправлюсь с Морисом, — предложил Сивард. — Но и вы, Артур, не должны ехать один…

Он посмотрел на моего мужа, который в свою очередь взглянул на меня.

Я поняла, что Андрею хочется ехать с Голмвудом.

— Андрей, советую вам ехать с Артуром, — сказал фон Гельсинг. — Вы можете со спокойной душой оставить жену на мое попечение. Мы с ней отправимся в замок Дракулы и…

Мой муж перебил профессора:

— Неужели вы намереваетесь взять с собой несчастную Минну в гнездо вампира. Я этого не позволю! Вы в том проклятом месте не были и не видели того, что видел я!

Потом, обернувшись ко мне и взглянув на шрам украшавший мой лоб, Андрей схватился за голову и застонал.

— Чем я заслужил столько горя?

Фон Гельсинг ласково обнял его и сказал:

— Дорогой мой друг, я хочу спасти миссис Минну, а потому нам необходимо ехать в замок. Не бойтесь, я сумею сберечь ее. Вы ведь знаете, что надо сделать, чтобы очистить это адское гнездо! Если нам не удастся поймать графа, то со временем наша дорогая миссис Минна, — тут он сжал мне руку, — присоединится к тем ужасным женщинам, которых вы видели в замке. Я помню ваш рассказ о том, с какой зверской радостью они накинулись на мешок с ребенком, брошенный им графом. Простите, что напоминаю вам об этих ужасах, но не забудьте, что, войдя в замок, я сам рискую остаться там навсегда. Я никогда не поехал бы туда, если бы не был убежден, что это необходимо.

— Делайте как знаете, — прошептал Андрей.

26 октября, утро. Артур с Андреем уже на катере. Морис и Сивард купили великолепных лошадей и следуют за нами. Я с профессором отправляюсь на поезде в Верести, откуда мы возьмем экипаж, чтобы доехать до ущелья Борго.» Мы взяли с собой денег на покупку лошадей, так как фон Гельсинг, боясь довериться местным жителям, решил действовать самостоятельно. При нас подробная карта, так что мы не рискуем сбиться с пути.

Мне было бесконечно тяжело расставаться с мужем, и я с трудом сдерживала слезы. Уповаю на Бога, только он может помочь нам.

25 октября, ночь. Пишу на карте. Плывем вверх по Сирету до Бистрицы, так как пришли к заключению, что предположения Минны верны. Холод ужасный. Артур уговаривает меня лечь спать. Но я так нервничаю и так беспокоюсь за жену, что и подумать об этом не могу. Морис и Сивард едут на лошадях по берегу реки.

27 октября. Мы в пути почти два дня. Пока ничего подозрительного не видели. Вывесили румынский флаг, вследствие чего наш катер принимают за полицейский и позволяют беспрепятственно обыскивать все попадающиеся нам баржи.

Два рыбака только что сообщили, что рано утром мимо них прошла большая баржа. К сожалению, это было до слияния Сирета с Бистрицей, так что они не могут сказать, по какой реке баржа продолжила свой путь.

28 октября, утро. Двигаемся очень быстро. Потерял из виду Мориса и Сиварда. Надеюсь, что встретим их в Страсбо. Если до тех пор мы не настигнем графа, придется решать, как действовать дальше.

Где теперь Минна? Ужасно беспокоюсь за нее и за нашего милого профессора.

30 октября. Мы узнали, что катер сломался и Андрей с Артуром вынуждены были остановиться на Бистрице. Правда, Голмвуд сумел устранить поломку, но, по словам местных рыбаков, ход катера сильно убавился. Как это досадно! Мы стараемся догнать наших товарищей, так как они, верно, скоро будут нуждаться в нашей помощи. Холод ужасный, идет снег.

Глава XXVI

28 октября. Прибыли в Верести в полдень. Профессор сказал, что сегодня ему стоило огромных трудов загипнотизировать меня и что он не мог добиться другого ответа, как: «Тихо и темно». Он отправился теперь за экипажем.

Позже. Фон Гельсинг вернулся, мы пообедали и скоро отправляемся в путь.

31 октября, ночь. Едем уже третий день. Становится все холоднее, идет снег. К рассвету рассчитываем прибыть к ущелью Борго.

Лошади очень смирные, и я изредка правлю, чтобы дать профессору отдохнуть… Бедный! Он ужасно утомлен, но мужества не теряет.

Останавливаемся по пути на постоялых дворах. Местные жители, увидев мой шрам на лбу, крестятся и отворачиваются. Надеюсь, что муж и наши друзья невредимы. Ужасно боюсь за них.

2 ноября. Сижу у костра, поддерживаемого мною всю ночь. Очень холодно, снег идет не переставая — зима в этих краях начинается рано. Миссис Минна плохо переносит такую погоду. Она спит, спит и спит и почти ничего не ест; даже бросила вести свой дневник.

Сегодня вечером, однако, миссис Минна выглядит бодрее. Когда солнце зашло, я попытался загипнотизировать ее, но, увы, потерял свою силу над ней.

Мы достигли ущелья Борго вчера рано утром. Моя спутница узнала дорогу по описанию мужа. Вскоре, однако, она заснула так крепко, что разбудить ее было невозможно. Это обстоятельство порядком напугало меня. Но когда солнце зашло, миссис Минна проснулась и была довольно оживлена. Вид у нее превосходный, хотя аппетита никакого. Накануне ночью я уговаривал миссис Минну заснуть, но она лежала с открытыми глазами до самого рассвета. Мне это очень не нравится. Боюсь, что мне не удастся спасти ее от участи вампира…

3 ноября, утро. Пишу обо всем подробно, хотя могут подумать, что старый профессор сошел с ума.

Мы ехали весь день, делая короткие остановки. Миссис Минна продолжает спать днем и бодрствовать ночью, по-прежнему отказываясь от пищи.

Уже почти стемнело, когда, наконец, в отдалении показался замок, о котором Андрей писал в своем дневнике. Опасаясь ехать туда ночью, я остановил лошадей и разжег костер. Моя спутница вскоре проснулась бодрая и веселая.

Подкрепившись, я прутиком сделал желобок вокруг нашей стоянки и окропил его святой водой. Миссис Минна молча следила за моими действиями. Я был поражен внезапной бледностью ее лица и заметил, что она дрожит. Когда бедняжка успокоилась, я попросил ее выйти из круга. Она покорно встала, но, сделав несколько шагов, остановилась и посмотрела на меня с немым отчаянием.

— Не могу, — прошептала миссис Минна.

Меня и огорчил, и обрадовал такой ответ. Ведь известно, что святая вода отпугивает вампиров.

В молчании мы провели несколько часов. Близилось утро. Внезапно лошади заржали и рванулись с места. Я с трудом их успокоил.

От выпавшего снега ночь казалась менее темной, но как я ни вглядывался, ничего подозрительного не увидел. Нас окружала глубокая, невыносимая тишина, иногда прерываемая испуганным храпом лошадей. Я начал бояться, безумно бояться… но чего, сам не знаю. Сознание, что мы находимся в освященном кругу, немного успокаивало, и я приписал свой страх нервному напряжению.

Снег пошел большими хлопьями. Они кружились и превращались, как мне казалось, в призрачных женщин в длинных белых одеждах… Лошади опять захрапели.

Я боялся за миссис Минну и решил выйти из круга, чтобы посмотреть, что так напугало животных.

Она схватила меня за рукав и чуть слышно шепнула:

— Не уходите! Здесь вы в безопасности.

— А вы? — возразил я. — Я боюсь только за вас.

Миссис Минна хрипло рассмеялась.

— За меня? Зачем вам бояться за меня? Они не повредят мне.

Видя, что я не понял смысла ее слов, она указала в темноту. В отблесках костра было видно, как за прочерченным мной желобком метались какие-то полупрозрачные, похожие на призраков фигуры. Они то приближались, то удалялись, но не пересекали, однако, освященного круга. Наконец я узнал в них тех самых женщин, о которых писал в дневнике Андрей: блестящие жестокие глаза, белые зубы и красные, будто налитые кровью губы. Они улыбались, глядя на несчастную миссис Минну. Потом раздался неприятный резкий смех и одна из них, обращаясь к моей спутнице, закричала:

— Сестра, пойдем с нами, пойдем, пойдем!

В безумном страхе я обернулся к миссис Минне. Она сидела неподвижно с мертвенно-бледным лицом, на котором был написан ужас. Взяв распятие, я приблизился к черте. С дикими проклятиями женщины попятились. На востоке уже алела заря. Я приветствовал первый луч солнца со слезами радости, благодаря Бога за то, что мы остались невредимы.

Как только призраки исчезли, миссис Минна крепко уснула. Я подошел к нашим лошадям… Они были мертвы! Мне предстоит ужасная работа, но не надо терять мужества. Оставляю миссис Минну в освященном круге в надежде, что ничего дурного с ней не случится.

1 ноября. Если бы не поломка нашего катера, мы давно догнали бы баржу с проклятым ящиком, и дорогая моя Минна была бы уже вне опасности. Боюсь думать о ней.

Мы наняли лошадей и едем вдоль реки. Идет небольшой снег. Судя по слухам, какие-то цыгане, получив с баржи тяжелый ящик, увезли его по направлению к горам. Мы надеемся догнать их.

Нервы мои напряжены до крайности. Издалека доносится вой волков. Мы едем на смерть… Но на чью?

3 ноября. Я еще в здравом уме, и за то благодарю Бога! Оставив миссис Минну спящей в освященном кругу, я отправился в замок. На дорогу до него ушло полдня.

Все двери замка были открыты настежь, но из предосторожности я снял их с петель и отправился в часовню. Мне чуть не сделалось дурно от ужасного зловония, наполнявшего весь нижний этаж. Вдалеке слышался волчий вой. Безумный страх овладел мной при мысли, что миссис Минна там, внизу, совсем одна. Но что делать! Я не мог покинуть замка, не совершив задуманного. Во всяком случае, истребив вампиров, я спасу душу несчастной женщины.

Необходимо было найти по крайней мере три обитаемых гроба. Я приступил к поискам и вскоре обнаружил один из них. В нем лежала женщина. Она казалась спящей. Так много было в ней жизни, таким здоровьем дышало ее роскошное тело, что моя поднятая рука беспомощно опустилась. Я колебался, не решаясь убить ее.

Между тем солнце заходило. Женщина просыпалась. Вот она улыбнулась, раскрыв мне свои объятия… Какая-то чарующая сила приковала меня к месту, я не мог двинуться и чувствовал, что погружаюсь в сладкую дремоту. Я уже закрыл глаза, отдаваясь ей, когда внезапно услышал душераздирающий крик и узнал голос миссис Минны. Он вывел меня из забытья. Уже не раздумывая, я пронзил колом тело красавицы. Отыскав двух ее подруг, я сделал то же самое. До сих пор не могу вспоминать без содрогания эту отвратительную часовню.

Я обыскал все вокруг, но ничего не нашел. Правда, в углу стоял гроб, больше и величественнее остальных, с надписью: «Дракула», но он был пуст. Окропив его святой водой, я с облегчением покинул замок, предварительно освятив все двери.

Миссис Минна, увидев меня, закричала:

— Уйдем, уйдем скорее из этого проклятого места! Мы должны спешить навстречу мужу! Я чувствую, что он где-то близко!

Вид у нее был изможденный и бледный, но я не сумел уговорить ее дождаться наших товарищей здесь.

4 ноября. Солнце было уже высоко, когда фон Гельсинг и я решили спуститься с горы. Мы двигались довольно медленно, так как багаж за отсутствием лошадей пришлось нести на себе. Вскоре я так устала, что мы вынуждены были сделать остановку. Я села на камень у дороги и огляделась. Вокруг все казалось таким таинственным… Над нами на скале возвышался замок Дракулы. Вдалеке слышался протяжный вой волков. Солнце скрылось, снова пошел густой снег. Мне сделалось жутко.

По встревоженному виду фон Гельсинга я поняла, что он боится нападения хищников и хочет найти убежище.

И действительно, осмотрев расщелины вокруг места нашей стоянки, профессор нашел нечто вроде маленькой пещеры в скалах. Разложив в ней наши пледы, он уговорил меня присесть и предложил съесть что-нибудь. Несмотря на искреннее желание угодить ему, я ничего не могла взять в рот, до такой степени всякая пища стала мне противна. Профессор, кажется, был очень обеспокоен моим отказом, но ничего не сказал. Достав бинокль, он начал осматривать местность.

— Смотрите, миссис Минна, смотрите! — закричал фон Гельсинг, передавая мне бинокль.

Из-за сильного снега рассмотреть что-либо было очень трудно.

— Вы не туда смотрите! — опять закричал он. — Внизу! Действительно, внизу, не очень далеко от нас, скакало несколько всадников. За ними, подпрыгивая на неровной дороге, двигалась телега. Судя по одежде всадников, это были цыгане. На телеге лежал большой ящик…

Сердце у меня екнуло. Развязка близка! До вечера не так уж далеко, и скоро Дракула, неподвижно лежащий сейчас в ящике, вновь получит свободу. Приняв другую оболочку, он выскользнет из наших рук…

Задыхаясь от волнения, я обернулась к профессору и с изумлением увидела, что он опять чертит круг, окропляя его святой водой. Перехватив мой удивленный взгляд, фон Гельсинг сказал:

— Я хочу предохранить вас от графа.

Взяв у меня бинокль, профессор пробормотал:

— Они скачут как бешеные… Должно быть, Дракула торопится попасть в замок до захода солнца. Бог мой! Неужели наши друзья опоздают?

Он надолго замолчал, продолжая наблюдать. Я так волновалась, что казалось, вот-вот лишусь чувств.

Наконец профессор повернулся ко мне и прошептал:

— Два всадника догоняют цыган, и еще двое скачут с другой стороны. Посмотрите!

Я с облегчением узнала мужа и наших друзей, скакавших во весь опор. Между тем волчий вой становился все ближе. Чуя добычу, хищники окружили нашу пещеру. Я достала пистолет, взвела курок. Профессор сделал то же.

— Если они не догонят цыган, мы сами остановим телегу, — сказал он.

Я утвердительно кивнула, и мы стали ждать. Проходили минуты, снег все усиливался и скоро в густой пелене уже ничего нельзя было различить. Наконец послышался топот лошадей. Затаив дыхание, с сильно бьющимся сердцем я ожидала появления цыган. Внезапно раздался крик: «Стойте!» Это был голос Андрея. Мы с фон Гельсингом выглянули из пещеры.

В десяти шагах от входа в нее дорогу цыганам преградили Андрей, Артур, Морис и Сивард. Один из цыган, рослый, красивый мужчина, что-то говорил своим спутникам, указывая то на запад, то на замок Дракулы, грозно темневший на фоне серого неба. В ответ те, размахивая ножами, приблизились к телеге с ящиком. В другое время я бы испугалась за Андрея, но теперь его воинственное настроение передалось мне, я тоже хотела вступить в борьбу.

Андрей с Морисом попытались оттеснить цыган от телеги. Сивард и Артур, держась чуть поодаль, подняли пистолеты. Цыгане на мгновение растерялись. Воспользовавшись этим, Андрей прыгнул с лошади в телегу и с силой, показавшейся мне сверхъестественной, приподнял тяжелый ящик и сбросил его на землю.

Цыгане, громко крича, кинулись к нему, но дорогу им преградил Морис. Наш храбрый друг ловко парировал удары, и я надеялась, что он останется невредимым. Ему на помощь пришли Артур и Сивард, и цыгане вынуждены были отступить. Но в этот момент один из них взмахнул ножом, и Морис упал. К нему бросился Сивард. Тем временем Артур, приблизившись к ящику, просунул нож под крышку и с помощью Андрея оторвал ее.

В нем лежал граф. Глаза его были открыты. Боже, какую злобу и бессильную ненависть они выражали!

Андрей одним ударом ножа перерезал ему горло. Одновременно Артур вонзил кол в сердце Дракулы.

Цыгане в ужасе бросились наутек, как будто за ними гнался сам дьявол. Стая волков, державшаяся до сих пор поблизости от пещеры, помчалась за ними.

Бедный Морис неподвижно лежал на земле. Несмотря на все усилия Сиварда, он истекал кровью.

— Я счастлив, что помог вам, — еле слышно прошептал он.

Взглянув на меня, Морис приподнялся и улыбнулся.

— Из-за этого стоило умереть! Смотрите и благодарите Бога! Проклятие снято, ее лоб чище и белее снега!

И с этими словами наш друг скончался.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Семь лет назад мы прошли, так сказать, через пылающий огонь. С тех пор наше счастье вполне окупает все пережитые страдания. Через год после смерти Мориса у нас родился сын. Минна верит, что храбрый дух нашего горячо любимого друга возродился в ребенке, которого мы назвали в его честь.

В этом году мы побывали в Трансильвании и проехали по памятной для нас дороге.

Было почти невозможно поверить, что эта местность веками хранила столь ужасную тайну. Замок, как и прежде, величаво и одиноко красовался на вершине скалы, но он уже больше не внушал нам страха.

Вернувшись домой, мы перечитали свои записи и решили их издать.

— Никто не поверит в достоверность нашего рассказа, — заметил я.

— Пусть не верят, — сказал фон Гельсинг, сажая моего сына к себе на колени. — Нам доказательств не нужно. Этот мальчик поймет со временем, что его мать — чудная женщина, и узнает, что были люди, готовые идти на смерть ради нее.

Андрей Гаркер.