Данил Корецкий
      Подставная фигура
      (Оперативный псевдоним - 2)
      Часть первая
      ОДИН И БЕЗ ПРИКРЫТИЯ
      Глава 1 ВЗРЫВ
      Москва давно переплюнула и Ростов-папу и Одессу-маму. Провинциальные родители криминала могли похвастать только Беней Криком с его подержанным "вессоном" и претензиями на уголовное джентльменство да бандой Фантомасов с кустарными автоматами и теми же претензиями. Смех один, да и только. Москва - настоящий город гангстеров. Здесь крутятся огромные деньги, здесь в одночасье сколачиваются фантастические капиталы, здесь бандиты договариваются с политиками, а политики заключают сделки с бандитами, здесь особенно наглядно стирается граница между криминалом и властью, здесь самые дорогие рестораны и проститутки... Каменные джунгли. Клоака. Зона повышенного риска. Уже лет десять кипит здесь мутное нехорошее варево, то и дело всплывают из потаенных глубин на поверхность изуродованные трупы, смертельными пузырьками прорываются автоматные очереди, лопаются огненные пузыри тротила и разлетается в стороны разваренная человеческая лапша. Кажется, что все привыкли к стрельбе и взрывам, но на самом деле это не так. Привыкли к сообщениям: там-то взорвался автомобиль, столько-то человек погибли... Но когда в родном твоем дворе вдруг раздается грохот фугаса, И взрывная волна вгоняет в кухню осколки окна, и битое стекло оказывается в кофе и яичнице - какое тут может быть привыкание? Утром четырнадцатого февраля прогремело на Ломоносовском проспекте, неподалеку от метро "Университет". Еще не успели осыпаться лопнувшие стекла в магазине "Океан" и близлежащих многоэтажках, а вокруг огромной черной кляксы с дымящимся посередине скелетом микроавтобуса уже толпились любопытные. Испуганно пиликали сигнализации потревоженных взрывной волной автомашин, стелился по земле ядовитый серо-черный дым. А в толпе работали локти, вытягивались испуганные лица, шаркали ботинки, вполголоса шел обмен малосодержательной информацией: - Во блин! Нет, ты видел? А если б мы мимо шли?! - А я, значит, сына проводил в школу, иду обратно, и тут по ушам "бабах!". Смотрю: автобус - в куски, дым, огонь... - Петюнчик, в натуре, это тот волчара сделал! Я ему культурно: что случилось? А он - в морду! И когти рвать!.. - И я то ж! За что, брат? А он: тебе какая-то труба, брат! И тоже с правой... Но никто не торопился подойти поближе к месту происшествия, переступить невидимую черту. Там ведь не коммунистический митинг и не парад активисток движения "Чем в мехах, так лучше голой". Там опасность. Угроза. И ужас несмягченной объективами смерти. Растаявший снег, смятый, искореженный металл, крошево стекла, едкий запах взрывчатки... А главное - бесформенные обугленные куски человеческой плоти в тлеющих лоскутах измазанной кровью одежды - посмотришь, сердце проваливается в желудок, а содержимое желудка наоборот - рвется наружу. Черный мусор кругом, островки огня, обрывки, осколки, обломки - или поди угадай, что там такое. - Мама родная, - побледнев, выдохнула женщина с хозяйственной сумкой, так это же чья-то рука... - А ты чего думала? - сплюнул зажимающий ворот пальто нетрезвый мужик в застарелой щетине, но со свежеподбитым глазом. - Видала, как рвануло! Всех в крошево... - Гля, Петюнчик, чего на пальце... Рыжье? Как бы подобраться... прошептал его товарищ, с трудом шевеля разбитыми губами. - Да нет, сейчас не выйдет... Жалко... Через полчаса примчались четыре кареты "Скорой" и два "жигуля" с Петровки. Чуть позже с рычанием подкатил грузовик внутренних войск, горохом сыпанули из затянутого брезентом кузова краснопогонные солдаты с напряженными лицами и автоматами наперевес. Место происшествия оцепили, толпу оттерли подальше. Мрачно осмотревшись, врачи сгрудились над единственным целым телом. Почти сразу послышались возгласы: "Есть пульс! Камфару и кислород быстро!" А через несколько минут пострадавшего погрузили в реанимационную машину и та под вой сирен рванула на красный свет. Приехали пожарные в гремящих на морозе спецкомбинезонах, вышли, потоптались хмуро - все, что могло сгореть, сгорело давно, чего летели, спрашивается? Одна за другой тормозили борзые "Волги", "Форды" и "Мерседесы" с мигалками или в спецокраске - городское, милицейское и прокурорское начальство. Мигом возник микроавтобус с телевизионщиками. Задымили сигареты, загорелись глазки телекамер, засуетились ушлые стервятники-операторы. Клевец, "важняк" с Петровки - здоровенный широколицый мужик в надвинутой на глаза кожаной кепке, вынул руки из карманов драпового пальто и, выставив перед толпой растопыренные ладони, в десятый раз повторял: - Ну не топчитесь почем зря, ну кому говорю?.. За линию, едрить вашу!! Последними подкатили неброские машины ФСБ - генерал-лейтенант Ершинский и следственная бригада во главе с майором Фокиным. Выйдя из машины, генерал поправил дубленку, хищно оскалился на черное пятно ("Хорошо хоть, что не на Красной площади"), обернулся к Фокину, вполголоса приказал: - Посмотри по-умному. Может, нам и соваться нечего... Если чистая уголовщина, пусть прокуратура забирает, - потом надел маску свойского парня и направился к начальственной тусовке. Фокин был на голову выше своего шефа, огромный, неулыбчивый, косолапый, как медведь из Завидовского заповедника. Он распечатал новую пачку "Бонда", вытянул сигарету, по привычке прикусил зубами фильтр. Холодные серые глаза неспешно фиксировали картину разрушения, выхватывая значимые детали: сорванная крыша микроавтобуса, развернутые "розочкой" борта - взрыв ненаправленный, очень мощный - с полпуда динамита или аммонала, если тротила, то немногим меньше, да и пластида килограмма два... Зачем столько? Вон за двести метров форточки в доме повылетали... Для микроавтобуса за глаза одной двухсотграммовой толовой шашки хватит... На почерк обычных бандитов не похоже! Прикурив, Фокин струйкой выпустил синеватый дым. Сейчас от него, начальника отдела по расследованию особо тяжких преступлений, зависело влазить в это дело или нет. Отвечать за ошибочное или даже просто недальновидное решение предстояло тоже ему. За спиной напряженно ждали команды семеро неуловимо похожих друг на друга людей в неброских, будто подобранных по единой моде пальто. У некоторых в руках были папки для документов, у нескольких - чемоданчики, двое держали руки в карманах. - Сверкунов, - не поворачиваясь, окликнул Фокин. В поле зрения мгновенно возник молодой человек с острым лицом ищейки. - Раздвинь-ка цепь еще на три метра. - Есть. Сверкунов исчез. - Сомов и Дьячко, наберите свидетелей. Адреса, телефоны, все, что можно. Муровцев поспрашивайте, они тут уже давно. Гарянин... Пройдись по толпе, послушай, что говорят интересного. Ярков, пробы воздуха, экспресс-анализ на тип ВВ1. Следователи, опера и взрывотехник отправились выполнять распоряжения, криминалист и Судмедэксперт продолжали переминаться с ноги на ногу, дожидаясь своей очереди. Когда Сверкунов вернулся, Фокин дружески хлопнул его по плечу - он умел работать с людьми. - Бери Сименкина и Пасько и начинайте осмотр. Снимки, вещдоки - все как обычно. - Так бригада прокуратуры работает. Вон уже обломки пронумеровали, неохотно отозвался тот. - Чего дурную работу делать? - Нам их нумерация не помешает. Отчитываться-то они за себя будут, а мы за себя. Пока неизвестно, кто дело возьмет... - Чего там неизвестно, - махнул рукой Сверкунов. - Бандюки других бандюков взорвали. Это наше дело, что ли? - Ты больно умный стал, все наперед знаешь! - резко бросил майор. - Понял, что я сказал? Выполняй! Ставить людей на место он тоже умел. - Есть, - буркнул Сверкунов и принялся за дело. Фокин докурил сигарету, аккуратно спрятал окурок в пачку, чтобы не следить на месте происшествия. Короткая куртка на рыбьем меху не спасала от холодного ветра. Он поднял воротник. Рядом появился Клевец, широкое лицо раскраснелось, только белыми пятнышками выделялись оспины на щеках, полы пальто испачканы в саже. - Какая-то разборка была, - сообщил он. По комплекции муровец почти не уступал фээсбэшнику, может, на пару сантиметров пониже. И вообще они чем-то походили друг на друга - может, уверенными манерами, может, одинаковым прищуром глаз и привычкой испытующе рассматривать окружающий мир. - Кого-то тащили, в "Волгу" запихивали. Потом все в "микрашку" залезли, и рвануло. А "Волга" уехала. Будете брать дело? Фокин пожал плечами, провожая взглядом взрывотехника. Тот закачал в пробирки несколько порций дыма и гари и направился к синему "рафику" передвижной лаборатории следственного управления. - Вряд ли. Сейчас посмотрим - есть ли для нас интерес... Клевец с шумом втянул воздух приплюснутым треугольным носом. Комитетчикам проще. У них слаженная бригада, техника. Захотят - возьмут дело, захотят уедут и все свои материалы заберут. А понадобится им - останутся вроде в стороне, да будут чужими руками жар разгребать: дергать за невидимые ниточки и управлять прокурорскими следаками да милицейскими операми. - Хорошо тебе. Тогда хоть закурить дай. Фокин протянул пачку, она почти утонула в его огромной лапе. - Кого взорвали, знаешь? - буднично поинтересовался он. Клевец усмехнулся. - Думаешь, я ясновидящий? Как только узнаю, тебе первому скажу. Муровец вновь погрузился в толпу. Почти сразу к Фокину подошел Ярков. - Странное дело, - взрывотехник был явно обескуражен. - Спектр не идентифицируется. Ни с одной контрольной хроматограммой пробы не совпадают! А у нас сто двадцать восемь образцов - все взрывчатки Европы и наиболее распространенные в мире! В крепкой голове Фокина щелкнуло пусковое реле. Неизвестная взрывчатка безусловный повод для того, чтобы принять расследование к своему производству! - Ищите корпус и механизм, - приказал он. - И передайте всем, чтобы работали в полную силу, - это наше дело! От неторопливости майора не осталось и следа. Теперь главное - остатки взрывного устройства. Это визитная карточка преступников. И, вопреки мнению дилетантов, оно никогда не испаряется бесследно и не разлетается на молекулы. Его нужно обнаружить, тогда полдела сделано. Оглядевшись, он быстро направился к мусорным бакам. Между контейнерами среди банановой и апельсиновой кожуры валялась старая перчатка. Он подошел ближе. Нет, не перчатка. Обгоревшая кисть правой руки. На почерневшем среднем пальце блестел массивный перстень. - Вот суки, - пробормотал майор. - Сверкунов! Поставь-ка сюда цифирку. И дай коробочку для вещдоков. Чтобы снять перстень, пришлось приложить усилие. - Записывай: перстень из желтого металла с печаткой прямоугольной формы и узорчатым рисунком... Фокин засунул находку в пластиковую коробочку и сунул ее в карман. У него имелся большой опыт расследования взрывов и авиационных катастроф, часто у трупов бывали вывернуты карманы, а однажды в оцепленной зоне Внуковского аэропорта, прямо у горящих обломков "ТУ-134", золотые часы с оторванной руки исчезли буквально у него на глазах... Мародеры небрезгливы... Хорошо, что он тоже небрезглив! Майор нагнулся, вытер пальцы о жесткий снег, понюхал. Сойдет! Он обошел исковерканное тело. Даже не тело, а так - кочерыжка без рук-ног, пирог вместо лица. Судмедэксперт муровской бригады диктует что-то ихнему же следователю. Милицейский лейтенант вертит в руках закопченный пистолет и красное удостоверение. На снегу нарисованная тушью табличка: "№ 1". Фокин шел дальше. Номер второй, третий. Четвертый. Пятый труп лежал ближе всех к развороченному микроавтобусу, и обгорел он сильнее. Рядом валялся еще один пистолет. В обугленном остове возились Ярков, Сименкин и сержант-сапер из внутренних войск. Фээсбэшники переоделись в черные рабочие комбинезоны и имели пристойный вид, а солдатик перепачкал жирной копотью бушлат, брюки, шапку, лицо и теперь напоминал пугало. Все трое копались в хаосе искореженного металла, разорванных сидений и чего-то еще - бесформенного и страшного. Едко воняло гарью, дымом и обугленным мясом. Фокин не отличался впечатлительностью, но сейчас порадовался, что уже отлазил свое по подобным местам и может давать указания, держась на дистанции. - Ярков! - окликнул он. - Как прошла директрисса взрыва? Взрывотехник поднял голову. Лицо у него тоже было в черных пятнах и потеках - словно в камуфляжной раскраске разведчика. - Вправо вверх. - Он показал направление рукой в перчатке. Воображаемая линия уперлась в фасад дома, между выбитыми окнами на третьем этаже. Стена там была ободрана. Подойдя ближе, майор обнаружил на земле смятую дверь "микрашки". Это явно ее след отпечатался на фасаде. Немного правее - и влетела бы в квартиру... Рядом с дверью валялась трубка от сиденья, фрагмент крыши, неопределенной формы железяка, какие-то тряпки, кусок резиновой дубинки... Это все не то... И это не то... Ага, вот... Майор наклонился, поднял изогнутую металлическую пластину с неровными рваными краями. С одной стороны липкая копоть, с другой - ядовито-синие разводы окалины, линия излома серебристого цвета. Очень легкая... Похоже, именно это он и искал. Фокин подозвал Сименкина. - Обозначь место, поставь номер и попробуй определить, что за металл. Потом покажешь нашим - пусть собирают все похожие фрагменты... За спиной вежливо прокашлялись - вернулся с новостями Гарянин. - Была еще одна машина, товарищ майор. Черная "Волга". Уехала сразу после взрыва. - Номер? - Никто толком не разглядел. - Гарянин покрутил кучерявой головой. Он ходил без шапки даже в лютый мороз. - Из "Волги" человек вышел: лет тридцать - сто восемьдесят - брюнет, на щеке свежая ссадина. Пошел вон туда. - Оперативник показал рукой в сторону длинного ряда коммерческих ларьков - По дороге двум алкашам в рожи заехал. Их нашли, Сомов в автобусе допрашивает... - Все? - Фокин в очередной раз достал пачку "Бонда" - Да. Только вас генерал вызывает. Ершинский ждал у своей машины. Лицо его было озабоченным. - Приехали из "Консорциума". - Генерал тяжело привалился к капоту. Говорят, это их "микрашка". И эти люди, - он показал на пронумерованные трупы, - их сотрудники. Ты ведь Куракина допрашивать хотел? Серые глаза майора смотрели равнодушно. - Да, товарищ генерал. Можно, я закурю? Ершинский кивнул. - Теперь не допросишь. Он где-то здесь. И Бачурин с ним. Ну и сошки поменьше... Фокин промолчал. В стороне от общего скопления машин он увидел два высоких пижонистых "Рэйндж Ровера". Начальство "Консорциума" питало слабость к комфортабельным внедорожникам. Стекло в передней машине было опущено, над ним, склонившись, стоял человек в длиннополом кожаном пальто разговаривал с кем-то внутри. Спички не зажигались. Выражение озабоченности на лице Ершинского сменилось недоумением. - А с чего это ты на "бычки" перешел? Фокин вынул изо рта окурок, удивленно осмотрел и сунул обратно в пачку. - Устал. Голова кругом идет. - Как думаешь, это связано с твоим делом? - спросил генерал. Фокин пожал плечами. - Ну, ты темнила известный! - то ли одобрительно, то ли осуждающе сказал Ершинский. - Потереби своего информатора. Хоть ты маскируешься, но я не мальчик - у тебя есть в "Консорциуме" свой человек! Сто процентов есть! Хотя и не очень высокого уровня... Так вот дерни его и расспроси! В три часа я докладываю Председателю, и мне нужно ориентироваться по версиям: связывать твое расследование с этим взрывом или нет... Сделаешь? - Постараюсь. Только... - Что "только"? - насторожился генерал. Фокин зацепил наконец целую сигарету. - Мой человек скорей всего тоже здесь. Среди трупов. - Вот так? - Да. Но я все равно постараюсь. Ершинский кивнул, сел в машину и уехал. Фокин подошел к соседнему "уазику", взял у водителя радиотелефон, потыкал железным пальцем в кнопки. - Наташ, привет. Как дела? - Нормально, Сережа, - промурлыкала трубка. - По радио передавали, на Ломоносовском какой-то жуткий, взрыв, десятки трупов. Это правда? Ты не оттуда, случайно?.. - Я радио не слушаю, - сказал Фокин. - Сегодня у меня доклад руководству, а потом я Чуйкову одно дело обещал... Часам к восьми освобожусь. - Вообще-то сегодня Валентинов день, мой милый! - Это что такое? - Спроси у своей секретарши. Нет, лучше не спрашивай. Я тебе сама расскажу. - Ты только аккуратно. Помни про осторожность. Помни все, чему я тебя учил. Наташа засмеялась. - Конечно, я все помню. Рука в сумочке и так далее. До вечера. - Пока. Фокин вернул телефон и направился к передвижной лаборатории. Сименкин выскочил ему навстречу. - Титан, товарищ майор. Особо чистый титан с необычными присадками. По-моему, такой используется только в космической промышленности. - Чего ты такой дерганый? - подозрительно спросил Фокин и, наклонившись, учуял свежий водочный дух. - Хочешь, чтоб я тебе матку вывернул? - Ваша воля, - потупился эксперт. - Я все сделал на совесть, как мог. Только расслабиться надо - иначе этого не вынести. Сто пятьдесят всего... Майор посмотрел на него, словно бетонной плитой придавил. - Смотри никому на глаза не попадись! И тем скажи, кто остальные триста пятьдесят оприходовал. А то я вас по стенкам размажу! Краса и гордость столичных моргов - черные пластиковые пакеты, совсем как в голливудских боевиках, с той только разницей, что здесь нельзя сделать эффектное "вж-ж-жик", поскольку замки-"молнии" отсутствуют, вместо них обычные завязки. Санитары упаковывали труп, обозначенный цифрой "4", двое приподнимали тело, двое подсовывали шуршащий саван. Веки мертвеца ссохлись от тысячеградусного жара, наружу смотрели белые, как у вареной рыбы, глаза. Под неосторожными пальцами санитаров проступала наружу сукровица. Один из санитаров громко сглотнул. Фокин не сомневался, что и эти тоже, закончив свою работу, уединятся где-нибудь в больничном коридоре и разопьют по триста на брата... И выкурят, конечно, по полпачки. И он бы врезал, да нельзя - надо раскручивать следствие и к трем часам дать Ершинскому какой-то результат. Разве что вечером, после работы... Фокин прикусил фильтр сигареты. - ...Пожалуйста, товарищ майор. Перед ним вырос человек в кожаном кепи и длиннополом кожаном пальто - тот самый, что недавно стоял у "Лендровера"; в его ладони бился уверенный огонек зип-повской зажигалки. - Не курю, - сказал Фокин, отворачиваясь. Но человек снова появился в поле зрения. Высокий, широкоплечий, с грубым и решительным лицом, которое в данный момент выражало предельную вежливость и почтительное внимание. - Я референт господина Атаманова, он спрашивал, не нужна ли вам какая-нибудь помощь. - Нужна. - Майор на миг задумался. - Пусть даст чистосердечное признание. Явка с повинной - это смягчающее обстоятельство. В лицо референта будто мочой плеснули - резко сжались губы, в прищуренных глазах мелькнула злоба. Но Фокину было на это наплевать. Удар правой у него составлял четыреста килограммов, в кармане лежала солидная "корка", под мышкой рукояткой вперед висел двенадцатизарядный "ПММ", из которого он за три секунды делал пять Выстрелов. Да и вообще по жизни он был не из пугливых.
      * * *
      Когда схлынул первый бешеный вал свежей информации, часы в кабинете майора Фокина показывали четверть -Третьего. Он заперся, включил электрочайник, щедро насыпал в фарфоровую кружку растворимого кофе. На столе лежал фоторобот, составленный по показаниям алкашей. Впрочем, в протоколах они фигурировали не как бомжи и пьяницы, а как добросовестные и незаинтересованные свидетели Кукуев и Болонкин. Человек, который начистил им рожи, выглядел вполне стандартно: овальное лицо с тонкими, в струнку, губами, черные волосы с еле заметной проседью, свежая ссадина на левой щеке. "А может, и на правой, начальник, точно не скажу, - оговорился Кукуев, осторожно трогая припухшую скулу. - Но бьет он, как лошадь лягает!" Пожалуй, это был единственный точный факт, который могли сообщить алкаши. Закипев, чайник отключился с громким щелчком. Фокин налил кружку на три четверти, всыпал в поднявшуюся пену несколько ложек сахару, с удовольствием отхлебнул черную огненную жидкость. Кроме фоторобота, имелись титановые осколки. Сименкин и Ярков провели дополнительные исследования и сказали, что еще недавно они были слагаемыми кейса-атташе стандартного вида и размера. И именно в нем находился заряд неизвестной взрывчатки. Кейс из титанового сплава... Это вещь эксклюзивная, не хозяйственная сумка какая-нибудь, не коробка из-под обуви. Хотя находили и по сумке, помнится... Фокин, не обжигаясь, сделал еще глоток. Машина розыска закручена. Сомов и Сверкунов с милицейскими участковыми ведут сейчас поквартирный обход соседних домов, показывая жильцам синтетический портрет брюнета. Гарянин с Сименкиным занимаются титановыми обломками, а Дьячко и Ярков работают по неизвестной взрывчатке. Первые результаты должны появиться в ближайшее время. Майор не торопясь нашарил сигаретную пачку. Неизвестная взрывчатка, необычный "дипломат"... И зачем столько экзотики? Может, все дело в "Консорциуме"? Куда ни повернись, натыкаешься на его интересы или его людей... Даже среди обгоревших трупов... Фокин тяжело вздохнул, вытряхнул окурки из пачки, закурил. Недавно он заагентурил личного телохранителя Куракина - Федьку Сопкова по кличке Сопло. Это было нелегко, пришлось проводить сложную многоходовую комбинацию, но наконец глубокой ночью на конспиративной подмосковной даче Федька, рыдая как дитя, выложил все, что знал, и подписал обязательство о сотрудничестве. А сегодня Сопкова разорвало в клочья... Фокин вздохнул еще раз. Ему не было жаль Сопло, жаль потраченного впустую труда. Внезапно пришедшая мысль заставила майора вскочить. Сопло, Сопло... Он много наболтал тогда, под водкой и анашой, не поймешь где правда, где болезненный бред. Но сейчас кое-что уже не казалось бредом... Куракинский перстень, привезенный из Африки! Фокин полез в сейф для вещдоков, среди множества пакетов и конвертов нашел мутноватый пластиковый коробок с лаконичной надписью - "В/Д № 16". Внутри лежал тот самый перстень-печатка. Фокин вытянул из ящика стола пинцет, включил настольную лампу и поднес перстень к свету. Недавно он вел крупное дело по контрабанде и поднаторел в ювелирных украшениях. Но тут особых познаний не требовалось. Явно низкопробное золото, грубо-примитивная работа. Ребята из "Консорциума" такую кустарщину не признают: у них если часы - то Картье, если запонки - то Бушерон, если перстни - то Ван Клиф и Арпел... Использовать эту грубую поделку как украшение Куракин, конечно же, не мог. Но Сопло говорил про шаманское кольцо отсроченной смерти... Неужели? Фокин вооружился лупой, и мощное стекло в семь раз увеличило квадрат печатки, приблизило рельефный узор. Кольцеобразные, грубо обработанные завитки, зигзагообразные молнии, несколько коротких конических шипов. Много острых граней, заусениц - даже при скользящем ударе они поцарапают кожу... Где же инъекционное отверстие? Майор взял шило. Увеличенное линзой блестящее острие по очереди дотрагивалось до желтых завитков. Сердце колотилось - то ли от возбуждения, то ли от кофе. Раз! После очередного прикосновения кончики шипов влажно заблестели. Фокин окаменел. В холодных медвежьих глазках мелькнуло несвойственное им удивление. Бред превращался в страшноватую явь. - Ах вы суки, - сказал он неизвестно кому. - Вот так, значит?.. Продолжив эксперименты, майор через пять минут выяснил нехитрый механизм действия кольца отсроченной смерти. Если печаткой ударить, то микродозы чуть желтоватой жидкости с шипов обязательно попадут в повреждения кожи. Если нажать завиток сбоку, из кратерообразного отверстия выкатится капелька побольше... Он вовремя прекратил нажим, и капля спряталась обратно. Фокин отложил перстень. Хотелось вытереть вспотевший лоб, но вначале он достал из шкафа распечатанную бутылку "Русской", плеснул в ладонь, тщательно промыл руки. Хотя Сопло и говорил, что Куракин носил кольцо без опаски, к этому следовало привыкнуть. Что еще говорил Федька? Ага, Куракин надевал кольцо не всегда - только когда собирался его использовать... Сейчас, сейчас, сейчас... Он перебирал протоколы допросов, пока не нашел нужный. Майор милиции Клевец допросил свидетеля Першикова: "...мужчина в бобровой шапке ударил брюнета в лицо, потом брюнета посадили в "Волгу", а остальные, человек семь, залезли в микроавтобус. Через несколько минут он взорвался..." Фокин отложил протокол и снова закурил. Мозаика сложилась в четкую картину. В бобровой шапке был Куракин. На руке у него было надето кольцо отсроченной смерти. Этим кольцом он ударил брюнета, которого сейчас разыскивают оперативники милиции и ФСБ. Но искать его осталось не очень долго. Когда время "отсрочки" кончится, он сам прибудет к ним в пластиковом шуршащем пакете. Фокин взял фоторобот и еще раз, но уже с новыми чувствами всмотрелся в лицо брюнета. Сейчас ему показалось, что на лице неизвестного застыла печать трагизма и обреченности.
      * * *
      Красные, как маки, упругие кровяные шары летели в сверкающем тоннеле, натыкались друг на друга, отскакивали и летели дальше. Невидимая сила толкала их: шестьдесят толчков в минуту, шестьдесят ураганов, подхватывающих это столпотворение и несущих дальше по бесчисленным изгибам и ответвлениям. Дон-дон. Все шары летели в одном направлении, каждый должен успеть оказаться на своем месте. Если им не хватало пространства, тоннель раздавался в стороны, следовал новый толчок, налетал новый порыв урагана - и полет продолжался. Так было всегда, все тридцать два года. Один миллиард девять миллионов сто пятьдесят тысяч толчков. Но за последние часы что-то изменилось в этом упорядоченном движении. Что-то нарушилось. Появились черные "чужаки". Сначала один, за ним второй и третий. Они летели вместе со всеми, у них тоже было место, куда им надо успеть, только "чужаки" не подчинялись общим законам, они охотились за красными кровяными шарами и намертво прилипали к ним. Один, второй, третий. Оказавшись в западне, красные тоже начинали темнеть, тяжелеть, тоже становились "чужаками". В тоннеле постепенно становилось тесно, как на Тверской-Ямской в час пик. Образовывался первый тромб. Потом обязательно появится второй. Третий...
      * * *
      - А-а-а! Макс Карданов открыл глаза. Он выплыл из какого-то кошмара, во рту еще чувствовался горелый привкус смерти. Всего лишь сон. Мышцы постепенно расслаблялись. Микроавтобус. Взрыв, похожий на рыжего великана, вдруг выпрямившегося во весь гигантский рост. Смерть, поджидавшая его шесть лет. Он каким-то чудом выплыл оттуда, он жив. Что было потом? Бутылка "Джонни Уокер", номер телефона в записной книжке, сонный Машин голос в трубке, многозначительная пауза и не очень искреннее: конечно, приезжай... Сон? - Маша? - негромко позвал Макс. Никакого ответа. Бормотание магнитолы, тихий шелест воды в душе, ходики пощелкивают на стене: ц... ц... ц.. Между неплотно задвинутыми шторами пробивается серый день. Макс приподнял голову. Он лежал в чем мать родила поверх махровой простыни. Один. Рядом на подушке - неостывшее еще тепло. Теперь он все вспомнил. Он схватил девушку прямо в прихожей, набросился как зверь и прямо там сорвал одежду, благо ее было не слишком много. Маша слабо отбивалась и говорила то, что и должна говорить женщина в подобной ситуации: "Не надо" и "Потом". Но он не слушал: может, потому, что шесть лет видел ее только в снах и все эти годы вообще не спал с нормальной женщиной, может, потому, что выпил полбутылки "Джонни Уокера", а скорей всего потому, что только что разминулся со смертью. Маша пахла уютом и постелью, сквозь запах кожи пробивался вчерашний аромат дорогих духов. А он стремительно и зло ворвался в это душистое тепло, словно в третий сектор усложненной полосы препятствий на выпускном экзамене. Это был даже не секс - скорее грубая и быстротечная рукопашная схватка... Как будто Макс брал реванш у жизни, понимая, что лишь по счастливому стечению обстоятельств он не лежит сейчас на покрытом копотью снегу, обугленный и искореженный до неузнаваемости. Огонь еще не догорел, крики не смолкли, и кто-то наверняка идет по его, Макса, следу... Вдруг среди тишины раздался громкий резкий звук. Непрерывный и высокий, как сирена. От которого волоски на коже встали дыбом. Макс Карданов вздрогнул, вскочил, одним прыжком выскочил в коридор. Что там, черт побери? Телефон? Дверь? Атомная бомбардировка? Направо гостиная, налево кухня. Чайник... Точно: чайник. Блестящая пипка на носике свистит на высокой - рехнуться можно - ноте и пышет паром. Карданов сдернул ее, выключил газ. Огляделся. Кухня размеров необъятных, светлая, как праздник. Уютная. Кондиционер, гриль, стойка под мрамор, шкафчики какие-то непонятные - готика, что ли?.. И посреди этого Макс увидел вдруг себя: голого. Безоружного. Он подошел к окну и закрыл жалюзи. На подоконнике стоял трехлитровый баллон: вода, водоросли, какие-то черные шевелящиеся комочки .. Пиявки! Зачем они ей? Рядом - открытая пачка "Винстона", пепельница, припорошенная серым сигаретным пеплом. Раньше Маша не курила... Хотя чему удивляться: шесть лет. Новые привычки, новые увлечения. И старый жених, вынырнувший из забвения... Смена декораций: постельное белье заменено, чашки перемыты, пепельница вычищена, использованные презервативы отправлены в мусорное ведро. Можно начинать жизнь сначала... В сушилке над мойкой стояли две кофейные чашки. Рядом другие чашки, и блюдца, и тарелки, там много чего было - но эти две стояли отдельно. Словно их мыли последними. Даже... Макс не удержался, достал одну из сушилки, внимательно осмотрел. Нет, капли воды, конечно же, успели просохнуть. В мусорное ведро заглянуть, что ли? Хотя Маша никогда не любила презервативов: она чувственная натура, а резинки огрубляют ощущения... Маша мастерица доставлять острые и запоминающиеся ощущения. С этой мыслью Макс открыл дверь в ванную. - Что так долго? Стройное долгое тело в серебристом ореоле водяных струй резко развернулось к нему, Макс увидел мелькнувшую в зеленых глазах тень испуга - впрочем, нет, почудилось, наверное... Маша с улыбкой смотрела на него, перекрестив длинные ноги, вода падала ей на плечи, стрелкой сбегала между острых грудей, закручивалась во впадине пупка, спускалась дальше, рисуя трепещущий символ V, и разбегалась, разлеталась внизу мелкими брызгами. - Лезь ко мне! Скорее! - сказала она, и Макс не заставил просить себя второй раз.
      * * *
      Молодая женщина торопилась домой на исходе Валентинова дня. Полчаса назад она спустилась в метро среди сверкающих мандариновых огней Китай-города сейчас поднялась наверх в Кузьминках. Унылая бетонная геометрия, темнота, сквозняк. Окраина. Женщина не любила Кузьминки. Энергичным шагом она прошла к стоянке такси, переговорила с шофером в передней машине. - Червонец, барышня, - буркнул тот. Возражений не последовало. Гибкая фигура в песцовом полушубке скользнула на заднее сиденье, хлопнула дверь, затарахтел мотор. Поехали. Шофер скосил глаза в зеркало заднего обзора: "Аппетитная буржуйка, чтоб я так жил..." На синий "Москвич", пристроившийся в хвосте, он не обратил никакого внимания. - За парикмахерской направо, - сказала пассажирка спустя несколько минут. - Вон та пятиэтажка, второй подъезд. Такси послушно свернуло во дворы, под колесами захрустел вечерний ледок. Молодая женщина достала из сумочки деньги. - Слышь это, да? - носатый тип в "Москвиче" поднес к лицу трубку мобильного телефона. - Крыса прикатила. В белом френче, на моторе. Ну встречай, ага. Молодая женщина задержалась у парадной двери, копаясь в сумочке. Шофер влажно покосился на стройные икры под полушубком, кое-как вырулил с подъездной дороги и умчался в сторону Волгоградки. Наконец тонкие пальцы выудили связку ключей, вставили в замок. Заскрипели ригели и пружины, женщина потянула дверь на себя. И вдруг от стены сбоку отпочковались две невидимые прежде фигуры, метнулись к ней. - Закрой пасть! Тихо! Сильный удар в лицо - разбитые губы тут же накрыла широкая ладонь, затрещали волосы, выдираемые из кожи жестокой нечеловеческой силой. - Иди, тварь! Женщину втолкнули в подъезд и поволокли вниз, к бойлерной. Сзади хлопнула парадная дверь. Сиплое дыхание рядом. Почему-то ни одна лампочка в подъезде не горела. Курсы самообороны ничего не стоят, да и электрошокеру в сумочке - грош цена, потому что сознание и тело сковал липкий парализующий ужас. Сколько в жизни таких историй, только раньше они случались с другими, а теперь наступил твой черед... Вспомнив советы мужа, женщина резко рванулась, попыталась крикнуть, лягнула наугад нотой темноту. Но лучше бы она этого не делала. От жестокого удара по голове женщина на несколько минут отключилась, а пришла в себя уже на цементном полу, с клейкой лентой, туго обмотанной вокруг лица. Губы оказались размазаны по зубам, веки вжаты в глазные яблоки, от прически ничего не осталось, в голове оглушительно бил колокол. Ее подняли за волосы, тут же брызнули в стороны пуговицы полушубка, и полушубок куда-то испарился вместе с сумочкой и электрошокером. Сильные удары обрушились на лицо, грудь, спину, живот. Били молча и остервенело. Время остановилось, осталась только боль, которая волнами расходилась по истерзанному телу. Потом волосы отпустили, и она опрокинулась на холодный пол. Откуда-то издалека сверху прилетел голос: - Слушай сюда, крыса, если жить хочешь, мужику своему передай: пусть увольняется. И съезжайте на хер отсюда, хоть в Магадан, хоть на Аляску. В Москве вам не жить. На кишках мужниных висеть будешь - поняла, крыса? - Угу... Съезжать, конечно. Женщина поняла. Хоть на Аляску. - Слышь, братан, а она ничего... Гля какие ноги! Чужие руки с силой обхватили колени, скользнули вверх по бедрам, грубо схватили за самое нежное и уязвимое место. - Кончай. Этого не приказывали. - А кто узнает? Чтоб лучше запомнила... Одним рывком юбка задрана на живот, с треском слетели колготки... - Жаль Татарина нет... Она замычала. Это был даже не протест, просто судорога голосовых связок: только не это! Не надо! Ну пожалуйста...
      * * *
      - Все прошло нормально? - наконец спросил Фокин, разглядывая влажный кружок, отпечатавшийся на деревянной стойке. Рюмку он бережно держал в жестких, как арматурины, пальцах. Еще недавно владевшее им напряжение начинало понемногу рассасываться. Они сидели в закусочной "Козерог" - маленьком уютном подвальчике недалеко от Лубянской площади. Сотрудники Большого дома любили обмывать здесь очередные звания, награды и должности. - Нормально, - кивнул капитан Чуйков. - Как и должно быть. Что-то я перестраховался... Ну, давай! Они выпили, каждый бросил в рот по ломтику сыра, молча пожевали. Обычная картина - два здоровых грубых мужика расслабляются после работы. Никто не подумает, что еще час назад один встречался с отъявленными бандитами, а второй его прикрывал. И оба были готовы к чему угодно... Даже смазливая блондинка за стойкой не подумает, хотя и догадывается, что Фокин "конторский". - Нутром почувствовал: что-то не так, - продолжал Чуйков. - Знаешь их собачьи "стрелки" - полоснут очередью из подворотни - и все! - Бывает... - Ты не думай, что у меня крыша едет... Когда он мне бумаги протянул, как холодом из могилы повеяло. А я левой рукой беру, а правой из кармана ему в брюхо целюсь - успею, если что! Он, видно, тоже почувствовал... А может, тебя в машине увидели, побоялись... Ладно. Обошлось - и обошлось. Фокин перевел взгляд на барменшу. - Лизонька, сделай нам еще раз. Блондинка улыбнулась и понимающе кивнула. - Вот времена настали, - не унимался Чуйков. - Раньше нас все боялись, а теперь и мы пугаемся... А тебе не звонят больше? - Перестали. - Мальчики, может, вам цыплят пожарить? - спросила Лиза. - Хорошие цыплята, свежие. - Не надо. - Они что-то конкретное требовали? - спросил Чуйков. - По делу Зубровского? По Каледину? - Не по конкретному делу. Вообще. Увольняйся и уезжай. Ты, мол, бык здоровый, так про жену подумай. А то мы ее высушим и по почте перешлем... Мощные челюсти Фокина сжались. - Дожили, - сокрушенно сказал Чуйков. - Ты представляешь, чтобы в тридцать седьмом году оперу НКВД кто-то угрожал? Нет, ты скажи! Ну и что ты сделал? - Что, что... Приставил Гарянина, он за ней неделю ходил как привязанный. Но сколько можно? Ему ж за свою работу отчитываться надо. Купил Наташке электрошокер, научил, как в лифт садиться, как квартиру открывать... - А Ершинскому доложил? - Доложил... Толку что - не его жене грозят... Посадил дежурного на АТС, сигнал поймали - таксофон на Варшавской. Вместо того чтобы нашу группу послать - в милицию сообщили. Пока они доползли, там уже след простыл. Отпечатки на трубке никто и не снимал. - Да... - Ну ничего, им эти звонки зачтутся! - недобро оскалился Фокин. - Я весь их клубок размотаю, несмотря на высоких защитников! - Так и надо. Если знаешь, что мотать. - Чуйков поднял рюмку. - Давай за нашу победу. - Давай. И разбегаемся. Чего-то нехорошо на душе... Майор вернулся домой на два часа позже обычного, чуть ноги не переломал в темном парадном - пробки, что ли, полетели... Жены дома не было. Он оставил пакет с покупками в прихожей, не разуваясь, прошел в гостиную и включил автоответчик. Тишина. Пусто. Странно. Майор выудил из бара бутылку дешевого бренди с сине-зеленой этикеткой. Время от времени он принимал стопку-другую на ночь для расслабления. А сегодняшний день дал много поводов расслабиться. Сделав глоток, Фокин уселся за телефон, набрал номер фирмы "Веленгур" торгово-закупочной компании с международными связями. Он сам устроил туда жену на оклад, втрое превышающий денежное содержание майора ФСБ. Чуйков считал, что зря. "У этих фирмачей симпатичные бабы не только за столом работают..." Верно. Он, правда, провел профилактику: прошелся по кабинетам, познакомился с Наташкиными сослуживцами, особо подозрительным руку пожал да в глаза выразительно заглянул. Должно было отбить охоту... И все равно в глубине души нет-нет да и шевелились подозрения. Кабинеты не отвечали. Дежурный охранник заверил, что в офисе никого нет. Фокин нашел записную книжку жены. - Алло, Танюша? Ты мою супругу сегодня не видела?.. Да нет, ничего, просто... - Лена? С Наташей не пересекалась? А чего голос такой веселый? Это хорошо, что есть причина... Ладно, давай... Он позвонил в этот хренов фитнесс-клуб, хотя там сегодня явно не Наташкин день. - Хорошо, понял вас. Фокин посмотрел на часы. Восемь тридцать. Ничего не случилось. А почему на душе так темно и страшно? - Здравствуйте, Галя, это Наташин муж. Вы не видели ее сегодня случайно? Она вам не звонила? Потом - Нина. Какие-то Стеша, Лора, Катя. Никто ничего не знает. Долистав книжку до буквы "я", Фокин отложил ее в сторону. "Высушим и по почте перешлем..." Майор поставил бутылку на трюмо, глянул на себя в зеркало. Он там не помещался: метр девяносто в холке, маленькие, широко посаженные серые глаза, некрасивая, но мужественная репа, волевой рот. Тридцатипятилетний майор ФСБ, перспективный сотрудник... И вряд ли кто-то захочет сделаться его смертельным врагом... Фокин не успел додумать: телефон вдруг зазвонил резко и пронзительно. Майор сорвал трубку с рычага. - Да. Алло! Треск и шипение, гул проезжающих машин. И кто-то дышит в трубку таксофона. - Говорите! - рявкнул Фокин. Он уже знал, что сейчас услышит. - А баба у тебя ништяк, слышь, да?.. - пробился сквозь помехи сипловатый блатной голос. - В бойлерной. Пошарь-ка в бойлерной на всякий случай, ага. Совсем обнаглел, козел, слышь, да? А за твою наглость баба расплатилась, ага. Дергай из Москвы, падаль, ага. А то и тебя так сделаем, слышь, да?
      * * *
      - Два ребра, разрыв левого яичника, небольшое сотрясение... Больше ничего серьезного: ссадины, гематомы. - Дежурный хирург хмуро смотрел в сторону. - Дело преходящее. Будет жить. Фокин продолжал сверлить его глазами, возвышаясь молчаливым мрачным утесом - метр девяносто - посреди больничного холла. - Что еще? - Еще... - Еще что?! - рыкнул он. Доктор пожал плечами. - Не знаю. Мазки взяли. Когда биология будет готова, может, и прояснится... Это уже не по моей части. Фокин плотно закрыл глаза. Он первый зашел в подвал и все видел. Для него все было ясно. - Говорить с ней можно? Хирург замялся. - Только следователю. - Я и есть следователь! Отодвинув врача корпусом, он протиснулся в обшарпанную дверь. Палата была большая, коек на двенадцать. Стоны, бред, острые запахи лекарств и человеческой боли. Жена лежала у стены, невероятно бледная и потускневшая - подбитая райская птица, оплетенная какими-то уродливыми трубками, шею обхватывает высокий гипсовый воротник ("Что-то с шеей, а этот коновал ничего не сказал", подумал Фокин), вокруг губ - синий венец кровоподтека. Или засоса? - Наташ. Он нашел ее руку под одеялом. Наташа открыла глаза. В них была пустота и ужас. - Сколько их было? - спросил Фокин. - Ты рожи их запомнила? Наташа смотрела перед собой. Губы дрожали. - Не бойся. Я их на куски порву! Глаза снова закрылись. Фокин знал этот "синдром потерпевшего". Бегство от действительности, боли, стыда. - Двое, - сдавленно произнесла она. - Сначала один, потом другой... Лиц не видела, было темно... - А говорили что? - Вопросы задавал не убитый горем муж, а следователь. Или, скорее, мститель. - Пугали. Говорили, чтоб уезжали. Вспомнили какого-то Татарина. И еще... Один сказал, что это не приказывали... Она зарыдала. Сначала тихо, потом все громче. - Уедем отсюда... Сегодня же! Сейчас!! Наташа кричала во весь голос, но получалось хрипло и тихо. Фокин развернулся. У двери немым укором стоял доктор. - Сделайте укол, - приказал майор. - И переведите ее в нормальную палату. Где у вас главврач?
      * * *
      - Так почему ты пропадал целых шесть лет? Я спрашиваю, спрашиваю, а ты не отвечаешь... Тонкие пальцы с острыми коготками прошлись по животу, скользнули ниже... Но Макс был опустошен до предела и ничего, кроме щекотки, не испытывал. - Меня сбила машина, и я потерял память. В командировке, в Тиходонске... Лежал в психушке, потом работал на заводе... Понемногу пришел в себя и вернулся. Маша фыркнула и убрала руку. - Вот тебе раз! Ты же работал дипкурьером и ездил в Париж, Нью-Йорк, Амстердам... Как ты попал в этот зачуханный Тиходонск? Что это за командировка? Да и вообще... Странно как-то! Ты не хочешь сказать мне правду? - Это и есть правда. - Макс сел и быстро надел трусы. - Хотя ложь могла быть гораздо убедительнее. Но я проголодался. - Давай сходим куда-нибудь поужинать. А то мы уже второй день не выходим из дома - разве это правильно? - Давай. - Макс подошел к окну и осторожно выглянул из-за занавески. Сгущались сумерки, снег отливал голубизной. Припаркованные возле дома машины казались пустыми. - Ты кого-то боишься? Маша тоже встала, прошлепала босыми ногами, прижалась к спине всем телом. Какие-то фигуры маячили на другой стороне улицы, но чувства опасности они не вызывали. - Нет. Просто я давно не был в Москве. Отвык... В подъезде напротив мелькнул огонек сигареты. Место для засады, в принципе, очень подходящее... Из подъезда выскочил долговязый подросток, не выпуская сигареты слепил снежок и, спрятавшись за деревом, стал поджидать приятеля. Все чисто. Похоже, что никто не идет по следу. Пока. Впрочем, может быть, взрыв оборвал преследование... - Так мы идем? - Конечно. Собирайся. А я пока новости посмотрю. Макс включил телевизор. Но про вчерашний взрыв ничего не услышал - хватало сегодняшних событий: расстрелян из автоматов автомобиль известного банкира, в подъезде собственного дома убит депутат, брошена граната в бар "Пингвин". Об этом рассказали вскользь, как о делах привычных и не заслуживающих особого внимания. Основной проблемой являлась экономика, которая сводилась к одному вопросу: даст Международный валютный фонд очередной кредит России или не даст. По всему выходило так: дадут - будем жить припеваючи, не дадут - пропадем! Потом бойкий журналист стал комментировать новую потребительскую корзину непродовольственных товаров: - Теперь женщинам достаточно иметь три пары хлопчатобумажных трусов на два года, четыре пары колготок на год и одну пару сапог на пять лет. "Тампаксы" и прокладки в необходимый минимум не входят... - Что он говорит? - Маша докрасила губы и спрятала помаду в изящную сумочку. - У меня колготки рвутся каждую неделю, а то и через день... Ну, я готова! Переступая через порог квартиры, Макс почувствовал себя неуютно. Не было того чувства уверенности, которое сопровождало его в чужестранных городах во время самых рискованных операций. Спускаясь по лестнице, Макс понял, в чем дело. Он привык, что в кармане всегда лежит "стрелка" - уникальное супероружие, существующее лишь в нескольких экземплярах на всем земном шаре. Но его "стрелку" отобрал Куракин перед самым взрывом. И где она сейчас, даже невозможно предположить.
      Глава 2
      ОПАСНЫЕ НАХОДКИ
      Савик пожил, Савик знает. Когда крутил баранку в налоговой, сам видел, как прикинутые в кожу и кашемир торгаши и деловики разных мастей заполняют свои декларации" Собственными глазами видел. Потеряв обычную важность и значимость, толпятся в коридоре, потеют от натуги, вглядываясь в непонятные надписи и графы, напряженно краснея сытыми рожами, лупят по клавишам калькулятора... Даже мобильники их тренькают униженно и нечасто, им сейчас не до мобильников: напрягаются, корябают что-то дорогими авторучками, да все без толку - только бланки испортят. Потому и улыбаются заискивающе девчонкам-инспекторам, задабривают мелкими дачками: помогите правильно посчитать да заполните как надо! Во как стремятся отдать свои денежки! Не какие-нибудь жалкие тридцать долларов - тысячи платят! Тысячи. Савик сам видел, в натуре. А ведь налоговики не приходят к ним домой с паяльниками и молотками, не угрожают повесить за яйца на люстре. Добровольно платят. Вот это сознательность! А правительство недовольно, только и кричат: налоги! Налоги! Мало собрали, надо больше! А бедный деляга сидит голый на кровати, выключателем щелкает, жена видит толку с него не будет, повернулась на другой бок, вибратор расчехлила... Это Савик уже по телеку видел. Мужик заплатил, а с него еще требуют, довели, что шишка на полшестого смотрит... Все им мало! А пусть бы посмотрели, как Савик с первого по седьмое каждого месяца обходит ларьки в районе метро. В этих комках сидит настоящая перхоть. Мелочь, отбросы. Никто из этой перхоти не придет сам, не станет в очередь и не скажет: вот, возьми, пожалуйста, Савик, несчастные тридцать баксов, передай их кому надо, мы свой долг выполняем честно! Больше того, когда к ним приходишь, без всякой очереди - и то норовят увильнуть! А ведь знают, что в случ-чего и до паяльника дойти может... И что? Да ничего! Пока за горло не схватишь - не почешутся. Ни совесть, ни очко у них не взыграют, им накашлять на все... Вот с такими мыслями Василий Савицкий, он же Савик, двигался по серым московским улицам, направляясь на очередной обход. Он - контролер, даньщик, такая у него работа. Заодно за порядком присматривает на своем участке. Раньше с каждой точки шестьдесят платили, теперь Директор снизил - кризис! И что? Поблагодарил кто-нибудь? Хрен тебе! Все равно приходится клещами вырывать. Савик тихо ненавидел свою работу. Не то чтобы ему не нравилось, когда ларечники, завидев его, меняются в лице, Начинают суетиться, сигареты предлагают, пиво... Пиво Савик любил, это да, и всякие там разноцветные безделушки, а особенно - дрыжики страха и уважения на мордах. Приятно. Среди этой братии иногда попадаются смазливые девчонки, приехавшие из провинции покорять Москву. Савик называет их "сенокосилками". По первому разу многие дуры думают, что можно натурально сэкономить тридцатник, если закрыть картонкой окно и сыграть с даньщиком в "туда-сюда". Савик не особо их разуверяет: дают - бери... Но когда приходит время сбора, поблажек никому не бывает. Деньги на стол, и все. Жаловаться некому, а если дело пойдет на принцип - что ж, ночью стекла окажутся выбиты, а товар рассыпан по улице. И теперь незадачливой "сенокосилке" придется не только долг возвращать, но и хозяину возмещать убытки. Вот так. Плати налоги - и живи спокойно. А ненавидел Савик свою работу по одной простой причине: это была грязная и плохо оплачиваемая работа. Как овец пасти на пастбище. Юрик Маз бригадир, его непосредственный шеф, в конце месяца требовал с Савика деньги точно так же, как Савик требовал с ларечников. Чтобы все сходилось по ведомости. А с Юрика Маза требуют его старшие - Директор или Смольский. Круговая порука. Если не получил с кого вовремя долг, задержал платеж получай втык и плати из своего кармана. Без поблажек. Савику в ноябре стукнуло двадцать два, и некоторые из его дружков-сверстников уже ходили в "торпедах", одевались в кожу, носили пейджеры, ездили на стареньких иномарках. При встрече они снисходительно похлопывали Савика по плечу, спрашивали: "Ну как ты, все пасешь своих ларечников?" Да, Савик пас этих мерзких торгашей. Чтоб их разорвало... Ларьки почетным караулом выстроились в два ряда вдоль асфальтовой дорожки. Полки за стеклянными витринами прогибаются под тяжестью товара. В окошках мелькают напряженные лица. - Привет, Савик. - Привет... Все в порядке? Никто не наезжает? - Все нормально. Савик неторопливым шагом идет дальше. Конечно, нормально. Территории давно поделены, здесь на всех может наехать только он сам, больше никто не сунется. Но он наезжает только на должников. На сегодняшний день таких двое - Нинка и Глеб. Нинка - сисястая крашеная корова в спортивном трико - сама выскочила ему навстречу, ткнула в руку несколько затертых десяток и пачку "Мальборо" в придачу - мол, извини за задержку. - Ладно, - проворчал Савик и усмехнулся. - Лишь бы у тебя задержки не было... Нинка скривила губы и вернулась обратно в свое стойло. С Глебом дело обстоит сложнее. Он торгует польской косметикой и всякой канцелярской ерундой; товар не первой необходимости, а цены кусаются. Когда доллар скакнул вверх, дела у него пошли хуже некуда, собирается даже ларек продавать. "Это твои проблемы, - объяснил ему Савик. - Плати деньги и сваливай хоть в оффшорную зону Ингушетию. Иначе от твоей палатки одни угли останутся". Глеб знал, что Савик слов на ветер не бросает, - сегодня обещал расплатиться. Комок Глеба стоял последним в ряду. К его окошку прилип какой-то алкаш в грязной измятой куртке. - Не, так ты смотри внимательно: я ж тебе не говно хочу всучить, это ж фирма - за километр видно! В своей грязной ладони алкаш сжимал массивную шариковую ручку. - Ты только глянь на ободок! - восклицал он. - Ты глянь, и тебе сразу станет все ясно!.. Ну ладно, давай двадцать пять, так и быть! Савик подошел к окошку, небрежно оттолкнув люмпена в сторону. - Какие новости? Еще не съехал? - вяло поинтересовался он. Лицо ларечника враз окаменело. Затем губы растянулись в кислой улыбке, глаза забегали. Опытным взглядом профессионала Савик сразу определил: деньги у него есть. - Привет, Савик, - слегка запинаясь, сказал Глеб. - Какие могут быть новости? Торговля из рук вон, и покупателя на эту клетуху тоже никак не найду... Ты, может, зайдешь - сделаем по маленькой? - Деньги, - произнес Савик и со скучающим видом посмотрел в сторону. Алкаш стоял, раскачиваясь, и что-то бубнил себе под нос. - Понимаешь, я надеялся перехватить у тещи полсотни, но она сегодня, как назло, уехала в деревню... - пробормотал Глеб. - Деньги, - повторил Савик. По своему богатому опыту Савик знал: главное, не вступать с ними ни в какие разговоры, пусть даже о погоде или футболе, потому что все постепенно сведется к больным детям, проискам налоговиков и в конечном счете тебе дадут понять, что ты отбираешь последние крохи и обрекаешь все семейство на голодную смерть. Савик пожил, Савик знает. Из окошка донесся покорный шелест бумажек, следом показалась рука Глеба с двумя зелеными банкнотами: десятка и двадцатка. Савик аккуратно спрятал деньги в карман и, усмехнувшись, сказал: - А вот теперь можно и по маленькой. Как говорится, слово не воробей... Глебу ничего не оставалось, как отпереть дверь и впустить даньщика внутрь, а затем достать из угла початую бутылку "Столичной" и аппетитно нарезанный кусок свиной грудинки. Весело забулькала прозрачная жидкость. - Не, мужики, купите, а? Серьезно говорю. Снаружи в окошко просунулась синяя ряха. Испещренный красными прожилками нос, уловив желанный запах, беспокойно дергался. - Ты еще не ушел? - проговорил Глеб, подавая Савику наполовину наполненный стакан. - Ну ладно, мужики, - алкаш потерянно шмыгнул носом. - Уступлю за двадцать рябчиков. Аккуратно отставив мизинец, Савик выпил водку. Поставил стакан, зарядил рот куском душистой сочной свинины и, неторопливо прожевав, сказал: - Что там у тебя, покажь. Савик взял ручку, повертел, осмотрел со всех сторон, мазнул по пальцу, оставив отчетливый синий след. Дома у него скопился изрядный запас разных "шариков" с надписями "Made in China" и "Made in Thailand" - этим дешевым барахлом его всегда исправно снабжали ларечники, равно как сигаретами, презервативами и баночным пивом - что, однако, еще никого не спасло от необходимости вовремя платить дань. Но ручка, которую держал сейчас Савик, явно не из этого пестрого ширпотребного ряда. Это была дорогая вещь - Савик сразу понял, едва взял ее в руки. Удивительно только, что Глеб не просек, он как-никак специалист... ну да ему не до того было, бедняге. Здесь не было никакой мишуры, никаких надписей, все строго, просто и со вкусом. Корпус из твердой полированной древесины, темные прожилки. Желтый конический наконечник, посередине корпуса желтый блестящий ободок из желтого металла, такой же ободок, только потоньше - на колпачке. От верхнего ободка к нижнему протянулся массивный стреловидный зажим цеплять за карман. Вот и все. Качественные и ценные вещи всегда отличает отсутствие излишеств. - Где спер? - деловито поинтересовался Савик. - А чего сразу - спер? - обиделся алкаш. - Нашел я ее! В сугробе, вчера, когда здесь автобус взорвали. Я сразу понял - клевая штучка! Савик еще раз осмотрел ручку, покрутил небрежно, демонстрируя полное равнодушие, затем веско произнес: - Говно. Синяя ряха в окошке болезненно дернулась. - Ну хоть червонец... Савик взял из картонной коробки использованный чек, пристроил на колене и попробовал накорябать там свою роспись. Ручка оставляла лишь бесцветное углубление на бумаге. - Ах ты гад, да она не пишет! - проревел Савик. Крепкий кулак прочертил в воздухе короткую линию и врезался в сизый нос алкаша. - Пошел вон! Еще сунешься - башку отверну! Глеб снова наполнил стаканы. Из сумки появился пучок зеленого лука и бутерброд с холодной яичницей - наверное, жена накрутила утром. Гулять так гулять! Савик хорошо знал этот тип людей, которые привыкли подчиняться обстоятельствам, а потом все свои неудачи списывать на те же обстоятельства. Пять минут назад Глеб ненавидел его, Савика, лютой ненавистью, готов был, наверное, в глотку вцепиться. Но - боялся. И деньги отдал. Потому что привык быть жертвой, перхотью, так для него удобнее. Сейчас он расслабился и скоро начнет жаловаться на жизнь, бить себя кулаком в грудь и рассказывать, рассказывать... Словно на исповеди перед батюшкой. Чудной народ. Савику до лампы все эти излияния. Он выполнил план на сегодня, получил долги, а сейчас пьет и закусывает на халяву. Вот и все. Если Глеб думает, что после двух стаканов они станут друзьями, что завтра там или послезавтра Савик как-то по-особому поздоровается с ним или спросит: ну как теща, не поправилась? - то он глубоко ошибается. Это точно как с этими "сенокосилками". Ты даешь - я беру. А налоги платить все равно надо. - Я ведь, можно сказать, случайно сюда попал, - начал Глеб, осушив стакан. - По недоразумению. Стечение обстоятельств. - Он разрезал бутерброд надвое, половину подвинул Савику, половину отправил в рот и торопливо прожевал. - Это вот все... Торговля, касса, кремы, шампуни, лосьоны... Не мое это, Савик. У меня ведь высшее образование. Я автотракторный закончил, тогда это считался хороший факультет, в советские времена на ЗИЛе мастерам всегда прилично башляли... А тут - на тебе. Я только два года и успел проработать после диплома, как все посыпалось... А тут тесть как раз умер, теща к нам переехала из Мурманска. В "полуторке", представляешь - мы с женой, две дочки и теща со своим сахарным диабетом... Ты почему не пьешь, Савик? - Гля, только что писала, а теперь не пишет, - рассеянно сказал контролер, продолжая рассматривать ручку. Чем больше он на нее смотрел, тем больше убеждался, что ему удалось отхватить настоящую вещь. Что-то было в ней... Может, эти плавные линии, создающие ощущение завершенности, "правильности" какой-то, может, сочетание темного полированного дерева и желтого металла, а какой металл тут может быть? Савик не первый день живет И слышал про золотые "Паркеры"... И увесистая... Он прикинул на ладони. Да, в самом деле, ручка показалась Савику несколько тяжеловатой для своего размера, значит, желтые прибамбасы и вправду золотые! Сколько же она может стоить? Жалко, конечно, что не пишет. Савик попытался развинтить ручку, но она почему-то не поддавалась. - ...не пьешь? Савик поднял голову и посмотрел на Глеба. - Как это - не пью? - сказал он, опрокидывая стакан. - Только наливай. Лицо Глеба раскраснелось, глаза и нос блестели. На краю фанерного прилавка дотлевал забытый окурок, оставляя черную дорожку. Наверное, Глеб тут успел половину своего жизненного пути разбаянить. Ничего, пусть... Звякнуло что-то в сумке - ларечник извлек вторую бутылку. Сорвал зубами пробку, выплюнул на пол. Прозрачная, чуть маслянистая жидкость забурлила в стаканах. Отчетливо запахло сивухой. - Ну давай, значит, чтобы деньги водились! - Глеб торжественно поднял свой стакан. - Чтобы - "зеленые"! В крупных купюрах! И побольше! Савик даже ухом не повел в сторону собутыльника, продолжая вертеть ручку так и сяк. - Слушай, - перебил он Глеба, - ни хрена не могу развинтить. Как же тут стержень меняется? - Что? - встрепенулся Глеб. - А-а... Если не разбирается - значит, одноразовая. Дешевка. - Да пошел ты! - сказал Савик. - Много понимаешь. Разуй глаза, посмотри лучше... "Дешевка"! Глеб взял ручку, близоруко потыкался в нее носом. Хмыкнул недоуменно, попробовал провернуть части корпуса в разные стороны. - В самом деле, на дешевку не похожа. Скорее "Паркер" какой-нибудь. Только надписей нет. Восьмерка - и все... И стержня нет... Конечно, писать не будет! - Какая восьмерка? А стержень был - глянь, полоса на пальце! Видно, я его спрятал... Ну-ка, дай сюда! Он отобрал ручку, вновь поднес к глазам. Действительно, в толстом золотом ободке виднелось крохотное овальное окошко, а в нем красная цифра 8. - Гля, и вправду восьмерка! Откуда она взялась? Глеб пожал плечами, заметил дотлевший окурок, неловко смахнул с прилавка. Вытянул из пачки новую сигарету, достал из кармана зажигалку, потянулся. - А все-таки жить хорошо! Раздалось негромкое "пш-ш". Савик увидел, что цифра 8 в овальном окошке медленно отъехала в сторону и на ее месте появилась цифра 7. - Ни хрена себе, - удивленно протянул он. - Гля сюда! Савик поднял глаза на Глеба и вдруг увидел, что тот медленно сползает со стула, судорожно хватая ртом воздух. Лицо ларечника стало белее мела, в глазах отражались непонимание и какой-то животный испуг. Стул выскользнул из-под него и ударился в стену киоска, полетела на пол недопитая бутылка водки. Глеб упал, врезавшись головой в ящик с нераспакованным товаром. Нечищенный ботинок ударил Савика по щиколотке. Савик торопливо убрал ногу. - Ты что, блин... Припадочный? Глеб лежал без движения. Преодолевая брезгливость, Савик склонился над ним. Похлопал ладонью по щеке. - Пить не научился, а? Перхоть... Ну, вставай, живо! Никакой реакции. Немигающие глаза Глеба уставились в потолок, какая-то мышца на шее дернулась раз-другой... Перестала. Нижняя челюсть медленно отвалилась. "Помер он, что ли?" - Савик застыл, пораженный внезапной догадкой. "Да нет, херня, с чего ему умирать?" - успокоил он себя, хотя подсознание подсказывало, что никакая не херня. Савик никогда еще не видел вблизи труп, если не считать девяностолетнего деда Семена, который в прошлом году загнулся от инсульта, - но пока Савик с матерью добирались к нему в Петушки, дед уже был восковой, ненастоящий, лицо было обсыпано пудрой, и челюсть была подвязана черным шарфом... А какой он был, дед, в тот момент, когда вдруг свалился, как подрубленный, в сенях и за полминуты отдал Богу душу? Во всяком случае, глаза ему закрывала бабка, это Савик знал. - Слышь? - произнес Савик не своим голосом. - Ты чего? Молчание. С улицы донеслись детские голоса. Савик поднял голову. "А вдруг кто-то подойдет к комку и захочет заглянуть внутрь?" - дошло вдруг до него. Он вскочил на ноги, нашел приткнутую к стеклу табличку "Открыто", перевернул ее другой стороной, где было написано "Закрыто". Проверил защелку на окошке и на двери. Задернул шторку. Оглянулся. Глеб лежал без движения, по-прежнему пялясь пустыми глазами в потолок. И обстановка в ларьке изменилась - исчез уют, пропала праздничность дармовой выпивки. Остро пахло опасностью и смертью. "Все. Теперь бежать", - пришла трезвая и ясная, как морозный воздух, мысль. Да. А стакан с отпечатками? А следы? А бутылка? А... Савик наклонился. Только сейчас он заметил красноватую припухлость на щеке у Глеба, чуть правее носа. Розовое пятно размером не больше бабьего соска, и в середине что-то торчит. Как будто твердый гнойный стержень вылез из назревшего фурункула... Странно, вроде никаких нарывов у него на роже не было... Или это тень такая... Но странности Глебовых гнойников отходили сейчас на задний план. Савик ничего не соображал. Ладно, надо убрать следы... Он вытащил из-под ящиков грязную тряпку, наспех протер пол. Затем сорвал со стены полиэтиленовый пакет. Стакан, бутылка, окурки - все туда. Что еще?.. Ручка. Савик совсем про нее забыл. Ручка. Он пошарил глазами по киоску. Ручка лежала на полочке, рядом с польской туалетной водой и дезодорантами. Савик взял ее, хотел сунуть в карман, но что-то его остановило. Погоди, ведь перед тем, как Глеб кувыркнулся со своего стула, он как раз нажал на стреловидный зажим, правильно? Да. Раздался тихий шипящий звук, и цифра 8 сменилась цифрой 7. Шипящий звук. Савик тогда подумал, что Глеб включил свою зажигалку, чтобы прикурить. А может, шипела не зажигалка?.. Синий цилиндрик с надписью "Ronson" лежал в раскрытой ладони мертвеца. Сигарета валялась рядом на полу. Савик поднял ее, посмотрел: кончик светлый, бумага не закопчена. Значит, это была не зажигалка. Взгляд его невольно скользнул по щеке Глеба, и тут Савик - тот самый Савик, который пожил, который знает, - вообще перестал что-то понимать. На щеке ничего не было! Ни припухлости, ни красноты, ни тени! Обычная пористая и не очень чистая кожа - и все. Это было за гранью понимания. "Херня какая-то", - сформулировал растерянный Савик. Он осторожно, словно ядовитого паука, завернул ручку в платок и спрятал ее в правый внутренний карман куртки - от сердца подальше. Глеб лежал в нелепой позе, скалясь в потолок. Савик отпер дверь и вышел из киоска. Он долго ходил по улицам, не зная, куда приткнуться, совершенно очумелый. Потом остановился, огляделся: какая-то пустынная остановка, жестяной флажок с номерами маршрутов скрипит на ветру. Вспомнил вдруг про пакет, который до сих пор сжимал в руке. Бутылка, стакан, окурки. Воровато глянул по сторонам. Швырнул пакет в урну, отошел. Нет, вернулся, высыпал сигареты из пачки в карман, пустую пачку поджег и бросил следом за пакетом. Гори оно все!.. Савику сегодня определенно не везло. Вдобавок ко всему он забрел на "чужую" территорию, в район проспекта Вернадского, рядом с автостоянкой. Там Савик нарвался на ребят из группировки Жгута, который "держит" соседний участок и, как это часто бывает у соседей, имеет целый букет территориальных и прочих претензий к группе Директора и Смольского. Жгут с Директором свои проблемы обычно решают за бутылкой коньяка в отдельной кабинке какого-нибудь дорогого ресторана, как принято у уважающих себя людей. А "бойцы" той и другой стороны знай метелятся между собой при каждом удобном случае. "...Смотри, этот, как его, Савкин топает, - послышался нетрезвый голос. Отбуцкаем?" Савик увидел стремительно приближающиеся фигуры и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, побежал. Ловить здесь было нечего, только бежать. Савик сам не раз участвовал в подобных расправах, он знал, как действует на разгоряченный выпивкой мозг пресловутый "эффект чужака". Ни повод не нужен, ничего. Только - морда, об которую можно почесать кулак. Убежать Савику не дали. В подъезде, мимо которого он проходил минуту назад, обжималась парочка; парень, как оказалось, тоже был из жгутовских Боря Хмель. Услышав крики, Боря оставил на время свою подругу и выскочил Савику наперерез. Савик попытался уложить его с первого удара, но не сумел. Хмель вцепился ему в куртку, а тем временем подоспели остальные... Спустя пять минут все закончилось. Савик остался лежать на снегу, облизывая разбитый рот и чувствуя при каждом вздохе, как ребра вонзаются в печень. Хорошо, что он работает на Директора. Если бы он был обычным лохом, то жгутовские затоптали бы его насмерть. С другой стороны, если бы он был бригадиром или просто авторитетным пацаном, его бы никто не тронул... Савик отдышался немного. Встал. Обшарил карманы. Шестьдесят долларов, полученные с должников, а с ними и личные сорок рублей - все исчезло. Савик чуть не взвыл от злости и досады. Ну, суки, ну попадетесь же когда-нибудь!.. С тревожным чувством он залез в карман. Ручка была на месте. И зажигалка, и две сигареты остались не поломанными. Савик вытер лицо и руки снегом, посидел на корточках, отдышался, выкурил сигарету. Капли воды стекали по его разбитому и насупленному лицу. Вот херня! Совершенно Неожиданно он сам оказался в должниках. Часов в восемь Савик приплелся в дискобар "Миранда". Это "точка" Юры Маза - он сидит за стойкой днями напролет, лакает с дружками немецкое пиво под горячие сосиски, треплется. А когда он бывает нужен Директору, всегда знает, где его искать. Вот и сегодня бригадир сидел на своем обычном месте, уткнувшись носом в пивной бокал. Савик подошел, стал рядом, всем своим видом выражая уныние от незаслуженной обиды. - Слышь, Юра, меня жгутовские отбуцкали, деньги отняли... Совсем оборзели! Маз допил пиво, без интереса скользнул взглядом по его разукрашенной физиономии. - Какие деньги? Если бы в таком виде заявился Татарин, Маз вскочил бы, собрал ребят и отправился на разборку. А на обиды Савика ему было плевать. Савик ощутил острый укол уязвленной гордости. - Сегодня шестьдесят баксов получил с Нинки и Глеба... Маз поморщился. Имен овец он не знал и знать не хотел. Его интересовала только шерсть. - А Глеб потом... - Савик запнулся, вдруг ясно увидев перед собой остекленевшие глаза ларечника и отвалившуюся челюсть. - Короче, Глеб прижмурил задницу. - Что-о? - протянул Маз, задирая брови. - Сдох, что!.. - неожиданно для себя огрызнулся Савик Маз посмотрел на него как на законченного идиота. - Что ты мне пургу метешь? - медленно произнес он. - При чем тут жгутовские? - Они потом. Вначале Глеб долг отдал, потом вдруг помер. А потом жгутовские напали. Хмель и еще рыл семь. Маз отвернулся, постучал по стойке пальцем, увенчанным кольцом-"печаткой". Рядом появился бармен, поставил перед ним кружку пива. Маз отпил из бокала, спросил: - Значит, ты этого ларечника замолотил, бабки заныкал, а жгутовские виноваты? - Жгутовские, - подтвердил Савик. Маз хмыкнул и слез с табурета. - Идем на воздух. Они вышли на улицу, под козырек бара. - В общем, так, братишка, - сказал Маз, закуривая "Честерфилд". - Я помню - на прошлой неделе ты катил бочку на какого-то лоха за то, что платеж задержал. Кричал, грозился. А сегодня приходишь с разукрашенной мордой и разбитыми кулаками и говоришь, что он умер. А зачем ты мне это говоришь? - Так я с ним водку пил... Маз жесткой рукой схватил его за отворот старой, выношенной куртки, грубо развернул, припечатал к стене. - Тебе поручали его мочить? Я, или Директор, или Смольский? Савик затряс головой. - Я его пальцем не тронул! Бригадир презрительно усмехнулся. - Не поручали. Значит, это твоя личная проблема. Отмазывать тебя никто не будет. - Матерью клянусь, он сам... - Вот так ментам и расскажешь. Если лишнее болтнешь - сам знаешь, что будет. А бабки принесешь - сроку тебе три дня. Все понял? В данной ситуации ответ мог быть только одним. - Все. - Тогда вали отсюда. Маз пошел допивать свое пиво, а Савик, проклиная все на свете, побрел прочь от "Миранды".
      * * *
      В эту ночь Савик спал плохо, потел и ворочался. Когда удавалось забыться на некоторое время, он видел полчища голых баб с отвисающими безобразными грудями без сосков, такие изжелта-белые мешки, и ничего на них нету, как слепые. Еще он видел чей-то рот с медленно отваливающейся нижней челюстью и бездонную пустоту за ней, которая затягивала его с неудержимой силой. Мать Савика Лежала в соседней комнате и несколько раз слышала, как он вставал, чтобы попить на кухне воды. "Небось пережрал вчера? - ворчала она наутро. - Вон лицо-то избитое все..." Савик отмалчивался. Весь день он просидел дома, уткнувшись в телевизор. Его мозг напоминал проигрыватель с заевшей пластинкой. Савик непрестанно думал о том, что случилось вчера в палатке у Глеба, снова и снова прокручивая в голове цепочку событий: вот он вертит ручку, шипение, цифра 8 уплыла за пределы окошка, появилась семерка, Глеб с вытаращенными глазами сползает на пол... красноватое пятно под скулой и кончик какой-то хреновины, торчащий из середины... А потом - чистая гладкая кожа, ничего нет. Пусто... Но не привиделось же ему это все! Тем более что Глеб так и остался мертвым... Савик сильно подозревал, что все дело в этой чертовой ручке. Шпионская какая-нибудь дрянь... Откуда она там взялась? Хотя... Целый автобус каких-то крутых взорвали, у тех что угодно быть могло! По всем правилам, ручку следовало уничтожить - тогда концы уйдут в воду. Но ему не хотелось этого делать. Целый день он опасливо крутил ее так и этак, направив на всякий случай в большую ватную подушку. Постепенно кое-что стало проясняться. Ручка имела два положения. В обычном из нее выдвигался стержень и можно было писать обыкновенной на вид синей пастой. Но если ободок и наконечник как бы растянуть и одновременно повернуть в противоположных направлениях, открывалось окошко с цифрой 7 и ручка начинала излучать волны опасности и скрытой силы. Савик понимал, что, если сейчас нажать стреловидный зажим, эта сила немедленно проявит себя. Но он не нажимал - проделывал все манипуляции в обратном порядке, расписывался на косо оторванном листе газеты. Ручка завораживала его изяществом и красотой. Эти плавные отточенные линии, эта правильность форм, золотой ободок на темном полированном дереве, дорогая и изысканная простота... Савик не был ни эстетом, ни поэтом, в Третьяковку он сроду не ходил, даже вместе с классом, а самой красивой вещью на свете, по его мнению, являлся пистолет Макарова, который он как-то видел у Маза. Но здесь Савика что называется проняло. Может, даже не красота, а то общее, что было между "ПМ" и этой ручкой?.. Так или иначе выбрасывать он ее не стал, а спрятал в туалете за канализационной трубой. Аппетита не было, он почти ничего не ел. Мать заподозрила неладное, забеспокоилась, снова завела свою обычную песню. - Чего ты дурью маешься? Работал, как все, шофером, в приличном месте, вроде около власти... А теперь что? То спишь целый день, то шастаешь по ночам, то пьяный, то злой, то побитый... Теперь сидишь, как волк в норе! Куда это годится? Что это за работа такая? Но на все ее расспросы Савик только цедил: "Все нормально. Отцепись". Вечером он решил развеяться, выпросил у матери полтинник в долг, выбрался из своей берлоги и отправился в "Миранду" - дискобар, где любили собираться путевые пацаны района. Там было многолюдно, резко били по ушам рваные ритмы, синие, желтые и зеленые всполохи цветомузыки били по глазам. Площадка для танцев была плотно забита потными разгоряченными телами, каждый корячился сам по себе - прыгали, раскачиваясь, обкуренные или подколотые парни, извивались, подняв руки, такие же кайфующие девчонки. Некоторые притягивались друг к другу и сплетались в объятиях, бесстыдно тискаясь на глазах у остальных. Потом парочки шли в туалет и возвращались порознь, потеряв друг к другу всякий интерес. Савик подошел к стойке, взял кружку "Балтики", залпом выпил. Тут же повторил. Захотелось есть, захотелось водки, захотелось анаши или пары "колес", захотелось бабу, захотелось "бэшку" или "мерс", чтобы промчаться по Вернадке на ста сорока, тиская правой рукой обтянутое скользким нейлоном колено. Но наличность заканчивалась, и, очевидно, чувствуя это, худой с прилизанным пробором бармен отошел подальше и индифферентно смотрел в сторону. - Слышь, братан! Было шумно, но тот услышал, на удивление быстро подбежал и изобразил максимальную почтительность. - Налей соточку водки в долг, - попросил Савик, понимая невыполнимость просьбы. Если каждому задарма вливать... - Сейчас сделаю! Через минуту на стойке появилась рюмка и тарелочка с бутербродом. Чудеса, да и только! Савик выпил, закусил и пришел в благодушное настроение. Сегодня ему везло. Может, появится классная телка с ароматно дымящейся мастыркой... Но вместо этого вдруг появился Боря Хмель. - Здорово, братское сердце! - сердечно произнес он и приобнял Савика за плечи. - Ты не обижайся, это мы по пьяни... Не разобрались, короче... Хочешь, я тебе сейчас стол накрою? Савик насторожился. С чего такая щедрость? Похоже на ловушку. Надо сваливать, пока по новой не накатили... - Сейчас не могу, ребята ждут. - Он осторожно высвободился и стал протискиваться к выходу, жалея, что не захватил с собой нож. Но все обошлось - никто не ждал у входа, не крался следом, не караулил в подъезде. Ночью его опять мучили бабы без сосков и всякие другие кошмары. Рано утром раздался звонок в дверь. Опухший невыспавшийся Савик скатился с кровати, крикнул матери: "Я открою!" - и побежал к двери. Он задницей чувствовал, что это по поводу Глеба. На пороге стоял Маз. - Одевайся, выйди, - сказал он сухим тоном. До этого дня никто из старших на дом к Савику не заявлялся. "Плохо дело", - думал он, дрожащими руками натягивая на себя спортивные штаны и куртку. Из спальни, стуча шлепками, вышла мать в ночной рубашке. - Ты куда это? Опять за свое? - Не твое дело, - раздраженно рявкнул Савик. - Надо. На улице подморозило, снег жестко серебрился ледяной корочкой. Савик чувствовал, как его бьет нервная дрожь. Маз ждал на спортивной площадке перед домом. Когда Савик приблизился, Маз неожиданно улыбнулся, достал из кармана пачку "Честерфилда", встряхнул и протянул ему: - Угощайся. Не понимая, чем вызвана такая перемена, Савик взял сигарету. - Как ты это делаешь? После первой затяжки в животе у Савика заиграл военный марш. - Чего делаю? Маз улыбнулся еще шире. - Директор поспрашивал кое-каких своих знакомых в ментярне насчет этого Глеба. Там все чисто. Сердечный приступ, говорят. Хотя до того, как с тобой поссорился, был здоров как бык. - Чисто?! - Савик чуть не подпрыгнул от радости. Может, и пятно и тень ему просто привиделись? Может, и ручка самая обычная, просто у него глюки начались? Но главное - ментов бояться нечего! - Да. И с Хмелем чисто. - А при чем тут Хмель? - ошарашенно спросил Савик. - Не знаю. Ты же вчера был в "Миранде"? - Был. - Хмеля видел? - Видел. И что? - А то. Ты ушел, а Хмель через полчаса окачурился. Пошел танцевать, попрыгал немного - брык! И готово! Сказали - передозировка. Сколько лет кололся - и все нормально, а с тобой помахался - и привет! Так как? Маз испытующе разглядывал Савика, будто никогда не видел. - И на фиг они тебе сдались, эти мудаки? Было бы из-за чего подставляться! Дал по яйцам - и достаточно. А ты вон какой обидчивый! - Я тут ни при чем, - неуверенно проговорил Савик. - Хватит из себя лоха корчить. Глебу ты небось по сонной врезал? А Хмелю вколол что-то? Савик молчал. Десятый раз повторять, что он никого не убивал, не имело смысла. Маз пожал плечами и хлопнул его по плечу, как равного. - Ну, как знаешь... Дело хозяйское. Пстрикнув сигаретой в сторону, он пошел прочь. Потом остановился, повернул голову и добавил: - Кстати, со Жгутом тоже был разговор. Он клянется, что никто из его пацанов тебя в тот день в глаза не видел. Вот так-то. - Врет! - воскликнул Савик. - Деньги у них! Маз махнул рукой: - Да ладно... С деньгами как-нибудь разберемся. Савик вернулся домой сам не свой. Тело дрожало, как в лихорадке, в голове плыл туман. Он достал ручку, привычно проделал нужные манипуляции - окошко с цифрой наглядно подтвердило, что это не обычная письменная принадлежность, а оружие. Грозное и не оставляющее следов. За завтраком, с аппетитом уплетая жареную картошку (мать ворчала и раздраженно гремела кастрюлями), Савик вдруг понял, что долг ему скостят. И еще он понял, что не будет больше пасти ларечников - пусть другие пасут, кто попроще и помоложе. Он сам не знал, откуда у него взялась такая уверенность. Просто что-то резко поменялось в его судьбе. Перед Савиком открывались невиданные перспективы.
      * * *
      - Титановый сплав, унификационного номера в Госстандарте нет, обстоятельно докладывал Гарянин. - Зато в секретном приложении "Военная промышленность" его формула имеется, по ней Сименкин и произвел идентификацию. Сплав создан в 1985 году, исключительно прочен, жароустойчив, не подвержен коррозии. Вечный металл. Но в производстве сложен и дорог, выпускался ограниченными партиями строго по целевому назначению. - Вот как, - сказал Фокин. Мысли его были далеко. - В восемьдесят пятом четыре килограмма пошли на обтекатель разведывательного спутника "Протон", - продолжал Гарянин. Он видел, что шеф не в себе, но личные проблемы не могут остановить расследование дела государственной важности. - Через год три килограмма - на оболочку экспериментального портативного ядерного фугаса, тогда же НИИ-47 изготовил два корпуса ядерных чемоданчиков - основной и резервный... "Почему именно в этот день? - тяжело думал Фокин. - Сказали: "обнаглел"... Что я такого сделал? Как раз и ничего... Вначале был на осмотре, потом составлял справку Ершинскому, потом прикрывал Чуйкова..." - Я позвонил в Федеральную службу охраны, - в голосе оперативника отчетливо прорезались нотки гордости. - Оба чемоданчика на месте. - Странно, очень странно, - вслух сказал Фокин, и Гарянин отнес реплику к своему рассказу - Но дело в том, что в начале восемьдесят седьмого тот же НИИ изготовил еще два чемоданчика по заказу ЦК КПСС, - торжествующе произнес он. Обломки на месте взрыва - одного из них! - Да? - вяло удивился майор. - Других вариантов нет. Прозвонил телефон, и Фокин схватил трубку. Апатия и отрешенность мгновенно прошли. - Слушаю! - Ей показали наши альбомы, - сказал Клевец. - Она никого не узнала... "Идиоты! Она сразу сказала, что их не видела!" - По сперме тоже ничего не вышло. Группы распространенные - вторая и третья, в банке данных таких сотни... Сейчас трясем всех подучетных, подняли агентуру. Татарин - кличка ходовая, ищем. Будут новости - сообщу. - И если не будет, сообщай. Потом на доклад зашел Дьячко. - Это суперсекретная взрывчатка для спецопераций! - с порога выпалил он. Произведена во взрывотехнической лаборатории внешней разведки. Основная особенность - полная безопасность в обращении и многолетнее сохранение боевых качеств. Сто лет в костре пролежит, потом сто лет в воде, а понадобится - бабахнет как новая! Произведено всего четыре килограмма, полтора истрачены на полигонные испытания, а два ушли на взрывное устройство, изготовленное в девяносто первом по заказу особой экспедиции ЦК КПСС. Бомба в титановом чемоданчике, сработка - на открывание. - Что такое особая экспедиция? - устало спросил Фокин. Дьячко пожал плечами. - Черт его знает. В журнале, где инициатор заказа, так написано. - Ладно, свободен, - хмуро буркнул Фокин. Следователь разочарованно развернулся. Он рассчитывал на похвалу. А майор пошел доложиться Ершинскому. В приемной Фокин нос к носу столкнулся с выходящим из генеральского кабинета Атамановым. Тот был, как всегда, безупречно одет и вальяжен, он доброжелательно кивнул, но зрачки глаз всполошенно метнулись. Этот всполох задел какой-то нейронный узел в фокинском мозгу, и в кабинет начальника он вошел объятый тяжелым раздумьем, на автопилоте пересказал собранные материалы. Генерал выслушал внимательнее, чем он сам недавно слушал своих подчиненных. - Значит, все сходится - и чемоданчик и взрывчатка? - Мясистой ладонью Ершинский массировал затылок. У него была гипертония и периодически мучили головные боли. - Только где же эта бомба лежала столько лет? И почему объявилась именно сейчас? Фокин пожал плечами, как недавно Дьячко. - Будем выяснять. - Выясняйте... Как супруга? - Адекватно ситуации, - не очень вежливо ответил майор. - Ну да, ну да... А у меня сейчас был Атаманов... Он же из бывших наших... Спрашивал, может, помощь нужна. Финансовая или другая... Нам бы хорошо ремонт сделать, компьютеров подкупить, может, машину новую... Но если он крепко у тебя на крючке сидит, то лучше держаться на дистанции. А если нет, дело другое - пусть спонсирует! Ершинский смотрел испытующе, он вроде советовался, хотя по сути это был никакой не совет, а завуалированная подсказка. Очень тонко завуалированная. Запиши кто сейчас разговор - не придерешься. - Пусть побережет деньги. Пригодятся на передачу в камеру, - угрюмо проговорил Фокин. Он не любил, когда из него делают явного дурака. Ершинский это знал и действовал всегда неявно, щадил самолюбие. Психолог! - А вот это ты зря! Он и так пожаловался, что ты его перед референтом унизил... В сознании Фокина будто молния полыхнула. Вот что послужило спусковым крючком Наташкиной драмы! Вот в чем состоит его наглость, вот за что ему преподан наглядный урок! - Что с тобой? - как сквозь вату, донесся голос генерала. - Ты белый как мел! - Голова закружилась. - Это плохо. Возьми отпуск, посиди дома, отдохни, за женой поухаживай. В столь напряженный момент начальник может проявить трогательную заботу только в одном случае: когда хочет развалить дело. Сейчас Фокин отчетливо понял: Атаманова ему не отдадут. Под самыми законными и благопристойными предлогами. - Спасибо, уже все прошло. В коридоре он встретил Чуйкова. - Ну, как документы? Действительно взрывные? Тот махнул рукой. - А что толку? Начальство головами крутило, крутило, а потом говорит: сейчас этому нельзя давать ход. Политический момент не подходящий. Так что зря мы шкурами рисковали! Достать всех этих гадов у нас руки коротки! Фокин скрипнул зубами. Если бы он пришел домой раньше и встретил Наташу у подъезда... Тогда в больнице бы лежала не она, а напавшие на нее ублюдки. В больнице? Нет, скорей всего в морге... Ну что ж, ладно! Он принял решение. Вернувшись к себе, Фокин запер дверь кабинета и отпер сейф. Достал куракинский перстень и заготовленные постановления на криминалистическую и химико-токсикологические экспертизы. Постановления разорвал на мелкие клочки и сунул в карман, потом порылся в столе, нашел предметные стеклышки, выдавил на одно светло-желтую капельку из перстня, накрыл другой. Капелька размазалась и стала почти бесцветной. Одевшись, он вышел на улицу, позвонил из таксофона, потом подъехал ко Второму мединституту и передал стеклышки ожидавшему на углу человеку. - До вечера сделаешь? - Как получится. Но постараюсь. Подъезжай часов в восемь. Попрощавшись с собеседником, майор отправился на ближайший вещевой рынок. - Турецкий золото! Падхады, налитай! Сразу за воротами переминался с ноги на ногу старый цыган в потертой дубленке. На груди у него болтался кусок картона, обтянутый черным бархатом, в прорезях сверкали отполированные латунные перстни-печатки. - А вот кому дешево, гражданины. Очин дешево и красиво. Подходи, не пожалеешь, - бормотал он скучным замерзшим голосом, косясь на застывшего перед ним майора Фокина. - Пусть не савсем золото, пусть пазалота... Того не интересовал цыган. Он долго и внимательно разглядывал фальшивые побрякушки, перекатывая во рту неприкуренную сигарету. Его огромный плечистый силуэт, заслоняющий полнеба, его квадратная челюсть и странная сосредоточенность во взгляде рождали у продавца "драгоценностями" смутное беспокойство. - А вот очин дешево, очин. Харош товар, лыцензия есть, очин красивый... Майор молчал. - Все очин чесный. Я ни гаварю, что золото. Дажи пазалота ни гаварю. Фокин наконец ткнул пальцем в один из перстней. - Покажи мне вот эту железку, старик. - А? Какой?.. А-а, это очин хароший вещь, очин! Цыган, засуетившись, отстегнул перстень от картонки и подал его майору. Наверное, этот "вещь" был самым простым и непритязательным из всех: плоская квадратная печатка с грубыми вензелями, дешевый блеск искусственной позолоты. - Годится, - кивнул Фокин. - Сколько? Вернувшись к себе, майор снова заперся в кабинете, заварил кофе, нервно прошелся из угла в угол каких-то три шага, тесновата клетка. Положил на стол купленный перстень. Открыл уродливый крашеный сейф, сохранившийся, наверное, еще со времен НКВД, достал вещдок № 16, положил рядом. Похоже... А что написано в протоколе осмотра? Он нашел нужную папку. Так, так, так... Вот: "...вещ. док. №16: перстень-печатка из желтого металла, проба не обнаружена, диаметр 2, 5 см (прибл.), плоскость "печати" имеет рельефные узоры..." Что ж, описание равно подходит к обоим перстням. Теперь посмотреть фотографии... Ни одного крупного плана, а на общих планах подмену практически невозможно отличить. Фокин больше не раздумывал. Он спрятал цыганский перстень в сейф, а настоящий надел на палец. Перстень как влитой сидел на третьей фаланге, поворачивался и снимался без особых проблем. Его покойный хозяин тоже был не из мелких и руку имел тяжелую. Фокин сжал пальцы в кулак, представив перед собой рожи тех, кто терзал Наташу. Раз, два, три! Мощные удары спрессовали воздух, но не достигли цели. - Руки коротки, говоришь? - запоздало возразил он Чуйкову. - Мы их удлиним! Майор перевел дух, снял перстень. Порылся в ящиках стола, нашел коробку со скрепками, высыпал скрепки на стол и аккуратно положил внутрь "печатку". Коробку спрятал в пальто. Допил холодный кофе. Все, состав преступления исполнен полностью. Должностной подлог. Но по сравнению с тем, что он собирался сделать, это выглядело невинным правонарушением.
      * * *
      В восемь вечера у входа в лабораторный корпус Второго мединститута остановился прохожий внушительной комплекции. Рабочий день давно кончился, корпус опустел; через толстую стеклянную дверь можно было видеть островок электрического света в холле - там за конторским столом сидел вахтер, погруженный в чтение детектива. Прохожий глянул на часы, пожевал фильтр незажженной сигареты и выплюнул ее на снег. Налево от входа к гранитной стене прилепился таксофон, испещренный сине-зелено-оранжевыми фломастерными надписями. Прохожий снял трубку и набрал номер. - Викентий? Это Фокин. Я уже на месте. Ага, жду. Закончив разговор, майор Фокин повесил трубку и сунул в рот очередную сигарету, но зажигать не стал, прошелся взад-вперед, загребая большими ступнями снег. С тех пор, как его жена оказалась в Склифосовке, лицо Фокина несколько осунулось, под глазами обозначились синие круги - вчера вечером завалился Чуйков с бутылкой, сегодня с самого утра голова гудит, как трансформаторная будка. Мощный квадратный подбородок майора украшал след от пореза бритвой. Со стороны входа послышался шум. Фокин оглянулся. Вахтер с фонариком в руке снимал перекладину с обратной стороны стеклянной двери. За ним стоял невысокий худощавый мужчина с "дипломатом" в руке. - Привет, Сергей. Мужчина с улыбкой протянул Фокину ладонь. Тот осторожно пожал ее своей лапищей, словно боясь ненароком покалечить. - Привет, Викентий, - сказал Фокин. - Ты тут один сидел? - Конечно. - Мужчина пожал плечами и оглянулся на всякий случай. Он был на голову ниже майора. - А кто тут еще должен быть? - Блондинка, - буркнул майор. - Или брюнетка. Какая-нибудь ассистентка с арбузной грудью. Или ты хочешь сказать, что сидишь там допоздна, занимаясь только своими мышами? Викентий вежливо рассмеялся. - Среди мышей тоже бывают блондинки и брюнетки, - сказал он. - И очень даже симпатичные... - А как они переносят мое угощение? - Дохнут. Двум я добавил микродозы в корм, двум ввел щприцем. Все четыре сдохли через 2-3 часа. Фокин наконец закурил. - Ну и? - И я выкинул их в контейнер, - сказал Викентий. - Ты молодец, Кентюша, - сказал Фокин, двигая квадратной челюстью. - Из-за чего они сдохли - можешь сказать? - Тромбоз, закупорка сосудов. Фокин кивнул, пробормотал: "Ага". - Это вещество способствует постепенному увеличению числа тромбоцитов, продолжал Викентий. - Они скапливаются в сосудах, мешая току крови. Кровь сгущается. Потом происходит закупорка сердечных сосудов. И - смерть. До самой последней минуты мои мыши были в превосходном расположении духа и ничем не отличались от остальных. - Следы вещества в тканях остаются? - Нет... Вскрытие дает картину естественной смерти. Викентий заметно помрачнел, но Фокин не обратил на это внимания. - Теперь скажи мне: а если ввести вещество... Ну, скажем - собаке. Взрослой овчарке. Через какое время она погибнет? Викентий задумался. - Сутки, может, чуть больше, - сказал он наконец. - Все зависит от массы тела. - А если масса восемьдесят - восемьдесят пять килограммов? - Где ты видел таких овчарок? - Викентий пронзительно взглянул майору в глаза. Но тот остался невозмутимым. - Вполне обычный вес для кавказских овчарок. И для азиатов тоже. - Ну... Трое суток, плюс-минус... Семьдесят два часа... Точнее никто не скажет. Но ты точно говоришь о собаках? - Беспокойство Викентия стало явным. - Ну а о чем же?! - искренне удивился Фокин. - Хотя все равно это государственная тайна. Ну да тебя предупреждать не надо. Старый товарищ кивнул. Кроме школьной дружбы, их связывали и другие, сугубо конфиденциальные отношения. И Викентий хорошо знал правила игры. Расставаться на надорванной ноте Фокин не хотел. Он быстро огляделся, увидел перечеркнутую ветвями лип яркую вывеску бара. - Не хочешь пропустить по стаканчику? За школьную дружбу? А, Кентоша? Тот покачал головой. Он был явно выбит из колеи. - Я тороплюсь. Фокин внимательно посмотрел на него, хотел что-то сказать, но передумал и просто протянул свою огромную лапищу. - Тогда давай пять. - Майор снова осторожно обозначил рукопожатие. - Ты мне помог. Если будет надо, и я тебе помогу. Как всегда. Викентий повернулся и молча пошел к автобусной остановке. Фокин развернулся в другую сторону. Перед ним снова возникло лицо разыскиваемого брюнета. Жить тому оставалось совсем недолго.
      Глава 3
      ОБРЕЧЕННЫЙ БРЮНЕТ
      Контрабасист, улыбаясь, срывал пальцами сочные низкие звуки, которые отдавались где-то в области диафрагмы, а может, и глубже. Ударник сидел в тени, его не было видно - только серебристый взмах щеток и огонек сигареты, закрепленной на микрофонной стойке. Девушка с заурядным лицом и фигурой топ-модели пела негромким выразительным голосом. Про жаркую летнюю ночь и бессонницу, про "Кадиллак", застывший на обочине 56-го шоссе, про длинные девичьи ноги и про то, что прячется где-то в области диафрагмы, а иногда и глубже, и не дает покоя. В зале полутемно, круглые столики застелены белыми Крахмальными скатертями, приглушенный свет настольных ламп пробивается сквозь зеленые шляпки светящихся абажуров. Беззаботная публика, в основном зрелые мужчины и молодые женщины. Единый стиль одежды отсутствует. Костюмы и галстуки, строгие вечерние туалеты соседствуют с джинсами и свитерами, повседневными платьями, откровенно мятыми брюками и небрежно расстегнутыми на груди фланелевыми рубахами. Общей, пожалуй, является атмосфера уверенности и богатства. Даже несвежие рубашки и небритые физиономии будто осыпаны невидимой золотой пыльцой. Много мобильных телефонов. Несмотря на рамку металлодетектора при входе, под пиджаками и куртками наверняка найдутся несколько пистолетов. Бесшумные, как тени, официанты сноровисто разносят копченого угря, свежие устрицы, запеченные лягушачьи лапки, жареных голубей и другие изысканные деликатесы. Омары в подсвеченном аквариуме обреченно переползают с места на место, ворочая глазами, похожими на застывшие в полете капли черной смолы. Дразнящий запах дубовых углей. Толстое меню в солидном кожаном переплете. - Устрицы здесь не самые лучшие, - со знанием дела сказала Маша, небрежно пролистывая страницы. - Я хочу фоа гра и омара. В "Аркадии" изумительно готовят фоа гра. Такая осведомленность неприятно кольнула душу Макса. Она была здесь не раз и не два, швейцар поздоровался с ней как с хорошей знакомой, и охранник улыбнулся приветливей, чем обычной посетительнице. С кем она ходила сюда? Уж точно не с подругами в обеденный перерыв... Проворный мальчик в белой рубашке, черной бабочке и табличкой с именем на левом нагрудном кармане принес аперитив: джин с тоником Маше и "Белую лошадь" со льдом и лимоном - Максу. - Разрешите принять заказ, господа? - деликатно осведомился он у Макса. Тот отложил свое меню, в котором мало что понимал. Даже цены - двух- и трехзначные цифры без обозначения единицы расчетов - ни о чем ему не говорили. "Сок апельсиновый свежевыжатый - 5". Пять - чего? Рублей? Учитывая ресторанные наценки, вряд ли... Долларов? Но это можно с ума сойти! - Дама распорядится. Мальчик почтительно наклонился к Маше. - Значит, так, Виктор, мне фоа гра, омара, фруктовый коктейль и кофе. - Омар гриль? - Нет. Вареный сочней. Покрутив бокал со светло-желтой жидкостью, чтобы лед зазвенел о стенки, Макс отхлебнул виски. Официанта действительно звали Виктор, но он мог поклясться, что Маша не поднимала глаза на его табличку. - А что для господина? - Карпаччо из скампий, фрикассе из омара и... Да, медальоны из оленины. На десерт земляничный торт и тоже кофе. - Что желаете пить? Зеленоватый свет лампы делал лицо Маши загадочным и незнакомым, многозначительно блестели глаза. Таинственная красавица. Именно такой она и снилась Максу в Тиходонске, где он шесть лет влачил жалкое существование забитого работяги Сергея Лапина и спал на худом матрасе в убогой квартирке на Богатяновке. А под досками пола ночи напролет скреблись мыши. - Бутылку белого мозельского, - сказал Макс. Это тоже пришло из тех давних снов, где были чужеземные города и такие вот рестораны. Из его прошлой жизни. - Может быть, шампанского? - вслух размышляла Маша. - "Дом Периньон" или "Вдова Клико"? Макс пожал плечами. Он знал, что бутылка французского шампанского вытягивает на несколько сот долларов. А у него в кармане было всего-навсего восемьсот, причем не на сегодняшний вечер, а на всю оставшуюся жизнь. - Ладно, сегодня будем пить мозельское, - решила девушка. Официант почтительно кивнул. Он ничего не записывал и, очевидно, полностью полагался на свою память. - Выберете сами? Виктор показал глазами на аквариум. Омары как будто застыли в ужасе, ожидая - кому будет вынесен смертный приговор. - Нет, - Макс покачал головой. - Увольте. - Я выберу, - сказала Маша. - Обязательно. Через минуту самый крупный экземпляр был извлечен из аквариума и отправился на кухню в мельхиоровом ведерке. - Тебе здесь нравится? - спросила Маша. - Да, - сказал Макс. - Я не знал, что у нас появились такие рестораны. Все очень солидно. - У них всегда порядок. Видел, на входе охранник с пистолетом? - Это газовый. А ты часто здесь бываешь? - Газовый? - удивилась Маша. - Как ты определил? - На рукоятке нет кольца для страховочного ремня. И самого ремня нет. И запасной обоймы. - Ты здорово разбираешься, - с явным удивлением отметила Маша. На ней облегающее вечернее платье: синие молнии на черном. При каждом движении молнии вспыхивают в темной ночи, серебряные нити дождя оживают, бушует веселая июльская гроза. Макс хорошо знал тело, которое спрятано под этой тканью, линию бедер, и форму пупка, и припухшие соски... Но она умело ушла от ответа на прямой и очень простой вопрос. Виктор принес закуски. Фоа гра оказалась слабо прожаренной гусиной печенью, политой малиновым сиропом. А перед Максом поставил большую пустую тарелку с горсткой шинкованной капусты посередине и полужидким коричневым ободком вдоль края. - Осторожно, тарелка горячая, - предупредил он. Макс недоуменно попробовал капусту. Капуста как капуста... Коричневый ободок оказался острой приправой. Но к чему? Он ковырнул вилкой дно, и тут оказалось, что тарелка не пустая: ее заполняли тончайшие до прозрачности ломтики сырых королевских креветок. И острая приправа к ним очень подходила. - Давай выпьем за встречу. - Маша подняла свой бокал, и Макс сделал то же самое. - Я рада, что ты вернулся. - Я тоже. В зале становилось шумно и душно. На эстраде вульгарный толстяк в широких шортах нес какую-то пошлятину, подъемом голоса то и дело выделяя ключевое слово: нимфомания! Гремела музыка, зал затягивали волны сигаретного дыма. За свободными столиками появились по две-три девушки, неторопливо потягивающие минеральную воду. Маша накрыла его руку прохладной ладонью. - Чем ты думаешь заниматься? - Не знаю. Маша вежливо улыбнулась. - Ты стал еще скрытней, чем раньше... Если сказать ей, что это чистая правда, что у него нет работы, нет выгодной на сегодня профессии и обязательного умения зарабатывать деньги, она, конечно, не поверит. Ведь она еще помнит его загранкомандировки, из которых привозились роскошные подарки и запретная в те времена валюта. - А чем занимаешься ты? Как я понял, уже не летаешь? Девушка покачала головой. - Прошли большие сокращения. Треть стюардесс уволили, даже многих пилотов. Вначале устроилась в кооператив - нетрадиционные методы лечения, потом... В общем, как-то перекручивалась. Что с тобой? - Не знаю. Что-то голова заболела... - Дать таблетку? - Обойдусь. Давай лучше еще выпьем. Сосуды расширятся, и все пройдет.
      * * *
      В плазме, среди сверкающих лабиринтов, рождался хаос. Алкоголь, растворенный в крови, гнал красные шары быстрее и быстрее, футболил их с удвоенной силой, заставлял мертвеющие сосуды работать, сокращаться, расширяться... Толчок. Еще толчок. Еще. Несколько тромбов были разрушены, и красный вихрь устремился в лабиринты, где смерть уже обживала для себя местечко. Но "чужаков" было слишком много. И становилось все больше. Вместо разрушенных появились новые тромбы - пока еще на периферии, где система тревожного оповещения молчит, потому что ничего страшного еще не произошло. Но страшное не заставит себя ждать. Плазма подхватывает слепленные в кучу колонии "чужаков", несет все ближе и ближе к главному лабиринту, за которым пульсирует, живет нечто... Жизнь. Сама жизнь, воплощенная в связке сокращающихся мышц. Толчок. Толчок. Идет последний отсчет. Уже скоро.
      * * *
      Два человека пили водку в запущенной московской квартире на краю Орехово-Борисова. Почти одногодки, с массивными фигурами борцов-тяжеловесов, они обладали неуловимым сходством. Не столько облика, сколько манер, движений, взглядов. Потому что были птицами из одного гнезда: оба отставные разведчики, оба подполковники, оба пенсионеры. Хозяин - когда-то рыжий, а ныне заметно облысевший Алексей Веретнев, проходивший в оперативных документах под псевдонимом Слон, - так и не довел до ума свою однокомнатку в блочной девятиэтажке. Язык не поворачивался назвать ее уютным словом "квартира" - никакая это не квартира, а безликая "жилплощадь". Пятна на линолеуме, потемневшие обои, облупившаяся оконная столярка, вставшая пузырями краска на кухне, проржавевшая раковина, разномастная, будто случайная, да еще давно отслужившая свой срок мебель... Раньше все было ясно: служба, каждодневная круговерть, напряженный график, тут не до ремонта - главное, чтобы пожрать было чего на скорую руку да где выспаться... А на заднем плане маячила оправдывающая мыслишка: вот когда выйду на пенсию, уж тогда... Хрен вам! Стереотипы поведения не меняются в одночасье - прошло почти три года под монотонное пощелкиванье телевизионного пульта да нервное позвякивание горлышка о стакан, а ничего на этих двадцати двух квадратных метрах не изменилось. Раньше мешала служба, теперь - привычка. Просто плевать стало на все. Какая там, к лешему, плитка, какие там стеклообои и ламинированные полы, когда вся жизнь прошла среди этой разрухи и ржавчины, такой родной и понятной! Да и на пенсию в восемьсот рублей, со всеми накрутками, не особенно разгуляешься... - Не слыхал, пенсию индексировать будут? - рокочущим баритоном задал Веретнев актуальный для всех отставников вопрос и воткнул в переполненную пепельницу очередной окурок. Владимир Савченко (псевдоним Спец) кивнул крупной головой. Он сохранил густые, коротко стриженные - чтобы нельзя ухватить - волосы, цветом напоминающие модный собачий окрас "соль с перцем". - Обещают на шестьдесят процентов. А там кто знает... Давай! Чокнувшись, они выпили, поставили на стол опустевшие стопарики, выдохнули горючие пары и закусили соленой килькой. Кроме нее, на столе стояла вареная картошка, масло и хлеб. Вопреки представлениям обывателей, бывшие разведчики не шиковали. У того же Володьки Спеца квартира не лучше, такая же ободранная, вся обстановка дурацкий тренажер... И у Макарычева Тольки, которого годом раньше на пенсию отправили. И у Семы Ларионова... Да у всех ребят, кто работал не за страх, а за совесть, кто за работой даже жениться забыл и детей родить, у всех дома, считай, одно и то же: разруха. "Это, видать, у нас у всех в крови, - подумал Веретнев. - Не только у меня-Володьки-Тольки-Семки, а у всех наших русских людей, мы с этой разрухой сжились и сроднились, без нее нам хана и кранты. Так воспитали. Бедность была нормой жизни. Хотя не для всех..." - Слыхал, Золотарев новое назначение получил. - Да? - отозвался Савченко без особого интереса. - Начальником управления "С". Спец неопределенно пожал плечами. Для него это обычное кадровое перемещение, абстракция. А Веретнев начинал службу одновременно с новым начальником нелегальной разведки. Молодые лейтенанты сидели в одном кабинете Европейского сектора, за одним столом в главковской столовке щи хлебали. У Алексея результаты даже повыше были... И вот теперь Золотарев - генерал-майор, большая шишка, а Веретнев - подполковник на пенсии, пьет "Русскую" в разбомбленной своей кухоньке с таким же неудачником. И думает: а чем же он оказался меня лучшее? И независтливый вроде, а корябает что-то в душе... - Ты не задумывался: за что мы все воевали - ты, я, Толик и другие ребята? За что Птицы-Томпсоны двадцать восемь лет сидят в английской тюрьме? А сын их за что страдал? И воевал за что? За победу мировой революции? За построение коммунизма во всем мире? За укрепление мощи и могущества СССР? За что? Алексей Иванович твердой рукой наполнил рюмки, наколол вилкой серебристую, с загнутым хвостом кильку. - Макса особенно жалко. Пацана накачали снотворным, и я его в чемодане из Лондона вывез, потом он по детдомам скитался, потом по спецкомандировкам жизнью рисковал... Его ведь не только без родителей, но даже без детских воспоминаний оставили, он же, считай, инвалид детства! У него даже имени нет! - Почему имени нет? - Спец поднял рюмку. - Да потому! Он в Англии родился, под фамилией Томпсон. Но ведь это псевдоним Птиц! Настоящую фамилию они ему не передали - кто ее знает, их настоящую фамилию? Это секрет за семью замками! И Макс Карданов оперативный псевдоним. А настоящее имя у него какое? Неизвестно! Вот и получается, что он человек без имени! Так разве может быть? Я читал, что имя судьбу определяет... Да и детям он что передаст? Псевдоним? Нехорошо это. Не по-христиански. - Давай за Макса и выпьем, - предложил Спец. - Давай. Они чокнулись. - А за что воевали, - Спец меланхолично жевал кильку, - тут все понятно. За Отечество, за Родину. Веретнев тяжело вздохнул. - За нищету и разруху, выходит. Чтобы она не у нас одних была, а чтобы у Билла-Джона-Ганса-Шарля тоже. Чтобы одна комната, двадцать два квадрата, и чтоб на лестнице мочой пахло. Чтобы на всем белом свете так... - Ты рассуждаешь, как Гордиевский, Суворов или еще кто-то из этих гадов, прищурился Спец. - У нас была служба, была присяга, был приказ. А все эти рассуждения - фигня на постном масле. - Не так, как перебежчики, Володя, совсем не так. Потому что они там, а я тут. Но только... За что? Страна, на которую работали Томпсоны, давно развалилась, высшие цели, в угоду которым приносились жертвы, оказались кучей говна. И когда Макс уйдет на пенсию, у него будет такая же холостяцкая халупа с потемневшими обоями и ржавчиной в ванне, и он тоже будет пить водку в обшарпанной семиметровой кухоньке... Не так, что ли? - Может, и так, - мрачно отозвался Спец. - Но мне этот разговор не нравится. Давай его прекратим. - Давай, - согласился Слон. Следующий раз они выпили не чокаясь и без тоста.
      * * *
      Маша, умело манипулируя специальными щипчиками, расправлялась с омаром, Макс аккуратно резал толстые кружочки тушеной оленины под необыкновенно вкусным соусом. Нежное мясо буквально таяло во рту. На эстраде сменились декорации: теперь вокруг до блеска отполированного шеста вились, сменяя друг друга, полуголые - лишь в узеньких трусиках, девушки. Голова у Макса почти прошла, но что-то изменилось в восприятии окружающей действительности. Маша. Он вдруг почувствовал, что ему не о чем с ней говорить. Они не виделись шесть лет, потом натрахались до одурения, выпили коньяка, теперь ужинают в ресторане, и вроде все хорошо и приятно... Но говорить не о чем! А может, это Максу только казалось - живая ткань, связующая нить и прочая ерунда. Может, ничего между ними такого и не было, он просто навыдумывал себе, ворочаясь на жестком матрасе в убогом жилище: золотая девушка из снов, запах амброзии, вино и любовь. Недаром же богатяновские прозвали его чокнутым. А Маша неплохо жила без него. Уволили из Аэрофлота - устроилась в какой-то кооператив, знакомилась с мужчинами, ходила в "Аркадию" и другие кабаки, смеялась, раздевалась, принимала ванну с эротическими каплями, ложилась в постель, кричала в оргазме, по утрам готовила завтрак на двоих. И снилась Максу в далеком Тиходонске. И вот она опять рядом с ним, девушка из снов. Настоящая, живая, только он не знает, о чем с ней говорить. Макс заказал еще вина. Официант мгновенно принес новую бутылку, ловко наполнил бокалы. - Теперь за что пьем? - спросил Макс. Маша улыбнулась. - Наверное, за прошлое? Макс покрутил головой. - Нет. За прошлое я не согласен. - Почему же? По-моему, у нас все было замечательно. - Да, - индифферентно отозвался Макс. Он в самом деле так считал. - Помнишь, ты мне привез куртку на гагачьем меху из Голландии? А литровую бутылку "Баллантайна" помнишь? А бежевый исландский свитер? Макс вспомнил: в Исландии его "клиент" находился под плотным наблюдением, встреча едва не сорвалась. Два часа ожидания на побережье под ледяным ветром - в плаще и туфлях на тонкой подошве; о чем он только не передумал тогда... Да, и о теплом свитере тоже. И о русской бане с обязательной рюмкой водки. - Конечно, помню, - сказал Макс. Маша смотрела на него, вертя в пальцах бокал с вином. Она, наверное, ожидала, что он вспомнит что-то еще: роскошный кожаный плащ из Западного Берлина, например, или французские сапоги на высоченной шпильке, или какого-то засушенного ящера, которого он притащил из Харары, столицы суверенной Борсханы... Но Максу нечего было добавить. Иначе пришлось бы рассказать и о том, как его чуть не использовали в качестве жаркого для Мулай Джубы. - Но прошлое... Эти шесть лет стоят между нами. Я ощущаю эту стену... - Вот в чем дело? - Маша закусила нижнюю губку. - Мужчины, да? Ты это имеешь в виду?
      Макс молча прихлебывал вино. Веселящийся ресторан будто остался за прозрачной звуконепроницаемой стеной. Маша сосредоточенно ковырялась в омаре. - Ты хочешь знать о моих отношениях с мужчинами... Ну что ж... Я предлагаю так, - после небольшой паузы сказала она. - Давай расскажем все друг другу. Ты - мне, я - тебе. Откровенность за откровенность. Макс покачал головой. - Почему же? - удивилась она. - У меня, например, нет от тебя никаких жутких тайн. За эти шесть лет я действительно спала с мужчинами. Я же живой человек. Тем более что ты пропал неизвестно куда! Тогда я еще летала, у нас был второй пилот, симпатичный парень, я ему давно нравилась. Раз засели в Ташкенте, погода нелетная - день, два, три... Пошли вместе в кино, потом шампанское в номере... Все вышло само собой... Она отодвинула тарелку с выеденным омаром. Из разваренного панциря вытарчивала бело-розовая бахрома. Когда меня сократили, мы стали встречаться реже, постепенно все сошло на нет... - И это все? - недоверчиво спросил Макс. - Почти. Один доктор... Потом финн, он даже замуж звал, до сих пор открытки присылает... Маша резко оборвала тему. - А теперь расскажи про свои похождения. - Какие там похождения - врагу не пожелаешь, - тяжело вздохнул Макс. - Жил в трущобе, на правах полудурка-примака, сожительница торговала шмотками на рынке, ее сынок водился с босяками. Ужас! А кто у тебя сейчас? - без перехода спросил он. - Как кто? Ты! Фраза прозвучала фальшиво. - Это последние два дня. А до того? Она ответила не сразу. - Ну... Был один. Мы с ним случайно познакомились. Ничего: высокий, голубоглазый, всегда в обалденном костюме... Потом мы расстались. - А как его звали? - Ну, скажем, Сережа. Или Игнат. Разве это имеет значение? Что ж, гипотетический соперник теперь обрел хоть какие-то очертания. Рост выше среднего. Голубые глаза и обалденный костюм. Сережа или Игнат. Макс позвал официанта и попросил счет. - Как будете расплачиваться? - деликатно поинтересовался Виктор. Карточкой, наличными? - Наличными. Только... Долларами можно? - неуверенно спросил Макс. - Вообще-то нельзя, но... Я все устрою. Официант исчез. - И где он сейчас, этот Сережа-Игнат? - Не знаю, - сказала Маша. - Честно. - Тогда за честность в отношениях! - Макс допил свое вино. Ужин обошелся ему в триста долларов. Плюс тридцатник, который он, по подсказке Маши, дал "на чай". - Десять процентов от счета - это нормально, - пояснила она. - Только назови сумму, которую он может взять себе. А сдачу он принесет в рублях, по сегодняшнему курсу. Так все и получилось. В холле перед гардеробом сидел на стуле пьяный человек средних лет с перекошенным злобой лицом. Коротко стриженный атлет почтительно уговаривал его ехать домой. Из распахнутой двери казино валил сигаретный дым. - Уже уходите? - спросил лысый гардеробщик. Он подал Маше шубку, вынес, словно на распялке, поношенную куртку Карданова, но тот оделся сам, засунув, однако, в оттопыренный карман гардеробщика десять рублей. Адекватно ли это стакану сока за пять долларов, он не знал. Скорее всего нет. Мороз давил, дул пронизывающий ветер, широкий, ярко освещенный проспект был пуст. Они простояли не меньше десяти минут, но редкие машины, не сбавляя скорости, проносились мимо. - Надо было заказать такси, - запахивая под горло ворот шубы, проговорила Маша. В голосе едва заметно обозначилось недовольство. Думать о таких вещах полагалось кавалеру. Со стоянки выкатил огромный черный "Мерседес" с черными стеклами, мягко притормозил рядом. Тонированное стекло медленно съехало вниз. Макс остро ощутил опасность. - Садитесь, мы вас подвезем, - выглянул наружу давешний пьяный. Сейчас он имел вполне респектабельный вид и любезно улыбался. - Спасибо, - Маша улыбнулась в ответ и шагнула к темному проему открывающейся дверцы. Карданов поймал ее за руку. - Езжайте, мы подождем такси. Оказывается, злоба никуда не исчезла, только спряталась в глаза, губы, морщинки, впиталась в кожу. Сейчас она мгновенно выплеснулась наружу. Доброжелательное лицо мгновенно превратилось в оскаленную блатную харю. - Федун, убери лоха! А телку - в машину, - произнесла харя, и из темного проема выдвинулась шишковатая стриженая голова. "Выигрывает тот, кто раньше начинает", - вспомнил Макс одну из заповедей Спеца и, не дожидаясь дальнейшего, развития событий, резко захлопнул дверь, вправляя шишковатую башку на место. Послышался глухой удар и сдавленный вопль. Но ясно было: этим дело не кончится. Поэтому он тут же распахнул переднюю дверцу, схватил за ворот отчаянно сопротивляющегося хозяина и одним рывком вырвал его наружу. - Ах ты паскуда! Ты уже труп... - ужасным голосом пригрозил тот и попытался сунуть правую руку под пальто. Короткий крюк снизу - пушистая шапка отлетела в сторону, челюсти лязгнули, фраза оборвалась на полуслове, глаза закатились. Макс опустил обмякшее тело на обледеневший тротуар. Из машины тем временем вновь полез отчаянно матерящийся Федун. Удар дверцей по темени явно не добавил ему хорошего настроения, и на этот раз он пер напролом, как танк. Отскочив в сторону, Макс быстро огляделся. Урна! Когда Спец учил их желторотых курсантов рукопашному бою, то часто говаривал: берегите здоровье, экономьте силы, всегда используйте подручные предметы! "Подручный предмет" весил килограммов пятнадцать, и Макс с размаху обрушил литой узорчатый кожух на ключицу стриженого. Спец с ходу влепил бы ему "двойку" - действия должны отличаться максимальной эффективностью, поэтому следовало бить по голове. Впрочем, в конкретной ситуации этого оказалось достаточно: скособочившись, атлет упал на колени. Карданов не знал, сколько еще человек находится в "Мерседесе", поэтому метнул урну вовнутрь, придав ей ускорение пушечного ядра, а сам обежал машину, стремясь нейтрализовать того, кто сидел за рулем. Тот допустил ошибку всех российских водителей в подобных ситуациях и полез наружу, разом утратив все преимущества, создаваемые мощью двигателя и надежной твердостью кузова. Его оправдывало только то, что отечественных шоферов никто не учит, как такое преимущество использовать, и они Думают, что пистолет эффективней, чем танк. Макс же имел специальную подготовку и потому действовал нетрадиционно: вместо того чтобы бежать по кратчайшему пути, он обогнул автомобиль сзади. В первом случае выигрываешь пару секунд, но оказываешься с шофером лицом к лицу, да еще он прикрыт дверцей, что заметно сковывает действия нападающего. Карданов же с ходу налетел на начавшего разворачиваться водителя и ударил его кулаком за ухо, так что тот отлетел к фонарному столбу, выронив так и не понадобившийся пистолет. Макс быстро заглянул в салон. Там никого не было, только урна на заднем сиденье. Ровно урчал мотор. Он осмотрелся вокруг, оценивая обстановку. Хозяин уже сидел, ощупывая челюсть, Федун, перекосившись набок, поднимался на ноги, водитель, тряся головой, стоял на четвереньках. От будки автостоянки спешили два охранника с очевидным намерением восстановить справедливость. Причем справедливость они понимали явно не так, как Макс. Решение пришло мгновенно. Карданов сел за руль. - Прыгай, - скомандовал он застывшей соляным столбом Маше. Как загипнотизированная, она юркнула в салон. Сзади щелкнул пистолетный затвор. - Эй ты, тронешь тачку - тебе конец! - закричал кто-то, а кто-то просто разразился многоэтажным матом. Макс резко рванул с места, распахнутая задняя дверца захлопнулась инерцией, отрезая все звуки. Стрелка спидометра качнулась к ста сорока. - Ну ты даешь! - восхищенно сказала Маша. - Ты же хотела прокатиться, - сквозь зубы процедил Макс, напряженно вглядываясь в зеркало заднего вида. Пока погони не было. Но у него снова начала болеть голова.
      * * *
      Кровь совершала один из последних своих круговоротов. Тропин завершал работу. До конца оставалось меньше двадцати минут, сердцу осталось простучать ровно тысячу раз. Облепившим один из сердечных сосудов микротромбам не хватало лишь малого, чтобы полностью закрыть просвет, остановить кровоток и успокоить это тело раз и навсегда.
      * * *
      Высадив Машу у подъезда, Макс отогнал "мерс" за несколько кварталов и оставил в каком-то переулке. Когда он вернулся, Маша уже переоделась в халатик и приготовила чай. На него повеяло семейным уютом. - Макс! - Маша бросилась ему на шею. - Какой ты отчаянный! Один против троих, а они даже не успели тебя ударить! - Хорошо, что не успели... У меня раскалывается голова. Она бы взорвалась, как бомба! - Голова? - Маша отстранилась. - Давай померим давление... Маленький симпатичный приборчик туго обхватил запястье. - Сто шестьдесят на девяносто, - сказала Маша. - Высокое. Может, от стресса... Сейчас я тебе поставлю пиявок. Это самое верное дело. И естественное, а потому безвредное. Снимай рубашку! Макс не возражал. Он закрыл глаза и расслабленно сидел в глубоком кресле. Девушка сходила на кухню, вернулась. - Сначала парочку сюда, потом сюда... Что-то мокрое и холодное ткнулось за ухо, потом за второе... - Классе в третьем или четвертом кто-то из детдомовских сказал, будто бы пиявки могут всосаться в кожу и через поры проникнуть внутрь человека, вспомнил вдруг Макс. - Ну а потом, значит, прямиком в сердце. И тогда стоп-машина. Сливай воду, как говорили наши. Меня после этого долго не могли затянуть на пруд... - Это все ерунда, мы очень хорошо лечим, - ласково проговорила Маша, и было непонятно, к кому она обращается - к Максу или к пиявкам. - Теперь на шейную артерию... У них в слюне антикоагулянты - это хорошая профилактика тромбозов... Пиявки напоминали смоченные в холодной воде и отжатые комочки ваты. Но в отличие от ваты они не отпадали и не нагревались до температуры тела. - Подними руку. Теперь вторую... Мокрые комочки сидели за ушами, на шее, под мышками, на внутренних поверхностях предплечий. Как ни странно, Макс почувствовал некое умиротворение. Подспудно владевшая им последние дни тревога стала постепенно растворяться. И он незаметно погрузился в спокойный, оздоравливающий сон.
      * * *
      В потоки крови резко ворвались новые ферменты. Они явно пришлись не по вкусу расплодившимся чужакам: темные сгустки деформировались, уменьшались в размерах и растворялись. Съежился один микротромб, второй, третий... Опасный сгусток распался на сотни и тысячи кровяных шаров, которые продолжили свой путь по бесконечным лабиринтам кровеносной системы. Готовый закупориться сердечный сосуд очистился, кровь вновь побежала свободно и упруго. Через некоторое время последствия действия тропина были нейтрализованы полностью.
      * * *
      Следующий день Макс посвятил поискам работы. Положив перед собой газету объявлений, он обзванивал охранные фирмы, предлагая свои услуги. Ответы были разнообразными, но одинаковой направленности. - Сколько вам лет? Нет, мы берем только до тридцати. - Лицензия имеется? Нет? Тогда ничего не получится. - Где вы работали до этого? В спецслужбах? Как нет документов? Это, знаете, несерьезно... - Какие у вас рекомендации? Нет, просто так мы на испытательный срок не берем. В двух местах ему предложили охранять девочек по вызову и еще в одном сторожить строящуюся дачу под Истрой. В конце концов Макс отложил газету и раздосадованно откинулся на спинку кресла. Жизнь поворачивалась незнакомой стороной. Его навыки и умения настолько специфичны, что предполагают очень узкую область использования. К тому же они не подтверждены документами... Нормальной гражданской профессии у него нет, работы нет, счета в банке нет... Как жить в стране, где стакан сока в ресторане стоит пять долларов? Устроиться регулировщиком радиоаппаратуры на военный завод в Зеленограде? И жить на зарплату по программе прожиточного минимума... Пара колготок на три месяца, сапоги на пять лет, пальто на десять... Макс попытался представить Машу в выношенном дерюжном пальто, стоптанных сапогах и драных колготках. Ни косметики, ни парфюмерии, ни даже прокладок с крылышками... Нет. Это будет другая женщина. Другая кожа, другие глаза, другой запах. И другое поведение, другое мышление, другие привычки. Прожиточный минимум рассчитан не на людей. На люмпенов. Трущобы с водой и сортирами на улице, очереди на биржу труда и в магазины, постоянные унижения, изнурительный труд, пьянки, драки, кражи, убийства, совокупления и смерть, такая же гнусная и убогая, как жизнь. Нет, надо что-то придумать, найти способ обеспечить достойную жизнь... И вдруг в голову пришла мысль, от которой Карданов подскочил в кресле. Если в его чемодане оказалась бомба, то где-то должен находиться тот, настоящий чемодан с огромными деньгами! И его надо отыскать! Макс вскочил и возбужденно заходил по комнате. Но как это сделать? Тут нужны официальные возможности и неофициальные связи, верные люди и специальное снаряжение, да мало ли что еще! А у него ничего нет, и сам он на сегодняшний день никому не нужен. В этом последнем Макс здорово ошибался.
      Глава 4
      КОМУ НУЖЕН МАКС КАРДАНОВ?
      После повышения Иван Золотарев еще не успел перебраться в уютный двухэтажный коттедж на территории Ясенева, да и по правде сказать - чем родная Басманка хуже?.. Надо держаться корней. Каждое утро ровно в шесть тридцать под окнами его квартиры появляется служебная "Волга", только что намытая до черного блеска в министерских гаражах. Валентин и Сергей шофер и охранник (а точнее - оба охранники и оба, если надо, шоферы), аккуратнейшие и крепкие ребята, выходят из машины, первый с рацией в руках контролирует обстановку вокруг, второй проверяет подъезд. После этого телефон на золотаревской кухне издает деликатный писк: все нормально, Иван Федорович, можно выходить. Золотарев к этому времени всегда наготове, ему остается только взять свой "дипломат". Сергей ждет у двери и идет впереди, страхуя. В левой руке рация,- правая в кармане, на взведенном пистолете. Вытащить и выстрелить секунда, но Сергей умеет стрелять и через карман. У киллеров в данном случае нет ни малейшего шанса. Впрочем, убивать начальника нелегальной разведки нет никакого смысла: другое дело - похитить, выдоить данные о зарубежной агентуре. Хотя... В сильном государстве такое немыслимо, а разведчики слабого никому особенно и не нужны. Разве что похитить для выкупа. Сейчас это - самая вероятная опасность. Выйдя из подъезда, генерал осматривается, глубоко вздыхает и садится назад. Сергей плюхается рядом с шофером. Воздух сегодня с утра мутноватый, будто каплю теплого молока добавили, - и в то же время светящийся, чистый, праздничный, как на средневековых фресках. Гемоглобин, адреналин - что-то такое растворено в утреннем московском пространстве, что-то здоровое, бодрящее, еще не испорченное, не переработанное чужими легкими. Приятно. Если Золотарев и переберется в Ясенево, так только затем, чтобы сэкономить полчаса на утреннюю пробежку. Секретарша Ирочка уже на рабочем месте и ставит мировой рекорд по скорописи. - Доброе утро, Иван Федорович. Только что принесли из аналитического отдела. Она передала Золотареву пакет. Иван Федорович быстро взглянул на бумаги, сказал: - Очень хорошо. Через полчаса свяжитесь с Яскевичем, пусть зайдет ко мне. Быстрые Ирочкины пальцы уже набрали нужную строчку в электронном "Органайзере" - можно не сомневаться, что ровно через тысячу восемьсот секунд Яскевич получит соответствующую информацию. - Вам кофе или чай, Иван Федорович? - Кофе. - Золотарев тепло улыбнулся. - Можно без пенки. Ирочка улыбнулась в ответ - наверное, это был какой-то словесный код, значение которого не понять никому, кроме обладательницы самых стройных ног в аппарате СВР и ее непосредственного начальника. Золотарев открыл свой кабинет, прошел внутрь, повесил пальто в шкаф. Бросил на стол пакет, достал из ящика пачку "Мальборо", закурил, сел в кресло и с головой ушел в изучение бумаг. Смолил он, как правило, только на работе - дома почему-то не хотелось. Перед ним лежал отчет аналитического отдела "Деятельность агента Бена после ареста связников в 1969 году". Отчет помещался всего на четырех страницах, и суть его была предельно ясна. Иван Федорович выпил кофе, выкурил еще сигарету. Да, все это может вылиться в грандиозный скандал. - Подполковник Яскевич в приемной, Иван Федорович, - почтительно доложила Ирочка. - Пусть зайдет. Почти сразу распахнулась дверь. - Разрешите? У вошедшего - лицо интеллигента в пятом поколении, большие, широко расставленные глаза, безукоризненные манеры. Яскевич заведовал Западно-Европейским сектором с 1994-го и был одним из приближенных людей бывшего Директора. Тот сам относился к "высоколобым" и не боялся окружать себя такими же. - Садитесь, Станислав Владимирович, - пригласил Золотарев. - Что вы думаете о последнем сообщении Артура? Яскевич отличался тем, что помнил все шифровки, проходящие по его сектору. - Думаю, что это ерунда. Томпсон и его жена сидят в английской тюрьме уже двадцать восемь лет. И еще им осталось два года. - А Артур видел его в Ницце. Причем с молодой и привлекательной женщиной. Явно довольного жизнью. - Явная ошибка. Другого объяснения быть не может. Золотарев кивнул, будто соглашаясь. - Ну а если все же не ошибка? - Перевербовка? - Яскевич пожал плечами. - Столько лет прошло. Бен давно умер. Какое все это сейчас имеет значение? - Лорд Колдуэлл давно умер, - снова согласился Золотарев. - Но в силу ряда причин, о которых речь пойдет позднее, нам крайне необходимо знать, какой ориентации он придерживался в последние годы жизни. - После ареста Птиц он был настолько напуган, что отказался поддерживать с нами какие-либо контакты. - И это все, что вам известно? - Все. - Подполковник кивнул. - А вот судя по анализу деятельности Гордона Колдуэлла, дело обстоит не так просто. Золотарев придвинул четыре листка аналитической справки. - Итак, агент Бен - серый кардинал Лейбористской партии, очень влиятельная фигура в правительстве Великобритании. До 1971 года лоббировал нашу политическую линию. Потом его поведение резко изменилось... Приподняв брови, генерал многозначительно взглянул на подчиненного. - В 1978-м он возглавил комитет ООН по Африке, а год спустя Борсхана расторгла договор о разворачивании наших ракетных баз. В восьмидесятом Мулай Джуба неожиданно отказался от контракта с СССР на шлифовку крупной партии алмазов и подписал его с "Де Бирс". Страна понесла огромные убытки. Позднее Колдуэлл поддерживал сепаратистские стремления в странах Балтии, способствуя распаду Советского Союза. Золотарев отбросил схваченные скрепкой листки. - Чем объяснить такую перемену? Раскаянием, страхом, угрызениями совести? Или тем, что Птицы выдали его и он стал работать на МИ-5 или ЦРУ? Или или. И мы должны совершенно точно знать - в каком "или" тут дело. - Колдуэлл умер, - сказал Яскевич. - Но Птицы живы. Он все понял. - Верно, - кивнул Золотарев. - Кто у нас в Лондоне - Худой? Пусть пошерудит вилами в Уормвуд-Скрабз2. Яскевич озабоченно потер щеку. Ему не хотелось возражать начальству, но генерал явно утратил представление о сегодняшних возможностях Службы. - Боюсь, Иван Федорович, вряд ли он сумеет запустить руку в особорежимную тюрьму... Золотарев набычился. - Вряд ли! - уже твердо повторил Яскевич. - Наши позиции здорово ослабли. И в Лондоне, и во всей Западной Европе. Агентурная сеть расползлась в клочья, новых приобретений практически нет. Да вы сами знаете. Столько перебежчиков, столько провалившейся агентуры... От наших офицеров шарахаются, как от чумы. Сейчас с большей охотой станут сотрудничать с сальвадорской разведкой, чем с русскими... К тому же тюремный персонал... Это не какого-нибудь докера вербануть за кружкой пива. С Худым никто не станет работать. Золотарев встал из-за стола, прошелся по кабинету. Мягко прогудел аппарат прямой связи с Директором СВР, генерал подхватил трубку с молодцеватой лихостью лейтенанта: - Слушаю, Сергей Сергеевич! Да. Хорошо. У Президента? Какие вопросы? Ну да, обычные, сейчас все сводится к финансированию экономики... Я все подготовлю. Есть! Многозначительно посмотрев на подчиненного, Золотарев нахмурил брови, вспоминая, о чем шел разговор. - Итак, с Худым никто не станет работать. И возможностей заглянуть в Уормвуд-Скрабз у нас нет. То есть вы свои возможности исчерпали? Яскевичу стало неуютно. У генерала была фраза: "Человек, пропащий для разведки". Услышав ее в свой адрес, можно было тут же собираться на пенсию. А сейчас, похоже, она уже вертелась у начальника на языке. Заработал факс на приставном столике. Белый язык плотной финской бумаги полез наружу, загибаясь и словно дразня. Золотарев подошел к аппарату, рассеянно прочитал сообщение, отложил в сторону. - Очевидно, я не совсем точно выразился, товарищ генерал, - промямлил Яскевич голосом, который был противен ему самому. - Просто обстановка очень сложная, мы испытываем немалые трудности... И я надеюсь на ваш совет и подсказку... Начальник управления многозначительно покивал. Ему нравилось, когда перед ним склоняли голову. Неторопливо потянувшись к сейфу, Золотарев открыл тяжелую дверцу, извлек красную пластиковую папку. В таких обычно хранились личные дела нелегалов. - Вы забыли, что у Птиц был сын! - Он резко повернулся к Яскевичу. - Когда они сгорели, его вывезли в Союз! Это было в июне семьдесят первого, операцию проводил капитан Веретнев, псевдоним Слон! Яскевич опустил голову и покраснел. Он чувствовал себя школьником, не выучившим урок. - Парень вырос, поступил в ПГУ3, прошел все мыслимые проверки и очень хорошую подготовку, работал в Международной экспедиции ЦК КПСС, в девяносто втором следы его затерялись! А он, между прочим, родился в Лондоне и по английским законам является гражданином Великобритании! Вот метрика! Генерал извлек из папки официальную бумагу с водяными знаками и четким английским текстом, потряс ею перед носом окончательно раздавленного Яскевича. - И ему сам Бог велел официально прийти в администрацию тюрьмы и поинтересоваться судьбой своих родителей! - Вряд ли МИ-5 поверит в чистоту и невинность этого визита, - глухо произнес Яскевич, чтобы хоть что-то сказать. Золотарев улыбнулся. Это была улыбка превосходства, причем не того примитивного должностного превосходства, которое признавал в нем Яскевич, а превосходства профессионального, интеллектуального, наконец, в котором начальник сектора напрочь ему отказывал. - Наплевать. Даже если в Лондон заявится Иисус Христос собственной персоной, контрразведка в него не поверит. Контрразведка и не должна никому верить! Но интерес сына к родителям - достаточно обоснованный повод, чтобы на нем можно было строить легенду. Разве не так? Теперь он показательно драл Яскевича на его поле. - Так... - К тому же, если Макс... Кстати, вы знаете, что его оперативный псевдоним Макс? Яскевич, конечно же, не знал, но кивнул. - Так вот, если Макс проявит хорошие способности и подтвердит свои прежние характеристики, то мы можем вернуть его на службу! Высококвалифицированные специалисты нам не помешают, верно ведь? Яскевич кивнул еще раз. - Вопрос только один: где он сейчас? И сопутствующий, но немаловажный: где он был и что делал все эти годы? Яскевич распрямился, лихорадочно вспоминая доклады подчиненных. - Сейчас он в Москве, Иван Федорович. И мои люди имели с ним контрольный контакт. Генерал откинулся на спинку кресла, аккуратно вложил свидетельство о рождении обратно в папку, тщательно закрепил зажим. Пауза затягивалась. У Яскевича вспотели ладони. - Ну что ж, подполковник, - наконец Золотарев поднял глаза. - Надеюсь, что вы еще не пропащий для разведки человек. Держите! И, как спасательный круг, протянул подчиненному личное дело Макса Карданова.
      * * *
      Гигантский, из темного стекла, тетраэдр "Консорциума" был подобен вулкану накануне извержения. Лава еще не выплеснулась наружу, она кипела внутри в обитых кожей и дорогими дубовыми панелями кабинетах, в Мраморном зале, где проходило прощание с Куракиным и Бачуриным. То, что осталось от них - куски обгоревшего мяса, черные остовы тел, - все это лежало в массивных ореховых гробах, укрытое от взоров близких и друзей тяжелыми полированными крышками, в которых отражался яркий свет хрустальных люстр. При жизни они хорошо делали свою работу, они обеспечивали безопасность фирмы, они кусались и хватали, вовремя нажимали на нужные рычаги, они привыкли жить под давлением, как хищные глубоководные рыбы... И само их предназначение сводилось к тому, чтобы умереть первыми, спасая членов Совета управляющих или Директорат. И они свое предназначение выполнили. Поэтому их и хоронят в гробах по десять тысяч долларов, поэтому устроена торжественная церемония, на которую прибыли не только рядовые сотрудники, но и высшее руководство. Ибо похороны - это завершающая оценка всей жизни, назидание другим сотрудникам, подсказка, как надо себя вести, чтобы со славой и почетом отправиться в мир иной. Прощание началось сразу после полудня. Струнный квартет на галерее играл "Реквием" Верди. На противоположной стороне за колонной стоял Фокин и, незамеченный, смотрел вниз. Две вдовы в черных туалетах неподвижно застыли на стульях рядом с закрытыми гробами. Рядом стоял юноша с вытянутым бледным лицом - шестнадцатилетний сын Бачурина. Для семей погибших заканчивалась привычная - устроенная и обеспеченная жизнь и начиналась другая, неизвестная. Фокин подумал, что "Консорциуму" смерть квалифицированных специалистов по большому счету безразлична. Неудобство - да, досадная потеря, но отнюдь не невосполнимая. Не на них опиралась жизнедеятельность огромного организма. Они были лишь видимой частью айсберга, исполнителями, движущимися фигурками на фоне могущественных молчаливых теней. И их место обязательно займет другая марионетка. Контрразведчик внимательно наблюдал за развитием событий у гроба. Смерть, подобно чувствительному химическому реактиву, проявляет негатив жизни, обнажает истинную суть вещей, демаскирует тайные связи и отношения. Именно на похоронах приобретают видимость скрываемые дружба, заинтересованность, симпатии, появляются из тени неизвестные друзья и покровители, а зачастую и хозяева... Недаром коллеги из криминальной милиции тщательно фиксируют проводы в последний путь застреленных и взорванных "братков"... Но в "Консорциум" милиции путь закрыт, да и присутствующие здесь люди им явно не по зубам... Зенчук, вице-спикер Госдумы, отстояв рядом с гробами положенные минуты, подошел к вдовам, произнес несколько ободряющих слов. Молча потрепал по щеке Бачурина-младшего. Пигарев, начальник тыла Министерства обороны, - высокий пожилой человек в черном, - положил сухую руку на плечо Куракиной, сказал негромко что-то типа: "Фирма позаботится о вас". За ним подошел Локтионов, замминистра топлива и энергетики, - грузный, вельможный, с пронзительными серыми глазами. Макарин, председатель Комитета по госресурсам. Налютин, председатель одного из думских комитетов... Все они упоминались в оперативных материалах как истинные хозяева "Консорциума". Сейчас сообщения источников получали наглядное подтверждение. Черные костюмы, размеренное бесшумное движение, известные по телеэкрану и газетам лица, властные манеры. В одном фантастическом боевике так выглядели замаскированные инопланетяне, задумавшие уничтожить человеческую цивилизацию и заселить Землю своими соплеменниками. Когда неустрашимый герой направил на респектабельных джентльменов факел огнемета, маски слетели и отвратительные черные фигуры наглядно подтвердили факт существования чудовищного заговора, в который не хотели верить ни полицейские, ни политики, ни газетчики, ни даже Президент страны... Внизу появился Закатовский - лидер самой опереточной партии и одноименной думской фракции, его сопровождали два депутата, известные первобытным примитивизмом суждений и склонностью к кулуарным дракам. О его причастности к Совету учредителей Фокин ничего не знал. Скорей всего он просто трется сбоку, реагируя на запах силы и огромных денег - о любви и к тому и к другому он неоднократно заявлял публично, с той же истовостью, с которой когда-то клялся в любви к родине и демократическим идеалам... А вот вице-премьер Фандоренко, этот не может быть сбоку припека, он наверняка в руководстве... Ведь на многих документах, предоставляющих "Консорциуму" право приобретения основных активов России, стоит именно его подпись... Строгие черные костюмы и благочинные лица медленно кружились в скорбном хороводе. Они не насыщали углекислотой земную атмосферу, не уничтожали озоновый слой, не облучали младенцев гамма-лучами... Но они уже выкупили контрольные пакеты акций Российской энергетической сети, Газнефтепрома, Желдортранса, основных телевизионных каналов, журналов и газет. Они прибрали к рукам крупнейшие заводы и комбинаты, алмазные карьеры, золотодобывающие шахты, угольные разрезы. "Консорциум" успешно скупал Россию. На взгляд Фокина, это был не менее чудовищный заговор, но если вдруг сюда ворвется Шварценеггер с огнеметом и пожжет всех подряд, то все равно ничего не докажет: потому что это свои, тутошные монстры и пламя не выявит в человеческих оболочках чужеземную начинку... Да если бы даже и выявило, все равно никто не поверит. Точнее, не захочет поверить. К тому же в жизни неустрашимые герои встречаются куда реже, чем в кино. А если вдруг объявится такой мудак, то его жену изнасилуют в темном подвале и пригрозят тем же самым ему самому... Майор скрипнул зубами и сунул в рот сигарету. Но тут они, суки, ошиблись! Их время заканчивается. И этот "мудак" запихнет их в душные камеры крытой тюрьмы... А если аргументов для приговора не окажется, то огнемет тоже аргумент! Или заряд взрывчатки... Тем более что он, кажется, не одинок. Безопасность всего проекта обеспечивал Куракин. Значит, человек, который его взорвал, был противником скупки России. А значит - союзником ему, Фокину. Теперь место Куракина займет Атаманов. А с Атамановым у него свои счеты... - У нас курить нельзя! - раздался строгий голос сзади. - А я что, курю? - спросил майор, не выпуская сигареты изо рта, и обернулся. Два молодых человека в официальных костюмах и с табличками секьюрити на лацканах старательно удерживали на лицах вежливое выражение. Но это им плохо удавалось, ибо изначально мимические мышцы квадратных физиономий были настроены на изображение презрения и угрозы. - Кто вы такой и что здесь делаете? - Охранники придвинулись ближе. Внушительные габариты Фокина их явно не смущали. - Гостям не разрешается покидать зал! - Я не гость. - Майор извлек удостоверение, раскрыл и поочередно поднес к лицам, на которых уже отчетливо проступило природное выражение. - Я расследую дело о взрыве, и мне нужно допросить ряд свидетелей... Но и могущественная некогда "ксива" не смутила охранников. - Все, кроме сотрудников "Консорциума", являются гостями и должны иметь пропуск, - заученно произнес один, очевидно старший. - Просьба пройти к дежурному. - Пошли, - пожал плечами Фокин. Он и так собирался это сделать. Через два часа, допросив нескольких сотрудников Куракина и Бачурина, которые, как и следовало ожидать, "ничего не знали", майор вышел на улицу. Похоронный кортеж давно уехал, рассосалась толпа в вестибюле, разъехались со стоянки многочисленные лимузины. Отойдя на квартал, Фокин оглянулся. Заходящее солнце отражалось в дымчатых стеклах тетраэдра, казалось, что угловатая искусственная гора накалилась изнутри. Там шли интенсивные глубинные процессы, которые грозили или разорвать это чудо архитектурной мысли, или... Или выплеснуть наружу всю неукротимую энергию, скопившуюся под непрозрачной блестящей оболочкой.
      За организацию похорон и их безопасность отвечал Илья Сергеевич Атаманов. Процедура прошла на должном уровне, без сбоев и непредвиденных ситуаций. А они могли быть самыми неприятными: от взрыва под катафалком до обстрела траурного кортежа. Не говоря уже о фото- или видеосъемке участников. Вернувшись с кладбища, Атаманов прошел доложиться Горемыкину. Председатель Совета учредителей только закончил совещание и все еще пребывал в состоянии возбуждения. Правда, определить это мог только тот человек, который его хорошо знал. Если обычно Петр Георгиевич монументальностью форм и малоподвижностью напоминал не полностью ожившую статую, то сейчас статуя ожила полностью, хотя и недотягивала до человеческой мимики и подвижности. - Поплавский со всем своим банковским холдингом ушел под кремлевскую крышу, - прогудел он. - Кредиты МВФ шли через него, теперь нам до них не добраться! Какой негодяй! Теперь он бросит эти деньги на скупку якутских приисков и тем самым поднимет цену... Атаманов дипломатично молчал. Поплавский - не та фигура, в отношении которого можно предлагать "острые" мероприятия. Во всяком случае, по своей инициативе. Горемыкин встал и прошелся по кабинету, размеры которого позволяли даже проехаться на велосипеде, но высокий и толстый Петр Георгиевич вряд ли смог бы на него взгромоздиться. - У меня есть подозрения, что еще кто-то из наших смотрит в сторону Поплавского, - значительно, с расстановкой, проговорил он. - Поэтому служба безопасности должна быть настороже... Горемыкин величаво одернул пиджак. По въевшейся в плоть и кровь привычке, он всегда ходил в одном и том же наряде: строгий однотонный костюм неброских цветов, белая сорочка, скромный галстук - униформе ответственных партработников прошлых лет. Бывший управляющий делами ЦК КПСС имел колоссальные связи и возможности, хотя его личный капитал и уступал состояниям многих нынешних нуворишей. Потому что в отличие от современных финансовых партийные олигархи старой школы еще помнили персональные дела, исключения из партии, инфаркты и показательные суды... Сейчас он медленно шел от стола к двери, потом обратно, к двухметровой пальме в большой деревянной кадке. Атаманов почтительно стоял и поворачивался в ту сторону, куда двигался босс. Сейчас он испытывал неловкость за свой модный, в мелкую зеленую клеточку пиджак, мягкие, свободного покроя брюки, складкой спадающие на дорогие зимние полуботинки, альпийский загар на мужественном лице. Круглые, близко посаженные глаза, большой, резко спускающийся к губам боксерский нос, массивный выступающий вперед подбородок выдавали основные черты характера - целеустремленность, решительность и твердую волю. Многие женщины находили, что он похож на французского киноактера Лино Вентуру. Обычно он подавлял людей, с которыми приходилось общаться. Но по сравнению с шефом чувствовал себя песчинкой. В этой большой яйцеобразной лысой голове помещалось столько информации, сколько он сам никогда не сумел бы переварить. Узкие затемненные очки придавали шестидесятипятилетнему дедушке экстравагантный вид, маскировали возраст и скрывали глаза. Несмотря на, казалось бы, мирное прошлое, Петр Георгиевич был отличным конспиратором и постоянно маскировался и что-то скрывал. Никогда не подписывал официальные бумаги, приезжая в "Консорциум", не появлялся у входа и в вестибюле, поднимаясь на пятый этаж специальным лифтом прямо из подземного гаража, да и вообще очень редко приезжал в свой кабинет, предпочитая принимать руководящий состав концерна в безликих гостиничных офисах, оформленных на подставных лиц. Не участвовал в торжественных мероприятиях, не общался со средним и низшим персоналом. Многие вообще не знали, кто такой Горемыкин и какое отношение он имеет к концерну. - Похороны прошли нормально, без осложнений, - как мальчишка похвастался Атаманов, но Горемыкин тут же охладил его пыл. - Ничего нормального в похоронах отличных сотрудников нет! Это уже само по себе осложнение, причем крайнего порядка! Кто их убил? - Пока не знаем... - Плохо! Мне известно, что Куракин в последнее время кого-то интенсивно разыскивал. Это было не связано с его работой и даже мешало ей! Кого и зачем он искал? Атаманов опустил голову. - Я только третий день в новой должности, Петр Георгиевич. Пока не могу ничего сказать. - Плохо. - Ожившая статуя наконец успокоилась и вернулась в кресло, опять превращаясь наполовину в камень. - Вы должны их достать из-под земли! - Я все сделаю, - заверил Атаманов и вышел, хотя с трудом представлял, что тут можно сделать. В его собственной приемной дожидались четыре руководителя подразделений. Трое неуловимо напоминали друг друга: крупные неброско одетые грубоватые мужики средних лет, с властными повадками и уверенными взглядами внимательных глаз. Сдержанные манеры и офицерская выправка выдавали в них отставников силовых структур. Четвертый был заметно моложе, раскрепощенное, он любил и умел одеваться, следил за модой, всегда благоухал тонким одеколоном. Сейчас на нем был длиннополый плащ из мягкой, хитро выделанной кожи, между распахнутыми полами выглядывал безукоризненно сшитый серо-стальной костюм. Черные, аккуратно зачесанные на пробор волосы и влажно поблескивающие черные глаза делали его похожим на итальянца. Пожав всем руки, Атаманов пригласил их в кабинет. Ладонь "итальянца" оказалась не менее крепкой, чем у отставников. Атаманов знал, что он не уступает им и ни в чем другом. А в одном, несомненно, превосходит: этот парень совершенно не признает запретов и ограничений. Наверное, поэтому, несмотря на интеллигентную внешность, Ринат Шалибов командовал специальной боевой бригадой службы безопасности "Консорциума". Он решал самые острые вопросы и развязывал наиболее запутанные узлы. - Как обстановка? - спросил Атаманов, обводя взглядом всех четверых. - Нормально, - ответил Каймаченко, бывший десантник, командир разведдиверсионной группы. - Они просто не знали, что это наша точка. Объяснили - сразу отъехали. - У нас не обошлось без стрельбы, - вздохнул Степан Деревянкин, в прошлом разведчик внутренних войск. - Нашего парня ранило, и мы одного завалили. Но груз забрали. - У меня все нормально, - кивнул отставной капитан КГБ Силков. Встретились, разобрались, будут платить. - У меня тоже порядок, - с улыбкой ответил "итальянец". На самом деле Ринат Шалибов был башкир, но свои родовые корни почему-то скрывал, предпочитая имидж иностранца. - Мы забили "стрелку" их "крыше" и договорились по-хорошему: весь долг отдадут по сегодняшнему курсу. Правда, в течение двух недель... - Две недели потерпим, - улыбнулся Атаманов. - Раненому выдать премию. И еще... Кто знает, кого искал Куракин в последние дни? Отставники переглянулись и пожали плечами. "Итальянец" едва заметно прикрыл глаза. - Все свободны. Ринат, останься, - сказал Атаманов. - Какого-то парня, Карданов его фамилия, - ответил Шалибов, когда дверь за отставниками закрылась. - Раньше они с Куракиным работали вместе. А с год назад шеф начал его усиленно искать по всей России... Я отрабатывал московские адреса, но без толку. А тот на прошлой неделе сам объявился в Москве. Подробностей я не знаю, шеф занимался с Бачуриным и со своей личной группой. Они все вместе и взлетели на воздух... - Еще что? - заинтересованно спросил Атаманов. - Больше ничего. Наступила долгая пауза. - Ладно... А что там по этой бабенке? "Итальянец" потупился. - Там небольшой прокол вышел... Ребята ее... Ну это самое... - Что?! - не своим голосом заорал Атаманов. - Да кто вам разрешал?! Совсем охуели?! - Старший на улице был, он ни при чем... Ну а те двое... Свое дело сделали, потом проболтались по пьянке... - Да я их кастрирую, мудаков! - дико ревел Атаманов. - Человека припугнуть надо было! А его разъярили, смертельно оскорбили, теперь он - навсегда кровный враг и никаких договоренностей и компромиссов быть не может! А все из-за того, что твои урки решили попарить болты! Они испортили все дело! - Скажете наказать - накажем. - Шалибов продемонстрировал покорность. Деньгами, или битьем, или... Только в землю их нежелательно - зачем людей терять... Дела-то не поправишь... - В больницу сук, месяца на два! На инвалидность! И всем рассказать, чтобы знали, что такое нарушать приказ! - Сделаем! - Шалибов встал. - Я лично прослежу. Да и сам приложу руку. У всех отобьем охоту... Атаманов тяжело вздохнул. Демонстративная покорность "итальянца", признание ошибок и очевидное желание их исправить смирили его гнев. Тем более... Работать приходится со специфическим человеческим материалом. Если люди охотно берутся затащить женщину в подвал и избить, то какой смысл взывать к их совести за то, что они еще и стащили с нее трусы.