СОДЕРЖАНИЕ

 
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      
      

       20 октября 2002 года, Москва
      Темнело рано и быстро. И так же быстро холодало. Брр. Пряничная, сдобная Москва, какой она казалась при солнечном свете, когда сидишь в пельменной с пацанами: по бутылке белой на рыло, горы пельменей, да каждый что-то умное базарит, задушевное, - в этот сумеречный час она наливалась камнем и свинцом, отодвигалась как бы… Чужела.
      «„Чужела“ или „чуждела“? Как правильно? - подумал Попугай. - Или „чужала“?…»
      В голове у него, как всегда, был бардак. И ему было холодно.
      - Так чего? Может, печку? Холодно, а? - отрывисто каркнул он.
      - Нельзя. Сядь, не горлань, - сказали ему.
      Это Клин, он из-под Саратова. В бригаде с позапрошлого года, неоднократно ходил на «стрелки» и потому сейчас за старшего. А Барбос - из Гродно. Он тоже с позапрошлого, но в «стрелках» не участвовал, он такая же сявка, как и Попугай. Они втроем сидят в «жигуленке», припаркованном в узком, как пенал, темном дворе. Ждут. Салон давно остыл. Попугай смотрит, как опускаются на город сумерки, и слушает гиен, которые скулят и тявкают в зоопарке. Зоопарк здесь совсем неподалеку. А гиенам, видно, тоже холодно, они ведь в Африке должны жить. В Африке жара. А в Москве гиенам холодно. Клин с Барбосом играют в «очко» на заднем сиденье, а Попугай сидит и нервно зевает, и ему постоянно хочется ссать.
      Ему холодно, потому что Попугай, как и эти гиены, родился далеко отсюда. В жарком и пыльном городе на берегу Каспийского моря.
      - Я бы глынул чего-нибудь, - сказал Попугай просто так.
      - Никаких «глынул», - проворчал Клин, открывая свои карты. Барбос опять проиграл. - Если каждый начнет бухать на рабочем месте… Тут такая хуеплеть заварится…
      Он еще два или три раза повторил «такая хуеплеть», потому что у них начался новый кон и Клин воткнулся в карты, постепенно забывая, о чем шел разговор.
      - Пойду пройдусь. А? - сказал Попугай. - Ноги затекли.
      - Сиди, дурак, - сказал Барбос.
      - А чего? Отлить надо.
      Клин глянул на Барбоса, потом на Попугая. Клин не любил, когда младшие по званию командовали в его присутствии.
      - Далеко не ходи, - сказал Клин.
      - Ладно, - сказал Попугай.
      Он вышел из машины и пошел по подъездной дороге вдоль дома. Он почему-то вспомнил Суржика: тот тоже любил навести шороху, строил из себя крутого, хотя сам был сявкой и навсегда сявкой останется. Но Суржик делал это не со зла, просто прикалывался. После той заварухи с кассетой он умудрился целый месяц продержаться в Москве, пока не попался во время облавы в Лужниках. Ему отбили почку и отправили на родину, куда-то в Херсон, кажись. Босый с Пивняком сейчас в Николаеве, там у Пивняка родня. А Демид повесился. Это Демид привел его, Попугая, в эту бригаду. Помог с поезда бежать, они вместе бежали. А потом повесился после «стрелки» в Тушино. Про тушинскую «стрелку» в газетах даже писали, два трупа было. А потом еще Демид повесился. Или его повесили. Неясно. Теперь Попугаю даже поговорить не с кем.
      Если вот так идти и идти, дальше по этой дорожке, пересечь двор и повернуть направо - там будет кафе. Кафе называется «Козерог». Там тепло, накурено и громко играет музыка. Попугай никогда не был в «Козероге», но во всех заведениях, которые он успел посетить в Москве, было накурено, и громко, кайфово, играла музыка.
      Он хотел в этот «Козерог».
      Но туда нельзя. И далеко уходить нельзя. Они ждут звонка, Клину должны позвонить на мобильный. Если все в порядке, ему позвонят, и тогда надо будет встретить одного человека, который выйдет из «Козерога». Этот человек будет сыт и пьян, а в карманах деньги и, главное, золотой песок. Старатель откуда-то с Севера. Приехал сбыть золотишко, а кто-то дал на него наводку. Жалко мужика.
      Темнота сгущается, на серых глыбах многоэтажек проступают веселые желтые квадраты. В квадратах мелькают лица, сдвигаются-задвигаются шторы, открываются-закрываются двери холодильников, идет чья-то жизнь. Попугай оглянулся по сторонам, зашел за дерево и помочился. Он часто мочится - это от холода и нервов. А Клину с Барбосом хоть бы хны - сидят, режутся себе в удовольствие. Но они в бригаде с позапрошлого года, а Попугай тут без году неделя. Он вообще в другой бригаде работал, в строительной бригаде, и кличка у него была - Говорящий Попугай. Говорящий!… Да уж. Это здесь он стал просто Попугаем. Потому что говорить и в самом деле стало не с кем.
      Попугай вспомнил: жаркий июльский полдень, гостиница «Интурист», туман из цементной пыли на коридорах, где ведутся работы по демонтажу. Пыль в волосах, на зубах, пыль оседает на потном теле и стекает грязными ручейками в трусы. Хочется встать под холодный душ и не выходить до позднего вечера, пока солнце не утихомирится. Красота! Да, сейчас Попугай дорого бы дал, чтобы еще раз прожить тот горячий июльский денек. Во-первых, согрелся бы. Во-вторых, отобрал бы у Толика-бригадира ту поганую кассету и разломал бы на мелкие кусочки. Об его голову и разломал бы…
      Тогда ничего не было бы - ни разборок в ФСБ: что за кассета, откуда, а может, это вы сами, ребята, ее подкинули? Разговор он вроде шутейный, только потом каждого не шутейно проверять начали: кто, откуда, где миграционная карта…
      Не было бы последовавших за этим дурацких объяснений в службе миграции и трех суток в камере с туркменами и молдаванами, не было бы переполненного вагона «МоскваДушанбе», где по два мента на каждый вход-выход, и один дежурит у уборной…
      Может, не надо было бежать оттуда?
      В его родном городе сейчас еще тепло, почти как летом, рыбный сезон, мужики ночей не спят, «крючьями» устье перегораживают, добывают осетра… Кто его знает, может, и не надо было. Это его Демид подбил. Подбил, а потом повесился. Или повесили свои же. Вот Клин - этот мог повесить, он способный. А Попугай - нет. Не смог бы. В нем метр девяносто росту, у него длинные сильные руки и длинный нос, смятый в давней-предавней драке на пристани, из-за которого он и в самом деле похож на какую-то экзотическую птицу. Но вот только мозгов у него совсем немного. Может, и в самом деле, не надо было сбегать? Каждый зверь живет там, где родился. И живет, и умирает. А здесь, в Москве, Попугаю холодно и неуютно.
      Послышался тихий свист.
      Попугай обернулся: в «жигуленке» затлел голубой огонек мобильника. Он затрусил к машине.
      - Чего?
      - Я ж сказал тебе: далеко не ходи.
      Клин говорил через открытое окно автомобиля. Он жевал зубочистку, а это значило, что Клин нервничает. Попугай внимательно следил за острым кончиком зубочистки, прыгающей из одного угла рта в другой.
      - Ну.
      - Ну, ну. Сядь вон там, на скамейке. Сиди и жди… Что делать - знаешь?
      - Да, - сказал Попугай.
      Он знал, он выучил все наизусть. А толку-то… Добывать клиента - это тебе не осетра с крючьев снимать… и не паркетный пол вскрывать, или там демонтировать санузел. Это куда сложнее. Хотя для пацанов все наоборот.
 

* * *

 
      Шеф-повар Матвей Хабибулович считал, что сварить сосиску - вот так просто взять и сварить в обычной воде, - это кощунство, акт вандализма, это как пьяным залезть на красивую девушку, тупо использовать ее и, отвернувшись, заснуть. Поэтому вареных сосисок в «Козероге» никогда не подавали. И не подадут, если даже вы очень попросите. Варите сосиски дома, пожалуйста, идите и варите на здоровье. И вообще - в «Козероге» вы не найдете никакой здоровой пищи.
      Сосиски жарятся в кипящем сале, так что они, бедные, трескаются по всем швам и покрываются коричневым загаром; шашлык готовится не в белоснежной электрошашлычнице от «Miele», а в закопченном мангале на заднем дворике, и холестерин просто капает с каждого кусочка; обычный чахохбили, из цыпленка содержит в себе такое количество жгучего перца, что глаза лезут из орбит, а рука лихорадочно ищет бокал пива… Кстати, кроме пива, сосисок, шашлыка и чахохбили, здесь ничего не подают. Ну, разумеется - лук, петрушка, помидорчик, хлебушек… Это законно, это как и везде. А больше ничего.
      Но постоянным посетителям «Козерога», как правило, ничего больше и не нужно: люди молодые, здоровые, они диет не придерживаются. Да и приходят сюда, как правило, не поесть, а потусоваться среди своих или приобщиться к тем, кого хотел бы считать «своими». Как к себе в кухню, где все запросто, без говенных гламурностей. Общение. Ритуал принадлежности к клану диггеров. Или прикосновение к экзотике. Отметился - и рассказывай друзьям: «Завалил вчера в „Козерог“, там рядом Леший сидел, пиво пил…»
      Леший действительно сидел, пил пиво и чувствовал себя на седьмом небе. Как блудный сын, вернувшийся из дальней опасной поездки под домашний кров, в родную кухню, где полный холодильник жратвы, пива и где тебе рады. Он просто отдыхал. Вбирал родные запахи. Узнавал родные лица. Отвечал на приветствия.
      - Где пропадал? Чего такой худой?
      - Ну, дела… Так надо было.
      Что-то ему надо было там, за пределами вот этого привычного круга, освещенного такими родными тускло-оранжевыми плафонами. Что-то он там искал. Вот только ничего покамест не нашел.
      - …Хоть бы адрес оставила новый, дура, телефон какой-нибудь, - взволнованно бубнил над ухом Хорь. - Вообще ничего. Дура последняя, идиотка, говорю. А Светка мне: сам дурак. И пошло-поехало…
      - Подожди, - очнулся Леший. - Светка… Какая еще Светка? Ты же про Ритку рассказывал.
      - Светка - ее сестра двоюродная. В Днепропетровске. - Хорь с подозрением посмотрел на него. - Я со стеной разговариваю, что ли? Битый час уже толкую: Ритка полетела к Светке. В Днепропетровск. Доходит? Неделю жила у нее, вообще из дома не выходила. Подруги там, дискотеки - все по барабану. И со Светкой почти не разговаривала, а они ведь не разлей вода, две оторвы… по телефону как зарядят на полтора часа… А потом Светка раз возвращается с работы - а вещей Риткиных нет, записка на столе: «Не ищи, не беспокойся, спасибо за все…» ощутил наконец?
      Леший успел не спеша допить свой бокал - первый за этот вечер, на девственно-тощий желудок, - проткнул вилкой сосиску, услышав знакомый упругий хруст, который мерещился ему во время скитаний по подземельям. Затем хорошенько повозил сосиску в лужице томатного соуса, откусил, еще повозил, еще откусил, отправил в рот кусочек хлеба, смоченный в уксусе, затем лист салата, кружок маринованного огурчика… И придвинул поближе второй бокал.
      - Ну и что? - сказал он. - Ну, дура, согласен. Значит, кирдык твоей холостой жизни. Может, она уже в Москве, дома котлеты жарит. Сходил бы, проверил.
      - Хрен-с-два котлеты, - мрачно парировал Хорь. - Она там, в Днепропетровке своей драной…
      - Откуда ты знаешь?
      - Светка видела ее. С профессоршей одной, из иняза. Курвища такая, ее весь город знает… Главная лесба в городе, у нее там целый клуб по интересам…
      Леший поморщился: ну что за херню ты несешь, товарищ? Это даже как-то несерьезно… Он смотрел на Хоря, а Хорь с упрямо-отсутствующим видом наблюдал, как за соседним столиком какой-то провинциальный хмырь, покрытый южным загаром, мрачно пил пиво в окружении хохочущих и перекрикивающих друг друга неофитов и неофиток.
      - Какая еще лесба, Хорь? Очнись! - сказал Леший. - Ты слышал, что очередного бомжа нашли в тепляке возле Казанского вокзала? Опять с пулей в животе. Среди них паника, даже в обычный люк боятся спуститься…
      Хорь посмотрел на него, громко цыкнул зубом, сложил пальцы обеих рук в щепоти и энергично постучал себе по голове.
      - Лесба! - тщательно артикулируя каждую согласную, прошипел он. - Ритка! Лесба! Трахается! С жирной! Профессоршей!
      Леший принялся за второй бокал, отпил половину. Второй бокал был ненамного хуже первого. Какие там еще лесбы… Нашел Хорь себе проблему. Еще неделю назад они считали за счастье просто ходить под этим рыжим осенним солнцем. Просто идти, куда хочешь. Солнце, дождик, опавшие листья под ногами… При чем тут какие-то лесбы? Жива-здорова Ритка - ну и ладно! Мы тоже живы-здоровы - прекрасно! А вот кто и зачем бомжей мочит - непонятно. Кому они мешают? В смысле, настолько - чтобы убивать, расстреливать в живот?
      Хотя, с другой стороны, бомжи далеко, а Ритка… Такая привычная Ритка, нормальная девчонка, всегда по уши влюбленная в своего ненаглядного Хоря, даже когда он, свинья, приползает после недельного загула и устраивает дома военный переворот… И вот раз - она с какой-то теткой. Блин! Вроде как пол поменяла. Была Ритка, стала… хрен знает кто.
      - Слушай, - сказал Леший. - Я вот что думаю: пока не поговоришь с ней самой, пока точно все не узнаешь - не паникуй. Не зацикливайся. Я бы даже…
      - Ты что, дурной? - перебил его Хорь. - Я не собираюсь с ней говорить. О чем нам говорить? О радостях этой, как ее… гетеросексуальной жизни?
      - А-а, - сказал Леший.
      Третий бокал. Родниковая водичка, солод, хмель. Божественный напиток. Он отодвинул кетчуп и выдавил на загорелую сосиску зеленую дорожку из горчицы.
      - Это что значит - я ее неправильно трахал? - все не успокаивался Хорь. - Значит, это я ее до такой жизни довел?
      - До какой жизни? - сказал Леший.
      - Ну. До такой!… Ты что, опять не слушаешь? А-а…
      Хорь махнул рукой, резко встал и направился к выходу.
      Из-за дальнего столика ему навстречу выдвинулась чья-то приветствующая ладонь, Хорь небрежно хлопнул по ней и вышел из кафе. До свиданья. Пошел искать утешения у студенток юридического факультета.
      Вот она, регенерация, подумал Леший. Всепобеждающая регенерация жизни. Скоро сорок дней будет по Томилину. Всего сорок дней прошло. Как они переполошились тогда с Хорем… Взрывы, стрельба, засады. Прятались, дрожали, жалели Тома, которого они и вовлекли в это говно… Но для Тома все позади, и смерть он принял мужественно, как подобает офицеру… А что будет с ними, какой смертью они умрут - это было тогда неизвестно. Впрочем, жить в постоянном напряжении невозможно, и прятаться всю жизнь невозможно, и вот прошло время, и кровоточащая прореха стала затягиваться, и они снова стали выходить на люди… Радоваться простым вещам, а теперь еще и расстраиваться из-за всякой ерунды. Регенерация, одним словом.
      - У вас свободно? А то этот молодняк меня достал!
      Леший поднял голову. Перед ним стоял загорелый хмырь из-за соседнего столика. В руках бокалы с пивом - штук десять, наверное. «Ну и лапы», - подумал Леший.
      - Свободно, - сказал он. - Я тоже скоро ухожу.
      Хмырь кивнул и уселся, отгородившись бокалами. Леший глянул на соседний столик - никто там почему-то больше не смеялся, молодые парни и девчонки, корчащие из себя крутых диггеров, явно погрустнели.
      - Чего ты им сказал, что они скисли? - от нечего делать спросил Леший.
      - Так… Рассказал одну историю, - нехотя процедил хмырь и залпом выпил свое пиво.
      Леший пожал плечами и отвернулся. Рассказал, и рассказал, дело хозяйское. Он с сомнением глянул на свой четвертый бокал. Что-то уже и не так хотелось, настроение пропало. Пойти домой, что ли? Последние два дня он усиленно наводил порядок после визита неверовских: мыл и драил, пылесосил и проветривал, изгоняя их жестокий дух и злобные флюиды. Но что-то, по-видимому, все-таки осталось… Короче, идти домой не хотелось еще больше, чем не хотелось пива.
      - Они в «Камеру пыток» собирались, - неожиданно подал голос сосед. - Пятнадцать пива, три водки на семерых и по бутылке джин-тоника с собой…
      В руках у него оказалось яйцо, он легонько пристукнул по острому концу, словно уронил чугунный указательный палец, и скорлупа тут же раскололась.
      - И по бутылке джин-тоника, - повторил он. - Это у них вместо фонарей и тросов…
      «Камера пыток» находилась в известковых каменоломнях на Берсеневской набережной. По легенде, там допрашивал заговорщиков сам Малюта Скуратов. Один из самых посещаемых объектов подземной Москвы, - хотя новичкам, особенно подвыпившим, соваться туда, конечно, нечего.
      Леший глубокомысленно промычал под нос: «Бывает…»
      - Я отговаривал было, а они только пуще заводятся. - Хмырь деловито очищал яйцо, бросая скорлупу в пустой бокал. Когда он успел опустошить этот бокал, Леший не заметил. - Тогда я им байку про Белого Спелеолога рассказал. Подействовало… Остыли мгновенно. И даже расстроились. Особенно девчата. Уж очень им Спелеолога этого жалко…
      Леший знал много баек, но там в основном фигурировал черный цвет - Черный Альпинист, Черный Человек, Черный Диггер. Про Белого Спелеолога он не знал, да и знать не хотел.
      - Это у нас в Керчи такой случай был, - пояснил хмырь. - Секретарь райкома, короче… его дочка и хлопец Паша. И горшок серебра сарматского. Ну? Не слыхали?
      Леший вздохнул. Пора идти, наверное.
      - Слыхал, - соврал он.
      Хмырь неожиданно протянул через столик загорелую, похожую на черное узловатое бревно руку:
      - Миша.
      Ладонь и в самом деле была размером с лопату. Лешему вдруг вспомнились неверовские хлопцы-удальцы. А что, если?… Но руку пожал.
      - Алексей.
      - Очень приятно. Давайте за знакомство, что ли…
      Хмырь по имени Миша обернулся, что-то ища, но, видимо, не нашел. «А-а, вспомнил. Один момент…» Поднялся, прошел к соседнему столику и снял со спинки стула видавший виды рюкзачишко. Что-то сказал грустным неофиткам, вызвав на их лицах вспышки нежного румянца. Вернулся, достал из рюкзака две банки «Гиннесса» и выставил их на стол.
      - Во. Чуть не забыл… Пили такое? Оно дорогое и хлебом пахнет. Угощайтесь, Алексей…
      Миша держался очень уважительно, и Лешему это нравилось. Хотя, с другой стороны, настораживало: вежливость в их кругах была крайне редкой гостьей.
      Вслед за банками Миша бережно извлек наружу явно старинный фолиант в потрескавшемся кожаном переплете, положил перед собой, с треском открыл банку и тонкой струйкой пустил в рот ее содержимое. Запахло свежим хлебом.
      Леший сглотнул. Но не от запаха «Гиннесса». Он как загипнотизированный смотрел на толстую книгу: «Описи московской старины», составленные статским советником Бояриновым. Неужели? Да нет, не может быть! Легенда особо продвинутых «знающих» была отпечатана в тысяча восемьсот сорок четвертом году в типографии Шплеера, тиражом двести пятьдесят экземпляров. Про нее все слышали, но никто никогда не видел. И чтоб она так внезапно всплыла в «Козероге» из рюкзачка какого-то хмыря…
      Миша опустошил банку и смял ее в комок, будто использованный бумажный стаканчик. Потом раскрыл тяжелый переплет и принялся бережно просматривать желтые по краям страницы.
      - Это… это что? Не «Описи» Бояринова?
      Не отрываясь от фолианта, Миша удовлетворенно ухмыльнулся.
      - Точно. Описи его благородия Бояринова Степан Константиныча. Это из-за них я приехал за тридевять земель. Да вы попробуйте пиво-то!
      - А можно глянуть? - неловко попросил Леший.
      - Конечно. А чего ж… Это здесь у вас все друг на друга косятся с подозрением, а у нас по-другому люди живут, - Миша бережно протянул книгу через стол.
      Леший не собирался пить с ним «Гиннесс» и слушать байки о Белом Спелеологе тоже не собирался, и вообще только ждал повода, чтобы встать и уйти. Но «Описи» - это другое дело. Если те самые, конечно…
      Он взял том и раскрыл на шмуцтитуле. Посеревшая от времени тонкая и хрупкая бумага, полустертые, выцветшие экслибрисы на внутренней стороне переплета: «Личное собрание кн. В. Ф. Одоевского», «Библиотека Г. Е. Грум-Гржимайло», «Архив Ярославского губисполкома»… Нет, не подделка. Не розыгрыш. Те самые знаменитые «Описи», практически весь тираж которых погиб во время пожара на шплееровских складах, - за исключением десятка экземпляров, которые хранятся сейчас в частных коллекциях, и даже репринт ни разу не делался по какой-то загадочной причине…
      - Откуда это у вас? - спросил Леший, подняв глаза на собеседника. Он мог бы еще добавить, что многие серьезные диггеры продадут душу, чтобы заполучить эту книгу хотя бы на ночь, и что ей нет цены, и что… Но распространяться об этом почему-то не хотелось.
      - Купил, - усмехнулся Миша. - Через Интернет списался с одним московским… гражданином. Он давал гарантии. И цену запросил высокую. Полгода вели торг, пока скинул пару тысяч…
      Леший пожал плечами и промолчал. Он никогда не видел в Интернете подобных объявлений. Странно. Просто повезло, наверное, что тут говорить.
      - Нас пять человек, жизненный уровень высокий, - Миша открыл вторую черную банку с «Гиннессом», ловко послал через весь столик к Лешему. - Каждый дал сколько мог, а меня уполномочили сделать покупку… Ну, вот я приехал.
      «„Уполномочили“ его… Наверное, чиновник. „Жизненный уровень высокий…“ Так и шпарит казенными оборотами, уполномоченный ху…в».
      - А зачем вам эта книга? - спросил Леший. - Там же сплошная Московия. Бояринов в Керчи не был, это только у Нордмана и Грицая что-то можно найти…
      Миша рассмеялся, обнажив на редкость белые здоровые зубы.
      - Ну, скажем так: золотого коня Митридата мы уже искали. Хватит. И винные погреба графа Воронцова тоже… Детский сад это все. Аджимушкай, Багеры, Старый Карантин и даже «К-29» в Одессе… Все это мы уже видели. За семь лет - старая масляная лампа, горсть стеклянных византийских бус и целый арсенал «дегтярей» со времен Великой Отечественной. И бесконечные разборки то с ментами, которые за «черными копателями» охотятся, - туда со всей России съезжаются подонки всякие! - а то и с самими этими «копателями»… Мы их «стервами» зовем, «стервятниками». Еще «суками». Вот кому у нас раздолье. Оружия много, барахла всякого военного, особенно у нас в Аджимушкае. Там ведь десять тысяч народу полегло, половина из них до сих пор там и лежит… «Суки» из черепов золотые коронки выбивают, сплавляют в слитки. «Суки» они «суки» и есть…
      Миша выставил перед собой очередную кружку, Леший поднес черную банку, чокнулись. Отпили. Действительно очень вкусно…
      - Ну, а мы другое ищем, - продолжил Миша. - Мы больше археологи, наверное… - Он усмехнулся и повторил: - Наверное… Да. Нас культурный слой интересует: золотишко, серебро, бронза, а не «ржавые дегтяри».
      - Один митридатовский конь решил бы все ваши проблемы, - заметил Леший.
      Миша снова рассмеялся, хотя Лешему не показалось, что он очень уж удачно сострил. Он и не острил вовсе.
      - Нет никакого коня, - сказал Миша. - А если и был, то давно сплыл. Знаешь, с каких времен «бугровщики» и «курганщики» у нас работают? Четыре века, если не больше. Там династии целые. А на нашу долю только бусы да «дегтяри»…
      - Зато здесь - Иван Грозный со своей библиотекой.
      На этот раз Леший сострил. Но Миша почему-то не отреагировал.
      - А кто эту библиотеку искал-то? - сказал он вполне серьезно. - В десятые годы дернулись, потом в тридцатые - и все. Ты даже не сравнивай… Хоть у вас и столица, но по сравнению с Воронцовскими пещерами - это просто заповедник, Амазонка… Ты что, не был там ни разу у нас - в Керчи, в Аджимушкае?
      Леший покачал головой. Что-то ему с трудом во все это верилось. Он взболтнул свою банку - там осталось не меньше половины. Миша же свою кружку давно выпил и взялся за следующую.
      - Ничего не потерял, - сказал Миша. - Фуфла много. Романтики всякой. А настоящего дела нет. И тесно становится. Так и норовят за горло взять.
      - Здесь тоже случается, что друг другу на пятки наступают.
      Миша приподнял брови, хмыкнул:
      - Ну, ясен пень… Ничего, я с «суками» научился разбираться, любого уговорю.
      Словно вспомнив о чем-то, он убрал со стола книгу, завернул в полиэтилен и сунул обратно в рюкзак.
      - Всерьез надеешься озолотиться с ее помощью? - сказал Леший.
      - Вот уж не знаю!… - Миша пожал плечами. - Бояринов и сам был не дурак, да и не инвалид вроде. Если бы знал точно места - пошел бы и взял, что надо. И не надо тогда книжки всякие писать…
      - Так ведь не взял.
      - Не взял, - согласился Миша. - А почему? А потому что комиссия государева, в которой он служил, распущена была в январе сорок второго высочайшим повелением. И - все, финита. Частному лицу на пенсионном содержании тогда вообще ничего не светило, только в имении у себя грибы собирать. Техники ноль, фонари керосиновые, никаких тебе мобильников, GPS и все такое… а о металлодетекторах, которые на золото и серебро настраиваются, о таком даже сам царь-батюшка мечтать не мог… - Он подумал, хлебнул еще пива и задумчиво добавил:
      - А насчет того, чтобы озолотиться на книжке, я тебе так скажу… Советы, как стать счастливым и богатым, обычно дают бедные и несчастные люди, чтобы немного заработать и почувствовать себя чуть-чуть счастливее и богаче. - Миша залпом выпил очередную кружку, со стуком поставил пустую посудину. - Настоящим счастливцам и богачам и в голову не придет давать глупые советы: у них и без того много дел - надо тратить деньги и наслаждаться счастьем…
      Глаза Лешего потеплели, губы чуть заметно дрогнули, что означало улыбку и расположенность, но определить это могли только близкие люди. Точнее, один человек - Хорь.
      - Да ты философ!
      Не обращая внимания на подначку, Миша похлопал по рюкзаку.
      - Ну, есть тут тридцать два листа калек с картированными подземельями. И город в том же масштабе, это специально, чтобы накладывать их друг на друга. И как тут разбогатеешь? За двести лет и наверху, и внизу все изменилось. Город другой, подземелья - другие. К чему привязываться? Не к чему. Какая тогда от «Описей» польза? Кто часто ходит, у того более реальные схемы есть. Не так, что ли? Ты это лучше меня знаешь. Ведь ты - Леший?
      Леший молча смотрел на собеседника своим обычным взглядом.
      - Я о тебе много слышал и на портрет твой налюбоваться успел, - Миша кивнул на «Доску Почета». - Мне говорили, ты честный парень…
      - И что? - спросил Леший. - Тебе-то какой от всего этого толк?
      - Такой, - сверкнул зубами Миша. - Может, «закинемся» как-нибудь вместе, покажешь мне, что тут и как… Я как раз хотел задержаться на пару месяцев, осмотреться…
      Миша смотрел на него с хитроватым выражением провинциального идиота.
      «Хороший ты парень, Миша, да нечего тебе дать, - подумал Леший. - Остается повалить и в ухо нассать…»
      Он никогда не сходился с незнакомцами. Какие бы редкие вещи у них ни были…
      - Ладно. Не знаю, - сказал он и поднялся из-за стола. - Там видно будет. В общем, спасибо за пиво. Вкусное.
      - Ты что, уходишь? А как насчет «закидки»? Давай сейчас и договоримся!
      Леший покачал головой и направился к выходу.
      - Да ё-моё… Как хочешь, короче… Я ж не набиваюсь! Надумаешь, заходи сюда. Я здесь буду!
      Леший, не оборачиваясь, махнул рукой.
      Вариант номер один не сработал. Оставался вариант номер два.
      Когда Леший вышел из кафе, южный провинциал Миша достал мобильный телефон, нажал кнопку соединения и что-то тихо произнес. Он не знал, чей это номер, не знал, кто возьмет трубку, можно считать - ничего не знал. Он знал только, что нужно сказать и что за этим последует.
      - Клиент пошел, - встрепенулся Клин, и атмосфера в старом «жигуленке» мгновенно накалилась.
 

* * *

 
      Ощущение легкости и согласия, появившееся после первого бокала, давно ушло. Надо было сразу уходить, видимо. Вслед за Хорем. Или вместе с ним. Что за дурацкая привычка доводить до тупика любое приятное состояние души?
      Очутившись на улице, Леший подтянул под самое горло замок куртки, постоял еще зачем-то на крыльце - ага, вспомнил: закурить, - и двинулся через тесные ряды спящих машин, чтобы потом дворами срезать путь к метро. Единственный фонарь на парковке еле тлел, но черное пятно на асфальте, где сгорела его «Аскона», Леший видел хорошо. Черная бесформенная клякса, не отмытая еще осенними дождями. Кругом все заставлено машинами - здесь паркуются на ночь автовладельцы из окрестных пятиэтажек, владелец «Козерога» смотрит на это сквозь пальцы, - а зловещий кусок закопченного асфальта почему-то пуст. Может, случайность, а может, и нет. Может, это Томилин не хочет, чтобы здесь кто-то стоял? Бродит его бесприютная душа по последней парковке, шугает водителей, все ждет, когда явится Неверов со товарищи, бережет для них место… Чтобы раз и навсегда закончить начатое дело.
      «Да, - подумал Леший, - это на него похоже». Аккуратный был человек Томилин. И слово всегда держал. Вот только в этот раз не повезло - ни ему, никому. И ничего тут не поделаешь.
      Леший быстро пересек парковку. Мысли тоже следовали своим маршрутом, и ничего удивительного не было в том, что они плавно перетекли на керченского мужика Мишу, такого ладного, такого не по-московски загорелого, да и не мужика вовсе, а, если разобраться, вполне интеллигентного мужчину. Вот только ручищи эти огромные…
      На Лешего, как это порой с ним бывает, вдруг снизошло ясное понимание правильности принятого решения. Ай да молодец, Алексей Иванович, все правильно сделал! Ну, симпатичный малый, ну, умный, приятный, ну, книга у него драгоценная… Но это не повод для знакомства! Особенно когда чужак сам проявляет инициативу. Как с бабами: вот идет она навстречу, красивая, чужая, недоступная, кажется, в лепешку бы разбился ради одной ее улыбки; но она вдруг подходит к тебе сама и предлагает трахнуться по-быстрому, не за деньги, ни-ни, а так, потому что понравился ты ей с первого взгляда. Или слышала она, будто ты такой-растакой честный мужик… И - ведь не захочется. Потому что не бывает так. Разводилово, шантаж - это бывает. Или «спидовозка», которая мстит миру за свою короткую глупую жизнь, - это тоже бывает…
      «Проживем и без его книги», - подумал Леший.
      Ну, подумаешь, председатель Императорской комиссии г-н Бояринов! Исходили без его помощи сотни километров под Москвой, не пропали, исходим и еще. Куда ж деваться теперь: основная жизнь уже давно внизу, а на поверхности только перерывы между «закидками»…
      Он выбрался на асфальтовую дорожку, дугой пересекающую двор. Перед ним шагал, переступая длинными ногами, высокий нескладный парень. Очень сутулый и очень нескладный. Леший не помнил, откуда он возник, из кустов, наверное, здесь настоящий проходной двор, многие просто поссать забегают. Вот уж жердяй, так жердяй, подумал Леший, вот уж кому в диггеры путь заказан… Но не успел он даже как следует посочувствовать случайному попутчику, как тот вдруг остановился, словно наткнувшись на невидимое препятствие, и плавно, на пятках, развернулся на сто восемьдесят градусов. Леший увидел прямо перед собой удлиненное худощавое лицо с невероятным носом, похожим на прихлопнутого могучим ударом червя. Он еще не понял, что нужно этому жердяю, зачем он остановился, но тело уже само качнулось вправо, поднырнув под летящий навстречу кулаку. «Левша», - удивленно отметилось где-то в сознании.
      С этого момента он перестал думать и рассуждать. Жердяя качнуло вперед, вслед за кулаком, Леший выпрямился и боком продвинулся в противоположном направлении, одновременно сделав подсечку. Жердяй послушно споткнулся и, протанцевав на одной ноге, рухнул, как съехавший с рельсов башенный кран. Вернее, Леший полагал, что он рухнул, потому что увидеть ничего не успел. На затылок вдруг легла невыносимая тяжесть, пригнувшая его к земле, а в следующую секунду он обнаружил прямо перед собой подсвеченные иллюминацией темные московские облака, и ощутил вспышки боли во всем теле, и понял, что лежит навзничь, а его пинают ногами куда попало. Потом раздался запыхавшийся голос:
      - Потащили.
      И его поволокли в ночь, выворачивая плечевые суставы. Леший попробовал подобрать под себя ноги, приподняться, но небо тут же заслонило чье-то лицо, и немедленно последовал удар по почкам. Потом зашуршали кусты, стало темно, его швырнули куда-то, спина попала на острый камень, и Леший громко вскрикнул, но крик почему-то донесся откуда-то со стороны, будто тело его все еще оставалось лежать там, на асфальтовой дорожке. Руки, которые уже шарили по его одежде, выворачивая и разрывая карманы, замерли.
      - Тихо! Умри! - прошипел тот же запыхавшийся голос.
      Шаги, подсекающие траву. Вкрадчивый шорох вокруг.
      Пятнистые тени листьев на небе. Еще один вскрик, хотя на этот раз Леший не кричал… точно не кричал.
      На лицо ему легло что-то тяжелое и шершавое, пахнущее табаком и потом. Пытается вдавить в землю, размазать, уничтожить. Леший завертел головой, но тут же получил удар кулаком.
      - Лежи, сука!
 

* * *

 
      - Клиент пошел, - сказал Клин. - По местам.
      Барбос, не изменившись в лице, ловким движением собрал карты в колоду, закинул в карман и, выпятив губы, пошел к дорожке. Попугаю показалось даже, что он насвистывает, хотя никакого свиста он не услышал. В голове зашумело, как в испорченном радиоприемнике.
      - Ну, что встал? - рыкнул на него Клин.
      Он в упор смотрел на Попугая, и Попугай, который все это время думал, что он боится, волнуется и все такое, - вот только сейчас он испугался по-настоящему, до усеру. Он попятился, развернулся, потом зачем-то встал как вкопанный, замер, словно приглашая Клина пнуть его под зад.
      Нет, ноги уже сами несли его через кусты, где за выщербленным бортиком на краю парковки находилось его, Попугая, рабочее место. Он никогда еще не казался самому себе таким нескладным, нелепым, никудышным. Произошла ошибка, что его взяли в эту бригаду, ведь он не урка, не боец, у него другое призвание, он создан для вскрытия паркета и демонтажа сантехники, для мирной и пыльной работы. Попугай даже приостановился было, раздумывая, а не сообщить ли об этом Клину прямо сейчас, но его длинные жерди-ноги, которые, похоже, остались единственным органом его тела, способным принимать осмысленные решения, несли его дальше…
      Асфальт перед кафе был освещен желтым светом, словно пролили густой гоголь-моголь, а здесь, на парковке, в одиночестве умирал тусклый мерцающий фонарь. Со стороны улицы доносился гул автомобилей и голосов.
      На несколько мгновений к этому шуму добавился другой шум, музыкальный, размеренный, с высоким взвизгом гитар и ритмичным завыванием женских голосов. Это из кафе: дверь открылась…
      И закрылась.
      Сейчас он появится.
      Попугай громко сглотнул, прикрыл глаза. Внутренне завибрировал от глупого, глупого и дикого желания перенестись в тот чудный, жаркий июльский денек, когда все пошло наперекосяк и когда еще можно было что-то изменить.
      Потом открыл глаза. Его глуповатое лицо окаменело. Из-за угла кафе вырулила чья-то фигура, не спеша направилась к парковке. К Попугаю.
      Клиент.
      Ладно, все. Паркет, сантехника, Суржики, Пивняки, мечты… гребись все колом. Ему надо налаживать свою жизнь здесь и сейчас.
      Попугай вышел на дорожку, побрел в глубь двора, прислушиваясь к шагам за спиной. Клиент пересек парковку, перескочил широкую лужу под тополями и тоже ступил на дорожку. Попугай прибавил шагу. Он больше не боялся и даже успел взвинтить себя до какой-то неуверенной, дергающейся степени озлобления.
      Схема такая: он впереди клиента, Клин с Барбосом сзади в нескольких метрах. Он разворачивается и отвлекает внимание на себя, в это время Клин и Барбос подбегают, бьют в кумпол и укладывают клиента на асфальт. Затем оттаскивают в сторону и занимаются разделкой туши. Вроде просто. И не сложно. Вроде…
      Но Попугай переборщил. Вместо того, чтобы просто обернуться и спросить огня, он зачем-то навесил клиенту в челюсть. Хотел навесить. Наверное, это была истерика. Почему навес не получился, он так и не понял. Клиент куда-то пропал, а Попугай полетел на асфальт, едва не сбив летящего навстречу Барбоса.
      Когда он поднялся на ноги, Клин с Барбосом уже молотили клиента ногами, а потом потащили в кусты. Все происходило очень быстро, слишком быстро, Попугай за ними не поспевал. Клин и Барбос тяжело дышали и рвали клиента, пытаясь освободить его карманы. На траву полетели ключи, денежные купюры…
      - Где ж это гребаное золото?! - хрипло прошипел Барбос.
      И тут на дорожке появилась вторая фигура. Не просто мелькнула, ссутулившись, стремясь быстрее пробежать мимо ненужной и страшной чужой разборки, чтобы потом благодарить себя за осторожность и благоразумие. А именно что выросла, материализовалась - массивная, настороженная, угрожающая.
      - Эй? - послышался негромкий голос из темноты.
      Клин с Барбосом замерли, оглянулись на Попугая, словно это именно он нарушил тишину. Попугай растерянно развел руками, не понимая, что от него хотят. Клин что-то прошипел негромко, выпрямился.
      - Эй, алё?
      Фигура успела как-то незаметно приблизиться, увеличиться в размерах, словно стояла на движущейся платфор- ме, и оформилась в плечистого мужика, явно настроенного влезть не в свое дело.
      Надо бежать, подумал Попугай, почему они медлят? Суржик бы давно уже сбежал, Суржик шустрый парень… Ноги, которые полностью приняли на себя управление попугайским организмом, потихоньку, потихоньку двинулись прочь от дорожки.
      Но Клин почему-то бежать не собирался. Он переглянулся с Барбосом и вышел из кустов. Уже не таясь, уверенно и смело, на ходу отряхивая руки.
      - Х… надо? - недовольно произнес он. - Заблудился, что ли? Дорогу показать? Щас сделаю…
      - Я товарища ищу, - объяснил незнакомец. - Он только что вышел…
      - Вон туда пошел, - показал Клин в противоположную сторону, и в ту же секунду его вторая рука стремительно нырнула в живот плечистого.
      «Нож!» - вдруг понял Попугай.
      Нож. Труп. Милиция. Суд. Тюрьма. Он продолжал пятиться назад.
      А перед ним происходило что-то совсем непонятное. Клин вдруг застонал и рухнул на колени, потом крутнулся на месте, словно собираясь сделать сальто-мортале из этого необычного положения, и тут же раздался короткий глухой треск, от которого по коже Попугая побежали мурашки. А потом лязгнуло железо об асфальт, а Клин катался по земле и жрал землю, и было такое впечатление, что в правом рукаве его куртки ничего нет, один воздух, и только запястье болтается, будто пришитое к обшлагу, как у куклы.
      Бородатый же, целый и невредимый, уже ломился через кусты, а через мгновение оттуда жопой кверху вылетел Барбос и врезался в траву прямо перед Попугаем. Когда Барбос приподнял на него свое неузнаваемое лицо, обнаружилось, что на месте, где раньше был нос, сейчас болтается какая-то хрень, словно прилепили кусок кровавого фарша, который вот-вот отвалится. Барбос встал на карачки, отупело наблюдая, как траву под ним орошает черная густая капель, и дико протяжно завыл:
      - У-у-у-у!!
      А Попугай был уже далеко. Длинные нескладные ноги, его верные друзья, несли чудом уцелевшее тело прочь от этого места; он замысловатым зигзагом пересек Красную Пресню, едва избежав смерти под колесами «Газели», пробежал по Дружинниковской, сбив с ног задумчивую даму с двумя тортиками в связке, а потом рухнул на скамейку на автобусной остановке и в голос разрыдался, размазывая сопли по лицу и распугивая пассажиров. Попугай и сам не знал, отчего он рыдает, - наверное, от страха, отчего ж еще… но не того страха, который остался там, у кафе «Козерог», а от страха перед собственной бесконечной глупостью, которая идет за ним по следу, как чокнутый параноик с фугасом, и от нее не убежишь, не скроешься, не обманешь. И не убьешь ее.
      Когда он успокоился, автобусы уже не ходили, остановка была пуста. Попугай сидел до самого утра, наклонив голову и широко расставив ноги, и сосредоточенно плевал на асфальт. А его волосы все еще стояли дыбом, как наэлектризованные, напоминая дурацкий птичий хохолок.
 

* * *

 
      - Твоя? - Миша поднял отвертку с черной пластмассовой ручкой.
      - Нет, - поспешно отказался Леший. Признаваться, что носил с собой оружие и не смог им воспользоваться, было стыдно.
      Отвертка улетела в темноту.
      - Вот, тут еще деньги…
      Миша протянул ему несколько смятых пятидесятирублевок. Леший сунул их в карман и тут же наступил на что-то. Он осторожно, по-стариковски, наклонился, стараясь не обращать внимания на морзянку боли, телеграфируемую всеми внутренними органами. Это оказался его мобильник с разбитым дисплеем и двумя острыми обломками на месте флипа.
      - Наркоманы припадочные, - сказал Леший, точнее, переполнявшие его эмоции, стресс, рвущийся наружу с ненужными, зато успокаивающими самого себя словами.
      Он достал сим-карту и швырнул искалеченный телефон в кусты.
      - Какое-то золото у меня искали… Откуда у меня золото?
      Миша неопределенно хмыкнул, продолжая обшаривать траву лучом фонаря (мечта диггера, натовская штучка, угол и плотность луча регулируются скользящей кнопкой, как зум в видеокамере). Он поднял кожаную книжечку, открыл, рассмотрел фото на водительском удостоверении, протянул Лешему.
      - Так ты на машине, что ли?
      - Нет, - коротко сказал Леший, пряча книжку в карман. Он и сам не знал, зачем таскает ее с собой. И зачем таскал отвертку - тоже не знал. Отвертка сама по себе ничего не решает. Да и граната не решает: если очко жим-жим, так даже кольцо не вытащишь…
      На асфальтовой дорожке матово поблескивал нож, Миша присел, осторожно взял его платком, чтобы не оставить отпечатков, рассмотрел и равнодушно отбросил в траву.
      - Шпана, - сказал он. - Золото искали, говоришь? Гм…
      «Может, они серебро с золотом перепутали? - внезапно подумал Леший. - Привет от неверовских? Тогда совсем плохо…»
      Он топтался в кустах, разыскивая ключи, хотя на ключи ему было по большому счету наплевать: домой можно попасть и через подвал, - и украдкой поглядывал на своего избавителя. Самый известный диггер Москвы все еще не мог прийти в себя. Он всякого повидал в жизни, конечно, и горы, и ямы, как говорится, и «гладиаторские» бои между пленными контрактниками, которые в аулах устраивали заместо вечернего сериала… но такую молниеносную и жестокую расправу - один, «голый», против троих с ножом, - наблюдал впервые. Леший даже испытывал что-то вроде восхищения. Хотя…
      Может, Миша сам и подстроил все это?
      Но зачем?
      Мало ли зачем…
      Но как можно такое подстроить? Он отчетливо слышал, как ломалась кость, видел, как уползал тот урод, а его рука свободно гнулась как минимум в трех местах. А что, интересно, он сделал с носом второго парня - оторвал, что ли? Нет, такое не подстроишь, все было по-настоящему…
      - Смотри, эти, что ли? - спросил Миша.
      На его широченной ладони лежала связка ключей, какая-то увядшая, уменьшившаяся, как показалось Лешему, в размерах. Он кивнул и взял ключи.
      - В общем, это… Спасибо.
      Миша посмотрел на него и сказал:
      - Пошли отсюда скорее.
      Леший рассчитывал поймать такси на Пресне или Дружинниковской, но в конце концов они пошли в противоположную сторону, пересекая темные дворы и маленькие безлюдные улочки, чтобы выйти сразу на Садовое Кольцо.
      - Они могли позвонить своим, - объяснил Миша. - Да и позвонили уже, скорее всего, и кто-то рыскает сейчас по твоему обычному маршруту. Ты ведь на метро обычно идешь?…
      - Какая разница? - сказал Леший. - Откуда они знают? Ты что, думаешь, эти придурки именно меня пасли там, во дворе?
      - Но не меня же, - резонно возразил Миша.
      - А на хрен я им сдался? - скорей он спрашивал самого себя, надеясь убедиться, что это просто случайность: шпана, она и есть шпана…
      - Не знаю.
      Они вышли на Садовое, словно выбрались из люка на яркий солнечный свет; здесь горели огни, бурлил человеческий водоворот, набирала силу шумная ночная жизнь.
      - Ненавижу просто этих крыс, - сказал Миша, с интересом оглядываясь на вывеску казино, где по неоновой пальме резво карабкался желтый неоновый орангутанг. - У меня чутье на них… будто говном несет от каждого. Это как второе зрение, не знаю даже, откуда берется… Ты ушел, я тоже засобирался. И чувствую вдруг: не то что-то. А в кустах возня… Дай, думаю, проверю. И - точно…
      Он проводил восхищенным взглядом блондинку с красивыми ногами под кожаным мини-плащом.
      - Может, они за книгой твоей охотились? - сказал Леший. - Может, кто-то в кафе подслушал наш разговор и решил, что я книгу себе взял?
      - Ага, - Миша ухмыльнулся. - Взял и спрятал в карман джинсов. Нет, друг… Вряд ли они такие библиофилы. Они деньги искали. Или золото.
      Леший пожал плечами.
      - Странно это как-то.
      - В мире много таких странностей. Идет человек домой, ему по голове кирпичом шарахнули, десять рублей забрали и купили водку. А он умер в больнице…
      «Хрен на десять рублей что-то приличное купишь, - мрачно подумал Леший. - Разве что конченый шмурдяк, которым и отравиться недолго… А выпить бы сейчас надо. Ох, надо!»
      - У нас в Аджимушкае тоже странности случались… Зайдут люди в катакомбы, посмотреть, а выйдут без вещей и ценностей. Если вообще выйдут. Оказалось, ганг… Банда. Лет по двадцать-двадцать пять… неглупые люди, нормальные. В детстве в отряде «Поиск» состояли - это у нас вроде красных следопытов, погибших бойцов в катакомбах ищут. А как подросли - банду организовали.
      «Странно он все-таки говорит, - подумал Леший. - Правильно слишком… „В отряде состояли, банду организовали…“ Будто он учитель, да среди своих учеников и живет…»
      - Они «диких» туристов грабили, археологов, спелеологов всяких, да и всех, кто попадется… Там за два поворота зайдешь, и тебя никто не услышит, хоть на части режь. Лабиринты они знали хорошо, всегда уходили, если что… Милиция под землей не работает, как-то для виду прошли по главному тоннелю - и все. Но мы их в девяносто девятом все-таки вычислили…
      - И что? - спросил Леший.
      - А ничего, - улыбнулся Миша. - Пропали куда-то. Переехали, видно… О, смотри, там такси стоит. Пошли, я тебя посажу. Денег хватит?
      На стоянке напротив круглосуточного гастронома горел зеленый огонек.
      - А ты? - спросил Леший.
      - Мне тут рядом, - сказал Миша, протягивая свою ручищу. - Я комнату на Маяковке снимаю. Пешком дойду. Давай, не попадайся больше…
      Громадная ладонь повисла в воздухе. Леший напряженно думал. Очень напряженно. Так бывало нечасто. И он принял решение. Очень неожиданное и для себя совершенно нетипичное. Можно сказать, из ряда вон выходящее.
      - Поехали ко мне, - сказал Леший. - Выпивка есть, пожрать что-нибудь найдется. Посидим, поговорим… Я ваших подземелий не знаю, расскажешь.
      - Да ладно тебе! - поморщился Миша. - Благодарить будешь, как в кино? Забудь. Я вообще-то люблю драки. Боями без правил занимался. Адреналин и все такое… Так что мне не трудно. Пока.
      - Не «ладно», - Леший подтолкнул его в сторону такси. - Поговорим за жизнь. Если бы ты не влез, может, я бы уже никогда за жизнь не разговаривал… Поехали, короче.
 

* * *

 
      Когда Леший включил свет в прихожей, Миша застыл на месте, оборвав на полуслове поучительнейший рассказ о недавнем обвале в Багеровской каменоломне.
      - Мать моя, вот это руина! - тихо присвистнул он. - У тебя что… торнадо здесь прошел, что ли?
      - Торнадо? - Леший невозмутимо шаркнул ногами по тряпке у входа и направился с пакетами в кухню. - Это типа смерча что-то?… Нет, гости тут одни развлекались, скучно им было… Ты проходи давай, не стой.
      Два дня и уйма душевных сил, потраченные Лешим на уборку в изуродованной неверовцами квартире, в общем- то, мало что дали. Полы в прихожей вздулись, выперли из пазов и напоминали торосы во время ледохода. Разбитое трюмо, из которого Леший накануне выковырял последние застрявшие в раме осколки, - точь-в-точь затертый во льдах корабль, давным-давно покинутый командой. На старинном телефонном аппарате, висевшем на стене, не было диска, а на месте трубки торчал размочаленный провод. Трубку Леший, кстати, нашел почему-то под диваном в гостиной, ее пытались разбить, но лишь понаделали трещин.
      - Хорошие гости, - Миша тоже старательно расшаркался на тряпке. - Я видел как-то один дом на побережье после восьмибалльного урагана… В общем, бывает хуже, не волнуйся.
      - Да мне начхать! - откликнулся из кухни Леший. - А у вас на Черноморье что - бывают такие ураганы?
      - У нас все бывает, - сказал Миша.
      И все-таки плиточный пол в кухне был чисто выметен, в сверкающей мойке ни намека на грязную посуду… хотя чистой посуды не было тоже: неверовские перед уходом разбили все, что могли разбить. В углу приткнулся исцарапанный чем-то острым холодильник с сорванной дверцей. На плексигласовых полках вместо колбасы и пельменей лежали вперемежку стопки газет, книги, компьютерные диски и коробки с чипсами. Табуреток не наблюдалось. Обеденный стол без ножек был просто привален к стене. Под потолком висела «сотка» без абажура.
      - Возьмись-ка с той стороны. Давай ее сюда, - сказал Леший.
      Они положили обезноженную столешницу посреди кухни на древнеримский манер, Леший выгрузил из пакетов коньяк, сардины, консервированные оливки, хлеб и лимон. Достал из-под мойки пластиковые стаканчики и пластиковые одноразовые приборы.
      - А теперь смотри на меня и делай, как я. Пол чистый, садись жопой, не испачкаешься.
      Леший уселся перед столом, по-турецки скрестив ноги. Открыл консервы, нарезал лимон и разлил коньяк по стаканам. Миша посмотрел на него, набросал в свою тарелку немного снеди, взял стакан, понюхал, пробормотал: «Знатно».
      - Ну что, - сказал Леший. - Давай за знакомство. Я был идиот, если честно. Думал, ты или прохиндей, или на бандюков стараешься. В общем, был неправ, извини.
      Миша только пожал плечами и вылил в себя коньяк. Задумчиво выдохнул.
      - Хорошо, - сказал он.
      Леший проглотил свои сто грамм, даже не почувствовав вкуса. Адреналин еще колобродил в крови, а по сосудам поднялась, как в скоростном лифте, теплая оглушающая волна.
      - Нет, ну ты молоток! - Леший рассмеялся. - Отбойник! Ты ж их за три секунды в асфальт втоптал и даже не вспотел!… Скажи лучше, где махаться научился? Чечня? «Альфа»? «Вымпел»?…
      - Да нет, я самоучка, - ответил Миша. - Борьба, бокс, потом бои без правил… А что это за «Вымпел»?
      Леший махнул рукой, схватил бутылку и разлил по второй:
      - А-а… Неважно. Жалко, тебя там не было с нами в девяносто шестом… Надрали бы жопу этим… Ладно. Давай, за тебя. За тебя конкретно. Молодчага. Мне бы роту таких хлопцев, как ты… Эх!
      Леший оскалился, шумно вдохнул сквозь сжатые зубы. Его обычно непроницаемое лицо на какой-то миг словно ожило, заходило ходуном, в нем проступили злость и старая, глубокая, как хроническая хвороба, боль.
      - Амир-сука давно бы в земле гнил… Да и вообще… Порядка в стране стало бы больше.
      Леший замолчал. Выпили.
      - Значит, воевал там, на Кавказе? - спросил Миша немного погодя.
      Леший сморщился и кивнул.
      - Хвалиться нечем. Что я там был, что меня не было… На уровень говна не повлияло. Вон, смотрел новости? На днях в Шатое очередной БТР на фугасе спалился… А там комполка наш бывший, он в Генштабе сейчас, приехал в родной полк с наградными листами, ребят поздравить… И - ёбс!… Вот так. А Амир по «Аль-Джазире» интервью раздает… Все как было, так и осталось, один бардак, и ничего хорошего.
      - Что бардак - это точно, - подтвердил Миша. - И везде война. В Чечне одна, в Москве другая…
      Он подцепил вилкой сардину из банки, положил на хлеб, размял, положил сверху пару оливок и целиком отправил необычный бутерброд в рот. Леший отметил, что не видел, чтобы кто-нибудь так ел.
      - У нас на побережье тоже война. «Черные» понаехали, а еще москвичи ваши, и питерцы там всякие, ростовчане… Недвижимость скупают, ох…ли просто, как козлы в огороде. К тетке моей двоюродной тоже «купцы» явились из агентства: продай и продай. Целый месяц хороводы водили, жить не давали. А у нее домик на лимане, три комнатки, пристань своя… Ну, короче, она «купцов» этих послала. И тут же по ночам звонки начались какие-то дурацкие: спать, говорят, полезно на улице, под открытым небом, а то, не ровен час, подпалит кто-нибудь дом, изжаришься вместе с ним… В милицию ходила, а они ей: так а че ты халупу свою не продашь, че людей искушаешь?… Пришлось самому вмешаться.
      - И что? - спросил Леший.
      Миша посмотрел на него, словно не понял вопрос.
      - Что, что. Взял сканер у дружбанов… Запеленговал мудаков этих. Они не особо и прятались даже, гады, поох…евали там совсем от безнаказанности. Пока они страшилки свои тетке впаривали, мы уже на месте были. Утоптали их хорошо, потом в лодку, на море отвезли… это под утро уже, пакеты им на головы надели, в воду окунули, пока они по уши не обосрались… Ну а потом в поезд усадили, «Керчь-Дагестан». И все. Больше тетку никто не трогал.
      - Резко ты вопросы решаешь, - хмыкнул Леший. В его голосе прозвучало неподдельное восхищение. - Запеленговал, утоптал, усадил…
      - Да нормально. А что мне с ними было делать? В милицию отвести? Или вообще не обращать…
      - Так это что, дагестанцы были? - спросил Леший. - Откуда там дагестанцы? У вас ведь татары погоду делают?
      - Да у нас всех хватает, - неопределенно ответил Миша, разглядывая что-то за спиной Лешего. Потом ловко поднялся без помощи рук, словно взлетел над полом, и подошел к плите. Внимательно рассмотрел огрызок вентиля со следами ножовочного полотна, принюхался.
      - У тебя газовый вентиль сорван, - сказал Миша. - Тоже твои гости постарались?
      Он посмотрел на Лешего.
      - Да ерунда. - Леший наполнил стаканы. - Я уже звонил в аварийку. Они меня от магистрали отключили, чтобы не рвануло. Должны на днях заменить… Садись, не парься.
      - Все в порядке, значит? - сказал Миша, усаживаясь на место. - Смирение и кротость, говоришь? Бьют по левой щеке - подставь правую? Ну-ну…
      Он соорудил еще один бутерброд с рыбой и оливками. Леший сосредоточенно возил сигаретой в блюдце, заостряя тлеющий кончик.
      - Да ничего я не говорю.
      Леший поднял глаза.
      - Ты прав, есть у меня одна проблема.
      Он вкратце рассказал о находке николаевских рублей и неприятностях, последовавших за этим. Миша снова встал, словно бурлящая внутри энергия не позволяла ему долго сидеть на одном месте. Он хотел пройтись по кухне, но здесь было слишком тесно, и он просто остался стоять на месте, высокий, мощный, воткнув огромные накачанные ручищи в карманы.
      - И что думаешь делать? - спросил он.
      - Пока не знаю, - сказал Леший. - По крайней мере до сегодняшнего вечера не знал. Ну, а сейчас… Вот ты бы что сделал?
      - Как что? - удивился Миша. - Давить в пыль их надо. Уничтожать. Или ты думаешь, оно все само собой рассосется?
      Леший посмотрел на свой погасший уже окурок, похожий на остро оточенный карандаш.
      - Нет, не рассосется, - сказал он. - Но ведь это уголовщина. Одно дело там, в горах, а другое… - Он помотал головой. - Я так не умею.
      - Ты что, ничего не понял? Они такие же гады, шакалы, как твой Амир. Чем они лучше? Все, что умеют, - грабить, убивать, насиловать, ничего другого. Только они не где-то там, за Кавказским хребтом, а в твоем родном городе, ходят по твоим улицам, гадят здесь, в твоей квартире, у тебя под носом. И ты еще сомневаешься?
      Лицо Лешего потемнело.
      - Нет, я не в этом смысле… Но там мы играли в открытую: вот наши, вот они, побеждай или умри… Но никто потом не назовет тебя уголовным преступником и алиби не потребует… Я не знаю, как выкручиваться здесь, понимаешь?
      - А-а, вот в чем дело, - сказал Миша и замолчал.
      Леший встал и подошел к окну. За окном во дворе послышался звук автомобильного двигателя, потом донеслись голоса и тупой «умцающий» звук автодинамиков. Кто-то резко надавил на сигнал и долго не отпускал. Леший глянул на часы: половина второго ночи.
      - Ты, я вижу, парень крутой, - произнес он. - Можешь мне помочь? Я в долгу не останусь.
      - Давай только без этого, без долгов, - отозвался Миша. - Никаких «ты мне - я тебе», мы же не торгаши. Возьми меня в напарники, покажи подземную Москву, я ведь ее не знаю…
      Он снова оглядел срезанный газовый вентиль, хмыкнул.
      - Ну, а если мы напарники, то проблемы решаем вместе, дело ясное!
      Леший почесал в затылке.
      - Только знаешь что… Те, люди тоже серьезные… У меня был товарищ - круче некуда, воевали вместе. А когда стал мою проблему решать, его взорвали. И еще ребят вместе с ним. Так что ты подумай…
      Миша усмехнулся нехорошей усмешкой.
      - Да видал я всяких! Вы же в горах воевать привыкли. А я уже давно в городах да под землей воюю. Оружие только надо бы серьезное… Найдешь?
      - Найду. Только это… - Леший опять почесал в затылке. - Они под землей как дома. Мы думаем, это бойцы из какого-то подземного спецназа. Поимей в виду.
      - Имею, - без особых эмоций сказал Миша. - Когда пойдем вниз?
      - Да прямо сейчас и пойдем. Чего ждать?
      Леший достал свой рюкзак и сложил в него коньяк и остатки закуски.
      - Сейчас покажу тебе кое-что, - сказал он. - Еще никому это не показывал.
      Он вышел в прихожую, взял гвоздодер и поддел одну за другой две плиты ламината, укрепленные снизу толстыми досками. Под плитами открылось пустое черное пространство, откуда потянуло запахом слежавшейся земли, многолетней пыли, старого мышиного помета и чего-то еще - наверное, это был запах самой темноты.
      - Запасной выход, - сказал Леший, с удовольствием наблюдая за вытянувшимся лицом Миши. - Добро пожаловать в подземную Москву!

Виртуозы тайных операций

 
       15 сентября 2002 года, Кемер, Турция
      Отель «Интерконтиненталь Джейлан» - один из самых запоминающихся в обширном созвездии своих пятизвездных собратьев. Есть в нем яркая индивидуальность, неподдельный уют, особый изыск и подчеркнутый шик, ненавязчиво проявляемые в деталях архитектуры и интерьера - будь это респектабельный четырехэтажный корпус с золотыми зеркальными стеклами, неожиданный бронзовый Пегас на мраморном полу холла, высокий светлый атриум, мягкие диванчики с обилием подушек на каждом этаже, просторные удобные номера, ухоженная территория, импортные виски и коньяки…
      Время близится к полудню, солнце стоит в зените, сотни отдыхающих плавают в изумрудно-прозрачном море, плещутся в бассейне, где можно не выходя из воды получить кружку пенящегося пива, бокал коктейля или запотевший стакан солоноватого, отлично утоляющего жажду айрана. Многие женщины загорают топлесс, и знатоки внимательно осматривают их бюсты, в придирчивых поисках признаков хирургического вмешательства. «Грудь № 1» джейлановского пляжа принадлежит немке Марте: шары четвертого размера сохраняют упругую форму явно без помощи имплантатов…
      В кондиционированной прохладе холла, у рецепции, постоянное оживление: одни постояльцы уезжают, на их место заезжают новые, на стоянке у входа сменяют друг друга микроавтобусы, такси и лимузины - для гостей категории VIP. Чуть в стороне, на большой, пышущей жаром асфальтовой парковке много машин, принадлежащих гостям «Джейлана» или взятых напрокат. Почти все они пусты, кроме белого «Фольксвагена» с местными номерами и тонированными стеклами. В нем включен двигатель, кондиционер работает на полную мощность, но это слабо помогает.
      Сидящий на заднем сиденье человек в цветастой шведке навыпуск и шортах-бермудах лоснится от пота, хотя и не обращает на это никакого внимания. Он внимательно смотрит на циферблат новой модели «Сейко» - которой пользуется при проведении операций, хотя на торжественные мероприятия в Вашингтоне или Лэнгли надевает «Брайтлинг» за три тысячи. Швейцарская механика, подчеркивающая его спортивный стиль и обещающая «Феррари» на гостевой стоянке, - это, конечно, понтово, но японский премьер-кинетик стоимостью в восемьсот шестьдесят долларов - это надежно и точно…
      Черные, острые, как мечи, стрелки почти сошлись на цифре двенадцать; тончайшая секундная, словно стилет, проникающий в любую, самую узенькую щелку времени, дергаясь, прошла три четверти циферблата.

      Со стороны моря доносились усиленные мощными динамиками дурашливые крики аниматоров. Низкие басы тяжелого рока прорывались сквозь отражающие солнечные лучи, тонированные стекла. Того, кто сидел в «Фольксвагене», посторонние звуки во время точной работы здорово раздражали. Неужели без этого насилия над барабанными перепонками невозможно развлекать гостей?!
      …«11.59.49», «12.00.00»…
      Наконец-то! Черные мечи и стилет, слившись, вонзились в цифру двенадцать.
      Человек переводит взгляд на желто-черный шлагбаум у въезда на территорию. Ничего. Смуглый охранник в стеклянной будке лениво зевает. На нем оливковая форма с неким подобием погон.
      Даже самые точные атомные часы в метрологическом центре Женевы не гарантируют от случайностей: автомобильных пробок, аварий, человеческой необязательности, сердечных приступов, наконец… Иногда все действительно решает каждая секунда, сегодня, к счастью, имеется допустимый люфт…
      К шлагбауму подъехало такси. Человек в «Фольксвагене» прильнул к маленькому биноклю и убедился, что рядом с водителем сидит Боло. Охранник кивнул и поднял шлагбаум, такси проехало к рецепции.
      Следом подкатил открытый красный джип «Сузуки». Желто-черный барьер оставался неподвижным до тех пор, пока сидящий за рулем молодой европеец не показал бордовую карточку постояльца «Джейлана», - только после этого «Сузуки» был пропущен на территорию.
      Сразу же за ним в полосатую рейку уткнулась носом серебристая «Дэу Нубира» с тремя усатыми аборигенами. Человек в «Фольксвагене» увеличил резкость своего бинокля. Полный солидный турок, перегнувшись через водителя, показал охраннику какое-то удостоверение. Тот почтительно вытянулся и вздернул шлагбаум так резко, как удачливый рыболов, подсекающий тяжелую дораду. Значит, это и есть те, кто следят за Боло, а толстяк у них старший!
      Человек в «Фольксвагене» удовлетворенно кивнул и перевел бинокль на вход в отель. Боло расплатился с таксистом и неторопливо двинулся в сторону пляжа. На нем был тонкий летний костюм, подобающий крупному чиновнику. И держался он довольно уверенно, как обычно. Молодец!
      Человек посмотрел на часы. Двенадцать ноль три. Операция началась, причем в пределах допустимого «люфта». Наблюдатели запарковали свою «Нубиру», внешне неторопливо выгрузились наружу и неспешно двинулись следом за объектом. По устоявшейся привычке человек вычленил броские приметы внешности каждого и тут же обозначил их прозвищами. Старший - грузный, с заметным брюшком и расширяющимся книзу лицом - Бегемот. Верткий, гибкий, с хищным взглядом и узкими черными усиками - Скунс. Тот, что пониже, - круглые, глубоко посаженные глаза, развитая нижняя челюсть, - конечно, Бульдог!
      Человека в «Фольксвагене» звали Грант Лернер, он был гражданином США, хотя в кармане у него лежал итальянский паспорт на имя Витторио Джотти. Впрочем, его фотографии украшали много паспортов, и сам он вряд ли помнил те имена, под которыми посетил почти все цивилизованные страны. Грант Лернер был специалистом по гриму, фальшивым документам и сложным оперативным комбинациям. Секрет успеха его операций - тщательный подбор «ключа» каждой: совокупности места, времени, обстановки, участников и тщательная проработка деталей. В сегодняшней эксфильтрации он тоже продумал все мелочи, начиная с той, что такси на территорию отеля пропускают беспрепятственно, а другие машины - нет. Он написал партитуру и подобрал состав оркестра. Теперь оставалось ждать окончания концерта… Грант откинулся на спинку сиденья. Он представлял, что должно происходить на арене секретной операции. И надеялся, что так все и происходит.
      Боло неторопливо шел по асфальтовой дорожке к морю. Справа и слева поворачивались автоматические гидранты, непрерывно поливающие ровно подстриженную зеленую траву и цветочные клумбы. Водяная пыль, как легкий туман, висела в раскаленном воздухе. По лужайке со смехом бегали дети. С моря шли девушки в купальниках, которые больше обнажали, чем прятали. Скунс обогнал его и шел впереди, Бульдог почти наступал на пятки, Бегемот держался метрах в десяти сзади.
      Боло было тридцать пять лет, и он находился в отличной физической форме, что учитывалось при выборе способа эксфильтрации. Сейчас смуглое лицо агента покрывали капельки влаги - то ли от нервного пота, то ли от брызг поливальных установок. Но независимо от происхождения капелек он, несомненно, нервничал. Трудно сохранить хладнокровие, когда каждое твое действие находится под контролем, а твое прошлое подвергается тщательному изучению. Настолько тщательному, что рано или поздно найдутся улики, которые могут отправить его в тюрьму на весь остаток жизни. И самое противное, что ничего поделать нельзя - остается только ждать, как ждет в загоне предназначенный для кебаба баран. Деваться ему некуда: наблюдение ведется круглые сутки. Вот и сейчас преследователи взяли его «в клещи»…
      Пляж был широким и чистым, с ровными деревянными дорожками, под грибками лежали загорелые мужчины и женщины, многие бултыхались в море… Слева аниматоры устроили какую-то дурацкую игру: отдыхающие с криками и визгами бегом носили воду в ладонях и наперебой наполняли красные пластмассовые ведра…
      Боло повернул направо. Он шел по деревянному настилу, чтобы песок не набивался в туфли. С одной стороны вытянулись в ряд ступни - большие и маленькие, ухоженные и не очень… С другой - головы: короткостриженые и с замысловатыми прическами, не стоящие на пляже затрат на укладку, но имеющие стратегический прицел на вечернюю дискотеку…
      Боло шел уверенно, привычным широким шагом. Цель его была замотивирована еще вчера вечером: по телефону он договорился с двумя приятелями о дайвинге на Песчаном острове. А утром позвонил самому известному организатору подобных развлечений Ахмеду - инструктору подводного плавания отеля «Интерконтиненталь Джейлан», тот согласился, но запросил триста долларов вперед. Сейчас Боло шел к Ахмеду оговорить детали и выдать ему аванс. И его преследователи все это прекрасно знали. Не знали они только то, что разговоры про дайвинг - обычная легенда прикрытия, камуфляж, дымовая завеса…
      За веревочным барьером черные улыбчивые аборигены устраивали катания на «бананах», выдавали напрокат водные велосипеды и гидроциклы, в большом, открытом с боков шатре сидели над своими аквалангами и гидрокостюмами инструкторы подводного плавания, еще дальше - в самом конце пляжа, любители острых ощущений летали на ярких парапланах.
      Ахмед, как и положено, находился в шатре, именно туда и двигался Боло. Словом, все шло по плану, именно такое развитие событий в наибольшей мере притупляет бдительность наблюдателей. Все трое благодушно любовались красивыми девушками в рискованных купальниках, расслабленно смотрели, как носятся на мощных «Ямахах» любители скоростных морских прогулок, как медленно покачивается на пологих волнах белоснежная яхта «Ориент», и, наверное, мечтали, что после ареста подлого шпиона смогут отдохнуть несколько дней на одном из таких красивых пляжей.
      А Боло не обращал внимания на прелести окружающей жизни, он смотрел на резервную «Ямаху» с желтым флажком, привязанным к длинной антенне. Флажок служил опознавательным знаком. На этой «Ямахе» инструктор Ахмед должен прийти на помощь, если кто-то из клиентов свалится со скутера, или заглохнет двигатель, или произойдет еще какая-нибудь неприятность, от которой не застрахованы даже надежные японские гидроциклы. Но опознавательный знак предназначался не для аварийных случаев, а именно для операции «эксфильтрация». Желтый флажок означал, что, вопреки обычной практике, бензобак скутера залит под завязку, ключ торчит в замке зажигания, а швартовый конец завязан так, что при первом же сильном рывке развяжется сам собой. Позаботиться обо всем этом и должен был Ахмед.
      Когда автомобиль стоит на месте, кондиционер не может работать на полную мощность. Грант Лернер сидел, обливаясь потом, в раскаленном «Фольксвагене», сердце колотилось, он смотрел на часы и прикидывал, подошел ли уже Боло на расстояние решительного рывка… Кроме того, он думал - не напутал ли чего Ахмед, заправил ли он «Ямаху» как надо, проверил ли двигатель, правильно ли завязал веревку… И внимательно ли следят с яхты «Ориент» за желтым флажком, чтобы вовремя среагировать, как предусмотрено планом…
      Как всегда в таких случаях, Грант чувствовал себя дирижером. Конечно, лучше всего, если бы он сам наблюдал, как развивается операция, и руководил ею - кричал в рацию на нерадивых, исправлял ошибки бездарных, подбадривал усердных. Словом, как настоящий дирижер, который мастерски управляет оркестром решительными взмахами тонкой, гладко оструганной палочки. Но так никогда не получалось. Его роль заканчивалась на моменте последнего инструктажа. Потом по его партитуре играли другие люди, и успех операции зависел уже от их способностей, воли, разума, смелости и физической силы, слаженности и умения работать на общий результат, даже если не подозреваешь, каким он должен быть…
      Двенадцать часов, двенадцать минут. На электронном циферблате эти цифры выглядели бы многозначительно, особенно когда количество секунд совпало с количеством часов и минут: «12.12.12» - периодичность, уходящая в бесконечность. По гражданской специальности Грант Лернер был радиофизиком и в студенческих конспектах много раз ставил знак бесконечности - лежащую на боку вытянутую восьмерку, совершенно не задумываясь над ее метафизическим смыслом. Уже занимаясь специальными операциями, он понял, кожей ощутил, что такое бесконечность и вечность: это значит, что тебя не убьют прямо сейчас и ты будешь жить бесконечно долго - практически вечно…
      Магия повторяющихся цифр напомнила, что кроме людей, которые выполняют его волю, всегда есть те, кто этой воле противодействует. Как поведут себя в решающий момент Бегемот, Скунс и Бульдог? Скорей всего, они растеряются и не смогут помешать агенту, именно на этом базируется весь план… А вдруг они схватят Боло или застрелят его при попытке к бегству? Конечно, это маловероятно, но теоретически такая опасность существует! «12.13.50». Вероятней всего, кульминация уже наступила или наступит в течение следующей минуты…
      И точно: то, что должно было произойти, - произошло точно в срок! Совершенно неожиданно для окружающих Боло рванулся к гидроциклу с желтым флажком, прямо в одежде вбежал в воду и, дернув швартовый конец, развязал узел.
      В партитуре Гранта Лернера это не было предусмотрено - лишняя трата времени: следовало сразу оседлать скутер и усилием его мотора освободиться от веревки. Но что сделано, то сделано. Боло потерял на незапланированной операции две секунды, потом, с усилием выпрыгнув из воды, запрыгнул на кожаное мотоциклетное сиденье и запустил двигатель. «Ямаха» взревела мощным мотором и рванулась вперед, оставляя за собой белый бурун взвихренной пены. На часах Лернера Гранта за это время медленно сменились десять цифр, отсчитывающих секунды.
      Но на берегу время текло по-другому: оно летело, как выпущенная из винтовки пуля. Скунс улыбался симпатичной белокожей девушке, явно только сегодня приехавшей, Бульдог застыл словно соляной столб, Бегемот схватился за сердце и медленно открывал рот, чтобы отдать команду, но никакая команда уже не могла изменить ход событий: вцепившийся в руль Боло выжал газ до упора, и скутер на максимальной скорости уходил в открытое море! Как и было рассчитано, никто даже не потянулся за оружием. Когда сотрудники тайной полиции пришли в себя, они схватились за мобильные телефоны, а старший группы нажал кнопку рации прямой связи с дежурной службой. Но это тоже было предусмотрено Лернером.
      Человек на яхте «Ориент» с двенадцати часов следил за желтым флажком и, когда он рванулся с места, включил направленный генератор радиопомех. Полицейские трясли свои радиопередающие приборы, хлопали по ним ладонями и кулаками, снова подносили к лицу: все безуспешно - связи не было!
      Гидроцикл с желтым флажком стремительно мчался к горизонту. Основная масса отдыхающих не обратила внимания на происшествие: они по-прежнему купались, загорали, пили коктейли и прохладительные напитки, флиртовали, играли в карты и нарды, читали книжки - на разных языках, но в одинаковых ярких обложках. Предусмотрительно отошедший в сторону Ахмед делал вид, что полностью увлечен смуглой итальянкой со жгучими, распущенными по плечам волосами и в полностью открывающих ягодицы стрингах. И только Бегемот, Скунс и Бульдог поняли, что произошла катастрофа, что небо обрушилось на землю и что ответственными за эту вселенскую катастрофу являются именно они!
      - Шайтан, куда это он?! Шайтан! Вы что стоите?! - кричал Бегемот, размахивая кулаками, в одном из которых была зажата рация.
      - Давай, поднимай самолеты! - вторил в унисон ему Скунс, только на одну октаву ниже.
      - Лучше вызвать на перехват пограничный катер! - по мере сил проявлял себя и Бульдог. Он был самым младшим по званию, и потому его голос был еще тише. - Но связи нет!
      - Связи нет! - подтвердил Скунс и виновато посмотрел на старшего группы. Но тот исчерпал свои командные возможности и молча смотрел вслед уходящему скутеру. «Ямаха» с желтым флажком все уменьшалась и в конце концов превратилась в почти неразличимую точку.
      - Бегом на рецепцию, там есть телефон! - Бегемот, наконец, вышел из оцепенения. - Хотя по открытой связи нельзя… Ладно, вперед, там разберемся… Никуда он не уйдет, шайтан, никуда!
      Троица полицейских нервной походкой направилась к зданию отеля. Ахмед сделал наконец вид, что обнаружил угон скутера, суетливо бросился в море, забежал по пояс и принялся размахивать руками и изрыгать проклятия. В остальном на пляже шла обычная жизнь. Только молодой турок в легких брюках и расстегнутой до пояса рубахе целенаправленно наблюдал за происходящим, хронометрируя развитие событий по наручным часам. Потом он неспешно двинулся к выходу с пляжа, а через несколько минут сел за руль белого «Фольксвагена» с тонированными стеклами.
      - Все нормально, босс! - почтительно доложил он. - Прошло семь минут, препятствий не замечено. Эти побежали звонить. Какие указания?
      - Спасибо, Абдулла, - сказал Грант Лернер и вытер потное лицо платком. - Давай в аэропорт.
      «Ямаха» развивает скорость восемьдесят километров в час. Через десять минут она выйдет из территориальных вод Турции… Все идет по плану. От Боло требуется только крепко сидеть в седле и держать курс строго на юг. Это просто, к тому же у него есть компас… А главное, что от него требуется, - это, выйдя в нейтральные воды, включить радиомаяк…
      - Они хотят поднять самолет и вызвать пограничный катер! - напряженным тоном сообщил Абдулла. - Сказали - никуда не денется!
      - Не бери в голову, - устало сказал Грант, закрывая глаза. Он не спал три дня. - На все воля Аллаха…
      - Да, это не так-то быстро делается, - вслух рассуждал Абдулла. - Самолет, корабль… Пройдет час, а то и два…
      Грант Лернер одобрительно кивнул. Ему нравилось, когда агент принимает происходящее близко к сердцу. Но Абдулла не знает плана всей операции, не знает и «ключей», в изобилии заготовленных ее разработчиком.
      Конечно, даже в нейтральных водах у беглого преступника мало шансов скрыться. Если он несется на скутере неизвестно куда, полагаясь лишь на судьбу и удачу, то гидросамолет и военные катера перехватят его через несколько часов. А если его подберет какое-нибудь судно? Ведь такое тоже может произойти, тем более что в этом районе очень оживленное судоходство…
      Как раз сейчас в двух милях от морской границы Турции движется на восток греческий сухогруз «Либерти»… А на запад идет русский танкер «Севастополь» с сорока тысячами тонн сырой нефти… Что уж говорить об американском эсминце «Непобедимый», задействованном в операции НАТО по предотвращению морского терроризма… Кстати, «Непобедимый» по случайному стечению обстоятельств именно в эту минуту лег в дрейф на траверзе Кемера, и специально подготовленный человек сидит за пеленгатором, который настроен как раз на частоту радиомаяка, спрятанного за пазухой у Боло… А территория военного корабля - это территория государства, под флагом которого он ходит. Азы международного права в данном конкретном случае подкреплены авторитетом США и орудиями эсминца… Так что волноваться за судьбу Боло нет решительно никаких оснований!
      - На все воля Аллаха, - повторил Грант Лернер и заснул.
      До аэропорта было полтора часа езды, и он хорошо выспался. Через три часа из аэропорта Анталья вылетел в Рим рейсовый «Боинг-747». Среди девяноста восьми пассажиров на борту находился и ничем не примечательный Витторио Джотти. Аккуратный, трезвый, с небольшой сумкой, наполненной обычными для морского отдыха вещами, с заранее заказанным билетом - он ничем не привлекал к себе внимания. И так было всегда.
 

* * *

 
       21 октября 2002 года, ближний космос
      …Прошло еще девяносто три минуты, за которые низкоорбитальный спутник видовой разведки «Лакросс» успел сделать новый виток вокруг земного шара. Там, внизу, за это время умерло чуть меньше шести тысяч землян и родилось чуть больше десяти тысяч, совершено около шестисот краж и зарегистрировано сейсмологическими станциями два землетрясения, к счастью, не превышающих два с половиной балла по шкале Рихтера. В Северной Африке из-за ошибки пилота «Боинга-747» случилась крупная авиакатастрофа, в Приморье вспыхнул широкомасштабный таежный пожар, а в Баренцевом море за эти девяносто три минуты успел сесть на прибрежную банку и развалиться на две части норвежский траулер… И еще много чего произошло на Земле.
      Но «Лакросс» не интересовался широкомасштабными стихийными бедствиями и страшными катастрофами, его внимание не привлекало строительство насыпных островов в Персидском заливе и возведение в Дубае самого высокого небоскреба в мире. Его не интересовали ни мягкий, изысканный Париж, ни строгий, чопорный Лондон, ни романтическая Флоренция, ни уникальная Венеция…
      Зато ровно в 16.32 по московскому времени, когда спутник проходил над широтой никому не известного поселка Колпаково, автоматически включился передатчик, и дежурный оператор Центра космической связи в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли получил через каналы стратегической спутниковой связи подтверждение: активация сканера проведена, сигнал устойчивый, работа идет в штатном режиме.
      Ветеран холодной войны «Лакросс» был размером с автобус «Икарус», весил тридцать тонн, а распахнутые крылья солнечных батарей придавали ему сходство с огромным самолетом и создавали иллюзию, что аппарат парит в безвоздушном пространстве, а не летит, как выброшенный из пращи камень. Со своей стодвадцативосьмикилометровой орбиты он взирал на умирающую подмосковную деревню с таким же самозабвенным интересом, с каким медитирующий буддийский монах рассматривает собственный пупок. Погружающееся в сумерки шоссе Е30, габаритные огоньки пробегающих по нему автомобилей - мощная оптика фиксировала мокрый серо-коричневый, как на полотнах старых голландцев, пейзаж.
      Колпаково - это тридцать пять дворов, половина из которых давно пустует: около полусотни жителей, зеленая будка сельмага, старый заброшенный мехдвор… И все, пожалуй. Со своей высоты «Лакросс» мог бы разглядеть даже двух alkachey, устроившихся с бутылкой самогона в закутке разваленного гаража: один задумчиво закусывал рассыпанными на треснувшей бетонной плите жареными семечками, а другой держал в руках надорванный лист глянцевого журнала, куда, скорее всего, эти семечки совсем недавно были завернуты, и читал вслух. Более того, «Лакросс» был в состоянии даже распознать этот текст, переведя его с русского на английский, попутно определив тип шрифта и способ типографской печати (что было практически недосягаемой задачей для колпаковских индивидов), - но ему и это не было нужно.
      «Лакросс» интересовала лишь спрятанная под шестиметровой толщей земли линия правительственной высокочастотной связи, а точнее - бетонный колодец у шоссе, где сигнал с этой линии снимался уникальным сканером, который в ЦРУ называли «патефоном Кольбана». «Пате- фон» накапливал информацию и по активирующему сигналу импульсно «выстреливал» ее на приемные устройства разведывательного спутника.
      Съем информации произошел практически мгновенно - быстрее, чем алкаш разгрыз и проглотил очередную семечку. Через полторы секунды оператор Центра космической разведки в пригороде Вашингтона отметил в журнале факт благополучного окончания сеанса связи и вышел в герметично закрытый и обеспеченный мощной вытяжкой отсек для курения. Если бы оператор знал, что этот сеанс окажется последним, он бы, возможно, отметил такое событие чем-то более существенным, чем «Мальборо-лайт»…
      А старина «Лакросс», которому, увы, не было никакого дела до колпаковского житья-бытья, выключил приемопередатчик и снова перешел в режим ожидания. О том, что именно его ожидает в самом ближайшем будущем, никто еще не знал.
 

* * *

 
       21 октября 2002 года, деревня Колпаково Московской области
      Основным источником разложения чистых душ по-детски наивных и неиспорченных селян чуть не стал мордатый московский бизнесмен Окорок, который приезжал на громадной, как дом, черной машине, угощал мужиков дорогущим импортным самогоном, купил двадцать соток огорода Феклы-кривоножки и собирался построить усадьбу с бассейном. Потом диковинную машину какие-то враги испортили: изрешетили из автомата, и заодно насмерть порешили самого Окорока, только и остались колпаковцам на память ощерившийся ржавыми арматуринами и заросший бурьяном бетонный фундамент, несколько квадратных бутылок из-под виски да стопка глянцевых журналов с завлекательными картинками и непонятными, будоражащими воображение текстами.
      - «…когда настала очередь малосольной севрюжьей икры в яичной скорлупе. А через десять минут одетый в черное трико официант принес тартар из лосося, горячий торт из камчатского краба и филе Сан Пьер Верди»… Слушай, что такое «тартар»?
      Кулёк поднял глаза и поверх замызганной журнальной страницы пристально посмотрел на Архипыча.
      - Это… н у, дрянь такая, типа томатного соуса, - опытный Архипыч, припоминая, пощелкал пальцами. - В общем отделе продается.
      - Ясно. Так, чё там дальше… «Копченый лосось, приправленный красным луком и каперсами, органично вписывался в русское меню, лишь деликатно напоминая о своем европейском происхождении кусочками корнсалата с оливковой заправкой…» Архипыч, а каперсы - это что?
      - Ну… Это такая… Маленькая. Как килька, - не моргнул глазом Архипыч. - В рыбном отделе.
      - И почему они так пишут? Вроде по-русски, а все непонятно, - покачал головой Кулёк. - А вот еще, слушай: «…Гранд Кюве делается из многочисленных лотов, что дает основания считать его более последовательным носителем традиций ассамблирования, заложенных еще Пьером Периньоном…»
      - Периньон - это гриб, - с ходу признался Архипыч. Он устал от бесплодных разговоров и, достав из-за пазухи бутылку с красной этикеткой «Джонни Уокер», выдернул затычку из плотно скрученной бумаги, бережно разлил жидкость цвета слегка замыленной воды по пластиковым стаканчикам. - Белый такой. Со шляпкой.
      - Не, постой. А тут почему-то написано с большой буквы, - заметил несоответствие Кулёк. И для верности перечитал еще раз: - Пе-ринь-он.
      - Не с большой, а с заглавной, - ловко перевел стрелки Архипыч. - Эх ты, бурлак! Пей вот, не звени.
      Кулёк, кажется, хотел еще что-то возразить, но постеснялся, поскольку Архипыч был полноправным хозяином этого старого мехдвора, имевшего в деревне Колпаково значимость древнеязыческого святилища. Хозяин и верховный жрец. За отсутствием у местных жителей традиции посещения ресторанов, кафе и бистро, все пьяные мистерии в деревне разыгрываются либо на задворках ветхих скособоченных изб, либо здесь, среди руин изгнанного еще в начале девяностых технологического Молоха, которому Демьян Архипович Лысько служил в лучшие свои годы, справляя должность помощника мастера.
      Но и сейчас жизнь продолжается: дымит в закутке самогонный аппарат, выполняющий роль жертвенника, да стоят, укрытые ветошью, канистры с соляркой, которую Архипыч приворовывает, пользуясь старыми связями. Обе жидкости пользуются спросом, и тянутся сюда, на старый мехдвор, клиенты из окрестных сел, подтверждая народную мудрость насчет места, которое пусто не бывает.
      - Слушай, вот ты столько всего знаешь, - подлизывался к нему Кулёк, откладывая в сторону замызганный журнальный лист, где на надорванном колонтитуле еще можно было прочесть: «„Высший свет“, № 11, 2001». - Про каперсы там всякие, филе, про красивую жизнь… Откудова у тебя все это?
      - Ясно, откудова, - проворчал Архипыч. - Связи, люди, окружающий мир… Это ты в навозе копаешься да в стакан глядишь, а я - бизнесом занимаюсь, знакомлюсь со всякими деловиками. А у них жизнь совсем другая, интере-е-е-с-ная! Вот и слушаю, вот и знаю.
      - И что? - прищурился Кулёк. - И сам был в каком-нибудь ресторане, пробовал все это?
      - И был, - согласился Архипыч, - и пробовал. Без этого не обходится. Бизнес-ланч, - небрежно выговорил он. - Знаешь, что такое? А-а, не знаешь. А я позавчера к дружбану в Кукуев ездил, дело одно перетирал. А потом, как положено, он в бар меня пригласил, «Сияние» называется. Знаешь, почему? Не знаешь. Там весь потолок в разноцветных лампочках. Стены тоже в лампочках. И все сияют, переливаются - красотища! И девки городские, безотказные, что твой дизель… - Архипыч подумал еще немного и веско добавил: - В черных колготках. Вот!
      - Ух, ты! - Кулек порылся в стопке потерявших товарный вид журналов, достал «Плейбой» с оторванной обложкой и, пролистнув, показал собутыльнику фото блондинки с обнаженной грудью, широко расставившей длинные ноги в черных колготках и красных туфлях на высоченной «шпильке».
      - Такие?!
      Его многоопытный товарищ посмотрел, прищурившись, подумал, потом все-таки кивнул.
      - Почти…
      Он не упомянул, правда, что с дружбаном они пили не ассамблированный Гранд Кюве, а принесенный Архипычем самогон, закусывая его вчерашними биточками, а также что бар «Сияние» у местных жителей имеет более меткое прозвище «Синяк», и девушек в черных колготках, обретающихся там с утра до вечера, зовут не иначе как «жабы». Но утаивание подробностей не есть ложь, к тому же последние два обстоятельства вполне могли быть Архипычу неизвестны.
      - Ух, ты! - повторил Кулек. - А чем занимается твой дружбан?
      Со странной смесью вожделения и отвращения он выпил еще один стакан мыльной жидкости, высыпал в рот целую жменю семечек и съел их вместе с кожурой.
      Архипыч слегка призадумался и сформулировал:
      - Металлами.
      - В смысле?
      - Ну, медь, свинец. Добыча полезных ископаемых…
      - На экскаваторе, что ли? - поразился Кулёк. - Олигарх?
      - От, бурлак… В скупку сдает! - цыкнул на него Архипыч. - Скупка цветных металлов - слыхал про такую?
      Кулёк, конечно, слыхал.
      - Так ведь… Что сдает - ясно. Где ж он его только берет, этот металл?
      - А где, ты думаешь? Под ногами валяется, где еще!
      Кулёк удивился, захлопал наивными пьяными глазами.
      - О, смотри!
      Архипыч наклонился к нему и подергал за полы замызганной ватной куртки, которые за неимением пуговиц были скреплены между собой куском проволоки.
      - Это что, по-твоему? А?
      - Ну, в общем… Проволока, - признался Кулёк.
      - Для тебя это проволока, а для деловых людей - алюминий! - гремел Архипыч. - Где взял?
      - Поднял, - моргнул несколько растерянно Кулёк. - Из магазина шел… Смотрю - лежит, вот и взял…
      - То-то и оно! Я ж и говорю: под ногами валяется!
      - А-а…
      - Ну!
      Что означало это «ну», не знал, пожалуй, и сам Архипыч. Из-под полуопущенных век он смотрел на своего собеседника, пока тот не отвел глаза в сторону. Кулёк внимательно рассмотрел кирпичную перегородку, которая когда-то являлась частью ремонтной мастерской, была выбелена и даже украшена плакатами по технике безопасности: «Пьянство на рабочем месте - главная причина травматизма!»
      А потом посмотрел вверх, в темнеющее пасмурное небо, где высоко за тучами проплывал американский спутник-шпион. Спутник он, правда, не заметил, но обратил внимание на линию электропередачи, проходившую в непосредственной близости от мехдвора.
      - А ведь и над головой тоже висит, - удивился Кулёк.
      - Что висит? - не понял Архипыч, успевший выйти из контекста беседы. Пока Кулёк смотрел в небо, он аккуратно пропустил по пищеводу свои двести пятьдесят и бросил в рот горсть нечищеных семян.
      - Говорю, не только под ногами валяется, - уточнил Кулёк, ткнув пальцем в Т-образный силуэт столба электролинии. - Металл, в смысле. Вон сколько проводов понавешено…
      Архипыч посмотрел на его палец, мысленно выстроил замысловатую и идеологически выдержанную фразу, которую тут же и озвучил:
      - Бурлачина ты, Куль. В тебе, я вижу, советское воспитание убило хозяина. Это ж электричество, оно в нашу деревню текёт.
      - А нам какое дело? - усмехнулся Кулёк. - Раньше при лучине сидели, и ничего. Песни пели разные… народные. Никто не жаловался… Зато мы с тобой килограммов двести оттуда снимем, как с куста. - Он заговорщически подмигнул: - В Кукуеве-то, в баре этом твоем, как его… лампочки-то все равно гореть будут.
      Архипыч покачал головой. В логических построениях его собеседника зияли явные пустоты.
      - А телевизор, он раньше тоже от лучины работал? - спросил он.
      - Так при чем здесь телевизор? - удивился Кулёк. - Так ведь не было раньше телевизоров, слышь…
      - Зато сейчас - есть! - вдруг гаркнул Архипыч. - У меня дома стоит! «Аншлаг»! Саша Белый с «Бригадой»! Футбол! Послезавтра «Спартак» с «Валенсией» играют! Ты что, охренел совсем?
      Кулёк, в котором советская власть убила хозяина, наморщил лоб.
      - Верно, Архипыч, - сдался он под шквалом неопровержимых доводов. - Погорячился я. Это неправильно.
      Стемнело, сеялся мелкий дождик, alkachi сдвинулись под остатки крыши и зажгли керосиновую лампу. В полном молчании Архипыч откупорил еще одну заморскую бутылку, наполненную «спиритус инферналисом» собственного производства; разливая его в пластиковый стакан, он покачнулся и остервенело выругался. Дрожащий свет спички, от которой Кулёк присмолил свою «примину», осветил величественную, как Колизей, руину старого мехдвора.
      - То, что к нам текет, оно пусть себе и текет, - рассуждал Архипыч, любуясь игрой лунного света в мутной жидкости. - На это рот не разевай. Не наглей. Оберегай и пользуйся. А вот ежели текет мимо нас…
      Он поднял голову и устремил взгляд вдоль шоссе Е30, по которому уносились в направлении Москвы размытые дождиком огни автомобильных фар.
      - …То надобно сделать так, чтоб текло опять-таки в нашу сторону, - закончил он. - Первый закон Ломоносова. Вдоль трассы электричество куда идет? На Москву? А нам до нее какое дело?
      - Так это ж высокое! - нахмурился Кулек. - Три тысячи вольт! В пепел сгорим! Не-а… Я не подпишусь!
      - Сгорим, - согласился Архипыч. - Тут ты прав. Ну, да ладно, я еще кое-что знаю…
      Он медленно поднялся, пробуя обескостевшие от самогона ноги, крякнул многозначительно.
      - Вон там, под землей… - Жестом мессии он снова простер руку на северо-запад, параллельно сверкающей, словно усыпанной бриллиантами трассе Е30.- Там, в люках, кабеля толстенные. С мою руку будут. Какая с них польза?
      - Так это ж «московская линия»! - ахнул Кулек. - Говорят, раньше вдоль нее часовые на мотоциклетках ездили…
      - Так то раньше. Где теперь эти мотоциклы? Где часовые? То-то… Теперь она никому не нужна.
      - Скажешь тоже, - уперся Кулек. - Правительственная связь не нужна?! Да за нее и расстрелять могут!
      Архипыч высокомерно усмехнулся и махнул рукой.
      - Сказал, как в лужу… Сейчас демократия, разоружение! Да и вообще - другое время, никого не расстреливают! Даже не сажают. Почти…
      - Погодь, а сколько там напруги? - вновь озаботился Кулек. - Вдруг тоже тыща вольт…
      Архипыч покачал головой и икнул.
      - Нет, она вроде вообще без электричества. В телефоне какая напруга? А это телефон и есть, мне мастер один рассказывал, еще при большевиках… Ладно, не в том суть, - оборвал он сам себя. - Главное, что к нам оттуда ничего не текет. И вообще, кабель этот, московский, никому не нужен, забросили его… Значит, можно смело вырезать, сколько надо… Хоть меди, хоть алюминия, хоть свинца - все сгодится…
      Последние слова он произносил уже на ходу, устремляясь, словно броуновская частица, по сложной траектории в сторону шоссе. Одной рукой он зацепил сумку с инструментами, вторая оставалась в «ленинском» положении, указывая магистральное направление. Кулёк торопился следом, запихивая в карман початую бутылку.
      Полчаса ушли у них на борьбу с центростремительными силами, вызванными вращением Земли. Наконец, выписав на карте родной Колпаковщины размашистый зигзаг, бизнесмены сели передохнуть на крышке одного из люков правительственной связи. На мелкую водяную мжичку они внимания не обращали. Поскольку стакан в спешке был оставлен на мехдворе, самогон пили из горлышка.
      - А вдруг ее не забросили? - демонстрировал остатки здравомыслия основательно окосевший Кулёк. - Если по ней сейчас наш президент говорит с ихним? Этим… Как его? С Биллом Клинтоном!
      Более трезвый и хозяйственный Архипыч ощупал рукой края горловины колодца.
      - Точно забросили, даже замка нет, - проворчал он. - Берись-ка, отвали эту крышку, чтоб ее…
      Кулек сноровисто расправился с тяжеленным чугунным диском и заглянул в черное нутро колодца.
      - Погодь…
      Архипыч некоторое время бросал в зловещую темноту зажженные спички и клочки горящей бумаги, пытаясь разглядеть, какие же сокровища находятся на дне таинственного бетонного стакана. Но так ничего и не рассмотрел.
      - Ну, давай, ты первый, - наконец подвел итог он.
      С трудом попадая нетвердыми ногами на невидимые железные скобы, они спустились в черную пасть люка, запалили газету. Здесь все было так, как и представлял Архипыч: семь толстых черных кабелей, будто откормившиеся за лето ужи, струились из темноты в темноту, суля ловкому и предприимчивому человеку ежедневный бизнес-ланч в баре с мигающими разноцветными лампочками и благосклонность кукуевских дам в черных колготках…
      - Гля, это что за елдовина такая? - воскликнул Кулек, тыча куда-то пальцем. Архипыч поднес горящую газету поближе. В свете дрожащего желтого пламени он увидел надетую на кабель какую-то явно инородную штуковину. Две накладки сжимали черного ужа сверху и снизу, на концах их обхватывали два стальных хомута с блестящими болтами. На ощупь «штуковина» оказалась твердой и… живой: чувствовалось под рукой какое-то то ли пульсирование, то ли тепло, то ли хрен поймешь что. А может, это Архипычу только показалось. Но важно другое: и дураку ясно, что вещь ценная, увесистая…
      - Давай, Куль, свети!
      Архипыч передал напарнику импровизированный факел, молча достал из сумки отвертку, поковырял гладкую, словно окаменевший кисель, поверхность, затем нашел плоскогубцы и принялся крутить головку болта. Он поддавался на удивление легко. Через минуту стальная манжета, дзынькнув, раскрылась, половина штуковины отвисла, Архипыч испуганно подставил ладонь и с замиранием сердца ощутил приятную тяжесть драгоценных килограммов цветмета.
      - Помогай, Куль, - сказал Архипыч негромко. - Это наш с тобой бизнес-ланч… По пятьсот «белой» и котлеты киевские на закусь. И бабы…
      Он тут же решительно принялся раскручивать вторую манжету.
      Кулёк возбужденно икнул.
      - Я передачу смотрел по «России», - так же полушепотом сказал он. - Про этих, не помню, как называются. В Москве, под землей лазят, клады ищут. Черные такие, грязные, с фонарями. Догеры… Или нигеры…
      - Кончай болтать, нигер, - приказал Архипыч, раскрывая вторую манжету. - Поддерживай!
      Они подхватили нижнюю половину тяжеленного цилиндра с желобообразным углублением для кабеля, едва не уронили и кое-как опустили на пол.
      - …Так вот, теперь вижу, что не зря они корячатся, - довольно продолжил Кулёк, помогая Архипычу снять верхнюю половину цилиндра - такую же тяжелую и с точно таким углублением. - Мы тоже спустились под землю и сразу нашли ценность… Как думаешь, сколько эта елда стоит?
      - Много, - буркнул Архипыч, который сложил половинки вместе и вновь закручивал хомуты. Собранный воедино цилиндр выглядел солидно и внушительно. - Рублей триста. А может, и все пятьсот…
      На самом деле «патефон Кольбана», являвшийся предметом гордости технического отдела ЦРУ, обошелся американскому налогоплательщику в семьсот тысяч долларов, что в несколько раз превышало годовой бюджет всего Кукуевского района.
      Кулек помолчал, посопел носом и кое-как сформулировал не дававшую ему покоя тщеславную мысль:
      - Хорошо бы и про нас передачу сняли когда-нибудь?
      Архипыч своего подельника слушал вполуха. И все-таки в последней фразе ему вдруг почудился какой-то неприятный, зловещий смысл. Словно чье-то строгое недреманное око на миг заглянуло в колодец полюбопытствовать, чем же занимаются здесь в темное время суток двое нетрезвых колпаковцев. Заглянуло и - исчезло. И неприятный осадок тоже постепенно исчез.
 

* * *

 
      Еще шесть тысяч смертей и десять тысяч жизней вплелись в огромный сверкающий клубок, что плыл под панелями солнечных батарей «Лакросса». В 19.05 спутник вновь оказался над широтой подмосковной деревни Колпаково. Передатчик включился, мощный электромагнитный импульс атаковал бетонное кольцо на обочине шоссе Е30, чтобы выкачать оттуда привычную дозу информации, - но ответного импульса не последовало. Через полторы секунды на экране операторского компьютера в Центре управления в Лэнгли выскочило «окошко» с тревожной надписью: «Status: Disconnected» - «Связь отсутствует».
      Оператор - молодой афроамериканец, имел неодобряемую обществом и начальством привычку выкуривать сигарету после каждого успешного сеанса связи, сейчас едва початая пачка «Мальборо» лежала рядом с клавиатурой, а из-за перегородки доносился запах свежеприготовленного кофе. Но парень уже понял, что в ближайшее время ему вряд ли удастся вкусить расслабляющий никотиновый дурман.
      Черные пальцы набрали повторный код запроса, а когда отсутствие связи было подтверждено, запустили диагностику системы.
      - У нас проблема, - передал оператор ответственному дежурному.
      Через минуту перед главным компьютером собралась вся суточная смена космической разведки. Диагностика показала, что связь со спутником устойчивая, приемная и передающая системы «Лакросса» в порядке, - значит, неполадка возникла где-то в самом «патефоне». Кто-то уже позвонил Кольбану, и тот примчался из своей лаборатории, сверкая василькового цвета носками и прожженными кислотой дырами в рабочем халате.
      - «Патефон» не мог забарахлить, - проскрипел Кольбан, едва бросив взгляд на мигающую надпись «Status: Disconnected». - Это исключено. Данные визуального наблюдения по этому сектору запрашивали?
      Ответственный дежурный глянул на оператора, тот принялся лихорадочно распаковывать файлы с видеоматериалами, поступившими за последний час с орбиты. В Подмосковье уже давно стемнело, на инфракрасной съемке была видна еле различимая полоса шоссе, которая угадывалась по разогретым капотам автомобилей, - но больше ничего рассмотреть не удалось. Каких-то необычных скоплений техники и людей, выдающих проводимую в районе колодца с «патефоном» спецоперацию контрразведки, не наблюдалось. Правда, оператор указал на два подозрительных пятна около дороги, но они двигались настолько хаотично и бессистемно, что было ясно: это не люди - либо бродячие собаки, либо отбившиеся от стада животные: козы, овцы, телята…
      …К 20.18 по Москве, когда «Лакросс» должен был сделать очередную попытку съема информации, в операторской собралась уже практически вся верхушка технического сектора, во главе с начальником Дэвидом Барнсом.
      Точно в назначенное время поступил сигнал об активации сканера. В отфильтрованном кондиционерами воздухе повисла напряженная тишина. Зеленым жизнеутверждающим светом вдруг брызнуло в глаза:
      «Работа в штатном режиме».
      В штатном режиме! Связь есть! Похожий на огромного флегматичного пса Барнс неопределенно хмыкнул и победоносно выпятил грудь: так из-за чего, позвольте узнать, весь этот сыр-бор? Оператор с облегчением откинулся на спинку сиденья, рука сама собой потянулась к сигаретной пачке, лежавшей справа от клавиатуры. Кольбан, не обращая ни на кого внимания, продолжал сверлить глазами монитор. По экрану побежала светлая ломаная линия, графически отражающая содержание сигнала… И тут же пропала.
      «Связь отсутствует».
      Кто-то громко выругался, кажется, это был сам профессор Кольбан.
      Спустя секунду, не сразу услышанный в гуле разочарования, поступил сигнал о сбое в работе дешифратора, который пытался распознать только что поступивший с орбиты обрывок сигнала.
      - Что еще такое? - проворчал Барнс.
      Сигнал был очень слабым и кратковременным, «пила» импульса имела вид странный и непривычный, аналитики-шифровальщики только развели руками:
      - Это не кодированное сообщение. Не знаем… Скорее, нечто естественное. Электронный фон, атмосферные помехи, может, чье-то биополе…
      - Если биополе, то не человеческое, - уточнил Кольбан, внимательно изучая «пилу». - Слишком простой алгоритм. Скорей, кошка или собака…
      Барнс окинул скептическим взглядом инженеров, шифровальщиков, операторов, пожевал губами и направился к выходу, жестом пригласив Кольбана и ответственного дежурного следовать за ним.
      - Вот что, коллеги, - сказал Барнс, заведя приглашенных в свой кабинет. - Ваша задача - восстановить связь со сканером, это раз! А вас, профессор, я прошу настроить аппаратуру спутника на фиксацию подземных пустот под Москвой. Тоннели, пещеры, выработки, линии метро. Это возможно?
      Кольбан задумался и медленно кивнул.
      - В мире вообще нет ничего невозможного, - философски заметил он. Его глаза заблестели странным, «сумасшедшим», как говорил Фоук, блеском.
      Похоже, старичку-ветерану космической разведки «Лакроссу» было суждено получить новое задание.
 

* * *

 
      Ранним утром два уроженца деревни Колпаково сели на первый автобус, следующий до райцентра Кукуево. Их озабоченные лица окутывал туман алкогольных испарений, в руках одного находилась потертая сумка с какой-то тяжелой поклажей, а ватная куртка другого была лишена пуговиц и застегивалась при помощи двух кусочков проволоки.
      - Башня трещит, - пожаловался Кулёк, устраиваясь на сиденье.
      - Пить надо меньше, - сурово буркнул Архипыч.
      - Там еще крышку забрать можно… Тяжеленная…
      - Пусть лежит! Лучше внимания не привлекать. Да и не дотащим ее.
      На какое-то время собутыльники ограничились этими короткими, но емкими замечаниями, молча уставившись сквозь грязное окно на однообразный осенний пейзаж Подмосковья. Только через пару километров Кулек нарушил молчание:
      - Слышь, Архипыч, а для чего эта елдовина?
      - Не знаю. Хорошо, что она ненужная. Мусор! К московской линии вообще отношения не имеет: прикрутил кто-то сверху без всякой надобности… Поэтому с нас и спроса никакого нет… А чего ты интересуешься?
      - Да так… Только на мусор не похоже. Ты это кино, как его… «Война миров»! - видел?
      - Ну?
      - Я вчера отрубился и головой лег на эту херовину, сплю себе, и тут словно ножиком по мозгам полоснуло… Словно кто-то там, в голове, ковыряется. И - звезды, звезды… Чё такое, думаю? Может, это марсиане мысли читают? Чтобы войну начать? Ну это, Землю захватить…
      - У тебя нет мыслей, - уверенно констатировал Архипыч. - Так что не ссы, планета в безопасности.
      Кулёк не стал спорить.
      - Все равно башка болит, - сказал он.
      На кукуевском вокзале они сделали остановку в буфете, где подлечились Архипычевым «спиритус инферналис», а оттуда двинулись в местный «Сити», где бился пульс деловой жизни райцентра. Перед воротами ангара с надписью «Лом цветного металла. Пункт приемки» они встретили живописную группу людей, нагруженных мотками проволоки и кабелей, обрезками труб, радиаторами, трансформаторами, металлической посудой и даже стреляными гильзами. Архипыч занял очередь за дородным, похожим на тюленя мужчиной с авоськой, в которой звенели оловянные миски.
      - Надолго застрянем, - посетовал мужчина. - Шаромыжникам этим торопиться некуда, сидят себе в тепле, денежки считают… А что там у вас такое?
      Он попытался заглянуть к Архипычу в сумку, но тот вежливо отстранился.
      Не прошло и пяти минут, как - о, счастье! - на горизонте появился молодой человек в видавшей виды кожаной куртке, модных в Колпаково, но невообразимо грязных джинсах и таких же кроссовках. Завидев его, Архипыч замахал руками и заголосил:
      - Петро! Петро! А вот он я!
      Петро, как объяснил тут же Архипыч Кульку, это «тот самый, который ланчем угощал», - в общем, бизнес-партнер Архипыча. Человек бывалый, тертый, интеллигент в пятом поколении. Петро коротко взглянул на таинственную елдовину, мигнул глазом - пойдет. И тут же мимо всей очереди шустро отволок ее в вожделенную дверь, а через пять минут вернулся со ста пятьюдесятью рублями.
      - Давали восемьдесят, сволочи, - возбужденно сказал он. - Но я цену металлу знаю, за хрип их взял: это вам не кусок свинца, не моток проводов - это готовая деталь, у нее своя цена! Они и заткнулись… Так что, если будет еще, двигайте через меня, иначе разведут! Ну и магарыч, конечно…
      - О чем разговор, Петро! - Архипыч радостно спрятал деньги в карман спадающих штанов с обтрепанными обшлагами. Сто пятьдесят рублей для него и Кулька - это почти столь же нереальная сумма, как полученная очередным героем телепередачи «Криминальные вести» взятка в миллион долларов. Ибо покупать им практически нечего, так как потребность имеется только в одном продукте, в изобилии производимом самим Архипычем. А если уж совсем оторваться и шиковать по полной программе, то можно найти настоящую водку по пятнадцать рублей за бутылку. Не заводскую, конечно, но вполне питьевую: не ослепнешь и не отравишься насмерть…
      Итак, в половине десятого утра, когда только-только наполнились сонными сотрудниками офисы кукуевских фирм, удачливые торговцы металлом Архипыч и Кулёк уже закончили свой бизнес и культурно отдыхали, обалдело глядя на мигание разноцветных лампочек в баре «Сияние».
      - Ну что, здорово? - не скрывая превосходства, спросил Архипыч и ткнул приятеля локтем в бок.
      - Здорово! - кивнул тот. - Завтра в этом люке все провода вырежем. А потом в следующем. Там их много-о-о… Ох и погуляем красиво…
      На столе перед ними стоял графин с «беленькой», в тарелках обильно потели вчерашние разогретые пельмени, а через столик сидела и улыбалась в стакан крепкого пива очаровательная кукуевская барышня в черных колготках, точь-в-точь как из журнала «Плейбой», только двух зубов справа не хватало. Но такая мелочь никакого значения не имела.

«Двойная тяга»

 
       22 октября 2002 года, Москва
      Кафе «Погребок» было недорогим, но кормили там вкусно и сытно. Выбрал его Профессор, точнее, выбрал вроде как Ардон, но под ненавязчивым руководством бывшего преподавателя: «Даже не знаю, Марк Яковлевич, где лучше… Чтоб вас не утруждать, можно в скверике напротив вашего дома. Посидим на лавочке часик-другой… Хотя сейчас уже вроде бы и холодновато… Там, правда, за углом еще и кафе есть - „Погребок“, уютное такое, но, право, не знаю - будет ли вам удобно… Удобно? Ну, вот и чудненько, лучше ничего не придумаешь…»
      Сейчас Профессор удовлетворенно наминал густо намазанный горчицей студень, а впереди его ждали украинский борщ с чесночными пампушками, овощной салат, котлета по-киевски и чай с эклером. Твердокаменный обществовед размяк, он лоснился и лучился счастьем. Румяный толстяк Ардон столь же азартно расправлялся с бараньим эскалопом, и только неисправимый сноб Американец ограничился блинчиками с медом и стаканом чая. И то больше для антуража, чем для утоления голода.
      - А почему вас интересует именно «дедовщина», э-э, Иван Ильич? - Ардон вытер губы и бросил салфетку на пустую тарелку. - Честно говоря, я думал, ваша тема - разведка, агенты, шпионы, - он похлопал ладонью по солидной книжке И. Сперанского «Наблюдением установлено» с дарственной надписью автора. - И тут вдруг «дедовщина» Разве это как-то пересекается?
      Небольшой, обшитый досками и меблированный «под избу» зал почти полон: судя по всему, здесь столовались сотрудники близлежащих учреждений, фирм, фирмочек и контор, а также студенты расположенного напротив автомобильного колледжа. Было жарко, шумно, отчетливо пахло сигаретным дымом.
      - Конечно, - писатель Сперанский смотрел на собеседника свысока - не смотрел, а разглядывал. - Представьте секретный объект, скажем, ракетную часть на Кольском полуострове. Глухой район, замкнутая система, иерархия, как в древних сообществах типа японской империи периода Ямато. И - несколько выродков, терроризирующих молодых солдат…
      Иван Ильич изящным жестом открыл правую ладонь, как будто оттуда должны были выскочить укрывавшиеся прежде выродки.
      - Они их избивают, не дают спать, плюют в лицо, заставляют стирать свои носки и трусы… А солдаты, заметьте, несут боевое дежурство. Только они обслуживают теперь не баллистическую ракету, к которой приставлены, а - кого? Ненавистных пьяных «дембелей». И враг номер один для них - кто? Какой-то сказочный бука дядя Сэм, нарисованный на плакате? Да бросьте. Враги номер один - старослужащие Икс и Игрек. Явные, ощутимые, ежедневные враги. А кем тогда становится дядя Сэм? Добрым Санта-Клаусом. Вот так-то… Такие солдаты - легкая добыча для вербовщика, даже не самого искусного. К тому же они на грани нервного срыва и не делают различий между своими обидчиками и всем остальным человечеством. А когда сидишь у пульта запуска, то нервный срыв и мстительная мотивация крайне нежелательны, несмотря на все предохранительные системы…
      - Ага. Вот как, - Марк Яковлевич Ардон вежливо удивился. - Я даже не задумывался о таком аспекте… Но солдат не допускают к пульту. В дежурной смене по штатному расписанию только офицеры.
      - Я в курсе, - не моргнув глазом, подтвердил Сперанский. - Но писатель имеет право на вымысел…
      Официантка в устаревшем белом кокошнике принесла Ардону керамический горшочек с чанахи. Тот с интересом оторвал запечатавшую горлышко лепешку, из-под которой вырвался густой пар, вдохнул аромат протомившегося мяса, картофеля и овощей, увлеченно запустил внутрь ложку, вынул, подул…
      - Да, да, конечно… Только вы не обижайтесь, сейчас этого вымысла везде через край… Не разберешь, где вымысел, а где обычная некомпетентность!
      Иван Ильич сухо улыбнулся собеседнику. Капитан первого ранга Ардон явно не благоговел перед известным писателем Сперанским и даже не скрывал этого. Но и Американцу не нужен был Ардон. Он - лишь первый шаг к настоящим фигурантам. А сегодняшняя беседа - всего-навсего отвлекающий маневр: пусть пойдет слух, что знаменитый Сперанский собирает материал для новой книги… А для Профессора эта встреча еще и удобный случай набить живот на халяву.
      - Ракетный пульт только образ, символ, - пожал плечами Сперанский. - Есть много стратегических объектов, которые напрямую обслуживаются солдатами.
      - Понимаю, понимаю, - сказал Ардон и отправил ложку в рот. - Подводная лодка тоже в своем роде империя периода… Как вы сказали?
      - Ямато, - смачно повторил Сперанский. Он обожал рисовку.
      - Да, точно. Камикадзе, харакири… Ну, харакири-то - Бог миловал, а в камикадзе мы все побывали… Ну да ладно! Так вот, иерархия у нас на лодке присутствовала, - кивнул Марк Яковлевич. - Молодые чаще ходили в наряд на камбуз, ну или там трюмы чистить… Но издевательств или явных притеснений у нас, конечно, не было. Обстановка другая. Замкнутое пространство, все на виду, да и офицеры круглосуточно среди матросов. Тут и захочешь - не забалуешь!
      - Кстати, вы должны помнить, Марк, - подал голос Носков. Он уже с аппетитом уплетал борщ. - Тот скандал в училище в шестьдесят девятом… Вот вам конкретный пример!
      Ардон кивнул.
      - Да, это был типичнейший случай советской «дедовщины»! Один дебил сделал салагу своим денщиком и прессовал его по полной программе…
      - Курсант Забилло с пятого курса… - взмахнул вилкой Профессор. - Хе-хе, говорящая фамилия! Молодой стирал старшему белье, чистил сапоги, гладил одежду… Даже читал на ночь сказки, представляете?
      - И деньги ему носил, - сдержанно добавил Ардон. - И еще много чего творил. Я знал. И другие курсанты знали. Но все делали вид, что ничего не происходит…
      - А почему, Марик? - Доцент Носков даже положил вилку. Он недоумевал. - Ведь был же спаянный коллектив учебного взвода, были курсовые командиры, воспитатели? Было руководство института, партийная организация, наконец!
      Он вытаращил выцветшие глаза, изображая искреннейшее непонимание и растерянность. Н у, артист!
      При всем пренебрежении к Профессору Американец должен был признать, что тот работает виртуозно. Он умело «раскрывал» Ардона, давая напарнику возможность проникнуть сквозь его защиту. «Двойная тяга» - так называют профессиональные оперативники-агентуристы подобную спарку.
      Ардон раздраженно махнул рукой.
      - А то вы не в курсе! У этого Забилло папаша был какой-то шишкой в Главном Штабе… Такой же скот, как и сынок. Он приезжал тогда к нам в училище, раз пять приезжал. Это уже потом, когда первокурсник пустился в бега. Хорошо, автомат с собой не прихватил и не повесился. Пропал - и все! Под Рязанью только сняли с поезда…
      - Разве? - удивился Носков. - Про папашу я не слышал!
      - И никакого скандала не было, Иван Семенович. Вы это лучше меня знаете. Салагу тогда отчислили с позором, а сынку объявили устный выговор. А потом дали хорошее распределение…
      Профессор развел руками:
      - Ну, времена такие были, сами понимаете…
      - А ведь салага этот вместо Рязани мог совсем в другую сторону рвануть, - задумчиво произнес Сперанский, разглядывая что-то за окном кафе. Потом повернулся к Ардону. - А на вашем курсе было что-то подобное? Я что-то слышал о пареньке, который погиб после распределения… И его вроде тоже прессовали…
      - Это Пашка Дроздов жертва «дедовщины»? - переспросил Ардон. - Что за ерунда? Его током убило. Типичный несчастный случай - самоубийств таких и не бывает! И потом, надо знать Пашку: не такой он человек, чтобы руки на себя наложить. Да и кто мог прессовать офицера? К тому же друзья его там были: Сережа Мигунов, Семаго, Игорек Катранов. Я хорошо знаю этих ребят, они бы его никогда не дали в обиду! Так что, уважаемый Иван Ильич, это полная чушь!
      - Чушь так чушь, - кивнул писатель. - А можно спросить, как вы после ракетного училища на подводной лодке оказались? Странно как-то! И почему вы про камикадзе сказали?
      - Да не это странно. - Ардон доел чанахи, отодвинул горшочек и со вкусом закурил. - На лодке я не в штурманах ходил, не в реакторщиках, как раз ракетным комплексом и командовал, по специальности. Другое странно. Как из офицеров и матросов советского флота делали японских камикадзе!
      - И как же? - заинтересовался писатель.
      Профессор тоже насторожился, поднял голову, вслушался, даже оставил на миг свой эклер. Ардон был явно критично настроен к Вооруженным силам и общественному строю России, такие вещи следует обязательно отражать в отчетах.
      - Я двенадцать лет прослужил смертником на «разовой» лодке. И экипаж был «разовый». Короче, все девяносто человек - камикадзе!
      - Что это значит, Марик? - доброжелательно спросил Носков, гипнотизируя каперанга изучающим взглядом.
      - Да то и значит. Лодка «К-145», проекта «434», их называли «раскладушками». Потому что из легкого корпуса поднимались ракетные контейнеры - четыре с одного борта и четыре с другого. И запуск, естественно, только из надводного положения, время на подготовку - двадцать минут по нормативу. А на наше обнаружение и уничтожение по нормативу НАТО тоже двадцать минут… Успел дать залп, и тут же тебя накрыли. А может, и не успел, а тебя накрыли…
      Ардон с маху погасил в пепельнице недокуренную сигарету - будто показал, как именно его лодку могла накрыть ракета НАТО. Брызнули искры.
      - Ну ладно, это дело прошлое… Сейчас-то я в штабе флота обретаюсь: бумаги, телеграммы, общий контроль. Но «раскладушки» с российскими камикадзе еще плавают!
      - Да, досталось вам, Марк Яковлевич! - ужаснулся Профессор. - Врагу такого не пожелаешь!
      Он выпил чай, доел пирожное, довольно потер сухие ладошки.
      - Славно пообедали, Марк Яковлевич! И поговорили интересно, я прямо молодость вспомнил! Даже помолодел…
      Официантка принесла счет, и он поспешно полез в карман.
      - Не беспокойтесь, Иван Семенович, я расплачусь, - сказал Ардон.
      - Нет-нет, что вы, ни в коем случае! - Профессор вытащил кучу каких-то потертых бумажек, досадливо поморщился, спрятал обратно и сунул руку в другой карман. Однако и там он не находил то, что искал.
      Тем временем Марк Яковлевич отсчитал четыре сотенные купюры, завернул их в счет и сунул под пепельницу.
      - Рад был повидаться, Иван Семенович! - Он тепло пожал руку Носкову. - Я любил ваши лекции, вы так смело обо всем говорили. Даже про Солженицына… Просто удивительно!
      Со Сперанским он попрощался сухо, как с чужим, неинтересным человеком. Такое отношение писателя покоробило, и он решил сорвать раздражение на сияющем, как коллекционный золотой червонец, напарнике.
      - Что, Профессор, раз Ардон заплатил за всех, то деньги на оперативные расходы надо вернуть Евсееву?
      Довольное выражение как губкой стерло с желтого, туго обтянутого кожей лица.
      - Как вернуть?!
      - Очень просто. Под расписку.
      Их эмоции находились в противофазах. Чем хуже становилось настроение Профессора, тем лучше оно делалось у Американца. Пауза затянулась.
      - Зачем возвращать? - наконец спросил Носков. - Поделим поровну, и все…
      Тяжело вздохнув, он выудил из кармана несколько пятидесятирублевых купюр, пересчитал, разделил на две части и с траурным видом протянул половину Сперанскому. Тот нарочно замешкался. Дрожащая морщинистая рука с зажатыми синими бумажками повисла в воздухе.
      - Что ж, можно и так, - усмехнулся, наконец, Сперанский и небрежно взял деньги.
      Теперь он находился в отличном настроении. И не деньги являлись тому причиной.
 

* * *

 
      Высшее командное училище ракетных войск стратегического назначения, по всеобщей моде последнего времени, превратилось в Академию РВСН. Но, кроме вывески, во внешнем виде учебного заведения мало что изменилось.
      - Все как прежде осталось, - умиленно произнес Носков, обводя рукой девятиэтажное здание из красного кирпича, асфальтовые дорожки, плац, березовую аллею. - А деревья эти, помню, курсантики на моей памяти сажали. Такие тоненькие прутики… Вон как вымахали!
      - Да уж, - равнодушно сказал Сперанский, чтобы хоть как-то принять участие в разговоре.
      - Левой! Левой! Ногу держать! - Молодой лейтенант вел по асфальтовой аллее свой взвод. Будущие ракетчики были без кителей - в одних рубашках цвета хаки, холод- ный ветер рвал форменные галстуки. Пацаны ежились, вид у них был далеко не героический.
      - А сколько я таких желторотиков выпустил! - Носков проводил строй взглядом, поправил старый берет, пошевелил губами. - Тысяч, наверное, десять!
      - Да уж…
      Сперанский плотнее запахнул велюровый плащ.
      - Сейчас прямо к Рыбаченко пойдем! - хорохорился Носков. - Он так обрадовался по телефону! Хочет, чтобы вы с личным составом встретились, у вас тут, оказывается, много поклонников, для них такая встреча событие…
      - Это можно, - снисходительно кивнул Сперанский.
      Заместитель начальника по научной работе полковник Рыбаченко принял визитеров в своем кабинете, заставленном от пола до потолка стеллажами с книгами и журналами. Носков удивленно провел корявым пальцем по свежим подшивкам американского «Сайенс» и британского «Нью Сайентист».
      - Не обращайте внимания, Иван Семенович, - буркнул хозяин, застегивая мундир и приглаживая ладонями взъерошенные волосы. - Это уже не тлетворное влияние, а научный обмен. У нас сейчас и офицеры-ракетчики за границу ездят!
      Особой радости от встречи Рыбаченко не выразил и выглядел на удивление мрачным. Со Сперанским познакомился довольно сухо и выступить перед курсантами не пригласил.
      - Я вчера позвонил Семаго, - сразу же перешел к делу полковник, обращаясь к Носкову. - Он дал согласие встретиться с товарищем Сперанским… А я вам уже не смогу помочь…
      - Спасибо, Валентин Иванович, спасибочки, - раскланялся Профессор. - Как самочувствие-то ваше, Валечка? Что-то вы сегодня не такой, как всегда…
      - Уж это точно, - с горечью сказал Рыбаченко. - Утром мне совершенно неожиданно вручили предписание на увольнение. Так что, сами понимаете, не могу уделить вам внимания… Не до того. Извините…
      - Ай-ай-ай! - запричитал Носков. - Как же так? А кто же будет науку двигать, о курсантах заботиться, с выпускниками связи поддерживать?
      Рыбаченко вздохнул.
      - Свято место пусто не бывает. Поставят нового зама, он и будет работу вести. Просто неожиданно как-то. Начальник обещал продление, кадры согласились, а тут вдруг - бац! Как обухом по голове…
      - Жалко, жалко, Валентин Иванович! Тут вы неправы, найти вам замену будет ох как непросто! Это большая потеря и для курсантов, и для института, и для ракетных войск! И о чем они там думают?!
      Профессор сокрушенно покачал головой. И внезапно спросил:
      - Зиночка сегодня работает?
      Увольняемый полковник кивнул.
      - Да вроде видел ее с утра…
      - Тогда не будем вас задерживать, - расшаркался Носков. - Думаю, там разберутся. Никто не посмеет вас уволить! Я лично напишу министру! И Президенту напишу, если надо!
      Рыбаченко растроганно пожал ему руку.
      - Спасибо, Иван Семенович! Ничего не надо. Спасибо за поддержку!
      - Нет-нет, я и всех ребят подниму на вашу защиту! Мы этого так не оставим!
      Когда они вышли из кабинета, Профессор направился не к выходу, а в противоположную сторону, к боковой лестнице, ведущей в цокольный этаж.
      - Вы куда? - удивился Сперанский.
      - В столовую.
      - Это еще зачем?
      - Как зачем? - удивился в ответ Носков. - Обедать! Не уезжать же голодными…
      Они спустились вниз, в пропахший тушеной капустой полупустой офицерский зал с высоким потолком и большими окнами, от которых ощутимо тянуло холодом. Носков облобызался с пожилой добродушной Зиночкой, та дала команду, и полная румяная раздатчица щедрой рукой отгрузила отставному обществоведу двойные порции рассольника и жаркого. Зиночка, скрестив руки на необъятной груди, внимательно наблюдала за процессом. Когда она смотрела на Ивана Семеновича, в ее взгляде читалась очевидная симпатия.
      Американцу стало ясно: при каждом удобном случае Профессор тут прикармливается. Это своего рода ритуал, церемония, а сам Носков - кавалер ордена «Почетного Довольствия». Всех выдрессировал, старый лис…
      Звон ложек и ножей отражался от стен, старшие офицеры сидели со старшими, младшие - с младшими. Носков поставил поднос на свободный столик, чувствующий себя неуютно Сперанский присел на краешек стула. Он сразу же отказался от еды, а Профессор и не думал настаивать. Обществовед съел двойной обед, на десерт выпил компот с пирожком, удовлетворенно потер ладошки.
      - Ну вот, теперь можно ехать!
      Давно переросшая уменьшительное имя Зиночка проводила их до дверей и на прощание чмокнула Носкова в дряблую щеку.
      - Заходи, Ванечка, не забывай!
      - Слушайте, в вас определенно есть какой-то магнетизм, - сказал Сперанский, когда они вышли на улицу. - Биополе особое, что ли… Ваши бывшие ученики так хорошо относятся к вам, просто удивительно. И Ардон, и Рыбаченко, и эта завстоловой… С какой, казалось бы, стати?
      Ветер усилился. Он налетал порывами, бросал в лицо желтую листву и пробирал до костей. А пройти им предстояло с полкилометра.
      - Как это - с какой? - пробрюзжал Профессор, ежась и поднимая воротник вытертого, серого в рубчик, пальто. Такие носили в конце восьмидесятых. - Не зря же я столько лет жизни отдал ракетному училищу и всему этому… высшему образованию. Любимый преподаватель, лучший друг молодежи, наставник в самом широком смысле… Они меня очень уважали! Знаете сколько народу набивалось на мои лекции? С других курсов приходили! Я ведь и в Политехе читал, и на истфаке МГУ, и в историко-архивном!… Но ракетное я больше всего любил - за дисциплину, за ответственность. И они все меня обожали! А с Зиночкой у меня, дело прошлое, был даже роман…
      Профессор вдруг как-то выпрямился, стал выше ростом.
      - Ведь я был не просто засушенный ученый хмырь в перепачканном мелом костюме! Молодой парень, привлекательный, начитанный, к тому же знакомый с Высоцким, Окуджавой!… Я…
      Старик запнулся, достал из кармана носовой платок и торжественно высморкался.
      - А к экзаменам моим как готовились! Ночей не спали! Дрожали! Ардона этого, с которым мы вчера говорили, валерьянкой отпаивали после зачета. Чуть без чувств не свалился!
      - Я бы на его месте стрихнину вам подсыпал в борщ, - усмехнулся Иван Ильич. - Или чего-то посовременней…
      Носков даже не повернул к нему голову, словно не услышал. Как токующий тетерев, он слышал только себя.
      - Просто у мальчишек всегда были, есть и будут вопросы, - ехал он дальше по накатанной колее привычных рассуждений. - Самые разные, которые иного преподавателя могут повергнуть в шок. А я - тот наставник, у которого есть ответ на любой вопрос. Парни тянулись ко мне. И я всегда находил с ними общий язык.
      - А-а!… - весело протянул Сперанский. - Острые дискуссии… Смелее, молодые люди! Почувствуйте себя умными, взрослыми! Вперед! Проявляйте себя!
      Сперанский коротко рассмеялся, замолчал и продолжил совсем другим тоном:
      - Но теперь-то они хоть знают, кто вы такой?
      Профессор некоторое время молчал. Он шел, глядя прямо перед собой, задумчиво вытягивая губы и будто собираясь с мыслями, чтобы достойно ответить на каверзный вопрос.
      - А кто я такой? Я педагог. И они мне до сих пор благодарны, - продолжил он некоторое время спустя, как ни в чем не бывало. - И ведь есть за что. Вот Ардон тот же. Один из первых шел на курсе, светлая голова. Сам генерал Рукавишников имел на него виды, должность под него готовил в своем ОКБ… Квартиру отдельную выбивал в Звездном городке - о!… Понимаете, что это такое в те годы?
      Профессор притормозил и всем корпусом развернулся к Сперанскому.
      - О-о-о! - повторил он еще раз, осторожно приподняв указательный палец на уровень своего носа.
      И пошел дальше.
      - Ну а вы-то тут при чем? - буркнул Сперанский.
      Профессор усмехнулся с какой-то неожиданной хитринкой, словно мужичок, обманувший самого премьер-министра.
      - А я на совещании в особом отделе, когда обсуждали выпускной курс, прямо сказал, что нельзя Ардону в люди, - проговорил он. - Не сносить пацану головы. И есть на то тридцать три причины… Я их тогда все по порядку и перечислил. И книжки эти английские по кибернетике, что у него под матрацем спрятаны, и вечное критиканство! И как он матерился, подвыпивший, в кафе «Космос», и выдержки из его личного дневника: про страну, про ЦК, про обороноспособность нашу, и все такое… Тихо так стало сразу. Никто больше вопросов не задавал. Куратор училища даже предлагал «волчий билет» Ардону вручить вместо диплома, но я этого доброхота осадил. Это лишнее. Заключение, уже готовое, тут же, на месте, выправили, и отправился наш Ардон вместо Звездного городка - в Заполярье, на базу подводных лодок Северного флота. Это уже не РВСН, это другой Главк, но он и там пошел по служебной лестнице, вот до капитана первого ранга дослужился. С другой стороны, двенадцать лет под водой - не сахар… Да еще на «разовой» лодке… Но это судьба!
      - Здорово, - сказал Сперанский с непроницаемым выражением лица. - Быть бы Ардону адмиралом, значит, кабы не вы…
      - Скорей, генерал-майором ракетных войск, - уточнил Профессор. - Высоко взлетел бы, светлая голова, - в Главный штаб РВСН, а может, и повыше… Или сидел бы сейчас в правлении РКК «Энергия», тоже неплохо… А может, на мысе Канаверал шаттлы бы запускал или в Аризоне за боевым пультом дежурил, ракеты на нас наводил… Светлые головы везде нужны, только без идейного стержня они в любую сторону повернуться могут…
      - Бросьте вы ерунду говорить, - Сперанский взглянул на часы. - Если б Ардон захотел, он бы к американцам и на атомной лодке уплыть мог.
      - Ну, это как сказать, - поджал губы Профессор.
      - Да и какая на х… разница? - неожиданно выругался Иван Ильич, хотя голос его оставался ровным и негромким. - Вы же, уважаемый, человеку жизнь сломали, нафантазировали невесть что. А теперь, вон, еще жрете за его счет, отвлекаете, время отнимаете!
      - Ой-ой-ой! - Профессор театрально подкатил глаза. - Только не стройте из себя институтку! Я ему ничего не сломал, наоборот… Я жизнь ему спас.
      - Ага, - поверил Сперанский.
      - Вы забыли про мировой сионистский заговор, Иван Ильич. В то время советские газеты писали об этом каждый день, как сейчас про чеченских боевиков и «Аль-Каиду». Даже под крылом у Рукавишникова Ардон не продержался бы в ОКБ-1 и трех лет. С его прямотой, с его амбициями, с критическим настроем… С его носом опять-таки. Нашли бы к чему придраться. А с особорежимного предприятия не увольняют, как со швейной фабрики: вот тебе трудовая, вали куда хочешь! Посадили бы беднягу Ардона. Или просто убрали: несчастный случай, авария, - не знаю, как они это делают… А я его сохранил. Для будущей жены, для детей. Для квартиры, в которой он сейчас живет. Да и капитан первого ранга - не так уж и плохо…
      - Да вы просто благодетель! - с ироничным прищуром покосился на него Сперанский. - И кому же вы еще помогли?
      Профессор шмыгнул носом.
      - Да многим… Тому же Рыбаченко, к примеру. На вечере встречи напился, развязал язык, стал государственные секреты на стол выкладывать… А за столом этим, хоть и вы- пускники, но люди разные - поди узнай, кто чем дышит… Так до серьезной беды недалеко! Пришлось включить в отчетик… Вот и спрофилактировали его - выйдет на заслуженную пенсию, от секретов отойдет, и все будет хорошо: общественная деятельность, рыбалочка, сто грамм водочки по воскресеньям - отдыхай, радуйся жизни и никакого трибунала не бойся!
      Оживленно разговаривая, их обогнали капитан и майор в тяжелых шинелях, которые наверняка не пропускали ветра. Сперанский на миг позавидовал офицерам. И не из-за шинелей, конечно, а из-за молодости, быстрого шага и упругой походки. Им, конечно, виагру и левитру пить не надо…
      - Послушайте, а этой вашей Зиночке вы тоже помогали? - под влиянием цепочки ассоциаций вдруг спросил Американец. И попал в точку.
      - Конечно! - просиял Носков. - Зиночке в первую очередь! Жилищные условия ей обеспечил нормальные, и вообще…
      - Это каким же образом? - Писатель Сперанский с интересом разглядывал коллегу. Ведь если описать его один к одному, то замечательный персонаж получится!
      - Да очень просто! - Носков потер ладошки, как делал в минуты явного довольства. - Зинуля из простой семьи: мама троллейбус водила, папа - на стройке крановщиком… Жили в панельной двушке-распашонке, когда брательник ее из армии вернулся, получилось по двое в комнатке… И так развернуться негде, а он, балбес, то друзей приведет, то девчонок каких-то, Зиночке приходилось вечерами напролет на кухне сидеть… Разве это жизнь?
      - Ну-ка, ну-ка, - с еще большим интересом смотрел Сперанский. - Неужели вы ей квартиру выхлопотали?
      Носков досадливо покрутил головой.
      - Да нет, какие у меня квартиры… Тут по-другому вышло. Надумал этот балбес к нам в ракетное поступать, а Зиночка попросила с ним позаниматься, подтянуть по истории партии… Ну, я и взялся с дорогой душой. Занимались, спорили, дискутировали… Я, как обычно, выясняю, откуда ветер дует…
      Профессор остановился и поднял заскорузлый палец, будто и сейчас хотел определить направление ветра. Не идеологического, а самого обыкновенного. Но тогда палец следовало послюнить, а он этого не сделал. Зато глаза его многозначительно округлились.
      - И замечаю, что нутро у него не наше, не советское! И то ему не так, и это не эдак! «Голос Америки», сучонок, слушает, Солженицыным интересуется. Ну, на фиг нам такой ракетчик?!
      - И что дальше? - поторопил рассказчика Американец.
      - Да что… Он у меня попросил «В круге первом» почитать. Я дал. А он ехал в автобусе без билета, его в милицию и забрали, а там книжку-то и нашли. А книжка не просто на пишущей машинке отпечатана, нет, типографская, издана в Париже, в издательстве «Посев»! Представляете? Это все равно, как сейчас на нем бы «пояс шахида» обнаружили! А может, и хуже! Это была идеологическая атомная бомба!
      Профессор опустил палец и, сгорбившись, двинулся дальше.
      - Так чем дело кончилось, благодетель? - ядовито спросил Сперанский.
      - Семь лет дали, - печально сказал Носков. - Тогда с инакомыслящими не церемонились. Зиночка очень убивалась. Но комната-то освободилась. И в стратегические войска не попал сомнительный элемент. Так что, кругом польза…
      - А как вас из дела вывели? - профессионально поинтересовался Американец. - Книжку-то вы ему дали!
      Напарник пожал плечами.
      - Никак. Он сказал, что нашел книжку а парке, на скамейке. Упорный. Никак не хотел сотрудничать со следствием…
      - Старая вы гиена, Носков, - Сперанский весело хлопнул по сутулой спине. - Интереснейший экземпляр! Откуда этот мальчик узнал про вашу книгу? Вы же ему рассказали! И предложили прочесть, чтобы потом обсудить, поспорить… Что, не так?
      - Не так. Показать книгу я ему действительно показал, но не навязывал. Он сам попросил почитать. Но какое это теперь имеет значение?
      - Да такое, что вы вначале человека сожрете, а потом льете крокодильи слезы!
      - Не надо так грубо, Иван Ильич, - обиженно пробубнил Носков. - Мы ведь всю жизнь одно дело делаем, и вы вовсе не такой чистый и невинный, как хотите показаться. Я не для себя, я для государства старался. На страже государственной безопасности с младых ногтей стоял, и вот до сих пор… И неприятные вещи делать приходилось, но все ради высшей цели! Ни себя не жалел, ни других!
      - И что же, достигли вы этой высшей цели? И Ардон, и тот мальчик, которому вы Солженицына подсунули, и Рыбаченко, да и сколько еще было таких, - они ведь, в конечном счете, никакие не враги и на безопасность государства не посягали! А вы им судьбы сломали, жизни искалечили! А предателя, вражину, шпиона вы, Носков, упустили. Или, точнее сказать - выпустили в стратегические войска. Дали положительную характеристику, благословили… Так что грош вам цена с вашими стараниями!
      - Кого вы имеете в виду? - встрепенулся Профессор.
      - Еще не знаю. Но ведь мы ищем предателя среди ваших курсантов, верно? - Сперанский ехидно рассмеялся. - Я в таких случаях ошибаюсь редко. Опыт…
      - Я вам ничего не говорил, - Профессор замкнулся и замолчал. Настроение у него было испорчено. Хотелось оправдаться, и он мучительно думал - как.
      - Тогда, в восьмидесятом… - проговорил Носков спустя несколько минут. - Я слышал, как вы разговаривали с горничной. Я слышал почти все.
      - Я разговаривал со многими горничными, - буркнул Сперанский. - О какой именно вы говорите?
      - Она ведь тоже была ни при чем. С кенийцами, по крайней мере, в контакт не входила. Ее ведь никто не тронул из наших - ни капитан, ни даже этот бешеный Шульц…
      - А-а, вот вы о чем… Ну и что? - оживился Сперанский. - Хотите, чтобы я по вашему примеру вывел какую-то бредовую теорию? Будто бы минет, который я приправил этой девочке, спас ее от верной гибели? Сделал ее здоровой, счастливой, красивой и богатой?
      Профессор закашлялся, судорожно нашаривая в кармане платок. Он кашлял и кашлял, едва не выворачиваясь наружу, так что Сперанский не выдержал и похлопал его по узкой согбенной спине. Носков тут же предостерегающе выставил руку: не надо. На этот раз он, похоже, все-таки обиделся.
      - Зачем же вы так? - проговорил Профессор, вновь обретя дар речи. - Я к вам со всей душой, как профессионал с профессионалом, говорю о серьезных нравственных проблемах оперативной работы, а вы мне - про минет. Гадко это… Несправедливо.
      Сперанский очень внимательно выслушал его и еще какое-то время смотрел на Профессора, словно тот должен был добавить что-то еще, что-то главное… или, наоборот, какой-нибудь циничной шуткой вдруг дезавуировать все вышесказанное. Но так и не дождался и, раздраженно махнув рукой, ускорил шаг.
      Через несколько минут они подошли к остановке пригородного автобуса, на котором собирались вернуться в Москву. Под хлипким пластиковым навесом невесело толклись несколько офицеров и курсантов. В стороне стояли в ряд несколько частных таксомоторов.
      - Ну что, Профессор, прокатимся с ветерком? - сказал Сперанский. - Или будем автобуса ждать?
      - У меня нет денег на такси, предупреждаю сразу, - заявил Носков.
      - Но если я приглашу вас, вы ведь не откажетесь? - Профессор вальяжно поднял руку, и серый «Фольксваген Пассат» с желтым гребешком на крыше медленно покатил к ним.
      - Не откажусь.
      Потом они долго молчали в пропахшем куревом салоне «Пассата»: вести разговоры при водителе не позволяли правила конспирации. Только когда пересекали Кольцевую дорогу, Сперанский проговорил:
      - Так что, завтра посещаем Семаго?
      Носков вышел из мрачного оцепенения.
      - Нет, к нему вам придется сходить одному. Он меня почему-то недолюбливает…
      - Странно. Неужели среди ваших учеников есть и такие? - Сперанский опять ехидно улыбнулся.
      В Москве шел дождь, по стеклу потянулись дрожащие капли, похожие на удлиняющиеся лягушачьи пальцы.
 

* * *

 
      - А почему именно ко мне? - Сергей Михайлович Семаго смотрел на гостя с открытой неприязнью. Он не предложил ему раздеться и не пригласил в комнату.
      - Извините, меня направил полковник Рыбаченко…
      - Да это понятно! Если бы Валек не позвонил, я бы с вами и говорить не стал. Вопрос в другом - почему? Я что, специалистом по «дедовщине» прохожу где-нибудь?
      - Что вы, что вы! - Обескураженный таким приемом, Иван Ильич поднял к груди растопыренные ладони, как волейболист, готовящийся отбить мяч. - Валентин Иванович рекомендовал вас как опытного ракетчика. Ну и как сильную, незаурядную личность.
      Семаго, гладко выбритый, в чистой белой рубашке, но при этом опухший и злой, - стоял и молча сверлил глазами Сперанского.
      - Вы служили на секретных объектах, в суровых условиях… - продолжал литератор. - Степь. Тайга. Узкий круг общения, напряженный режим… В общем, вы знаете изнанку этой нелегкой жизни. Полковник Ардон сказал мне то же самое. Я разговаривал с ним на днях…
      - И Ардон тоже? - Семаго свел брови к переносице. - И что они говорили обо мне?
      Сперанский набрал воздуху в грудь, чтобы заверить этого опухшего борова, что, конечно, да, - говорили, говорили: какой он незаурядный, какой он умный… что там еще?… что вся Москва в диком восторге от майора запаса Сергея Михайловича Семаго. Но в ту же секунду Сперанский понял, что ему надоело стоять на цыпочках в этой прихожей и строить из себя обосравшегося интеллигента.
      - Они сказали, чтоб я без пузыря к вам даже не совался, - произнес литератор уже другим голосом. Он сунул руку в сумку, висевшую у него на плече, и достал оттуда бутылку коньяка «Московский».
      Семаго, выдержав паузу, принял подарок, рассмотрел, отодвигая от дальнозорких глаз.
      - Нормальный, - голос майора тоже изменился. - Сколько ни брал, всегда нормальный. И не слышал, чтобы кто-то отравился. Да. Я на собственной свадьбе такой пил. Водку не пил, чтобы в сознании оставаться. И «чернила» не пил, дрянь эту. Вот коньяк только… Тогда, правда, французского не было…
      В кухне, обставленной по последнему, или по предпоследнему на худой конец, слову бытовой техники, было грязновато и как-то неуютно. Свисающий с потолка тяжелый фарфоровый плафон надколот - Сперанский почему-то подумал, что во время пьянки кто-то на кого-то замахнулся бутылкой, - а стальная дверца огромного двухметрового холодильника, рядом с которой он сидел, была захватана жирными пальцами.
      - Они замечательные люди, и Ардон ваш, и Рыбаченко… Но то, что они говорят, это… несколько общо. Стандартность мышления. Стереотипы. Они находились в самой гуще каких-то событий, наблюдали некие любопытные явления, но излагают все так, будто узнали об этом только из газет. Да они и сами это прекрасно понимают. Потому и посоветовали мне: мол, Семаго у нас самый умный, у него язык подвешен, он вам все и расскажет… Вот, пожалуйста, я вам свою книжицу подписал…
      Сперанский считал, что опытному литератору достаточно двух минут, чтобы понять, с каким человеческим материалом имеешь дело и подыскать ему подходящее место на шкале ценностей. Сейчас, произведя в уме необходимые вычисления, Сперанский льстил грубо и незамысловато, как и требовала ситуация. И дело шло на лад: Семаго, который пять минут назад, казалось, готов был спустить его с лестницы, сейчас проникся - сокрушенно вздыхал, играл желваками, обильно потел в своей белоснежной рубашке и то и дело подливал коньяк в водочные рюмки. А когда выпивал, то недовольно морщился.
      - А чего же я в майорах застрял, такой умный? - с горечью вопросил он, рассматривая толстую, красочно оформленную книгу «Я - агент КГБ». Особое внимание привлекала фотография Сперанского, вальяжно сидящего в кресле-качалке с трубкой в зубах.
      - А?… Наши-то в полковничьих папахах да лампасах, при служебных машинах, выслуживались, звезды зарабатывали!… Шли, куда скажут, делали, что говорят. Ели, что дают… И пили тоже, кстати… А чуть что - так и двух слов связать не могут, вот оно как…
      Семаго понюхал рюмку, покачал головой, отставил в сторону. Достал из холодильника початую бутылку «Мартеля», плеснул коньяк в чистый бокал на две трети, заглянул в него задумчиво и опрокинул в себя.
      - Вот это другое дело!
      Майор повторил процедуру.
      - А не выслуживаться надо было - своим умом жить! - сказал он, сжав зубы. Глаза после выпитого налились кровью, он ожесточенно ткнул себя указательным пальцем в лоб. - Вот этим самым! Своим! Вот как я!…
      Он наткнулся взглядом на Сперанского, нахмурился, вспомнил запоздало:
      - Может, вам тоже? Французского? Хотя вы и свой-то не пьете…
      - Извините, давление…
      Но Семаго уже забыл про свое предложение. Он перенесся в мир совсем других проблем.
      - Ничего, хоть теперь до них дошло, - бывший майор стукнул ладонью по столу. - И то ладно… Устал я строем ходить. Жить строем устал. А тут, как-никак, коммерция, свобода… Тут я генерал! А получаю больше генерала. И вообще… Наташка!! - вдруг страшно заорал он куда-то в пространство. - Чего пришипилась там? Иди сюда!!
      Писатель вопросительно посмотрел на Семаго, он не знал, что в доме еще кто-то есть. Боров качнул головой и улыбнулся улыбкой превосходства: дескать, щас удивлю. Через минуту в кухне появилась девушка в расписанном золотыми драконами черном халатике наподобие кимоно, с мордашкой одновременно распутной и простодушной, даже милой. Сперанский отметил безукоризненной формы ноги и совершенно дурацкие зеленые то ли носки, то ли гетры на этих ногах.
      - Это Наташка, ей всего двадцать восемь, - торжественно прогудел Семаго. - Переводчиком в моей фирме работает. Деньги переводит… на шмотки и косметику. Всю Камасутру наизусть знает, а чего не знает, то сочинит. Ценный кадр!
      Наташа стояла в центре кухни, задиристо расставив ноги на ширину плеч, воткнув острые кулачки в бока, и смотрела куда-то поверх головы Сперанского. В ее позе чувствовалась привычка, скука, словно она участвует в поднадоевшей фотосессии.
      - Ну, скажите, - снова заорал Семаго, - у кого из наших полковников и генералов есть такая телка?!… Такая грудь! Такие ноги! Да ни у кого! Класс, а?!
      И хотя майор не срывал с нее при этом черное с золотом кимоно, Сперанский был вынужден согласиться с этим утверждением. И хотя его интересовали «телки» лет на пятнадцать моложе, он лицемерно сказал:
      - Просто красавица! Я вам завидую!
      - То-то же! Давай, дуй отсюда!
      Получив покровительственный шлепок по мягкому месту, Наташка мгновенно исчезла.
      - …Ну а уж я, со своей стороны, обеспечу, чтобы ваше имя среди прочих стояло на титульном листе, - Иван Ильич постарался вернуть разговор в прежнее русло. - Очень солидная компания консультантов: психолог из МГУ, генерал из Главного штаба РВСН, отставной начальник одного из полигонов, бывший командир БЖРК…
      Майор закусил сушкой из вазы и рассеянно кивнул.
      - Итак, давайте по порядку, - говорил Сперанский, возвращая голосу привычный покровительственный тон. - Вот вы распределились, приехали в семьдесят втором на полигон в Дичково. Четверо выпускников Высшего ракетного училища, вчерашние дети. Скажите, какое было первое…
      В следующую секунду Иван Ильич Сперанский, весящий девяносто пять килограммов, оказался зажатым между стеной и холодильником, лацканы его пиджака и сорочка трещали в железных лапах Семаго, а лицо майора красной тучей заслоняло весь остальной мир.
      - Так ты из-за Дроздова пришел? А-а? - Майор дохнул на него опасной смесью паров «Мартеля» и «Московского». - Говори, сука, все равно узнаю!!… Кто ты такой? Из каких органов?! Из КГБ, как сам в книжке и написал?!
      Сперанский попробовал вывернуться, но по некоторым признакам понял, что любое активное сопротивление чревато последствиями - Семаго сейчас способен на все. И сразу стало ясно как день: вот же он, сучий выродок, изменник, шпион, которого ищет Евсеев! Вот он! Держите!
      Только никто шпиона не держал, наоборот - держали Сперанского. Держали крепко. Иван Ильич, человек в общем-то рациональный, предусмотрительный, с опозданием понял, какой непоправимой ошибкой было являться без подстраховки, в одиночку, на разговор к человеку, которому в принципе нечего терять. Если бы был Носков… Драться бы он, конечно, не полез, но мог выскочить, на помощь позвать, к соседям позвонить…
      - Не знаю… никакого Дроздова, - он старался говорить как можно спокойнее, насколько позволяло сдавленное горло.
      Ударить головой. Потом коленом в пах. Несмотря на свои шестьдесят, Иван Ильич хотел жить долго и счастливо, и толстый мальчик внутри вторил истошным воплем: хочу! хочу! Он собрался, прицелился…
      Нет, чего-то не хватало. Решимости. Опыта физических противоборств. Куража. Семаго был на одиннадцать лет моложе и не сидел целыми днями за компьютером. А у литератора Сперанского под черепной коробкой молотом ухало давление, руки дрожали, колени подкашивались.
      Но и Семаго тоже медлил. Некоторое время он пыхтел, бесцельно втирая туловище Сперанского в угол, и вдруг проревел по-детски обиженным голосом:
      - Вре-о-ошь!
      В тот же миг его хватка ослабла, руки упали. Отшатнувшись, майор сделал несколько шагов назад, уперся в стол. Врезал кулаком по вазочке с сушками, вазочка слетела на пол и разбилась вдребезги, стоявшая рядом бутылка «Мартеля» подскочила и упала, брызнув драгоценным содержимым. Семаго испугался, бережно подхватил ее, поставил на место, - нет, взял снова, приложился прямо к горлышку, словно прощения просил, сделал несколько шумных глотков.
      Потом вытер губы рукавом, исподлобья взглянул на Сперанского, все еще подпирающего холодильник.
      - Пардон, извиняюсь, - пробормотал. - Вырвалось. Садитесь же…
      Сперанский одернул на себе пиджак, заботливо расправил воротник сорочки. Сказал, стараясь не выдать волнения:
      - Я лучше зайду как-нибудь в другой раз, - и направился в прихожую.
      Семаго скривился, как от сильной боли, перегородил ему дорогу своей ручищей.
      - Да погодь ты!… Вы, то есть… - Он окончательно смутился. - Не придете ведь. Я знаю. Не позвоните даже. И в книжке своей напишете, что Семаго упился, убить вас хотел… Или вообще ничего не напишете. Э-эх!… - Семаго убрал руку, махнул с безнадежностью: мол, ладно, идите вы все. Отвернулся, пробормотал в стену: - И все будут по-прежнему думать, будто это я Дрозда порешил тогда…
      Сперанский остановился, рассматривая его мощный кабаний загривок и что-то соображая. Ситуация изменилась. Вместе со страхом и болью ушла уверенность в том, что Семаго и в самом деле пытался его убить.
      - А что же еще я напишу? - пустил он в голос обиженную дрожь. - О чем? Подозреваете меня в чем-то - так прямо и скажите, зачем за грудки хватать-то?…
      - Устал я, - не к месту прогудел Семаго.
      - А если хотите, чтобы я о чем-то написал в своей книге, так расскажите толком.
      Семаго молчал. Выдержав паузу, Иван Ильич повторил бархатистым убедительным обертоном:
      - Напишу все в точности, как вы расскажете… Так что там у вас с этим Дроздовым?
      Семаго пошевелился, полез в буфет и достал оттуда старое выцветшее фото, сунул его в руки Ивану Ильичу. Двое молодых парней, стриженных под полубокс, стояли рядом на фоне спортивной площадки. Бесхитростные улыбки до ушей, майки-безрукавки советского образца, заправленные в сапоги галифе. Одного, который пониже, Сперанский узнал сразу - будущий майор Семаго.
      - Это он? - Сперанский показал на второго.
      Семаго кивнул:
      - Дрозд. Он самый. А теперь слушайте…
      И отставной майор Семаго начал рассказывать историю, которую до сих пор не доверял никому, кроме жены, которой был вынужден объяснить причину ночных кошмаров.
      …Все началось, когда на третьем курсе их повезли в Рождественское, на учебно-тренировочную базу ВВС. Здесь готовили операторов для крылатых ракет класса «воздух-земля» и испытывали новые или модернизированные образцы «изделий». До этой поездки Серега Семаго, Сёмга, ничем не отличался от своих сокурсников-«стрижей»: крепкий, подтянутый, неунывающий, бесконечно гордый своей причастностью к могучей ракетной технике, технике будущего.
      Весь день курсантов водили по базе, на тренажерах и за учебными пультами они отработали несколько практических заданий, а вечером хлебосольное начальство накрыло гостям праздничный обед в столовой. О спиртном, конечно, и речи не шло, зато были и жареная картошка с грибами, и вишневый компот, и даже экзотические бананы по штуке на брата - после скудного курсантского довольствия - пир на весь мир!
      Получилось так, что соседом Сёмги по столу оказался капитан-земляк - Петр Афанасьевич его звали. Ракетчик, между прочим, почти родня. После обеда он пригласил Сёмгу и его товарищей к себе в общежитие и вот там их уже угостил так называемой «массандрой» - смесью спирта и дистиллированной воды. Сергей Мигунов сделал пару глотков и от продолжения отказался, Дрозд вообще пить не стал, а Сёмга и Катранов засиделись с капитаном до полуночи. Как водится, Петр Афанасьевич рассказал «стрижам» несколько анекдотов из жизни ракетчиков, а позже наступило и время «страшилок». Одна из них была о молодом лейтехе, который сошел с ума во время дежурства в ракетной шахте. Раз отдежурил - ничего, второй - тоже, а потом руки у него стали дрожать, появилась сыпь какая-то на теле…
      Дальше - хуже: «радио» слышать начал, разговаривал сам с собой - про полномочия какие-то, про секретные ключи, про конец света. Отстранили его от дежурств, ясное дело, положили в изолятор. Хотели в область отправить, в специализированную клинику, да не успели. На второй день лейтеха сбежал из изолятора, оглушил часового у склада с горючим, забрал автомат и попытался проникнуть в шахту. Его, недолго думая, нейтрализовали прямо в тамбуре, пристрелили, короче…
      И как раз в это время дежурная смена обнаружила сбой в работе электроники - отказал контур, который отвечает за связь с системой запуска. И тут же заработала транспортная платформа, поднимающая ракету в стволе шахты, а минутой позже поступил сигнал о готовности к запуску маршевого двигателя центрального блока. Что тут началось, трудно передать… По тревоге подняли весь личный состав части, дежурную смену перевели в режим боевой готовности, только задача была противоположная обычной - не произвести запуск, а предотвратить его!
      О ЧП с лейтехой, конечно, все забыли. Суета, беготня, паника… Никто не знает, что делать: не прописана в уставе такая ситуация, при которой ракета может по своей инициативе подниматься к поверхности, а двигатель с двадцатисемитонной тягой сам собой начинает готовиться к запуску. Попробовали обесточить систему зажигания, а она не обесточивается: приварились контакты к клеммам - и все тут! Кто-то полез блокировать тросы подъемной платформы, ему руки в момент отрезало. Прет ракета, все двести тонн, как будто первый и второй номер смены запуска синхронно повернули свои ключи и одновременно нажали стартовые кнопки. Но ключей в отверстиях пульта нет, да и кнопки закрыты блокировочными крышками, а вся стартовая команда обалдело сидит и смотрит на мониторы… Ну все, думают, сейчас настанет судный день… Считают секунды до запуска двигателя: девять, восемь, семь…
      И вдруг все встало. Платформа остановилась, система запуска дезактивировалась, пусковой контур пришел в норму. Сам командир полка в шахту полез выяснять, что произошло, в чем причина такой аномалии? А там, прямо в стволе - наш лейтеха, размазанный контейнером по стенкам шахты. Как он туда попал, так никто никогда и не узнал. Охрана клялась, что пристрелили его, точно пристрелили, вот и кровь в тамбуре на полу и стенах… С таким ранением не походишь… К тому же из тамбура нет прямого выхода в шахту… Такие дела.
      Самое интересное, что с той поры беды на эту шахтную установку так и посыпались: через несколько месяцев солдат из охраны застрелился, потом прямо возле боевого пульта от сердечного приступа скончался командир дежурной смены, три офицера подали рапорта на увольнение, объясняя устно, что ракета «на них смотрит» и даже разговаривает… А ровно через год, день в день, в шахте без видимой причины вспыхнул пожар, несколько человек погибли, вся начинка выгорела. Правда, это позволило ту злосчастную ракету все-таки списать и поставить на боевое дежурство новую. И сразу же, как по мановению волшебной палочки, все пришло в норму!
      - Ракеты бывают разные, - выводил мораль подвыпивший Петр Афанасьевич. - У каждой свой характер. И сила своя. Но цель у них одна - вырваться из шахты, сделать то, для чего ее создали. Апокалипсис, понимаешь? И тут с нашей, человеческой стороны, нужно - что? Правильно, воля. А человек, который послабее, он может попасть к ней в полное подчинение… Как этот лейтеха. Он же запустить ее хотел, уступить ей, сделать, как она хочет…
      Сёмга в ту ночь так и не уснул. Катран отключился сразу, едва добрался до койки, и Мигунов с Дроздом спали без задних ног, а Сёмга все ворочался и не сомкнул глаз. Почему-то эта история запала ему в душу, не давала покоя. И где-то под утро он вдруг услышал какой-то марш и голоса, словно радиоточка работала где-то за стенкой. Поют. Может, гимн Советского Союза… н у, в шесть часов, как обычно? Посмотрел на часы: начало пятого. А голоса продолжают петь непонятно что, торжественно так, только слов не разобрать. Сёмга разбудил Дрозда: «Что это играет? Слышишь?» Дрозд отмахнулся от него: перебрал, так будь человеком, не мешай спать.
      И вот тут Сёмга решил, что слышит «эрки» - это ракеты на складах поют хором свою боевую песню. Испугался. Все, решил, я - слабак, как тот лейтеха, поведусь, сойду с ума… Только подумал, а за окном вдруг заря разгорелась, яркая, всю казарму осветила до последней мусоринки на полу. А потом - взрыв. Той ночью рванул склад горючего на Рождественской базе. Еще бы немного, и занялись бы ракетные ангары, и тогда вряд ли бы остался кто-то живой на территории. Но все обошлось. Ближе к вечеру курсанты вернулись к себе в училище…
      Но с того дня, с той ночи вернее, Сёмга почувствовал в себе страх перед ракетой. Дикий, животный ужас, словно стоишь рядом с голодным тираннозавром. Тогда же он стал испытывать жгучую зависть к своим товарищам, которые этого тираннозавра почему-то не боялись.
      Потом уже, набираясь знаний и опыта, Сёмга нашел в рассказе Петра Афанасьевича много нестыковок и неточностей - например, зачем было тому лейтехе лезть в тамбур шахты, если запуск производится из другого места, из так называемого «11-го отсека»?… И никакой подъемной платформы в шахте нет, никаких тросов… Ну и далее в таком духе. Но эти нестыковки помогли ему мало. Страх никуда не девался.
      Ни с кем об этом Сёмга, естественно, не говорил, стажировку на базе с ракетами наземного базирования прошел успешно и уже думал, что страхи его были напрасны. Но вот в Дичково начались проблемы. Во время первого же дежурства на шахтной установке он услышал писк датчиков газоанализа, которые предупреждают об утечке окислителя, и едва не нажал кнопку общей тревоги. И тут только заметил, что световой сигнал предупреждения не сработал, а два лейтенанта и майор, что сидят с ним на командном пункте, спокойно занимаются своими делами. Никакого писка, значит, они не слышат, иначе метались бы здесь, как караси в запруде. «Значит, - сделал вывод Сёмга, - значит, это я съезжаю с катушек…»
      Как быть? Что делать? Сдаться сразу врачам, чтобы списали по здоровью? По психической статье… И куда потом ему деваться? Чем заниматься всю жизнь? Существовать на жалкую пенсию инвалида? Не-е-ет, это не выход. Надо терпеть! Он пил валерьянку перед сменой, брал себя в руки, собирал нервы в комок. Но помогало мало. Однажды он услышал, как ракета дышит у себя в шахте: хриплый, нутряной, задушенный звук, от которого волосы становились дыбом. А несколько дней спустя он заметил какие-то прыщики у себя на груди… И сдался.
      Стал симулировать грипп, попросил Дрозда подежурить за себя. Дрозд из всей четверки был ему ближе, да и болтуном он никогда не был, молчаливый всегда, весь в себе. Сёмга сказал ему, что с нервами непорядок, мол, Варька письмо нехорошее прислала. Дрозд согласился. Согласился и во второй раз, и в третий. Ну а дальше что?… В четвертый раз Сёмга, едва не плача, признался ему во всем.
      Дрозд сделал глаза по пять копеек, выслушал, а потом вдруг как рассмеется! Ржет, не может остановиться - это угрюм-то наш, Дрозд! Сёмга ожидал чего угодно, но не этого. Сам не помнил, как он тогда ему вмазал. Справа, слева… Дрозд упал как подкошенный. И больше с ним не разговаривал уже до самой его, Дрозда, смерти.
      Вот так оно все вышло.
      Потом уже Сёмга подумал, что, может, Дрозд оттого смеялся, что у него то же самое в душе происходит, и такая же сыпь у него на груди, и смеялся он от облегчения, а не по какой-то другой, зловредной причине… Но узнать об этом ему было уже не суждено. На следующий день Дрозд погиб. Его смерть настолько потрясла Сёмгу, что на какое-то время вся эта его ракетофобия показалась ему совершенно никчемной, он даже начал нормально дежурить. Ну, а потом все началось по новой… Он метался, переводился с одного места на другое, пока не нашел себе захудалую должность в штабе дивизии, где ему уже не надо было и близко подходить к ракетам. Но ни о каком карьерном росте здесь, естественно, мечтать не приходилось…
      …Семаго закончил рассказ и замер, продолжая рассматривать узоры на плиточном полу, словно ожидал приговора от Сперанского. Из затерянной где-то в недрах майорской квартиры гостиной доносились приглушенные звуки телевизора. Сперанскому вдруг подумалось, какие чувства испытывает сейчас Семаго, слыша этот еле уловимый шумовой поток. Опять думает о «радио»? О нетерпеливых ракетах, ждущих своего часа?… Или все, что он только что рассказал, было обычной брехней?
      Нет, решил Сперанский. Не врет. Туповатому майору такой складной истории не выдумать.
      - И поэтому вы ушли из армии? - прервал молчание литератор.
      - Поэтому! - поднял на него глаза Семаго. - И никому не рассказывал поэтому! А в девяносто девятом решился, наконец, и сходил к психоневрологу…
      - И что? - заинтересовался писатель.
      - И оказалось, что я дурак, - равнодушно сказал Семаго. - Это хорошо известное расстройство - фобия самовнушения. Снимается транквилизаторами, лечится гипнозом. Месяц лечения - и мог продолжать службу.
      - Я думаю, это уже не имеет значения, - отозвался Сперанский.
      Семаго кивнул.
      - Я ничего не потерял, только приобрел. В материальном плане, конечно. А в моральном… Ну да что об этом говорить!
      - Нет никакого толку, - согласился Сперанский.
      - Может, коньячку на дорожку? - предложил Семаго.
      Сперанский счел за лучшее отказаться. Неизвестно, что еще взбредет в голову этому сумасшедшему после очередного стакана.
 

* * *

 
      Оловянные миски с грохотом полетели в общую кучу, приемщик произвел расчет, однако похожий на тюленя дородный мужчина почему-то не торопился покинуть прокуренный ангар. Он переступал с ноги на ногу, мял в руках полученные купюры и как-то странно косился по сторонам.
      - Чего еще? - привычно рявкнул на него наглый толстый приемщик. - Авоську забыл?
      Стоящие за ним ассистенты - костистые молодые парни в перепачканных синих комбинезонах - синхронно заулыбались.
      Мужчина перестал озираться, пожал плечами и произнес заклинание, превращающее нечистых на руку проходимцев в соляные столпы:
      - ОБЭП. Контрольная закупка. Вы не пробили чек. Всем оставаться на местах.
      В руке, где только что была наличность, появилась бордовая книжица с золотым тиснением на обложке: «МВД России». При виде этой аббревиатуры даже холодное металлическое тулово ангара, казалось, прошила невидимая молния, оставившая в душах приемщиков кровоточащий перфорированный след, словно автоматная очередь. Помощники толстяка, как и положено, окаменели, а сам толстяк, хотя и заметно утратил наглость безграничной власти, но продолжал шевелиться.
      - А? Чё? - забормотал он. - Так вот же чек! Вот он!
      Приемщик выхватил откуда-то залапанный грязными пальцами конверт и сделал попытку сунуть его в карман дородному мужчине. Тот с неожиданной для его комплекции ловкостью увернулся и обратился к кому-то из посетителей:
      - А вас и вас я попрошу остаться в качестве понятых… Никол, у меня порядок, - это он сказал уже в мобильник. - Живо греби, пока не разбежались.
      Через минуту к воротам ангара подъехали бортовой «ЗИЛ» и милицейский «уазик», откуда дружно высыпали люди в милицейской форме и боевом камуфляже. Завертелась обычная карусель рутинной обэповской проверки. Троица приемщиков вначале имитировала активность и металась в поисках того, не знаю чего: то ли кассового аппарата, которого здесь, конечно же, отродясь не было, то ли в поисках лицензии и документов на хранящийся в ангаре металлический лом, которых тоже не оказалось, а потом сникла и с унылым видом давала показания, ожидая бухгалтера и хозяина фирмы, приезд которых откладывался на неопределенное время, ибо руководители, как выяснилось, находятся в данный момент на лечении в солнечном Дагестане.
      Через двадцать минут картина прояснилась полностью и «ЗИЛ» вкатился прямо в ангар. Люди в серо-черном камуфляже весело и сноровисто собрали весь подозрительный лом: мотки проводов и отрезки кабеля, кладбищенские оградки, станины станков и другие детали промышленного назначения, - словом, все, что явно было украдено, слямзено, стырено, спизд…но, - и перекидали в кузов машины.
      - Товарищ капитан! - обратился один из бойцов к дородному мужчине, походившему уже не на тюленя, а, скорее, на морского льва. - Смотрите, здесь какая-то херовина подозрительная! Может, гафниевая бомба, как в газете писали?
      Он протянул капитану тяжелый цилиндр длиной тридцать и диаметром пятнадцать сантиметров. Цилиндр состоял из двух половинок, по торцам скрепленных сталь- ными хомутами. Между половинками имелось сквозное отверстие, как будто туда надо было что-то вставить. Возможно, детонатор. Весь вид этой штуки внушал отчего-то неприятные мысли.
      Капитан хмуро повертел «елдовину» в руках, присел на корточки и осторожно опустил на пол. Гафниевой бомбы ни он, ни кто-либо из его команды в глаза не видели, но все хорошо помнили, как в Иваново полгода назад точно такую же контору по скупке цветного лома разнесло на атомы после того, как гарнизонные офицеры сдали туда полтонны гильз от артиллерийских снарядов…
      Он с немым укором посмотрел на инициативного бойца и подозвал участкового.
      - Бери аккуратно эту фигню и поезжай в гости к эфэсбистам. Сдашь им - пусть разбираются, что это такое и с чем его едят…
      Участковый тяжело вздохнул, хотел что-то сказать, но сдержался и ограничился коротким кивком.
 

* * *

 
      В районном отделе ФСБ находку приняли без особого энтузиазма… однако с ее появлением во всем здании вдруг стала глохнуть мобильная и радиосвязь - примерно раз в полтора часа. Кто-то из технического отдела догадался связать этот феномен с доставленным цилиндром, его раскрыли, обнаружив внутри целую выставку достижений ультрасовременной электроники: сложнейших микрочипов, непостижимых интегральных схем, фантастически мощного передающего контура… Такое не могли соорудить ни в Колпаково, ни в Кукуеве, ни в Москве, да и, пожалуй, нигде на просторах родной страны. Поднялся переполох. Через час находку фельдъегерской связью отправили в Москву.
      Колесо завертелось.
      Задержанные скупщики лома показали на некоего Петра Токарева, безработного, из чьих рук непосредственно «елдовина» попала в пункт приема. Токарева допросили.
      Он, в свою очередь, показал на уроженцев села Колпаково Демьяна Лысько и Владимира Кулькова.
      Архипыча и Кулька сотрудники ФСБ после недолгих поисков обнаружили в колодце правительственной связи на окраине деревни. Те как раз собирались выпилить оплетенный свинцом кабель «московской» линии и были засняты на оперативную видеокамеру в разгар преступного покушения: с ножовкой и топором в руках. Можно сказать, что тщеславные мечтания Кулька материализовались, но ни его, ни напарника эта съемка не обрадовала.
      Выйдя из состояния ступора, новоиспеченные бизнесмены принялись все отрицать, но после того, как на старом мехдворе обнаружились краденое дизтопливо и самогонный аппарат, а перспектива тюрьмы стала очевидной, быстро раскаялись и стали сотрудничать со следствием. Они показали, откуда сняли «елдовину», добросовестно ответили на множество самых разных вопросов, среди которых были и такие: «Имеете ли вы отношение к установке разведывательного прибора на линии правительственной связи?» Или: «Как и когда вы вошли в контакт с представителями иностранной разведки?»…
      От последних вопросов удачливые торговцы металлом едва не впали в глубокую кому, но обилие дилетантских следов в колодце и пункт утильсырья, в котором оказался вполне исправный сканер-передатчик, полностью их реабилитировали, по крайней мере, в части шпионажа.
      Архипыч и Кулёк никак не тянули на агентов иноразведки; за бутылку-другую повесить передатчик на кабель они, в принципе, могли, но при таком допущении возникали вопросы, на которые не было ответов.
      Во-первых, какой сумасшедший шпион мог поручить деревенским алкашам столь ответственное дело и доверить им уникальный прибор? И, во-вторых: зачем им сдавать дорогостоящий передатчик в скупку за сущие копейки?
      Нет, если отбросить некоторые нюансы, то объективная картина происшедшего говорила совсем о другом: российские патриоты Лысько и Кульков, проявив бдительность и высокую гражданскую сознательность, обнаружили и пре- секли шпионский съем секретной информации с каналов высокочастотной правительственной связи, чем предотвратили ущерб обороноспособности, государственной безопасности и политическому имиджу России!
      Как только прозвучала такая оценка, сформулированная в «самых высших сферах», то про ворованное дизтопливо, самогонный аппарат и другие прегрешения патриотов все начисто забыли, а сами герои распрямили спины, ходили с высоко поднятыми головами и сдержанно намекали, что теперь они приняты в «органы» и ждут присвоения офицерских званий.
      Но факт есть факт: кто-то воровал секретную информацию, причем не с помощью самодельного, спаянного на живую нитку прибора или несложных детекторов, которые используют частные детективы, а применяя высокотехнологичное устройство, созданное по последнему слову техники развитого иностранного государства. Кто это делал?
      Практически все жители Колпаково были опрошены насчет появления в деревне незнакомых подозрительных людей. Место глухое, коттеджных поселков рядом нет, посторонние появляются редко, а если и появляются, то большей частью грибники с кошелками…
      Ну а если не с кошелками, и не грибники?…
      Жители только пожимали плечами.
      Помог случай. На старый мехдвор приехал светловолосый мужчина на облезлых «Жигулях», один из клиентов Архипыча, покупавший у него солярку. Сотрудник ФСБ, дежуривший на мехдворе, проверил его документы по компьютерной базе, а заодно спросил насчет подозрительных людей, интересовавшихся люками правительственной связи.
      Тот вдруг вспомнил, как месяца полтора назад, когда впервые ехал к Архипычу, видел на обочине молодого пьяного мужчину с рюкзаком, который сидел на крышке бетонного колодца. Он попытался узнать дорогу, но тот повел себя странно, разговаривать не захотел, как ему показалось, испугался чего-то, забеспокоился. Что было странно, потому что парень выглядел, как настоящий качок… не здоровенный от природы деревенский бугай, а именно спортсмен из тренажерного зала… Чего ему бояться? К тому же пьяный, а пьяный у нас ничего не боится, даже если его соплей перешибить можно… Но и опьянение атлета, по мнению светловолосого, тоже было преувеличенным.
      Водителя «Жигулей» проводили в группу розыска, где он дал подробные показания, а заодно помог составить словесный портрет незнакомца. Сотрудники снова обошли жителей Колпаково, спрашивая на этот раз конкретно о молодом атлете ростом где-то метр девяносто, с аккуратной тонкой бородкой, одетом в темные джинсы и стоптанные туфли, за плечами - рюкзак.
      Один старичок, местный житель, на этот раз вспомнил, как в середине сентября подвозил этого человека на телеге от автобусной остановки на привокзальной площади до поворота на свиноферму. Парень приятный, он ему даже свою жизнь рассказал, только нос у него немного другой и уши приплюснутые, а кисти рук большие, как у молотобойца…
      Фоторобот уточнили, оперативники приободрились было, но - увы. Больше ничего узнать об этом бородатом незнакомце им не удалось. Но и полученной информации было достаточно для целевого розыска.
      Составили ориентировку и разослали по органам ФСБ и отделениям милиции. Первым сообщали правду: разыскивается агент иностранной разведки, ищущий подходы к линиям правительственной связи. Вторым доводили самое необходимое: разыскивается государственный преступник. Колесо розыска продолжало вертеться и набирало обороты.

Бросок гремучника

 
       23 октября 2002 года, Москва
      - Я тебе одно скажу: все эти истории про сокровища Митридата, про золотого коня, про библиотеку Ивана Грозного - это байки. Легенды. Вранье, короче, - процедил Миша, сосредоточенно перебирая арсенал Лешего. - Меня больше интересуют сопряжения «диких» подземелий с современными сооружениями. Если забраться в какой-нибудь бункер, там найдется чем поживиться…
      Леший вздохнул.
      - Мы как раз нацелились на спецтоннель, но дело непростое, вот карлика одного приручаем… В следующий раз возьмем его с собой…
      - Карлик? Что за карлик? И зачем нам карлик? - не понял Миша.
      Он повертел в руках старый проржавленный карабин и презрительно отбросил его в темноту.
      - Дерьмо!
      Его нижняя челюсть все время двигалась, словно что-то пережевывая; Леший подумал, что именно эта часть тела его нового знакомого призвана выражать крайнюю степень волнения, как у других людей глаза или руки. Еще он подумал, что тогда, у «Козерога», один против троих бандюков, Миша волновался куда меньше.
      Они остановились в «Ржавой Пещере», «Ржавке» - заброшенной бойлерной в районе Дружниковской улицы, где у Лешего были собраны инструменты и всякая сентиментальная дребедень из прошлого: старая алюминиевая кружка с криво нацарапанной надписью: «Пью до дна.
      Ковальков К. Ю. 1948» - каким-то чудом сохранившиеся до наших дней елочные шары, украшенные самолетами со звездами и красотками в прическах сороковых-пятидесятых годов. Здесь же хранилось и оружие: два ППШ производства сорок третьего года, несколько гранат РГД-33 и Ф-1, россыпи патронов и немецкий карабин «маузер», который Миша только что выбросил.
      - Карлик из цирка, по рекомендации, - объяснил Леший. Он сидел в продавленном кресле и грел в руке пластиковый стаканчик с остатками коньяка. - Маленький, шустрый, крепкий, как настоящий мужик… Ему любой «ракоход», как нам с тобой проспект. Да и под самострел не попадет…
      - Какой самострел? - опять не понял Миша.
      - В спецтоннелях. Там много разной херни понатыкано, но точно я не знаю. Про самострелы слышал, про акустические датчики шума и объема, еще какие-то волновые генераторы, от которых ссышься в штаны с перепугу… хотя генераторы, эти, по мне, так больше похожи на сказку. Но там видно будет. Самострелы, как я думаю, настраиваются на габариты взрослого человека - рост не ниже там ста шестидесяти, скажем. Ну, ста пятидесяти. И вес, например, пятьдесят пять кило. А в карлике - метр с кепкой. И вес у него собачий. Если пойдет карлик, то есть надежда, что стрелялка не сработает.
      Миша взял в руки ППШ - тяжелый, неуклюжий, он напоминал какой-то строительный инструмент, например перфоратор. Только предназначенный перфорировать человеческие тела. Миша довольно ловко вскинул его к плечу, повозившись, вставил магазин, прицелился, и челюсть его задвигалась быстрее.
      - А если все-таки сработает? - спросил он, не поворачивая головы.
      - Не знаю, - ответил Леший. - Будет видно.
      Миша вскрыл оба автомата и принялся копаться в механизмах, морщась и переставляя какие-то детали из одного в другой.
      - Так как, говоришь, его зовут? Бруно? Венгр, что ли? Или итальянец? - спросил Миша.
      - Да какой итальянец… Это у него псевдоним. Он циркач, акробат.
      - Ага… Это хорошо. Ясно.
      Миша отложил один автомат в сторону, а внутренности второго сложил в металлический лоток и залил керосином из квадратной канистры. В спертый, почти лишенный кислорода воздух вплелась острая вонь.
      - ППШ годится, это холодная советская штамповка, простая как грабли. И такая ж надежная… Сейчас отмою ржавчину, смажу, и будет полный порядок. Только надо опробовать: за столько лет могли пружины подсесть…
      Леший равнодушно пожал плечами.
      - Вижу, в оружии хорошо разбираешься?
      - Я же говорил: у нас в пещерах этого добра навалом. Любой подросток не хуже эксперта…
      Миша снова поднял глаза на Лешего.
      - Не пойму… Тебя хотят убить, избивают ногами, а ты оружие свое не можешь в порядок привести.
      - Это не мое оружие, - Леший спокойно ответил на укоризненный взгляд. - Это чужое. Мое осталось там. Далеко.
      Миша сосредоточенно отмывал в керосине личинку затвора и возвратную пружину. Просвистел какой-то нехитрый мотивчик.
      - Я не могу, - сказал Леший. - Зарок дал. Там еще, в горах. Все славяне - братья. В братьев не стрелять.
      - Какие же они братья? Они же гангстеры и чуть не отправили тебя в ад… - Миша удивленно хохотнул, затем посмотрел на Лешего, осекся и снова занялся делом: обтер ветошью очищенные детали, обильно смазал их машинным маслом и сноровисто собрал автомат.
      - Впрочем, ладно. Дело твое. Лично я зароков никаких не давал. Ты когда-нибудь с гремучником сталкивался?
      - С каким гремучником? - не понял Леший.
      - С гремучей змеей.
      - Откуда? Они, кажись, только в Америке водятся…
      Миша поморщился.
      - Неважно. С гюрзой, эфой… Такие же коварные твари! Не приходилось?
      Леший пожал плечами.
      - Да не бывал я там, где они ползают.
      Миша поморщился еще раз.
      - Ну и что? И я не бывал. Но в книжках читал. И был у меня один змеелов знакомый.
      - И что?
      - Когда гюрза чувствует, что ее преследуют, она начинает путать следы. Накрутит зигзагов и всяких загогулин - ничего не разберешь! И тогда след ухода легко перепутать со следом возвращения. Охотник-то думает, что она уползает, а тварь уже у него за спиной, ждет подходящего момента… Раз - и все!
      - Ну и что? - в третий раз повторил Леший.
      - Ничего. Просто мне нравится такая тактика. - Миша взвел затвор, нажал спуск. Щелкнул ударник. Миша удовлетворенно кивнул. - А теперь расскажи подробно: что про твоих друзей известно?
      Леший тяжело пошевелился.
      - Они пакет забыли, из ресторана «Чанг Мэй». В такие упаковывают жратву навынос. Ну, мы и потянули за ниточку, как в детективном кино…
      Он хмыкнул.
      - Есть у меня один «знающий», по жизни хороший художник, он со слов Ритки портреты нарисовал, эти, как их… Фотороботы! Потом Хорь попросил дружков, студентов с юридического, те стали за рестораном следить, ну и выследили! Их главарь тайскую кухню любит, вот они там и собираются, как мы в «Козероге».
      - Сколько их? - спросил Миша. Он потряс пластиковое ведерко из-под майонеза, где лежали потускневшие патроны, достал один, пассатижами виртуозно вынул пулю и высыпал порох на ладонь. Посмотрел, понюхал, помял в пальцах, потом брезгливо отряхнул руки и принялся снаряжать вместительный круглый магазин.
      - Много, человек десять… Но все они редко сходятся. По двое-трое приходят. Ну, пятеро…
      - Пятеро, говоришь… А гранат у тебя сколько?
      - Вот все… Четыре.
      Миша несколько раз передернул затвор, каждый раз раздавался четкий щелчок, и очередной патрон вылетал наружу.
      - Вроде работает… Где тут надежный коридор? Чтоб не обвалился…
      - Вон там, - показал Леший. - Стены укреплены кирпичом, а метров через пять - завал, земляная пробка. Туда и целься.
      - Ладно. - Миша разорвал носовой платок, скатал тканевую полоску в шарик и заткнул ухо. - Жалко, светозащитных очков нет…
      Леший изумленно вытаращил глаза.
      - Каких очков? Что ты делаешь?!
      - Очков, снижающих уровень вспышки. А это вместо наушников…
      Он заткнул второе ухо, взял автомат, тяжелую табуретку и ушел в боковое ответвление. Почти сразу раздались выстрелы. Один, второй, третий, пауза, четвертый… Короткая очередь, потом другая, опять пауза… К острому запаху керосина добавилась вонь сгоревшего пороха. Дышать было почти нечем. Но Леший привык ко всему.
      Довольный Миша вернулся с изрешеченной табуреткой. Пули пронизали толстую доску насквозь.
      - Отлично! - Он показал пробоины и вынул затычки из ушей. - Три осечки. Надо будет тщательно перебрать патроны, чтобы не было глубокой ржавчины… А теперь давай посмотрим гранаты.
      - Да вот они. Бери, смотри…
      - И никакие они мне не братья, - неожиданно добавил Миша. - В гробу я их видал.
 

* * *

 
      Парковка перед тайским рестораном «Чанг Мэй» напоминала выставку-продажу немецких авто бизнес-класса: «Ауди», «Мерседесы», «БМВ». Мачо обратил внимание на машину, явно выбивающуюся из этого ряда, но зато полностью соответствующую полученным из резидентуры описаниям: старенький «Форд Фиеста» мышиного цвета, на арках - следы грунтовки, на лобовом стекле трещина в пять дюймов, ключи - в замке зажигания. Патриотично, по меньшей мере. И стильно, если принять во внимание модную у богатых американцев тенденцию рефлексировать по поводу своего благополучия. Хотя, скорей всего, Бицжеральд просто перестраховался в своем стремлении к незаметности. Здесь этот «Форд», напротив, бросается в глаза. Мачо подошел вплотную к машине и заглянул в салон. Ключи, действительно, были на месте. Хоть за это спасибо.
      В начале пятого он открыл дверь ресторана «Чанг Мэй», вошел и сел за дальний столик. Заказал зеленый чай с козьим сыром и еще какой-то тайской еды, ткнув наугад пальцем в меню. Народу было немного, больше половины столиков пустовало. Он нашел глазами долговязого парня за вторым от стойки столом. Это, должно быть, и есть человек Бицжеральда. Парень принялся задумчиво почесывать затылок, словно взгляд Мачо каким-то таинственным образом воздействовал на его нервные окончания. Он не знает, кто сюда придет, и должен реагировать на каждого нового посетителя. Вот он энергично потер левую щеку. Мачо перевел взгляд на столик слева.
      Там сидели двое мужчин, одетых не по погоде и не по обстановке. То, что они не сняли просторных курток, выдавало спрятанное оружие, а тонкие черные свитера удобны для спусков в холодные подземелья. Два блондина, один с явной рыжинкой, его безбровое лицо по цвету напоминало собачье вымя. Мачо достал фотороботы тех, кто напал на квартиру Хоря. Похожи.
      Пришла официантка, похожая на измотанную в тяжелых боях самурайшу, принесла бесцветный чай и прикрытую фарфоровой крышкой пиалу с какой-то остро пахнущей тайской дрянью. Мачо отхлебнул чай, приподнял крышку и подумал, что экзотика экзотикой, но лучше бы эти два гангстера скорее сматывались отсюда, чтобы ему не пришлось есть то, что находится в пиале. Самурайша стояла рядом и смотрела на него, явно чего-то ожидая. Он отхлебнул пресный чай, сказал: «Превосходно». Потом обмакнул деревянные палочки в непонятное варево, сделал вид, что облизал их, и сказал: «Замечательно». Самурайша сладко заулыбалась, превратив на мгновение лицо в клубок желтых змей, и отвалила в сторону.
      Парень за вторым столиком медленно приподнялся и направился к выходу, оставив на блюде для лепешек несколько смятых банкнот. Нежно прозвонила в колокольчик входная дверь. Тут же к освободившемуся месту подбежала уборщица и принялась рьяно протирать стул мокрой тряпкой. Мачо усмехнулся. За два часа дежурства этот тип подал столько «маяков», что персонал ресторана наверняка считает его чесоточным.
      Мачо хлебнул еще чаю. Пока он демонстрировал свою лояльность к тайской кухне, блондины настороженно ощупали его взглядами и обменялись парой фраз. Ну и ладно, такая у них жизнь - всего опасаться. Никаких внятных подозрений он возбудить не мог.
      Через пятнадцать минут после того, как Мачо перешагнул порог ресторана, они подозвали самурайшу и расплатились. Самурайша передала им бумажный пакет с надписью «Chiang Mai Restaurant» и два тяжелых кожаных плаща. Блондины встали, обнаружив без малого по два метра росту на брата. Теперь они напоминали героев голливудского боевика «Харлей Дэвидсон и ковбой Мальборо»: те носили похожие плащи, от которых отскакивали пули. Только в реальной жизни ни рост, ни пулезащитная одежда, ни физическая сила, ни боевые навыки не могут спасти от внезапной атаки разъяренного гремучника.
      Мачо сделал еще глоток. Чай густо отдавал сливочным маслом и дымом бамбука.
      Блондины вышли на улицу и, остро осмотревшись по сторонам, сели в черный «Мерседес» и выехали со стоянки. Мачо прервал чаепитие, положил на стол деньги и выскочил к своему зачуханному «Форду».
 

* * *

 
      Все пошло не совсем по плану, но так бывало почти всегда, и Мачо к этому привык. По плану оба дружка-блондина из «Чанг Мэй» уже должны были примерять смоляные робы в аду. Но они еще жили, и жили неплохо… По их собственному, конечно, разумению. Вначале долго кружили по городу, заходя в разные офисы и мелкие фирмы либо встречаясь с какими-то людьми, которые выходили прямо к «Мерседесу» и подавали что-то в проем окна, над приспущенным тонированным стеклом. Потом заехали за довольно потрепанной, но броско одетой девицей, потом за другой, такой же. В палатках у метро накупили водки и закуски.
      Мысленно вычерчивая маршрут, который они вместе проделали по городу за последние два с лишним часа, Мачо видел бессмысленные петли, росчерки и зигзаги… Как будто кто-то расписывал ручку на карте Москвы. Или обеспокоенный гремучник кружил по песку пустыни Мохаве… А может, гремучник рыскал по Москве? Ведь в мире все так перепутано… Но вот постепенно линия спрямилась, протянувшись на юго-запад. У гремучника появилась цель. Скорость «Мерседеса» возросла, Мачо с трудом удерживался «на хвосте».
      На подъезде к Юго-Западу «Мерседес», не снижая скорости, свернул с проспекта Вернадского вправо, между высотками, выстроенными еще в начале восьмидесятых. «Форд» гудел, скрипел и натужно дрожал. Вряд ли он долго выдержит эту гонку.
      И точно - банка глушителя отвалилась на «лежачем полицейском». Мачо видел в зеркале заднего обзора, как проржавевший кусок железа, подпрыгивая и высекая искры из асфальта, покатился к разделительной линии. Серая «Волга», что шла в нескольких метрах позади, притормозила, клюнув решеткой радиатора, и опасно вильнула задней частью.
      - Упс-с, - пробормотал Мачо и придавил педаль акселератора. Под днищем, где-то под самым сиденьем, яростно загрохотали отработанные газы.
      …Его догнал раздраженный сигнал «Волги», но Мачо больше не отвлекался. Друзья-блондины мчались, как пожарные на вызов. Дома расступались и снижали этажность - наверняка скоро здесь все снесут, и грянет большая стройка.
      На кривоватой кустарной стрелке с надписью: «Гаражный кооператив „Калина“» - вороной штутгартский жеребец резко взял вправо и съехал с раздолбанного асфальтового покрытия на желтую, укатанную тырсу, будто приехал в дачный поселок. На неровной дороге ему пришлось сбросить скорость, а Мачо вообще остановился перед поворотом, чтобы блондины не увидели его в зеркале. Через пару минут, отпустив «Мерседес» на приличное расстояние, он двинулся следом.
      Вскоре Мачо понял, что тырсовая дорога ведет в типичный для крупного российского города «кар-виллидж» - эдакий трущобный поселок из приземистых кирпичных, железных и бетонных коробок гаражей. Здесь течет своя жизнь, здесь с утра до ночи копаются во внутренностях изношенных, но любимых «Жигулей» пенсионеры, здесь зашибают трудовую копейку карбюраторщики, электрики, кузовщики и прочие автоспециалисты узкого и широкого профиля. Здесь играют в карты и домино, пьют водку с пивом, сюда привозят проституток и нетребовательных любовниц, здесь перебивают номера угнанных автомобилей, прячут оружие и краденые вещи, а иногда и скрывают заложников.
      Проехав поднятый шлагбаум, «Мерседес» остановился у напоминающего крепость двухэтажного бетонного гаража рядом с вагончиком, над которым было написано «Шиномонтаж». Из гаража выскочил парень, почти такой же комплекции, как блондины. Он расцеловался с приехавшими братанами, похлопал по задницам не очень возмущающихся дам. Мачо медленно проехал мимо, чуть опустив стекла и безразлично глядя перед собой. Но увлеченные встречей блондины не обращали внимания на прекрасно вписывающийся в окружающий пейзаж убитый «Форд».
      - А где ребята?
      - Слон с Валерой снизу поднимутся, да и Славянин обещал подтянуться…
      - С телками?
      Больше Мачо ничего не услышал. В зеркальце он видел, как, выгрузив из багажника спиртное и закуску, все скрылись в бетонной крепости. Он проехал до конца гаражной улицы, где возле остова двадцать первой «Волги» ожесточенно спорили четверо крепко выпивших небритых мужиков. Потом развернулся, на первой передаче прокрался назад и, прижавшись вправо, припарковался у запертых ворот скромного железного гаража. Отсюда, не привлекая внимания, можно было наблюдать за воротами находящейся в полусотне метров двухэтажной крепости. Гремучник занял место за спиной охотников.
      Мачо осмотрелся. В сотне метрах слева тянулся бетонный забор гаражного массива с проволочной оплеткой поверху, над ним виднелись погружающиеся в сумерки силуэты многоэтажек. На пространстве до забора царил первозданный хаос из высохшей жесткой травы, чахлых топольков и мусора. Рядом с самой большой мусорной кучей стояла неожиданная здесь обшарпанная трансформаторная будка. Неподалеку вытарчивала на метр из земли грязно-серая бетонная коробка с высокой горловиной колодца наверху. Мачо не знал, что это заброшенный тепляк магистральной теплотрассы из центра, отключенной в конце восьмидесятых, когда на Юго-Западе отгрохали новую ТЭЦ.
      Откинувшись на спинку скрипучего сиденья, Мачо вынул из карманов две гранаты «Ф-1» со следами ржавчины на ребристых осколочных рубашках. Осколки «эфки» разлетаются на двести метров, и это Мачо хорошо знал. В замкнутом пространстве бетонной коробки эффект должен быть ужасающим. Скоро эти ржавые чугунные квадратики нашпигуют сильные тела членов таинственной «Десятки» и выпустят из них кровь, выпитую водку, неиспользованную, а может, оставшуюся сексуальную энергию, жизненную силу и вредоносную эмана- цию, присущую тому образу жизни, который они выбрали. И случайные девушки попадут под раздачу, но это не имело никакого значения - при решении серьезной задачи с осложнениями не считаются. Как здесь говорят: «Лес рубят - щепки летят!»
      Мачо вспомнил Фоука - начальника русского отдела: тот тоже знал много поговорок страны, против которой работал всю жизнь. И подумал, что его нынешняя, неожиданная командировка совершенно не подготовлена. Он уже давно отошел от дел, он забыл тонкости разговорной русской речи, он отстал от происшедших здесь за прошедшие годы перемен, перед заброской он даже не прошел необходимой шестимесячной подготовки… По большому счету, это была чистая авантюра!
      Он отогнал ненужные мысли: сейчас они только мешали и отвлекали от главного. А главным было устранить людей, мешающих Лешему, войти к нему в полное доверие и с его помощью проникнуть под Кремль!
      Положив гранаты под руку, Мачо расслабился и приготовился ждать, пока веселье и спиртное расслабят блондинов и их друзей - именно тогда наступит подходящий момент… Краем глаза он заметил какое-то движение слева: между мусорными кучами и хилыми топольками от бетонного тепляка шли два человека. В камуфляжных натовских комбинезонах, высоких ботинках, с рюкзаками за спиной - они были похожи на охотников или геологов, только без ружей или молотков на длинных ручках… Откуда они взялись?
      Но тут размышления Мачо прервал какой-то шум. Мимо, крича и ругаясь, пробежали несколько мужиков. На глазах ошарашенного американца преследователи догнали преследуемого, и в нескольких метрах от «Форда» закрутилось колесо пьяной драки. Мачо насторожился: это похоже на традиционную ловушку контрразведки… Но все быстро кончилось: двое дерущихся, с разбитыми в кровь лицами, побежали обратно, а третий остался стоять, прижимая руки к животу и бессмысленным взглядом рассматривая торчащую между ладонями рукоятку ножа. Потом он ничком повалился на пыльную тырсу.
      Из вагончика с надписью «Шиномонтаж» выскочили два человека, они показывали пальцами прямо на Мачо, один лихорадочно звонил по телефону. Откуда-то появились мужчина и женщина средних лет, наклонились над раненым, потом женщина подбежала к «Форду», нервно постучала кольцом по стеклу:
      - Аптечку! Дайте, пожалуйста, аптечку! - По ее возбужденному лицу стекали капли пота, губы мелко дрожали.
      - У меня нет аптечки, - сдержанно ответил Мачо.
      - Как нет?! Должна быть! Как же вы техосмотр прошли?! - возмутилась женщина. - Ведь Петя может умереть!
      Вокруг собирались люди. Многие неодобрительно смотрели на прижимистого хозяина «Форда».
      - Откройте багажник! - настаивала женщина.
      - Открывай, не жмотничай! - поддержал ее угрюмый мужчина с густыми черными бровями.
      - Давай, а то сами откроем! - тоненьким голосом рявкнул низкорослый человечек в замызганной кепке.
      Обстановка накалялась.
      - Что ж, посмотрите, если не верите…
      Мачо вылез из машины и открыл багажник. Аптечки там действительно не было. Зато лежали пять вырванных «с мясом» автомагнитол.
      - Ух, ты! - охнули стоявшие полукругом автолюбители. - А это что у тебя?
      - Я чиню магнитофоны, это мой бизнес, - поспешно сказал Мачо и уселся за руль. - Сейчас я привезу врача, тут один живет рядом…
      Он медленно тронул с места и аккуратно объехал собравшуюся толпу.
      - Стой! - всполошился чернобровый. - Знаем мы таких бизнесменов! У меня на той неделе всю панель раскурочили и новенький «Пионер» свистнули! Показывай, что у тебя там!
      Мачо нажал акселератор. Двое в комбинезонах как раз заходили в двухэтажный гараж. Оттуда вырывались веселая музыка, смех и женское повизгивание. Впереди выла сирена и мигал синий маячок милицейской машины. Мачо увеличил скорость.
 

* * *

 
       24 октября 2002 года, Москва
      Они никуда не торопились. Да и вопросов у них было не так уж много. Хорь молчал, настороженно рыская взглядом по сторонам. Говорил Леший. Он знал, что это может оказаться последняя речь в его жизни, и старался говорить ярко и убедительно. Он подробно описал абандонд, где спрятаны николаевские рубли… а также четыре царскосельские иконы в золотых и серебряных окладах и чья-то заначка военной поры с двадцатью тремя золотыми коронками, которую он обнаружил прошлой осенью в Башиловской промоине…
      Неверов переглянулся со своими. У него было погрузневшее тело атлета, бледное лицо и губы цвета сырого мяса. Здоровенный блондин по прозвищу Самокат, сидевший у сдвижной дверцы и заталкивающий в рот последний кусок кальмара из тайского ресторана, многозначительно кивнул. Второй блондин, по кличке Ломоть, прищурился. Башиловскую промоину они хорошо знали.
      Хорь мало что расслышал, но у него все равно отвалилась челюсть. Он ничего не знал про их план, который Миша назвал «Удар гремучника». И чего ему дался этот гремучник? Где он его видел? Впрочем, ладно, сейчас не до того…
      Их взяли у дома Лешего. Точнее, Леший подставился у своего дома. Потом, когда их затащили в наглухо зашторенный микроавтобус, он задумался: правильно ли он сделал?
      Не выйдет ли эта хитрость боком? Играя в поддавки, легко проиграть, особенно если противник настроен на выигрыш без всяких правил…
      - Я вас проведу и открою тайник, - добавил Леший. - И конечно, вы должны дать слово, что… Короче, что мы останемся в живых!
      Три здоровяка переглянулись. Они могли натянуть ему на голову пакет, и он бы подробно и обстоятельно расписал, где именно находится абандонд, и даже схемку бы точную набросал. Но неверовцы вели себя на удивление корректно. Может, оттого, что пакет можно накинуть и в абандонде, а может, им еще что-то от него нужно. Они даже изобразили удивление: да, конечно, о чем разговор, мы и не собирались! Мы что, похожи на убийц? Гы-гы-гы. Живите на здоровье, пацики!
      Сознание Лешего (или подсознание?… или - что там находится под ложечкой?) лихорадочно металось, пытаясь угадать на лицах Неверова со товарищи хоть слабые приметы того, что эти тираннозавры говорят правду. Нет, не чистую правду, конечно, но хотя бы на пятьдесят процентов. Что им с Хорем не пустят по пуле в затылок, сразу, как только они спустятся под землю. Но их старший настроен вроде бы миролюбиво…
      - У меня к вам еще одно дело. - Неверов наклонился вперед и заглянул Лешему прямо в глаза. - Меня интересует четвертый уровень. И я знаю, что вам известна точка перехода.
      Вот в чем дело! Леший никак не отреагировал и продолжал слушать.
      - Если вы покажете точку перехода, то я прощу вам кражу наших монет. Можете вообще оставить их себе: и монеты, и иконы, и все остальное…
      То, что билось под ложечкой, провалилось куда-то вниз. Эти люди мало похожи на меценатов… Значит, решили их убить и сейчас усыпляют бдительность… Успеет ли Миша вмешаться?
      - Покажу, - кивнул Леший, ничем не выдавая охватившего его смятения. - Это недалеко от тайника. Только там спуск тяжелый. Да и глубина запредельная, дышать почти совсем нечем.
      Детали придают достоверность любому рассказу. Неверовцы переглянулись, в глазах блеснул интерес.
      - Ничего, мои парни тренированные, - сказал Неверов. - Поехали на «закидку».
      - А чего ехать? - пожал плечами Леший. - Тут и закинемся. Из моего подвала!
      Хорь надсадно закашлялся, уставившись на друга вытаращенными глазами: мол, ты что, совсем с катушек съехал?!
      Неверов усмехнулся.
      - Вот почему ты нам не попадался… Хитроумный пацик… - но тон у него был не уважительный, а снисходительно-презрительный. Дескать, как ни хитрил, а попался, никуда не делся!
      Первым из микроавтобуса выпрыгнул Неверов, потряхивая огромными ляжками и оглядываясь по сторонам. Темная улица была пустынной. Рядом стояли еще два бойца с широкими лицами, округлыми плечами и в свободных куртках.
      - Берите сумки и вперед! - приказал он, потом повернулся лицом к дверному проему, и, словно подчиняясь его мысленному приказу, из салона выкарабкался Хорь с заплывшим глазом и скотчем на запястьях. Он выпрямился и покачнулся.
      - Идем, пацик, идем… Только без глупостей!
      Неверов жестко взял его под руку, упер в бок острие длинного ножа с обоюдоострым клинком и повел к подъезду.
      - Следующий пусть выходит! - приказал он напоследок.
      - Слыхал, гном? Пошел! - приказал Самокат.
      Леший, чьи руки тоже были обмотаны скотчем, передвинул зад к краю сиденья, выбросил ноги наружу. В этот момент Самокат сильно ударил его каблуком по почкам.
      Леший вылетел на асфальт и некоторое время мог только беззвучно корчиться от боли. Первой мыслью, которая пришла, когда боль отпустила, было: «Распаляются. Значит, будут убивать». Люди Амира тоже не убивали сразу, на раз-два… Сперва делали «обкатку». Безоружного человека убить не так уж просто, надо сперва разозлить себя, уверить, что этот скулящий, доставучий кусок говна не заслуживает ничего, кроме смерти. И только потом…
      Он видел, что Самокат с Ломтем, два белоглазых крепыша, похожие друг на друга, как братья-близнецы, стоят рядом наготове, ждут, когда он начнет подниматься. Но лежать смысла нет, не отлежишься… И он поднялся - сперва в партер, потом на колени. Потом кое-как выпрямился. Они так и не ударили.
      - Зачем деретесь? - громко спросил он. - Вас пятеро, нас двое. И все идет по плану, как договорились. Зачем ногами махать?
      Это было сказано для Миши. В кармане у Лешего лежал включенный мобильник, и на другом конце связи Миша слышал каждое произносимое здесь слово. Теперь он знает, что «закидка» пойдет через подвал и что противников пятеро. Только что толку с этого знания? Миша ему не сват, не брат и не родственник, даже не армейский дружбан, с которым полпуда соли съели. Так, случайный знакомый… И проще всего ему сейчас спокойно свалить в сторону, оставив шапочного знакомого один на один со своими проблемами. Раньше эта простая и логичная мысль не приходила ему в голову. А теперь пришла. И от этой мудрой мысли Леший похолодел.
      Впереди маячили Хорь и Неверов, похожие на мирно беседующих приятелей. Заходя в подъезд, Неверов обернулся и что-то крикнул. Лешего подхватили под руки и потащили к колодцу. Еще двое несли огромные сумки с «залазной» одеждой.
      Вообще-то Миша производит впечатление серьезного человека. И глаза у него стальные, и с оружием он обращается уверенно… Тогда получается, что Леший ведет всех этих олухов на убой, как козел-провокатор на мясокомби- нате… Это не открытый бой, это изощренное коварство, как у тех, в горах…
      - Думаешь, я ее не натянул? - гаденьким шепотом вдруг дунул в ухо Самокат.
      Леший, не поворачивая головы, осторожно скосил на него глаза - спятил, что ли? - и увидел расплывчатое грязно-розовое пятно, напомнившее ему подбрюшье какой-то домашней скотины.
      - …Думаешь, он тоже в сторонке стоял? - Самокат показал на Ломтя, и Ломоть с готовностью осклабился. - Так знай, козлик… Два часа, по очереди, в два смычка… Она чуть наизнанку не вывернулась… даже обоссалась! Понял? То-то…
      Тут до Лешего дошло, что Самокат, видно, просто перепутал его с Хорем… и толкует о Ритке, Хоревой подруге.
      «Ладно, - подумал Леший. - Ладно. Распаляйтесь, гады, дрочите на свои воспоминания. Хорошо, что перепутали. Хорь никогда ничего не узнает - и то польза…»
      Если его и начинали мучить угрызения совести, то сейчас они бесследно исчезли.
      В подвале неверовцы распаковали сумки и накинули поверх обычной одежды оранжевые, с черными разводами, комбезы. Высокие шнурованные ботинки они носили всегда.
      - Давайте руки, - приказал Неверов и острым ножом, тем самым, что упирал Хорю в бок, разрезал скотч на руках диггеров. Те тоже надели комбинезоны и взяли фонари.
      - Значит, так, - сказал Неверов, когда все сгрудились у узкого лаза в тоннель теплоцентрали. - Я вас, гномов, хорошо знаю. Поэтому идти тихо, не дергаться, не шуметь. Подлянок не готовить, в метановые мешки не заводить. Шутить с вами не буду. Бомжей дохлых находили? То-то! Если что - пальну в брюхо и оставлю подыхать под землей. Все ясно?
      - Да, - сказал Леший.
      Неверов повернулся к Хорю. У того вытянулось лицо, видимо, он представлял, каково это - лежать в сыром тоннеле с простреленным брюхом.
      - Чего ж тут неясного, - очнулся Хорь. - Конечно, ясно!
      Неверов презрительно сплюнул. Он был очень доволен.
      «Вот и замкнулся круг, свилась веревочка. Как говорится, правосудие восторжествовало… Егорка Сивый, гнида, сволочь… и кассир группы по совместительству, видно, думал, что объегорил всех, закрыл навсегда за собой дверь… когда в одно прекрасное утро исчез, испарился, прихватив с собой богатую казну „Десятки“. Мама родная, там серебра одного только было тысяч на шестьдесят долларов - и это если считать на чистый вес, без учета коллекционной ценности!… Никто уже не узнает, куда он собирался рвануть со всем этим добром, какому идиоту собирался сбагрить его…»
      Неверов сплюнул и растер плевок тяжелым ботинком с рифленой подошвой.
      «Из Москвы Сивый, видимо, так и не уехал: сесть в самолет на Франкфурт, имея при себе полцентнера драгметаллов, согласитесь, довольно сложно… И ни один из московских скупщиков не позарился на его сокровища, - да иначе и быть не могло, кому ж охота наживать себе проблемы? Какое-то время Неверов поджидал его в коллекторе на Малой Пироговской, где у Сивого в незапамятные времена был личный тайник, поджидал, да не дождался… И уже поверили было, что удалось иуде каким-то образом ускользнуть, выкрутиться… Но оказалось, есть справедливость на свете - не ускользнул. Раз объявились все-таки „николашки“ на Пироговке… Так ведь? Сколь веревочке ни виться, а конец будет. И любой, кто наложит лапу на казну „Десятки“, не уйдет, сгинет, как сгинул Сивый, как сгинут вскоре эти два придурка. Только они должны открыть лаз на четвертый уровень. Это куда важней всего остального…»
      - Раз ясно - дышите носом, только тихо. Двинули. Таран и Косой первые, затем Ломоть…
      Четыре фигуры в нарядных комбезах умело ввинтились в узкий черный лаз.
      - Теперь вы оба, - сказал Самокат.
      Увидев, как вдруг замер, оценивая обстановку, Леший, как напрягся Хорь, Самокат ухмыльнулся и покачал пистолетом на уровне их лиц.
      - А вдвоем на одного - нече-естно… Лезьте вперед, гномы!
 

* * *

 
      Мачо шел без света, лишь на минимум включив инфракрасную подсветку. Сквозь тяжелые очки были видны голубоватые стены, неровный пол тоннеля, темные фигуры впереди с яркими голубыми шарами фонарей. Когда расстояние сократилось, он стал ступать осторожнее. Тяжелый ППШ болтался за спиной, на кулак был намотан прочный синтетический шнур… Пятеро противников - это много. Тем более, четверо идут впереди диггеров. Значит, надо на ходу менять план и ждать удобного момента.
      Через полкилометра трасса начала разветвляться, он едва не потерял из виду свет фонарей. Когда группа дважды свернула на коротком участке, он понял, что медлить нельзя.
      Мачо остановился у последней развилки, поднял камешек и швырнул вслед уходящим. Из тоннеля донесся отчетливый сдвоенный стук. Шаги впереди стихли. После нескольких мгновений настороженной тишины послышались возбужденные голоса. Спорят. Сейчас одно из двух: либо попытаются скрыться, либо будут выяснять, в чем дело. Вот только с двумя заложниками не очень-то скроешься… Так что и нечего спорить.
       Идите к папочке.
      Прошла минута. И еще минута.
      Мачо застыл. Ухо уловило тонкие колебания воздуха на самой грани слышимости: оттуда, из сопрягающегося тоннеля, кто-то приближался, крался на цыпочках, кто-то очень осторожный, кто-то очень опасный. Точнее, это он сам считал себя осторожным и опасным. Мачо прижался спиной к стене и чуть заметно улыбнулся: этот «кто-то» явно не хлебал желтой воды Меконга и не охотился за «героиновыми менеджерами» в сиракузских каменоломнях. Он размотал шнур и свернул его петлей.
 

* * *

 
      - Ну, и где он? - негромко поинтересовался Неверов.
      Самокат еще раз нажал кнопку вызова, словно все дело было именно в кнопке. Мощный переносной ретранслятор, установленный в микроавтобусе, до сих пор верой и правдой служил им, обеспечивая бесперебойную связь на расстояниях и глубинах в несколько раз больших, чем здесь. Но сейчас Ломоть не отвечал.
      - Не знаю. - Самокат добросовестно потряс трубку и даже врезал по ней ладонью. Не помогло.
      - Ломоть!! - крикнул он уже по-простому, без всяких раций.
      - Заткнись, - так же негромко приказал Неверов.
      Его фонарь освещал грязную, в выщербинах, кишку тоннеля, по которому Ломоть пять минут назад ушел, чтобы определить источник странного звука. Свет отражался от мутного ручейка грунтовых вод, стекающих сюда через разломы и трещины в бетонной скорлупе, рисовал на камне быстрые нервные линии. Очень быстрые и очень нервные.
      Дело в том, что Ломоть был одним из самых опытных бойцов «Тоннеля»… он натаскивал таких сопляков, как этот Самокат, он кулаком и сапогом вбивал им простые и сложные подземные истины… Он…
      Да, и у него был с собой ПМ.
      Он не мог пропасть без звука.
      Разве что глотнул окиси углерода или провалился в промоину.
      - Таран, найди Ломтя! Аккуратно, приготовь оружие!
      Таран расставил напружиненные руки и, выставив вперед пистолет, механической походкой двинулся в темноту. Сейчас он был похож на робокопа. Неверов направил фо- нарь в его напряженную широкую спину. Но луч не бесконечен, и вскоре вооруженная машина для убийства растворилась в темноте. Только тревожно прыгающее пятно света обозначало его местоположение. Но вдруг и оно исчезло. Наступила зловещая тишина.
      - Таран! - крикнул Косой.
      - А-а-а-н… - откликнулось безразличное эхо.
      Неверов внимательно слушал, но больше ничего не услышал. Тогда он схватил Хоря за шиворот, подсечкой сбил на колени, вцепившись в волосы, задрал ему голову и упер пистолет в темя.
      - Эй, там!! - проревел он в пустоту. - Сейчас я вашему пацику вышибу…
      Что именно он собирался вышибить Хорю, никто не узнал.
      Леший с криком: «Мочи!» - внезапно повалился на холодный сырой бетон. Раздался непрерывный грохот, будто заработал проходческий щит или включился авиационный двигатель. Тьма, только что поглотившая Ломтя и Тарана, расцветилась яркими крестообразными вспышками красно-желто-зеленого огня. Плотный рой желтых, красных и зеленых светлячков со свистом помчался по тоннелю.
      Неверов вздрогнул и запнулся. Самокат, который стоял чуть сбоку и сзади, придерживая Лешего, почувствовал, как ему в щеку ударилось что-то мягкое и горячее, какая-то слизь… которая, быть может, хранила в себе окончание фразы. Лязгнуло железо, послышался негромкий всплеск - упал пистолет. Неверов покачнулся, как пьяный, выбросил вбок руку и, шаркнув по бетону ногтями, рухнул на спину. Самокат услышал плотный звук, с каким голова Неверова врезалась в пол.
      Самокат не мог поверить.
      Нет, так не бывает… Его бывший командир, нынешний босс и атаман, человек из легированной стали - лежит в грязной воде с черной дыркой во лбу, словно куча хлама… Самокат, все еще находясь в ступоре, повернулся к Лешему, словно хотел прочесть у него в глазах ответ: так это все на самом деле или я просто сплю?
      Но, повернувшись, он Лешего почему-то не увидел. Зато увидел Косого, голова которого медленно разлеталась на куски, как арбуз, по которому сильно ударили бейсбольной битой. А в следующее мгновение на затылок ему обрушился страшный удар. Сквозь огненно-оранжевый всплеск боли перед глазами Самокат с удивлением увидел, как стремительно приближается дно грязного ручейка, окрашенного бурыми змейками крови, которая гораздо, гораздо чернее любой самой грязной грязи.
      Тьма продолжала грохотать, а свистящие светлячки продолжали лететь, щелкая об стены и с визгом рикошетируя. Потом все смолкло.
      Хорь, как и Леший, лежал в мокрой грязи, закрыв голову руками. Когда наступила тишина, он снова стал на колени и замер, словно актер в немой сцене, тараща глаза в темноту зала. Леший встал, отряхнулся и содрал с головы Самоката заляпанный кровью «коногон».
      Луч света выхватил приближающуюся фигуру - с маской на лице и огромными глазами, торчащими вперед, как объективы фотоаппаратов. Под мышкой был зажат автомат ППШ.
      - Твою мать! - выругался Хорь. - Это что такое?!
      - Здорово, Миша! - радостно воскликнул Леший и бросился навстречу фигуре. - Отлично сработано!
      Фигура сняла инфракрасные очки, и они с Лешим крепко обнялись.
      - Ты что, Лешак, умом тронулся?! - еще громче выругался Хорь. - Кто это такой?!
      - Кто, кто! Партизан из аджимушкайских каменоломен! - с нервным смешком произнес Леший.
 

* * *

 
       26 октября 2002 года, Москва
      С утра старшего оперуполномоченного Евсеева вызвал к себе полковник Кормухин. Не сказать, чтобы неожиданно, - Юра чувствовал, что тучи сгущаются и начальник от- дела вот-вот затеется чинить расправу. Когда случаются ЧП, руководители всегда отыгрываются на подчиненных - «спускают пар», компенсируя собственные унижения от вышестоящего начальства и успокаивая нервы после перенесенных стрессов. Закон жизни. И смерти, кстати… Именно поэтому начальники и живут дольше подчиненных. Выпустил пар, успокоил нервную систему - и опять как огурчик! А тот, кому негативные эмоции выпускать некуда, накапливает их в себе, носит в сердце, бесконечно повторяет в памяти, зацикливается, переживает… Бац! - и готов инфаркт, инсульт, язва желудка или еще какая-нибудь гадость…
      Сейчас момент для расправы настал самый подходящий. Лубянка четвертые сутки стоит на ушах, с тех самых пор, как оборвалась чечетка во втором акте «Норд-Оста», на сцену выбежали террористы с автоматами и начался совсем другой спектакль. Такого ЧП еще не было!
      Три дня Контора напоминала проснувшийся вулкан: все клокотало, пахло жареным, коридоры то наполнялись возбужденными, охрипшими людьми, то вдруг пустели, вымирали, до вечера, когда проводились оперативные совещания на всех уровнях - начиналось с обсуждения у Президента, а потом волна тревоги, новостей, «накачек» и скорректированных планов скатывалась вниз: захлестывала штаб антитеррористической операции, падала на Коллегию и директора, потом на начальника Управления и, наконец, обрушивалась на отделы, то есть непосредственных исполнителей.
      Ранним утром 24-го, кажется, числа Юра неожиданно встретил в уборной Иосифа Кобзона - хмурого, в непривычных свитере и джинсах, яростно трущего намыленные руки над умывальником. Юра поздоровался, Кобзон поднял глаза в зеркале, молча кивнул. Дежавю какое-то…
      Вечером двадцать третьего октября, когда информация о захвате Театрального центра еще не попала в СМИ, но сотрудники уже получили оружие и бронежилеты и ожидали приказов, не зная, во что выльется беспрецедентная бандитская акция, Юра позвонил завзятой театралке Шурочке. Дома ее не оказалось, трубку подняла мама, от которой добиться чего-то было невозможно. На вопросы «где?» и «с кем?» отвечать она не стала, ядовито заметив, что считает это негигиеничным, и вообще собиралась швырнуть трубку.
      - Дозвонитесь ей обязательно! - крикнул обеспокоенный Юра. - Слышите? Пусть возвращается домой и никуда не выходит. И пусть позвонит мне! Обязательно!
      - Это что-то новое, молодой человек! - холодно ответила несостоявшаяся теща. - Почему вы вдруг позволяете себе командирский тон?! Лучше постарайтесь осилить Кафку. Это нужно не нам, а вам самому…
      - Да потому…
      Капитан Евсеев осекся. Никаких разъяснений он делать не мог. Поэтому постарался компенсировать умолчание многозначительными интонациями.
      - То, о чем я прошу, тоже нужно не мне, а вам, - самым солидным и веским тоном, на какой был способен, сказал он, надеясь, что до родительницы дойдет вся серьезность положения. Ведь после размолвки он ни разу не звонил бывшей будущей родственнице. - Пусть Шурочка возвращается домой и сразу со мной свяжется!
      Шура так и не позвонила. Позже он узнал, что еще за неделю до этих событий она в группе музейщиков-искусствоведов выехала по культурному обмену в Дрезден, вернулась в первых числах ноября. Но ее мама ничего не сказала об этом, хотя он названивал каждые полчаса. Потом несостоявшаяся теща просто отключила телефон.
      Теперь все, казалось бы, закончено, по дымящемуся Театральному центру на Дубровке ходят оперативники, следователи и эксперты; рыщут по этажам кинологи с собаками. На экранах бесконечно повторяют снимки убитых упырей и упырих в пригодившихся черных саванах. Вот только чувства завершенности, облегчения - нет. Знакомый капитан из Управления по борьбе с терроризмом, вернувшийся после штурма - осунувшийся, закопченное лицо, глаза без ресниц, - так и сказал:
      - Сейчас самая муть начнется, Юрка. Вот попомни… Все перевернут и говном перемажут…
      Юра не поверил капитану, но вдруг в газетах, как по заказу, стали появляться статьи: «А нужен ли был штурм?», «Власть не стреляет, она договаривается!» - и десятки им подобных, которые действительно переворачивали все с ног на голову.
      Сотрудники силовых структур скрипели зубами, а правозащитники всех мастей и «либеральные», хорошо оплаченные журналисты принялись причитать и жалеть молоденьких шахидок - «совсем девочек», которых спящими убили безжалостные спецназовцы.
      Неизвестно откуда вынырнувшие доброхоты в один голос твердили: дескать, «надо было выполнить все требования террористов и избежать кровопролития»! На Дубровке и Лубянке выстроились возмущенные пикеты.
      Юра все ждал, что власть выйдет из оцепенения и даст провокаторам по рукам. Власть действительно проявила активность и создала кучу комиссий, но не для выяснения обстоятельств беспрецедентной по масштабу и цинизму террористической акции, а для расследования действий контрразведки! Из президентской Администрации приехала какая-то делегация, при виде которой генерал Ефимов заметно побледнел и уменьшился в росте, а на сессии Европарламента - Юра видел вчера в новостях - кем-то из восточноевропейских министров уже был зачитан скандальный доклад: истинные масштабы трагедии на Дубровке замалчиваются, официальные и неофициальные данные о количестве погибших разнятся на порядок, а в штурме так и вовсе не было необходимости…
      Нагнетают обстановку, сволочи!
      По своему небогатому опыту Юра уже знал: каждая заварушка, каждый скандал, в котором каким-то боком замешаны российская разведка и ФСБ, чреваты для него, старшего оперуполномоченного капитана Евсеева, внеочередным вызовом на ковер: где твоя работа? Где результат? Немедленно вынь да мгновенно положь! Надо успокоить общественность и руководство! Нет, наоборот - руководство и общественность…
      Это когда-то раньше он мог смотреть новости по телевизору с рассеянным любопытством стороннего наблюдателя, сейчас же внутри ныло и тянуло всякий раз, когда на экране появлялся яичный купол Белого дома или штабквартира НАТО или фильм обрывался срочным выпуском «Вестей». Вот так вдруг начинаешь чувствовать себя причастным к государственной безопасности страны… А значит, и ответственным за все, что нарушает эту безопасность!
      Сегодняшний визит к Кормухину подтвердил прогноз капитана.
      - Как идет отработка организаций экстремистской направленности? - буркнул полковник, листая громко шуршащие листы новенького, явно недавно заведенного дела. На столе перед ним лежал какой-то большой предмет, накрытый куском серой ткани, которой обычно чистят оружие.
      Под глазами начальника набухли желто-синие полукружия, на лбу алело красное пятно («Спал лицом в стол», - догадался Юра), в кабинете стоял плотный, но почему-то не бодрящий, а скорее унылый кофейный дух.
      - Какая ведется профилактика террористических актов?
      Юра стал по стойке «смирно».
      - Выявлены три неформальных объединения, признаки которых дают основания для рассмотрения вопроса об отнесении их к числу экстремистских организаций. Направлен запрос в Министерство юстиции о производстве правовой экспертизы. Готовятся материалы для заведения оперативно-профилактических дел…
      Через несколько минут капитан Евсеев закончил доклад. Все порученные ему пункты плана чрезвычайных мероприятий по борьбе с терроризмом выполнены, придраться было не к чему. Но начальник отдела недовольно покачал головой.
      - Неконкретно все, расплывчато… Ну, а теперь доложите, как идет розыск шпиона!
      Ясно. Раньше была преамбула. Разминка для порядка. А сейчас начнется настоящий разнос. Хотя вроде и не за что…
      Капитан сделал шаг вперед и положил перед начальником оперативно-розыскное дело. Потом изложил все по порядку, закончив результатом визита агента Американец к майору Семаго.
      Кормухин хмуро листал бумаги. Долго молчал. Потом бросил:
      - Выводы?
      - Семаго - алкоголик, с повышенным уровнем тревожности и обостренной мнительностью. Он бы не то что радиосканер - штепсель в розетку не смог бы воткнуть, если бы это грозило статьей об измене. Он не представляет для нас никакого интереса, товарищ полковник, - сказал Юра. - Из первого круга подозреваемых я его, во всяком случае, исключил бы.
      - А если он просто играет? Водит тебя за нос? - вкрадчиво произнес полковник.
      - Я посылал запрос в штаб РВСН, они подняли в архиве журналы дежурств и копии приказов по личному составу. Все сходится: Семаго за все время службы на дичковском полигоне «надежурил» в шахте девяносто восемь часов, хотя тот же Мигунов, который уволился раньше, набрал тысячу двести часов! Потому что Семаго почти сразу перевелся в штаб, начальником караульной смены - совершенно тупиковая должность для ракетчика: никаких перспектив! Вывод: Семаго не врет. И Дроздова он не убивал: кишка тонка…
      Евсеев перевел дух, выстраивая мысли в стройную, убедительную линию, и продолжил:
      - К совсекретным сведениям с тысяча девятьсот семьдесят четвертого по тысяча девятьсот девяноста третий год доступа не имел, более того, сознательно или подсознательно избегал «карьерных» должностей. Просто очень больной человек…
      Юра подождал реакции со стороны Кормухина, но тот никак не реагировал.
      - С ноября девяносто девятого состоит на учете в четвертом психоневрологическом диспансере по месту жительства. Фобии, навязчивые идеи, неврастения, предрас- положенность к суициду - так записано в карточке. Трижды обращался в платную наркологическую клинику. В этом разрезе интереса для следствия, думаю, он не представляет…
      Кормухин резко качнул головой, словно от сильной боли, и вдруг со всего размаху врезал ладонью по столу - Юра даже удивился, как он не переломал себе пальцы.
      - Так я и знал!! - заорал полковник, и от акустического удара задребезжал стакан в подстаканнике. - Так и знал! Опять что-то не то!… Ну что ты за фрукт такой, Евсеев, не пойму!… Рогожкин у тебя - честный! Семаго у тебя - больной! До Мигунова дойдет дело - окажется несчастный какой-нибудь, хромой… А у Катранова твоего объявится мать-старушка в инвалидной коляске! Так, что ли?!
      Юра молчал. В кабинете еще какое-то время звенело эхо. Кормухин, у которого красное пятно со лба растеклось по всему лицу, медленно поднялся из-за стола.
      - А ты знаешь, что у тебя под носом целая шпионская сеть работает? - Полковник вернулся к тихим зловещим обертонам.
      Юра почувствовал, что у него похолодело под ложечкой.
      - Ка-какая сеть? - упавшим голосом спросил он.
      - А вот такая!
      Начальник отдела сорвал серую ткань, открыв глазам капитана тускло блестящий металлический цилиндр, схваченный по краям стянутыми болтами хомутами.
      - Знаешь, что это?! - Шепот полковника был страшен.
      Юра только покачал головой.
      - Это радиосканер, снятый бдительными российскими патриотами с линии правительственной связи под Москвой! Вот что это!
      Юра подавленно молчал. Он понимал: тон начальника вызван не самим фактом обнаружения шпионского прибора, а тем, что этот прибор имеет какое-то отношение к нему - капитану Евсееву. Но какое?!
      - По типу, методу изготовления, конструктивно - технологическим решениям, использованным материалам и ряду других параметров этот радиосканер является усовершенствованной копией того прибора, который обнаружен на полигоне Дичково! И изготовлен в тех же лабораториях! А установлен месяц назад!
      «Не может быть!» - чуть не вырвалось у молодого офицера, но он сомкнул челюсти и удержал в себе глупое сомнение, которое наглядно опровергалось вполне материальным вещественным доказательством.
      - А вот тот, кто его установил! - Кормухин вытянул руку с зажатой фотографией.
      С фоторобота на Юру смотрело широкое волевое лицо мужчины неопределенного возраста, похожего на среднестатистического европейского жителя. Обобщенность облика - это вообще беда всех словесных портретов. Правда, в данном случае имелась броская примета - узкая «шкиперская» бородка. Но ее можно сбрить в любой момент…
      - Таким образом, шпионская сеть продолжает свою работу прямо у вас под носом! И вы не мешаете друг другу!
      Кормухин, наконец, опустился в свое кресло.
      - Виноват, - только и смог произнести Юра.
      - В числе контактов и связей подозреваемых есть похожий фигурант? - строго спросил полковник.
      Евсеев покачал головой.
      - Не могу знать…
      - Как?! - изумился Кормухин. - Разве негласное наблюдение за подозреваемыми не установлено? Разве аудиовизуальный контроль не задействован?
      - Никак нет…
      В этот момент Юра Евсеев, несмотря на всю свою неопытность, понял, что Кормухин просто его запугивает. Потому что ни наблюдение, ни контроль нельзя установить без санкции начальника отдела. И полковник хорошо знал, что спецмероприятия по делу не проводятся. Больше того, утверждая план розыска, он не дал указания дополнить его наблюдением и прослушкой. Потому что эти мероприятия связаны с финансовыми и ресурсными затратами, к ним прибегают тогда, когда подозреваемый определен более-менее точно.
      - А какие меры приняты по информационной изоляции подозреваемых в шпионаже?
      - Я докладывал вам свои предложения, но санкции не получил. Поэтому ограничился шифровками в подразделения военной контрразведки…
      - Каких ты еще санкций ждешь?! - Кормухин снова врезал ладонью по столу, еще сильнее, так что подстаканник опрокинулся, а стакан покатился по столешнице. - Ты когда девушку трахнуть хочешь, то у папы с мамой тоже письменного разрешения спрашиваешь? Почему не подал рапорт с планом конкретных мероприятий? Где моя резолюция: «Не согласен»? Это ты мудя чешешь, вместо того чтобы работать!
      - Виноват, товарищ полковник! - Юра вытянулся в струнку и преданно ел начальника глазами. Хотя это было ему противно, но правила игры требовали именно такого поведения. Надо или увольняться, или приспосабливаться к обстановке. А поза покорности умиротворяюще действует на начальников.
      - Так. Ясно… Вот это все, - Кормухин потряс «делом» о шпионаже в Дичково и швырнул его на стол, как карту из колоды. - Этот твой сканер, эта складная история, за которую ты капитана получил, все это - коту под хвост! Новый туз бьет старую десятку!
      Теперь он бросил сверху второе, новенькое «дело» и прихлопнул его ладонью, на этот раз осторожно, чтобы не отбить пальцы.
      - Если не раскроешь всю сеть, если не вынешь из-под земли конкретных шпионов… Вся твоя работа тогда, Евсеев, все эти догадки твои, этот твой дохлый прибор, ковыряние в носу… Оно никому не будет нужно!!
      Полковник замолчал и медленно, осторожно откинулся на спинку кресла, словно у него прихватило сердце.
      - Нам только этого сейчас и не хватало, - выдохнул Кормухин уже другим - задумчивым и даже растерянным тоном. Сняв очки, он воткнул пальцы в уставшие глаза и с остервенением потер их. - Сейчас нам нужно набирать баллы, а не просирать набранные! Вся страна на нас смотрит! Весь мир!
      Молчать дальше не имело смысла.
      - Вас понял, товарищ полковник! - отчеканил Юра. - Принять меры к розыску неизвестного. Ограничить для «дичковской тройки» доступ к секретной информации. Установить наблюдение…
      - За всеми троими, включая Семаго, - перебил его Кормухин. - Не круглосуточное, конечно, нечего государственные деньги псу под хвост швырять… Обычный выборочный контроль, часов по пять на каждого, чтобы выяснить, кто чем дышит…
      Очевидно, на лице Юры отразились сомнения в пользе выборочного наблюдения, потому что начальник сурово свел брови.
      - И вот что, Евсеев. Хватит кота за яйца тянуть. Я тебя, как говорится, породил, я тебя и…
      Он замолчал, уставившись на Юру так, словно заметил вдруг в его облике какую-то шокирующую деталь, которую раньше не замечал, - например, выглядывающий из незастегнутой ширинки детородный орган.
      - Вот они, там, на воле что творят! Все эти твои честные, больные да хромые! - Кормухин опять сорвался на громовые раскаты. - Театры захватывают! Взрывают! Убивают среди бела дня! Видишь или нет?
      - Так точно, товарищ полковник, - ответил Юра и опустил голову. Сейчас он чувствовал себя лично виноватым в захвате «Норд-Оста». - Вижу…
      Кормухин выдохнул воздух из груди, отодвинул папки на край стола и махнул рукой.