Глава первая

ВНЕШНИЕ РАЗДРАЖИТЕЛИ

Тиходонск, 7 февраля 1997 года, 17 часов 40 минут, температура воздуха минус 12 градусов по Цельсию.

Жизнь все сильней брала за горло мозолистой рукой. Настолько холодной и жесткой, что иногда казалось, будто это костлявая хватка смерти. Старые, выношенные ботинки не защищали от холода, так же как вытертое пальтецо и облезшая до самой кроличьей шкуры некогда меховая шапка. Если бы выхлебать тарелку густого борща с хлебом да навернуть картохи под селедочку и стопарик водки – сразу бы потеплело. Впрочем, и без водки обошелся бы, и без селедочки, да и без борща – набить брюхо любой жратвой, чтобы не сосало под ложечкой, не тошнило, не подгибались ноги...

Сергей Лапин медленно брел по проспекту Маркса – главной улице Тиходонска. Ветхие домишки старого купеческого города из бесценных, но никому не нужных, а потому ничего не стоящих памятников истории и архитектуры превратились в престижные и дорогие вместилища всевозможных офисов, магазинчиков, баров, представительств и фирм, мгновенно восстановив былой, казалось, навсегда утраченный, лоск. Лапин шел вдоль отделанных мрамором фасадов, лежащих у полированных дверей на очищенной от снега фигурной тротуарной плитке цветных ворсистых ковриков, ярких, манящих изысканной снедью либо ультрамодной одеждой витрин, мимо небрежно приткнутых у тротуарной кромки огромных всепогодных джипов, мимо нарядных веселых женщин, сытых и уверенных мужчин – хозяев нынешней жизни.

Его облик настолько контрастировал с окружающим великолепием, что мог служить наглядной иллюстрацией к рубрике «Два мира, две судьбы», которой в былые времена советские газеты приколачивали к позорному столбу истории гнойные язвы капитализма. Сам Сергей об этом не думал – у него было предельно конкретное мышление, касающееся лишь того, что заботило в данную секунду. Сейчас он беспокоился, вернулась ли Тонька – в противном случае в дом не войти: ключ у него изъяли неделю назад. Да теплилась надежда, что удастся чего-то подкалымить в чебуречной у Рубена.

Доковыляв до Богатого спуска, Лапин свернул вниз и уже через квартал оказался в купеческом Тиходонске начала века. Тогда спуск упирался в грузовые причалы, тут разгружали сухогрузы с лесом, зерном, табаком и мануфактурой и загружали баржи мукой с Парамоновской крупорушки, сигаретами с Асмоловской табачной фабрики, овощами, вяленой рыбой. Здесь всегда можно было подработать или, на худой конец, украсть, потому переулок и прозвали Богатым. О разновидностях промысла тех времен красноречиво говорили названия коротеньких улочек и проулков: Соляная, Табачная, Мануфактурный... Прилегающий к причалам район окрестили Богатяновкой, и, хотя порт давно перенесли в другое место, название сохранилось. Сохранилось в первозданном виде и все остальное: обветшавшие вконец одно-, двух-, редко трехэтажные домишки с приспособленными «удобствами», соответствующее жилому фонду население, лихие обычаи и нравы. Одно слово – Богатяновка!

У Рубена посетителей почти не было: за угловым столиком трое местных мужиков пили вино, да два залетных парня с хищными лицами и приклеенными к углам ртов «беломоринами» шушукались над тарелкой остывших чебуреков.

Лапин несколько минут подождал хозяина, потом боком прошел в подсобку.

Здесь пахло раскаленными чебуреками и жареным мясом... За замызганной занавеской слышался веселый разговор: Рубен принимал друзей. Лапин кашлянул.

– Кэто там? – Занавеска откинулась. Круглолицый армянин с усиками-стрелочками выглянул из прокуренного закутка. Его добродушному виду не соответствовали внимательные холодные глаза. Глаза человека, с которым лучше не ссориться. Да и говорили о нем всякое... Неизвестно, насколько слухи соответствовали действительности, но рэкетиры к чебуречной не приближались на дальность пистолетного выстрела.

– Работы нет? – Голос звучал хрипло, наверное, от волнения – слишком важным был для него ответ на этот вопрос. Лапин откашлялся.

– Нэт, дарагой, – Рубен развел руками. – Воду принэсли, дрова есть.

Давай завтра заходи...

Он с симпатией относился к Сергею. Парень порядочный, не пьет, не дерется, не ворует. И вид приличный – всегда чисто выбрит, голос тихий, взгляд ясный – не похож на богатяновскую шпану...

– Завтра, харашо? – Хозяин доброжелательно улыбнулся.

Лапин печально кивнул и сглотнул.

– Э-э-э, – насторожился Рубен. – Ты что, кушать хочэшь?

Сергей молча отвел взгляд.

– Сэйчас мы тэбя накормим... Так нэ годится... Нэ война вэдь...

Рубен скрылся за занавеской.

– Шашлык еще будэте? А это? Давай сюда... И водки налэй...

Через минуту одуревший Сергей рвал зубами сочное, пахнущее углями мясо, вместо хлеба запихивал в рот щедро набитые острым фаршем чебуреки.

Водки ему налили почти полный граненый стакан, Сергей выпил в два приема, показалось – вода, но тут же ударило по всему телу блаженное тепло и приятно растаяло владевшее им весь день напряжение.

Сейчас он был почти счастлив и испытывал искреннюю благодарность к Рубену. Тот даже посадил его одного в кухне, словно своего личного гостя. Чем можно отблагодарить доброго человека? Наносить завтра воды бесплатно? Но как бесплатно – ведь завтра тоже захочется есть...

За занавеской звякнули стаканы, раздался смех.

– Спасибо, хозяин! – от всего сердца сказал Сергей.

– Нэ только мнэ, всэм спасибо скажы, – впервые замызганный полог отдернулся, открывая стол, за которым, кроме Рубена, сидели три его земляка. Двое смеялись и смотрели на третьего, который откинулся к стене с закрытыми глазами и тихо стонал.

«Плохо ему, что ли? Но почему они смеются?» – недоумевающе подумал Лапин.

Третий застонал громче, вытянулся и, будто придя в себя, открыл глаза.

– Молодец, – без акцента сказал он. – Хорошо сделала.

Под столом обозначилось какое-то шевеление, скатерть приподнялась, показались несвежие пятки и белые ягодицы. Раздался новый взрыв хохота, только теперь все четверо смотрели на изумленного Сергея. Совсем молодая и голая до пояса снизу рыжая девчонка вылезла, встала и тоже, не проявляя ни малейших признаков смущения, уставилась на Лапина.

– Пусть он ее отдерет через жопу, а мы посмотрим, – лениво произнес третий, наливая себе водку.

Рыжая молча повернулась спиной, нагнулась и чуть присела.

– Хочэшь ей задуть, Вася? – склонив голову набок, спросил Рубен.

– Я Сергей, – поправил Лапин и отступил к выходу.

– Давай, Вася, давай! – с пьяной настойчивостью повторял третий.

– Да нет, не буду... – Сергей сделал еще шаг.

Рубен звонко шлепнул девку по заднице, она выпрямилась и как ни в чем не бывало потянулась к стакану.

– Мне одеваться? – буднично поинтересовалась она.

– Подожды пока, – буркнул Рубен – А спорим на столнык, что Сэрежа два мэшка с мукой подымет?

– Такой задохлый? Не сможет! – категорично сказал третий и достал деньги. Двое его друзей тоже отрицательно покачали головами.

Радуясь, что может сделать приятное хозяину, Лапин прошел в кладовку, положил на каждое плечо по мешку, вернулся обратно.

– Хоп! – Рубен сгреб купюры. – Молодэц, отработал еду!

Довольный Лапин отнес мешки. Когда он вернулся, третий что-то настойчиво говорил Рубену, тот не соглашался.

– Нэт, Сурэн, это нэ получится. Он смырный. Шум нэ лубит, драка нэ лубит...

Третий настаивал на своем. Рубен встал, приобнял Лапина за плечи, отвел в сторону.

– Дэньги хочэш? – жарко дыша водочным и мясным духом, прошептал он. – На дэло пойдош – мильон получит. Можэт, болшэ...

Сурен настороженно следил за переговорами.

– Там нычего страшнэго... Посыдишь в машыне, можэт, и выходыть нэ прыдется...

Лапин достаточно долго жил на Богатяновке, чтобы оценить предложение.

– Не-ет, на такое я не подписываюсь... Пусть он не обижается...

Деньги нужны, но на зону неохота... – Миллион в его положении казался баснословной суммой, бесповоротно отказаться от такого богатства он просто не мог и попытался найти компромисс. – Если там телевизор починить, посторожить чего, погрузить... Ну, любую работу – я с удовольствием!

Сурен, хотя и не разбирал слов, все понял и, потеряв интерес, отвернулся.

– Как хочэш, – Рубен пожал плечами и вернулся к приятелям.

– Чэво заснули? Наливай, далше вэселиться будэм!

Рыжая натянула на иссиня-бледные ноги стоптанные, давно не чищенные сапоги и терпеливо ожидала дальнейших распоряжений. Лицо ее ничего не выражало. Лапин вышел на улицу.

Сумерки сгустились. Крутой тротуар напоминал каток, чтобы не упасть, приходилось двигаться боком на напряженных полусогнутых ногах, предварительно проверяя надежность каждого шага. В нескольких метрах впереди прогрохотал трамвай, Сергей замер в неустойчивом равновесии, рассматривая сквозь заиндевевшие стекла тряпичных человечков, плотно набившихся в плохо освещенный вагон. В этот миг стертая подошва скользнула по зеркальной кромке. Лапин сорвался вниз, откинулся назад, стараясь затормозить, но лишь опрокинулся на спину и поехал ногами вперед прямо под лязгающие, брызгающие крошевом льда колеса.

Животный ужас взметнулся в глубине его существа и, как огненный столб кумулятивного фугаса, пробил брешь в толстой корке, гасящей любые всплески эмоций лапинского сознания. Он вдруг увидел себя со стороны: жалкого, никому не нужного доходягу, кровавые куски которого отволокут с рельсов, словно останки бесхозной дворняги, и ужаснулся этому зрелищу не меньше, чем неминуемой смерти. Пальцы тщетно цеплялись за гладкий холод, он пытался выпустить ногти, приклеиться к беспощадному склону, любым путем растянуть время гибельного скольжения, но сила инерции неумолимо несла скрюченное тело в дешевом сношенном пальто под бешено крутящиеся стальные ножи.

Ему повезло: онемевшие ноги оказались на рельсах уже за последней колесной парой, плохо освещенный трамвай исчез за поворотом, нигде ничего не болело, одежда не порвалась и даже не сильно испачкалась. Лапин встал, отряхнулся и двинулся дальше. Брешь затянулась, и эмоции немедленно угасли. В конце концов, ровно ничего не произошло, упал – и упал, всего-то делов... Приятная сытость согрела и прибавила сил, день заканчивался хорошо, если еще и Тонька дома... Увидев освещенное окно, Сергей почувствовал себя счастливым.

Тиходонск, 8 февраля 1997 года, 7 часов 15 мину т, минус 5 градусов по Цельсию, ветер, мокрый снег.

– Подъем по камере! На оправку по одному! Обиженные последними!

Лапин приподнял голову от подушки, сложил ладонь козырьком, прикрываясь от света вспыхнувшей под потолком лампочки. На пороге криво скалился Димка. Постель была разложена прямо на полу и занимала практически все свободное пространство тесной кухоньки. На прошлой неделе Антонина сделала ему предварительный расчет. В тот субботний день она вернулась из «Супермаркета» раньше обычного, лицом темная, как грозовая туча. Кто знает, может, с рэкетом чего не поделила, или дневную выручку стащили, или директор опять приставал, – эту бабу не разберешь: сама ничего не рассказывает, а спросишь – посылает.

Лапин приготовился выслушать обычную в таких случаях порцию оскорблений, но на этот раз сожительница резко изменила тактику. Словам она предпочла дела. Первым делом отселила его из спальни. Привела на кухню и ткнула пальцем на рассохшиеся половицы – не хер постель продавливать и на шармака в дырку лазить, будешь, паразит, здесь спать. А не возьмешься за ум – вообще выкину к едрене фене!

Так он и прокрутился всю ночь на полупустом матраце, слушая возню мышей под полом и натягивая постоянно сползающее пальто. Дело, конечно, обычное – что заслужил, то и получил, но хоть бы белье дала... На следующие сутки он получил что хотел: старую простыню с сомнительными пятнами и расплывшимся фиолетовым оттиском «МО СССР» и старое порыжелое солдатское одеяло. Хватит тебе, паразиту, скажи спасибо, что вообще на улицу не выкинула, хотя и за этим скоро дело не станет.

Затем бывшая супружница, а ныне посторонняя гражданка Крылова заставила его переволочь холодильник из кухни в комнату. Нечего, мол, обжираться на чужие деньги. Так что теперь ему запрещено заглядывать не только в горячую Тонькину лохматку, но и в стылое полупустое нутро допотопного «Саратова». А вдобавок ко всему у него еще были отобраны ключи от входной двери.

– Не возьмешься за ум – вообще выгоню к чертовой матери! – мрачно повторила Тонька, и можно было с уверенностью сказать, что свое обещание она выполнит.

Вот такой на сегодняшний день имелся у Лапина расклад.

– Убери копыта, дай к плите пройти! – в раздраженном голосе Димки отчетливо слышались Тонькины интонации.

Лапин послушно подобрал ноги. Димка перешагнул через матрас, чиркнул спичкой, зажег конфорку под чайником. Одет он был в длинную, доходящую до колен спортивную майку. Если хорошо присмотреться, в размытых цветных пятнах на груди можно угадать эмблему баскетбольного клуба «Чикаго булле». Раньше майка принадлежала Лапину, в ней он бегал каждое утро по набережной до моста и обратно, выходило пять километров – его дневная норма. Но это было еще в благополучные времена, потом стало не до бега...

Наступили суровые деньки, потому Димка и донашивает его вещички.

Лапин несколько раз моргнул, привыкая к яркому свету, прищурившись, посмотрел на циферблат настенных часов. Четверть восьмого.

– Куда это ты в такую рань собрался?

– Куда, куда... Тащить кобылу из пруда! Я руками за узду, а ты зубами... Догадайся, за что?

Перешагнув обратно через постель, подросток отправился в туалет. Лицо у него было таким же мятым и линялым, как его одежка.

Лапин хотел сделать замечание, но потом счел за лучшее промолчать. Он всегда относился к пацану как к сыну, а к Антонине как к законной жене.

Нормальная семья, нормальные отношения, и он вроде как глава добропорядочного семейства. Но теперь все лопнуло. И семьи никакой нет. И он никакой не глава, а так – сбоку припека. И Димка ему совершенно чужой. Как ему вести себя с чужим дядей? А вот как – сама мать ему такой пример подает.

Тяжело вздохнув, Лапин повернулся на бок. Спина у него совершенно одеревенела. Он где-то вычитал, что спать на твердом даже полезно. Наверное, это писал тот, кто никогда на твердом не спал. Тем более не спал на полу в богатяновских трущобах. Из щелей тянут сквозняки, в подвале всю ночь скреблись мыши, да и обидно... Все же он человек, а не дворняга безродная...

Процесс пробуждения для него всегда был болезненным. Как будто между сном и, явью протянулась граница, со всеми присущими ей атрибутами: многослойными проволочными заграждениями, слепящим светом прожекторов, пулеметными вышками и злющими сторожевыми псами. Сознание порой выкидывало с ним такие шутки, что если кому рассказать, так не поверят. Подумают, что он сочиняет. Пытался как-то поговорить на эту тему с супружницей, но сочувствия и понимания с ее стороны не встретил. Антонина всякий раз обрывала его на полуслове, а бывало и так, что обзывала психом. «Чем херней заниматься, лучше деньги добывай, как другие мужики», – зло говорила она и поправляла вечно выпадающие из лифчика арбузообразные груди.

Каких мужиков она имеет в виду, Тонька не уточняла. Соседи все бедствуют: Петруху давно сократили, Кузьмичу тоже полгода зарплату не выдают, Кружок через две недели кровь сдает... Может, молодые бугаи в кожаных куртках, что рэкетируют рынок, должны служить ему примером...

Или толстый Толян, что возит шмотки из Турции. Он – челнок, она – реализатор, партнеры, запираются дома на два-три часа, когда Лапина нет. Зачем? Тонька говорит – деньги считают да товар проверяют. Что они там проверяют – неизвестно, только Кружок как-то летом подобрался под окно и слышал, что Тонька орет, как будто ее жарят.

Лапин у нее спросил, а гражданка Крылова в крик: «Псих твой Кружок, да и ты такой же! Рано тебя из психушки выпустили, надо опять сдать, чтобы чердак почистили. Мудак долбанутый! Одно слово – Чокнутый!»

Что тут возразить? Он и правда долбанутый. Несколько лет назад попал под машину на вокзальной площади, после чего действительно отлежал в психиатричке – куда деваться, если память отшибло и вообще сдвиг по фазе получился. А что рано выпустили – не правда. Он же никакой не психбольной, и даже память к нему постепенно вернулась. Частично вернулась... Однако в справке черным по белому написано: Лапин С. И, отдает отчет в своих действиях и может руководить ими, а следовательно, является полностью вменяемым. Но даже если он и трижды псих, пусть чокнутый, пусть Кружок совсем шизофреник, откуда Кружку знать, что она кричит, когда кончает? Как он мог это придумать в шизофреническом бреду, если не слышал своими ушами под открытым окном?

Между прочим, в былые времена Антонина подобных выпадов в его адрес не позволяла. Они и познакомились в психушке, там ее первый муж, Димкин отец, с белой горячкой лежал. Потом он под поезд бросился, а они сошлись, стали жить как муж с женой. Так что ей к психам не привыкать. После запойного пьяницы Лапин казался ангелом. На все странности, что по первой он выкидывал, Антонина внимания не обращала, слова дурного не говорила, только тихо радовалась подвалившему счастью. Подруги, соседки – все завидовали. Надо же, Крылова, какого мужика ты себе отхватила! Не пьет, не курит, с людьми держится вежливо, никто дурного слова от него не слышал. К тому же зарабатывает прилично и все до копейки в дом несет.

Не то что мой...

А что молчун, людей сторонится, так даже хорошо. Другой как начнет говорить, так уж лучше бы и вовсе рта не раскрывал. Или приведет домой всякую шпану, потом либо вещей недосчитаешься, либо денег. Опять же Димку любит не в пример родному папаше, тот только на колотушки расщедривался. А этот и в кино водит, и на рыбалку, и в зоопарк... Раньше парнишка гонял, как беспризорник, с богатяновской босотой, а сейчас у него настоящая семья, мать хозяйственная и отец работящий... Многое раньше было по-другому...

Лапин окончательно пришел в себя после чувствительного пинка в бедро.

– Собирай свои тряпки и уматывай из кухни. Я из-за тебя поесть не успею.

Лапин молча скатал постель, отволок узел в чулан. Занырнул в узкий, пристроенный несколько лет назад туалет. Потом прошел в крохотную ванную с облупившейся штукатуркой, где никакой ванны не было, а был только ржавый душевой рожок под потолком да квадратная, воняющая канализацией дыра в полу. Если работала колонка, здесь можно было кое-как помыться, но сейчас был другой период и приходилось довольствоваться холодной водой.

В маленьком мутном зеркальце над облупившейся раковиной отразилось худощавое лицо тридцатидвухлетнего человека, здорово потрепанного жизнью. Стекло было кривоватым и амальгама изрядно потертой, но Лапин не привык искать оправдания в объективных причинах. Во всех своих бедах он привык винить себя. Тонька этому немало поспособствовала. «Посмотри на свою рожу!» – это ее излюбленный речевой оборот. А что рожа... Бывают и похуже.

Всклокоченные, давно не стриженные волосы, морщины на высоком лбу, развитые надбровные дуги, глубоко посаженные серые глаза, широкий, будто приплющенный, треугольный нос, резкие носогубные складки, плотно сжатые узкие губы. Запавшие щеки и массивный подбородок покрыты черной, с проседью, щетиной. В отличие от остальной части мужского населения Богатяновки Лапин брился каждый день, в этом и состояла одна из тех многочисленных странностей, за которые его называли Чокнутым.

Сейчас он задержался с бритвой в руках, размышляя, стоит ли ему сегодня бриться. Да и вообще... Может, сразу чиркнуть лезвием по горлу, и дело с концом? Чтобы самому не мучиться и другим жизнь не отравлять. Но «Невой» даже кошку не зарезать. Можно по венам, то-то кровищи будет...

Лапин прерывисто вздохнул. Соскоблил все же щетину, поплескал в лицо ледяной водой. Вышел в кухню. Занять себя ему было совершенно нечем, и ощущение полной никчемности заставляло сутулиться, уменьшая полномерные сто семьдесят восемь сантиметров роста.

– Побрился? – с издевкой ухмыльнулся Димка. – Небось пойдешь орден получать?

Пацан выглядел старше своих четырнадцати. Может, из-за печати умудренности жизнью, отштампованной на вытянутом лошадином лице. Небось уже трахнул свою первую бабу, попробовал водки, покурил анаши и думает, что познал все на свете. Он успел переодеться в джинсы и толстый свитер и теперь готовил себе бутерброды. Плеснул в чашку вчерашней заварки, разбавил ее кипятком из чайника. Судя по нервозной поспешности, он куда-то торопился.

– Какой орден?

– Ну ты и тормоз! – Димка торопливо жевал. – Кто ж тебе орден-то даст? Если даже зарплату не отдают... Кстати, какой сегодня день?

Лапин наморщил лоб.

– Вторник, кажется.

– Правильно. – На лошадином лице проступила презрительная гримаса. – Помнится, кто-то обещал вернуть мне в понедельник долг. Принес деньги?

Нет? Я так и думал.

Круглые глаза-буравчики корябали растерянное лицо Лапина. Когда три года назад Лапин учил его ловить щуку на живца, он смотрел совсем по-другому, с благодарностью и восторгом.

– Ты вообще-то собираешься со мной рассчитываться? Чего молчишь? Хочешь, чтобы я тебе «счетчик» включил? Так это у нас запросто делается.

Крылов-младший в последнее время «работал под крутого». Сколотил из малолеток бригаду, промышляют в основном мойкой машин. Тех пацанов, кому не хватает пока силенок таскать ведро и тряпку, он определил в попрошайки. Школу забросил: на хрен мне эта тягомотина, от дурацких уроков Ни ума, ни денег не прибавляется! По нынешним стандартам тут он прав...

Бизнес дает быстрые и зримые результаты. Недавно справил себе кожаную куртку-косуху, модные башмаки на толстой ребристой подошве. Таким если дать в живот – не поздоровится... По вечерам их компания тусуется у Акопа или на ближайшей дискотеке. Судя по манерам, он свои ботинки уже обновил... Ростовщик сопливый! Пару месяцев назад он одолжил Лапину триста тысяч под десять процентов. Сергей тогда запудрил Тоньке мозги, показал, что он не совсем пропащий. Но вместо платежей, которых он ожидал со дня на день, Лапин так и остался с обещаниями. А ими долг не выплатишь...

– Ну так что?

Сопляку нравилось ставить людей в затруднительное положение, требовать свое, проводить разборки. Остро ощущая свою зависимость, Лапин тяжело опустился на табурет.

– На заводе сказали, что на той неделе начнут выплачивать. Похоже, на этот раз не обманут. Вчера я на кабельное заходил, там тоже обещают рассчитаться. На Алексеевской в пятиэтажке я уже все подключения сделал плюс дома на Садовой и Буденновском, там я еще прошлым месяцем пошабашил. Потерпи недельку, ладно? Можешь не сомневаться, верну все до копейки.

– А куда ты денешься? – хмуро процедил подросток.

Лапин старался не смотреть на еду. Вчера казалось, что он насытился на всю жизнь, но сейчас голод вернулся с новой силой. Димка делал вид, что не замечает его состояния. Управившись с бутербродами, аккуратно собрал со стола крошки, чтобы не плодить тараканов, потом сполоснул под краном чашку. Остатки колбасы, хлеб и масло унес в комнату, где стоял холодильник. Это чтобы дармоед и захребетник Лапин не смел пользоваться плодами чужих трудов. Вернулся, подошел вплотную, навис сверху:

– Мать не буди, у нее сегодня товара нет, пусть хоть раз в неделю выспится. А теперь слушай насчет долга. Ладно, так и быть, отдашь через неделю. Но уже пол – лимона". Ясно? Если нет, расскажу матери, как ты ее дурил, она тебя быстро на улицу пропишет. Сдохнешь где-нибудь под забором, зима на дворе. А если маманя и на этот раз тебя пожалеет, то я сам на тебя управу найду. Позову ребят, разберемся. За такие штучки разговор короткий – перо в бок, и все дела. Так что тебе лучше бы эти деньги где-нибудь достать. И хватит ждать, пока кто-то что-то отдаст. Лохов учат. Хочешь добыть бабки – не будь лохом!

– Мне Рубен обещал миллион, – неожиданно для себя сказал Лапин. – На дело звал...

– Да? – Димка заинтересовался. – А что за дело?

– Не знаю. Сказал – в машине посидеть... Может, и выходить не надо будет.

Повторив вчерашнее предложение вслух, Сергей вдруг особенно отчетливо понял, что за простое сидение в машине никто миллиона ему платить не станет.

– А Сурен там был? – деловито переспросил Димка.

– Он и предлагал. Через Рубена.

– Они из себя крутых корчат, – процедил пацан. – Только люди говорят, что они никто, просто волну гонят...

Он усмехнулся и снисходительно похлопал Лапина по плечу.

– Смотри, так и ты в авторитеты выйдешь!

Подросток туго замотал горло шарфом, облачился в кожанку, черную вязаную шапочку натянул до самых бровей. Напоследок уставил в Сергея заскорузлый палец.

– Только ты для крутых дел не годишься, кишка тонка. Что-нибудь другое придумай. У меня в бригаде даже семилетки по полтиннику в день зашибают. У тебя есть неделя. Одна неделя!

Дверь за пацаном закрылась. Лапин зачем-то потрогал старый английский замок с часто западающим язычком, неприкаянно прошел к кухонному окну, выглянул в тесно застроенный двор с протоптанной среди жестких сугробов тропинкой к скворечнику-сортиру на два «очка». На тропинке стояла Зинка с помойным ведром, ожидая, пока сортир освободится. Ожидание затягивалось, Зинке это надоело, и она, широко размахнувшись, выплеснула ведро в покрытый желтыми разводами подзаборный сугроб.

Покрутившись у окна, Лапин сунулся в комнату. После щелястого деревянного пола и голых, давно не беленных стен кухни комната казалась дворцом. Палас, ковер, мягкий диван... Да и было здесь ощутимо теплее.

Антонина сопела под толстым ватным одеялом. Он подумал, что хорошо бы откинуть одеяло, перевернуть теплую, разморенную бабу на спину да взгромоздиться сверху. Но на сегодняшний день эта жизненная радость была недоступна.

Осторожно выдвинув ящик стола, он покопался внутри и наконец нащупал то, что искал. Зажав предмет в руке, на цыпочках вернулся на кухню. В ладони уютно уместился аккуратный футляр из желтой замши. Мягко раскрылась пластмассовая «молния». Короткий ремешок заканчивался пружинистым кольцом, на нем болтались три ключа. Маленький – с пилообразной бородкой, побольше – в виде стержня с насечками на всех четырех гранях, и самый большой, «сейфовый», – символ надежности и стопроцентной гарантии.

Тяжеленькие, из блестящей хромированной стали, с высокоточной обработкой поверхности и тщательно проточенными пазами, они были предназначены для дорогих замков, не чета старой разболтанной штамповке на двери Тонькиной квартиры. Ключи лежали у Лапина в кармане, когда он приехал в Тиходонск и угодил под машину.

Он никогда не задумывался, откуда у него эти ключи и к каким дверям они подходят, но, когда на душе было особенно скверно, блестящие стальные предметы согревали его и улучшали настроение. Так произошло и на этот раз. Через десять минут Лапин тихо положил замшевый футлярчик на место и стал собираться. Начинался очередной день выживания в той войне за жизнь, которую он вел последние несколько месяцев без особых шансов на победу.

До завода пришлось добираться пешком. Автобус стоит полторы тысячи плюс пересадка – еще полторы, а у него имелось сто двадцать рублей – невзрачная бумажка и две монетки. По прошлым деньгам даже сравнить не с чем – меньше копейки. Вот и двинул пехом. Путь неблизкий, почитай, через весь город, так что вынужденная прогулка заняла около часа.

Ну да ничего, пешие походы для него дело привычное. Вот только с погодой не повезло. С утра зарядил мокрый снег, да такой густой, что в трех шагах ничего не видно. На тротуарах плещется жидкая кашица, из-под колес проезжающего транспорта вырываются фонтаны брызг. Да еще, как на беду, задувает прямо в лицо. Пришлось чуть не всю дорогу боком идти, чтобы лицо ветром не нахлестало и глаза не запорошило.

Просторное помещение заводской проходной было пустым и гулким. Под потолком горит тусклый светильник, остальное освещение отключено. Лапин тщательно отряхнулся, похлопал себя по бокам, смахнул с плеч и рукавов налипший снег. Обил об колено шапку. Длинный, как в московском метро, ряд турникетов перекрывала толстая веревка с плакатом «Прохода нет».

Только самый первый коридор был открыт. Полная вахтерша с огромной револьверной кобурой на массивном бедре скучала за стойкой. Лапин поздоровался, женщина улыбнулась.

– Вот времена настали! Раньше, пока три тысячи человек впустишь, потом выпустишь... А сейчас едва десяток проходит...

– Мелешин пришел? – спросил Лапин, извлекая пропуск.

Не глядя в документ, богатырша нажала педаль, и турникет провернулся.

– Час назад появился. А чего вы сегодня оба сошлись?

– Дело есть. – Сергей шагнул вперед, и турникет щелкнул за спиной.

– Ну, раздело...

Вахтерша заблокировала проход и отправилась в караулку греться.

Раньше на заводе существовал строгий режим. С поступающими проводили беседу дубоватые комитетские отставники из первого отдела: бдительность, враг не дремлет, язык за зубами, осмотрительность в знакомствах, охрана государственной тайны, от вас зависит военная безопасность страны... Анкеты, проверка биографии, строгие расписки... Соответственно поддерживалась дисциплина: стоило опоздать хоть на одну минуту, турникет не откроется: вызывают мастера участка, и закрутилась карусель – объяснение, выговор, лишение премии, а то и тринадцатой зарплаты.

Смена начиналась в семь и заканчивалась в три, причем до прощального гудка ни один рабочий не имел права переступить порог проходной. Итээры еще могли пройти по своим зеленым пропускам, а работяга с желтым – ни-ни. Разве что по справке медпункта либо по специальному квитку от начальника цеха. А нынче бардак – проходной двор, шляются все кому не лень. И на работу Лапина нынче взяли без всякого первого отдела и даже без городской прописки.

Потому что раньше это был оборонный завод, «почтовый ящик 301», а теперь вполне гражданское объединение «Электроника». Впрочем, Лапин работал здесь еще пятнадцать лет назад, сразу после окончания техникума, и, хотя подробностей того времени особенно не помнил, мог с уверенностью сказать одно: бардак здесь был первостатейный и в те особорежимные времена.

Выдаваемый для промывки контактов спирт обязательно выпивали, а вместо него использовали запрещенный технологией ацетон. В конце месяца, квартала и года начинался обычный для любого производства аврал, и тогда блоки изделия выдерживали на вибростенде вместо положенных двенадцати часов всего сорок-пятьдесят минут. ОТК закрывал глаза на чистоту параметров и прочие погрешности, и даже подчиненные сугубо центру военпреды не проявляли особой придирчивости, потому что квартиры и прочие материальные блага они получали от завода. Красноглазые работяги, наплевав на первый отдел, готовы были под рюмку водки рассказать любому желающему все тонкости технологии, а за бутылку могли вынести и секретные чертежи оборонных изделий. На обороноспособность страны им было начхать, и агенты ЦРУ, МИ-6, МОССАД, да и всех других спецслужб мира могли найти здесь в изобилии материал для целевых вербовок.

Но дело в том, что ни ЦРУ, ни разведке островного государства Бурунди не могло прийти в голову интересоваться продукцией «триста первого», потому что здесь выпускались давно устаревшие и повсеместно снятые с вооружения радиорелейные станции дальней связи «Цветочек». Более того, ЦРУ было невыгодно проводить здесь свои подрывные операции, ибо выпуск «Цветочков» влек дальнейшее отставание Вооруженных Сил СССР, что отвечало стратегическим интересам США.

Когда, отслужив в армии и отработав шесть лет на таком же почтовом ящике в Подмосковье, Лапин вернулся в Тиходонск, то обнаружил, что режимный «триста первый» одним из первых предприятий оборонки потерял управление в бурном море рыночных реформ. Получив несколько смертельных пробоин, он теперь медленно, но верно шел ко дну. В самом начале девяностых была запущена программа конверсии, предприятие сменило ведомственную принадлежность и было перепрофилировано под выпуск радиоприемников и стереомагнитофонов, отстававших от мирового уровня ровно настолько, насколько «Цветочек» отставал от американских спутниковых систем дальней связи.

Затем последовало преобразование госпредприятия в акционерное общество, директор Алтайцев, его заместители, главный инженер Казарьян и прочая руководящая братия вдруг чудесным образом превратились из наемных работников во владельцев контрольного пакета акций, а значит, и всего заводского имущества: двенадцати цехов, станочного и автомобильного парка, гигантских складских помещений, солидного здания заводоуправления, многогектарной заводской территории, прилегающей площадки для парковки заводского автотранспорта, двух баз отдыха на Черном море и санатория в Кисловодске, а также многого того, о чем рядовые радиомонтажники, сборщики, регулировщики, доводчики, настройщики, конструкторы и инженеры, мастера и начальники цехов даже понятия не имели.

Впрочем, все они тоже стали собственниками: у Лапина имелись еще акции и у Крыловой столько же, на каждой обозначена стоимость – сто тысяч рублей. Когда они получали эти солидные, с водяными знаками бумаги, столько стоил легковой автомобиль среднего класса, но и Сергей, и Тонька, да и все остальные «собственники» понимали, что скорей всего ни автомобиля, ни музыкального центра, ни костюма, да и вообще ни шиша они со своих ценных бумаг не поимеют. Не потому, что они были умудрены в вопросах приватизации, просто привыкли, что простой народ всегда наебывают, насаживают, обувают – для того народ и существует, чтобы начальники всех мастей могли на его горбу в рай ехать.

Так и получилось. Когда сто тысяч стоил автомобиль, продавать акции было нельзя, а когда столько стали стоить туфли отечественного производства, такая возможность появилась, причем покупали их те же Алтайцев и Ке через многочисленных усердных посредников. На вырученные деньги Тонька приобрела осеннее пальто себе и куртку Димке, да Лапину зимние ботинки. Так что и рядовые акционеры ощутили выгоду приватизации. Правда, эта выгода оказалась последней – дальше начался сплошной прогар.

Госзаказа теперь не стало, производство остановилось, помыкавшись по году в отпусках без сохранения содержания, пролетарии разбежались, переквалифицировавшись на прибыльные по нынешнему времени специальности. Монтажница четвертого разряда Крылова пошла торговать привозным ширпотребом на «Супермаркете», жгутовшица Серова выучилась на педикюршу, Танечка Михайлова из ОТК стала центровой проституткой, Петренко устроился сторожем на платную автостоянку прямо у проходной – очень удобно... Стоянку открыл Казарьян, оформив ее на свою жену, и теперь асфальтированная площадка, в которую не вложено ни рубля, приносит главному инженеру семь миллионов чистой прибыли ежемесячно. Так что приватизация выглядела для всех по-разному...

Регулировщику шестого разряда Лапину повезло: он остался в цехе номер два, который продержался на плаву дольше всех: им безраздельно владел сам Алтайцев, и по счастливому стечению обстоятельств именно для этого цеха имелись и заказы, и электроэнергия, и комплектующие. Но месяцев семь назад и здесь началась агония: перестали платить зарплату, потом отправили людей в долгосрочные отпуска, закрыли и опломбировали складские помещения. Поговаривали, что Алтайцеву цех стал неинтересен, ибо выплата долгов энергетикам, коммунальщикам и налоговой инспекции должна была съесть всю прибыль.

Работать во втором цехе остались трое: начальник участка Мелешин и два мастера – Сафонов и Лапин. Чтобы, значит, за порядком приглядывали и следили за сохранностью ценного оборудования, так как заводская охрана уже давно со своими обязанностями не справляется.

Дежурили они по очереди и только в рабочее время. За это шла зарплата, точнее, обещания зарплаты, зато талоны на питание были вполне реальными, и раз в три дня Лапин наедался досыта. Мелешин помог ему и еще нескольким толковым непьющим работягам устроиться на вторую работу, в фирму кабельного телевидения. Мелешин в этой фирме то ли учредитель, то ли директор, короче, один из начальников, поговаривают даже, что самый главный. Вначале Лапин не мог понять, зачем ему еще и «пустая» должность начальника участка? Но потом просек: на складе видимо-невидимо транзисторов и резисторов, конденсаторов и трансформаторов, реле, пускателей, переключателей, километры проводов, бухты экранированного и коаксиального кабеля плюс разнообразное оборудование и инструменты. Все это постепенно переправляется за стены завода. Значит, Мелешин с Алтайцевым договорились довести приватизацию до логического конца.

Лапину вся эта химия до жопы. Могут воровать – пусть воруют. Плохо, что жулик Мелешин оказался к тому же жутким скрягой. Если следовать расценкам фирмы, то кабельное телевидение задолжало Лапину за монтажные работы больше шести миллионов рублей. А Мелешин ему за три месяца только полторы сотни заплатил, все завтраками кормит. Всю вину за задержку расчета на фирму сваливает, клянется, что фирмачи ему тоже не заплатили.

Врет, сволочь, и не краснеет. Как на заводе выучился безответных работяг обирать, так и в частной фирме делает. Но почему? Деньги ведь у него есть, а зарплату свою Лапин честно отработал. Почему же не заплатить?

«Да потому, что ты лох, – вспомнил Лапин Димкино словцо. – А лохов учат».

Он сжал кулаки. Как только Мелешин украдет последнюю бухту кабеля, так сразу и напишет заявление «по собственному желанию». А его турнет из фирмы – и дело с концом. А пока начальник участка прилежно правит службу. Тяготы невеликие – пять-шесть часов в неделю. И сегодня как раз его день, Мелешина. Вторник.

Территория была пустынной, между цехами бегали стаи собак. Бездомные дворняжки водились здесь и раньше, Лапин еще удивлялся, как они попадают на особорежимную территорию. Но тогда их было значительно меньше.

Дверь со стороны пожарного входа Мелешин оставил незапертой, Лапину даже не пришлось жать на пуговку звонка. Тщательно вытерев ноги, чтобы не наследить, он поднялся на второй этаж, где в закутке за кладовой измерительных приборов находится кабинет начальника участка.

Мелешин восседал за своим рабочим столом. Завидев на пороге визитера, он явно удивился.

– Ты почему не на работе?

– А где я сейчас, по-вашему, нахожусь? – неожиданно для себя огрызнулся тот. – На самой что ни на есть работе!

Лапин стащил с головы мокрую шапку, расстегнул пуговицы ветхого демисезонного пальто, устало опустился на стул. Его внезапное появление прервало подготовку к трапезе. На столе расстелена матерчатая салфетка, на одной тарелке половина жареного цыпленка, на другой нарезанная крупными ломтями ветчина, сыр, рядом полуразвернутый брусок сливочного масла. В двух прозрачных пластиковых пакетах половина французской булки и соленые огурчики. Мелешин достал еще один пакет с квашеной капустой. Рядом со стопкой газет – упаковка импортного пива. От включенного в сеть масляного обогревателя струится тепло. Неплохо устроился, небось и девок из заводоуправления сюда приводит, кобель он известный...

Лапин придвинул стул поближе к радиатору, вытянул навстречу теплу озябшие ладони. Мелешин прищурился. У него было широкое вогнутое лицо, круглые выпуклые глаза, мясистый, картошкой, нос и пухлые губы. С первого взгляда можно было сказать, что он выпивоха, проходимец и плут. Но физиогномика не считается наукой, а поскольку большинство руководителей районного, городского, областного и всех других звеньев имеет именно такую, почти типизированную, внешность, то делать о человеке выводы по чертам лица начнут у нас очень не скоро.

– Что это еще за разговоры такие, Сергей Иванович? Я ведь тебя о настоящей работе спрашиваю. На Алексеевской в сороковом доме заказы исполнил?

– Нет. В соседнем, тридцать восьмом, еще на прошлой неделе всех подключил, а в сороковом даже не начинал.

– Тогда зачем, спрашивается, ты сюда приперся? Я же тебе все на пальцах разъяснил...

– Поговорить надо, вот и приперся...

Мелешин недовольно нахмурил брови.

– Что значит «поговорить»? Существует четкий график работы. Фирма обзванивает жильцов и предупреждает, что в такой-то день им следует находиться дома, придет мастер и сделает подключение. Ты хоть соображаешь, что натворил? Люди с работы отпросились, сидят по квартирам и дожидаются, когда к ним человек с фирмы соизволит наведаться. Теперь жалобы ПОСЫПАЮТСЯ. А ты поговорить решил!

Лапину стало скучно. Артист, вылитый артист. Надо же, как он убедительно простаком прикидывается.

– Михалыч, мне нужны деньги, – произнес он вслух. – Вот так нужны...

Позарез.

Для пущей убедительности он постучал себя по горлу ребром ладони. Но его отчаянный жест на Мелешина должного впечатления не произвел.

– Деньги, деньги... А кому они не нужны? Думаешь, мне не нужны? Завод ни хрена не платит, фирмачи чертовы тоже яйца морочат... Фирма расширяется, наличных средств нет, все в обороте. Тут они не врут... Недавно еще два комплекта спутниковой аппаратуры закупили, а это знаешь, какие бабки? Придется нам с тобой немного потерпеть, дружок. Обещают в конце месяца рассчитаться. Ну что, ферштейн?

Лапин ссутулился еще сильнее. Его неподвижный взгляд был сфокусирован в одной точке, на облезлых носах давно не видевших крема башмаков. Мелешин протянул руку за пивной банкой, сорвал крышку, поставил пиво на край стола.

– Угощайся, Сергей Иваныч. Раз уж так вышло, давай выпьем, перекусим... Мне одному всегда скучно. Подсаживайся. А чего морда такая красная? Ветром нахлестало? Давай рванем по стопарю, для профилактики. Счас достану из заначки.

Мелешин загремел связкой ключей, открыл сейф, стоявший у него прямо за спиной, достал из гулкого металлического чрева плоскую, выгнутой формы, флягу из нержавейки. В былые времена в таких выносили спирт: она хорошо прилегает к телу и не бросается в глаза. Затем на столе появились круглые стаканы и бутылка нарзана.

– Бавить будешь? Или запивать?

Прозрачная жидкость на четверть наполнила стаканы.

– Запью.

– Правильно. Иначе вкуса не разберешь. Давай за успехи!

Спирт пить не просто, тут необходимо умение. Лапин проглотил огненную воду; задержал дыхание, налил в освободившийся стакан минералки, запил и только тогда перевел дух.

– Хорошо! – крякнул Мелешин. – Это же стопроцентно чистый продукт! На нем знаешь, какие бабки можно делать!

– Какие? – сипло переспросил Лапин, нашаривая в кульке скользкий огурчик. Упруго хрустящая ароматно-соленая мякоть сразу успокоила обожженное горло.

– Вот смотри, еще со времен «триста первого» у нас осталось пять тонн спирта. Настоящего, кристального, как слеза! Сейчас такого днем с огнем не найдешь!

Мелешин аппетитно хрустел огурцом и пальцами отправлял в рот куски ветчины один за другим. Лапин отметил, что у него крепкие редкие зубы.

Если бы их сдвинуть...

– Грубо говоря, это пять тысяч литров. Или пятнадцать тысяч бутылок водки. Если отдавать оптом, по шесть тысяч, получаем доход девяносто миллионов рубчиков!

Мелешин довольно рассмеялся, оторвал половину цыпленка и вгрызся в белое мясо.

– Понятно, Алтайцеву дать, туда-сюда десяток «лимонов», но и нам кое-что останется... – пробубнил он с набитым ртом.

– Кому нам?

– Нам с тобой! Устраивает тебя такое дело?

Михалыч говорил искренне, от души, он слегка «поплыл», в таком состоянии хочется сказать другому человеку приятное. Но захмелевший Лапин твердо знал, что в этом партнерстве он может рассчитывать только на роль наклейщика этикеток в каком-нибудь подвале с поденной ставкой в десять тысяч рублей, которые еще неизвестно как удастся получить. Он меланхолично жевал сыр и не отвечал. Но сотрапезник и не ждал ответа.

– По второй? – Плоская, изогнутая по форме пролетарского живота фляжка качнулась к посуде.

– Чуть-чуть...

На этот раз Мелешин налил себе две трети стакана.

– Капустой закуси... Ух, здорово-о-о! Ну, будем!

Он одним махом опрокинул свою порцию, вытащил из кулька пригоршню капусты, ловко отправил в рот. Несколько белых полосок прилипли к подбородку.

Сергей отвернулся. Ему неприятно было смотреть на этого человека. Он радушно угощал, делал лестные предложения, но именно из-за него и ему подобных Лапин, Антонина и Димка, как и тысячи других людей, доведены до скотского состояния. А сегодняшнее угощение стоит несравненно меньше, чем Михалыч ему должен. Выпил, закусил – и ушел довольный. А шесть миллионов так и останутся в чужом кармане. Лохов учат.

– Что это ты такой пасмурный, Сережа? Может, случилось чего?

Лапин перевел взгляд в окно. Мокрый снег прекратился. Но идти никуда не хотелось. Да и некуда ему идти.

– Чего ты, правда? Может, я помогу чем?

Спирт сделал свое дело. Живому человеку необходимо чье-то участие.

– Семейные проблемы, – с явной неохотой признался Лапин.

– Вот как? – оживился начальник. – Ты же на Крыловой женился, Антонине, с монтажного участка? Расписались или так?

– Так.

– Крылова... Фигуристая баба! – Мелешин откинулся на спинку стула, закурил, мечтательно прищурился. – Корма, ноги... Вот так всегда делала...

Он поднес полусогнутые ладони к груди и резко дернул ими вверх, в точности скопировав Тонькин жест. Лапину стало неприятно.

– Чем она сейчас занимается?

– На «Супермаркете» шмотками торгует. Уже больше года.

– А что тут особенного, – философски изрек Мелешин. – Был я недавно на Центральном рынке. Прошелся по рядам, так не поверишь, ползавода знакомых встретил. Довели до ручки и страну, и людей. Из инженеров да конструкторов торгашей сделали...

Он плеснул себе в стакан еще спирта. Предложил Лапину, но тот отказался. Выпил, вновь натолкал в рот капусты. Широкое лицо покраснело.

– Ты только посмотри, Лапин, что творится! Такой завод угробить! Знаешь, какой у нас коллектив был? Золото, а не люди! Таких спецов еще поискать, истинные самородки. Ты когда к нам устроился?

– К вам? – Сергей хмыкнул. – Когда я устраивался, вас еще тут и не было! В ноябре восьмидесятого завели трудовую книжку – регулировщик первого разряда. Из техникума пришел, на преддипломную практику, как только защитился – сразу на работу. Молодой специалист, техник" конструктор, специальность – радиоаппаратостроение... Год оттрубил – и в армию. А потом уже в январе девяносто второго во второй раз поступил...

– А до этого где обретался? – Выпуклые нахальные глаза изучающе рассматривали неудачника Лапина. Мелешину было действительно интересно, в силу каких причин люди доходят до жизни такой.

– На военном заводе в Подмосковье. Про Зеленоград слыхали?

Мелешин кивнул. Там было много объектов оборонки, а у «триста первого» ряд смежников, он сам часто ездил в командировки на «пятьдесят пятый» и «семьдесят восьмой».

– А чего уехал оттуда? Ты же детдомовский, родни нет... А там все же насидел какое-никакое место...

Лапин пожал плечами.

– Кто его знает. Меня же машина сбила... Как приехал в Тиходонск, так сразу, прям на вокзальной площади... Очнулся уже в психушке, вообще ничего не помнил.

Лапин осекся. Не следует рассказывать такие вещи посторонним людям. В глаза сочувствуют, а за глаза придурком зовут.

– Ну потом-то ты оклемался? Все вспомнил?

– Почти все. – Лапин не хотел продолжать этот разговор. – Так как насчет денег? Меня Антонина все время пилит, уже совсем жизни не стало!

– Антонина хорошая баба. Жопа, груди, ноги... Ты не слушай, что болтали, у меня с ней ничего не было. – Мелешин завинтил флягу, запер обратно в сейф и принялся убирать со стола. По нарушенной координации движений и потному красному лицу Сергей понял, что его окончательно развезло.

– Правда, мужик у нее был никудышный, пьяница... Но чтобы в подсобке трахаться – это полная херня...

Мелешин был похож на сытого откормленного борова. В его взгляде было что-то гадкое. До Лапина и раньше доходили отголоски грязной болтовни, но он не обращал на нее внимания. Так же, как и на многое другое. Но сейчас появилась уверенность, что это не только слухи.

Он вновь посмотрел в окно. Взгляд наружу напоминал ему, что все пути отрезаны. Ему некуда идти. Даже если Тонька не запрет перед ним дверь, валяться на щелястом полу и выслушивать угрозы какого-то недоноска он больше не хотел. Он был в тупике. И выйти из тупика ему мешал этот наглый кобель. Мелешин не отдаст деньги. И никто не отдаст. Лохов учат!

Лапина охватило незнакомое опасное возбуждение. Он всегда был спокоен, грубая корка в сознании сглаживала эмоции, но сейчас через пробитую вчерашним страхом неминуемой смерти брешь упругими толчками выбивалась холодная расчетливая ярость.

Он встал, потянулся, разминая ноги, прошелся взад-вперед по маленькому кабинету, мотивированно осмотрелся. На подоконнике лежал отрезок экранированного кабеля КЭО-3. Это означало: кабель экранированный одножильный с диаметром центрального проводника три миллиметра. Вокруг медной жилы шел слой изолирующего полихлорвинила, а потом серебристая оплетка экранировки. Привычный предмет, но сейчас Лапин видел его каким-то другим зрением и под другим ракурсом.

– Значит, лохов учат, Григорий Михайлович? – И голос у него был другим.

– Что? – не понял Мелешин.

– Спасибо за обед и выпивку. – Холодная опасная ярость клокотала у самого горла. – Вычтите сто тысяч из моих денег. А остальное – на стол!

– Что? – Выпуклые глаза выкатились из орбит настолько, что казалось, они сейчас выскочат на пол и растекутся мутными склизкими кляксами.

– Деньги на стол! – тем же тоном повторил Лапин.

– Черт бы тебя побрал, неблагодарная скотина! – Радушный хозяин и доброжелательный товарищ исчез. За столом сидел разгневанный вельможа, которому жалкий холоп хамством отплачивает за самое доброе отношение. – Ты что, человеческого языка не понимаешь? Я же тебе объяснил: денег нет!

Позвони в фирму, может, они что-нибудь подбросят. А сейчас проваливай отсюда, рэкетир хуев!

Мелешин резко вскочил и гневно показал на дверь.

– Топай на Алексеевскую, там люди заждались! Еще раз услышу такие...

Возмущенный крик оборвался. Одним движением Лапин скользнул за спину несостоявшемуся партнеру и набросил на шею КЭО-3.

Надо сказать, что задушить противника таким образом достаточно трудно. Имеются в виду не столько моральные проблемы, которые всегда встают перед человеком, не привыкшим убивать, сколько техническая сторона дела.

Попросту накинув веревку, ничего не добьешься, потому что если тянуть концы назад, то только опрокинешь несостоявшуюся жертву на землю и дашь ей возможность перейти в контратаку. А затянуть концы наперекрест не удастся, ибо придется правую руку вытягивать влево, а левую – вправо, так большого усилия не разовьешь, да и амплитуда движений оказывается очень ограниченной. Но Лапин сделал все как положено: перекрутил серебристую удавку, и теперь каждая рука тянула в свою сторону, создавая необходимое натяжение. Мелешин захрипел, обмяк и повалился обратно на стул. Петля ослабла.

Придушенный начальник со всхлипами втягивал живительный воздух.

– Один раз... Всего один раз... Может, два... В подсобке... Она сама дала... Давно... Еще до тебя... – прерывисто бормотал он и сильно вздрагивал всем телом.

– Давай деньги! – Лапин чуть подтянул КЭО-3.

– Бери... Все бери... – Мелешин сунул руку за борт пиджака и бросил на стол пухлый кожаный бумажник. – Здесь три «лимона»... И двести долларов... Больше нет... Завтра отдам...

Отрезок кабеля шлепнулся на подоконник. Лапин открыл бумажник и пересчитал деньги. Все верно. Михалыч хорошо знал свою наличность.

Мелешин тяжело дышал, крутил головой и яростно массировал шею. Вид у него был совершенно очумелый.

– Ты что, Лапин? С ума сошел? Разве так можно? – жалобно проговорил он. – У меня же сердце больное, я запросто мог сдохнуть...

Действительно... Дыра в черной корке затянулась. Лапину стало стыдно.

– Извини, Михалыч... Черт его знает, что на меня накатило. Я же контуженый – видно, перемкнуло что-то в башке...

– Так ты и убить можешь в любой момент! – зло бросил Мелешин. Их эмоциональное состояние находилось в противофазах: чем больше успокаивался Лапин, тем сильней заводился Мелешин.

– Выходит, могу, – обескураженно развел руками Сергей и с любопытством посмотрел на свои кисти с чуть подрагивающими пальцами и красной полосой поперек ладоней. – Не надо доводить до крайностей... " – На хрен ты мне нужен, чтоб тебя доводить. – Мелешин перестал массировать шею. – Мне одного раза хватит. Больше ты здесь не работаешь, иди оформляйся. И в фирме тоже!

– А деньги когда?

– Завтра. Придешь на фирму и все сполна получишь. Даже не сомневайся.

Обещание прозвучало довольно зловеще, но Лапин не обратил на это внимания.

– До свидания, Михалыч...

Начальник не ответил. Отрезок кабеля КЭО-3 лежал на подоконнике безобидным шнурком. Лапин шагнул, аккуратно намотал его на ладонь, сунул в карман, тихо прикрыл за собой дверь. На лестнице он вновь достал серебристую змейку, повертел, словно талисман, чудесным образом исполняющий сокровенные и труднодостижимые желания. Нет, чудес не бывает, и металлический шнурок здесь ни при чем... Просто силой, оказывается, легче добиться результата, чем просьбами. А сила, выходит, у него есть.

Выйдя на свежий воздух, Лапин изумленно покачал головой. Легкая полуулыбка появилась на плотно сомкнутых губах, как будто над вечно хмурым лицом основательно потрудились гримеры, придав ему не свойственное от природы жизнерадостное выражение. Глубоко вздохнув, он окинул прощальным взглядом громаду родного цеха, затем круто развернулся на каблуках и упругим шагом отправился в заводоуправление. Поднялся в отдел кадров, написал заявление «по собственному желанию», а еще через полчаса вышел из проходной, имея на руках трудовую книжку и справку об оставшейся за заводом задолженности по зарплате. С прежним местом работы отныне его больше ничего не связывает.

Лапин еще не придумал, чем он будет заниматься в будущем. Но одно он знал точно. Начиная с этого момента его жизнь резко изменилась.

Богатым людям свойственно транжирство, поэтому Лапин поехал обратно на автобусе. Сытый, под хмельком и при деньгах, он переполнялся окрыляющим ощущением одержанной победы. Эти чувства были настолько новыми, что казалось, все должны обращать на него внимание: мол, ну и раскрутился ты, брат! Оказывается, ты никакой и не лох! Молодец!

Но никто не улыбался ему, не хлопал по плечу, одобрительно не подмигивал. Мало ли ездит шантрапы в автобусах...

Добравшись до центра, он не стал пересаживаться на троллейбус, а пошел по Маркса пешком, но совсем другой походкой, чем пару часов назад.

Теперь это была вальяжная поступь состоятельного человека, который собирается выбрать хорошие подарки для членов своей респектабельной семьи – привлекательной заботливой жены и балованного, но любимого сынишки. Сейчас он совершенно не сердился на близких, потому что ничего особенного, по богатяновским меркам, не произошло: баба и должна требовать от мужика заработков, а пацан тоже как-никак свое кровное просил. Теперь деньги есть, значит, все само собой и уладится...

Сейчас его мысли были всецело заняты предстоящими покупками. Что купить Антонине? Юбку? Кажется, ей нужна... Но какого размера? Раньше подходил пятидесятый, но за последнее время она раздалась в бедрах... Вдруг не подойдет? Наверняка начнет кричать, ругать за выброшенные деньги, обзывать придурком... Облик хорошей семьи померк. И вообще, она на «Супермаркете» может что угодно взять, да и по дешевке, лучше просто дать ей деньги – и дело с концом. Но тогда теряется момент торжественности... Да и сколько дать? Покажется мало – обидится, покажется много – скажет: раз такой богаты и, давай еще...

Мысли роились, путались и двоились, будто спорили между собой два человека: один, привыкший дарить женщине нарядно упакованную изысканную вещицу, а второй – просто отдавать получку за вычетом заначки.

Тротуар перегородил забор стройки, с десяток рабочих, громко матерясь, долбили ломами кучу застывшего цемента. Лапин резко свернул на мостовую, и тут же за спиной истошно взвыл мощный клаксон. Холодея, он развернулся: прямо на него, хищно скалясь хромированной таранной решеткой, несся огромный черный джип.

"Второй раз не пронесет! – звонко отдалось в голове, он отпрянул, и джип вывернул влево, они почти разминулись, но задний бампер захватил край пальто, рванул, обрывая пуговицы, и, волчком раскрутив Лапина, швырнул в мягкий сугроб.

«Бог хранит, – ошеломленно подумал он. – Надо пойти свечку поставить...»

– Вот что делают, паскуды! Нам месяцами зарплату не дают, а они с жиру бесятся и работяг давят!

Желтые замызганные фуфайки окружили раскорячившуюся посередине улицы огромную машину, угрожающе взметались лопаты и ломы. Извечная ненависть бедняка к богатому кровососу страшна непредсказуемыми последствиями, и, хотя связываться с владельцами джипов простой народ опасается, ибо запросто можно наткнуться мордой на черный срез пистолетного ствола, достигшие критической массы нищета и отчаяние не раз бросали вооруженную вилами толпу на винтовки регулярной армии.

Лапин поднялся. Ноги дрожали. Медленно он двинулся к машине.

– Смотри, что с человеком сделал, паразит! Пальто порвал! Хорошее пальто, его носить и носить!

Если бы из вездехода вылез откровенный бандит с бритой башкой и мутными глазами, скорей всего праведный гнев строителей сошел бы на нет. Но перед ними стоял вполне солидного вида господин в дорогом кашемировом пальто и норковой шапке. На вид ему было лет сорок пять, дымчатые очки в тонкой оправе облагораживали грубые черты крестьянского лица.

– Покупай теперь пальто человеку! И в больницу его вези! Или хочешь по стеклам?!

Атмосфера накалялась. Между тем господин всматривался в Лапина, а тот в него.

– Пал Палыч?

– Сережа, – с облегчением вымолвил тот. – Ты в порядке?

Толпа замолчала.

– Да вроде...

Перед ним стоял Терещенко – бывший завлаб «Электроники», а ныне бизнесмен, похоже, удачливый.

– Вот как свиделись! Значит, судьба... Залезай в машину. Пальто тебе новое справим и вообще...

Последнюю фразу он сказал явно для зрителей.

Лапин открыл тяжелую дверцу, поднялся на подножку и забрался вовнутрь. «Высоко, как в трамвае», – подумал он. И еще подумал, что не такие уж они близкие приятели, к тому же сытый голодного не разумеет, если бы не обозленные мужики с железяками, Терещенко вряд ли проявил бы такое радушие.

Мужиков такая концовка не удовлетворила.

– Такой же паразит! – прокомментировали они поведение Лапина и, матерясь, вернулись к замерзшему цементу.

Джип набирал скорость.

Первое их знакомство состоялось весной девяносто второго, Терещенко тогда еще трудился на заводе. Лаборатория, которую он возглавлял, специализировалась на испытаниях современных систем электронной безопасности с последующей их доводкой. К тому времени государственный источник финансирования окончательно пересох, но к исследованиям подобного рода стали проявлять повышенный интерес коммерческие структуры. Неудивительно, что Терещенко и другие специалисты его уровня вскоре оказались в этих самых структурах, занимая там посты экспертов, консультантов и даже руководителей служб безопасности.

Лапину довелось поучаствовать в последних испытаниях, которые проводил на заводском полигоне Терещенко. Бригада монтажников занималась установкой радиоволновых и вибрационных датчиков, укладывала кабель по периметру «охраняемого объекта». Пал Палыч был руководителем проекта, он сразу обратил внимание на Лапина, выделив его из семерки вечно похмельных мужиков, не раз хвалил за творческий подход к делу и практическую сметку. Он даже как-то отметил, что Лапин наделен редкой для обычного техника способностью схватывать идеи на – лету и находить для их воплощения простые и экономные технические решения.

Следующая их встреча состоялась примерно год спустя. Терещенко разыскал его на заводе и предложил сдельную работу. В степнянском филиале «Тихпромбанка» проводилась замена сигнализации и охранных систем, требовались опытные и проверенные специалисты. Лапин собирался в отпуск и охотно согласился подкалымить. Замену он выполнил быстро и качественно, заказчики остались довольны, а вскоре Терещенко предложил постоянную работу в отделе технической безопасности «Тихпромбанка». Лапин задумался.

Тогда у него еще был хороший заработок и привычный круг обязанностей, к тому же завод считался вечным, а все новомодные порождения перестройки: лотки, киоски, фирмы, банки – временными, «пока разрешают».

А тут еще одного из учредителей застрелили на собственной даче. В газетах писали, что это сделал банковский же охранник, труп которого нашли несколькими днями спустя в соседней области. Это и положило конец раздумьям: от добра добра не ищут, а соваться в такой змеюшник, где то одного убьют, то другого, дураков нет.

– Нет, Пал Палыч, – радуясь собственной осмотрительности и искушенности, ответил тогда Лапин. – На заводе привычно, да и не убивают никого... Я и вам советую назад вернуться.

Терещенко усмехнулся и похлопал его по плечу:

– Убивают, парнишка, там, где водятся большие деньги. По крайней мере, я знаю из-за чего рискую...

Так их пути разошлись. Сейчас даже неискушенный наблюдатель мог с первого взгляда определить – кто сделал правильный выбор, а кто ошибся.

– Что-то вид у тебя не того... – нарушил молчание Терещенко. – Все там же трудишься? Небось забесплатно?

– Сегодня уволился... Наверное, зря я тогда отказался...

Лапин замолчал. Это выглядело как просьба, а он не любил просить.

Особенно малознакомых людей. Кто ему Терещенко, в конце концов?

– Может, зря, может, нет, – неопределенно проговорил Терещенко, припарковывая машину у главного входа «Тихпромбанка». – Парня, что на то место взяли, через три месяца током убило. Монтировал «Кактус», а какой-то раздолбай включил линию. У каждого, правда, своя судьба... Пошли, зайдем ко мне.

Банк занимал отдельное четырехэтажное здание. Вокруг теснились развалюхи старого, доперестроечного, частного сектора. В ближайшие годы банкиры планировали отселить измученных печным отоплением и дворовыми «удобствами» жильцов и расшириться, создав своеобразную «буферную» зону.

Пока что огороженный высоким глухим забором двор имелся только с тыльной стороны здания, отделанный мрамором парадный подъезд выходил на асфальтовый пятачок стоянки для машин. Неловко запахиваясь в изуродованное, лишенное пуговиц пальто, Лапин ковылял вслед за уверенно шагающим Пал Палычем.

– Что это за чучело с Шептуном? – В окне одного из частных домишек колыхнулась занавеска. Высокий худощавый парень в черном мешковатом свитере и джинсах, быстро отложив бинокль, взял со стола «Кодак» с длиннофокусным объективом и сноровисто сделал пять снимков подряд. Щелк! Идущие гуськом Терещенко и Лапин, общий план. Щелк! Они же крупно, Лапин что-то спрашивает, рот подурацки приоткрыт. Щелк, щелк, щелк! Лицо Лапина в разных ракурсах...

– Черт его знает. – Плечистый, в кожаной куртке и спортивных штанах напарник склонился к блокноту. – Так и запишем: «Двенадцать пятьдесят две, приехал Шептун с неизвестным, которому присвоено псевдо „Чучело“. В двенадцать пятьдесят пять Шептун и Чучело вошли в банк».

Лапин бы несказанно удивился такому интересу к своей персоне, ибо расход цветной кодаковской пленки и фотобумаги перекрывал все мыслимые и немыслимые возможности его бесцветной личности. Но Сергей ни о чем, естественно, не догадывался и был озабочен только одним: пустят ли его в банк без документов? Этот вопрос он и задал на ходу своему спутнику, но тот небрежно отмахнулся:

– Не боись, со мной тебя везде пустят.

У входа стояли сразу три охранника: один в коридорчике между стеклянными дверями и двое внутри, в просторном вестибюле.

Затянутые в камуфляжные комбинезоны здоровенные парни удивленно вытаращились: одежда Лапина и раньше не отличалась элегантностью, а оторванная пола пальто вряд ли могла улучшить впечатление. Такие посетители сюда не ходили. Но, очевидно, спутники Терещенко не вызывали вопросов, потому что удивление внешне никак не проявилось, могучие фигуры молча расступились, открывая проход.

– Чего это их так много? – удивился Лапин. – Да один с автоматом...

– Не обращай внимания. Большие деньги требуют усиленной охраны. Особенно в некоторые моменты...

Лапин хотел спросить, что это за моменты, но вовремя спохватился: не его дело. И так он отнимает время у занятого и солидного человека...

Судя по тому, что встречные почтительно здоровались с Пал Палычем, тот пользовался немалым авторитетом, но не важничал и держался вполне демократично: приветливо кланялся женщинам, за руку поздоровался с совсем юным посыльным, приостановился поговорить с седой и грузной уборщицей.

– Как дела, тетя Маша? – Он добродушно улыбнулся. – Какая-то ты бледная да испуганная сегодня. Опять мышь увидела?

Женщина прерывисто вздохнула.

– Сердце хватает, Пал Палыч... Тут испугаешься...

– Так домой иди, лечись! Хочешь, валидол дам? – проявил участие Терещенко, причем со стороны казалось, что он сопереживает совершенно искренне. Но Лапин понимал – принимать беды всех окружающих как свои невозможно. Просто есть такая манера поведения, которая без дополнительных затрат позволяет располагать к себе других людей.

– Да нет, спасибо... Оно не первый раз... То схватит, то отпустит...

Водички попью, посижу – пройдет...

– Вот что такое люди старой закваски! – обратился Терещенко к Сергею.

– На первом месте работа, а все остальное – потом. В том числе и собственное здоровье. Молодец, тетя Маша! Но смотри не переусердствуй!

Они двинулись дальше, оставив женщину в полной растерянности и смятении. Похвала не помогла. Сердце у тети Маши не болело, болела совесть.

Только что она установила радиозакладку в кабинете председателя правления. Сама она не знала, что содеянное называется именно так, но понимала: прилепив черную коробочку под крышку длинного стола для совещаний, она совершила нечто ужасное...

Ужас совершенного так велик, что не окупается и полученной тысячей долларов, совершенно фантастической для ее бюджета суммой. Она не просила этих проклятых денег и никогда бы их не взяла, но у подосланного бугая сквозь ласковые манеры проглядывала не очень-то скрываемая смертельная угроза: если бы она заартачилась, то сейчас уже лежала бы на холодном каменном полу морга. Ведь они все знают: и как стол стоит, и каким боком к окну, и какая там планка... Даже место точно указали, куда приклеить... Им мешать бесполезно, все равно по-своему сделают... А она теперь меж двух огней: тот бугай с одной стороны, эти, банковские, – с другой. Они за свои миллиарды бьются, а простой человек всегда крайним остается...

Ругая про себя проклятых богачей на чем свет стоит, тетя Маша тяжело двинулась к своему закутку. Сейчас ей стало немного легче.

Кабинет у Терещенко оказался просторным, отделанным деревянными панелями. За книжным шкафом имелась замаскированная дверь.

– Заходи. – Пал Палыч толкнул податливо отошедшую панель и пропустил Лапина вперед. С треском зажглись лампы дневного света. Они оказались в комнате площадью метров в двадцать, уютной и полностью меблированной.

Зеркальный шифоньер, диван, сервант, два кресла, столик из дымчатого стекла, хорошие обои, на стенах и на полу возле дивана ковры, в торце еще один дверной проем...

– Там ванная и туалет, – пояснил Пал Палыч, перехватив его взгляд.

Очевидно, вид у Лапина был обалдевший, потому что Терещенко неожиданно улыбнулся.

– Нравится?

– Еще бы... Здесь и жить можно...

– Зачем жить? Для этого квартира, дача. Это комната отдыха, когда выпадает минута, я тут отдыхаю. С друзья ми или... Ну, сам понимаешь...

Сейчас Терещенко явно рисовался. Наверное, он помнил давнишнюю осторожную «мудрость» Лапина и сейчас наглядно давал понять, каким тот был дураком.

– Сейчас что-нибудь тебе подберем. – Хозяин открыл шифоньер, повозился и вытащил несколько вещей.

– Выбирай!

Длинное габардиновое пальто, подбитая серебристым мехом кургузая кожаная курточка модной выделки «крэк», дубленка «лизанка» с косыми карманами на груди. Лапин мало разбирался в одежде, но понял одно: ему предлагают дорогие и практически не ношенные вещи.

– Это слишком жирно... – растерянно сказал он.

– Ерунда. Я все равно носить не буду, выбрасывать жалко. Выбирай.

Сергей снял разодранное, похожее на половую тряпку пальтецо, огляделся, не зная, куда его деть.

– Брось в туалет на пол, тетя Маша уберет, – посоветовал Терещенко.

Лапин так и сделал, потом перебрал вещи и надел двубортное пальто с широкими подкладными плечами и длинным шлицем. Оно было слегка свободно.

– У тебя изысканный вкус, старик, – удивился Пал Палыч.

В зеркале отразилась фигура преуспевающего чикагского гангстера тридцатых годов. Правда, в комплект нужны светлый шарф, мягкая шляпа, хорошие брюки и дорогие ботинки с гетрами. К тому же с таким вороньим гнездом на голове любой гангстер превращается в огородное чучело... Сергей раздраженно сорвал вытертого кролика и отправил вслед за половой тряпкой. Потом снял пальто.

– Чересчур шикарно...

– Одно цепляет за собой другое, другое требует третьего, – понял его Терещенко и улыбнулся. – Знаешь историю, как дама выпросила у скряги мужа пару чулок в подарок? К чулкам понадобились туфли, к ним перчатки, к ним сумочка и шляпка, платье, бриллианты, шубка и, наконец, экипаж с тройкой вороных! Первый шаг определяет и все последующие...

Турецкая дубленка доходила до середины бедра, Лапин повернулся одним боком, другим и остался доволен.

– Сейчас не так холодно, обойдусь и без шапки...

Когда делаешь человеку доброе дело, то хочется довести его до конца.

Терещенко вновь полез в шкаф.

– Раз я шагнул, шагну и второй...

На свет появилась пушистая ондатровая шапка.

– Я в ней раньше на охоту ездил, – Терещенко нахлобучил блестящий мех на голову Сергея. – Дарю для комплекта!

Соблазн был слишком велик. Лапин решил не отказываться. Из зеркала на него смотрел совсем другой человек – элегантный, красивый, уверенный в себе. Потрепанные брюки и изношенные ботинки в кадр не попадали.

– Спасибо, Пал Палыч... – Сейчас он верил, что тот действительно действует от чистого сердца.

Терещенко хлопнул его по плечу.

– Садись, обмоем обновки. – На дымчатом стекле появились квадратная бутылка с черной этикеткой, хрустальные рюмки и вазочка с жареными фисташками. – Любишь виски?

Сбросив подаренную одежду, Сергей остался в потертом джемпере, старой фланелевой рубахе, к тому же брюки и ботинки оказались на виду, и он вновь ощутил себя бедным родственником.

– Никогда не пил... Сегодня с Мелешиным спиртягу гоняли. Потом чуть не придушил его в горячке.

– Да ну? Ты вроде парень спокойный. Что там у вас получилось?

Лапин пересказал сегодняшнюю историю.

– Еще почти три «лимона» должен остался. Завтра зайду в фирму, получу... – закончил он.

– Ты всерьез? – изумился Пал Палыч.

– А что?

– Да то, что тебе отобьют почки и заберут все обратно! Да еще выставят счет за шею этого кобеля! Миллионов на сорок-пятьдесят! И если не пойдешь, будет то же самое! У тебя серьезные проблемы, старик...

Терещенко говорил очень серьезно, и Лапин ощутил неприятный холодок под ложечкой.

– Ты отобрал у человека деньги, – как маленькому несмышленышу объяснял Пал Палыч. – По нынешним меркам это беспредел, самое страшное преступление. Если, конечно, за тобой не стоит реальная сила, которая заставляет смириться с этим фактом. У тебя есть разборная бригада?

– Что это такое?

Губы Терещенко скривились.

– Отмороженные мальчики с автоматами и гранатами.

– Откуда?

– Значит, у тебя один выход – как можно быстрей бежать из города! А ты собираешься идти к ним за остатком. Ну ты даешь!

От хорошего настроения не осталось и следа.

– Что же делать?

Терещенко на мгновение задумался.

– Ладно, попробую тебя отмазать. Они кредитуются в нашем банке... Телефон его заводской помнишь?

Лапин продиктовал цифры, Терещенко нажимал попискивающие кнопки сотового телефона.

– Андрей Михалыч? Здрасьте, – нарочито развязным тоном начал он. – Терещенко на связи. Тут у нас возникли сомнения в вашей платежеспособности, так что следующий кредит под вопросом... Долгов не отдаете, вот в чем дело! Как не может быть? Лапину Сергею Ивановичу сколько времени голову морочите... Неважно, это говорит о надежности фирмы... Ну так что, вы сами виноваты, довели человека до нервного срыва... Да, я с ним давно работаю и хорошо знаю... Это другое дело... Исправленные ошибки быстрей забываются... И чтобы никаких эксцессов! Ну вот и хорошо... До свидания.

Пал Палыч спрятал телефон в карман.

– Делай выводы! Отнимать чужие деньги – самое опасное занятие на свете...

Он помолчал и усмехнулся.

– Хотя в последнее время все только этим и занимаются. Диалектика!

Давай за наши успехи.

Они выпили. Успокоившийся Лапин почмокал губами.

– Мне этот вкус знаком. Его ни с чем не спутаешь... Неоткуда...

Терещенко посмотрел на часы, и Сергей осекся. Пора и честь знать. Пал Палыч с лихвой компенсировал пережитый страх и разорванное пальто.

– Я пойду...

На самом деле ему не хотелось выходить в мир, где он был таким одиноким и беззащитным и где его никто не ждал.

– Давай, мне тоже пора. Как-нибудь увидимся.

Лапин замешкался. Наступило неловкое молчание. Пытаясь сгладить паузу, Терещенко огляделся и достал из-за стекла серванта небольшой, с палец, блестящий цилиндрик.

– Отгадаешь, что это? С трех раз?

Лапин взял цилиндр в руки, повертел и протянул обратно.

– "Сатурн-2", американский, – обыденным тоном сказал он. – Щекотунчик", «дрожалка», «антиклоп». Реагирует на радиоизлучение, направленный лазерный луч, запитанные на сеть пассивные микрофоны. При положительной реакции вибрирует.

Терещенко застыл. Лапин ошибся. Это был российский приборчик микроволнового контроля «МК-01». Он полулегально выпускается два года, с тех пор как подслушивающие приборы стали широко использоваться частными детективами, службами безопасности, ревнивыми мужьями и всеми кому не лень. Но скопирован он действительно с «Сатурна-2». А эта штучка очень серьезная и строго засекреченная, высший класс SPY-технологий. Она никогда не продавалась в сингапурских развалах электроники, в сети нью-йоркских магазинов «Все для сыска» и не попадала на митинский радиорынок. За такими изделиями всегда стоит государство – США или СССР, потому что СССР нелегально добывал и использовал вибрационные «антиклопы».

Но очень узко – только во внутренней контрразведке Первого главка КГБ.

Сам Терещенко узнал об этом случайно: увидев «МК-01», проболтался Тимохин, который в восемьдесят девятом пользовался «Сатурном-2», разоблачая перевербованного англичанами предателя.

А вот откуда знает SPY-технику полубомжующий Лапин?

– Пойдем, я тебя провожу, – неожиданно предложил Пал Палыч. – Посмотрим наш двор.

У черного хода тоже несли службу два охранника, но теперь вид Лапина не вызвал у них удивления. Во дворе на чисто расчищенном асфальте стоял черный «СААБ-9000» и «триста двадцатый» «Мерседес». У глухих ворот прогуливался еще один охранник с автоматом.

– Давай сделаем эксперимент, – предложил Терещенко. – Ты осматриваешься, находишь системы сигнализации и охраны и определяешь их уязвимые места. Идет?

– Идет. – Сергей огляделся, прошелся вдоль глухого забора, глядя себе под ноги, потом, задрав голову, сделал второй круг, потоптался на середине асфальтового прямоугольника, несколько раз подпрыгнул. Охранник наблюдал за всеми манипуляциями с некоторой настороженностью.

– Ну что? – спросил Терещенко.

– Две телекамеры на втором этаже, замаскированные фальшивыми подоконниками. Декоративная решетка по верху забора используется скорей всего как активная антенна. Система «Контроль» или один из зарубежных аналогов. На углах просматриваются изоляторы – это «Кактус». Магнитный определитель у въезда плюс инфракрасные датчики. И еще... Вахтеров у ворот нет, значит, они отъезжают автоматически. Радиоуправление? Вряд ли...

Скорей всего используется более простой и эффективный способ...

Сергей вдруг замолчал.

– А зачем вам все это?

– Интересно, что могут определить наши конкуренты, если окажутся на твоем месте? – сымпровизировал Пал Палыч.

– Ага, понятно, – кивнул экзаменуемый. – Так вот, по-моему, под асфальтом расположены две индукционных петли. Автоматика открывает ворота, когда машина попадает на первую, и закрывает, когда она проезжает вторую. В этом и состоит ее слабое место, потому что полагаться на магнитный определитель нельзя: чужие люди могут воспользоваться вашей машиной.

«А ведь верно, – подумал Терещенко. – Никому это не приходило в голову. Даже в условиях повышенной защиты...»

– Я правильно сказал или нет? – спросил Лапин.

– Все правильно, Сережа, все правильно, – задумчиво проговорил Терещенко, обняв его за плечи. – Ты знаешь, я как раз и отвечаю за все эти штуки. За техническую безопасность. И вот что я подумал...

Он развернул Лапина и пристально, посмотрел ему в лицо. Впервые с момента их случайной встречи.

– Тогда ты правильно отказался, иначе это тебя убило бы током. Но сейчас я снова предлагаю тебе работу в моем отделе. Специалисты такого уровня нам нужны, и я найду тебе место...

Лапин оживился. В жизни появлялась перспектива.

– Платить для начала будем немного, пять сотен, но со временем ставка может возрасти...

– Всего пятьсот тысяч? – несколько разочарованно спросил Сергей. – Я думал, в банках совсем другие оклады...

Он тут же отругал себя за вырвавшуюся бестактную фразу – ведь у него вообще не было никакого постоянного заработка.

– Какие пятьсот тысяч? – переспросил Пал Палыч. – Пятьсот долларов США! Повторяю – это для начала, пока мы к тебе присмотримся...

Лапин громко засмеялся. Продолживший было свой путь охранник вновь повернулся в его сторону.

– Чего ты? – Терещенко тоже улыбнулся.

– Оказывается, попадать под машины полезно, вот чего. – Сергей протер глаза. – Я согласен.

– Вот и хорошо. – Пал Палыч подхватил его под руку. – Сразу идем к шефу, я тебя представлю, ты расскажешь о себе, и начнем оформление.

Приемная на втором этаже оказалась пуста, Терещенко открыл большую деревянную дверь и, увлекая за собой Сергея, сквозь темный тамбур прошел в просторный, обставленный дорогой офисной мебелью кабинет председателя правления «Тихпромбанка». Но самого Юмашева на месте не было.

Пал Палыч взглянул на часы.

– Не вернулся с обеда. Наверное, в дороге, попробую позвонить...

Он подошел к огромному столу, на котором мерцал экраном включенный компьютер, снял трубку одного из телефонов, набрал номер. Лапин с любопытством осмотрелся. Подвесной потолок с вмонтированными светильниками, белые стены, черная мебель, легкие жалюзи на окнах. Слева от стола хозяина длинный стол для заседаний с резными мягкими стульями по обе стороны. Он подошел к окну, сквозь жалюзи выглянул наружу. Снова пошел мокрый, хлопьями, снег, нахохлившиеся люди осторожно семенили по скользким тротуарам. Несколько молодых парней большими лопатами расчищали стоянку.

Припорошенный белым стоял черный джип Терещенко, который столь неожиданным образом изменил его судьбу.

– Не отвечает, – сказал Терещенко. – Ладно, пойдем в службу персонала. Заполнишь анкету, напишешь биографию, а завтра с шефом решим. Кстати, тебе придется пройти проверку на полиграфе. Знаешь, что это такое?

– Конечно. Детектор лжи. Сколько раз в кино показывали.

– Не возражаешь?

Лапин пожал плечами.

– А чего мне скрывать?

«Действительно», – подумал начальник отдела технической безопасности и, не удержавшись, спросил:

– Кстати, откуда ты в курсе про «Сатурн-2»?

– Черт его знает, – развел руками Сергей. – У меня же все в башке перемешалось. Может, в журнале каком прочел?

Взгляд у него был искренним и совершенно бесхитростным.

– Может быть, – согласился Терещенко.

Глава вторая

ВТОРАЯ НАТУРА

Тиходонск, 8 февраля, 15 часов 15 минут.

В центральном универмаге не было обычной для прошлых лет толчеи, зато, опять-таки в отличие от старых времен, имелись товары на любой вкус и толщину кошелька.

Лапин купил темно-серый костюм, белую и светло-голубую сорочки, синий галстук, несколько пар носков, шарф и черные сапоги на меху с толстой ребристой подошвой. В примерочной кабине он переоделся, сложив обноски в полиэтиленовый пакет, который оставил во дворе, у мусорных баков. Все эти действия казались ему вполне естественными и получались сами собой.

Хотя совершенно не вписывались в богатяновские нормы поведения: длительное обсуждение предстоящего приобретения, откладывание денег и моральная подготовка к такому важному событию, сам процесс, столь же долгий, основательный и настороженный, как покупка коровы, с обязательной готовностью к возможным подвохам, сомнениями в пригодности вещи и соответствия ее качества запрашиваемой цене... Покупался обычно только один предмет, самый необходимый, но и старый не выбрасывался – пригодится на каждый день: в сарае разобрать или еще там чего...

А уж французская туалетная вода «UOMO», захваченная Сергеем напоследок, вообще выходила за рамки приличия и могла служить наглядным примером психической ненормальности Чокнутого, одним из тех чудачеств, которые и обусловили обидное прозвище. Но именно приятный аромат пощипывающего кожу парфюма и послужил завершающим штрихом магазинных хлопот, наполнив душу Лапина давно забытым чувством удовлетворения и комфорта.

После всех трат у него оставалось миллион триста тысяч рублей и двести долларов. Новая одежда, деньги в кармане, покровительство столь влиятельного человека, как Пал Палыч Терещенко, и радужные перспективы на самое ближайшее будущее сделали Сергея совершенно другим человеком: бодрым, уверенным в себе и энергичным. Причем казалось, что это и есть его обычное состояние, а униженное и полунищенское существование, которое он вел в последнее время, – просто досадная случайность, темная полоса жизни.

Он распрямил спину и ощутил силу в мышцах, он улыбался и заговаривал с девушками, а те улыбались в ответ, он подставлял ветру лицо, с удовольствием ощущая, как секущие кожу снежинки массируют щеки и взбадривают кровь. Он уверенно стоял на ногах и не оскальзывался на мокрой снежной корке, может, из-за новой подошвы, а скорее от нового мироощущения.

Эта обновленность требовала оценки других людей, ибо человек устроен так, что утверждается через суждения окружающих, в первую очередь тех, чьим мнением он дорожит. «Референтная группа», – выплыли из глубин сознания мудреные слова, но он почему-то знал, что они означают. Остро хотелось показаться в новом облике тому, кто сумеет понять и оценить суть происшедших с ним изменений. Но кому? Кузьмичу, Петрухе, Кружку или еще кому-нибудь из богатяновских? Исключено – те сразу же потребуют обмыть обновки, а потом начнут клянчить в долг и, наливаясь тяжелой пьяной злобой, завидовать Чокнутому, которому так незаслуженно повезло. Заводским?

Он ни с кем близко не сходился, да и разметала нынешняя жизнь, словно центрифуга, всех по разным щелям да углам. Техникумовским? До армии он дружил с Витькой Косенко и Вадиком Ефимовым, но после возвращения в Тиходонск отношений с ними не восстановил, недавно встретил Ефимова на улице, сначала не узнал, а потом оказалось, что и говорить особенно не о чем. Помнишь Степку? Женился на Светке. Помнишь Ваньку? Развелся с Катькой. Помнишь Сергея Длинного? Главный инженер на «Электроаппарате».

Что толку обсуждать чужие жизни? Тем более что вспоминать все ему приходится с трудом, словно вытягиваешь прошлое из трясины. Да и смотрят как на дурака – слухи-то разошлись про аварию да про психушку...

Но ноги шли сами – мимо каменных львов, дремлющих уже почти век у никогда не работающего фонтана, мимо остатков древней крепостной стены, с которой и зародился город, по заледенелой старинной брусчатке Среднего спуска, которая ничуть не стерлась за последние двадцать лет... Тогда львы казались совсем огромными и живыми, только заколдованными злым волшебником, в развалинах башни мерещились клады, и сколько планов кладоискательских экспедиций обсуждалось по ночам в большой и неуютной спальне на двадцать кроватей...

Между параллелями древних, застроенных дряхлыми домишками улочек притаился небольшой, но уютный парк, в глубине которого стоял бывший особняк табачного фабриканта Асмолова, сменивший после революции много хозяев и ставший в конце концов детским домом номер семь областного отдела народного образования.

Аллею высоченных тополей, оказывается, вырубили, новые поколения воспитанников уже не смогут на спор самоутверждаться: кто выше влезет... А особняк кажется не таким большим, как раньше, и очень ветхим, и гуляющие во дворе пацаны в одинаковых бесформенных куртках навевают тяжелые мысли о печальной сиротской доле...

В газетах много писали о безобразиях в детских домах: воровстве, жестокости персонала и даже растлении воспитанников, но Сергей ничего такого не помнил. Дядя Леша приходил часто, примерно раз в неделю, и каждый раз спрашивал – не обижает ли кто, как кормят, как относятся воспитатели. Всегда заходил к директору и завучу, и те, похоже, его боялись. Сергей чувствовал ореол защищенности – если старшие пацаны затевали какую-нибудь гадость, стоило только пообещать: я дяде Леше расскажу, и они немедленно давали задний ход...

В вестибюле гомонили дети, у двери сидела седая тетенька – вахтер.

Лапин смотрел на нее, вспоминая, и не мог вспомнить, а она безошибочно распознала его взгляд и тоже всматривалась и тоже не узнавала.

– Вы из нашенских?

Сергей кивнул. У него почему-то перехватило горло.

– Когда выпускались?

– В семьдесят восьмом. – Голос был хриплым, он откашлялся и повторил уже тверже:

– В семьдесят восьмом.

Круглое лицо женщины оживилось. Она вовсе не была пожилой, как казалось на первый взгляд, просто много морщин и жизненная усталость.

– Тогда я тебя должна знать. Как фамилия?

– Лапин.

– Лапин?! Сережа? – Женщина оживленно вскочила. – А я Тамара Ивановна, не вспоминаешь?

Он медленно покачал головой. Каждый год выпускались от тридцати до сорока воспитанников, и то, что через девятнадцать лет эта битая жизнью женщина вспомнила его имя, казалось чрезвычайно странным.

– Я медсестрой работала, потом кастеляншей, а при тебе уже на личных делах сидела... У меня еще коса была... Ну, вспомнил? Алексей Иванович ко мне всегда заглядывал, один раз втроем на катере катались!

– Вспомнил! Сейчас вспомнил... – Волнение женщины передалось ему, и он отчетливо увидел ласковый осенний день, прогулочный катер и молодую смешливую девушку, которую отчаянно ревновал к дяде Леше и которая портила всю прогулку. Он надулся, и дядя Леша не мог понять почему, но не особо пытался это выяснить, так как все внимание уделял этой противной тетке.

– Мария Петровна у себя, пойдем я тебя отведу. – Тамара Ивановна поймала за шиворот пробегающего мимо раскрасневшегося мальчишку:

– Сядь на мое место, Петров, и никого без сменки не пропускай, я сейчас вернусь...

Директрису он помнил, а может, это была ложная память, ибо, если строгая женщина сидит в кабинете директора в директорском кресле, то значит, она и есть Марья Петровна.

– Это Сережа Лапин! – радостно крикнула с порога Тамара Ивановна, как будто привела долгожданного родственника или дорогого гостя. Сергей подумал, что вряд ли здесь так встречают каждого бывшего выпускника.

– Лапин?! – вскинулась Мария Петровна. – Не может быть!

Конечно, на улице он бы ее не узнал. Когда-то худенькая и юркая, похожая на птичку, с черными волосами, вечно стянутыми в пучок на затылке, сейчас она приобрела директорскую внешность: дородную фигуру, монументальную уверенность и властность осанки. Но сейчас директриса явно растерялась, как будто перед ней внезапно появился строгий ревизор.

– Он это, Марь Петровна, он, – суматошно замахала руками бывшая девушка с косой.

Растерявшаяся на миг женщина взяла себя в руки и вновь превратилась в директора государственного учреждения. Она поднялась, степенно обошла вокруг стола, со значительностью протянула руку.

– Здравствуйте, Сергей Иванович! – Мелкие черты маскировались большими модными очками, волосы, как у многих руководящих дам, обесцвечены перекисью водорода, начесаны и покрыты лаком. – Какими судьбами? Решили проведать Тиходонск? Или специально к нам?

Лапин удивился. Казалось, это происходит с кем-то другим, а он просто наблюдатель, сидящий внутри этого другого и выглядывающий наружу через чужие глазницы. Раньше такое странное чувство у него возникало нередко, но в последние годы почти не повторялось.

– Почему так официально? – промямлил, он. – И откуда вы помните мое имя, а тем более отчество?

Мария Петровна принужденно улыбнулась.

– Ну как мы можем вас... тебя не помнить? Что случилось? Чему мы, так сказать, обязаны столь неожиданным приездом?

– Да ничего не случилось... Я здесь уже почти пять лет... Просто не мог собраться...

На самом деле ему никогда не приходило в голову пройтись по местам своего детства и юности. Сегодняшний порыв был неожиданным и нехарактерным для него, как, впрочем, и все остальное, произошедшее сегодня.

– Пять лет? – Женщины переглянулись. – И чем же ты занимаешься?

– Работал на заводе, где и раньше. Сегодня уволился.

– На заводе? – Они вновь переглянулись. – Мы думали, ты работаешь там же, где Алексей Иванович.

– А где работал Алексей Иванович?

– Значит, на заводе... Это хорошо. У нас всякий труд почетен, – привычно перешла на казенные обороты Мария Петровна, но тут же почувствовала нелепость тона и осеклась.

– А к нам по какому делу? – Директриса держалась скованно. Вчерашний Лапин не обратил бы на это внимания, но сегодняшний заметил и владеющее женщиной напряжение, и то, что она не верит ни одному его слову.

– Не знаю, – честно ответил он. – Ноги сами привели.

– Это хорошо, – сказала Мария Петровна и, чуть помедлив, добавила:

– Садись, сейчас чаю выпьем, поговорим... Тамара, скажи там, чтобы принесли чаю с бутербродами...

– Я не голоден, – поспешно сказал Лапин, который вдруг вспомнил, что гостей и проверяющих кормили всегда из детского пайка.

– Тогда без бутербродов, – поправилась директор. И построжавшим голосом добавила:

– А сама посиди на вахте, а то там такого натворят...

Когда дверь закрылась, она нервно поправила очки, переложила с места на место толстую четырехцветную ручку. Неизвестно почему, ручка вдруг приковала внимание Лапина.

– Надеюсь, к нам претензий нет? Мы сделали все, что положено, и выполнили все предписания...

– Никаких претензий! Самые лучшие воспоминания. Когда сейчас читаешь про безобразия в детских домах, даже не верится... Видно, мне повезло...

– Повезло? – саркастически переспросила Мария Петровна. – Действительно... Только не вам, а нашему дому. Детям. Персоналу. В частности, и мне.

– Как это? – не понял Сергей.

– Сейчас расскажу... – Директриса положила перед собой руки, сцепив пальцы замком, словно сдерживая внутреннюю дрожь. – Я пришла сюда в шестьдесят седьмом году после педучилища, методистом. Директором был Семен Иванович Легостаев, заслуженный учитель РСФСР, участник войны, вся грудь в орденах и медалях. К тому же районный активист – член райкома, райисполкома, непременный участник всяких конференций... В учреждении он установил собственный культ личности и диктатуру своих приближенных. Девочки постоянно жаловались, что завуч Кривулин лазит к ним в трусики, завхоз Болотин открыто разворовывал все что попадало под руку, детей били... Все жалобы глохли на районном уровне – авторитет Легостаева был непоколебим. Я по молодости ввязалась в борьбу за справедливость и оказалась на грани увольнения с волчьим билетом...

Мария Петровна несколько раз глубоко вздохнула.

– И вдруг, словно по мановению волшебной палочки, создается авторитетная комиссия, которая подтверждает все факты злоупотреблений! Защитники Легостаева вмиг поджимают хвосты: проходит слух, что за всем этим стоит КГБ... И вот итог: Легостаев исключен из партии, снят с работы, Кривулин осужден на три года, Болотин на пять, еще несколько человек уволены. А меня вызывают в райком партии и предлагают должность директора. Обещают устроить в пединститут и оказать любую поддержку, но с одним условием: обеспечить в учреждении настоящий порядок. По закону и по совести. Так и сказали: пусть в городе будет один образцовый детдом, причем не снаружи, для проверяющих, а изнутри – для детей...

Сергей почесал в затылке.

– А что же такое случилось?

– Сейчас, сейчас, – Мария Петровна покивала и подняла ладонь, давая понять, что переходит к самому интересному. – Сделали ремонт, «укрепили», как тогда принято было говорить, персонал, перетасовали «контингент» – умственно отсталых, детей с пороками развития, явных хулиганов разбросали по другим домам... А к нам прибыл...

Директриса наклонила голову и поверх очков в упор взглянула на собеседника.

– А к нам прибыл Сережа Лапин. Направление у него было выписано как у всех – областным отделом народного образования. Только обычно документы собираются в районе и проходят по инстанциям: город, область, а здесь исходящим явилось письмо, подписанное министром просвещения. Лично министром! Ни до этого, ни после я никогда не встречалась с такими фактами и никогда не слышала о них!

– Вы хотите сказать, что все это из-за меня?!

Мария Петровна пожала плечами.

– Если из-за кого-то другого, то нам об этом другом ничего не известно. Только в твоем личном деле имелось письмо министра, только тебя курировал сотрудник КГБ, только на твой счет давались строгие инструкции и распоряжения.

– Какие распоряжения? – В голове у Лапина звенело, он был ошарашен услышанным.

– Постоянно наблюдать за тобой, личное дело хранить отдельно от остальных в моем сейфе и никому не показывать, если кто-то станет расспрашивать о тебе, немедленно звонить Алексею Ивановичу, он даже дал круглосуточный телефон...

В голове звенело все сильнее. Лапин стиснул виски ладонями.

– Этого не может быть! Просто не может быть? Я же всю жизнь был никем – серой лошадкой, обо мне никто и никогда не заботился, мне никогда и никто не помогал! Все, что вы рассказали, – просто сказка! И относится она к кому-то другому! Вы перепутали... Вы что-то перепутали...

Мария Петровна сняла очки и принялась кружевным платочком протирать стекла. Руки ее чуть заметно дрожали.

– Что тут путать. Тысяча девятьсот шестьдесят девятый год, пятилетний мальчик, воспитанный, с хорошими манерами, только какой-то заторможенный – может, от смены обстановки... Потом это прошло. Да, еще тебе снились странные сны, во сне ты иногда разговаривал по-английски, потом это тоже прошло. Но у тебя были явные способности к языкам...

Черт! Тонька тоже говорила, что он ночами говорит не по-русски. Особенно в первые месяцы после аварии... Йены...

– Это все, что я знаю, – подвела итог Мария Петровна. – То, что видела собственными глазами. Все остальное – догадки и предположения, твоя история давала им благодатную почву – каких только сплетен не ходило...

Но потом одну нянечку пришлось уволить за длинный язык, и болтовня поутихла...

– Может, из-за родителей? – Он вскинул глаза.

– Не знаю. Никаких сведений о родителях в личном деле не было. Ни одной буквы.

– А можно мне посмотреть дело?

– Дело? – Внимательный взгляд Марии Петровны был недоверчив и печален. – Дело забрали, как только ты поступил в техникум. Разве ты этого не знаешь?

– Мария Петровна, честное слово, я ничего не знаю! – Для большей искренности он даже приложил руки к груди. – Я не знаю, за кого вы меня принимаете, я простой работяга, я всю жизнь тянул лямку, в последнее время вообще нищенствую!

– Ты не похож на нищего.

– Ах да, я сегодня уволился... Я поступаю в банк... Мне выдали аванс, нет, я получил деньги за старую работу и приоделся... И...

Он вконец запутался. Звон в голове не проходил.

– Нет, Сережа, ты очень непростой человек. Очень непростой! И я не хочу никаких неприятностей. Я не давала к ним никакого повода. Если меня использовали, как пешку в большой игре, то я не имею понятия о смысле этой игры. И не имею ни малейшего желания в нее вникать.

– Ну как вас убедить...

Машинально Лапин обшарил карманы нового костюма, нащупал и вынул свернутый отрезок экранированного кабеля, долго рассматривал и не мог понять, что это такое, потом извлек пачку денег, сверху лежали две стодолларовые бумажки, создавая впечатление, будто вся его наличность состоит из такой валюты, наконец достал потрепанную трудовую книжку и возбужденно шлепнул на стол, рядом с очками.

– Посмотрите! Обязательно посмотрите! Вы сразу поймете, что я говорю правду! Это официальный документ...

Мария Петровна усмехнулась, но все же пролистнула страницы.

– Благодарность за рационализаторское предложение, грамота за добросовестный труд, награжден знаком «Ударник коммунистического труда»...

Все правильно, молодец. Но чего вы хотите от меня?

– Кто «вы»?

– Не надо ловить меня на слове, оставь эти штучки... Чего ты хочешь от меня?

– Ничего! Я просто зашел повидаться... Совершенно случайно...

– Случайно? – Директриса протянула книжку обратно. – Что мне надо сделать? Уволиться? До пенсии еще три года, но я уволюсь... Уехать из города? У меня семья, дети, внуки... Но я уеду! Или... Или этого мало?

Что случилось, почему вы взялись за меня через столько лет?!

Голос у Марии Петровны дрожал, лицо покрылось красными пятнами, в глазах появились слезы. Она была явно напугана.

– Успокойтесь, Мария Петровна, прошу вас, успокойтесь... Вам ничего не угрожает, и я не представляю для вас никакой опасности... Честное слово!

Директриса зарыдала.

– Я боялась допустить ошибку тогда, целых десять лет жила в напряжении, но потом все закончилось, прошло девятнадцать лет, я уже забыла и Алексея Ивановича, и тебя, я действительно все забыла! И вдруг приезжает этот человек из Москвы со своими расспросами, через полгода появляешься ты... Это случайности?! Или вы проверяете меня, чтобы решить, что со мной делать? Но никаких новых инструкций у меня нет! Ведь это раньше я должна была сообщать о проявленном к тебе интересе! Правильно ведь? Ты ушел от нас девятнадцать лет назад, разве я все еще в ответе за тебя? Я, конечно, поняла, что это проверка, и позвонила, но никакого Алексея Ивановича там уже нет, что я должна была делать дальше? Ну что?!

Звон в голове прошел, осталось только немое дрожание, как в колоколе, когда язык уже остановлен.

– Давно у вас эта ручка?

– Что?!

– Ах да... – Лапин потер виски. – Меня никто не мог искать! – твердо сказал он. – И из Москвы никто приезжать не мог!

Директриса вытерла тем же платочком глаза, сдавила пальцами переносицу, останавливая слезы. Потом тяжело поднялась, отперла сейф, почти сразу отыскала то, что хотела, и протянула Лапину твердый глянцевый прямоугольник визитной карточки.

«Бачурин Евгений Петрович», – прочел он ничего не говорящую ему фамилию. Ни должности, ни учреждения, только пять номеров телефона, возле каждого в скобочках дополнение: «служ.», «дом.», «деж.», «моб.», «факс».

– Как видишь, это мне не приснилось, – сухо проговорила женщина. – Он сказал позвонить, если мне станет что-нибудь о тебе известно. Теперь ты пришел, и вы пронаблюдаете – позвоню я или нет. Так? И что потом? Как я должна поступать?

Новый, сегодняшний, Лапин сунул карточку в карман.

– Можете жить спокойно. Вас никто не испытывает. Я сам позвоню и узнаю, что он хочет. Кстати, у вас далеко телефон Алексея Ивановича?

Мария Петровна порылась в настольном календаре, вырвала страницу с криво написанным номером. Лапин сунул ее вслед за карточкой.

Дверь в кабинет распахнулась, девушка в белом халате внесла поднос с чайником, стаканами и вазочкой печенья.

– Извините, что долго, пока нашли хороший чай и заварили как следует... – следом влетела Тамара Ивановна. – Не поить же гостя обычным брандахлыстом...

Наткнувшись взглядом на заплаканное лицо начальницы, она осеклась.

– Я там, внизу, если что, позвоните... – быстро проговорила Тамара Ивановна и исчезла. Девушка поставила поднос на приставной столик и тоже вышла. Лапину очень хотелось пить, но обстановка для чаепития была неподходящей.

– Спасибо, я пойду... – Он поднялся, набросил дубленку. – А как фамилия Алексея Ивановича?

Мария Петровна пожала плечами. Лицо у нее было совершенно опустошенным.

– Впрочем, любая фамилия, как и имя-отчество, могут быть просто псевдонимами, – вслух подумал он. – Даже если они напечатаны на визитной карточке.

– Для простого работяги вы неплохо разбираетесь в подобных вещах, – горько усмехнулась женщина. – И словарный запас побогаче, чем у заводского парня...

– Почему-то пришло в голову, – невнятно пробормотал Лапин. – До свидания.

– Не знаю, имела ли я право давать вам эти телефоны... Но ведь у меня нет абсолютно никаких инструкций. Как действовать, кого слушать... – мертвенным тоном сказала Мария Петровна. – Но передайте там, у себя, что я ничего не знаю и не представляю никакой опасности.

– Давно у вас эта ручка? Я мог ее помнить?

– Ты что, издеваешься?

– До свидания, – повторил Сергей и вышел в широкий, со стертым паркетом коридор.

Несколько кварталов Лапин шел на автопилоте, машинально переставляя ноги и пытаясь переварить неожиданную информацию. Ему казалось, что он вышел из душного прокуренного кинотеатра после длинного, двухсерийного сеанса, когда одуревший от духоты, дыма и впечатлений мозг еще не разобрался, где проходит грань между фильмом и жизнью. Так с ним случалось в детстве, которое, оказывается, окутывал ореол большой и строгой тайны.

Была ли тайна в действительности? В отличие от других детей он никогда не задумывался о родителях, приняв сиротское положение как данность, но к дяде Леше его тянуло, он расспрашивал того о доме и семье и мечтал, что когда-нибудь попадет к нему в гости, а может, чем черт не шутит, дядя Леша его и усыновит. О таких чудесных случаях в детдоме ходило много баек.

Если рассказанное Марией Петровной – правда, значит, все дело в родителях: ведь каждому ясно, что обычный пятилетний мальчик не может отличаться от других детей настолько, чтобы вокруг него наверчивали столько событий. Но если были родители и он жил с ними до пяти лет, то почему в памяти ничего не осталось? Вон Вовка Игонин попал в детдом трехлетним, а вспоминал, как мать однажды накормила его мандаринами и как отец бил ее длинным красным ножом...

Хотелось пить, да и голод давал о себе знать, напоминая, что есть надо несколько раз в день. Он выкарабкался из мешанины кинематографических впечатлений в реальность и осмотрелся. Было семнадцать часов, сгустились сумерки, он двигался по проспекту Маркса к Богатому спуску, ярко светились витрины, сновали озабоченные, оживленные, самодовольные и просто довольные люди, словом, все было как вчера. И совсем по-другому. Этот день был долгим как год, а может, как целая жизнь.

Совсем близко неоновые буквы складывались в многообещающее название «Маленький Париж». Года полтора назад, проходя мимо. Лапин ощутил тонкий аромат хорошего кофе и как загипнотизированный забрел внутрь. Там работали два молодых армянина – беженцы то ли из Баку, то ли из Еревана.

Ашот варил настоящий кофе в песке, и его запах будоражил все существо Лапина, будил какие-то глубоко скрытые воспоминания, вызывал волнение и тревогу, но эти волнение и тревога притягивали с неотвратимой силой. Он наскреб пять тысяч на крохотную чашку и, забившись в угол, смаковал густой горьковатый напиток, отрешившись от гнусностей окружающей жизни и перейдя в состояние блаженной прострации. Наверное, так убегает от действительности курильщик опиума. И потом еще несколько часов, пока сохранялись во рту тонкие вкусовые оттенки, он испытывал прилив бодрости и хорошего настроения.

С тех пор, как только удавалось выкроить деньги, Лапин нырял в уютный полумрак и наслаждался чашкой кофе, а если получалось, то и рюмкой влитого в черную жидкость коньяка. Выходящим отсюда его однажды застукал Кружок, и он имел глупость рассказать про кофе и коньяк, после чего по Богатяновке пошла гулять история об очередной выходке Чокнутого, и Тонька, конечно же, узнала и закатила грандиозный скандал, но все это не отбило порочной тяги к шикарной жизни.

Сейчас неоновая вывеска сработала словно маяк. Как получивший пеленг летчик. Лапин скорректировал курс и через пару минут поднялся на две ступеньки и нырнул в уютный зальчик с пятью небольшими столиками на два-три человека и тремя кабинетами для компаний побольше. Это было спокойное местечко, вокруг не бычились крутые тачки – верный признак того, что точка облюбована под штабквартиру одной из многочисленных криминальных группировок, сюда заходили обычные, «с улицы», люди, ценящие покой, хорошую кухню и тишину. И, разумеется, не испытывающие недостатка в средствах.

Лапин не торопясь разделся, повесил дубленку и шапку на треногую никелированную вешалку у искрящейся крошкой новомодной отделки стены, похозяйски прошел к дальнему столику и сел вполоборота к зашторенному окну и лицом к входу. На зеленой скатерти стоял стеклянный подсвечник с зеленой же ароматизированной свечой, пока не горевшей. Кроме него, в зале сидели две молодые пары за фруктами и шампанским, из-за тяжелой портьеры кабинета доносились голоса еще нескольких человек.

– Добрый вечер.

Рядом бесшумно возник официант – парень лет двадцати трех, характерной кавказской внешности, в черных лаковых туфлях, черных отглаженных брюках, белой рубашке и черной бабочке. Чиркнув по коробку, зашипела спичка, а через пару секунд желтый огонек расцвел на зеленом столбике, добавив в уютную атмосферу зала умиротворяющий аромат плавленого воска.

– Добрый вечер, Самвел. Раньше ты не зажигал мне свечу. Но, спасибо, и не выгонял на улицу.

Официант всмотрелся, и отстраненно-безличное выражение лица стало осмысленным.

– Это вы? Вах! Значит, я был прав!

– В чем же?

– Я говорил Ашоту – не станет простой... – Он помялся, подбирая слово. – Не станет простой бедняк на последние копейки заходить в ресторан и пить кофе с коньяком! Раз человек это делает, он был совсем другим! А потом его кинули, ограбили, разорили – как сейчас бывает... Вот он и тоскует попрежней жизни и наскребает раз в две недели это несчастные пятнадцать тысяч... Но мне казалось, вы все равно подниметесь!

– Похоже на то... По крайней мере, приподнялся. И в честь этого хочу поужинать.

Самвел подал карту блюд, и Лапин, быстро просмотрев ее, заказал консервированных устриц, бутылку «Шабли», уху из осетрины и радужную форель горячего копчения. Немного подумав, добавил сто граммов водки и, конечно же, чашечку кофе.

Заказ принесли быстро, Ашот тоже вышел из-за стойки и подошел поздороваться.

– Когда человек поднимается, это хорошо, да! Так должно быть в жизни, – высказался он. – Мы все бросили, когда бежали, остались голые – босые, нищие, да... А сейчас уже заработали кое-что... Даст Бог, свое дело откроем... Потому за вас от души рады, да... – И не удержавшись, спросил:

– Хорошую работу нашли, да? Где, если не секрет?

– В «Тихпромбанке». Слыхал про такой?

Ашот подкатил глаза.

– Шикарный банк! Шикарная работа! Нам бы так повезло...

Впервые в жизни Лапин служил для кого-то примером и символом надежды.

Он улыбнулся Ашоту, и тот вернулся на свое место, пообещав сварить особый кофе и налить коньяк за счет заведения.

Сергей аккуратно вылавливал вилкой мокрые скользкие комочки, отправлял в рот, прихлебывал мелкими глотками «Шабли» и смаковал смесь вкусов морепродуктов и терпковатого белого вина, твердо зная, что никакое другое, ни водка сюда не годятся. Затем приступил к горячей ароматной ухе, в янтарной прозрачности которой томился толстый ломоть красной рыбы, на самом деле не красный, а белый, с явно выраженной структурой волокон.

Здесь требовалась водка, и ничего, кроме водки, именно она расщепляла и нейтрализовывала тяжелые молекулы рыбьего жира и очищала рецепторы стенок желудка, повышая аппетит и тонус организма. Потом он ломал мельхиоровой вилкой действительно розовую форель и вновь пил вино, не боясь «мешать», хотя Кружок, Кузьмич и другие богатяновские спецы всячески предостерегали против этого.

Кофе, как всегда, был хорош, но не показался столь необыкновенным, как тогда, когда являлся единственным и основным блюдом, наверное, виной тому стало обилие гурманских ощущений. Зато он способствовал переходу от вкусовой созерцательности к аналитическим размышлениям – Лапин вытащил из внутреннего кармана трудовую книжку, раскрыл ее, как неизвестный документ, хранящий ответы на многие непонятные вопросы.

Фамилия, имя, отчество и профессия на первой странице – «регулировщик» – были написаны перьевой ручкой, фиолетовыми чернилами и его собственным юношеским неустоявшимся почерком. Когда они пришли на практику, в отделе кадров получили чистые бланки первого трудового документа и самостоятельно их заполнили, освободив от наплыва работы толстых теток-кадровичек. Дальнейшие записи выполнены округлым почерком писарейпрофессионалов.

«10 ноября 1980 года зачислен на должность регулировщика первого разряда в цех N 8».

Он помнил ранние поездки на смену, потоки людей, текущие по сходящимся к главной проходной аллеям прилегающего к заводу сквера, потоки густели к семи часам, потом рассасывались, и наступало затишье, а с пятнадцати отработавшие заводчане устало двигались в обратном направлении, как будто «триста первый» был гигантским спрутом, всасывающим утром безликую рабочую силу и выплевывающим отработанный материал после финального гудка. Помнил восьмой цех с нравящимся ему дымком плавящейся канифоли, помнил блестящие, но быстро мутнеющие капли пайки, помнил мешанину жгутов и бесконечную прозвонку схем в поисках «хомутов» – не правильных соединений, замыканий накоротко и других брачков, допускавшихся смешливыми монтажницами, которых он стеснялся, хотя и не подавал виду. Помнил, как чернявая Верка требовала у мастера полагающийся ей спирт, а рыхлый, с красным носом Песцов кричал, что она его пьет, а не промывает контакты, возмущенная Верка на весь цех принялась верещать, что кто бы говорил, но уж Песцов точно должен молчать, ибо выпил норму спирта, положенную на текущую пятилетку.

«24 апреля 1981 года уволен в связи с окончанием срока производственной практики».

И это он помнил – доработку дипломного проекта, придирки к экономической части занудливого Асвадура Карповича, наконец, долгожданную защиту, традиционное обмывание, помнил, как он с тремя такими же пьяными балбесами завалился вечером к своему научному руководителю Валентину Ивановичу и тот вышел, распил с наглыми юнцами, искренне хотевшими сделать все «по-человечески», пару бутылок портвейна в соседнем дворе, помнил, как ему было плохо и как он боялся идти в общежитие, но все обошлось, и утром, кроме похмельного синдрома, он испытал тревожное чувство окончания одной и начала другой, непривычной, а потому пугающей жизни.

«30 июня 1981 года зачислен на должность техника-конструктора согласно приказу о распределении».

Он вышел на месяц раньше положенного, не отгуляв отпуска. В отделе кадров удивлялись: «Успеешь еще наработаться, погулял бы, пока молодой...» А где гулять, когда приткнуться некуда. Хотелось скорей влиться в коллектив: все не сам по себе, товарищи, профсоюз, общежитие, да и заработок, что немаловажно, – задарма кормить-то никто не будет... В цехе тоже удивлялись, но производство удивлений не ждет, оно ждет работы, так и началась настоящая трудовая биография... Использовали его поначалу как регулировщика, дали третий разряд – и к стенду, он не возражал: дело привычное и сдельщина – в месяц сто шестьдесят и больше набегало, а техником – голый оклад сто двадцать. Первая получка, обмывка, Песцов нажрался, как свинья, а он потрогал Верку сначала за голые коленки, потом полез выше и долез, отодвинул перепонку трусиков и шарил по горячим волосатым складкам, пока не лопал пальцами во что-то мокрое, сразу стало противно, и он отскочил, тщательно вытер ветошью руку, но она сохраняла липкость и острый неприятный запах, пока он не вымылся водой с мылом.

С Витькой Косенко они по средам и пятницам занимались в ДФК борьбой, в выходные к ним присоединялся Ефимов, они шлялись по городу, ездили на рыбалку, иногда ходили на танцы, а то брали напрокат палатку и уезжали с ночевкой в Задонье, жгли костер, пекли картошку, горланили блатные песни, настораживаясь при каждом шорохе в прилегающей темноте и нащупывая рукоятки туристских топориков и охотничьих ножей, которые казались тогда очень эффективным и грозным оружием.

Иногда кадрили девчонок, но ничего не получалось, а когда у Вадика получилось, он тут же подхватил гонорею и лечился у единственного тогда в городе частного врача-венеролога Канарейкина, фамилия которого была нарицательной среди молодежи и рифмовалась с наиболее распространенной в те годы венболезнью.

И снова гудок, цех, раскаленный паяльник, запах канифоли, щупы ампервольтметра, поиск «хомутов», перепайка, проверка характеристик, доводка до нормы, сдача блока в ОТК, гудок... Довольно монотонный жизненный ритм от получки до получки.

«13 октября 1982 года уволен в связи с призывом на действительную воинскую службу».

Проводы на заводе, трогательные речи партгрупорга и члена профкома, торжественный обед, материальная помощь, неустроенность и тревожное ожидание на сборном пункте, офицеры – покупатели", пестрая, похожая на группу арестантов «команда», жесткое прокуренное нутро плацкартного вагона...

«15 октября 1982 – 22 декабря 1985 года – служба в рядах Советской Армии».

Он хорошо помнил, как начиналась эта служба: зеленые ворота с красными звездами, холодная душевая, обмундирование не по размеру, первые месяцы карантина и учебки, одуряющая монотонность курса молодого бойца, прибытие в часть, дежурство «на тумбочке», первый караул, бесконечные обходы спрятанных под землю кабелей, остронаправленные антенны дальней связи, боевое разворачивание станций – тех же «Цветочков», которые выпускал «триста первый», установка мачт, особенно сложная и опасная в ветер и дождь, шифровка – дешифровка, автомат со складным прикладом «АКМС»

– обычная для войск связи работа, без просветов и ярких пятен, которые могли бы остаться в памяти.

Разве что как бегали с полигона в самоволку на молочную ферму, где доярки кормили их жаренной на смальце картошкой и поили самогонкой, а потом они должны были отрабатывать угощение и драть изголодавшихся баб не глядя на возраст, внешность, манеры и чистоплотность. Здесь он поймал лобковых вшей – зловредных и цепучих тварей, победить которых удалось по совету «старика» только чистым керосином. После процедуры санации он неделю вонял, как керосиновая бочка, и по этой причине был отселен из казармы в фанерный кузов станции... Больше он не помнил ничего, что удивительно, не помнил конца службы, долгожданного дембеля: какой-то строй, оглашение приказа, вот и все. Как радовались, как отмечали, кто и как нажрался, что учудили – все подробности остались за кадром.

"2 февраля 1986 года зачислен на должность регулировщика пятого разряда на завод «Радиосвязь».

Почему регулировщиком, а не техником? Почему именно на «Радиосвязь»?

Почему его вообще занесло в Зеленодольск? Ничего этого Лапин не помнил.

Не сохранились и подробности шести лет работы, только общие планы: какие-то станки, стенды, жгуты, паяльник, безликие люди... Была там какая-то девушка, смутно проглядывало сквозь время когда-то знакомое лицо, но он чувствовал – между ними все кончено.

«30 августа 1991 года уволен по собственному желанию».

А какого черта он увольнялся? Что заставило бросить худо-бедно насиженное место? Почему решил вернуться в Тиходонск? В памяти тоже ничего не осталось. Врачи объяснили, как это называется: ретроградная амнезия.

Если сильно стукнуть по башке, то забываешь, что было раньше. Неизвестно, почему он уволился и приехал сюда, но 2 сентября 1991 года его подобрали на привокзальной площади и доставили в психиатрическую лечебницу, там он пролежал полтора месяца и до Нового года долечивался в неврологическом санатории.

"10 января 1992 года зачислен на должность регулировщика пятого разряда в цех N 2 ПО «Электроника».

«7 февраля 1997 года уволен по собственному желанию».

Лапин захлопнул книжку, одним глотком допил остывший кофе. Никаких тайн он для себя не открыл. И все же... Никогда раньше он не задумывался о прошлом и не пытался ничего вспомнить. Как будто тяжело контуженный и заторможенный бедолага, живущий одним сегодняшним днем. Интерес к собственной жизни – верный признак выздоровления!

Заплатив за обед двести пятьдесят тысяч, Сергей вышел на улицу. Не торопясь прогулялся по центральному проспекту, уверенно вошел в сверкающий огнями магазинчик «Европа А», предлагающий посетителям лучшие продукты из европейских стран, где оставил еще две сотни взамен увесистого фирменного кулька с придирчиво выбранными отборными деликатесами. На углу Богатого спуска купил в цветочном киоске красиво упакованную в коробку орхидею за пятьдесят тысяч – последний штрих к сегодняшнему празднику.

Он тратил деньги легко, не считая, сколько осталось, как будто имел давнюю привычку жить на широкую ногу. На самом деле он знал, что завтра получит еще три миллиона, а дальше пойдет постоянная высокая зарплата «Тихпромбанка», следовательно, нечего жаться и считать каждую копейку.

Среди его приятелей и знакомых не было ни одного, кто согласился бы с таким подходом к проблеме. Походя истратить два «лимона» за день на всякую ерунду – по богатяновским меркам, не просто недопустимое транжирство, но тягчайшее семейное преступление.

Одно дело – купить на эти деньги машину-развалюху, подлатать и использовать для повседневного заработка: таксовать в утренние и вечерние часы, доставлять с автовокзала на рынок селян с тяжелыми мешками картошки, клеенчатыми сумками с куриными и утиными тушками и огромными корзинами, набитыми доверху фруктами, или, сняв сиденья, возить с бахчи дыни и арбузы, которые жинка может продавать на набережной пассажирам больших круизных теплоходов... Или завезти дрова и уголь на зиму, восстановить обрушившийся угол дома, провести в квартиру воду или газ... Это полезное вложение капитала, которое заслуживает всякого одобрения. А совсем другое – выкинуть нежданно свалившееся богатство на шмотки и жратву... Да еще совершенно непривычную и не правдоподобно дорогую жратву... Не говоря уже об орхидее за полтинник. На такое способен только Чокнутый.

Но сам Лапин не испытывал ни сомнений, ни угрызений совести. У него были деньги, и он считал, что истратил их наилучшим образом. В приподнятом настроении он спускался в чрево Богатяновки, надеясь устроить праздник своей озлобленной жизнью семье.

Чебуречная Акопа уже закрылась, что показалось странным: обычно он работал допоздна. По трамвайной линии с противным лязгом прогрохотали вагоны, и ряска на пробитой вчера жесткой корке на эмоциональном слое сознания чуть всколыхнулась. Значит, пробоина не затянулась наглухо...

Сейчас Сергею казалось, что в секунды смертельного страха он рассмотрел что-то в открывшейся бреши, но вот что именно, вспомнить не мог.

Из темного проулка выплеснулся визгливый гогот, Лапин вгляделся в смутно вырисовывающиеся раскоряченные фигуры, окруженные вишневыми огоньками цигарок, вслушался в молодые голоса, виртуозно вплетающие матерщину в самые обыденные фразы.

– Димка, иди сюда! – властно позвал он. Наступила настороженная тишина.

– Кто это там... – Раскачивающаяся тень с маленькой, как у динозаврика, головой неохотно двинулась ему навстречу.

– Ты-ы-ы?! – изумился пацан, подойдя поближе, и, обернувшись, крикнул своим:

– Все нормаль, это пахан!

Напряжение мгновенно разрядилось, раздалось веселое шушуканье.

– Привет, Чокнутый! – звонко выкрикнул кто-то, и остальные довольно зареготали.

– Ничего себе, прикинулся! – изумился Димка. – Магазин бомбанул?

– Держи, – Лапин сунул ему тяжелый пакет с красочной надписью «Европа А» и, роясь в карманах, направился к единственному фонарю на углу Мануфактурного.

– Что здесь? – Пацан бесцеремонно засунул руку внутрь, перебирая коробки, баночки, пакеты. Единственное, что оказалось ему знакомым, – узкое горлышко бутылки. – О, бухло и хавка! Ну ты даешь! Где ж ты так накосил?

– Пойдем домой. За ужином расскажу...

Лапин вынул деньги – чуть больше миллиона пятидесятитысячными купюрами – двадцать пять новеньких хрустящих бумажек, сложенных вдвое и обернутых двумя стодолларовыми билетами.

– Ого... – У пацана отвисла челюсть.

Небрежно отделив кредитку с портретом Бенджамина Франклина, Лапин протянул пасынку:

– Держи. Мы в расчете.

– Так это ты с Рубеном был? – прошептал Димка и быстро огляделся. – Ух ты... Ну крутизна! Весь город на ушах стоит!

– Хватит болтать. Пошли домой.

Димка протянул пакет обратно.

– Я сейчас, ладно? Ну через часик, пока вы все соберете? Хорошо?

Сейчас он являлся образцом послушного и почтительного сына.

– Ладно. И скажи своим приятелям – за Чокнутого буду яйца отрывать!

Кивнув, Димка исчез в темноте. Лапин пошел к дому, держась посередине проулка: здесь лед был посыпан печной золой. Свет в окне горел, он несколько раз стукнул в стекло, скрипнула щеколда. Обновленный Лапин, выставив перед собой коробку с орхидеей, зашел в квартиру, в которой прожил почти пять лет. Предвкушая произведенный эффект, он чуть заметно улыбался.

– Где ты шлялся, бездельник! – Это был не вопрос, а вводная фраза.

Антонина стояла в характерной позе – уперев руки в бока и наклонившись вперед. Короткий домашний халатик с выцветшим рисунком давно стал ей мал, сквозь прорехи между пуговицами проглядывало розовое, будто распаренное, тело. Мощные ноги расставлены, босые ступни стоят в луже воды, рядом ведро с тряпкой. Значит, в очередной раз прорвало трубу... Выставленная вперед орхидея и приготовленная улыбка показались сейчас до крайности глупыми и неуместными.

– Все равно не работаешь, сидел бы дома, хоть аварийку бы вызвал... – по инерции продолжала она, но с каждым словом сбавляла обороты, понемногу осознавая картину произошедших с Лапиным превращений. – Откуда у тебя это?

Усиливая эффект, Сергей поставил на пол коробку с цветком, приткнул в угол пакет и разделся. Антонина смотрела гипнотизирующим взглядом, на потном лице медленно проступала ужасная догадка.

– Так ты получил деньги?! – свистящим шепотом спросила она. – Ах скотина!!!

Широкая ступня расплющила красивую коробочку вместе с орхидеей, взметнувшаяся тряпка, плюясь грязными брызгами, как кистень, описала полукруг и смачно шлепнула по светящейся физиономии обновленного Лапина, обвилась вокруг затылка, мазнула по другой щеке, обдирая ухо, рванулась назад.

– Мы каждый рубль считаем, я на этом долбаном рынке как проклятая горбатюсь, а эта чокнутая скотина миллионы на себя изводит! Со своей кислой рожей хочет красавчиком стать!

Ругань не затрагивала чувств Сергея, он ошеломленно смотрел на заляпанный костюм и сорочку, чувствуя, как накатывает волна неукротимой ярости. На Богатяновке разбитый в драке нос считается гораздо меньшим грехом, чем разорванная рубашка, а испорченный новый костюм является достаточным поводом для ножевого удара...

– Я тебе покажу, гад проклятый!

Тряпка описала второй полукруг, но Лапин подставил левую руку, шагнул вперед и основанием напряженной ладони ткнул Тоньку под подбородок.

Растрепанная голова откинулась, орудие расправы выпало из бессильно разжавшегося кулака, женщину поволокло назад, и, если бы Лапин не схватил ее за ворот халата, она бы опрокинулась навзничь. Старая ткань треснула, запрыгали по некрашеным доскам отлетевшие пуговицы, полы халата распахнулись, вывалились наружу конические, шестого размера, груди, открылись массивные бедра, перехваченные грубыми трикотажными трусами линялого бледно-синего цвета. На упругих еще молочных железах отчетливо виднелись багровые пятна.

– Что это, сука?! – страшным голосом спросил Лапин. В памяти всплыли слова Мелешина, на которые утром он не обратил внимания. – Значит, ты и вправду блядуешь по-черному?!

Антонина была побеждена. Только что святое право избить транжиру-сожителя придавало ей силы, но уличение в блядстве – наиболее тяжком бабьем грехе – полностью изменяло ситуацию, делало ее совершенно бесправной и обрекало на самые страшные кары. За это вполне можно было поплатиться жизнью.

Вывернувшись и оставив разорванный халат в руках Сергея, она стремглав бросилась в комнату. Вид полуголой, в страхе убегающей и не имеющей шансов убежать бабы затронул глубоко скрытые в сознании темные инстинкты, машинально сунув руку в карман, Сергей бросился следом, перед глазами маячили крупные, обтянутые линялым синим треугольником ягодицы, окорока, «корма», жопа – как выразился Мелешин. Он драл ее в подсобке, там можно только раком, вся корма – как на ладони... Под руку попался свернутый отрезок КЭО-3, Лапин взмахнул им как хлыстом – я-я-сь! В восемнадцатиметровой квартирке не разбегаешься, Тонька наскочила на кровать, шумно упала, звякнув, выкатилась откуда-то бутылка из-под шампанского.

Серебряный шнурок с оттяжкой врезал по мокрой спине, казалось, пот брызнул по обе стороны от вмиг набухшей красным полоски.

– Расскажи, сука, как тебя Мелешин в подсобке е... как директор рынка засовывал, с кем шампанское пила да что потом делала!

– Я-я-я-сь! Я-я-я-сь! Я-я-я-сь! Я-я-я-сь! – Тонькина спина покрывалась то скрещивающимися, то пересекающимися рубцами, Лапин сместил прицел на более виноватую часть тела, но ту защищали трусы, и он свободной рукой дернул толстый трикотаж вниз, стянув почти до колен.

– Я-я-я-сь! Я-я-я-сь! Я-я-я-сь! Я-я-я-сь! – Теперь рубцами покрывались могучие окорока, сжимающиеся при каждом взмахе шнурка.

– Пусти, не надо, хватит, – стала подвывать Тонька, сначала тихо, потом все громче и громче. – Я не по своей воле, жизнь заставляет...

– Ах ты сука! – Оправдания только разъярили Сергея. – Заставляют тебя!!

Серебряная змейка замелькала еще чаще. Тонька замолчала и только монотонно скулила, дергаясь всем телом в такт ударам.

Между тем беспомощность распластавшейся поперек кровати бабы, ее собственные признания в грязном распутстве, мозолящая глаза нещадно исполосованная, но соблазнительно-чувствительная голая жопа и цинично спущенные до колен трусы, окончательно выпустили темные инстинкты из глубин подсознания. Бросив универсальный КЭО-3 на пол, Лапин расстегнул ремень и снял брюки вместе с трусами и ботинками. Он постился уже несколько недель, и сейчас соответствующий орган твердостью и расположением напоминал тактическую ракету на позиции перед запуском. Затихшая Тонька настороженно прислушивалась и, судя по всему, понимала, куда клонится дело, потому что, когда Сергей скомандовал: "Перевернись! ", она, постанывая, не просто перекатилась на спину, но и развела согнутые в коленях ноги, так что большие волосатые складки разомкнулись, приглашающе открывая розоватое, мягкое и влажное нутро. На внутренней поверхности бедер тоже выделялись пятна засосов и отчетливо виднелись несколько царапин.

– Ну и дерут тебя, сука! – изумился Лапин. Ему вдруг стало неприятно, как когда-то давно, когда он залез в трусы к чернявой монтажнице Верке.

Ракета ждала команды «пуск», еще пару дней назад он бы не обратил внимания на подобные детали и нажал кнопку, но сейчас что-то удерживало от этого. Внезапно кто-то подсказал иное решение, Сергей поднял с пола восьмисотграммовую бутылку, сорвал с горлышка плохо приклеенную этикетку, приставил закругленный стеклянный срез к нежной плоти, поискал нужное место и осторожно нажал на вогнутое полусферой донышко. Горлышко мягко погрузилось в Тонькино тело, та ворохнулась, но не издала ни звука, а Сергей принялся совершать ладонью колебательные движения, будто закачивал в сожительницу пропахший сыростью воздух убогой комнатенки.

Почти сразу Тонька стала двигать тазом, подаваясь навстречу входящему стеклу и отстраняясь от выходящего, а через минуту начала стонать, биться и кусать губы – она очень быстро заводилась... Бесстыдная процедура возбуждала Сергея, он ритмично двигал рукой, то загоняя бутылку почти до половины конусообразного расширения, утапливая внутрь большие губы по линию волос, то вытаскивая обратно, так что показывалось покрытое слизью горлышко до самой кромки, грозящей выскочить совсем и натягивающей за собой податливую плоть.

Когда Тонька принялась изгибаться, биться в конвульсиях и громко кричать, Лапину вновь стало противно, и он, резко вытащив бутылку, катнул ее под кровать. Раздался чмокающий звук, женщина застонала, но продолжала подмахивать, как будто соитие с бутылкой еще продолжалось.

«Сука!» – в который уже раз подумал Лапин и, нагнувшись, схватил Тоньку за волосы, заставив сесть на кровати, так что готовая к старту ракета оказалась прямо напротив распаренного лица. Обычно она уклонялась от минета, считая, что оральный вариант унижает женское достоинство, а если и удавалось подбить на это дело, то с долгими уговорами, просьбами и обязательно на основе взаимности. Но сейчас разгоряченная баба без звука заглотила напряженную плоть и принялась двигать головой взадвперед, поджимая снизу языком, чтобы усилить ощущения. На этот раз и Лапин не деликатничал, всаживал свою ракету в самую гортань, так что Тонька подавалась назад и кхекала, но своего занятия не прекращала, из чего стало ясно: она прекрасно знает, что процесс должен быть непрерывным, значит, ученая, а то, что раньше выплевывала в самый ответственный момент, так это была издевка над ним, дурачком Чокнутым. Лохов учат!

Прилив спермы заставил его закрыть глаза и застонать, руками он захватил Тоньку за уши, чтобы не дать отпрянуть, как обычно, однако на сей раз она все делала добросовестно и не только не попыталась выплюнуть, но, наоборот, удвоила усилия, торопя миг последних содроганий, и этой готовностью усилила остроту ощущений. Мощными толчками белковая жидкость выплеснулась в ротовую полость, за время вынужденного воздержания ее накопилось немало, но Тонька отлично справилась с конечной, самой ответственной фазой: не кашляла и не давилась, спокойно в несколько приемов сглотнула и продолжала успокаивающие движения, пока партнер не отпустил уши и сам не вытащил то, что осталось от боевого органа, утратившего ныне и стремительность, и твердость.

В тишине оба тяжело дышали, и кто-то должен был первым нарушить молчание.

– Ух ты, мне даже понравилось, – Тонька облизнула пересохшие губы. – Но зачем ты мне жопу набил, сказал бы – и все, я понятливая... Хорошо плетка легкая, а то бы всю кожу посек... Ты какой-то другой, бешеный...

Мне показалось, и убить мог...

– Твоего дружка Мелешина за малым не придушил, – тоже хрипло сказал Сергей. – Потому и отдал половину долга.

– Какой он мне дружок... Ну было пару раз, так это еще до тебя. Подумаешь...

Взгляд Лапина все время натыкался на следы засосов, Тонька полезла в шкаф и надела новый халат.

«Не помылась, сука, не подмылась, – подумал Лапин. – Потная, ноги грязные...»

Раньше он не обращал внимания на такие вещи, хотя Тонька действительно редко купалась: когда колонка не работает, греть воду целая морока. Сам он разделся догола, прошел в моечный отсек и обмылся стылой водой, причем убогость обстановки угнетала больше, чем холод.

– Ужинать будешь? – Антонина держалась как ни в чем не бывало. Обычная семейная разборка, оба погорячились, бывает.

– Там целый пакет для праздничного стола, – тоже миролюбиво отозвался он. – Я нашел хорошую работу, есть что отметить... Только ты одежду в порядок приведи – мне завтра идти оформляться.

– И куда же это? – проявила интерес Антонина.

– В банк. Зарплата – пятьсот долларов в месяц, – сдержанно сообщил Лапин.

– Ну ты даешь! Это вообще улет! – взвизгнула женщина, и он отметил, что она очень вульгарна. Манеры, голос, словечки... Раньше этого не было. Или он просто не замечал? Но получать одобрение близких для человека необходимо.

– Кое-что и сейчас у меня есть. – Он вытащил оставшиеся деньги и, заметив, как блеснули карие глаза, протянул Тоньке стодолларовую купюру.

– Ух ты! Ну крутизна! – Она плотно прижалась к Лапину, поцеловала в подбородок и потрогала промежность. – Это за то, что хорошо отсосала?

Сергея покоробило, он не нашелся, что ответить. В замок вставили ключ – Димка пришел вовремя.

Тиходонск, Богатяновка, 21 час 30 минут.

Лапин выкладывал на стол пакеты, коробки и банки, Антонина и Димка внимательно наблюдали. Они были доброжелательны и послушны, особенно пацан. Казалось, что он напряжен и даже несколько напуган.

– Это что? А это?

– Мидии в собственном соку. Суп из омаров. Сыр «Рокфор». А вот «Камамбер»...

– И сколько это стоит?

Сергей ответил. Домочадцы переглянулись, но он не обратил внимания.

– А вот рулет из индейки. Это балыковая колбаса. Олений язык...

– А это почем?

Сергей снова ответил и теперь заметил, как вытянулось у Тоньки лицо.

Он снисходительно усмехнулся.

– Вы когда-нибудь ели такое? Так чего жаться? Погуляем на всю катушку раз в жизни! Деньги теперь будут...

– Слышь, батя, – в устах пацана это обращение выражало высшую форму уважения и почтительности. – А сам-то ты эти цацки ел?

– Я... Нет...

– Так чего ж набрал столько? Вдруг гадость?

Лапин смешался. Вопрос был разумным и чрезвычайно практичным.

– Чего ж гадость... Где ты видел гадости за такие деньги? – И чтобы перевести разговор, вспомнил о сервировке стола. – Скатерть белая есть?

– Зачем? – Тонька вытаращила глаза, что означало демонстративное удивление.

– Чтоб красиво было... И одеться по правилам надо... Чисто, нарядно.

«Бордо» по этикету вообще положено пить в бабочке.

– В бабочке?.. – Пацан вовремя прикусил язык.

Тонька вздохнула, многозначительно покивала головой, но сделала Димке знак, чтобы не встревал. У Чокнутого свои приколы, придется потерпеть.

Через полчаса они уселись за ужин. Если бы сейчас заглянули на огонек Кружок, Кузьмич или Нинка из четвертой квартиры, то весь район облетел бы слух, что теперь чокнулось все семейство. Ибо в замызганной четырехметровой кухне вокруг покрытого белой скатертью стола сидели Лапин в новом, с влажными пятнами костюме и шикарном галстуке, Антонина в три года не надевавшемся, туго облегающем красном платье с глубоким треугольным декольте и Димка в единственной белой рубашке со старым лапинским галстуком.

А на столе красовались невиданные Богатяновкой деликатесы и две бутылки не правдоподобно дорогого сухого вина, которое, как всем известно, вообще невозможно пить – ни вкуса, ни крепости.

– Берите, пробуйте, – пригласил Сергей. – И загадывайте желания.

– Какие желания? – угрюмо спросил пацан. Ему явно не нравилась эта комедия. Он уже взял в рот округлую, пахнущую морем мидию, но тут же выплюнул ее в мусорное ведро. Густой розовый суп из омара он тоже есть не стал, плесень «Рокфора» вызвала отвращение. Сейчас он хмуро ковырял рулет из индейки.

– Когда ешь блюдо первый раз в жизни, нужно загадать желание, и оно непременно исполнится.

– Сказки все это, – недовольно процедил Димка.

– А я загадаю. – Тонька на миг закрыла глаза. – Хочу бросить этот проклятый «Супермаркет», хочу жить в нормальной квартире, хочу много денег. – Она посидела молча. – Ну что, открывать?

– Давай, ты уже на золотом троне во дворце, – съязвил пацан.

Тонька огляделась.

– И где же все?

– Желания исполняются не сразу, – будто извиняясь, улыбнулся Лапин. – Так же, как в тостах. Сейчас выпили, а когда-то исполнится.

– Тогда давайте хоть пить, – предложила Тонька. Она причесалась, собрала тяжелые волосы на затылке, как когда-то в молодости, и выглядела весьма эффектно. Чуть вздернутый носик, тонкие полукружья бровей, блядски блестящие глаза... Но Лапин помнил, что она не помылась. Впрочем, сейчас он не обращал внимания на нюансы. Он был взвинчен и потому непривычно многословен.

– С устрицами, мидиями, каракатицами, лобстерами лучше всего вот это, – Сергей откупорил бутылку белого мозельского, налил Тоньке, себе, замешкался, но плеснул половину фужера и Димке.

– Жадничаешь? – сквалыжно начал пацан. – Раз в жизни стол накрыл и жмется...

Он хотел сказать что-то еще, но оборвал фразу. Сегодня пасынок вел себя на редкость примерно.

– Надо пить мелкими глотками, смакуя... Чувствуете? Такой тонкий фруктовый запах... Вообще-то многие предпочитают из столовых вин французские и испанские сорта, им придает шарм легкая кислинка, но лично я считаю лучшим белое мозельское. Давайте выпьем за удачу! Ну как?

– Мне нравится, – подыграла ему Тонька и осторожно взяла припухшими губами округлое тельце мидии.

– Кислятина, – скривился пацан, опрокинув весь бокал. – И не забирает совсем. Как вода!

Индюшиное мясо со специями пришлось Димке по вкусу, он отправлял в рот ломоть за ломтем, и Антонина от экзотических мидий и омарового супа очень быстро перешла к копченой колбасе. Торжество кулинарных изысков на Мануфактурном, 8 не состоялось.

– Давайте попробуем «Бордо». Его называют лучшим лекарством от инфаркта, – Лапин старался исправить положение. – Во Франции есть такая провинция, Бордо, славящаяся особым сортом винограда... Это центр виноделия... В подвалах постоянная температура и всегда прохладно: семь-восемь градусов...

Он снова разлил, причем, задабривая Димку, налил ему, как всем, до краев.

– Предлагаю выпить за успехи всех нас.

Подавая пример, он мелкими глотками отпил рубиновую жидкость.

– Неплохо, – кивнула Тонька, набив рот «Рокфором». – Действительно оригинально...

– Такая же гадость, – дал заключение Димка, снова хлестанув целый фужер. – И почему его хвалят?

– Учись тому, чего не понимаешь, – назидательно сказал Лапин. – К хорошему вину отношение особое, существует целый этикет пития...

– Подумаешь, этикет! – Пацан вытер ладонью губы. – Наливай да пей – всего-то делов...

– Да нет... Знаешь, как выбирают его в ресторане? Бутылку подают в пыли и паутине, чтобы была видна старина, вытирают уже у тебя на глазах.

Нужно проследить, чтобы пробка была целой, без трещин, от нее не должно пахнуть деревом. Потом обследуется бутылка: помимо этикетки, год урожая должен быть выбит и на самой пробке. И только убедившись, что все в порядке, приступают к дегустации... Причем обязательно в бабочке.

– Ты так все гладко рассказываешь, – прищурился пацан. – Как будто сам там был и выбирал бутылки.

Сергей снова смешался.

– Не обязательно везде быть самому. Я много читал...

– А где ж про такое пишут? – еще сильнее прищурился Димка.

– Где? Гм... Действительно, где? И не помню...

– Где читал не помнишь, а что читал – помнишь. Так не бывает. Наверное, тебе все приснилось.

– Приснилось? – Лапин задумался. Его отношения со снами были весьма напряженными. Обычные сны ему не снились, а те считались проявлениями болезни психики, и рассказывать о них он не любил.

Те сновидения были цветными, объемными, с полным эффектом присутствия. Гудящий салон самолета, зашторенный изнутри лимузин, официальные, в строгих костюмах, джентльмены... Не правдоподобно чистые улицы, умытая зелень, сверкающие витрины, разноязыкая речь, которую он легко понимал. Эти сны не расслабляли: в них всегда присутствовало какое-то напряжение, атмосфера опасности и риска. Иногда вдали маячила очень важная и труднодостижимая цель... Изредка представление разворачивалось последовательно, чаще хаотично. То ли кино, то ли настоящая жизнь. Но не своя, а чужая, неведомым путем вторгающаяся в лапинское сознание.

Хозяином той, чужой, жизни был человек, имеющий много имен и несколько биографий, в минуты опасности он мог сменить сущность, и чудесное избавление приносило Лапину огромное облегчение. Тот человек делал все за него в критических ситуациях, когда необходимы колоссальная выдержка, сноровка и холодный, трезвый расчет...

В психушке почти каждую ночь Сергей и загадочный человек объединялись в одно целое. Когда Он подносил к губам бокал с вином. Лапин ощущал во рту терпкий вкус и аромат напитка. Когда Он обнимал женщину, ноздри Лапина ощущали тонкий аромат дорогих духов, а его руки – тепло шелковистой кожи. Лапин никогда не видел чужака со стороны: как будто он сидел внутри его и выглядывал наружу через чужие глазницы. А в снах тот никогда не заглядывал в зеркало.

Наутро Лапин все забывал. Точнее, почти все, потому что иногда в памяти всплывали случайные эпизоды ночных похождений. Происходящее с ним чем-то напоминало моментальное проявление снимка «Полароидом». Только процесс шел в обратной последовательности. Поначалу фотокарточка резкая и красочная, распознаются оттенки, полутона и мельчайшие детали, затем цвета тускнеют, силуэты становятся расплывчатыми и постепенно исчезают.

Спустя некоторое время цветной фотоснимок превращается в глянцевый квадрат засвеченной фотобумаги...

– Раздвоение личности, – пояснил доктор Рубинштейн. И еле слышно, для студентов, добавил:

– Шизофрения.

Потом он снова заговорил в полный голос:

– Явления ложной памяти встречаются достаточно часто. В скромном бухгалтере может жить Александр Македонский, в обычном парикмахере – Наполеон. Вам придется примириться с этими видениями, приспособиться к ним.

Из пропахшей человеческими страданиями палаты клиники на восемнадцатом километре Лапин вернулся в квартиру Антонины Крыловой. Пауза чрезмерно затянулась.

– Может быть, и приснилось, – наконец сказал он и по примеру пасынка опрокинул бокал благородного вина, словно низкосортный портвейн.

– У папы сегодня радость, он на работу устроился, – сглаживая очередной вывих Чокнутого, влезла Тонька. – Теперь будет в банке заседать...

Важный будет, денежный... Да, папочка?

Все было насквозь фальшиво. И приторный тон, и слово «папочка», и мелкозубая улыбка пацана, который почему-то идиотски подмигивал.

– У Рубена в банке? Да, батяня?

– Что?

– Говорю, к Рубену в банк устроился? – Глаз Димки дергался, будто между ними были общие тайные делишки.

– Почему к Рубену? – недоумевающе переспросил Лапин. – Там совсем другие люди. Я пока знаю только Пал Палыча...

– Ну батя дает, – совсем развеселился пацан. И вдруг посерьезнел. – Есть проблема, батяня. Твоя помощь нужна.

– Помощь? – не понял Сергей. Уже давно Димка не обращался к нему даже за деньгами, потому что их не было.

– Центровые наехали по-крутому, – кривя губы, сообщил пасынок. – У них там есть такой Артур, он под Лакировщиком ходит... Или платите, говорит, или мотайте отсюда! А куда мотать? Если мы со своей территории уйдем, то кто нас на чужой примет? И платить с каких дел? Мы работаем, а они деньги получают? Так разве правильно?

– Нет, конечно! – возмутился Лапин.

– Ну вот, – Димка удовлетворенно кивнул. – Потому и помоги.

– А как же я помогу?

Пацан досадливо поморщился.

– Ну как! Как обычно. Забей стрелку и сделай развод. У тебя ж теперь такая «крыша»!

Лапин с минуту помолчал, переваривая услышанное.

– Какая крыша?

– Да брось! Что ты меня за дурака держишь? – Димка косо глянул на Антонину. – Маманя, посиди в комнате, посмотри телевизор!

Та беспрекословно выполнила распоряжение.

– Ты мне утром что сказал? – требовательно спросил пацан. – Что тебя Рубен с Суреном на дело зовут и башли обещают. Так?

Лапин кивнул.

– А вечером пришел с башлями. Так?

– Ну...

Димка навалился птичей грудью на стол и перешел на сиплый шепот:

– Днем в «Якоре» речпортовских постреляли! Шестерых – всмятку! И Баржу, и Круглого – всех! Кто это сделал?

Лапин издал неопределенный звук.

Глаза у пацана округлились.

– Баржа в последнее время на Рубена наезжал, шашлычную на набережной отобрал, а на той неделе они вчетвером Сурена отмудохали... Все ясно?

– Что ясно? – чувствуя себя идиотом, спросил Лапин. Он почти ничего не понимал. Может, он действительно чокнутый?

– Да то ясно, что Рубен и Сурен устроили мочилово! А ты ходил с ними, не знаю уж, что ты там делал, может, и вправду в машине сидел... Хотя за это бабки не платят...

– Ты думаешь, я в кого-то стрелял? – ужаснулся Сергей.

– Да тише ты! – страшно просипел пацан и осмотрелся по сторонам. – Меня эти дела не колышут, я ничего не знаю и знать не хочу. Просто ни Рубен, ни Сурен тебе теперь не откажут. А они прямо выходят на Лакировщика, это их уровень. Тут делать нечего, как два пальца обоссать. Ну?!

Не очень осмысленные глаза уставились в потерявшего дар речи Лапина.

У того пересохло в горле. Он налил себе требующего особого обхождения французского вина и залпом выцедил весь фужер, лихорадочно размышляя, что делать. Какие-то Артуры, Лакировщики, стрелки – полный бред! Как улаживать такие дела? «Можно обратиться к Пал Палычу, – сверкнула спасительная мысль. – Он наверняка знает, как это делается».

– Вот что, Дмитрий! – официальным тоном начал он, и пацан настороженно затих. – Ни с каким Рубеном, ни с каким Суреном я никуда не ходил. Я целый день был совсем в других местах. И конечно, я ни в кого не стрелял, выбрось из головы эту чушь! Но я поговорю со своими знакомыми и, если получится, постараюсь тебе помочь.

Димка просиял.

– Молоток, батя! Скажи им, чтоб вообще в наши дела не лезли! Мойки – это одно, но я хочу и сигаретную торговлю открыть, и зал игральных автоматов причесывать, да мало ли что еще! Это же наша территория! Скажешь?

Сергей кивнул.

Тонька уже постелила постель и выжидающе поглядывала на него, многозначительно посверкивая глазами.

– Пойди выкупайся.

– Так воды же нет! И потом, я позавчера в бане была...

– Нагрей воду. И постельное смени.

Антонина пожала плечами, но спорить не стала. Вскоре она плескалась за тонкой фанерной дверью. Лапин лег на раздвинутый диван. Синие, с потускневшим серебряным накатом стены наступали с четырех сторон. В комнате было двенадцать метров, в примыкающей Димкиной каморке – шесть, там у подслеповатого оконца только и становился самодельный стол, да раскладушка. Пацан прошел к себе, скрипнули пружины. Когда они жарятся, он все слышит. Если бы еще Тонька так не орала... Ее это не смущало: дело естественное, пусть привыкает, деваться-то нам некуда. Раньше и он особенно не задумывался. Но сейчас его угнетало все: убогость жилплощади, скудость квадратных метров, неистребимый запах сырости, скотские «удобства», унизительная скученность...

Завернутая в полотенце, Тонька выскочила из ванны, хлопнула по выключателю, прошлепала к дивану и влезла под одеяло, тесно прижавшись могучими грудями к плечу Сергея. Рука ее привычно ухватила полу напряженный пенис, который мгновенно пришел в нужную кондицию. Он тоже скользнул ладонью по начавшему жиреть животу, вцепился в густые волосы, протиснулся между податливыми ляжками в горячую промежность и представил, как замер, превратившись в слух, мелкозубый пацан. «Небось он дрочит под это дело...» – пришла наверняка безошибочная мысль. И тут же вторая: «Интересно, кто так остервенело лазил у нее между ног, оставляя синяки и царапины. И когда это было? Позавчера? Как раз в бане... А может, вчера? Или сегодня?»

Начинающая постанывать Тонька перевернулась на спину, но Сергей взял ее за голову и чуть придавил. Она мгновенно поняла и скользнула вниз. Ни капризов, ни условий, ни уговоров. Сейчас она не скрывала хорошего навыка и тяги к этому делу, значит, раньше просто выделывалась. Лапин расслабился и перестал думать.

Картинки из чужой жизни. Париж.

Поздний июньский вечер, только окончился короткий ливень, от парижского асфальта поднимался высвечиваемый фарами светло-серого «Рено» легкий парок. Из дверей скромного двухзвездочного отеля «Аленкон» вышел человек в легком хлопчатобумажном костюме, с черным кейсом в правой руке.

Он пересек наискосок пустынную в это время суток улицу, оглядываясь, прошел около сотни метров к стоящей под сенью густых платанов машине.

– Все нормально, Леон? – Человек говорил по-французски без малейшего акцента.

– Да.

Мягко хлопнула задняя дверца. Он всегда садился сзади.

Водитель запустил двигатель и вырулил на рю де Верден, держа курс в направлении Булонь-Билланкорт. Некоторое время они ехали в плотном потоке машин по кольцевой автостраде, затем свернули на национальное шоссе А-13, связывающее Париж с Каннами. Леон заметно нервничал. Сначала он напевал себе под нос популярный мотивчик, затем стал изображать из себя заправского гида: «Рассказать вам о Франции, мсье? Это удивительная страна вин, женщин и любви...»

– Спасибо, Леон. Давай лучше помолчим, – мягко сказал пассажир, хотя им тоже владело напряжение.

Водитель замолк. Леон... Леон Саваж. Как обычно, он был из местных, коренной парижанин. Город и окрестности знает как свои пять пальцев.

Раньше подвизался в журналистике, но особых лавров не снискал. Подрабатывал таксистом и рекламным агентом... Его проверила посольская резидентура, он оказался «чистым». Нормальный подсобный материал. Таких людей, как Саваж, нет особой нужды вербовать. Они вечно нуждаются в средствах и пытаются заработать на жизнь любыми путями. За известную плату они подрядятся выполнить деликатное поручение, если только оно не будет связано с угрозой для жизни. Они, как правило, не задают лишних вопросов, но, даже если и начнут задавать, всегда можно найти обтекаемые, устраивающие обе стороны ответы. Как правило, таких людей используют втемную, и зачастую они даже не подозревают, чьи поручения выполняют и какие неприятности их ждут, если они попадут в поле зрения местной контрразведки.

Но у каждого человека есть интуиция. Если на такси поездка стоит около двухсот франков, а платят ему три тысячи, то ясно, что дело нечисто.

Излишняя щедрость обещает большие проблемы... Вот и дергается парень, вот и потеет у него шея... Считает минуты и километры, мечтает, чтобы поскорей отделаться от сидящего сзади дьявола...

А пассажир никакой и не дьявол. Нормальный мужчина, не наркоман и не гомосексуалист, в кармане западногерманский паспорт с туристической визой на имя Эриха Кеттлера. Скромный образ жизни, недорогой отель, усредненное поведение. Вчера он добросовестно гулял по Елисейским полям, прокатился на теплоходике по Сене, сфотографировался у Эйфелевой башни...