– Мой шеф очень внимателен к общественному мнению, – вставил Коллинз.

– Самое главное – безупречные факты. Один пример с борцами за немецкую автономию чего стоит! Правда, Майкл?

Сокольски, чуть помешкав, кивнул.

– Ваш близкий знакомый, можно сказать, друг, как там его?..

– Фогель. Иоганн Фогель.

– Он добивался восстановления немецкой области, а оказался за решеткой! На пятнадцать лет. У них меньше дают за убийство! Не правда ли, Майкл?

– Правда.

Сокольски утратил первоначальный энтузиазм, и это бросилось всем в глаза.

– Не будьте столь чувствительны, Майкл! – успокоил его Спайс. – Вы ведь не виноваты в таком печальном исходе!

В воздухе повеяло ароматом поджариваемого на углях мяса.

– Пойду погляжу, как там Джим справляется с делом. – Сокольски поднялся из-за стола. – Без контроля он может пересушить стейки.

Завтрак начинался как всегда: баландер по счету ставил на откинутый подоконник «кормушки» миски с разваренными макаронами, дежурный шнырь принимал их и передавал в подставленные руки сокамерников, повторяя счет:

– …пятнадцать, шестнадцать, семнадцать… Не лезь, перекинешь! Семнадцать… Тьфу… Восемнадцать, девятнадцать…

Внезапно звяканье алюминия и счет прервались, в жадно распахнутый рот камеры просунулась голова в несвежем белом колпаке с многозначительно вытаращенными глазами.

– Сейчас для смотрящего! – Голова тут же исчезла.

Смотрящий никогда не ест общую жратву, но никто не стал переспрашивать и задавать вопросов, просто следующую миску шнырь немедленно отнес на первый стол.

За ним теперь сидели всего пять человек: Калик, Катала, Зубач, Морда и Расписной. Они держались настороженно и почти не разговаривали друг с другом. Когда перед Каликом поставили миску с макаронами, он сразу же отлепил от донышка клочок бумаги и осмотрелся. По правилам, полученную малевку смотрящий не должен читать один. Чтобы не мог утаить сведения про самого себя. Сейчас в записке речь, скорей всего, шла о Расписном, но соблюдать формальности все равно было необходимо.

– Катала, Зубач, Морда, идите сюда!

Сердце у Волка заколотилось, несмотря на жару, по спине прошел холодок.

На глазах у свидетелей Калик развернул записку и принялся читать:

– «Про Расписного слыхали, в „белом лебеде“ был в авторитете. Лично никто не знает. Надо присмотреться, проверить, спросить по другим домам…»

Калик закашлялся.

– Это не все, там еще есть, – сказал Морда и потянулся к смятой мокрой бумажке.

Смотрящий презрительно скривился и отвел руку:

– Не гони волну! Ты что, самый грамотный тут? Я и без тебя все вижу!

Прокашлявшись, он как ни в чем не бывало продолжил чтение:

– «Калику надо идти на Владимир, Пинтос ждет. Краевой».

Волк расслабился и перевел дух. Смотрящий, наоборот, – заметно помрачнел.

– Ну, в хате ты прибрался… Только почему у тебя народ дохнет пачками?

Подполковник осмотрел все углы камеры, прошелся вдоль строя арестантов, придирчиво осматривая каждого, и остановился перед Каликом.

– Первый жмурик действительно от сердца загнулся. А Теребилов?

– С третьей шконки слетел… – проговорил Калик. И неохотно добавил: – Гражданин начальник…

– Ты кому фуфло гонишь! – Дуболом подался вперед, впившись пронзительным взглядом в жестокие глаза вора. – Как авторитет на третьей шконке оказался?! Хера ему там делать?!

Сегодня начальника сопровождали трое, но все трое отвлеклись: прапорщики шмонали койки, капитан наблюдал за ними. Подполковника никто не страховал, он стоял вполоборота, спиной к двери. Из строя вышел Хорек и, держа руку сзади, на цыпочках стал подкрадываться к Дуболому.

– Так это только у вас погоны навсегда даются. А у нас он сегодня авторитет, а завтра упорол косяк – и полез на третью шконку…

Калик скосил глаза. Хорек улыбнулся ему и бросился вперед. Остро заточенный черенок ложки нацелился подполковнику под лопатку. Интуитивно почуяв опасность, он стал поворачиваться, но избежать удара уже не успевал. И тут Калик шагнул вперед, сделал быстрое движение, будто ловил муху. Тусклый металл пробил ладонь, брызнула кровь, судорожно сжавшиеся пальцы обхватили кулак Хорька. От неожиданности тот выпустил свое оружие и бессмысленнр уставился на смотрящего. Здоровой рукой Калик ударил его в переносицу. Хорек упал на колени, зажимая разбитый нос. В следующую секунду на него обрушились могучие кулаки Дуболома.

– Ах ты, сука! На хозяина руку поднял! Да я тебя по стене размажу!

На помощь начальнику бросились прапорщики и капитан. Под градом ударов бельмондо корчился и стонал. Тяжелые сапоги с хрустом вминали грудную клетку, смачно влипали в бока, с треском били по рукам и ногам. Наконец Хорек замолчал и перестал шевелиться.

– Хватит с него! – тяжело дыша, сказал подполковник. – Он хоть и псих, но этот урок навсегда запомнит! Пошли!

Дверь с лязгом захлопнулась.

– Мудила! – морщась, сказал Калик, перевязывая ладонь настоящим стерильным бинтом. – У нас два жмурика подряд, а он взялся хозяина мочить! Всю хату под раскрутку подставить!

Шкет облил полумертвого Хорька водой. Неожиданно для всех тот открыл глаза.

– Как же так, Калик, ты же мне сам сказал Дуболома завалить, – простонал он, еле шевеля расплющенными губами. – Сам ведь сказал! А сам не дал… Как же так?!

– Я тебе разве так сказал делать? Надо выбрать момент и делать тихо, с умом… А ты всем людям хотел вилы поставить!

– Как же так, Калик… Ты же сам сказал!

Глаза Хорька закатились.

– Слышь, Калик, а чего ты руку-то подставил? – внезапно поинтересовался Морда. – Захотел перед Дуболомом выслужиться, оттолкнул бы Хорька – и все дела! Себе-то кровянку зачем пускать?

– Да он, сука, на этап идти не хочет! – раздался тонкий голос кота. – Видно, знает, что во Владимире ему правилка будет!

Кроме Расписного, никто этого не слышал. Но в следующую секунду Расписной слово в слово повторил эту же фразу.

– Что?! – вскинулся Калик. И было видно, что кот с Расписным попали в точку. – Да я тебя без соли схаваю! А ну, пацаны!

Никто не двинулся с места. Даже Зубач сделал вид, что ничего не слышит.

– Кто ему верит? – спросил Морда. – Я с Расписным и Хорьком согласен: Калик ссучился. А ты, Леший, что скажешь?

– Сам Хорька научил, а потом вломил хозяину. Конечно, сука!

– Голубь?

– Сука!

– Катала?

Брови-домики опали, хитрые глаза картежника полуприкрылись, и он надолго задумался. Но бесконечно думать нельзя, надо что-то говорить. И отвечать за свое слово, если оно пойдет вразрез с мнением большинства.

– Согласен.

– Зубач?

– И я согласен.

– Каштан?

– За такой косяк на жало сажают!

– Утконос?

– Люди все видали и слыхали. Сука он!

Ни одного голоса в защиту теперь уже бывшего смотрящего никто не подал. Калик менялся на глазах: каменные черты лица расслабились и поплыли, как воск свечи, от грозного вида ничего не осталось, он даже ростом меньше стал.

– Шкет?

– Продал он Хорька, что тут скажешь. Значит, сука!

– Савка?

– Сука и есть!

Все понимали, к чему идет дело. И Калик понимал. И Расписной наконец понял. Но его кровавая развязка не устраивала: еще один труп списать не удастся, начнется следствие – так можно затормозиться здесь до зимы.

– Что с ним делать будем? – спросил для проформы Морда.

– На нож!

– Задавить гада!

– В параше утопить!

– Я вот что думаю, бродяги, – степенно начал Расписной с теми рассудительными интонациями, которые так ценятся в арестантском мире. – Если мы с него спросим как с гада, это будет справедливо. Но неправильно…

– Как так?! – возмутился Леший.

– Да очень просто. Его Пинтос на правилку ждет во Владимире. Утром Краевой маляву пригнал. Так, Морда? Так, Катала?

– Так.

– Так.

Морда и Катала кивнули.

– Пинтос вор, законник, нам свое мнение против его решения выставлять негоже. Поэтому я предлагаю: мы гада сейчас загоним под шконку, и пусть идет к Пинтосу на разбор. А смотрящим надо выбрать Морду. Я так думаю.

– А чего, правильно! – с готовностью крикнул Катала.

– Точняк!

– Молоток, Расписной, дело говорит!

Решение приняли единогласно. Зубач, Голубь и Каштан сбили Калика с ног и пинками загнали под шконку. Всемогущий пахан в один миг превратился в презираемого всеми изгоя.

– Ну и все! – подвел итог Морда, занимая место смотрящего. – А во Владимире пусть с него Пинтос спросит, как хочет…

Но Калик не стал дожидаться встречи с Пинтосом. В ту же ночь он привязал скрученный в три слоя бинт к отведенной ему третьей шконке и удавился.

Пришедшего утром начальника эта смерть не очень удивила.

– А ведь верно он давеча сказал: сегодня авторитет, а завтра полез на третью шконку, – задумчиво проговорил Дуболом, рассматривая безвольно висящее тело. И, повернувшись к внушительной свите, которая теперь не отходила ни на шаг, добавил: – Сразу видно: клопы загрызли… Надо санобработку делать! Тогда у них дохнуть перестанут!

Два здоровенных прапорщика многозначительно переглянулись, третий зловеще усмехнулся.

– И запомните – у меня живут по моим порядкам! Или вообще не живут! – на прощанье бросил подполковник.

– Влетели! – сказал Катала, когда дверь захлопнулась. – Вот чума!

– Да, Калик нам и напослед подосрал, – мрачно кивнул Леший.

Настроение у всех было подавленное.

– Вы чего? – спросил Расписной. – Ну пусть делают санобработку, от клопов-то житья нет!

– Т-ю-ю… – Леший хотел присвистнуть, но вспомнил, что в камере этого делать нельзя, и, растерянно пожевав губами, перевел взгляд на нового смотрящего. Тот смотрел на Расписного со странным выражением.

– Я не врубаюсь… Ты что, пассажир с экватора? [52] Придут десять мордоворотов с палками и разделают всю хату в пух и перья! Ты откуда, в натуре?

В воздухе повисло напряжение. Невидимая стена вмиг отгородила его от всех остальных. Потапыч предупреждал, что все мелочи зэковской жизни за несколько месяцев изучить нельзя, проколы неизбежны, и тогда надежда только на собственную изворотливость и находчивость.

Волк рассмеялся:

– Выходит я косяк упорол [53] . У нас это по-другому называлось – «банный день». Один раз меня так по кумполу смазали, два дня имени не помнил…

– А я после обработки неделю пластом валялся…

– Мне руку сломали…

Опасное напряжение разрядилось, каждый вспоминал свой опыт «санобработок», и внимание переключилось с Расписного на очередного рассказчика. Только Зубач не отводил пристального, недоверчивого взгляда.

Однако Дуболом почему-то не выполнил своего обещания. «Санобработки» не последовало ни в этот день, ни в последующие. А в конце недели наконец сформировали этап на Владимир.

Семьдесят шестую камеру спас от тяжелых резиновых палок лейтенант Медведев. Он страховал Вольфа, выполняя роль ангела-хранителя, но делал это конспиративно, что существенно затрудняло дело.

– Сколько у вас заключенных с татуировками антисоветского характера? – занудливо выспрашивал он у подполковника Смирнова.

Начальник только кряхтел и задумчиво морщил лоб. Ничего хорошего активность комитетчика лично ему не сулила. Если неудачно попасть под очередную кампанию, можно лишиться должности и партийного билета, как будто не какой-то трижды судимый дебил Петя Задуйветер, а он, подполковник внутренней службы Смирнов, выколол у себя на лбу крамольные слова «Раб КПСС».

– Мы это дело пресекаем в корне, с кожей такую гадость срезаем! – не очень уверенно сказал Смирнов, отводя взгляд.

– А кто допускает антипартийные высказывания? Кто пишет жалобы в ООН? Кто рассказывает анекдоты про руководство страны?

– Нет таких, – уже решительнее ответил подполковник, усердно изображая зрелого и деловитого руководителя исправительной системы, которому совершенно напрасно вверенный контингент дал обидное прозвище Дуболом. – Если попадались, мы их в психушку оформляли…

– Вот-вот, – неодобрительно пробурчал Медведев. – А потом ихние «голоса» про все это на весь мир рассказывают…

Подполковник Смирнов терялся в догадках. Лейтенант из Конторы объявился с неделю назад и проявил большой интерес к обитателям следственного изолятора. Кто из какого города, кто где служил, работал. Он перелопатил картотеку, что-то выписывал, что-то помечал в небольшом блокноте. Порекомендовал перетасовать несколько камер, и эти рекомендации были тут же выполнены.

И Смирнов, и его заместители, и оперчасть находились в напряжении. Интерес к изолятору у органов появился явно неспроста. Может, действительно попали во вражескую передачу? Или это камуфляж, а на самом деле копают под сотрудников, а еще хуже – под руководство? Или готовят какую-то комбинацию с диссидентами? Или здесь что-то другое, недоступное не искушенному в государственных делах разуму начальника СИЗО?

– Ладно. А как с националистами? Составьте-ка мне справочку на тех, у кого с пятым пунктом не в порядке!

Медведев приходил каждый день и требовал все новые справки, листал личные дела десятков осужденных, расспрашивал о каждом из них.

– Вот этот татарин, он правда мулла? И что, молится? А других вовлекает?..

– А эти двое евреев в одной камере… Они зачем вместе, чтоб сионистскую пропаганду легче вести?..

– А немец вообще шпион, да у него еще свастика выколота! Мутит воду?

Смирнов вертелся, как карась на сковородке:

– Никакой он не мулла, мошенник, под видом муллы деньги на мечеть собрал и на ипподроме проиграл…

– Евреи в пропаганде не замечены, но на всякий случай рассадим по разным хатам…

– Не знаю, какой он шпион – с ног до головы расписан, типичная босота… Но хата у них наглая, сегодня я их под палки поставлю!

Комитетчик насторожился.

– Вот этого не надо! От вас и так вонь наружу выходит, причем далеко улетает, за бугор! Никаких эксцессов! Лучше разгоняйте всех по зонам побыстрей! Чего они у вас киснут столько времени?

– Да этапы собираем… Чтоб вагонзаки порожняком не гонять… Но раз такое дело – разгоним…

– А этот латыш про отделение от Союза не заговаривает?

– А эти узбеки…

Когда настырный комитетчик вдруг перестал приходить в Бутырку, подполковник Смирнов испытал большое облегчение. А лейтенант Медведев столь же неожиданно появился в кабинете начальника Владимирской тюрьмы и вновь принялся задавать те же вопросы, рыться в картотеке и перетасовывать камеры. Поскольку во Владимирском централе содержалось немало политических, то руководство это не удивило.

– Внимание, вы поступаете в распоряжение конвоя! Требования конвоиров выполнять немедленно и беспрекословно!

Сорванный голос приземистого старлея перекрывал свирепый лай двух рвущихся с поводков низкорослых черных овчарок, гудки маневрового тепловоза и шум компрессора на грузовом дворе.

– При этапировании резких движений не делать! При пересечении охраняемого периметра оружие применяется без предупреждения!

Яркие прожектора освещали застывших на корточках зэков, отбрасывающих длинные тени автоматчиков, блестящие рельсы и зловещий то ли грузовой, то ли пассажирский вагон с глухими окнами и темным зевом распахнутой двери. Вольф глубоко вдыхал пахнущий битумом и нагретым, железом воздух, будто хотел надышаться впрок. Другие арестанты не пользовались такой возможностью – почти все курили и привычно глотали едкий табачный дым.

Этап был сборный – около пятидесяти человек из Бутырки, «Матросской тишины», Краснопресненской пересылки, Четвертого СИЗО… Угрюмые мужики в одинаковых серых робах с явным раздражением слушали начальника конвоя. Натянутая вокруг веревка с красными лоскутами выводила из равновесия, потому что не шла в сравнение с толстыми стенами, бесконечными решетками, высокими заборами, ржавыми рядами колючей проволоки.

Свобода была вокруг, совсем рядом, она дразнила, будоражила, провоцировала, как раздевшаяся на пьяной вечеринке и бесстыдно танцующая баба. Если резко рвануть в глубину станции, затеряться в непроглядной тьме между товарных составов, перемахнуть забор и раствориться в многомиллионном городе… Но злобные, натасканные на людей псы и тренированные стрелять навскидку автоматчики почти не оставляли надежды на успех. Обманчивая надежда сменялась жесточайшим разочарованием.

– При нападении на конвой оружие применяется без предупреждения! Посадка по команде, бегом по одному, руки держать на виду!

– Ори, ори, паскуда! – зло процедил сидящий справа от Расписного Катала. – Я одному мусору засадил жало под шкуру, тебе бы тоже загнал в кайф…

– Я их, сучар, еще порежу… – облизнулся Хорек. Он на редкость быстро оправился от побоев, только подолгу гулко кашлял, придерживая руками отбитые внутренности.

– Меньше базланьте, – одернул их Зубач. Морда остался в тюрьме, и он явно претендовал на лидерство. – Можешь делать – делай, а метлой мести не хер!

– Точняк, – поддержал его Драный, четко определивший, куда дует ветер.

Начальник конвоя взял у помощника первую папку с личным делом:

– Боков!

– Иван Николаевич, – донеслось из серой массы зэков. – Пятьдесят шестого года, село Колки Одинцовского района, статья сто сорок четвертая, часть вторая, срок четыре года.

– Пошел!

Долговязая фигура побежала по веревочному коридору, псы зашлись в лае, у темного проема конвоиры приняли арестанта и привычно забросили его в нутро вагонзака.

– Галкин! Пошел!

– Камнев!

– Зоткин!

– Шнитман! Пошел!

Маленький округлый человечек с объемистым мешком в руках неловко затрусил по проходу.

– Быстрей! Андрей, пошевели его!

Сержант отпустил поводок, черный комок ненависти молнией метнулся вперед, клацнули челюсти, раздался крик, поводок вновь натянулся, оттаскивая хрипящего пса на место.

Приволакивая ногу, человечек побежал быстрее и, с трудом вскарабкавшись по ступенькам, скрылся в вагоне.

– Вольф! Пошел!

Погрузка закончилась довольно быстро. Хотя этап был небольшим, набили как обычно – по пятнадцать человек в зарешеченное купе. Привычная тюремная вонь, теснота, исцарапанные неприличными надписями стенки… Знающая свое место перхоть привычно лезла наверх, Расписной, как подобает бывалому бродяге, уселся на нижнюю полку. Так же уверенно устроились внизу Катала и двое незнакомых, синих от наколок босяков. Ко всеобщему удивлению, здесь же расположился и полный, похожий на еще не подрумяненного в печи Колобка Шнитман. Устроившись у решетчатой двери, он закатал штанину и деловито осмотрел укушенную ногу.

– Вот гады, что делают – людей собаками травят! – ни к кому конкретно не обращаясь, сказал Колобок, промакивая несвежим платком слабо кровоточащую царапину. – Хорошо, что я успел отдернуться, а то бы до кости прокусила!

– Глохни, чмо базарное! – цыкнул босяк. – Какого хера ты тут расселся? Наверх давай!

– К нам лезь, Сидор Поликарпыч! [54] – раздался сверху голос Драного. – Посмотрим, что у тебя в сидоре!

Но, к еще большему удивлению зэков, Колобок не сдвинулся с места и даже позы не изменил, пока не обмотал платок повыше щиколотки. Потом внимательно посмотрел на босяка и негромко спросил:

– Вы, извините, кто будете?

Босяк чуть не потерял дар речи. Шнитману было под пятьдесят. Круглая голова, торчащие уши, близоруко прищуренные глаза, тонкие, полукружьями брови, висячий, с горбинкой нос, пухлые и бледные, будто из сырого теста, щеки. На его физиономии было крупными буквами написано, что он первоход, пассажир с экватора, фуцан, лох. Но лохи так себя не ведут!

– Я?! Я Саня Самолет! А ты кто?!

– А я Яков Семенович Шнитман из Москвы…

– Семенович?! В рот тебе ноги! И дальше что?? Дальше что, я тебя спрашиваю?!

– Да ничего. Вот познакомились. А дальше – поедем, куда повезут.

– Я тебе щас башку отобью! Лезь наверх, сказали!

Колобок помотал головой:

– Мне здесь положено. С людьми.

Самолет заводился все больше и больше. Испитое лицо покраснело.

– С катушек съехал, мудила хренов?! Ты что гонишь!

– Я повторяю то, что мне люди сказали.

– Какие люди?!

– Сеня Перепел, например. Он сказал, что меня по понятиям примут, как человека.

Самолет осекся. Но только на мгновенье.

– Про Перепела все слыхали. Только он с тобой не то что говорить не станет – на одном гектаре срать не сядет! Знаешь, что за пустой базар бывает? Язык отрезают!

– Знаю. Только мои слова проверить легко.

– Когда проверим, тогда и видно будет. А сейчас – канай наверх. Ну!

Самолет вытянул длинную лапу с растопыренными пальцами, чтобы сделать «смазь», но Расписной перехватил его запястье.

– Остынь, брателла! Раз он на Перепела сослался, нельзя его чморить. Пока не проверим – нельзя!

Босяк зло ощерился и вырвал руку.

– А ты чего за фуцана подписку кидаешь? Ты кто такой?

– Я Расписной. Не согласен со мной – у людей спроси. А если хочешь разобраться – давай, хоть сейчас.

– Во Владимир придем, все ясно и станет, – поддержал Расписного Катала.

– Пусть внизу сидит, не жалко, место есть, – согласился второй босяк.

– Ну лады, – после небольшой паузы согласился Самолет. – Только разбор я конкретный проведу!

Резкий стук ключа о тамбурную решетку прервал разговор.

– Хватит базарить, отбой! – крикнул дежурный конвоир.

Вагон набирал скорость.