Внуку Даниилу посвящается.

Глава первая.

ПЕТЛИ КРИМИНАЛА

Применять табельное оружие легко и весело только в кино. Бум! Бум! И готово. Злодейство наказано, добродетель торжествует. Мудрый всепонимающий начальник похвалит за решительность и смелость, дружный коллектив поддержит морально, добрый психолог снимет последствия стресса, прокурор вообще остается за кадром, но подразумевается, что он хотя и строг, но справедлив... А о злодее вообще речи нет: собаке – собачья смерть! И о родственниках, друзьях – приятелях, корешах, дружбанах, кентах – тоже не вспоминают сценарист с режиссером: куда им выступать против милиции, напьются на поминках, поскрипят зубами в бессильной злобе и сделают выводы: супротив власти ни-ни...

Но подобные представления имеют столь же малое сходство с реальностью, как любая милицейская физиономия с добродетелью. Сержанты Трофимов и Бабочкин не составляли исключения, за что в отличие от тысяч других в конечном счете и поплатились. Впрочем, если быть предельно точным, поплатились они, конечно, не за отсутствие лубочной святости, характерное не только для российских ментов, но и для всех их зарубежных коллег: и французских ажанов, и английских бобби, не говоря уже о заокеанских копах, – а за вполне конкретные действия, связанные с нарушением сухих и малохудожественных, но точных милицейских инструкций.

Сержант Бабочкин и старший сержант Трофимов были командированы в Архангельск, где тамошние сыщики задержали по всероссийскому розыску некоего Титкова, за которым числились двенадцать разбоев как в родном Кисловодске, так и в соседних курортных городах. Теперь негодяя следовало доставить для ответа на родную землю, эту миссию и поручили сержантам. Официально они именовались спецконвоем, хотя ничего «специального» ни в их простецких физиономиях, ни в неподходящем для бобби, ажана или копа росте – сто шестьдесят восемь и сто семьдесят сантиметров, ни в потрепанной гражданской одежонке, ни в чем-либо другом не наблюдалось. Просто в отличие от плановых вэвэшных конвоев, сопровождающих арестованных в решетчатых безоконных вагонзаках, сержанты должны были провезти закованного в наручники Титкова через всю страну в отдельном купе самого обычного вагона, сдавая его при пересадках и внеплановых остановках в линейный отдел милиции соответствующей станции.

Весьма сложная, ответственная задача и предопределяла специальность задания, требовала специального инструктажа, специальной подготовки и специальной экипировки. Потом, когда случится то, что случилось, строгие, не знающие снисхождения комиссии насчитают в процедуре командирования сержантов пятнадцать отступлений от приказов и инструкций, за что поплатятся безупречностью послужных списков и должностями двадцать три офицера – от лейтенанта до подполковника, которые имели хоть какое-либо касательство к отправке злополучного спецконвоя.

Ветераны органов знают, что, хотя подобные отступления встречаются повсеместно и столь же повсеместно на них до поры до времени закрывают глаза, когда случается ЧП – шутки в сторону, тут уж любое лыко идет в строку. Таковы правила игры, и они не обсуждаются. Хотя в случае с сержантами действительно роковую роль сыграли лишь три допущенных нарушения из пятнадцати: гражданская одежда вместо форменной, отсутствие вагонных ключей и карманного электрического фонарика. Но и они не сами по себе послужили толчком к развитию событий, а лишь усугубили неправильные действия спецконвоя, от которых комиссары, замполиты и замы по работе с личным составом безуспешно предостерегают этот самый личный состав на протяжении последних восьми десятилетий.

Бабочкин и Трофимов рассматривали командировку спецконвоем не как ответственное и важное задание, а как нежданно-негаданно свалившуюся неделю отдыха от тяжелой, грязной и неблагодарной работы, придирчивого начальства, тягот неустроенного нищенского быта. И полная самостоятельность, и смена впечатлений, и длительное путешествие с пересадкой в самой Москве, где ни один ни другой отродясь не бывали, да и вряд ли имели шансы побывать по собственной инициативе в силу вечного безденежья, отсутствия твердых жизненных перспектив и врожденной сельской опаски перед большими городами, – все это поднимало настроение, будоражило и веселило. Но недостаточно, ибо у закрепощенных людей въевшиеся в кровь, плоть, кости и мозг ограничения и запреты окончательно растворяются только сорокаградусной жидкостью. И такой жидкости они захватили две бутылки.

– Давай, за хорошую дорогу! – Трофимов как старший спецконвоя первым поднял стакан, и спецконвоир Бабочкин последовал его примеру. Звякнуло стекло, плеснулась и отправилась по назначению прозрачная «заводская» водка.

Сержанты, как им казалось, проявили предусмотрительность: выждали время и начали «обмывку» пути только тогда, когда поезд миновал маленькие, некогда уютные и приветливые, а теперь небезопасные городки Кавказских Минеральных Вод, прошел узловую станцию и вышел наконец на долгий перегон, где опасность встретить знакомых и сослуживцев стремительно снижалась. По вагону прошли их коллеги из транспортного отдела – такие же сержанты, только более рослые, в форме, с открыто висящими атрибутами власти: резиновыми палками, наручниками и оружием в потертых, исцарапанных кобурах.

Пистолеты спецконвоя лежали в дешевой полупустой сумке Трофимова, которую тот бережливо засунул в ящик для чемоданов. При оружии пить запрещено – это аксиома, известная даже рядовому, прошедшему только курсы первоначальной подготовки. В дороге, незнакомых местах, в окружении посторонних людей лучше сохранять ясный ум и трезвую голову – это знает любой здравомыслящий человек.

– Давай за ребят! – теперь проявил инициативу Бабочкин, кивнув вслед патрулю сопровождения, и, согретые чувством корпоративности к незнакомым людям в знакомой форме, милиционеры опрокинули по второй. Водку меланхолично заедали варенными вкрутую яйцами и дешевой вареной колбасой. Обручи запретов и ограничений постепенно разжимались, приходило редкое и потому непривычное ощущение свободы, ради которого, собственно, все неудачники мира и льют в себя любую опьяняющую жидкость.

В купе, кроме них, ехала ничем не примечательная женщина средних лет, ей тоже из вежливости предлагали, но она компанию не поддержала, напротив – под каким-то предлогом вышла в коридор. Четвертая полка вообще пустовала. Но им и вдвоем было хорошо.

– Открывай! – Бабочкин кивнул на запечатанную бутылку.

– Может, на завтра оставим?

– Завтра другую купим! – залихватски подмигнул сержант, и старший сержант с ним согласился, хотя на гроши командированных и скудные заначки в дальней дороге дай Бог просто свести концы с концами, а уж пить по две бутылки водки в день совершенно нереально. Впрочем, сейчас они не оценивали реальностей окружающей обстановки. События катились по традиционным для таких ситуаций рельсам, прямиком к трагической развязке.

Как ни банально это звучит, но факт: водка, разгильдяйство и неосмотрительность дали толчок последующим событиям, искалечили судьбы сержантов, испортили карьеры их многочисленного начальства, привели к смерти одного и инвалидности другого работника вагона-ресторана, породили трехтомное уголовное дело и противоречивые судебные решения.

Но в силу причудливого стечения обстоятельств последовавшее за «распитием» ЧП помогло раскрыть опасную банду и спасти жизни десятка офицеров милицейского спецназа. Вряд ли это можно поставить в заслугу сержантам, скорей капризу судьбы, наугад выбрасывающей свои непредсказуемые кости.

– Схожу за пивом, – поднялся Бабочкин. Мелкого телосложения, с мелкими чертами лица, он допускал очередную ошибку, отправляясь нетрезвым на поиски приключений в ночном поезде.

В грохочущем тамбуре курил сутулый, с резким профилем человек. Бабочкин остановился. Незнакомец казался на кого-то похожим.

– Гражданин! – сержанту казалось, что голос звучит уверенно и властно. На самом деле это было не так. Но официальный тон и казенное обращение подействовали. Человек мгновенно развернулся, в прищуренных жгуче-черных глазах полыхнула такая злоба, что Бабочкин чуть не попятился. «Титков, – промелькнуло в затуманенном мозгу. – Сбежал, гад!»

Титков был очень опасен, и, хотя, даже сбежав, он никак не мог оказаться в этом поезде, у сержанта все сжалось внутри.

– Милиция, сержант Бабочкин! – магическая формула представления всегда служила спасательным кругом в любой ситуации, но в последние годы эффект ее здорово уменьшился, также, как и красного удостоверения, которое сержант автоматически извлек из нагрудного кармана видавшего виды пиджачка.

– Попрошу предъявить документы!

Брызнув искрами, сигарета врезалась в железный пол. Если перед ним стоял и не Титков, то не менее опасный зверь – милиционер почувствовал, что сейчас его разорвут на куски вместе с некогда грозным удостоверением. Но ничего подобного не произошло.

– Что я такого сделал, почему документы? – обиженно произнес человек.

– Смотрите, пожалуйста, если надо!

Смиренность тона не соответствовала исходящей от незнакомца волне тяжелой смертельной ненависти, которую листающий паспорт Бабочкин ощущал каждым сантиметром своего тела. Паспорт был в порядке.

– Откуда и куда едете? – привычно спросил он, хотя уже и не был рад тому, что ввязался в эту проверку.

– Из Кисловодска. В санатории был. Могу путевку показать, – спокойно ответил проверяемый. – Теперь домой, в Тиходонск.

Все правильно, вот штамп прописки... Бабочкин вернул документ.

– Счастливо доехать!

– Спасибо, – человек улыбнулся одними губами. Волна ненависти пошла на убыль.

«Боятся власти-то», – с удовлетворением подумал сержант, хотя глубоко внутри шевелилось понимание того, что никакого страха проверяемый не выказал и что покорность его была притворной.

В следующем вагоне навстречу попался коллега из патруля сопровождения. Форменная куртка расстегнута, галстук болтается на заколке, в ладони – добрая жменя семечек. Он придирчиво осмотрел невзрачную фигуру спецконвоира, принюхался.

– Чего шляешься пьяным? Иди ложись спать!

Минуту назад Бабочкин хотел отрекомендоваться, спросить про обстановку в поезде, сообщить, что тоже поддерживает порядок и проверяет подозрительных типов, но грубый тон и явное недружелюбие патрульного задели за живое, поэтому он, стиснув зубы, обиженно протиснулся между любителем семечек и твердой стенкой купе.

В вагоне-ресторане посетителей уже не было, сухая, как вобла, официантка собирала грязную посуду, за буфетной стойкой считал выручку здоровенный молодой парень в тельняшке, как потом выяснилось – шеф-повар. От него исходил явственный запах спиртного.

– Чего надо? – буркнул он, смазав сержанта презрительным, сверху вниз, взглядом.

– Пива. Пару бутылок, – Бабочкин пожалел, что он не в форменной одежде – тогда бы этот наглец разговаривал более почтительно.

– Нету пива. Такие же алкаши, как ты, все выжрали...

Парень перехватил пачку купюр резинкой, небрежно бросил деньги в ящик и ухмыльнулся.

– Сам ты алкаш! – раздраженно бросил Бабочкин, совершив свою последнюю, роковую, ошибку.

Полосатая рука резко распрямилась, мосластый кулак смачно впечатался в лицо сержанта. Из носа брызнула кровь. От боли и обиды потемнело в глазах. Следующий удар пришелся по шее, ноги подкосились, но какая-то сила придержала оседающее тело за лацканы пиджака, взметнула вверх и уже с ускорением шмякнула об пол.

– Я тебе покажу, рвань сучья! – лениво и без особой злости процедил шеф-повар. Он любил и умел драться, буйный нрав и бычья сила, дополняя друг друга, помогали выходить победителем из каждой потасовки, которые почти всегда он же и затевал, ибо в кулачном бою чувствовал себя увереннее, чем в словесной перепалке или любом другом виде состязаний. Но на этот раз он тоже допустил ошибку, еще не последнюю, но не менее роковую, чем ошибка сержанта. С учетом финала последующих событий, пожалуй, даже более.

Бабочкин с трудом поднялся, по лицу текли кровь и слезы, в горячке он не ощущал серьезности увечий, хотя потом выяснится, что у него сломаны ребра и треснули два шейных позвонка. Последняя травма относилась к категории тяжких телесных повреждений. Сейчас он чувствовал только стращную слабость, онемение в левой части груди и одеревенелость шеи. Все его маленькое существо переполняла острая обида от явной незаслуженности столь жестокой расправы. На подламывающихся ногах он доковылял до ближайшего стула, тяжело повалился на него и заплакал.

– Сволочи, сволочи, сволочи... Тощая официантка протянула мокрое полотенце:

– На, оботрись.

Но Бабочкин оттолкнул ее руку.

– Сволочи! Вот вам!

Он смахнул со стола несколько тарелок, раздался звон разбитого стекла. Этот жалкий жест прорвавшейся обиды при последующем расследовании будет квалифицирован как злостное хулиганство, отличающееся особой дерзостью. Сейчас на шум выглянули посудомойка Маша и кухонный рабочий – такой же здоровый парень, как шеф-повар.

– Что случилось, Николай?

– Все нормально, Игорек. Алкаш хулиганит, посуду бьет. Вера его обтереть хотела, а он...

– Совсем обнаглели! – громко заверещала официантка. – К нему с добром, а он с говном! Надо его в милицию сдать! Где Васятка?

Бабочкин вскочил.

– Ах так! Да я сам милиция! Смотрите сюда... Видите? Видите, на кого напали? – Он бестолково размахивал красной книжечкой, потом раскрыл ее и ткнул официантке в лицо, так что она рассмотрела и голубоватую, с водяными знаками бумагу, и печать, и фотографию в форме.

– Я еще вернусь! Вам всем будет плохо, вы все пожалеете!

Когда Бабочкин ушел, официантка встревожено повернулась к шеф-повару.

– Слышь, Коля, он и вправду милиционер...

– Ну и хер с ним, – отреагировал тот.

– Ты же ему всю морду расквасил...

– Подумаешь... Он сам поддатый...

– А мы ничего не видели, – сказала Маша.

– Запирайте двери, мы свое отработали, – подвел итог дискуссии Коля.

– Надо теперь и отдохнуть по-человечески.

Поплескавшись полчаса в туалете и не смыв ни боли, ни обиды, ни позора, Бабочкин вернулся в купе.

– Вот что со мной сделали! – патетически объявил он, откатив прикрытую дверь. Жующая за столиком соседка охнула.

Трофимов уставился в распухшее лицо напарника.

– Кто?

Губы его сжались в плотную линию, в глазах вспыхнул недобрый огонек.

– Там, в ресторане...

Когда Бабочкин закончил рассказ, старший спецконвоя поразмышлял несколько минут.

– К патрулю не обращался?

– Нет... Они на меня, как на вошь, посмотрели. Пьяный, говорят... Трофимов еще подумал и тяжело вздохнул, как человек, которому предс– тоит выполнять крайне нежелательную, но вместе с тем необходимую работу.

– Такое прощать нельзя. Надо идти разбираться...

– Успокойтесь, ребята, ложитесь сейчас лучше спать, утром оно видней будет, – принялась увещевать испуганная женщина.

Трофимов вздохнул еще раз.

– Нет. Если мы, милиционеры, от хулиганов прятаться будем, то что вообще получится?

– Какие милиционеры? – не поняла соседка. Попутчики явно не были похожи на стражей порядка.

Не отвечая, старший сержант поднял полку, отгородившись от женщины спиной, повозился в сумке и выпрямился.

– Пошли.

В пустом коридоре от передал напарнику его пистолет.

– Только в крайнем случае, понял? Если меня будут убивать.

Дверь в вагон-ресторан оказалась закрытой. Трофимов постучал кулаком, ладонью, наконец рукояткой пистолета. В шуме колес стук безнадежно растворялся. Он ударил сильнее, дверное стекло разлетелось, и звон долетел до служебного купе.

Здесь «по-человечески» отдыхала от дневных трудов смена вагона-ресторана. Возможности отдыха на колесах сводятся к двум вещам: выпивке и совокуплению. Первая часть была завершена, и вся четверка готовилась переходить ко второй. Они не первый раз ездили вместе и достигли полного взаимопонимания: трахались на глазах друг друга, менялись партнерами и другими доступными способами разнообразили дорожный секс. У всех была полная уверенность, что это один из элементов их разъездной работы, причем элемент совершенно безопасный, потому что работники общепита регулярно получают справки о всестороннем здоровье. И хотя все четверо прекрасно знали, чего стоят эти неряшливые листки с фиолетовыми штампами, но уверенность чудесным образом все равно сохранялась.

Атмосферу возбуждения и сладостного ожидания разрушил звон разбитого стекла.

– Это тот сучонок! – Шеф-повар вскочил, схватил попавший под руку железный совок и бросился к двери.

– Подожди, Колян, я тебе помогу! – Игорь побежал следом, размахивая увесистой кочергой.

В тамбуре было темно, удары совка и взмахи кочерги вымели милиционеров в соседний вагон, Бабочкин извлек пистолет, но Игорь выбил его, и оружие отлетело на середину ковровой дорожки.

– Не подходи, стреляю! – Трофимов тоже обнажил свой ПМ, но на «заведенного» Коляна это не произвело впечатления.

– Убью, сука! – Он действовал так, как в десятках больших и малых драк, украшавших не слишком длинную и не имеющую других украшений биографию. – По стенкам размажу!

Массивный совок со свистом рассекал воздух.

Старший сержант задрал ствол вверх и нажал спуск. Грохнул выстрел, пуля пробила декоративный потолок, железную крышу и унеслась в ночное звездное небо.

– Я позову наряд! – крикнул из-за спины Бабочкин, раздался топот, хлопнула дверь.

Оставшийся один против двоих Трофимов направил пистолет на наступающего Коляна, тот отмахнулся своим импровизированным оружием и попал по кончику затвора. Раздался металлический лязг и непроизвольный выстрел, пуля пробила тонкую стенку купе и ударила в плечо лежащего на нижней полке человека.

Уклоняясь от летающего вниз-вверх совка, старший сержант отступал, но первые выстрелы как бы сняли подсознательный запрет, он был готов стрелять еще, теперь любой повод мог выбросить навстречу Коляну уже не предупреждающую, а останавливающую пулю. Но тот об этом не знал, в его скудном опыте подобных ситуаций не случалось, а на ошибках других он, как и положено по пословице, не учился.

Поводом стал пистолет Бабочкина, валяющийся на затоптанной ковровой дорожке: когда Трофимов в очередной раз шагнул назад, оружие оказалось между ним и шеф-поваром, через секунду неукротимый Колян мог сменить совок на более эффективный инструмент убийства. Понятно, что за эту черту его мог пустить только полный кретин.

– Стоять! – страшным голосом крикнул милиционер, но нападающий не послушался, и он выстрелил ему в ногу, чтобы, как и положено, причинить минимальный вред. Тупой удар в бедро не остановил Коляна, он шагнул еще, не чувствуя боли, только нога стала деревянная, словно протез. Еще шаг, еще... Сейчас он достанет этого гада... Трофимов выстрелил второй раз. Шестиграммовая полусферическая пуля пробила тельняшку, грудную клетку, сердце и застряла в позвоночнике. Выронив совок, Колян прижал ладонь к ране и на миг замер, в глазах промелькнуло понимание... Если бы отмотать ленту назад, он бы никогда не ввязывался в драки, не затрагивал незнакомых людей, не пер на пистолет. Но в жизни нет сослагательных наклонений. Обмякшее стокилограммовое тело тяжело повалилось на твердый железный пол.

Теперь перед Трофимовым оказался размахивающий кочергой Игорь. Он действовал по инерции, в горячке, в его распоряжении оставалось лишь несколько секунд, и он не мог затормозить. Но и Трофимов со своим пистолетом были на взводе.

– Стоять! – прежним ужасным голосом выкрикнул старший сержант и почти сразу выстрелил. Кочерга отлетела в сторону, а сраженный кухонный рабочий опрокинулся навзничь.

В коридоре остро пахло порохом и смертью. Застыли на своих койках парализованные ужасом пассажиры. Сознание старшего сержанта оцепенело, он плохо понимал, что происходит, и будто со стороны наблюдал, как перевязывает разорванной майкой кухонного рабочего. Здоровенному парню в тельняшке первая помощь была уже не нужна.

Тяжело бухая ботинками, вбежали сержанты наряда сопровождения, разоружили Трофимова и надели на него наручники. На ближайшей станции в поезд подсела оперативная группа. Трофимова и Бабочкина задержали и поместили в местный ИВС, затем поезд покатил дальше, в пути проводился осмотр места происшествия и допросы свидетелей. Следователя очень удивила пропавшая пуля. Пробив стенку купе, она неизбежно должна была поразить одного из пассажиров, но раненых там не оказалось. Угрюмый бледный мужик, лежавший на опасном месте, вообще заявил, что он спал и ничего не слышал.

Группа из десяти человек просочилась в Тиходонск для того, чтобы совершить убийство. Точнее, убийства. Пять, восемь, двенадцать – сколько получится. Чем больше, тем лучше, но не меньше пяти. В целях конспирации все были гладко выбриты, хотя адаты требуют не осквернять бритвой лица, пока не свершился святой обычай мести. Но когда складывались адаты, патрули транспортной милиции не шерстили идущие с юга поезда, а на трассах не дежурили усиленные ОМОНом наряды ГАИ, перерывающие салоны и багажники транзитных автомобилей.

Чтобы свести риск к минимуму, десятка ехала поездом Кисловодск – Москва, в разных вагонах и на разных местах, растворившись среди не слишком многочисленных пассажиров. Они не везли ничего запрещенного, вели себя смирно, невзначай показывали попутчикам талоны использованных санаторных путевок и имели российские паспорта с тиходонской пропиской и не вызывающей подозрений национальностью. Пятеро числились армянами, четверо – осетинами, а рыжий Ужах Исмаилов и вовсе русским – Иваном Петровым. Он был командиром хорошо подготовленной диверсионно-террористической группы, раскрыть которую валуховатые сержанты милицейского сопровождения или подвыпивший Бабочкин не имели ни малейших шансов. Для этого требовались заслоны из изощренно-бдительных «волкодавов» контрразведки СМЕРШ, действующих по законам военного времени и правилам прифронтовой полосы. Но те заслоны остались в далеких сороковых, а военное время и прифронтовые зоны хотя и возродились в наши дни, но официально не признавались. Поэтому расколоть диверсантов было некому.

Вспыхнувшая в одном из вагонов стрельба встревожила группу, а узколицый Али по прозвищу Кинжал поймал даже случайную пулю. Но все обошлось. Ранение оказалось сквозным, и в туалете соседнего вагона Исмаилов привычно обработал и перевязал рану, напоил пострадавшего нужными лекарствами и уложил на свое место. Самому командиру поспать не пришлось, он толкался среди взбудораженных пассажиров, слушал разговоры и окончательно убедился, что происшедшее группе ничем не угрожает.

Через два часа после прихода поезда, тщательно проверившись, боевая десятка прибыла на конспиративную квартиру. Внешне это выглядело вполне обыденно: к богатому особняку с небольшим интервалом подъехали три такси, и демонстративно оживленные молодые люди с цветами и пакетами вошли в охраняемую молчаливыми кавказцами калитку. Обычно так приезжают гости на семейное торжество. В данном случае так завершилась переброска бандгруппы, ставящей своей целью уничтожение офицеров Тиходонского СОБРа.

– Нам нужно железо, самое простое, пусть будет «макар», или «ТТ», или «наган» – все равно, – говорил Ужах, и его тонкие, жирно лоснящиеся губы дергались, как туловище раздавленной машиной змеи. Гостям приготовили тушеную баранину, и это был выраженный знак уважения в краю, где не разбирают чистых и нечистых животных, жест понимания, подчеркивающий общие корни приезжих и хозяина. Али Кинжал сидел за столом и ел вместе со всеми, демонстрируя полное презрение к полученной ране. Это тоже был жест – демонстрация силы и несокрушимой воли, характерной для настоящего горского мужчины.

– Три-четыре «акаэма», пару «лимонок», – гость жадно выпил стакан минералки. Спиртного на столе не было вообще. – И желательно познакомиться с кем-нибудь из милиции. Чтобы был своим и...

В наступившей тишине слышалась только работа мощных челюстей, но хозяину стало ясно, к чему клонит командир группы.

– И не очень полезным, – довел свою мысль до конца Ужах.

Над столом снова сгустилась тишина. По кавказским обычаям к деловым разговорам приступают после еды, потому Гуссейн Гуссейнов молчал, подчеркивая недопустимость проявленной рыжим чеченцем поспешности. Они не были ни родственниками, ни даже соплеменниками, их объединял ислам да общие интересы в торговле оружием, что позволяло называть друг друга братьями, однако каждый из них понимал, что это не больше, чем красочная кавказская метафора.

Криминальная азербайджанская группировка переживала не лучшие времена. Несколько месяцев назад убили их вожака – Эльхана Тахирова, потом последовали обычные в таких случаях разборки, в которых погибло еще несколько человек, но власть в конце концов перешла к Гуссейну. Он занял дом Эльхана, оставил его прислугу, охрану и жену, тем более что свою семью пришлось отослать на родину – там безопасней. Очень влиятельным конкурентом был Кондрат, но того застрелили менты, когда они всей кодлой нарвались на засаду в чебуречной. Правда, опера не пользуются «ТТ» и не делают контрольный выстрел в голову, но братва в подобные тонкости вдаваться не стала. Только сам Гуссейн помнит ту морозную ночь и выхваченное желтой вспышкой из тьмы изумленное лицо Кондрата. Он все равно был чужаком. По крови, вере, обычаям. Жалеть о нем не стали – как вышло, так и лучше. В группировке все улеглось. Теперь следовало добиться прежней стабильности в городе, но приезд группы Ужаха сулил новую волну кровавых разборок. Пистолеты и автоматы нужны не для азартных игр и не для охоты на оленей...

Гуссейном владели противоречивые чувства. С одной стороны, он должен был по-братски принять единоверцев и оказать им максимальную помощь. С другой – ничего, кроме вреда, это ему не принесет. Лучше всего, если бы беспокойные и кровожадные «братья» не приезжали вообще. Но они здесь, они заканчивают трапезу, и через несколько минут он должен будет сказать свое слово. Не обязательно то, которое хочет сказать. Его связывали тысячи условностей и совершенно реальные опасения: за отказ вполне можно заплатить жизнью. От братской дружбы до смертной вражды расстояние бывает короче пистолетного ствола...

Ужах отодвинул тарелку и вытер ладонью губы. Кто привык к войне, тот отвык от правил приличия. Он был голоден и имел дело к Гуссейну. Он поел и изложил суть вопроса. Теперь он хотел получить ответ. Узко посаженные черные глаза напоминали дуло двустволки. Его спутники, как по команде, тоже подняли головы. Казалось, от них пахнет землей, потом и пороховой гарью.

– Железки найдем, – кивнул Гуссейн. – А человека... Был один подходящий, но его убили вместе с Тахиром. Слышали про это?

Ужах отрицательно цыкнул.

– Совсем не слышали? – удивился хозяин. – Такая бойня была... Одних наших четверых убили...

– А наших знаешь, сколько поубивали? – недобро прищурился рыжий. – Вот мы, сидящие за столом, пять близких родственников похоронили!

Дуло двустволки пальнуло таким зарядом злобы и ненависти, что в душе Гуссейна сдетонировали аналогичные чувства.

– Разве я в этом виноват?! Или мои люди? – привстал он. В конце концов, это его дом, это его территория, он здесь хозяин, и одного кивка, головы достаточно, чтобы дерзкие пришельцы навсегда исчезли с лица земли. – Тот, кто помнит только о своем горе и забывает о беде друга, может потерять дружбу навсегда!

– Извини, брат. – Ужах прикрыл глаза и сложил ладони перед грудью. – Твоя беда – наша беда. Просто мы слишком ожесточили сердца...

Показное смирение не могло обмануть никого в этой комнате. На Кавказе знают: смиренный жест, примиряющая улыбка, кивок согласия – это тоже оружие. Такое же, как кинжал в спрятанной за спину руке.

– Ничего, брат, – кивнул Гуссейн в ответ и через силу улыбнулся. Он лучше многих знал лукавые обычаи гор.

Когда все отправились отдыхать, а руководители за чаем продолжали обсуждать свои дела, в комнату зашел один из помощников хозяина и что-то пошептал в привычно подставленное ухо.

– Пусть зайдет, – скомандовал Гуссейн и многозначительно взглянул на Исмаилова.

– Присмотрись, может, тебе подойдет... Тот покосился на высоченную резную дверь.

– Здорово, Гуссейн, – в комнату зашел человек в форме капитана милиции, с одутловатым лицом прохиндея и пьяницы. Мундир и лицо в принципе не сочетались, но на подобные мелочи в этой стране уже давно не обращали внимания.

– Слушай, друг, выручи, завтра у братана свадьба, одолжи свой «мере», чтоб красиво все было...

Подобная фамильярность всегда коробила Гуссейна: он был на короткой ноге с большим городским и милицейским начальством, а этот жалкий участковый вел себя так, будто они с ним ровня. Но для пользы дела эмоции нужно скрывать.

– Возьми, друг, какой разговор.

Капитан приободрился, видно, в глубине души он опасался отказа: отказ сразу бы обозначил разницу в их положении, которую он прекрасно понимал, хотя незаурядным нахальством скрывал это понимание.

Не спрашивая разрешения, он присел к столу, достал из раздутого кармана сигареты, закурил.

– Слышишь, Гуссейн, там наши ребята обижаются на Эльяса. Патрульным машинам недоплачивает, за новый киоск ничего не выставил. Ты бы ему сказал...

Участковый вел себя так, будто они были компаньонами, ведущими одно дело, и разговаривали наедине. Присутствие незнакомца его совершенно не смущало. Очевидно, потому, что он понимал: здесь все свои. И себя он считал своим для собравшихся в этой комнате.

– Скажу, – хозяин посмотрел на Ужаха. Тот прикрыл глаза.

– Познакомьтесь, друзья, – это наш участковый Петр Владимирович, а это мой друг...

– Иван, – дружески улыбнулся Исмаилов.

– Петр Владимирович – человек со связями, почти всех в городе знает,

– продолжил Гуссейн и незаметно подмигнул.

– Я выйду во двор по делам, а вы тут посидите. Петя, тебе водочки прислать?

– Стаканчик. Да закусить чего, а то я не позавтракал.

Когда Гуссейн вышел. Ужах придвинулся поближе:

– Слушай, друг, чего ты машину одалживаешь, не можешь свою купить?

– У меня есть девяносто девятая, – самодовольно ответил участковый. – Я же сказал – красивая нужна, на свадьбу.

– Так купи себе красивую!

Петр Владимирович обиделся.

– Купи, купи... На какие шиши?

– А я тебе денег дам.

На плутовской физиономии проявилось выражение живейшего интереса.

– Сколько?

Он даже не спросил "за что? ", и это окончательно решило его судьбу.

– Да сколько надо будет! Или знаешь как – я позвоню в Москву, и тебе пригонят хорошую тачку!

– Это еще лучше... Только чтоб не числилась в угоне...

– Обижаешь, друг! Как можно! Ты из СОБРа кого-нибудь знаешь?

– Из СОБРа?

Принесли водку и закуску. Петр Владимирович со вкусом выпил и теперь с удовольствием закусывал.

– Они с нами не дружат... И бабки не берут. Злые, как собаки. Вам чего надо-то? Может, без них порешаем?

– Адреса надо. С десяток адресов, лучше офицеров.

Выражение лица капитана не изменилось.

– Адреса... Надо подумать.

Не выказывая презрения. Ужах смотрел на утоляющего голод человека в форме. Если бы эту свинью подстрелили несколько часов назад, она бы визжала и плакала. А если бы Али угрожали неминуемой смертью, он бы никогда не предал никого из своих. Не говоря уже о предательстве за деньги. В этом и состоит разница между настоящим мужчиной и вонючим свиным салом.

– Есть у меня один ход. Сделаем, – пробурчал Петр Владимирович, пережевывая бесплатное угощение.

Криминальный Тиходонск готовился к большой сходке. Он уже не был столь однородным, как в прошлые годы, когда единая воровская община делилась на «малины» или «кодланы», и собрать сходняк можно было за два часа, потому что каждый вор, жулик, козырный или честный фраер, сявка и даже пацан из пристяжи строго соблюдал «закон» и воровскую дисциплину. Главным для любого из них были дела общины и «воровское благо» – общая касса, своевременный взнос в которую считался святым делом. Даже доходящий от туберкулеза некогда знаменитый щипач Жора Шлеп-нога в конце каждого месяца нес Хранителю четвертачок из шестидесятирублевой пенсии электрика, которым он был в своей официальной жизни. Его пытались освободить от оброка, но он обижался и в следующий раз вновь приходил с зажатой в кулаке купюрой.

Теперь все не так. Наряду с традиционными уголовниками преступным ремеслом занялись вроде бы благополучные молодые люди, которые не имеют опыта совершения разбоев и краж, не топтали зону, не завоевали авторитета у паханов и бывалых арестантов, не знают «законов», «фени», не разбираются в «росписи». Единственное, что у них есть – физическая сила, наглость и желание получить все и сразу. Они обзавелись оружием и первыми начали использовать взрывчатку, потому что среди воров нет специалистов

– взрывников и бывших спецназовцев. Они придумали свой набор обязательных правил, который назвали «понятиями», они практикуют широкий подкуп нужных людей во властных структурах, они без всяких приговоров сходок расстреливают тех, кто встал поперек дороги. В отличие от воров, их стали называть «спортсменами» или предельно откровенно – бандитами.

«Спортсмены» расчистили себе место под солнцем и несколько потеснили воров, потому что были здоровей, многочисленней, имели чистые биографии и лучше умели обращаться с оружием, а главное – не останавливались ни перед чем...

Теперь в Тиходонске сосуществовали изрядно изменившаяся под влиянием времени воровская община и многочисленные организованные преступные группировки, проходящие в милицейских" документах под сокращенным наименованием ОПГ. Сосуществование в отличие от многих других регионов проистекало мирно, но довольно прохладно: обе стороны соблюдали дистанцию. И все же в серьезных делах обойтись друг без друга стороны не могли: так ненавидящие друг друга и годами не разговаривающие между собой жильцы ветхой коммуналки собираются на опостылевшей общей кухне и решают, как заменить прогнивший канализационный стояк.

Поэтому старый лагерник и авторитетный «законник» по прозвищу Крест послал гонцов не только к воровским авторитетам, но и к руководителям ОПГ.

– Сейчас много смуты и много непоняток, – гулко вещал он, восседая во главе длинного полированного стола в офисе акционерного общества закрытого типа с динамичным названием «Движение».

Уместнее было бы назвать его «Стоянка», потому что основным занятием фирмы являлось взимание платы за парковку автомобилей в местах массового посещения населением: у кинотеатров, ресторанов, рынков, стадионов, торговых центров. За день через все эти места проходили тысячи машин, шустрые мальчишки сноровисто, без всяких кассовых аппаратов, квитанций и тому подобных бюрократических извращений собирали деньги... В переводе на твердую валюту в среднем выходило пятьдесятшестьдесят тысяч долларов в месяц, контролеры получали по пятьсот тысяч рублей, никаких капитальных вложений и дополнительных затрат не требовалось.

Работа строилась на полном доверии: мальчикам и в голову не приходило присвоить хоть один рубль, потому что они отлично знали: и за копейку оторвут яйца. Налоговая инспекция не требовала корешков квитанций и кассовых лент, ибо была убеждена в кристальной репутации учредителей «Движения» – граждан Калашникова Олега Васильевича и Старова Ивана Ивановича, в параллельной жизни – Креста и Севера. И отделы борьбы с экономическими преступлениями всех уровней не докучали своим вниманием, и участковые, и районные администрации...

Пятнадцать тысяч ежемесячно забирал на «оперативные расходы» Север, который придумал и организовал этот бизнес, остальное оставалось чистой прибылью. За свою пятидесятивосьмилетнюю, включающую двадцать лет отсидки криминальную жизнь Крест никогда не занимался столь прибыльным и безопасным делом. Его партнер постоянно расширял территорию платных парковок, для этого приходилось контактировать с руководством районных администраций, принимавшим окончательное решение, несколько раз Север брал с собой Креста.

Тому вначале приходилось преодолевать некоторую робость перед властью. За последние несколько лет под влиянием Севера Крест здорово изменился: свел татуировки на видимых частях тела, заменил стальные «фиксы» на тщательно подобранную по цвету металлокерамику, стал носить дорогие костюмы с крахмальными сорочками и галстуками, элитную обувь, подаренные партнером швейцарские часы и паркеровскую ручку с золотым пером, но все это были внешние изменения, глубоко внутри жил гонимый всю жизнь властями уголовник, опасающийся, что дорогую маскировочную шелуху в любой момент обдерут и поставят голого для шмона в положение раком, чтобы обысчик мог засунуть палец в задницу и найти свернутые трубочкой общаковые деньги, «палочку» – опий в целлофановом пакете, «малевку» или «постановочное письмо».

Внутреннее изменение произошло, когда хозяйка очередного солидного кабинета, выслушав предложение Севера, моментально превратилась из ответственного должностного лица в обычную, слегка напуганную бабу, и, спрятав глаза, пробормотала:

– Я-то не против, я вас поддержу... Только знаете, как такие дела делаются... Вы вначале с Калашниковым переговорите, он эту территорию держит... Если договоритесь – приходите, решение в три дня оформим...

Крест решил, что Калашников – это однофамилец из какого-то более высокого учреждения, но Север добродушно рассмеялся и показал на своего партнера.

– Так вон он, Калашников Олег Васильевич, собственной персоной. Мы с ним вместе работаем!

– Да... Вот как... Ну тогда все в порядке... Женщина стала суетливо перекладывать на столе бумаги.

– Тогда мы все быстро проведем... Позвоните в конце недели или подошлите кого-нибудь...

Привыкший за свою жизнь безошибочно различать запах страха, Крест почувствовал, что она боится его куда больше, чем он опасается властей. Внутри что-то щелкнуло, и гонимый уголовник исчез. Респектабельный предприниматель дружески попрощался с хозяйкой кабинета и вместе с партнером вышел на улицу. С этого момента он ощущал себя совсем другим человеком и не раз похвалил себя за то, что пересмотрел свои прошлые взгляды, заскорузлые, как портянка камерного «чушка». К этому его подтолкнуло неудавшееся покушение и слова Севера, сказанные наедине и вполне искренне:

– «Законы» наши да-а-авно составлялись, а времена-то теперь другие. Жить так, как двадцать лет назад, никто не хочет, и воры тоже не хотят. Если их заставлять – плохо получится. Дремучего пахана терпеть никто не станет, даже на сходку не позовут и предъяву не сделают – замочат, и дело с концом...

Хранитель старых воровских традиций понял, что так оно и будет. Сначала он переехал в новый дом, потом вывел электротоком рисунок восходящего солнца на правой кисти, потом согласился переодеться в пристойный костюм...

Сейчас он сидел в кожаном вертящемся кресле, как будто провел в нем всю жизнь.

– Очень много смуты, – повторил Крест и обвел тяжелым взглядом тех, кто его слушал.

Справа сидел Север – правая рука пахана, ему исполнилось тридцать пять, но он давно был в авторитете, имел две «ходки» – за разбой и грабеж, отмотал шестерик. Недавно его короновали вором в законе. Сходку собрал Крест, он же выступал основным поручителем. Нечасто бывает, чтобы «законник» готовил под себя другого, так сказать, растил смену... Обычно в городе один вор, он и является полновластным хозяином общины. А если есть достойные кандидаты на смену – пусть ждут, пока пахан уйдет в мир иной... Но чаще терпения не хватает и кандидат пытается поторопить засидевшегося в своем кресле старика. Иногда это удается, иногда нет – тогда идет оборотка: гремят выстрелы, сверкают ножи, льется кровь... Так что Крест поступил мудро, и они с Севером живут душа в душу...

Чуть дальше откинулся на спинку кресла Лакировщик – круглолицый, с редкими бесцветными волосами, белесыми веками и ресницами. Человек без возраста, броских признаков, особых примет. На самом деле ему было сорок два года и всего две судимости за кражи с общим сроком пять лет. Невыразительное лицо, непрезентабельная одежда... Он руководил угонами автомобилей. В его империи перекрашивали машину, перебивали номера на агрегатах и выписывали новые документы за полдня. Отдельная группа работала под заказ: марка, год выпуска, цвет... Две бригады гоняли «тачки» из Германии и Польши, причем, угнаны они или куплены на распродажах, не мог сказать никто. Сам Лакировщик получил прозвище еще в молодые годы за то, что мастерски подбирал краску и умел наводить «заводской» блеск. И сейчас, став «королем угонов», не гнушался надевать комбинезон и лезть в покрасочную камеру, со стороны казалось, что это доставляло ему удовольствие. Так оно и было.

За Лакировщиком, отставив стул, чтобы можно было вытянуть покалеченную ногу, сидел Хромой. Он оттянул за колючей проволокой четырнадцать лет за кражи, грабежи и разбои и выглядел гораздо старше своих сорока семи. У него был нездоровый вид усталого и больного человека. Все присутствующие знали, что он сильно маялся легкими и постоянно пил какую-нибудь гадость: то собачий, то барсучий жир, однажды кореша с Севера прислали даже жир тюленя. «Ну и вещь! – рассказывал потом Хромой. – Примешь столовую ложку, аж в жар бросает, как от ханки». Выношенный костюм мешком обвисал на высохших плечах, нервные пальцы карманника постоянно находились в движении: то барабанили по столу, то терли друг друга, то складывали какие-то фигуры. Сам-то он уже давно не работал, но все тиходонские щипачи и фармазоны находились под его командованием.

По левую сторону стола располагались Серый, Крот и Зевака. Эти были молодыми, из другого поколения – Серому и Кроту по двадцать четыре, Зеваке – двадцать шесть. И выглядели они иначе – спортивные костюмы, кроссовки, короткие стрижки, цепи и печатки, жвачка в постоянно движущихся мощных челюстях. «Бакланы!» – сплевывал Лакировщик. Да и Хромой осуждающе цыкал:

– Вы что, в натуре, со «спортсменов» пример берете? Вор скромным должен быть!

Заслуг у молодых было немного: по одной судимости с короткими сроками. Крот и вовсе отделался условным приговором. А Зевака отбывал по позорной для вора хулиганской статье... Шансов подняться по ступеням воровской иерархии все трое почти не имели, но принцип поощрения «не за заслуги, а за услуги» не обошел и криминальный мир.

Несколько лет назад, во время противостояния Креста и бывшего пахана Тиходонска Черномора, Хромой первым открыто перешел на его сторону, Серый руководил охраной и распознал поджидающего пахана киллера. Крот и Зевака были личными «гладиаторами»... Крест не забывал добра.

– Кто обменный пункт на Садовой взял, людей пострелял средь бела дня? Кто машины на трассе молотит? Кто Ваську и Земелю завалил? – сурово вопрошал он, как будто подозревал в этих грехах своих ближайших сподвижников. Те виновато пожимали плечами или просто отводили глаза в сторону.

– Это какие-то дикие, – сказал Север. – Слышал я краем уха, что завелись несколько отмороженных бригад... Их никто не знает, и они ни с кем не кентуются.

Зевака громко сглотнул:

– Какие-то парни оружие искали, вроде из местных. Но темные вглухую: застремились ни с каких дел и свалили с концами.

Лакировщик пригладил ладонями редкие белесые волосы:

– Мне пригоняли новенькую «шестерку», похоже, с трассы. Какой-то лох, видать, подставной. Я ему сказал: кого не знаю, с тем дел не делаю. Пусть хозяин приходит, с ним говорить буду. Он развернулся и уехал...

– Я ничего не слыхал, – покачал головой Крот, и Серый повторил его Жест.

– Я тоже ничего.

Не высказался один Хромой, он будто вспоминал что-то под ожидающими взглядами сотоварищей.

– Объявилась какая-то крутая группа... – медленно, будто подбирая слова, проговорил наконец он. – Некоторые пацаны про нее слышали, но никто ничего толком не знает. Вроде у главаря кликуха Колдун, больше ничего не известно... Только то, что очень отвязанные, замочить могут запросто. Как эти, помните... Амбал со своими бритоголовыми...

У присутствующих мгновенно испортилось настроение. Несколько лет назад молодой «отморозок» собрал кодлу беспредельщиков и «наехал» на воровскую общину, да так, что у всех мороз пошел по коже. Первым расстреляли авторитетного вора по прозвищу Король с двумя телохранителями и шофером. Крест послал на разбор «гладиаторов», чьи прозвища наводили ужас на любого блатаря в городе и его окрестностях: Гангрену, Черта и Фому. Но через несколько часов ему под дом подбросили мешок с головами всех троих!

А вскоре Амбал сам заявился к пахану на разборку: обставил дом тачками с бритоголовыми уродами – рыл пятьдесят с собой привез, сам зашел в дом, стал рядышком и сорвал кольцо с гранаты:

– Хочешь жить – живи, не хочешь – умирай!

Крест дал слабину и выбрал жизнь, потому это воспоминание было ему особенно неприятно. Если следовать старым правилам и традициям, следовало сказать наглецу так:

– Ты мне, форшмак козлиный, загадки не загадывай! Если гром достал, дуру не гони! Делай, что можешь! А я посмотрю...

И посмотреть, что будет. Хватит у того характера, разожмет пальцы – и оба поднимутся на воздух. Не хватит – подожмет хвост, потеряет лицо, тут ему и конец... Но Крест дал слабину, и Амбал ушел победителем...

– Что же выходит? – зловеще сказал Крест. – Ничейная мокрушная группа появилась, вы ничего не знаете и ждете, пока нас опять мочить начнут? Как Короля и Гангрену?

– Такого уже не будет, – высказался Серый. – Все помнят, чем этот Амбал закончил!

Конец «отморозка» действительно оказался ужасным: его и его ближайших приятелей порезали в куски, остальные разбежались, загремели в зону или не без помощи воров бесследно исчезли. Но это не было торжеством воровского «закона». Все знали, хотя и не говорили об этом вслух: Амбалу отомстили за убитого милиционера, друга Лиса, у которого в криминальном мире была пугающая репутация.

– Надеешься, что и этих Лис уберет? – холодно спросил Крест. – Он у тебя не в обязаловке! У него свои расклады, у тебя – свои! После Джафара надо нам этими хренами заняться!

– Давай вначале с Джафаром разберемся, – напомнил Север.

Крест, соглашаясь, кивнул:

– Хромой пойдет, лично позовет Валета, он обидчивый, надо уважение показать. Серый Битку передаст... Подготовка предстоящей сходки продолжалась.

У каждого времени – свои кумиры и свои ценности. Канули в Лету замшелые идеологические догмы – главные святыни коммунистической эры, вытеснившие за десятилетия промывания мозгов «так называемые общечеловеческие ценности»: совестливость, честь и достоинство, порядочность, честность. Теперь на пьедестале открыто царил золотой телец, «его величество чистоган», словно перенесенный с бездуховного прогнившего Запада в самом беззастенчивом и ненасытном варианте.

Эпоха массового разграбления всего и вся обходилась без драпировки, маскировки и гримировки. Должностным лицам любого уровня уже не требовалось совмещать безудержное личное обогащение с имитацией служебной добросовестности, идейной выдержанности или радения за интересы дела. Единственным требованием являлась безусловная лояльность к вышестоящим чинам, включающая в себя обязанность регулярно отстегивать часть дохода и безоговорочно выполнять все распоряжения, указания, пожелания и даже невысказанные мысли. Тот, кто соответствовал этому требованию, продвигался по ступеням служебной лестницы, все остальные выдавливались из Системы. Происходил естественный отбор наоборот: преимущество получали примитивные, жадные и нахальные особи.

Бездарность и бесцветность постепенно стали привычными признаками «своего», которого надо поддерживать, тянуть за уши, рассчитывая на рабскую покорность в дальнейшем. Полноценная, яркая и творческая личность никогда не станет лакействовать и угадывать желания патрона, поэтому такие люди считались «чужими» и не заслуживали доверия. Перерождение номенклатуры произошло быстро: пестрящие «тройками» аттестаты, косноязычная речь, неправильные ударения и ошибки при письме стали непременной принадлежностью руководителей любого ранга.

И хотя объективности ради следует отметить, что и прежние начальники не сплошь были отличниками и знатоками орфографии, сито отбора все же существовало. Тогда генеральные директора предприятий не дрались в ресторанах, не палили друг в друга из легально хранимых пистолетов, не сажали контрагентов в подвалы и не взрывали конкурентов. И, конечно, никак не мог просочиться в органы власти уголовник с судимостью за спиной. Другие времена, другие нравы...

Но некомпетентность, трусость и непрофессионализм, хотя и заретушированные выигрышными ракурсами, заказными интервью и хором славословия щедро оплачиваемых подхалимов, требуют постоянной дани и собирают ее – проигранными войнами, авиакатастрофами, постоянными уступками во внутренней и международной политике, падением авторитета страны, безудержным ростом преступности, экономическим хаосом, массовым обнищанием населения, кризисом морали... Как ни парадоксально, самих руководителей это не касается: расплачиваются другие – неимущие и никому не известные «простые люди», гибнущие сотнями и тысячами при полном отсутствии виновных и ответственных за это. Главная задача – набивание собственных карманов – продолжает выполняться при любых, самых неблагоприятных для страны условиях. Хотя нахапывание денег всегда сопряжено с немалым риском, и здесь заинтересованные лица проявляют несвойственные им обычно мудрость, осторожность и предусмотрительность.

– А не получится ли так, как с «Тихпромбанком»? – выслушав докладчика, спросил Пастряков и провел ладошкой по сильно лысеющей голове. – Тогда Тахиров тоже уверял нас, что все будет нормально. Ну и где он теперь?

Докладчиком выступал Балабанов, он внимательно посмотрел на заместителя губернатора и едва заметно пожал плечами.

– Павел Сергеевич, я говорю только о модели... «Тихпромбанк» имел «комитетскую» крышу, а Тахир переоценил свои возможности. У Хондачева солидного прикрытия нет... Но, повторяю, это только модель... На стадии практического исполнения могут случиться любые неожиданности и осложнения, от них никто не застрахован. Но мы не должны вникать в частности, для этого есть другой исполнительский уровень, другое люди...

Олег Степанович Балабанов руководил всеми автозаправками в Тиходонске и прилегающих районах, и он знал, что говорит. Раньше в этом бизнесе было много хозяев, он смоделировал схему перехода отрасли в одни руки, а год спустя стал единоличным и полновластным владельцем. Здесь немаловажную роль сыграли льготы по налогообложению и щедрые кредиты, предоставляемые областной администрацией, налаженные связи с поставщиками, умение Балабанова вести дела и его авторитет еще с тех времен, когда он возглавлял Управление нефтепродуктов в областном исполкоме.

Имели место и всевозможные эксцессы криминального характера: где-то сожгли заправку особо упрямого конкурента, где-то слили прямо в поле содержимое «дикого» бензовоза, а связанного водителя положили рядом с зажженной сигаретой в зубах, оптовик, поставлявший в область бензин в обход фирмы Балабанова, взорвался в своем «Мерседесе», несколько человек застрелили... Но Олег Степанович, естественно, в подобные вещи не вникал – это был не его уровень, хотя и был осведомлен, что за «острые» акции отвечает Акоп Чебанян, с которым он ни в какие отношения не вступал и которого даже ни разу в глаза не видел.

– Эти ваши «частности» приводят к очень неприятным результатам... – недовольно сказал Пастряков, обводя взглядом сидящих за овальным ореховым столом солидных, номенклатурного вида мужчин.

Холеные лица, с, казалось бы, навсегда отпечатавшимся выражением самодовольства и высокомерия, презрительно опущенные уголки губ, полуприкрытые веками глаза, под которыми темнели алкогольные мешки более или менее выраженных размеров, двойные подбородки – чисто российская примета достатка, связываемого с неумеренным потреблением пищи, костюмы, сорочки и галстуки, далеко не всегда безукоризненно подобранные, – все пятеро будто выращены в одном инкубаторе.

Так оно и было, собравшиеся вышли из партийно-комсомольской конюшни, где питомцы были обязаны соответствовать заданным, раз и навсегда устоявшимся стандартам, отклонения от которых не поощрялись.

Строгий взгляд белесых глаз переходил с одного сподвижника на другого, как бы просвечивая каждого, хотя их прошлое и настоящее было Пастрякову хорошо известно.

Низкорослый, с тщательно расчесанным пробором Жарков в былые времена заведовал отделом пропаганды обкома ВЛКСМ, а в новейшей истории возглавлял кредитно-финансовое Управление областной администрации, бойкий толстячок Возгонов (с ударением на последнем слоге, обязательно подчеркивал он) некогда служил инструктором в одном из райкомов партии, потом руководил автобазой и теперь обрел себя в лице генерального директора треста «Урожай», осуществляющего закупки сельхозпродуктов у населения.

Крепенький, как гриб-боровик, коротко стриженный, с гладко выбритыми розовыми щеками, Каргаполов имел вид повзрослевшего комсомольского вожака. В застойные годы он служил в КГБ и покинул службу при вуалируемых им самим обстоятельствах с официальной формулировкой «по состоянию здоровья». Сейчас он работал в областной администрации куратором правоохранительных органов. Самый молодой, Андрей Хорошилов, возник ниоткуда, из дикого бизнеса. Став зятем областного губернатора Лыкова, он сделал головокружительную карьеру и теперь занимал кресло главы администрации одного из прилегающих к городу богатых районов.

Завершая осмотр, Пастряков остановил взор на Балабанове, простоватое лицо которого изображало живейшее внимание и неподдельный интерес. Он умел нравиться начальству, как, впрочем, и все остальные.

Люди, собравшиеся в каминном зале бывшей обкомовской гостиницы малых форм – небольшом комфортабельном дворце, в живописном месте города, который в новейшие времена перешел под эгиду областной администрации, кроме официальных должностей и депутатских мандатов, обладали целой сетью приносящих доход предприятий, торговых точек, крупными паями в уставном капитале приватизированных гигантов местной промышленности, огромными личными состояниями, укрытыми в оффшорных фирмах на Кипре и Каймановых островах, а также в солидных европейских банках. Это отличало их от правящей элиты прошлых времен, которая обладала только властью и ничем более: дачи, машины, мебель, авиалайнеры и все остальное оставались государственными и передавались в пользование на время занимания соответствующих должностей.

Они были тесно связаны семейными и иными узами: родниться в последнее время стало хорошим тоном, и члены команды старались переженить сыновей и дочерей, сдружить жен, обзавестись влиятельным крестным или посаженым отцом. Они вместе охотились, парились в банях, нередко совместно отмечали праздники и юбилеи.

Но главное, они вместе и каждый по отдельности делали деньги. Собственно, с позиций обычного человека деньги им были вроде бы и не нужны, потому что и имеющиеся было очень трудно потратить, даже если специально поставить такую цель. Но в этих кругах другие мерки, деньги здесь выступают мерилом возможностей человека, его авторитета, к тому же деньги приносят деньги, и кто попробовал вкус этой азартной игры, тот никогда из нее не выйдет.

Они были далеки от криминала и никогда не говорили о столь неприятных вещах, как поджоги, грабежи и убийства, считая, что грязная уголовщина не имеет к ним никакого отношения. Но все прекрасно поняли, о каких «неприятных результатах» упомянул Павел Сергеевич.

Сейчас им нужен был свой банк. «Прокрутка» денег и получение из воздуха баснословных процентов, перегонка средств за рубеж, манипуляции с кредитами... Они могли пользоваться любым и делали это, но рано или поздно отношения с банкиром должны были стать полностью доверительными, он превращался в своего человека и неизбежно мог претендовать на равную долю.

Дело не только в доле – посторонний человек не должен входить в свой круг. Поэтому нужен был собственный банк. Создавать его заново – очень долгая и сложная история. Кредитные отношения налаживаются годами. Нужен готовый банк. Но готовые банки на дороге не валяются, его надо у когото отбирать. Тахир попытался это сделать и был убит вместе со своими друзьями. Кровавая бойня в «Маленьком Париже» взбудоражила весь город.

– Нам неприятности такого рода не нужны, – подчеркнул Пастряков, – поэтому сделать все мы должны исключительно по закону. И я не соглашусь с Олегом Степановичем в том, что у Хондачева нет надежного прикрытия... Белесые глаза остановились на Балабанове.

– Вы знаете, что наш уважаемый коллега и депутат Воронцов пытался взять «Золотой круг» под себя. Он очень серьезный человек, он умеет добиваться поставленных целей, но у него ничего не вышло. Больше того, он вдруг скоропостижно скончался!

Пастряков печально покачал головой:

– А ведь это очень неприятный факт. И очень жаль, что на него никто не обратил внимания...

– Я все проверю, – встрепенулся Каргаполов. – Проверю и доложу.

Сказанное не произвело на присутствующих особого впечатления. Мало ли кто и где умирает... Это происходит на другом уровне.

Телефонный звонок разбудил Алекса в шесть утра.

– Еще дрыхнешь? – грубо спросил Николай Иванович. – Выгляни во двор! С трубкой в руках Алекс подошел к окну и отдернул занавеску. Внизу

стоял пятитонный грузовик, водитель выглядывал через опущенное стекло, махал рукой и скалился неизвестно с какой радости во весь рот. Кузов был до краев наполнен черно-коричневой картошкой. Алекс застонал.

– Увидел? – снова ожила трубка. Голос шефа звучал строго и требовательно. – Надевай штаны и пристраивай товар. Послезавтра передашь пятнадцать «лимонов».

– Какие пятнадцать «лимонов»? – чуть не плача спросил Алекс. – На рынке отборная по три штуки за кило. А эта вся в земле, как прошлый раз... Я тогда еле по две сдал...

– По сколько хочешь сдавай. А передашь пятнадцать «лимонов». Или свои доплачивай, или не связывайся с оптовиками – сам становись торговать!

У Алекса было три палатки и два места в овощном ряду. Но рынок завален картошкой, и за два дня продать пять тонн второсортного товара было совершенно нереально. Николай Иванович это прекрасно знал.

– Давай, давай, шевелись! Выгони эту блядь и дуй на рынок! Только не мочись пока...

– Почему не мочиться? – клюнул он.

Шеф довольно захохотал:

– Потому что потом пойдешь в вендиспансер на анализы! Чтобы диагноз точно поставили!

Николай Иванович положил трубку.

– Что там случилось? – спросила Светка. Шеф обозвал блядью не персонально ее, а любую бабу, которая должна была находиться у Алекса. Но пришлось на Светку. А она не попадала под это определение. Или попадала? Черт его знает – все границы постирались, представления перемешались... Раньше как считалось? Проститутка ложится за деньги, блядь – за веселое времяпрепровождение, выпивку, шумные компании, рестораны... Алекс-то сам не помнил, как оно раньше было, все Кривуля рассказывал. А сейчас, поди, и он не разберется...

– Чего застыл? – Светка скорчила гримасу: наморщила лоб и выпучила глаза, явно копируя его физиономию. – Опять кто-то наезжает?

Она сидела на не очень свежей простыне, поджав ноги и упираясь тугими сиськами в крепкие бедра. Девятнадцать лет, еще не успела истаскаться. Хотя трахается с четырнадцати. Рыжие волосы растрепаны, вечерняя тушь размазана. В рестораны он ее не водил, денег не давал, так, подбрасывал иногда мелочь на колготки... Все развлечения – видешник, пара стаканов сладкого вина с мороженым да постель или что окажется вместо нее: прилавок, мешки с картошкой, брошенный на пол ватник... Ездили, правда, пару раз в Анталью да в Эмираты, по воскресеньям выбирались к Кривуле в сад, шашлыки жарили, но это уже давно, когда шеф еще не взял за горло.

– Не твое дело, – нехотя буркнул Алекс, чувствуя, что испорченное настроение требует разрядки. – Идти надо. Вставай, умывайся, а то совсем на ведьму похожа!

– Вчера совсем другое говорил, – огрызнулась Светка. – Набросился, как голодный солдат, даже в ванную не пустил!

Она неторопливо поднялась, аптечной резинкой стянула на затылке волосы, так что обнажились некрашеные корни, и зашлепала босыми ногами по щелястому облезлому полу. Бледные ягодицы играли, синяя мушка на правой расправляла крылья, будто собиралась взлететь. Высоченная, со сводчатым потолком, растрескавшаяся комната была почти пуста. Старый диван, телевизор с видиком на обеденном столе – и все. Единственным украшением бывшей коммуналки являлась стройная Светкина фигурка.

«Честная давалка», – всплыло в памяти определение из Кривулиной классификации, и он двинулся следом. Светка упруго журчала в туалете, Алекс пока стал умываться. Туалет и ванную разделяло нечто среднее между стеной и забором из необработанных почерневших досок, которых хватило только на два метра, дальше объемы служб сливались и вытягивались к пятиметровому потолку гигантским, поставленным на попа пеналом. Ремонт и перепланировка квартиры требовали больших вложений, не говоря о расходах на мебель: при нынешней ситуации такие траты становились нереальными.

Уныло излился проржавевший бачок, щелкнула задвижка.

– От кого ты запираешься? – лениво поинтересовался он.

– Привычка...

Светкина манера расхаживать голой по квартире возбуждала Алекса, и сейчас он ощутил прилив мужской силы, еще не полный прилив, а так – первый толчок, обещающий, впрочем, быстрое восстановление. Только что он собирался зайти в туалет, но сейчас изменил намерение, тем более что переполненный мочевой пузырь усиливал сексуальные ощущения.

Раковина была разбита, мыться приходилось над огромной, сильно обшарпанной ванной. Выждав, пока Светка наклонилась чистить зубы, Алекс присел и стал рассматривать место, где упругие бедра соединялись, переходя в ягодицы и еще кое во что. Лицезрение густо заросших волосами складок оправдало порыв первого толчка, он выпрямился и стал пристраиваться сзади, она вертела задом и отбрыкивалась.

– Хватит, хватит, сам говорил...

Ухватив белое тело цепкими пальцами, он прекратил верчение и попал, куда хотел. Светка сразу же замерла, привычно уперевшись руками в край ванны. Уже с месяц под ней лежал принесенный Кривулей тяжелый сверток. «Карданные валы», – объяснил тот. Но зачем прятать их у Алекса под ванной? И откуда у массажиста автомобильные запчасти? И почему у него была такая физиономия, будто на башку кирпич падает?

– Ну ты чего?

Мысли перешли в другое русло, и порыв пропал.

– Давай, чего ты? – Светка добросовестно пыталась поправить дело. – Хочешь, в рот возьму...

– Чего, чего... Сама брыкается... Не хочешь, не надо!

– Да брось! Пошли в кровать, я тебе все сделаю!

– Некогда уже, – буркнул Алекс и вышел из ванной. С виноватым видом Светка потащилась следом.

Через час Алекс бегал по рынку, пытаясь пристроить товар, но выходило даже хуже, чем он ожидал. Торговать надо было себе в убыток и приходилось очень сильно изворачиваться, чтобы снизить уровень потерь.

– Давай по два с полтиной, – уговаривал он горбоносого Томаза, который держал шесть палаток на рынке и две в городе. – В следующий раз я тебе ходовой товар со скидкой сдам... Клубника пойдет, груши, абрикосы... Слово даю! Сам меньше наварю, но с тобой расквитаюсь!

– Нэ могу, дарагой, – флегматично отвечал тот, глядя в сторону. – Груш, клубнык, это харашо, у мэна в Гагре много был. Картошка плохой, да. Ее по два рубла торговать нада, а то сгныет весь...

– Если по два, я треть потеряю, – убито проговорил Алекс.

– Зачэм так дорога брал? – резонно спросил Томаз. – Цэн нэ знаэш?

– Меня один гад за горло держит, – пожаловался Алекс.

– Нэ работай с ным. Ко мнэ иди, два палатка возле вокзала скоро ставыть буду... Томаз замолчал, глядя за спину Алекса. Тот обернулся и похолодел.

– Гад, говоришь? – высокий импозантный мужик в белой рубашке, желтой замшевой курточке, тщательно отглаженных черных брюках, спадающих складкой на черные, с квадратными носами туфли, иронически улыбался. – С гадами работать нельзя. Придется тебе действительно к Томазу идти...

Николай Иванович поправил дорогие очки с желтыми стеклами, машинально провел ладонью по подстриженным «ежиком» седым волосам.

– Только вначале со мной рассчитаешься. Я ведь не люблю, когда мне должны. И длинные языки не люблю.

– Да я не про вас... Язык плохо слушался Алекса, в голове помутилось.

– Знаю, про кого! Я все про вас, блядей, знаю... Помнишь, что ты Игорю говорил? Дескать, этот кровосос выжимает нас насухо, все себе в карман гребет!

– Я не говорил, – уныло произнес Алекс. Он понимал, что произошла катастрофа, не знал только, какими будут ее размеры.

– Не говорил? – импозантный мужчина удивленно развел руками. – А если я Игорька приведу и тебе в жопу паяльник вставлю?

Алекс молчал.

– Заткнулся? То-то... Значит, понял, что дурак. Игорек поумней тебя, потому я ему твои палатки и отдам. Да еще посчитаем все... Сколько я тебе в кредит давал, сколько ты вернул, да сколько процентов набежало. Может, придется у тебя и хату отобрать... Шеф повернулся и пошел вдоль овощного ряда.

– А за картошку чтоб отчитался, как положено! – бросил он напоследок. На ватных ногах Алекс добрел до «штабной» палатки, где в подсобке

оборудовал себе что-то вроде кабинета. Опустившись на украденную из молочных рядов скамейку, он привалился к стене и долго сидел, закрыв глаза и дыша влажновато-гниющим духом мокрых овощей.

Шеф как сказал, так и сделает. Куда пожалуешься? Ни партии, ни профсоюза, ни вышестоящего начальства... Выкинет с работы, отберет все, что есть...

От волнения и нервотрепки разболелась голова, хотелось выпить пенталгина, а лучше засадить водки и забыться.

– Чую, хозяин на месте, – услышал он знакомый голос. Вовчик подоспел вовремя, теперь обойдемся без пенталгина...

– Можно в вашу хату? – дверь распахнулась, и в подсобку ввалился Кривуля в своем обычном наряде: черной водолазке, короткой, не сходящейся на животе курточке того же цвета, широких мятых штанах и разношенных туфлях. На огромной башке криво сидела крохотная кепочка, через плечо висела неизменная сумка.

– Ну, чего киснешь? Башка болит? – как всегда, безошибочно определил он, входя в подсобку и сразу вытягивая огромные корявые руки. От ладоней исходило успокаивающее тепло, боль постепенно прошла, да и отчаяние отступило, он успокоился.

– Спасибо, Вовчик, – расслабленно произнес Алекс.

– Какие проблемы? – снова не ошибся приятель.

– Хреновые дела, старик. Шеф ко мне докопался, сил нет. Вначале на башли подставлял – то три тонны, то пять своих докладывал... А сейчас вообще решил выгнать, ларьки отобрать...

– Почему? – стокилограммовый, скособоченный на левую сторону Вовчик сел на лавку. Дерево заскрипело.

Алекс подумал:

– Точно не знаю... Ребята болтали, что он педик, ну и я, может, что-то ляпнул... Ему все передают. Потом еще... А сегодня я его гадом назвал, а он услышал. Он и вправду гад! Только теперь мне кранты. Расчет сделает – знаешь, как они считают? Сказал, квартиру отберет... Короче, сожрет с потрохами! Он все время кого-то жрет, чтоб другие боялись. Теперь моя очередь...

– Не подавится? – Кривуля презрительно прищурился, окончательно оправдывая свое прозвище.

– А чего ему сделается?

– Чего, чего... Когда я на зоне чалился, то знаешь, какую вещь понял?

– Ты там, похоже, вообще все за жизнь понял...

Старший товарищ любил учить Алекса уму-разуму, и вся его мудрость имела один источник: исправительно-трудовую колонию усиленного режима в Мордовии, где он на заре туманной юности провел почти восемь лет.

– Верно. А где, ты думаешь, жизни учатся? В институтах? Там ненастоящая жизнь...

– И чего ты понял?

Алекс насторожился: по ту сторону прилавка кто-то гортанно закричал. Но Светка молчала, значит, к ним это не имело отношения.

Кривуля выпучил глаза.

– Никого обижать нельзя! Раз сойдет, два, три, сорок три, а в один прекрасный день – бац! И ты на заточке Повис, только лапами дрыгаешь, как таракан раздавленный... И неважно, что ты авторитет, а пришил тебя петух проткнутый – за этой чертой все сравнивается...

– Берите картошку, дама, берите, – пронзительно закричала Светка. – Ну и что, что грязная, зато без радиации!

Алекс усмехнулся: молодец, девка, не только передком, но и головой хорошо работает!

– Ну а шефу чего сделается-то? К чему ты это начал?

Кривуля огляделся и перешел на шепот:

– Чего? А того! Нельзя человека в угол загонять, лишать всего. Тебе сейчас куда деваться?

Алекс пожал плечами.

– То-то и оно, что некуда. Он думает, что разорит тебя, а у него все хорошо будет. А о том, что мы его «заказать» можем, не думает. Если б думал, так бы не сделал. Значит, упорол косяк. Дело-то простое: «закажем» – и дело с концом... Он тебя всю жизнь доить будет, знаю я таких волчар! Лучше один раз деньги заплатить и все навсегда уладить. Ни клят, ни мят, никому не должен, работай на себя. Никто хату не отбирает, никто не душит...

– Ну ты даешь, – присвистнул Алекс. – Замочить его, что ли, хочешь? Я думал, ты только по массажу спец...

– Не сами же, не сами, – лихорадочно шептал Кривуля. Глубоко посаженные рачьи глаза сошлись к переносице. – А как ты по-другому от него обмажешься? Да никак!

Алекс закрыл дверь в подсобку. Гомон рынка сразу стал тише. Теперь Светка ничего не услышит, даже если специально навострит уши. А она, сучонка, любит подслушивать...

– А где нужных людей найти? – прицельно спросил он. Разговор пошел всерьез.

– Подумаешь, – зевнул Кривуля. – У меня есть приятель, он многих знает. Можно переговорить.

Алекс задумался. С большим трудом ему удалось влезть в бизнес, но шеф умышленно не давал развернуться. А теперь вообще – разорит, вышвырнет, как бездомного котенка. И что тогда? А Кривуля предлагает дельный вариант. Дал деньги – и все. Ничего своими руками не делаешь, ничего не видишь. Все очень просто.

– Давай переговорим. Он кто такой?

– Из спортсменов. Карате, айкидо. У него и кликуха – Каратист. Я его лечил, так и познакомились. А потом то на массаж ходил, то с травмами обращался. Дела кой-какие делали. С полгода кентуемся.

– Надежный?

– А ты посмотришь. Здоровый лось, метра под два, вот такие плечи...

– Не это главное.

– Не скажи. Снаружи крепкий, значит, внутри тоже каменный. А что до остального – он сам не мокрушник, но болтнул как-то; – что людей нужных знает. Вроде уже приходилось такие дела устраивать.

– Так он сам, без нас все сделает?

– Конечно. Твое дело – деньги заплатить!

В овощной палатке наступила тишина. Только где-то в углу шебуршились мыши. Другого выхода, пожалуй, не было...

– Ладно, – решился Алекс. – Давай попробуем.

– Тогда заходи ко мне на работу вечерком. Я уже в новое помещение перешел, посмотришь... Обмоем новоселье, вмажем, расслабимся... Там я вас и познакомлю. Могу тебе наконец и «спутника» вставить! Не передумал еще?

Кривуля добродушно захохотал:

– Тогда тебя в «угадайке» и в «ромашке» тоже сразу узнавать станут!

Смех внезапно оборвался, и добродушие из Кривулиного облика мгновенно исчезло.

– Можно устроить, чтобы этого твоего козла притащили, и ты его отпетушишь по полной программе! Чтобы знал, падла!

– А кто притащит? – поинтересовался Алекс, чтобы что-нибудь сказать. Петушить кого бы то ни было не входило в его планы.

– Найдутся люди...

Кривуля туманно рассказывал о причинах своей отсидки, глухие слухи связывали его имя с опасной бандой, действовавшей в Тиходонске в конце семидесятых, Алекс слухам не верил, но бывали минуты, когда неверие уступало место убеждению, что так и было.

– Жрать охота, – вновь сменил тему Кривуля. – Пойдем к Илье мяса похаваем!

– Дорого...

– Ничего, дядя платит, – подмигнул толстяк.

Время шло к обеду, и настроение у Алекса улучшилось, потому он согласился и скомандовал Светке закрываться. Через несколько минут троица вывалилась на главную аллею Центрального рынка: грузный мужик лет сорока во всем черном, с сумкой через плечо, двадцатишестилетний светловолосый парень в спортивном костюме и симпатичная вертлявая девчонка в джинсах и свитере.

Они прошли мимо овощных рядов. Кривуля пару раз останавливался, придирчиво рассматривал восково-неживые тепличные помидоры и длинные, словно фаллоимитаторы, только изогнутые, огурцы, пробовал резкую квашеную капусту, злую корейскую морковку, но купил в конце концов тугие, с терпким запахом, моченые яблоки и гордо нес их в прозрачном кульке, наполненном мутноватым рассолом. Пестрая базарная толпа обтекала их со всех сторон, и наметанный взгляд легко отличал обычных покупателей от всех тех, кто кормится с рынка: чиновников дирекции, карманников, контролеров, санитарных инспекторов, проституток, охранников, сдатчиков подвалов под товар и квартир для торгующих.

Постоянные обитатели рынка из тех, кто помельче, здоровались с Алексом, а он здоровался с ними, крупные акулы не обращали на него внимания и на приветствия не отвечали. Парня это задевало, хотя виду он не подавал и тешил себя мыслью, что через год-два положение изменится. В этом плане Алекс завидовал Кривуле, которого знали многие блатные, – с тем он чалился в следственном изоляторе, с тем ехал по этапу, с тем сидел в пересылке, с тем топтал зону... Да еще их друзья и знакомые... Казалось бы, когда это было, ан нет, не забывается... Впрочем, тюремным университетам старшего товарища Алекс не завидовал и обзаводиться нужными связями таким путем не собирался.

После овощных начались пахнущие солью, тиной и копчением рыбные ряды, здесь гроздьями висели под навесами и аккуратными кучками лежали на прилавках исходящие янтарным жиром знаменитые донские рыбцы, кинжалообразные чехони, огромные лоснящиеся лещи, известная только знатокам невзрачная с виду шемая, сухая серебристая таранка, ошибочно именуемая воблой, и настоящая вобла, – совсем маленькая, сухая и изогнутая, как пропеллер. За вяленой шли прилавки со свежей рыбой, тут царила майская селедка – непревзойденный донской деликатес, живое серебро, превращаемое на шкворчащей чугунной сковороде, залитой раскаленным растительным маслом, в нежнейшее, хрустящее золотистой корочкой и очень быстро преходящее блюдо: его не отведаешь ни в апреле, ни в июне, ни в каком-либо другом месяце.

Здесь Кривуля оживился еще больше: подходил, приценивался, принюхивался, подкатывал глаза и цокал языком – так ведут себя в рыбных рядах только коренные тиходонцы. Алекс, например, никакого интереса к товару не проявлял. Выбрав связку крупной твердой тарани, Кривуля с удовлетворением забросил ее в сумку и довольно подмигнул Алексу.

У выхода из рынка стояла маленькая кафешка, здесь конопатый армянин Илья жарил на решетке отменные стейки из свежайшей свинины. Запивали их, как правило, водкой. Водка тоже была хорошей, что компенсировало высокие цены, из-за которых в заведение не ходил пестрый и вечно голодный рыночный люд – только завсегдатаи, знающие толк в хорошей пище.

Несколько сгрудившихся за угловым столиком делового вида парней настороженно обернулись к вошедшим, но узнали Кривулю и расслабились. Шустрый подросток привычно принял заказ и вскоре принес тарелку с дымящимися ломтями мяса – каждый размером с ладонь, прожарен чуть сильнее обычного: Илья знал вкус постоянных посетителей. Рядом опустилась причудливой формы бутылка столового вина номер четыре – до революции так называлась чистейшая водка, и местный спиртзавод недавно возобновил выпуск забытого напитка.

– За добро для друзей и зло для врагов, – многозначительно произнес Кривуля и, подмигнув Алексу, залпом выпил свой стакан. Его лунообразное вогнутое лицо сразу же раскраснелось, сплющенный нос покрылся каплями пота. Обрамленный пухлыми розовыми губами рот раскрылся так, что захватил сразу половину моченого яблока и сразу же – огромный кусман поджаренной свинины. Алекс со Светкой тоже жадно рвали зубами сочное горячее мясо.

– У нас как раз пошла мода на «спутники»...

Расслабившись, Кривуля, как обычно, предался воспоминаниям о своей школе жизни, причем под влиянием недавнего разговора с Алексом эти воспоминания приняли своеобразное направление.

– Дело простое: берешь, например, зубную щетку, режешь на кусочки, каждый отшлифовываешь, чтобы гладкий со всех сторон, – и загоняешь под шкуру...

– Один? Или сколько? – заинтересовалась Светка.

– Кто один вставлял, кто два, кто шесть – «виноградная гроздь» называется. Тогда болт вообще как кукурузина становится, смотреть страшно...

Светка слушала с большим вниманием. Алекс знал, что будет дальше, но все равно болтовня приятеля его забавляла.

– «Хозяин» сначала ничего не знал, но потом к одному жена приехала на длительную свиданку, а он ее так продрал, что она враскорячку за вахту вылетела и такой шум подняла... Ну и начался шухер: опера землю роют, штаны со всех стаскивают и прессуют, чтобы в медчасть шли выпарываться. Иначе ни свиданок, ни передач, ни УДО...

Кривуля выпил еще водки, похрустел яблоком, запил рассолом и принялся догладывать обугленное ребрышко. Но говорить ему это не мешало.

– Кто выпарывался, кто отказывался. Я с одним земелей кентовался, так он говорит: «Чего они мне сделают? Пайка мне ихним ментовским министром положена, ее не отберешь, на свиданки ко мне никто не ездит, не буду выпарывать!» Я подумал-подумал – и тоже отказался...

– А зачем он вшивал, если к нему никто не ездит? – спросила Светка. – К чему ему тогда такой хер?

Кривуля задумался, но ненадолго.

– Из принципа. Почему они должны ему указывать?

– А ты зачем вшивал?

– Зачем, зачем... Когда сидишь, по-другому думаешь... Делать-то нечего, занять себя чем-то надо... А тут все увлеклись. И я как все... Сегодня, кстати, и Апексу загоню.

– Давно пора, – разулыбалась Светка. – Мне нравится!

– А раз нравится, то сейчас я тебя и сделаю.

Алекс раздраженно отодвинул стакан. В конце концов, это он держит Светку, а не Кривуля!

– Ты сколько картошки продала? – грубо спросил он. Правота его была для всех очевидной.

– Ведра два. Грязная она сильно. И мелковата, – виноватым голосом ответила Светка.

– Мы тебя сделаем, – поправился Кривуля, признавая допущенную ошибку. Они вернулись в палатку и, не открывая торгового окна, прошли в подсобку.

– Мне как? – деловито поинтересовалась девушка. – Штаны снимать или так? Лучше так, а то по срокам я сегодня уже залететь могу.

– На групповухе не залетишь, – уверенно сказал Кривуля. – Когда две спермы мешаются – ничего не будет.

– Здорово! – обрадовалась она, расстегивая джинсы. – Если бы еще и подхватить ничего нельзя было!

– Тут уж извини...

Технология была отработана. Светка спустила брюки до колен, стащила розовые шелковые, «на каждый день», трусы и наклонилась, уперевшись руками в деревянную лавку. Кривуля лихорадочно шарил в ширинке, жадно рассматривая белые девичьи ягодицы. На правой синела татуированная муха.

Алекс уступил очередь другу, а сам внимательно наблюдал, как Кривуля извлек свою корягу с торчащим вбок вздутием «спутника», как, подсев, с усилием насадил замычавшую Светку, как взял ее в работу, дергая на себя массивный таз, будто тугие весла на короткой дистанции, как девка стала заводиться, стонать, всхлипывать, визжать, дергаться всем телом взад-вперед уже не по обязанности, а по потребности...

Это называлось «ловить сеанс». «Сеансы» его возбуждали. Настолько, что он не дождался смены, а обошел девчонку спереди и поднес к ее лицу напряженную плоть, которую тут же всосал умелый и жадный рот. Светка мгновенно перестроилась и стала двигать головой в том же ритме, в котором взбрыкивала задом. Она работала так виртуозно, что Алекс и Кривуля пришли к финишу одновременно.

Глава вторая.

ОПЕРА И БАНДИТЫ

Лис шел обычным стремительным шагом, целеустремленно глядя перед собой. Рост сто семьдесят семь, поджарый, жилистый, коротко стриженный, он напоминал недавно оставившего большой спорт бегуна – стайера или марафонца. Чуткий нос – длинный, тонкий, хрящеватый – нервно втягивал прохладный утренний воздух, будто отыскивая невидимый след. Город кишел следами больших и маленьких хищников: убийц, мошенников, взяточников, рэкетиров... Запахи крови, наркотиков, краденых денег, меченых карт, оружейной стали, купленных государственных чиновников, беспринципности и предательства перемешивались, составляя привычную атмосферу разложения, вседозволенности и безнаказанности.

Но в отличие от тысяч других тиходонцев, которые лишь обреченно дышали тошнотворной, постепенно становящейся привычной вонью. Лис знал, откуда и куда ведут криминальные следы, а главное – знал, кто их оставляет. Знал потайные норы, пристрастия и привычки их обитателей, знал, кто, на чем и как делает баснословные состояния, составляющие экономическую основу класса «новых русских». Такое знание очень опасно, особенно сейчас, когда цена человеческой жизни упала до стоимости пистолетного патрона, поэтому его отстраненный вид был обманчив: Лис тщательно контролировал обстановку вокруг, а правая рука в любой момент могла нырнуть под полу пиджака и через секунду вынырнуть обратно с двенадцатизарядным «пээмэмом» – пистолетом Макарова модернизированным, недавно принятым на вооружение, а потому достаточно редким как в низовых звеньях армии и МВД, так и в бандитских структурах.

Однако стопроцентных гарантий безопасности не дает ни сверхбыстрая реакция, ни самая совершенная модель оружия, поэтому его сопровождали три телохранителя стандартной внешности: с широченными плечами, могучими шеями, маленькими пулевидными головками и холодными невыразительными глазами. Один шел впереди, двое держались сзади – довольно распространенная схема профессиональной физической защиты, известная под названием «клин». Впрочем, любому осведомленному лицу известно: даже многочисленная государственная охрана заокеанских президентов, европейских премьеров, латиноамериканских диктаторов, королевских особ дряхлеющих монархий, свирепых царьков Африканского континента способна предотвратить лишь семь процентов покушений. Печальные российские хроники последнего десятилетия позволили вывести еще более неутешительную закономерность: во всех случаях серьезных покушений телохранители смогли выполнить лишь одну миссию: умереть вместе с хозяином.

Поэтому Лис не обольщался: туго набитые мускулами малиновые пиджаки вокруг него – обычное пижонство, показатель определенного социального и материального уровня, не больше. Если какой-то «отморозок» начнет лупить из пробивающего рельс «акаэма», пули легко пронижут и высококачественную шерстяную ткань, и кевлар легкого жилета, и твердые тренированные мышцы, и внутренние органы, и опять кевлар и шерсть, и случайно подвернувшегося прохожего, и витринное стекло, и автомашину – одним словом, все, что окажется на пути горячего свинцового потока, нацеленного в его, Лиса, голову, грудь и живот. Если добавить, что охранники скорей всего не кинутся закрывать охраняемую персону, а шарахнутся в стороны либо повалятся наземь, повинуясь самому сильному в мире рефлексу – инстинкту самосохранения, преодолеть который могло лишь существовавшее когда-то давно у отдельных человеческих особей чувство долга, ныне успешно ликвидированное и отнюдь не восполняемое тысячедолларовой зарплатой, – то станет ясно: шансов у него гораздо меньше одного процента, а выражаясь образным языком обслуживаемого контингента – с гулькин хрен.

На девяносто девять процентов защитить от покушений способна сильная государственная власть, поддерживающая жесткий режим законности и правопорядка, но за неимением и такой власти, и такого режима каждому следовало полагаться лишь на собственный авторитет, умение ладить с одними и внушать страх другим так, чтобы первым не пришло в голову, а вторые не осмелились нанимать того самого «отморозка» и вставлять в заскорузлые немытые лапы наиболее эффективное орудие убийства двадцатого века. Лис имел в Тиходонске немалый авторитет и рассчитывал на него больше, чем на «ПММ», накачанных секьюрити или титановый бронежилет четвертого класса, тем более что в отличие от тяжеленного жилета и охранников авторитет постоянно находился при нем. Другое дело, что в условиях, когда наряду с атрофированном государственных законов дают трещину незыблемые воровские правила и бандитские понятия, защитные свойства авторитета существенно снижаются.

Дойдя до пересечения Большой Садовой с Богатяновским спуском, Лис свернул направо, к реке. Сторонний наблюдатель вряд ли сумел бы определить, кем по жизни является этот подвижный человек с волевым лицом и обильно покрытыми сединой волосами, напоминающими мех специальной выделки «сноу-топ», украшающий воротники дорогих кожаных пальто. Уверенные манеры, изысканная волна одеколона «Кашарель», небрежно расстегнутый пиджак «соль с перцем», бледно-голубая сорочка с синим галстуком из элитного магазина «Люкс», черные брюки из тонкой шерсти, черные, оленьей кожи туфли – все это выдавало достаток и преуспевание. Бумажник с двумя миллионами старых рублей и пятью сотнями новых долларов в левом нагрудном кармане и последняя модель сотового телефона «NOKIA 9000» в правом подтверждали первое впечатление, хотя сумма наличности у банкира средней руки или крутого бандита могла вызвать только усмешку.

И сведения о биографии вряд ли прояснили бы сомнения пытливого наблюдателя. Лису приходилось убивать людей – на вполне законных основаниях в порядке самозащиты, да и бессудные противоправные ликвидации нескольких негодяев имелись за спиной, вместе с приговором к шести годам лишения свободы, из которых отбыто в спецколонии ИТК-13 восемь месяцев и шестнадцать дней. Приговор потом отменили, потому что Лис умел мастерски запутывать следы и мог перехитрить кого угодно, полностью оправдывая свое прозвище. Окрестили его тиходонские уголовники двенадцать лет назад, под этим именем знали Филиппа Михайловича Коренева все городские босяки, обитатели следственно-пересыльной тюрьмы на Богатяновском проспекте, сидельцы пятнадцати разбросанных по области «зон», члены старейшей в стране воровской общины, братва из «новой волны» и много других людей: блатных, приблатненных, неорганизованной шпаны – словом, всех представителей пестрого криминального мира. И хотя прозвища, кликухи, погоняла являются непременным атрибутом преступной субкультуры. Лис не был вором в законе или авторитетом, положением или смотрящим, не был звеньевым, бригадиром или даже рядовым быком, солдатом, пехотинцем – напротив, относился к категории, вызывающей ненависть у всей этой публики, – цветным, ментам, мусорам, легавым.

Подполковник милиции Коренев возглавлял оперативный отдел Тиходонского РУОГГ. Правда, ни одного мента не охраняют высокооплачиваемые частные секьюрити, и только милицейские генералы приобретают (да и то не всегда) лоск, свойственный преуспевающим людям, но и они, выходя утром из дома, вряд ли имеют на кармане больше двух-трех сотен. Так что Коренев по большинству признаков походил на полукриминального бизнесмена и обладание табельным оружием сходства не меняло, потому что эта публика вооружена поголовно и не какими-то «ПММ», новейшими «глоками», «береттами», «хеклер-кохами», отличающимися от модернизированного кургузого уродца так же, как голубой дог отличается от помеси беспородной овчарки с дворняжкой. Тем более что денежное содержание подполковника – должностной оклад, оклад по званию, процентная надбавка за выслугу лет, компенсация продовольственного пайка и надбавка за сложные и опасные условия работы составляло в совокупности один миллион девятьсот тысяч рублей, к тому же выплаты регулярно задерживались на месяц, два, а то и все три. Если бы Коренев жил на одну зарплату, то имел бы вид траченный и жалкий, не обошлось бы и без рваных носков – символа честности новозеландского полицейского Пеле Гереро из давнего, наивного по нынешним меркам кинобоевика. Но Лис работал по совместительству в банке «Золотой круг», где за консультирование по вопросам безопасности ему платили три тысячи долларов ежемесячно, причем очень пунктуально: пятого числа в первой половине дня.

Это являлось нарушением закона: сотрудникам милиции разрешалось заниматься по совместительству только научной, преподавательской и творческой деятельностью, хотя это правило практически не соблюдалось – среди массы подрабатывающих на стороне тиходонских ментов не было ни одного преподавателя, научного сотрудника или писателя. Лис считал нарушение вынужденным и гораздо меньшим, чем те, на которые толкает государство своих правоохранителей, назначая им мизерные зарплаты да еще не выплачивая их вовремя. Тем не менее в штатном расписании и платежных документах «Золотого круга» его фамилия не фигурировала.

Стояло начало мая, лето запаздывало, люди шли в куртках и плащах, Коренев пожалел, что выскочил в одном костюме, но тут же подумал, что днем станет теплее. Он мог ехать в машине – служебной «Волге» РУОПа или закрепленном за ним «БМВ-семерке» «Золотого круга», но предпочитал пройтись по просыпающемуся городу, размяться, подышать воздухом, посмотреть по сторонам, ибо иногда простое хождение по улицам приносит гораздо больше информации, чем суточные оперативные сводки.

В отличие от обычных прохожих, наполняющих постепенно утренние улицы, Лис видел глубинную суть самых обыденных на первый взгляд вещей. Вот плечистый мужик с усталым лицом вышел из построенной тиходонскими купцами в далеком и благополучном тринадцатом году больницы «Скорой помощи», цепко оглядевшись, пересек тротуар и тяжело ввалился в потрепанную серую «Волгу». Значит, минувшей ночью в Центральном районе совершено тяжкое преступление: скорей всего квартирный разбой или покушение на убийство. Иначе начальник криминальной милиции Савушкин не стал бы лично контролировать опрос терпилы. Вот начался дорогостоящий ремонт занюханного полуподвального кабачка «Встреча» – значит, Север забрал точку у Никеля в возмещение карточного долга, а раз дела у должника идут настолько плохо, то и кодлан его в ближайшее время Север возьмет под себя. И уже вполне сможет помериться силами с нахичеванскими, хотя Карпет везде громогласно заявляет, что делить им нечего. Есть, ох есть что делить: территория богатая – вещевой и продовольственный рынок, пять заправок, восемь автостоянок... Без стрельбы не обойдется!

Вот новый дом Акопа Чебаняна, будто перенесенный в пыльный неухоженный Тиходонск из чистенькой аккуратной Швейцарии: ослепительно белый фасад, ломаная черепичная крыша, большие окна в черных, без переплетов, рамах, вымощенный плиткой двор за ажурной, кованого чугуна оградой. Правда, места для него не было – Акоп срыл склон Лысой горы, вывез тысячи кубов грунта, поставил подпорную стенку из итальянского отделочного кирпича, чтобы не портила общего вида, – словом, это дело обошлось ему раз в пять дороже, чем сам дом, ни один, самый зажиточный гражданин альпийской республики не стал бы затевать столь убыточное строительство. Значит, уровень жизни рядового российского торговца бензином куда выше; и рэкет ему не помеха, потому что, пока ленгородские бились с речпортовскими за раскорячившуюся на границе их территорий заправку, трудяга Акоп собрал из прибывших с Карабахского фронта земляков свою бригаду и послал на хер и Итальянца, и Валета. Момент был выбран тактически правильно, тем уже надоело воевать, и неожиданный оборот устроил обе стороны. Устроил он и самого Акопа, который спокойно жил в европейской вилле, ездил на белом «Линкольне» и ничего не опасался, потому что несколькими кровавыми акциями быстро набрал вес в криминальном мире города.

Длинный, как теплоход, лимузин дожидался хозяина у ворот; коренастый небритый водитель высунулся из кожаного салона, почтительно поздоровался с Лисом, осмотрел внушительный эскорт и прищелкнул языком – по его меркам это было круто, можно не сомневаться, как он распишет все Акопу и что станут говорить падкие на внешние эффекты кавказцы. Номер у «Линкольна» был самым обычным, рядовым, как на каком-нибудь занюханном «Москвиче» или «Запорожце». Значит, Акоп не нашел подходов к новому начальнику областной ГАИ, который лично выдавал светоотражающие белые прямоугольники серии ТОМ, делающие автомобиль неприкасаемым для многочисленных инспекторов дорожно-патрульной службы. Впрочем, те и сами не очень усердствуют по отношению к крутым иномаркам – транспорту больших начальников и бандитов: вон сколько бегает отечественных тачек, с которых можно поиметь гораздо больше выгод и не в пример меньше неприятностей.

Островок европейской цивилизации остался позади, теперь справа возвышался крутой склон Лысой горы в своем первозданном виде: черные высохшие деревья, чахлый кустарник, сквозь который проглядывал толстый слой мусора: десятки лет обитатели расположенных наверху домишек избавлялись от бытовых отходов самым простым и естественным, на их взгляд, способом.

Слева серый обшарпанный парапет, ограждающий шестиметровый обрыв, переходил в кирпичную стену пивного бара «Рак». Совсем как в старой залихватской песенке: «На Богатяновке открылася пивная, там собиралася компания блатная...» И в былые времена здесь проводили время не самые достойные и благонравные члены общества развитого социализма: шпана из прилегающих трущобных кварталов, бродяги, залетные босяки, проститутки самого низшего пошиба, украшенные вместо колец, цепочек и сережек царапинами, ссадинами и кровоподтеками, обмывающие очередную удачу портовые воры. Сейчас «Рак» превратился в штаб-квартиру речпортовской группировки, а поскольку Мишка Квасков – Валет – пива не любил, то перепрофилировал точку в соответствии со своими наклонностями: теперь здесь ужинали, пили водку, виски и джин, играли в карты и смотрели стриптиз-шоу. Впрочем, название и эмблему пивбара Валет сохранил как историческую достопримечательность, и вечерами огромный неоновый рак с пенящейся кружкой в клешне являлся единственным маяком в сплошном мраке этого заброшенного Богом и городской администрацией района.

Заведение работало с вечера до утра, сейчас у входа было пустынно, но, когда Лис проходил мимо, огромная деревянная дверь открылась, выпуская немолодого человека, на котором просторный свитер и видавшие виды брюки болтались словно на вешалке.

– Доброго здоровьичка, – по-деревенски поздоровался он. – Давно не встречались...

Это был Хромой, пахан одного из кодланов воровской общины. Впалые щеки, запавшие глаза, морщинистая шея... Четырнадцать лет в исправительно-трудовых колониях Коми АССР здоровья не прибавляют. Там, за колючей проволокой, он заработал туберкулез, от которого после упорного лечения избавился совсем недавно. А вот перебитая бревном нога так и не стала прямее.

– Приветствую... – кивнул Лис, останавливаясь. Он забыл имя пахана, а обращаться по кличке сейчас было неуместно. – Какими судьбами здесь?

– Да вот... Думал пива выпить... Хромой кивнул на замерших с трех сторон телохранителей.

– Неужто грозит кто? Вы скажите, если что...

– Кто мне может грозить? – пожал плечами Лис. – Хотели с ребятами тоже пивка попить. Да его здесь уже лет пять не держат.

Лис двинулся дальше. Хромому нечего было делать в «Раке». Он ходит под Крестом, а у того нет никаких дел с Валетом. Потому недавний туберкулезник и растерялся, попытался «перевести стрелки» и в спешке сморозил глупость. Очевидно, за этим стоит нечто важное. Но что? Лис не любил, когда в криминальном мире происходили события, о которых он ничего не знал.

«Надо будет дать задание Лешему», – подумал он, снимая проблему.

Богатяновский спуск вывел на набережную. Слева текла река, давшая название городу. У причальной стенки замерли несколько буксиров, пожарный катер, в отдалении виднелся белый пассажирский теплоход. Они шли еще десять минут – мимо мореходного училища, серых громад дореволюционных пакгаузов, превращенных в коммерческие склады, череды убогих кафушек времен социализма и наконец приблизились к новому трехэтажному зданию, полностью отвечающему стандартам надежности, респектабельности и богатства новейшего времени: строгий фасад из красного кирпича, белью металлопластиковые рамы с золотистыми зеркальными стеклами, высокая двускатная крыша, крытая вечным и вместе с тем легким металлопластиковым листом, имитирующим черепицу необычного коричневого цвета. Телекамеры по углам, камуфлированные фигуры у входа и три огромных черных джипа на стоянке завершали картину.

От окружающей территории банк «Золотой круг» отделился широкой площадкой из мелкой узорчатой плитки, идеально ровной и всегда чистой, что особенно бросалось в глаза по контрасту с замусоренной, в колдобинах и лужах набережной. Каждому прохожему становилось ясно: в «Золотом круге» все не так уродливо, гнусно и безнадежно, как в остальном мире. За порогом это впечатление усиливалось: остромодные отделочные материалы гармонично сочетались с нестареющим мрамором, традиционными ковровыми дорожками, утепляющим интерьер паркетом.

Кабинет председателя правления тоже соответствовал самым высоким стандартам: и отделка, и мебель, и оргтехника, и даже вид из окна на величавый тихий Дон с медленно плывущими против течения баржами и зеленью весеннего левобережья. Когда скромный консультант появился в дверях, Хондачев немедленно встал, обогнул огромный стол и с радостной улыбкой поспешил навстречу. Банкир не играл в вежливость и не притворялся, просто у него была хорошая память. Три года назад Шаман собрался отобрать «Золотой круг» и уже заставил четырех из девяти учредителей продать акции. Хондачеву оставалось либо разориться, либо умереть, но он нанял Лиса, и тот решил проблему, казавшуюся неразрешимой. Оказалось, что есть еще и третий выход. Вместо Хондачева неожиданно умер Шаман, после чего «наезжать» на банк по-серьезному никто не решался. А мелкие шероховатости сглаживала собственная служба безопасности, консультант получал свои три штуки баксов за общее руководство, советы да урегулирование особо сложных вопросов. Таких, как возникли сейчас.

– Рад видеть, Филипп Михайлович. – Хондачев потряс вошедшему руку и, приобняв за плечи, повел к гостевому столику. – Чай, кофе, завтрак?

– Если пару бутербродов... – подтянув на коленях брюки. Лис сел на черный кожаный диван, глубоко утонув в мягких подушках.

– Сейчас все будет. – Банкир нагнулся к интерфону, отдал необходимые распоряжения и опустился рядом с гостем. – Вы еще не раскрыли последние «заказухи»? – поинтересовался он, но Лис знал, что хозяина кабинета волнует совсем не этот вопрос.

– Раскрываем, – вяло ответил подполковник. До начала оперативного совещания в РУОПе оставалось сорок пять минут, и он с трудом выдерживал правила приличия и не торопил собеседника. Однако Хондачев почувствовал его настроение и перешел к делу:

– У нас есть клиент, некто Семенихин. – Банкир ослабил узел строгого серого галстука. – Довольно аккуратный, проблем с ним никогда не возникало... Хотя в последнее время дела у него пошли скверно, на счете болтались то пять, то десять миллионов... Хондачев принужденно улыбнулся и пояснил:

– Рублей. Пять-десять миллионов рублей. Причем старых рублей.

Лис кивнул.

– И вдруг ему поступает перевод на сумму шесть миллиардов рублей, – продолжил Хондачев. – Плательщик – дагестанская фирма «Восток» через махачкалинский коммерческий банк...

– Обналичка «воздушных» авизовок? – спросил опытный Лис.

– Такова первая мысль, – кивнул банкир. – Но сейчас все стали ученые. Наша служба безопасности проверила операцию, Байков сам выезжал в Махачкалу – все чисто. Есть фирма, есть договор о совместной деятельности. Семенихин должен создать в Тиходонске торговый центр, а «Восток» поставлять импортные товары на реализацию...

– Тогда в чем проблема?

– Проблема в том, что этот самый Семенихин приходит ко мне и приносит заявку на конвертацию всей суммы в доллары и перевод ее в Турцию фирмепоставщику...

Секретарша Хондачева вкатила сервировочный столик, и разговор прекратился. На вид ей было не больше двадцати двух – симпатичная брюнетка с короткой стрижкой, в строгом синем костюмчике делового покроя, который не очень-то скрывал высокую грудь, развитые бедра и красивые ноги. Впрочем, если бы девушка появилась в бесформенной хламиде и парандже. Лис мог с уверенностью сказать, что она молода, хороша собой и имеет безукоризненную фигуру: это обязательные требования для подобной работы.

– Побыстрей, Марина, – с отчетливым раздражением сказал Хондачев. – Ты нас задерживаешь.

– Хорошо, Иван Петрович, – кротко отозвалась она, расставляя тарелки с бутербродами, кофейник, сахарницу и чашки. У Марины было чистое лицо и скромные манеры, но Лис знал наверняка, что она спит со своим шефом – это тоже обязательное условие контракта.

– Приятного аппетита, – девушка направилась к двери. У нее была походка манекенщицы – Лису казалось, что она движется по невидимой узкой дорожке.

– Ты меня не слушаешь? – теперь раздражение относилось к Лису.

– Он еще принес дополнение к первоначальному договору, узаконившее изменение целей финансирования. Так?

– Так, – банкир тяжело вздохнул.

Лис взял бутерброд с тонко нарезанной салями, налил густой кофе, контрастирующий с ослепительно белым фарфором чашки. За последнее время Хондачев сильно сдал и выглядел старше своих пятидесяти двух: сморщилась кожа на властном лице, крупная фигура обмякла, голова стала совсем седой. Немудрено: большие деньги – большие хлопоты. Он постоянно ходил по краю и в любой миг мог все потерять. Включая жизнь.

Совсем недавно в Тиходонске случился ряд событий, подоплека которых не получила официальной оценки, но была хорошо известна серьезным людям. Крупный бизнесмен и известный общественный деятель Эльхан Тахиров, он же криминальный авторитет Тахир, попытался взять под себя «Тихпромбанк», имеющий «гэбэшную» «крышу». По странному стечению обстоятельств неизвестные киллеры расстреляли в ресторане «Маленький Париж» и Тахира, и его охранников, а заодно и продажного мента, который с ними обедал. По не менее странному совпадению через несколько дней скоропостижно умер Юмашев – председатель правления «Тихпромбанка». Причина смерти оказалась естественной: тромбоз, закупорка артерии. Но вряд ли это обстоятельство могло успокоить Хондачева, который ни в какие совпадения не верил и правильно делал.

– Словом, все правильно, хотя за километр воняет говном. В наше время бумаги принимают в расчет только дураки, поэтому я ему отказал.

Острый вкус копченостей смешивался с ароматом кофе. Лис взял еще один бутерброд.

– А чем ты, собственно, рисковал, раз форма соблюдена?

Банкир распустил галстук:

– Если в установленный срок товар или деньги в Россию не вернутся, я должен применить к этому Семенихину штрафные санкции. А в активе у него, как ты помнишь, десять миллионов рублей. Плюс честное слово. Немало, конечно... Но с меня Центробанк сдерет всю потерянную сумму – миллион долларов! Зачем мне такие гешефты?

– Ясно, – Лис откинулся на спинку дивана и посмотрел в окно. По фарватеру маленький буксир с натугой волок груженную бревнами баржу. Там, должно быть, свежо и прохладно, чистый воздух пахнет речной водой и деревом, все привычно, ясно и понятно...

– И что дальше? – спросил он, возвращаясь в пропитанный напряжением кабинет Хондачева. Дальше обязательно должно было произойти нечто такое, из-за чего банкир и вызвал его сюда. Когда кому-то мешают украсть миллион долларов, история обязательно имеет продолжение. – Тебе позвонили и дали два дня сроку?

Хондачев покачал головой:

– Нет. Хотя я ждал «наездов». Но вместо этого пришли твои коллеги из ОБЭП, арестовали несколько счетов и заявили, что я отмываю криминальные доходы. Потом появилась налоговая полиция и обвинила нас в недоплате Налогов. Эти ребята приводят какие-то свои доводы и вроде бы искренне хотят разобраться... Но у меня застопорились операции, я подвожу клиентов, они выражают недовольство, в коммерческих кругах ползут всякие слухи, под угрозу поставлена репутация банка... Ты понимаешь, к чему это приведет?!

Лис кивнул. Один вкладчик закроет счет, второй, третий... Подобные процессы развиваются лавинообразно и обычно приводят к краху. Акции падают в цене, некто через сеть подставных лиц целенаправленно их скупает и сосредотачивает в своих руках контрольный пакет. А возможны и другие сценарии... Кто-то просрочит платеж, понесет убытки и предъявит претензии Хондачеву. Разумеется, не в арбитраже, а на улице или в подъезде... За последний год убито столько банкиров, одним больше, одним меньше – для статистики это безразлично. А для самого Хондачева?

– Кто может стоять за всем этим? У тебя есть какие-нибудь подозрения? Может, Байков что-нибудь раскопал?

Хондачев покачал головой. Он выглядел совсем подавленным. Лис встал:

– Я все понял. Сегодня же начну заниматься. А тебе совет: пока никуда не выходи. У тебя же шикарная комната отдыха – поживи несколько дней здесь. И удвой охрану.

Тяжелая дверь плавно захлопнулась за спиной. Динозавры в малиновых пиджаках толклись вокруг Марины, но мгновенно переключили внимание и изобразили стойку готовности.

– Остаетесь в банке, – скомандовал Лис. – Один в вестибюле, один в коридоре, один на лестнице. Доложитесь Байкову.

Маленькие головы синхронно кивнули.

– До свидания, Марина, – свойски попрощался Коренев и дружески улыбнулся.

Зеленые глаза удивленно распахнулись – они вовсе не были друзьями, больше того – сегодня видели друг друга впервые.

– Досвидан... Лис выскользнул в коридор. На груди коротко тренькнул телефон.

– Ты где? – голос Литвинова звучал невозмутимо, как всегда.

– Еду к себе.

– Давай.

Линия отключилась. Черт. Валек не станет звонить просто так. Что-то произошло... Лис выбежал на улицу. В одном из джипов сидел водитель.

– Давай в управление, Сашок! – Он запрыгнул в просторный затемненный салон. Не задавая вопросов, парень в короткой кожаной курточке и тесной кепчонке крутанул руль и резко набрал скорость. Мобильник тирликнул еще раз.

– Ты где? – теперь на связь вышел Нырков.

Задрав нос, вездеход уверенно пер по крутизне Среднего спуска.

– Подъезжаю, Василий Михайлович.

– Через сколько будешь?

Начальник управления тоже был выдержанным человеком, но не настолько, чтобы сравниться с командиром СОБРа.

– Через семь минут.

– Ладно.

Через шесть минут и пятнадцать секунд подполковник Коренев вошел в кабинет своего начальника. Он был поменьше, чем у Хондачева, куда скромней отделан и обставлен, но стандарты ментов отличаются от стандартов банкиров, и по милицейским меркам кабинет выглядел вполне прилично, куда лучше, чем позволяет бюджетное финансирование. Тому имелось простое объяснение: помещения РУОПа ремонтировались за счет «Золотого круга». По нынешним временам это называлось спонсорской помощью.

– Присаживайтесь Филипп Михайлович, – озабоченно кивнул Нырков. Плотный, коренастый, с густыми черными волосами и такими же черными аккуратно подстриженными усами, он имел прозвище Колорадский Жук, или просто Жук. Прозвище дали бандиты, но поскольку милицейская и бандитская сферы связаны сотней ниточек и каналов, по которым информация циркулирует в обе стороны, то так называли его все, правда, за глаза.

Нырков сидел в торце длинного стола для совещаний, полгода назад он стал генералом и с тех пор полюбил форму – обычная «детская» болезнь, которая проходит вместе с ощущением новизны: когда шитая звезда отпечатывается в сердце, отпадает необходимость демонстрировать ее на погоне. Тщательно отутюженный генеральский китель резко контрастировал с видавшей виды курткой и клетчатой рубахой Литвинова, сидевшего первым по левую сторону стола.

Первый стул справа дожидался Коренева – по традиции каждый из начальников отделов всегда занимал одно и то же место. Коренев опустился на жесткое сиденье, пожал руку Волошину, подмигнул Литвинову и кивнул остальным пяти участникам совещания.

– Значит, ставим засаду с «живцом» по РД «Обочина», – сказал Нырков.

– К нам перевелся Попов из областного УР, сегодня выходит на работу. Помните? Восемьдесят девятый, «Трасса»? Очень сходная ситуация, тогда он сработал отлично! Парень честно заслужил свой орден.

– Да, один против двух бандитов, застрелил обоих, – кивнул Коренев. – Можно ставить его старшим группы.

Волошин шевельнулся:

– Я вроде тоже «живцом» ходил...

Коренев неловко осекся. Алексей работал по «Прыгающим теням», получил два ножевых, но заломал гада. Свою «Красную Звезду» он почти не надевает, а шрамы всегда при нем...

– Кто спорит, Леха? Но ты постарше, зачем самому лезть?

Тот пожал плечами:

– Так, значит, так. Мне все равно.

Нырков посмотрел с удивлением, да и Коренев запнулся от неожиданности. Открыто выражать безразличие к службе может только предельно уставший от нее человек, настроившийся уйти в любой момент. А выслуга у Алексея есть уже давно...

– Пусть старшим идет Волошин, – подвел итог Колорадский Жук. – Он знает людей и дело знает лучше Попова...

– Есть, – Волошин равнодушно кивнул.

Оперативка шла как обычно: Нырков ставил задачи, задавал вопросы по взятым на контроль делам, но Коренев чувствовал, что о главном генерал пока молчит. И действительно, только в конце совещания Жук внезапно объявил:

– Поступили оперативные данные по линии ФСБ... Из Грозного в Тиходонск направлена боегруппа для проведения терактов против сотрудников, воевавших в Чечне. Предположительно, против СОБРа. Других данных нет. По получении дополнительной информации ее нам сообщат...

Наступила гнетущая тишина. В кабинете собрались люди, прослужившие в милиции десятки лет. Они раскрывали преступления, разыскивали и преследовали преступников, стреляли в них и подводили под расстрелы, загоняли в колонии и тюрьмы, делали обыски, изымали ценности и описывали имущество – словом, давали повод обижаться на себя. Случалось, им хотели отомстить, а бывало, и мстили, но лишь в единичных случаях, и каждый из таких случаев вызывал бурный резонанс не только в профессиональной среде, но и во всем обществе. Но чтобы специальная группа выделялась для мести даже не отдельному сотруднику, а целому подразделению, – такого никогда не было!

– Какие есть мнения? – поинтересовался Нырков. – Оценка вероятности, степень опасности, необходимость в контрмерах?

Смотрел он при этом на Литвинова, который лично возглавлял своих людей во всех трех шестидесятисуточных спецкомандировках.

Командир СОБРа ответил на все три вопроса. Медленно, четко и с расстановкой:

– Вероятность около ста процентов. Степень опасности крайне высокая. Необходимо создание специальной группы и проведение контрразведывательных, оперативно-поисковых и заградительных мероприятий.

Помолчав, он добавил:

– Когда мы еще находились там, то постоянно получали угрозы. Дескать, придем к вам домой и зарежем спящих. Избежать этого можно было только одним путем: довести дело до конца. Но наверху решили, что лучше разворошить змеиное гнездо и уйти. Вот результат.

Нырков поморщился:

– Это не относится к делу. Не нам решать политические вопросы такого уровня.

Литвинов кивнул:

– Я знаю. Нам можно было только умирать. И там, и теперь – здесь. Ведь никаких общегородских мероприятий по защите моих ребят проводиться не будет? И комплексный план мероприятий УВД, ФСБ, воинских частей, таможни, налоговой полиции – такой, как при приезде сюда Президента, тоже составляться не будет?

– Давайте оставим демагогию, – построжал Нырков. – Поступила непроверенная оперативная информация. Разве в таких случаях проводят широкомасштабные мероприятия? Вначале надо все проверить...

– Конечно, – согласился командир СОБРа. – Пока не подорвут мои казармы, можно и подождать. Только если бы прошла информация, что заброшена группа для убийства губернатора или кого-то там еще, то все стали бы на уши, без каких-то дополнительных проверок!

– Если у вас есть конкретные предложения, то напишите рапорт! – оборвал Жук Литвинова. – И попрошу всех держать полученную информацию в тайне. Чтобы не вызывать паники!

Так на нервной ноте закончилось это оперативное совещание.

Несколькими часами позже в маленьком ресторанчике на Тиходонском ипподроме состоялось совещание руководителей преступных группировок города. В соответствии с терминологией новейшего времени оно именовалось не «сходкой», не «стрелкой», не каким-либо другим скомпрометировавшим себя словечком, а нейтральным и вполне благопристойным обозначением «стол». Стол действительно присутствовал – длинный, накрытый хрустящей скатертью и уставленный изысканными закусками. За ним восседали двадцать пять человек, имеющих большее или меньшее влияние в криминальном мире. Это был большой «стол», потому что обычно для решения всех возникающих вопросов собираются восемь-десять авторитетов, представляющих наиболее мощные кланы.

В отличие от организованной преступности за рубежом: жестко структурированных, с непоколебимой иерархией азиатских триад, строго соблюдающей вековые обычаи и традиции сицилийской мафии, более гибкой, допускающей обход древних окостеневших догм ее американской ветви «Коза Ностры»,

– российский криминальный мир в силу, наверное, национального разгильдяйства и врожденной дезорганизованности не смог выстроить четкую пирамиду с выраженной управленческой вертикалью.

Только далекие от жизненных реалий детективисты придумывают главного злодея, сидящего на самом верху и дергающего за ниточки, протянутые во все города, рабочие поселки, деревни и хутора. Это не значит, что такого злодея нет вообще, напротив – их множество, хотя маскировка, достигнутое положение, материальные и иные возможности исключают прямое называние их злодеями, но каждый из них возглавляет какую-то свою пирамиду, а рядом располагается другая, чуть пониже или повыше, а за ней еще одна, и еще, и еще...

В криминальном мире Тиходонска не было единого хозяина, хотя несколько лет назад Иван Павлович Воронцов, известный в своей теневой жизни под кличкой Шаман, и предпринимал попытки им стать. Но изменить исторически обусловленные закономерности ему не удалось, вместо этого наступила скоропостижная и довольно странная смерть. По мнению компетентных тиходонцев, если бы не такая скоропостижность, то кончина Шамана была бы обычной для слишком прожорливых типов, живот которых лопается то ли от чрезмерного аппетита, то ли от автоматной очереди в упор.

Сейчас за столом ипподромного ресторана сидели официальный глава воровской общины Крест, руководители подведомственных ему кодланов Север, Хромой, Лакировщик, Серый, Крот, Зевака, Никель, главарь нахичеванских Карпет, авторитеты «новой волны»: Итальянец с протезом вместо оторванной взрывом гранаты ноги, предводитель речпортовской группировки Валет, укрепившийся в последнее время Акоп Чебанян, единственный в интернациональном сообществе азербайджанец – руководитель азербайджанского землячества Гуссейн Гуссейнов, занявший место эффектно расстрелянного недавно Тахира, кореец Костя Ким, имеющий за собой до трехсот «солдат»...

У каждого из них была своя территория, свой подданные, свой бизнес и свои интересы, а все вместе они делали погоду в теневом, да и в официальном мире Тиходонска. Обычно они сами и собирались на свои «столы», но сейчас здесь присутствовали и непредсказуемый Паша Биток, и представители молодых, злых и голодных: Угол, Питон, Коляша, Шакал, и другие отмороженные и борзые ребята, с которыми в обычных условиях не очень-то и считались.

Посторонний в ресторан попасть не мог, прилегающие трибуны и служебные помещения были пустыми, только прогуливались «пехотинцы» охраны, которые по традиции еще давних воровских сходок не должны были иметь при себе оружия. Вдали, на той стороне огромного, начинающего зеленеть скакового поля, несколько конюхов выгуливали нервных, застоявшихся за зиму лошадей.

– Братья бродяги, – произнес традиционное зоновское обращение высокий, костистый, похожий на Мефистофеля Крест. Сейчас он был не в костюме с галстуком, а в черной водолазке и широких зеленых штанах. В этой одежде вор чувствовал себя значительно удобней.

– Собрались мы здесь потому, что дальше джафаровский беспредел терпеть невозможно...

Широкий раздвоенный подбородок, развитые надбровные дуги, глубоко сидящие неопределенного цвета глаза, нос, больше напоминающий орлиный клюв, – все это придавало ему демонический вид. А может, такое впечатление создавала репутация – Крест был известен как «зоновский» вор, хранитель старого «закона». Тиходонский криминалитет помнил, как несколько лет назад он отправил на тот свет «вольного» вора в законе Черномора, отошедшего от «правильных» обычаев. Правда, потом Крест и сам отступил от замшелых воровских догм, но Черномору от этого лучше не стало.

– А значит, люди должны решить сообща, как им надо поступать...

Почти все положили вилки и ножи, только Биток отправил в рот очередную порцию сухой колбасы, да Шакал жадно глотал осетровую икру.

– Многие жаловались на него, общество хотело разобраться, его самого послушать, поправить немного, но он нас всех оскорбил, а себя выше поставил...

Крест говорил так, как привык за свою долгую воровскую жизнь, хотя многим его манеры и не были понятны. Молодая поросль, «новая волна» – все эти спортсмены, рэкетиры, бандиты прошли совсем другую школу. У них не было на руках традиционных для воров козырей – длинных сроков отсидки, признания в арестантском мире, специфических регалий, определяющих положение на иерархической лестнице. Да они и не собирались тратить многие годы на то, чтобы заработать эту лабуду, им нужно было совсем другое – деньги, причем немедленно и очень много. Поэтому своими козырями они избрали физическую силу, наглость и оружие, создали свои правила поведения, свои ритуалы, свой сленг. Воры жили по «закону», «спортсмены» – по «понятиям».

На первых порах происходили столкновения – у воров никогда не было своих территорий или объектов, вор свободен и может работать везде. Но где бы вор ни был, он обязан платить в общак. Причем первоначальная идея заключалась в том, что в общак отдавался весь доход, а уже потом каждому выплачивалась его доля. У «спортсменов» идея совсем другая: взять под себя как можно больше земли и учреждений, собирать дань со всех, кто делает на них свой бизнес, и ничего никому не отдавать, ни с кем не делиться. Получалось, что воры должны платить «спортсменам» за работу на «их» территории, а те вовсе никому и ничего не должны.

Начались «стрелки» – разборняки", стрельба и взрывы, «новые» оказались сильнее и, возможно, вытеснили бы воров из этой жизни, но в зонах власть воров оставалась безраздельной, а какой ты не есть грозный на воле, но рано или поздно вполне можешь оказаться за колючей проволокой, и тогда... В Тиходонске хорошо помнили историю бригадира Семена Плотникова по кличке Бык – куда как крут был, а попал в камеру и тут же стал петухом по имени Света, да так и сгинул в петушиных кутках лагерных бараков. Потому в конце концов по всей стране воры и «новые» пришли к компромиссу: «спортсмены» в общак отстегивают, воры на любой территории бесплатно работают, друг друга не трогают, в дела чужие не лезут.

Так и повелось. Только торговым ларькам «крышу» делать куда доходней и безопасней, чем по карманам шарить, хаты бомбить или на бану углы вертеть. Постепенно различия между ворами и «новыми» стерлись и по роду занятий, и по внешности. Оказалось, что наколки запросто сводятся, железные «фиксы» легко заменяются золотыми или фарфоровыми, потертый клифт без проблем меняется на роскошный костюм... Часто и не поймешь – кто это там в членах правления заседает...

И все же полного слияния не произошло: воры жили сами по себе, "спортсмены – сами по себе. И Крест, а в миру Олег Васильевич Калашников – респектабельный благообразный старец с резкими чертами лица и угрюмыми глазами, хотя и руководил воровской общиной, но для Итальянца, Кима, Битка или Гуссейнова паханом не являлся. То, что он открыл сходку, было данью почтенному возрасту и опыту в делах, подобных тому, которое рассматривалось – не больше. Но тем не менее слушали его внимательно, на Битка и Шакала несколько человек глянули с осуждением, и те жевать перестали. Потому что, несмотря на полную свою отмороженность, прекрасно понимали: упорешь здесь серьезный косяк – и вывезут тебя за город под горой конского навоза, никакая лихость не поможет. За этим столом нужно вести себя очень правильно и расчетливо.

– Давайте, братья, друг друга послушаем, кто что думает про Джафара и его кодлу. – Крест замолчал и обвел сидящих за столом тяжелым взглядом.

– Сколько можно терпеть! – темпераментно заговорил Итальянец – кучерявый черноволосый молодой человек с выпуклыми, блестящими, как маслины, глазами. Внешность определила прозвище, хотя, конечно, был он не итальянцем, а обычным чалтырским армянином.

– Раз пришел на мою территорию деньги требовать, ему объяснили, кто здесь хозяин, но он ко мне не пошел, поджег два ларька и опять заявился, снова про деньги разговор... Я ему «стрелку» забил – он со всей своей бандой приехал, человек сто пятьдесят... И прет на рожон: уступай часть района, и все тут, иначе сейчас всех угрохаем! Не начинать же такую бойню из-за ничего: все знают, где моя территория, и что у него никакой территории нет – тоже знают!

– Он всегда так поступает, – вмешался Миша Квасков по прозвищу Валет – высокий худощавый шатен с мощным, как у дятла, носом. – Соберет своих волков и провоцирует... Дело кончится большой кровью. Очень большой.

– Уже была кровь! – темпераментно вставил слово Карпет – в миру Рубик Карапетян. Всегда небритый, с мешками под глазами и в черной одежде, он выглядел старше своих тридцати двух лет. – Его люди начали у нас в Нахичевани водку делать. Не сто бутылок разливают, не двести – «КамАЗами» спирт завозят, бутылки, этикетки – целые заводы пооткрывали. Мои пришли – они за ножи, палки, такая драка была... Хорошо, никого не убили, но наших троих сильно покалечили!

Крест едва заметно прикрыл глаза, и Север – широкоплечий симпатичный вор с расплющенным носом и наглыми глазами – решил подвести итог обсуждению:

– Мы говорим о том, что и так хорошо знаем. Джафар пришел в город незваным, разрешения на работу не спрашивал, мира не искал. Прет наперекор всем, на всех плюет и все время угрожает войной. Своим беспределом навлекает на город недовольство наших братьев с юга. Как он поступил с этим парнем из Абхазии?

Среди сидящих прошел шумок возмущения. Эту историю знали практически все в криминальном мире города. Из Сухуми приехал гонец с двумя чемоданами ценностей. Старинные книги в драгоценных переплетах, антикварное золото и серебро времен Колхидского царства, изумруды, бриллианты... Гонец никого в Тиходонске не знал, воспользовался чьими-то рекомендациями и к несчастью своему вышел на Джафара.

– Это богатство моего народа, оно не имеет цены, – объяснил он. – Но свобода дороже богатства. Мы боремся за свободу, и нам нужно оружие. Поэтому я обращаюсь к тебе, как к брату: возьми эти вещи и дай мне деньги. По справедливости. Не ищи выгоду на чужом горе, не грей руки на нашем несчастье. Помоги нам, и, когда мы победим, ты будешь самым почетным и дорогим гостем в моем доме.

Джафар заглянул в чемоданы и сразу понял, какое сокровище оказалось у него в руках. Он обнял честного и наивного парня, кстати, своего ровесника, поцеловал его и сказал:

– Будь спокоен, брат, я сделаю все, что смогу. Но мне нужно время. Это очень старые вещи, их нелегко оценить. Надо найти хорошего специалиста, надо подобрать коллекционера, который даст те деньги, которые они стоят. Я займусь этим прямо сейчас. А ты отдыхай и ни о чем не думай.

После этого Джафар пропал. Гонец ждал его три дня, неделю, десять дней, две недели, искал и не мог найти. Но все-таки отыскал и назначил «стрелку». Бесконечно скрываться нельзя, когда-то надо прийти и дать ответ, каким бы он ни был. И Джафар приехал на трех джипах, с самыми беспощадными своими головорезами, а других в его окружении и не имелось. Парень пришел один, прошел сквозь кольцо бешеных волков и сел в машину к Джафару. Он был бледен, как смерть, но глаза горели ярким и очень опасным огнем.

– Тебя обманули, брат, – сказал Джафар, отводя взгляд. – То, что ты привез, – дешевые подделки. Из-за этого у меня случились большие неприятности. Но я не сержусь на тебя, ты не виноват. Только лучше тебе уехать. И как можно скорей.

Гонец вынул руки из карманов, в каждой была граната «Ф-1», которая разбрасывает осколки на двести метров. Зубами парень вырвал кольца предохранителей и выплюнул их под ноги подлецу.

– Народ доверил мне свои ценности и свою свободу, – дрожащим голосом сказал он. – Ты украл и то и другое. Но ты не подумал, что я никогда не вернусь с пустыми руками, мне лучше умереть, чем навсегда опозорить имя своего рода. И я умру вместе с тобой и прямо сейчас.

Джафар понял, что свора телохранителей не спасет его жизнь, если гонец разожмет сжатые до белизны в костяшках кулаки. Многие слышали эту историю с благополучным концом: негодяй подозвал своего слугу, дал команду, и через полчаса чемоданы вернули хозяину. Наверное, такую развязку придумали из извечного стремления к справедливости, потому что в жизни все случилось по-другому.

– Успокойся, брат, – сказал он, честно глядя в замерзшие глаза гонца.

– Никто не собирается тебя обманывать. Я рассказал, что не смог их продать. Разве за это я заслужил смерть? Сейчас я отдам тебе твои вещи, и делай с ними что хочешь!

Он подозвал слугу и отдал приказ, да, видно, подмигнул, или у них было все заранее договорено, а может, в подлости великой понимали они друг друга с полуслова. Прошло время, слуга вернулся и сказал, что чемоданы в хранилище, человека с ключом сейчас нет, и забрать их можно будет только утром. Джафар на Коране поклялся, что утром вернет все до последнего камешка, и гонец вставил предохранители обратно. Потом они поехали к Джафару переночевать, а больше гонца никто не видел, зато благополучную концовку слышали многие. Не исключено, что ее запустил сам Джафар.

– Правильно говорит Север, – зашумели сидящие за столом. – Из-за этого гада на всех нас позор падает!

– Ни «законов», ни «понятий» не соблюдает, беспредел творит, войной грозит, ведет к большой крови, – подвел итог Север. И замолчал.

Дело шло к концу. Оставалось принять решение. Никто не сомневался, каким оно будет. Но требовалось ясно сформулировать и проголосовать.

– Что делать будем, братья? – Крест обвел всех взглядом и нарочно задержался на молодых «отморозках».

– Мочить его надо! – выкрикнул Шакал.

– Всех их мочить! И гнать из города! – поддержал Виток.

– В землю зарыть! – хищно изогнул рот Угол.

– На куски порвать! – рявкнул Питон.

– Пострелять псин позорных! – поддержал друзей Коляша.

Из-за этого и позвали сюда дерзкую малоавторитетную публику. Они-то сами, недоумки, считают, что зауважали их паханы, признали наконец. Будут потом хвастать среди таких же дебилов: «За одним столом с Крестом, Лакировщиком, Севером сидели, дела решали...» А в действительности все и так решено. От них только одно требовалось: сформулировать решение сходки, сказать то, что серьезному человеку вслух и открыто произнести ох как непросто! Потому что после таких слов обратного пути не бывает и ответ за них нужно очень крутой держать!

– По-другому кто думает? В защиту Джафара есть слово? – старший пахан на сходке обязан задать такой вопрос, больше для проформы, потому что ежели настроения определились, то охотников идти наперекор всем обычно не находится. Потому Крест и спросил, требовательно обводя взглядом тиходонских авторитетов. В принципе это была уже не традиционная сходка: «новые» и «отморозки» ему не подчинялись – что захотят, то и скажут. Если будут несогласные, то форму справедливости трудно соблюсти, а если весь криминалитет города не объединится в желании очиститься от чужаков, то и затевать это большое и кровавое дело не стоит.

Но Джафар не умел заводить друзей, он только плодил врагов. Вначале Север покачал головой, Итальянец, Валет... Карпет и Гуссейн печально, вроде через силу покрутили головами, и остальные повторили отрицательный жест.

– Решение наше едино, – подвел итог Крест. – Что оставим Джафару и его пристяжи: Роберту, Султану – жизнь или смерть?

Он снова посмотрел на Битка.

– Смерть! – как и ожидалось, закричал тот.

– Смерть! – эхом отозвался Шакал.

– Решено! Что с остальными? – теперь Крест посмотрел на Севера.

– Кровь пустить и выгнать из города, – буркнул вор.

– Решено! – кивнул Крест. – Наши молодые братья растут и мужают, они принимают тяжелые решения. Думаю, надо поручить им Джафара с подручными.

– Очень правильно, – кивнул Итальянец. – Пусть покажут свои силы.

– Да, так и надо, – одобрил Карпет.

Валет ничего не сказал, только усмехнулся одной половиной рта. Той, которую не видели Биток и Шакал. Он прекрасно понимал, что «отморозков» просто-напросто использовали, «обули». И все серьезные люди это понимали. Кроме самих «отморозков».

– Нам это раз плюнуть! – хвастливо заявил Шакал. И вся его компания зловеще зареготала.

– Ну и ладно, – кивнул Крест. – Тогда угощайтесь, гости дорогие, а то мы за разговорами совсем про еду забыли. Только я, извиняйте, оставаться не могу: важный разбор назначен, надо крови не допустить...

В течение получаса разошлись и другие авторитеты. Только Паша Биток, Шакал, Боксер, Угол, Питон, Коляша и Погонщик допоздна жировали за дармовым столом, строили планы расправы с дагестанцами, пили много водки и пели блатные песни.

Засада была поставлена по всем правилам ловли «на живца». Около девяти утра новенькая «девяносто девятая» цвета «металлик» с бумажными транзитными номерами на стеклах съехала с трассы Тиходонск – Москва и приткнулась между двумя начавшими зеленеть березками. Два мужика и баба, все в ярких спортивных костюмах, расставили походный комплект – складной столик и маленькие, будто игрушечные стульчики и, не торопясь, раскладывали богатую закуску рядом с литровой бутылкой «Смирновской». Тем самым они демонстрировали достаток и возможное наличие при себе, кроме автомобиля, крупных денежных сумм.

Громкая музыка неслась из распахнутого салона, подтверждая беспечность и неосмотрительность людей, столь рискованно ведущих себя на одной из самых криминальных автодорог России. На данном участке за последние шесть месяцев подверглись разбойным нападениям десять точно таких компаний. Очевидно, действовала одна группа, во всяком случае, почерк был схожим. Преступников было трое, в одном случае четверо, действовали в масках, но несколько раз их лица удалось рассмотреть. Они захватывали машины, отбирали деньги и ценности, избивали потерпевших. В двух последних случаях владельцы автомобилей оказали активное сопротивление и были застрелены. Возможно, теперь подобная судьба ожидала и всех будущих жертв.

Роль будущих жертв играли Гусаров, Попов и Смирнова. Они подготовились к самому жесткому обороту событий. Все трое под спортивными куртками были в легких защитных жилетах, способных остановить пулю из «макара». У бандитов имелись два «макара» и «ТТ», который прошибал любой жилет. Как повезет... Вооружены подставные были основательно: у мужчин двадцатизарядные «стечкины», у Смирновой малогабаритный девятимиллиметровый «малыш». В портфеле под столом дожидался своего часа крохотный пистолет-пулемет «кедр». Гусар скрывал под курткой рацию, настроенную на волну группы прикрытия.

По шоссе почти непрерывным потоком катили автомобили, из них хорошо видна бесшабашная стоянка. Машина прикрытия замаскирована в ложбинке "в ста метрах к северу, примерно на таком же расстоянии к югу скрыта машина резерва с командиром группы. Преступники действовали дерзко и нагло, но вряд ли без проверки. Но как бы они ни проверялись, осмотреть все в округе они не могли. Другое дело, что очень мало шансов за то, что они появятся именно здесь и именно сейчас. Чтобы повысить эту вероятность, одетые в штатское гаишники сгоняют с обочин машины на всей протяженности тиходонского участка трассы. Проклиная сквозь зубы сволочных ментов, водители гонят дальше. А новенькая «девяносто девятая» с бесшабашными пассажирами стоит себе как ни в чем не бывало, видно, откупились, суки...

Они пили воду, морщились, как от водки, и закусывали настоящей сухой колбасой, сыром, жареным цыпленком и невкусными парниковыми помидорами. Каждый контролировал свой сектор обзора, головой никто не вертел, на служебные темы не разговаривали, в эфир без надобности не выходили.

– Хоть поесть без спешки, – с набитым ртом проговорил Гусар. – А то все на бегу да на бегу...

– Это точно, – согласился Попов. – На последней диспансеризации язву нашли. От сухомятки да от нервов.

У него было узкое лицо с выраженными носогубными складками и изборожденным морщинами лбом, седые волосы и глаза много повидавшего человека.

– Я своему мужу не дам всухомятку есть, – сказала Смирнова. – Пусть домой ходит или термос берет...

– Галка, ты ж вроде не замужем? – удивился Гусар. Про себя он подумал, что шансов завести семью у нее было немного.

– Это потом, когда выйду! – улыбнулась девушка, обнажив большие неровные зубы.

– Интересно, почему они по утрам нападают? – ни к кому конкретно не обращаясь, спросила Смирнова.

– Утром народ расслаблен, со сна... Гаишники еще на инструктаже. Да и меньше внимания привлекают. К вечеру обычно все машины шерстят: то ГАИ, то ОМОН, то ОНОН... Ладно, расскажите лучше анекдот!

– Да чего-то и в голову не идут.

Разговор не клеился. Во-первых, когда волнует тебя одно, а говорить надо совсем о другом, то делать этого совершенно не хочется. Во-вторых, хотя в глубине души каждый из «живцов» думал, что до дела не дойдет, реальная возможность боевого столкновения не поднимала настроения.

– Погода хорошая, – откинулся на спинку стула Гусар. – Летом пахнет. Чувствуете?

– Это землей. Пашня...

Попов заметил, что красная «девятка» замедлила ход и, медленно прокатившись по обочине, вновь влилась в транспортный поток. Или хотели съехать на удобное для стоянки место, или... Если хотели съехать, то почему не съехали? Ведь то, что место занято, видно издалека – к чему тогда примеряться, сбавлять скорость?

Он задумался: сказать товарищам или нет? Первое задание, как бы не прослыть паникером... Но Попов был достаточно опытен, чтобы не бояться за свою репутацию.

– Красная «девятка», – сказал он, и Гусар с Галиной мгновенно насторожились. – Проехала медленно, будто присматриваясь...

– Ну-ну, подождем... – неопределенно сказал Гусар, а девушка перестала жевать. Видно, от волнения кусок не шел в горло.

Через десять минут «девятка» проехала обратно. Теперь ее заметил и Гусар: она шла из его сектора.

– Та же? – отрывисто спросил он.

Попов замешкался с ответом. Мало ли похожих машин... Но интуиция подсказывала, что это та же самая.

– Она... Кажется, она.

Молчание сгустилось. «Живцы» прекрасно понимали, что если щука, присматриваясь, дважды проплыла рядом, то на третий раз она попробует заглотнуть наживку. Все вокруг враз изменилось. Запахи расцветающей природы отошли на второй план, сквозь них все явственней пробивался зловещий дух смазанной оружейной стали. И все ощутили, что день довольно прохладный.

– Идет, – ровным, но замороженным голосом произнес Попов.

Небрежно развернувшись вполоборота. Гусар поднес ко рту стакан и тоже увидел, как красная «девятка» медленно, будто крадучись, съезжает с трассы в их сторону. Забыв сделать вид, что пьет, он поставил стакан обратно на стол и нажал клавишу передачи.

– Красная «девятка», госномер не видим, идет на нас, – произнес он. До предполагаемого хищника оставалось около десяти метров, но стекло отсвечивало, и определить, кто находится внутри, было нельзя.

– Назад, это менты, – истерический крик рванулся из рации, как только Гусар отпустил клавишу. – Назад, опалимся!

Машина затормозила и на форсаже рванула обратно по своей колее. Попов выдернул тяжелый, отлично сбалансированный «стечкин» и сразу же поймал цель: нижний срез лобового стекла слева, напротив водителя.

– Второй, они уходят, они слушают нашу волну, задерживайте, красная «девятка», номер в грязи! – поднеся рацию к лицу, возбужденно орал Гусар.

«Девятка» нащупала задними колесами асфальт, со скрежетом развернулась. Автомобильный поток резко смялся, послышался скрип стираемых о шершавое полотно протекторов, где-то лязгнули бамперы.

– В машину! – крикнул Попов и прыгнул за руль.

– Галка, оставайся, собери здесь все! – Гусар подхватил сумку с «кедром» и упал на соседнее сиденье.

– Чего ж не стрелял? – по инерции бросил он и тут же понял, что сморозил глупость. По действующим правилам никаких оснований для применения оружия не имелось.

Попов развернулся на месте и дал газ, но тут же нажал на тормоз: выезд на трассу закрывали сгрудившиеся машины. Коренастый крепыш с короткой стрижкой, выскочив из «Волги», напирал на растерянного простоватого мужичка, сидящего в «Москвиче».

– Надо дистанцию держать! Раз в зад ударил – значит, и виноват!

– Да кто ж так тормозит! Откуда я знал, что ты встанешь?

Попов вдавил клаксон. Но рев сигнала не мог перекрыть голосов спорящих.

– А видел этого козла? Он прямо под меня выскочил!

– Вот и надо было его бить!

– Сейчас я тебя бить буду!

Гусар с автоматом в руках выскочил из машины.

– Дорогу, падлы, перестреляю всех!

Спорщики шарахнулись в стороны и мигом освободили выезд. Машина оперативников понеслась по шоссе. Красного пятна впереди видно не было.

– Мы их не видим, – сказал Гусар в рацию. – Идем на север.

– Так и идите, мы свернули направо, на проселок.

– Осторожно, они нас слышат!

– Хер с ними! Все равно никуда не денутся. Пусть слышат: «Вы, суки, в кольце, сдавайтесь, если жить хотите!»

– Отсосешь, мусор! – противным гугнивым голосом отозвалась рация.

– Что?!

Прикрытием командовал Рывков – командир группы захвата СОБРа, который по крутости занимал второе место после Литвинова, ненамного отставая от него.

– Я тебя на куски порву!!! Всех вас!!! Кто не поднимет лапы сразу – трупы!!!

– Не нервничай. Рома! – послышался спокойный голос Волошина. – Пусть поговорят. Вертолету легче пеленговать. Но если не Сдадутся, я тебя за руки держать не буду, отойду в сторону.

Всем участникам преследования было ясно: никакого вертолета с пеленгатором нет – не в ЛосАнджелесе живем и даже не в Коламбусе. А если бы вдруг он откуда-то и взялся, то Волошин никогда бы про него не сказал. Это психологический прием, давление на психику. У преследуемых должно создаться впечатление, что деваться им некуда и единственный выход – сдаться. Сдаться, может, и не сдадутся, а нервничать будут сильно, ошибок наделают, что уже хорошо для тех, кто их ищет.

– ГАИ перекрыть трассу и прилегающие проселки, – тем же спокойным голосом говорил Волошин. – Участковым инспекторам обеспечить контроль в поселках и других населенных пунктах. Дивизии внутренних войск приступить к прочесыванию местности. Двумя полукольцами – с севера и с юга...

Все это было чистой воды туфтой. Волошин командовал конкретной операцией и руководил только ее участниками. Он не мог отдавать приказы ни ГАИ, ни участковым, ни тем более внутренним войскам, которые подчинялись напрямую Москве. К тому же подобные указания не дают по рации для оперативной связи, у нее и радиус действия-то до двух километров... Но в кино все показывают именно так, и бандиты решат, что обложены со всех сторон. Это деморализует. Судя по тому, что ублюдок в рации заткнулся, Волошин достиг своей цели.

Они гнали по трассе около сорока километров, до рубежного контрольно-пропускного поста ГАИ, на котором по команде УВД уже действовал оперативный план «Фильтрация». Из узкой щели в асфальте торчали зловещие шипы системы принудительной остановки «Еж», и выходящий на север транспорт объезжал их и медленно двигался по узкому, огороженному желтыми стальными трубами коридору под бдительным взглядом двух автоматчиков в тяжелых бронежилетах и обтянутых камуфляжной тканью касках.

Гусар переговорил с ними и обескураженный вернулся в машину.

– Не было, – ответил он на немой вопрос напарника. – Не проходила.

Попов развернулся. Похоже, что первый раунд бандиты выиграли. Или ушли по грунтовке, или просто свернули в любом подходящем месте и спрятались в придорожной лесополосе. А может, у них логово неподалеку, и красная «девятка» уже стоит в гараже или сарае... Нет.

– Они ее бросили.

– Что? – повернулся Гусар. – Ты о чем?

– Они бросили машину, – повторил Попов.

– Откуда ты знаешь?

Валера пожал плечами:

– Просто вдруг подумал...

– Ах, подумал...

Гусар иронически улыбнулся и принялся насвистывать веселый мотивчик. Попов поморщился.

– Кончай свистеть. Примета плохая.

– Ты веришь в приметы?

– Слишком часто они у меня сбывались.

Тон у напарника был такой, что Гусару расхотелось шутить.

– А ведь ты работал по схожему делу?

Валера кивнул.

– В девяностом. РД «Трасса». И дороги контролировали, и засады ставили, и на «живца» взяли. С другом – Сашком Сергеевым.

– А правда, что ты тогда двоих застрелил? И мента, своего бывшего напарника?

– Какой он «свой»?! Шкура бандитская!

Разговор был явно неприятен Попову, но Гусар этого не замечал. Неожиданно ожила рация. Сквозь шумы и шорохи эфира пробился голос Волошина:

– Нашли машину. На шестнадцатом километре, в кустах, за пригорком. Третий, Второй, поиски прекращайте, возвращаемся на базу. Как поняли?

– Второй понял, – сразу же ответил Рывков.

– Третий понял, – произнес Гусар и тут же вновь обратился к напарнику: – Как же ты это почувствовал?

– Не знаю.

– Интересно... Слушай, а может, это оттого... – Гусар осекся, но не удержался и довел вопрос до конца:

– Ты вообще сколько людей убил? Говорят, много...

Попов нажал на тормоз. Ставшие намертво колеса оставили на асфальте черные полосы. Гусара бросило вперед, и он чуть не расшиб голову о лобовое стекло. Мощным захватом Попов ухватил его за ворот и подтащил к себе. Дикое выражение лица и вытаращенные безумные глаза напарника испугали Гусара больше, чем неожиданное торможение.

– Ты что? Валера, что с тобой?!

– Кто говорит?! Кого я убил?! Сколько «много»?!

– Успокойся, ты что... Ив многотиражке писали на День милиции... Один, что из окна стрелял, и этих двое...

Захват разжался. Гусар кулем обмяк на сиденье. Так же обмяк рядом и Валера Попов.

«Он трекнутый! – подумал Гусар, но произносить что-либо вслух поопасался. – Вот пришел новичок на нашу голову».

– Садись за руль, я не могу вести. – Попов вытянул перед собой трясущиеся руки. Он тяжело дышал, глаза налились кровью.

Они поменялись местами. Гусар тоже был на взводе и потому не набирал скорости, прижимаясь к кромке шоссе. Но полотно было узким, и сзади раздраженно сигналили. Параллельно дороге тянулся широкий проселок, и он свернул на него.

– Ну ты даешь! – наконец произнес Гусар. – С чего ты так взвился?

– Извини, браток, нервы... У меня много всякого было, одно время чуть крыша совсем не съехала... Стрельба так просто не проходит... Ты лучше эту тему не задевай. Лады?

Гусар кивнул. Он знал, что каждый случай применения оружия вызывает у сотрудника стресс, но не понимал, почему столь острую реакцию новый напарник дал спустя много лет после происшедших событий. Если бы он знал, что Валера Попов входит в сверхсекретную спецгруппу «Финал», исполняющую смертные приговоры, и что на его счету, кроме официальных трех убитых преступников, и несколько десятков «исполненных» осужденных, он бы его поведение понял.

Проселок отдалился от шоссе, нырнул за неширокую лесополосу.

– Смотри, заедем в Тмутаракань, назад не выберемся, – примирительным тоном сказал Попов. Ему было неловко за свою вспышку, хотелось снять отчетливо чувствующуюся в машине напряженность.

– Не боись, – нейтрально ответил Гусаров. – Дядя Юра если завезет, то и обратно вывезет...

Он явно не хотел поддерживать разговор, и Попов тоже замолчал. В его второй, тайной, жизни было много забот, и, хотя с годами он научился отключаться, полностью это не удавалось никогда. Ночные отлучки, стрессы и вызванное ими странное поведение серьезно осложнили семейную жизнь: Валентина постоянно скандалила, упрекала в изменах и пьянстве, кричала, что у него «протекает крыша»...

Упреки имели реальные основания: после исполнения члены спецгруппы выпивали по двести пятьдесят, чтобы расслабиться, и домой он приходил с запахом. И насчет «крыши» – начались видения: то расстрелянный зек, то галоши Ивана Алексеевича Ромова – первого номера «Финала», исполнителя, непосредственно нажимавшего на курок, то просто распахнутый на земле или асфальте люк...

Валентина уезжала в деревню к родителям, потом возвращалась, потом снова уезжала... Бросить это дело было нельзя – не детские игрушки, тут действует принцип: вход – руль, выход – два. Постепенно он притерпелся, а когда при задержании «трассовиков» погиб Сергеев, пришла злость на всех этих мерзопакостных тварей, и исполнения пошли гораздо легче, а видения исчезли без следа. К тому же их становилось все меньше и меньше: безудержному росту насилия и убийств сопутствовал необъяснимый процесс гуманизации, большинство нелюдей получали помилование, и «Финал» практически остался без работы.

В прошлом году исполнили только двоих: прогремевшего на весь мир тиходонского маньяка, изнасиловавшего и убившего пятьдесят женщин, девочек и мальчиков, да главаря банды, терроризировавшей несколько лет весь юг России и оставившей за собой восемнадцать трупов. Теперь и вовсе на СК объявили мораторий, в особом блоке Степнянской тюрьмы заново родились два десятка самых отвратительных и кровавых негодяев последнего времени, которым даже гуманнейший в мире суд не счел возможным сохранить жизнь. Кому выйдет польза от такого рождения, Попов не понимал.

– Гля, какой чудик! – усмехнулся Гусар, и Попов вынырнул из мрачного мира спецгруппы «Финал». – Жарко ему стало!

Чуть в стороне, за редкой полоской деревьев, шел человек в майке.

– Видно, самогона обкушался, – веселился Гусар и приглашал к веселью напарника. Очевидно, он тоже дозрел до примирения.

Но Попов не развеселился. Напротив, человек ему не понравился. Очень не понравился. На улице около пятнадцати градусов, ветерок – очень неподходящая погода, чтобы раздеваться. И зачем идти в стороне от дороги, по рыхлой земле, прячась за двумя рядами лесополосок? Обычные странности, на которые имеет право любой гражданин нашего причудливого государства? Но если что-то странное встречается в зоне поисков особо опасных преступников, оно подлежит обязательной проверке.

Валера еще не успел ничего сказать, как человек в майке повернулся и побежал через поле, глубоко увязая в пахоте.

– Я здесь выскочу, а ты попробуй объехать с той стороны, – скомандовал Попов и через секунду огромными прыжками несся по распаханной земле, фиксируя все внимание на том, чтобы не попасть в нору или какую-нибудь ямку – это верный шанс сломать ногу.

До человека в майке было метров двести, но он постепенно терял темп, а взвинченный Попов, наоборот, прибавлял ходу, и если бы у этой гонки нашлись зрители, то они, несомненно, сделали бы ставку на оперативника. А тут еще вмешался случай. Преследуемый, очевидно, не знал, как надо бегать по пашне, и вдруг, взмахнув руками, грохнулся во весь рост.

Пока он поднимался, Попов сумел изрядно сократить расстояние, во избежание неприятных сюрпризов он обнажил ствол и выстрелил вверх, справедливо рассудив, что с учетом важности операции списать патрон не составит большого труда.

К его удивлению, человек в майке сразу же остановился и поднял руки. Обычно обильно насыщающий кровь адреналин гонит преследуемого дальше, он не обращает внимания на стрельбу до тех пор, пока пули не начинают свистеть вокруг головы, а иногда в горячке продолжает бежать и тогда, когда получит ранение. А тут сразу стал! Странно...

Перейдя на шаг и успокаивая дыхание, Валера приблизился почти вплотную. Перед ним стоял парень лет двадцати трех, с круглой крестьянской физиономией, растрепанными светлыми волосами и маленькими беспокойными глазками. Он тяжело дышал, по бурачного цвета лицу стекали крупные капли, мощная грудь раздувалась, как кузнечные мехи. Кроме майки, на нем были тренировочные штаны, будто подобранные на свалке. Остро пахло землей, потом и страхом.

– Кто такой? Почему бежал? – Попов предусмотрительно остановился в двух метрах, направив «стечкин» в живот задержанному.

– А ты кто такой? Чуть не застрелил! Я у тебя-то денег не брал!

– Каких денег? – недоуменно переспросил опер. У него появилось неприятное ощущение, что произошла ошибка.

– Никаких не брал! Это наши с Мишкой дела! Он и так мне рубаху порвал да по шее настукал... Я ж ему сказал: завтра отдам! А он тебя подослал...

Парень был как парень, с налетом наглецы и приблатненности, но таких сейчас – каждый пятый. И все же Попову что-то в нем не нравилось.

– Откуда идешь?

Тот ткнул большим пальцем за спину.

– Из Яблоневки. Хотел в автобус сесть – и в город.

– Документы есть?

Парень усмехнулся.

– Какие документы? Я к брату зашел по-домашнему. А обратно вообще голым иду. Да меня тут и без документов все знают. Кузины мы. Я младший – Борис, а Мишка на три года старше...

На другом конце поля появился Гусар. Выйдя из машины, он делал какие-то знаки.

Попов шевельнул пистолетом.

– Вперед! Руки не опускать!

И сам двинулся за прихрамывающим «Борисом Кузиным», сохраняя двухметровую дистанцию и держа оружие наготове.

Парень ему определенно не нравился, хотя рассказанная история была довольно правдоподобной, к тому же легко проверялась.

Гусар широко улыбался.

– Попался, дружок? Что ж ты мундирчик сбросил и автомат обронил?

– Ты чо туфту гонишь! – агрессивно окрысился задержанный. – Какой автомат?

И тут Попов понял, что ему не понравилось. Голос. Именно эти гугнивые нотки он слышал из рации.

– Ах ты, сука! – правая рука была занята пистолетом, и он ударил левой. «Кузин» опрокинулся на землю.

– Ты кому отсосать предлагал?

Удар ногой пришелся в бок.

– Колись, падла, а то прямо здесь шлепну, как тебе и обещали!

Попов прицелился в наглую харю, прямо между мутноватыми от бессильной злобы глазами. «Кузин» испуганно закрылся ладонью.

– Стой, кончай... Хер с вами, поколюсь! – выдавил он из себя. – Только в машину сажайте, идти не могу, нога болит...

– Проверь его, – сказал Попов.

Хотя под легкой одеждой оружия не скроешь, срабатывал основной ментовской инстинкт: убедиться, что задержанный не представляет опасности. Те, кто забывал об этом важном правиле, расширяли кругозор оставшихся в живых: оказывается, второй нож может быть спрятан в носке, или заточенный электрод вшит в нарукавный шов, или пластит закатан в нижнюю часть майки... Вид зарезанного, заколотого или взорванного милиционера повышает бдительность его коллег в сто раз эффективней, чем регулярные занятия по служебной подготовке. А у Попова за спиной была особая практика: приговоренные к смертной казни прибегают к таким ухищрениям, которые не придут в голову самого опасного преступника. И специальные информационные обзоры практики работы «Финалов» по всей стране подняли его бдительность на недосягаемую высоту.

– Руки, ноги в стороны! – «стечкин» больно клюнул «Кузина» в затылок.

– Ноги шире, а то яйца отшибу!

Гусар провел ладонями по телу, от шеи до щиколоток, осмотрел карманы. В правом оказался пейджер.

– «Новый русский»? – зло спросил Попов. – Бизнесмен херов! Посмотрим, что тут у тебя записано...

Он нажал кнопку памяти. Все сообщения были стерты, кроме одного, последнего: «В восемь на Северной трассе».

– Это тебе вроде команду дали? Или с дружками сговаривался?

Ответа не последовало.

На задержанного надели наручники и засунули в машину. Потом Гусар шепотом ввел напарника в курс дела.

– Волошин передал: нашли милицейский мундир и неподалеку автомат. Я сразу понял, почему этот пидер в майке ходит. Сейчас привезем его и примерим...

Через десять минут они были на месте. Красная «девятка» с распахнутыми настежь дверцами оказалась спрятанной за заросшим кустарником бугорком вдали от дороги. Ждали приезда следователя и экспертов, но вокруг уже кипела работа: гаишники в форме охраняли территорию, группа Волошина почти в полном составе обшаривала кустарник и лесополосу.

Форма сержанта милиции оказалась задержанному впору.

– Прямо красавчик! – удовлетворенно сказал Волошин, поигрывая широким ремнем – Как он назвался?

– Кузиным, – пояснил Попов. – Сказал – в раскол идет!

– Она на сто человек налезет! – огрызнулся тот. – Когда бьют да пушкой пугают, во всем признаешься... Я знать ничего не знаю!

– Ах ты, сволочь! – Попов дал «Кузину» затрещину, круглая голова мотнулась, как волейбольный мяч после хорошей подачи.

– Знакомьтесь: Миша Печенков! – торжественно произнес Волошин. – Служил во втором взводе моторизированного батальона внутренних войск. Вот, сам же и записал на ремне. А когда пошел «на дело», забыл стереть... Развернув ремень, Волошин показал неровную синюю надпись.

– Ничего я не записывал! – враждебно отрезал задержанный. – Вы все сами написали... Волошин улыбнулся.

– Разберемся, Миша. Во всем разберемся...

Успешно проведенная операция давала повод отдохнуть, обычно отдых выливался в пьянку в одном из служебных кабинетов либо в шашлычной на Левом берегу, но сегодня Лис нарушил традицию и уклонился от предложения товарищей. Заехав в банк, он пересел из служебной серой «Волги» в изумрудно-зеленый «БМВ» и не торопясь покатил в старый центр, на улицу Сенную, известную тем, что до революции на ней располагались все дома терпимости Тиходонска.

В те времена городской голова считал, что пороки должны быть сосредоточены в одном месте: тогда их легче контролировать и держать в узде. К тому же порок признавался официально и получал правовые и санитарные ограничения: возрастной ценз, обязательная регистрация в полиции, регулярно продлеваемый «желтый билет», еженедельные строгие медосмотры, инструкция, детально регламентирующая «обустройство дома терпимости и порядок проведения осуществляемых в нем сношений».

Но при всей официальности промысел считался постыдным, и эта постыдность, распространялась не только на самих девок, но и на всех к нему причастных, включая мадам Соловьеву – главную хозяйку Сенной. Обладательница большого состояния, она пыталась проводить благотворительные лотереи и жертвовать на борьбу с чахоткой, но тиходонское общество ее не принимало, и невозможно представить, чтобы табачный фабрикант Асмолов, зерновой король Парамонов или кто-то еще из солидных заводчиков или купцов удостоил бандершу своим вниманием и хотя бы поздоровался с ней, не говоря уж о том, чтобы дружить домами или вести совместные дела.

Даже когда она захотела купить особняк в приличном районе, то потерпела фиаско: только узнав о личности покупателя, продавцы немедленно снимали недвижимость с торгов. В конце концов Соловьева переселила одно свое «заведение», отреставрировала старинный трехэтажный дом в стиле ампир и поселилась там же, на Сенной, что общество посчитало весьма символичным.

Она устраивала приемы с икрой и шампанским, к кованым воротам особняка съезжались на шикарных экипажах респектабельные на вид господа во фраках, с орхидеями в петлицах, при цилиндрах и дорого инкрустированных тростях, их сопровождали нарядно разодетые спутницы, но в те времена мишура не могла заслонить сути: это было псевдообщество – спекулянты, картежники, ипподромные жучки, маклеры, биржевые мошенники и прочий темный, сомнительно разбогатевший люд.

Они могли хвастать друг перед другом золотыми портсигарами, но не визитными карточками городского прокурора или губернатора. Их не принимали в приличных домах, и порог дома Соловьевой не переступала нога ни члена городской Думы, ни профессора местного университета, ни даже рядового городового или агента уголовно-сыскного отделения. Разве что в служебных целях, потому что если бы полицейский позарился на халявную икру содержательницы борделей, то уже на другой день с треском вылетел бы со службы.

«БМВ», мягко катил по Липовой аллее. За тонированными стеклами проплывали трех-четырехэтажные виллы под ломаными, крытыми черепицей крышами. Раньше проститутки жили на Сенной, налетчики на Бргатяновке и Нахаловке, купцы и дворяне – на Садовой. Сословные условности канули в Лету, так же, как гипертрофированные представления о чести и излишняя щепетильность. Наступила демократия, и все перемешалось.

На Липовой аллее селились и прокуроры, и криминальные коммерсанты, и откровенные бандиты, и городские руководители, и милицейское начальство. Участок к участку, с общими заборами. Официальных чиновников сомнительное соседство не смущало, они делали вид, что вообще не видят тут никакой сомнительности, а криминалу близость к гражданскому и правоохранительному руководству только льстила и позволяла укреплять добрососедские отношения, переводя их нередко в дружескиделовые. У задерживаемых бандитов изымали целые пачки визитных карточек самых ответственных должностных лиц, и это тоже никого уже не смущало.

Хотя руоповская «Волга» содержалась в отличном состоянии и благодаря форсированному; движку могла развивать на трассе до ста восьмидесяти, пересев в «БМВ», Лис чувствовал, что оказался в другом веке. Но разъезжать на нем постоянно он считал неприличным, так же, как дружить с бандитами. Поэтому пользовался шикарной «тачкой» только изредка – когда надо было показать «крутизну» или произвести впечатление. И то и другое случалось редко: крутизна Лиса и так была широко известна, а уж заинтересованным лицам – на сто процентов, а производить впечатление было не на кого...

Выехав наконец на Сенную, он свернул под «кирпич» и по трамвайным рельсам проехал полквартала. Здесь, у обветшалого четырехэтажного здания, стояли на булыжной мостовой и асфальтовом тротуаре с полтора десятка машин, среди которых имелись и «девяносто девятые», и несильно подержанные иномарки, и даже новый «Опель». Богато живут нынешние студенты!

Лис взглянул на встроенные в панель приборов часы. До звонка оставалось десять минут. Слегка откинув кожаную спинку сиденья, он развалился поудобней и закрыл глаза, вспоминая, как познакомился с Ребенком...

Две недели назад подполковник Коренев зашел в Дом моды. Интересовали его не новейшие образцы одежды и даже не манекенщицы, а каналы, по которым ОПГ Саймона отбирала красивых девушек для продажи в Турцию, Азию и Европу. Группировка была разгромлена, главарь и его ближайшие приспешники находились под стражей, несколько человек бросились в бега, а следствие шло полным ходом.

В отличие от банальных торговцев живым товаром, которые вербуют рядовых заурядных дурех якобы для работы официантками и танцовщицами, Саймон отбирал элитный материал: фотомоделей, манекенщиц, победительниц конкурсов красоты, слушательниц Академии хороших манер – современного варианта института благородных девиц. Никаким благородством уготованное им занятие и не пахло, но обставлялось все так, что заподозрить неладное не могли ни молодью девушки, ни их близкие. Наживкой служили известные журналы с глянцевыми фотографиями тиходонских девушек, судьбой которых, и все это знали, занимался именно Саймон. Кандидаткам предлагалась блистательная карьера топ-моделей, звезд рекламы всемирно известных фирм и даже контракты на киносъемки...

– Пока, конечно, не Голливуд, – извинялся Саймон. – Для начала Италия, Испания, ну а потом, как себя покажешь...

Девчонки оценивали откровенность Саймона и были преисполнены решимости показать себя с наилучшей стороны и покорить кинематографический Олимп. Для закрепления эффекта Саймон как будто невзначай демонстрировал фотографии, на которых он был запечатлен с известными режиссерами и актерами мирового уровня. Фотографии были настоящими и делались на кинофестивалях. Осведомленные лица знают, что попасть в компанию со знаменитостями на снимке гораздо легче, чем познакомиться с ними, не говоря уже о том, чтобы вести с ними какие-то дела, но неискушенные провинциалки об этом, естественно, не подозревали.

Так же, как не подозревали, что роскошные глянцевые фотографии их землячек в знаменитых журналах были поддельными. То есть сами фотографии, конечно, были настоящими, но к «Плейбою», «Космополитену», «Вог» или «Эль» никакого отношения не имели. Просто-напросто люди Саймона печатали несколько разворотов в высококачественной финской типографии, а потом вшивали в подходящий журнал...

Короче, солидность предлагаемого мероприятия никаких сомнений не вызывала, перед отправкой каждая счастливица получала по пятьсот долларов, что подтверждало высочайший уровень сервиса саймоновской фирмы и искреннюю заботу о питомицах. А потом все шло как обычно, с некоторыми вариациями: вместо третьесортных борделей девушки вначале попадали к богатому турку, немцу или итальянцу, заказавшему русскую красавицу по тому же поддельному журналу и платившему не только за красоту, но и за несуществующую «знаменитость», которая, как известно, обходится дороже всего остального.

Перед передачей заказчику с девушкой работали психологи, убеждающие, что «покровительство» влиятельного иностранца необходимо для дальнейшей карьеры. Привычные к такому подходу красавицы соглашались, жизнь у них действительно складывалась красивая и безбедная, а взамен требовалось только то, что у каждой женщины от природы имеется в избытке, что не растрачивается и не иссякает и использование чего доставляет удовольствие и ей самой.

К тому моменту, когда девушка начинала задавать вопросы об устройстве будущей карьеры (а некоторые забывали о карьере и проявляли больший интерес к устройству личной жизни), срок контракта заканчивался. Случалось, что он перерастал в брачный контракт: Маша Косарева вышла замуж за турецкого нефтяного магната, Сима Федоскина – за греческого судовладельца... Валерию Архипову оставил в своем гареме султан Брунея, что в глазах общественного мнения приравнивалось к замужеству, хотя таких «жен» у султана было триста пятьдесят, но, в конце концов, у каждого народа свои обычаи; на эту странность можно закрыть глаза и опускать ее при рассказе знакомым. Например: «Моя-то Валерочка прекрасно вышла замуж! За самого султана Брунея, это вроде как король! Да, да, а она вроде королева...»

Фирма Саймона максимальным образом использовала такие положительные примеры: статьи в газетах, видеоприветы, письма счастливо устроившихся тиходонских красавиц – все это лило воду на мельницу ОПГ.

Некоторых девчонок после незавершившегося свадьбой медового месяца все-таки удавалось пристроить в какое-нибудь рекламное агентство: объективные данные у них были, а Саймон с лихвой покрывал свои затраты уже первым контрактом. Это тоже относилось к положительным примерам и так же широко освещалось в местных газетах.

А остальные оставались неустроенными, и их-то ОПГ Саймона отжимала насухо: вначале работа по вызовам, потом в дорогих гостиницах, потом в отелях среднего класса и так далее – неудачницы проделывали путь наверх по лестнице, ведущей вниз. Здесь использовались совсем другие стимулы: кулак, ремень, раскаленный утюг, наркотики... И заканчивался путь несостоявшейся кинозвезды в низкопробных турецких или итальянских борделях.

Для последней категории тиходонских красавиц нередки были убийства, самоубийства, смерть от передозировки героина, и хотя эти факты саймоновской организацией не афишировались, но Интерпол собрал необходимый материал, который и послужил основанием к возбуждению уголовного дела.

Поскольку все связанные с красавицами мероприятия проводились на базе Тиходонского Дома моделей, то Лис хотел установить, каким образом и через кого саймоновская ОПГ поддерживала с ним связь, кто из администрации помогал вести отбор девушек, а самое главное – делалось это бескорыстно и по незнанию или имело место обычное соучастие.