Принцип карате

— Разнылся из-за пустяков! Надо же быть мужчиной…

Сам хирург, безусловно, считал себя мужчиной. Иссиня-черная шерсть выбивалась из-под не сходившихся на широких запястьях рукавов халата, курчавилась на шее, пучками торчала из ушей, и раз он еще завел бороду и отпустил длинные завивающиеся локоны, значит, расценивал чрезмерную волосатость как несомненный признак мужественности.

«Интересно, посчитал бы ты пустяком, если бы я тебе сейчас сломал палец?» — подумал Колпаков, и, очевидно, хозяин кабинета почувствовал его настроение.

— Что у вас?

Впрочем, сухость вопроса могла быть обычной манерой разговора с посетителями.

— Вчера вечером к вам доставили парня с травмой руки…

— Хулигана-то? Жаль, не на меня нарвался — сразу бы в морг свезли. Родственничек?

— Я его задержал и, кажется, перестарался. Он сильно пострадал?

— Вот люди! — Хирург яростно сверкнул круглыми, чуть навыкате глазами и вскочил с места. — Людишки! Все подряд — либо слабаки, либо трусы, либо слюнтяи! Надо же! Поймал бандита и распустил сопли, ах, не сделал ли ему больно? Да эту мразь давить, в землю вгонять, головы отрывать! А ты проведать пришел, беспокоишься: сю-сю, сю-сю. Мужчина…

Последнее слово он процедил с таким презрением, что Колпаков не выдержал.

— Ты мужчина — по два раза руки ломать…

Бородач подскочил вплотную. Колпаков разглядел дряблость и пористость кожи.

— Меня не задевай — по стенке размажу!

Но Колпаков уже овладел собой.

— А как же клятва Гиппократа? — И спокойно, как ни в чем не бывало, предложил:

— Давай лучше потягаемся, кто кому палец разожмет.

Бородач мертвой хваткой вцепился в протянутую руку, дернулся, напрягаясь, потом еще раз.

— Не получается? — сочувственно спросил Колпаков. — Вот так надо…

Одним рывком, хотя и с трудом, он разогнул толстый палец противника. Тот ошеломленно моргал, не понимая, как мог проиграть там, где обязательно должен был выиграть. Ярость улетучилась бесследно, ее сменила растерянность. Оказалось, что хирург моложе, чем кажется на первый взгляд, — не больше тридцати.

— Как же это ты? Ну-ка, покажи руку…

Травматолог профессионально осмотрел кисть Колпакова, отметил два шрама — следы перелома, потрогал окостеневшие мозоли у основания первой и второй фаланг..

— А-а-а… Извините за грубость, сенсей…

Колпаков чуть улыбнулся.

— В курсе?

Бородач почтительно кивнул.

— В институте была секция, да меня этот узкоглазый не взял. Не знаю почему — я и штангой занимался, и боксом, физическая подготовка — дай Бог…

«Ясно почему», — подумал Колпаков и перешел к делу.

Через пять минут Колпаков покинул травмпункт. Хирург проводил его до выхода из больницы, с непривычной для самого себя вежливостью попрощался. Внешне расставание выглядело вполне дружеским, хотя нельзя было сказать, что они остались вполне довольны друг другом.

Колпаков испытывал к новому знакомому глухую неприязнь, хотя и связанную с его комплексом сверхполноценности, но вызванную не этим, а каким-то запрятанным в подсознание обстоятельством, докопаться до которого он сейчас не мог.

А могучий бородач, глядя в удаляющуюся спину Колпакова, с раздражением думал, что слюнтяйство и сентиментальность свойственны даже сильным людям. На кого же в таком случае можно ориентироваться в этом мире?

Колпаков свернул за угол, травматолог швырнул на мостовую недокуренную сигарету, длинно сплюнул и недоумевающе покрутил головой.

«И охота было ему тратить зря время!»

Но бородач ошибался: Колпаков ничего не делал напрасно.

В институт он пришел как всегда — за десять минут до начала работы. Вчерашние страсти еще не улеглись: некоторые разговоры при его появлении смолкали, сторонники Ивана Фомича демонстративно отворачивались, противники — столь же демонстративно приветливо здоровались.

На кафедре еще никого не было, и Колпаков толкнул дверь соседнего кабинета — заведующий любил работать утром. И точно — Дронов оказался на месте. Он положил ручку, посмотрел внимательно, будто раздумывая, привстав, протянул руку, жестом пригласил сесть напротив.

— Послушай, Геннадий, ты сам решил выступить или тебе кто-то подсказал?

— Кто мне мог подсказывать? — напряженно спросил Колпаков.

Шеф во многом был старомоден, и если видел в ком-то хотя бы тень непорядочности, такой человек переставал для него существовать. К тому же он страдал чрезмерной мнительностью и мог заподозрить то, чего на самом деле нет.

— Мало ли кто! Институт кишит интриганами. Вместо занятий наукой они изощряются в склоках и сплетнях — еще бы, ведь снискать славу здесь куда легче! Иван Фомич когда-то был крупным ученым, но, к сожалению, последние десять лет погряз в этой трясине. И стал большим мастером, да-да…

Илья Михайлович тяжело вздохнул и дунул на поверхность стола, очищая ее от видимых только ему соринок.

— С ним никто не мог тягаться, все недруги оказывались бессильны, и вчерашнее обсуждение тоже кончилось бы ничем… — Дронов посмотрел Колпакову прямо в глаза. — И вдруг на сцене появляется зеленый юнец с горящим взглядом и убийственными, безошибочно нацеленными аргументами и сваливает монументальную фигуру с пьедестала. Да с каким грохотом!

Дронов сделал паузу и многозначительно похлопал ладонью по стопке исписанных фиолетовыми чернилами листов.

— Естественно, возникает вопрос, откуда взялся этот прыткий молодой человек, кто вложил ему в руки оружие, чью силу чувствует он за собой, кто, опытный и авторитетный, стоит за ним, придавая смелость и уверенность?

Ощущая неприятное волнение. Колпаков расслабился и перешел на дыхание низом живота.

— И ответ у многих готов: Дронов! Вот кто направлял своего ученика! В интригах примитивное мышление свойственно не только низким умам, к тому же известная логика в таком объяснении есть. Но я тебя ничему, кроме радиофизики, не учил! Потому и спрашиваю: кто?

— Разве я сказал нечто неизвестное? — Голос Колпакова звучал совершенно ровно. — Просто все считают, что некоторые вещи следует обходить молчанием, и старательно делают вид, будто их вообще не существует. А мне это надоело! Почему кто-то должен был специально учить меня сказать правду? Или вы считаете, что сам я на это не способен?

— Гм… Но… Как бы это лучше выразить… Откуда такая смелость? Даже не так… я вовсе не считаю себя трусом, но молодому человеку, не защищенному степенями, званиями и прочими регалиями, обычно свойственна осторожность… Иногда это качество еще называют благородным. Поэтому твоя эскапада нетипична и вызывает удивление…

— Охотно объясню, — перебил Колпаков. — Я уже почти семь лет занимаюсь особой тренировкой духа по восточной методике…

— Духа? — изумился Дронов. — Вы с ума сошли! Не хотите же вы сказать…

— Не волнуйтесь, Илья Михайлович, материалистическое начало во мне незыблемо. Просто неточно выразился: тренировка тела, но и укрепление характера…

— Это другое дело… — пробурчал профессор.

— И сейчас мне «осторожность» и «благоразумие», о которых вы говорили, представляются тем, чем являются в действительности — обычной трусостью!

Дронов ничем не выразил несогласия.

— А бороться с ней можно только одним способом — сделать то, чего делать не хочется. Я почувствовал, что спокойней отсидеться молча, и пересилил себя — встал и выступил.

— Гм… Такое, конечно, и в голову никому не пришло. Мы вчера долго беседовали с ректором, и Петухов был, и Гавриленко, весь «треугольник»… Ты известен как чрезвычайный рационалист, из того и исходили… Фомичу больше не работать, на его место, и это ни для кого не секрет, пойдет Дронов, — профессор чуть наклонил голову, будто представляясь. — На заведование кафедрой тоже один кандидат — Гончаров. Неплохо иметь друга непосредственным начальником, а научного руководителя — первым проректором и председателем совета?

Колпаков дернулся, порываясь вскочить с кресла, но все же остался на месте.

«Два часа медитации в день, неврастеник», — сказал он себе, а вслух хладнокровно спросил:

— Какие же поступки, уважаемый учитель, дали вам основание считать меня расчетливым мерзавцем?

— Ну, зачем же так? Я сказал, что твой рационализм тут ни при чем, скорее — юношеский максимализм и стремление к справедливости, товарищи со мной согласились… А сегодня я просто хотел проверить свои сомнения, точнее, опровергнуть их твоими аргументами. Извини, если этим тебя обидел.

— Не стоит, все нормально.

Действительно, полное самообладание, хороший пульс…

— Однако и выдержка у тебя, Геннадий! — преувеличенно весело сказал профессор. — Что там у тебя за система? Может, и мне поучиться на старости лет, а то на советах так иногда и ждешь, что кондрашка хватит!

Дронов несколько принужденно рассмеялся. Он изо всех сил старался загладить последствия неприятного разговора.

— Приходите сегодня вечером, — Колпаков положил на стол пригласительный билет, потом добавил еще несколько. — А эти предложите кому-нибудь. Может, Петухов или Гавриленко заинтересуются, а может, и сам… Колпаков показал пальцем вверх. — Будет очень наглядно, если у кого остались сомнения — сразу рассеются. Тем более что я активно участвую…

— Никаких сомнений! — замахал руками Илья Михайлович. — Теперь все понятно, я подтвержу товарищам свое вчерашнее мнение…

Профессор Дронов был рад, что все хорошо кончилось. Он не любил обижать людей, причинять кому-либо боль. Поэтому система Геннадия Колпакова для него совершенно не годилась.

Выйдя из кабинета заведующего, Колпаков не вернулся на кафедру, а направился в конец коридора, свернул за угол и оказался в крохотном тупичке у пожарной лестницы, с окном, выходящим во внутренний двор института. Глядя на вымощенный серыми и коричневыми плитами пустынный прямоугольник, Колпаков задумался.

Он сказал Дронову правду — выступая против Ивана Фомича, он действовал почти рефлекторно: сработала неприязнь к этому надутому демагогу, злость на молча прячущих глаза «благоразумных» и, конечно, привычка ломать собственные слабости.

Но, вставая с уютного, такого неприметного в общей массе стула, привлекая внимание настороженно затихшего зала и беспокойно зашевелившегося президиума, он увидел и те благоприятные для себя последствия, о которых говорил Илья Михайлович Дронов. Увидел вторым зрением, со стороны, как научился видеть результат еще не нанесенного мощного атеми, нацеленного в самую уязвимую точку противника.

Что же было первичным? Неужели неосознанно закрепленный на подсознательном уровне рационализм? И тогда он, Геннадий Колпаков, не властелин своего духа, а марионетка Системы, используемой последние годы как раз для того, чтобы очиститься от присущих человеку недостатков и безукоризненно владеть собой…

По двору прошел Веня Гончаров, и поток неприятных размышлений прервался.

Чушь! Колпаков повернулся к красному пожарному щиту, обозначил цуки в конусообразное ведро, четко зафиксировав кулак в нескольких миллиметрах от шершавой поверхности. Чушь! Взвинтив еще несколько прессующих воздух ударов в свои сомнения, Колпаков не торопясь двинулся обратно, на ходу приводя к норме чуть участившееся дыхание — он всегда стремился к абсолюту.

Гончаров уже сидел за своим столом.

— Поспешите, Геннадий Валентинович, через пять минут звонок, а надо еще подготовить оборудование. Я только что дал старосте ключ, но вы лично проследите, чтобы все было в порядке.

— Хорошо, Вениамин Борисович.

На первом курсе молодой, неостепененный ассистент Гончаров проводил с ними лабораторные занятия, а после урочных часов возился со своей установкой. Геннадий заинтересовался, начал помогать, постепенно увлекся по-настоящему, да так и пошел в кильватере.

Их сотрудничество оказалось плодотворным и взаимовыгодным: экспериментальная часть одного из параграфов диссертации Гончарова стала курсовой работой Колпакова, в институтском сборнике появилось несколько написанных в соавторстве статей. Через год Гончаров защитил кандидатскую, а еще через три Колпаков — дипломный проект. Кроме того, они стали друзьями, а это значило не меньше, чем все остальное.

Колпаков аккуратно повесил в шкаф пиджак, надел отглаженный халат, перед зеркалом тщательно застегнул пуговицы и завязал пояс. Он уже взялся за ручку двери, как Гончаров сказал вслед:

— Слышал новость? Наконец решился вопрос с кооперативом, в начале следующего года закладываем. Может, тебе есть смысл не ожидать слома своей хибары, а вступить в пайщики?

Лаборантка вышла, они остались наедине и могли позволить неофициальный тон.

— А деньги на первый взнос? Разве что в лотерею повезет!

— Я займу. И без процентов.

— Спасибо, Веня. Но долг надо отдавать, а я сам еле свожу концы с концами. Так что, если внезапно не разбогатею, придется ждать сноса.

Колпаков прошел в лабораторию. Работа продвигалась полным ходом: Вася Савчук успел разъяснить задание, нарисовал на доске схему собираемого устройства, распределил ребят по стендам.

— Вечером останемся? — Взгляд у Савчука чистый и пытливый.

— Нет. Сегодня нет. Но я принес тебе пару интересных статей, можешь использовать этот метод расчета частотных характеристик.

Савчук под руководством Колпакова готовил работу на институтский конкурс. История повторяется. А Гончаров уже доцент, и докторская на выходе… Дай Бог…

Колпаков проверил правильность монтажа схем и разрешил перейти к измерениям, а сам заперся в лаборантской и полчаса просидел на пятках, отрешившись от всего земного.

Только после этого исчезла скрытая, но все же ощущаемая неудовлетворенность от допущенного утром нарушения распорядка.

В перерыве Колпакова пригласили к телефону. Он удивился, так как сегодня не ждал звонков.

— Здравствуй, Геннадий! — Голос Лены звучал звонко и весело. Лед тронулся? — Ты не перестал быть волшебником? Тогда достань еще три билета! У нас ужасный ажиотаж, а подружки хотят пойти… Сделаешь? Молодец, ты меня не разочаровал! Ну, хорошо, до вечера…

Разговор вызвал у Геннадия двойственное чувство. Давая Лене свой телефон, он не надеялся, что она станет ему звонить, да еще так скоро… Можно было порадоваться, но откровенно практичная направленность беседы портила настроение. На помощь пришла Система.

«Маленькая победа лучше большого поражения». Фраза всплыла в мозгу сама, оставалось повторить ее десять раз, медленно, по слогам, вдумываясь в смысл. И Колпаков ощутил удовлетворение: он сумел пробудить в Лене интерес к себе, а это только первый важный шаг. Настроение восстановилось.

В середине дня Колпакова вызвал Дронов.

— Оказывается, ты решителен не только на собраниях. К тому же чрезмерно скромен. Ну-ну… Вот товарищ хочет с тобой поговорить…

Илья Михайлович, улыбаясь, похлопал его по плечу и вышел, оставив наедине с худощавым парнем, уверенно сидевшим в профессорском кресле.

— Капитан Крылов, из Центрального райотдела милиции, — привычно представился тот, доставая из папки официальный бланк, оттиснутый на грубой серой бумаге.

Колпаков рассказал о событиях прошлого вечера, прочитал составленный капитаном протокол, расписался.

— Подробно записано.

— Вы же основной свидетель.

— Почему? Там стояла целая толпа!

— Зеваки. Только глазеть любят. Вмешаться боятся, показания давать ленятся. Так и живут всю жизнь в сторонке.

Крылов пренебрежительно махнул рукой.

— Черт с ними. Покажите лучше, как вы взяли его на прием.

Колпаков показал.

— Ага… Мы пользуемся другим: аналогичный захват, потом отвлекающий удар левой в лицо и локтевой сустав на изгиб через предплечье… Эффективность та же, но контролируется сила нажима, потому, как правило, удается обойтись без травм. А вы уложили его на операционный стол. В горячке?

Колпаков, глядя в сторону, кивнул.

Перед закрытой кассой уныло толклась очередь, рассчитывающая на дополнительные билеты. Разрезав ее плечом. Колпаков открыл дверь служебного входа, кивнул старушке у столика с телефоном, в раздевалке надел кимоно и присоединился к ребятам, разминающимся в пыльном полумраке отгороженной тяжелым занавесом сцены.

Разогрев мышцы, Колпаков слегка раздвинул плотную, напоминающую плюш ткань. Открытый, без крыши, поднимающийся амфитеатром зал был заполнен до предела. Он скользнул взглядом по первым рядам — пригласительные сюда раздавали членам оргкомитета.

Лену с подружками отыскал сразу. Веселые, оживленные, нарядные, они ярким пятном бросались в глаза.

Дронов и Гончаров, лаборантка кафедры, Вася Савчук, несколько преподавателей — видно, шеф распределил билеты…

Колпаков вспомнил, что он собирался сделать, да так и не удосужился, — пригласить мать. Впрочем, ей всегда некогда, да и неинтересно.

Монументом силы выделялся во втором ряду бородатый хирург. Колпаков снова испытал к нему непонятную антипатию и отошел от занавеса.

Перебрал кирпичи, квадраты и прямоугольники неструганых досок, проверил устойчивость изготовленной Окладовым у себя на заводе опорной конструкции, попробовал, легко ли раздвигаются лапы держателя.

— Порядок? — подмигнул Николай.

— Да вроде.

— Даром, что ли, у меня пятый разряд! — Окладов поставил на стол аптечку и графин с водой.

— А вы сомневаетесь, щупаете, Гришка своими ручищами все перевернуть пытался… Выдержит!

— Готовы?

За кулисы вышел Колодин. Строгий черный костюм председателя городской федерации резко контрастировал с белым, свободного покроя кимоно.

— Будем начинать.

Следом появился председатель спорткомитета Стукалов, зампред федерации бокса Добрушин, мастер спорта международного класса по боксу Литинский, чемпион республики по самбо и дзюдо Таиров, быстрый и энергичный Володя Серебренников из горкома комсомола.

Все по очереди здоровались с четверкой участников и рассаживались за длинным, покрытым зеленым сукном столом в углу сцены.

Последними пришли корреспонденты местных газет с фотокамерами на изготовку.

— Со вспышкой не снимать, — встревоженно предупредил Габаев. — И не отвлекать, особенно в момент сосредоточения!

— Все собрались?

Колодин махнул рукой, занавес раздвинулся.

Колодин представил публике сидящих в президиуме, потом участников. Парни в кимоно коротко поклонились и опустились на пятки. В зале пронесся шумок удивления.

— Как вы уже знаете из газет, недавно создана Всесоюзная федерация карате, таким образом, получил права гражданства новый, оригинальный и необычный вид спорта, — обратился Колодин к собравшимся. — Его необычность состоит в том, что путем специальных тренировок тела и воли спортсмен получает возможность высвобождать скрытые запасы энергии и концентрировать их, добиваясь феноменальных результатов. Например, голой рукой сокрушать твердые предметы: камни, доски, кирпичи. Как это делается, вы скоро увидите. — По залу вновь прошла волна оживления. — Занятия карате укрепляют не только мускулы, но и дух, позволяют лучше познать себя и разобраться в окружающем мире.

Литинский шепотом спросил что-то у Добрушина, тот пожал плечами и обратился к Стукалову, но увидел лишь повторение собственного жеста.

Корреспонденты делали пометки в блокнотах, один сфотографировал зал, президиум, сидящих неподвижно спортсменов.

— Сейчас я коротко расскажу об истории этого экзотического вида единоборства…

То, что последует дальше, Колпаков да и любой другой из четверки бойцов знали наизусть.

— …Карате — военное искусство, имеющее возраст около двух тысяч лет. Его истоки можно найти в Индии, Китае, Японии. Существует множество легенд, объясняющих происхождение карате. Согласно одной, в глубокой древности индийский правитель, наблюдая за борьбой животных, проанализировал и классифицировал их движения и на этой основе разработал технику боя и экспериментировал на людях, нанося удары в жизненные центры организма. При этом он убил более ста рабов…

Колпаков сосредоточился, и голос, излагающий хорошо знакомые вещи, пропал, исчезла сцена, заполненный зрителями амфитеатр, сознание обволоклось непроницаемой серой пеленой, но он все же оставил узкую щелочку, чтобы не пропустить нужного момента.

— …в китайских монастырях… на острове Окинава феодалы запрещали простым людям ношение оружия… в начале двадцатого века начался японский период развития карате, который тесно связан с именем профессора Гишина Фунакоши… в нашей стране карате развивается как соревновательный вид спорта, дающий прекрасную тренировку ума, воли, тела, позволяющий полностью использовать возможности человеческого организма…

Серая пелена растаяла.

— Сейчас мы переходим к первой части программы сегодняшнего вечера, — объявил Колодин. — Шивари — разбивание твердых предметов — один из самых сложных и эффектных разделов карате.

Мальчики из начинающих принесли в президиум несколько кирпичей и после того, как их тщательно осмотрели, установили один на держателе опорной конструкции.

Саша Зимин встал, поклонился публике, президиуму, положил сверху маленькую матерчатую прокладку — он всегда берег руки — и без видимого напряжения коротким, обманчиво легким ударом разбил кирпич на две части.

Мальчики положили два кирпича, один на другой. Саша на мгновение замер с поднятой рукой, потом ладонь стремительно, как нож гильотины, обрушилась вниз, и красные обломки посыпались на пол.

В зале зашумели.

Зимин поклонился президиуму, публике и сел на место.

— Обман, кирпичи треснутые, — прорвался сквозь одобрительный шум глумливый выкрик.

Колпаков сразу нашел в двенадцатом ряду компанию расхристанных юнцов, визгливым гоготом поддерживающих самого нахального.

Пьяные? Просто развязные, не привыкшие и не желающие считаться с нормами поведения и правилами приличия?

— Вот демонстрация умения мгновенно выплескивать в точку удара всю свою силу, — не обращая внимания на крик, пояснял Колодин. — А поклоны — элементы ритуала, обязательного для карате. Продолжаем показ шивари. Более сложный, требующий серьезной подготовки удар выполняет Николай Окладов.

Теперь Зимин взял кирпич за верхний край, уперев локоть в бок. Окладов стал в стойку напротив и выбросил кулак от бедра. Брызнули осколки.

— Дуриловка, у них все кирпичи трухлявые!

— Попрошу соблюдать тишину и порядок. Бойцам необходимо сосредоточиться, вы им мешаете, — предупредил Колодин.

Следующий предмет — полуметровый отрезок двухдюймовой доски — он показал не только президиуму, но и пустил в зал. Доску передавали из рук в руки, осматривали, искали трещины или дефекты древесины, изо всех сил гнули, пытаясь сломать. Потом ее вернули на сцену и положили на раздвинутые лапы держателя. Колпаков сделал положенные по этикету поклоны, подошел по-кошачьи, присел на широко расставленных ногах, собрался.

Раз… Доска тонкая, она не является сколь-нибудь серьезной преградой и легко будет разрублена ладонью, не уступающей по твердости и остроте лезвию меча…

Два… Задержать дыхание, расслабиться, собрать воедино всю жизненную энергию…

Три! Рука обрушивается вниз с максимально возможной скоростью, работает все тело — спина, низ живота, ноги; резкий выдох с выплеском киме, кисть превращается в сталь, ничто не может устоять перед ударом!

Хеке! Еще до того, как обломки запрыгали по полу, Колпаков будто со стороны увидел собственную руку, проходящую сквозь преграду.

Он поклонился, сделал несколько вдохов низом живота, превратившись в сосуд, медленно наполнился воздухом сверху донизу и резко выбросил этот воздух снизу доверху.

Сбросив напряжение, Колпаков взялся держать деревянный квадрат, который Габаев должен был разбить прямым цуки. Григорий стал в стойку и замер, намечая левой рукой точку попадания. Ему выпал, пожалуй, самый тяжелый номер, зрители это почувствовали, наступила полная тишина, даже фотокорреспондент перестал щелкать затвором аппарата.

Колпаков подумал, что сейчас дурацкий выкрик может испортить все дело.

Габаев напрягся так, что побелел кончик носа, задержал дыхание, поднимая давление, и с резким выдохом ударил, но секундой раньше из двенадцатого ряда раздался прежний залихватский голос:

— Кончай балаган, она подпилена!

Габаев выполнил цуки технически безукоризненно — вовремя довернул бедра, стремительно отбросил назад левую руку, и все эти движения, складываясь, придавали бьющей руке дополнительную мощь, но сконцентрироваться не сумел, потому кулак не разбил преграду, а с глухим стуком ударился об нее.

Колпаков почувствовал, как дернулась в руке доска, и почти физически ощутил боль, которую испытал Габаев.

— Слабак! Так и я могу! — изощрялся тот же весельчак, не понимая, что шутит с огнем.

Забыв про невозмутимость, сдержанность и хладнокровие — основные достоинства мастера карате, Габаев рванулся было к ведущей в зал лесенке, но Колодин сделал шаг вперед, загораживая дорогу, и тот остановился, машинально ощупывая кисть и локтевой сустав — не выбил ли, а горящим взглядом отыскивая в толпе крикуна.

В зале произошло движение: знакомый Колпакову бородатый хирург, бесцеремонно расталкивая публику, пробрался к двенадцатому ряду, завязалась короткая возня, в проход выпали два недавно ободряюще ржавших парня, а бородач уже возвращался обратно, таща за собой слабо упирающегося третьего.

Стащив вниз, травматолог подхватил его за шиворот и за штаны, несколько раз качнул и, как тряпичную куклу, забросил на сцену.

— Покажи-ка, пакостник, что ты можешь, да пусть люди на тебя полюбуются!

Зрители захохотали. Стоявший на четвереньках пестро одетый юнец с перстнями на руках, цепочкой на шее, железными бляхами на штанинах имел карикатурный вид.

— Это же клоун! — выдавила сквозь смех женщина в первом ряду.

— Точно, ряженый! Они нарочно, для забавы его выпустили!

Зал веселился. Неожиданная интермедия пришлась кстати, и нашлось бы немного людей, считавших, что она не подготовлена заранее.

Оказавшись в центре внимания, крикун мгновенно утратил смелость и развязность. Он даже не делал попытки встать, только ошалело крутил головой, надеясь, что случится чудо и все происходящее с ним окажется дурным сном.

Габаев левой рукой схватил его за ворот, поставил на ноги и вытащил на середину сцены, к станку, установил на держатель кирпич.

События развивались не по программе, Колодин на ходу искал выход:

— Некоторые зрители выразили сомнение в достоверности показанного и изъявили желание повторить сокрушение твердых предметов…

Пестрый юнец, судя по его виду, испытывал только одно желание — оказаться как можно дальше от станка, твердых предметов, зловеще прищурившегося Габаева и вообще от Зеленого театра.

— Значит, я слабак? — нехорошим голосом сказал Гришка, слегка улыбаясь. — Ну, покажи себя… — Улыбка исчезла. — Не разобьешь кирпич — я разобью тебе голову.

Со стороны казалось, что он советует новичку, как лучше приложить свои силы. Габаев говорил убедительно, крикун старался, даже на цыпочки привстал, рука отскочила от кирпича, как резиновая, и он, сморщившись, сунул отбитую ладонь под мышку.

— Не вышло? — удивился Габаев. — Давай по-другому попробуем, кулаком, может, получится?

Он зажал кирпич в огромной лапе, юнец с отчаянием вмазал кулак в преграду, кожа на пальцах лопнула, из глаз брызнули слезы.

— Ай-ай-ай! Ну никак, — посочувствовал Габаев, театрально поднял над головой целый кирпич, потом подставил его Колпакову и через секунду продемонстрировал зрителям оставшуюся половинку.

— Как видите, без специальной подготовки не обойтись, — импровизировал Колодин. — Надеюсь, среди вас нет больше желающих соревноваться с тренированными бойцами?

Желающих не нашлось.

— Тогда попрошу нашего гостя вернуться на свое место.

«Гость» находился в трансе, некрасиво облизывая кровоточащие костяшки пальцев. Габаев предложил ему напиться и полстакана незаметно выплеснул на брюки, ниже живота. Предупредительно провожая присмиревшего весельчака к лестнице, Григорий по-прежнему тихо сказал:

— Так кто из нас слабак? Ты вон от страха в штаны намочил!

Весельчак машинально пощупал, привлекая этим жестом внимание к мокрому пятну. Зал взревел. Юнец бросился по ступенькам, споткнулся, с трудом удержался на ногах и, поникший, побрел по проходу. Очевидно, выражение лица подействовало на зрителей, смех опал, как пена в выставленной на солнце пивной кружке. Но, когда он поравнялся с двенадцатым рядом, в пять глоток надрывно загоготали сотоварищи. Не выдержав такого предательства, он побежал, с ходу распахнул дверь и вылетел из театра.

— Попрошу всех успокоиться, — обратился к публике Колодин. — Сейчас вам будет показан учебно-тренировочный бой.

Четверка участников надела доспехи. Сначала провели спарринг Зимин с Окладовым, потом Колпаков сражался против двоих.

Колодин комментировал каскады ударов, блоков, уклонов и прыжков.

— В боевом карате нет никаких ограничений и запретов, допустимы любые приемы, помогающие добиться победы. В спортивном — запрещены атаки в голову и пах, кроме того, удары не наносятся, а только обозначаются: ударная поверхность фиксируется в нескольких сантиметрах от тела…

Бац! Голова Окладова дернулась, на скуле вспыхнуло красное пятно.

— …В бою случается всякое, поэтому предплечья и голени бойцов защищены специальными щитками, а бьющая поверхность рук и ног покрыта мягкими прокладками.

Не рассчитывая, что это объяснение окажется убедительным, Колодин скомандовал прекратить бой.

— Сильно достал? — спросил Колпаков, когда они опустились на пятки в углу сцены.

— Прилично. До сих пор в ушах звенит.

— А сейчас, уважаемые зрители, — Колодин освоился у микрофона, в голосе появились артистические нотки, — вам покажут ката. Это базовая техника, грамматика карате, представляющая собой последовательность определенных приемов, выполняемых всегда одинаково и в одном направлении. Всего известно около 60 ката. В старое время на изучение одного затрачивали три года. Гишин Фунакоши упростил древние ката и создал легкую в изучении серию. Тот, кто владеет ею, может противостоять противникам в любой ситуации. Ката продемонстрирует Григорий Габаев.