Серебряный огонь

Он успел натянуть одежду и прикрепить кружевное жабо над темно-зеленым бархатным жилетом.

– Но я ничего не понимаю... – запинаясь, пролепетала Тереза д'Ароне.

– Ничего? Объясняю. Я с самого начала догадывался, что именно вам обязан исчезновением единственной любимой мною женщины. Я воспользовался вашей чувственностью для получения необходимой информации.

Потрясение дамы с каждой фразой уменьшалось. Приподняв верхнюю губу и обнажив зубы, она превратила лицо в маску разгневанной мегеры.

– Маркиз де Анделис и дешевая комедиантка! Разве не смешно? – прошипела она. – Ну что же, мой друг, ищите свою маленькую возлюбленную на дне Сены... Желаю успеха! В феврале там достаточно холодная вода!

Не обращая внимания на поток ядовитых слов, Филипп направился к двери. Однако, взявшись за ручку, еще раз обернулся.

– Если хоть одно слово из всей истории выскочит за пределы этого помещения, я постараюсь, чтобы вы жалели о своей болтливости до последнего дня жизни. То же касается и вашего подлого приятеля графа де Сюрвилье! Вы не потрудились собрать доказательства того, о чем можете сообщить. Мое слово будет свидетельствовать против вашего. Чье слово весомее, вам легко сообразить. Будьте здоровы и пожелайте мне найти ту девушку, в чью судьбу вы без спроса вмешались. Это избавит вас от многих неприятностей.

– Вон!

Требование запоздало. Яростный крик лишь разрядил отчаяние Терезы д'Ароне, с которым ей пришлось безропотно принять последние предостережения. В бессильной злобе, рыдая, швырнула она в мраморную колонну камина стакан, случайно упавший не на пол, а на диван. Хрустальные осколки зазвенели о мрамор.

Маркиз, действительно, располагал великолепными козырями. Она слишком поспешно вела игру и потерпела поражение. Удачей для нее стала бы теперь возможность выйти замуж за графа. Лежать с эдаким болваном каждый вечер в постели... О, какое наказание!

Глава 17

– Простите мою навязчивость, мсье, но мне срочно нужно с вами поговорить!

Живые темные глаза, треугольное подвижное лицо под полотняным чепцом показались маркизу знакомыми, вот только не мог он сразу вспомнить, почему. Судя по скромному шерстяному платью и белому переднику, женщина относилась к числу молодых служанок, коих так много было в Лувре.

Ее желание говорить с ним в этот поздний ночной час пробудило в нем любопытство. Вероятно, она поджидала его перед дверью мадам д'Ароне.

– Я, кажется, знаю тебя, не так ли?

– Я Иветта, камеристка вашей супруги.

Филипп Вернон прищурил глаза и невольно огляделся. Поблизости никого не было. Камеристка Фелины, да, конечно. Его так переполнили последние события, что ему стоило немалого труда сосредоточиться на повседневных, привычных вещах.

– Чего тебе нужно? Я полагаю, ты получила полностью причитавшуюся тебе плату, когда маркиза вернулась в провинцию. Есть какие-то претензии?

– Нет, господин, мсье де Брюн был очень щедр. Только... только я думаю, я должна вам кое-что сообщить о вашей супруге! – Его молчание побудило ее добавить: – Кое-что очень важное, господин.

Филипп согласился.

– Не здесь! Пойдем в мои покои.

Иветта без возражений последовала за ним. Ей пришлось приподнять подол, чтобы поспевать за его стремительными шагами. По крайней мере, у нее не оставалось времени на дальнейшие колебания в связи с данным Фелине обещанием.

Пока Филипп Вернон разводил огонь и зажигал свечи, создавая в помещении мягкий свет, Иветта зябко потирала руки.

В знакомых ей стенах стало холодно и голо. Исчезли ковры, сундуки и кресла. Создавалось впечатление, что и маркиз собирался в скором времени покинуть столицу.

Он резко повернулся к камеристке.

– У тебя послание от супруги? Говори!

Под его испытующим взглядом Иветте пришлось собрать все свое мужество.

– Я... Я знаю, что она не поехала в Анделис, как считают придворные. Я... Я видела, как она уходила в ту ночь перед днем приношения даров.

– Ты видела?

Двумя широкими шагами Филипп подошел к ней и схватил за плечи. В сильном возбуждении он не заметил, что причинил ей боль. Камеристка подавила стон.

– Рассказывай, – потребовал он.

Теперь Иветта не могла молчать, даже если бы захотела. Страх за супругу, написанный на лице маркиза, показал ей, что она обязана говорить. Она пыталась внести какой-то порядок в совершенно невероятную историю.

– В тот вечер маркиза плохо себя чувствовала. Ей захотелось выйти на воздух. Но после прогулки по парку ей стало еще хуже. Я уложила ее в постель, но она отказалась от еды и от всякой помощи. Вынужденная подчиниться, я тем не менее беспокоилась за госпожу. С ее здоровьем было не все благополучно. Поэтому я решила еще раз взглянуть на нее, прежде чем лечь спать.

Филипп отпустил плечи горничной и отошел к камину, облокотившись на его карниз. Сгорая от нетерпения, он все же не стал ее перебивать.

– Прозвучало два удара колокола в полночь, и каково же было мое удивление, когда я увидела ее полностью одетой, в плаще, с узелком в руках, выходящей из покоев. Я быстро завернула за угол, едва не столкнувшись с ней. Когда я решилась снова осторожно выглянуть, она уже подходила к большой лестнице. Я колебалась. И тут заметила фигуру, шедшую вслед за ней, очевидно, тайком. Обе проскользнули к боковому выходу, ведущему к галерее, которая спускалась к реке. В тот час боковой выход не охранялся. Я подкралась поближе и увидела вторую женщину, беседующую с маркизой, а затем вышедшую вместе с ней наружу.

– Ты пошла за ними?

Маркиз еле справлялся со своим волнением. Иветта кивнула.

– Они направились к грузовому причалу на реке. Там их ждал мужчина с фонарем. После нескольких слов он схватил мадам и скрылся вместе с ней в темноте. Я услышала лишь скрип досок и вскрик, который сразу оборвался. Как будто кому-то зажали рот.

– О, Боже, эти подлецы...

Филипп провел тыльной стороной ладони по лбу. Иветта прервала рассказ, но, увидев нетерпеливый жест, сразу продолжила:

– Другая фигура прошла мимо меня, господин, и я узнала ее.

– Кто же другая? Я должен вытягивать из тебя подробности?

– О, нет, господин, простите. Другой была Янина, горничная мадам д'Ароне. Мы не очень ладим с ней и не раз уже ссорились. Она... Она злая ведьма, но очень предана своей госпоже. С того момента мне стало совершенно ясно, что происходит что-то нехорошее. Так как баржи отплывают из города только утром, я попыталась своевременно обратиться за помощью.

– За помощью? – повторил Филипп сердито. – Значит, ты подошла к мсье де Брюну и попросила его послать своих людей на баржу?

Иветта смущенно теребила свой подол, потупив взор.

– Нет, господин!

– Тогда ты будешь виновата, если моя супруга не выживет после столь опасных приключений!

– Я думала...

Иветта сначала замялась, а потом еще быстрее продолжила свой рассказ.

– Она выжила, господин. Шарль Дане, мой жених, капитан дворцовой стражи. Я обратилась к нему. Он пробрался на баржу и освободил мадам. Парни заперли ее в одном из трюмов. Кроме страха, пережитого ею, с ней больше ничего не случилось. На следующий день Шарль отвез ее в Сан-Дени.

Филипп Вернон разглядывал юную женщину, сурово насупив брови. Затем раздраженно проворчал:

– Поправь меня, если я ошибусь. Существует ли вероятность, что ты знала причину, по которой моя супруга покинула дворец, и потому не стала обращаться к ее отцу?

Теперь могла помочь только правда.

– Да, господин. И я поклялась ей спасением своей души, что никому не сообщу того, что знаю.

– Эту клятву можно нарушить, раз уж ты стоишь здесь и говоришь со мной. Не будешь ли ты столь любезна, чтобы назвать эту непонятную причину?

Иветта поняла, как неразумно делать маркиза своим врагом.

– У нее... скоро будет ребенок! – прошептала она еле внятно.

– Что-о-о?

Иветта, скрепя сердце, подтвердила:

– Ваша супруга в интересном положении, господин, Узнав об этом, она сильно изменилась. Запретила мне говорить о беременности. Особенно мсье де Брюну и вам... Странная реакция для счастливой матери.

Понятнее она не пожелала высказать свои соображения относительно отцовства. Если у маркиза есть собственные сомнения на сей счет, пусть сам разбирается в своих проблемах. Торопясь, она продолжала:

– Мне ясно, что я обманула ее доверие, сообщив вам об этом. Но ведь ей нужно помочь. Такая дама, как она, не в состоянии позаботиться о себе и ребенке. Вы... я уверена, что мадам любит вас всем сердцем, господин!

Иветте еще не приходилось встречать супружескую пару, сохранившую такие сильные чувства друг к другу. Поэтому она набралась смелости обратиться к маркизу за помощью. Стоило лишь посмотреть, как они ласкали друг друга глазами, даже находясь в разных концах помещения. Подобная любовь не может исчезнуть бесследно, на что и возлагала Иветта все надежды.

Филиппу потребовалось какое-то время для избавления от шока, вызванного внезапным сообщением.

– Глупая маленькая гордая киска! – пробормотал он с горечью, не замечая, что произносил свои мысли вслух перед Иветтой. – Так вот почему она сбежала. И кто только вбил ей в голову подобные понятия о чести?

Наконец, овладев собой, он развеял все колебания горничной.

– Ты правильно поступила. И не пожалеешь о том, что решилась помочь своей госпоже. Даю слово.

Молодая женщина облегченно присела в реверансе.

– Я была бы рада служить ей и впредь. Она добра и справедлива, не сердитесь на нее!

– Чтобы исполнить это желание, мне нужно сначала отыскать ее. Если б я представлял, где ее искать!..

– Она рассталась с капитаном Дане недалеко от Люзарша. Он рассказал, что она буквально прогнала его, заявив, будто добралась до нужного места и сможет обойтись без его дальнейшей помощи. Она ведь бывает очень энергичной, когда ей потребуется.

– Кому ты об этом говоришь!

Первые признаки улыбки появились в посветлевших глазах маркиза.

– Итак, Люзарш... Благодарю тебя. Думаю, теперь мне понятно, где начинать поиски.

– Вы мне сообщите, если она в безопасности?

– Обещаю. Впрочем, ты можешь дожидаться ее в замке Анделис. Если готова на какой-то период покинуть своего капитана. Завтра мой камердинер с багажом и прочими слугами отправится туда. Тебе не обязательно отвечать сейчас. Я скажу камердинеру, что о своем решении ты сообщишь ему.

Иветта с благодарностью присела в реверансе, хотя в голове у нее мелькнула любопытная мысль: «Кто же все-таки отец ребенка, которого ждет маркиза? Разве так реагирует обманутый супруг? Наверняка, нет. Но если сам маркиз был отцом, почему маркиза предпочла сбежать, а не сообщить ему о своей беременности? Да, не просто понять этих благородных дам».

– Сюрвилье?

Амори де Брюн взглянул на зятя, в сапогах и со шпорами ходившего взад и вперед по комнате, в которой он собрался позавтракать.

– Почему именно Сюрвилье? Ведь ты говорил, что там у нее не осталось родственников. Где же она найдет приют?

Филипп поднял голову.

– Об этом я хотел спросить вас. Вам она доверяла гораздо больше, чем мне. Вы наверняка говорили с ней о жизни, которую она вела до встречи со мной.

После некоторого раздумья де Брюн кивнул.

– Ну, пожалуй, священник. Аббат... постой-ка, по-моему, Видам. Он учил ее читать и писать. Кажется, он был доверенным лицом ее покойной матери, и когда та умерла, почувствовал ответственность за девушку. Ее все время угнетало то, что она уехала, не попрощавшись с ним.

– Хорошо. Тогда я начну поиски с него. Пожелайте мне счастливого пути, отец!

Филипп Вернон уже натянул перчатки, когда раздался протестующий возглас.

– Вы хотите ехать один? Ни в коем случае! Я еду с вами!

С удивлением посмотрел маркиз на морщинистое лицо, напомнившее ему, в сочетании с сердитыми серыми глазами, Фелину в моменты ее категорического несогласия.

– Отец, об этом не может быть и речи. Вспомните о своей подагре! Вы не сумеете скакать верхом по проселочным дорогам.

– Кто сказал, что я поскачу верхом? Я поеду в карете. Как иначе ты собираешься везти девушку в замок Анделис? Посадишь беременную перед собой в седло? Так или иначе, но это, скорее всего, единственный для меня шанс увидеть внука. Я не позволю рисковать его жизнью!

В некоторых случаях старшие, безусловно, бывают правы. Прошло больше недели с тех пор, как Фелина исчезла. Где бы она ни находилась, и что бы с ней ни случилось, несколько лишних часов, пожалуй, не будут иметь такого уж большого значения.

К тому же ему понадобится поддержка, если придется убеждать маленькую упрямицу не отказываться от собственного счастья. Он достаточно хорошо знал Фелину, чтобы опасаться проявления ее внезапной чрезмерной гордости, которая способна заставить девушку снова бежать от него вместе с ребенком. Она считает себя мало подходящей для него, и будет очень сложно доказывать обратное.

– Все упаковано, распоряженья отданы. Вы должны лишь приказать, чтоб запрягали, – добавил де Брюн, не поняв, чем объясняется долгое молчание зятя. – И не пытайтесь мне доказывать, что сейчас неподходящее для путешествия время года. У меня нет желания ожидать вестей в замке Анделис или в Лувре на протяжении долгих часов и дней, не зная наверняка, когда я их получу.

Он чем-то напоминал рассерженного кабана, готового к последнему сражению. Массивная голова на плотной шее агрессивно наклонилась вперед. Поднимаясь с кресла, он даже забыл опереться на палку. Де Брюн решился бы самостоятельно отправиться в Сюрвилье, если бы Филипп не захотел взять его с собой.

Поняв это, Филипп нехотя согласился.

– Видит Бог, вы тверже мельничного жернова. Я прикажу принести в карету закрытую жаровню и несколько покрывал, чтобы вы не страдали от холода. Мы отправимся в путь, когда откроют юродские ворота.

Удовлетворенный старик кивнул. Ему тоже не нужна была задержка.

Глава 18

Жюль де Видам, младший из одиннадцати детей, подаренных Алисой де Видам своему супругу Роберту, прежде чем она умерла при очередных родах, с самого начала должен был стать священником. Небольшого количества земель и деревень, доставшихся барону вокруг обветшавшего господского дома в Патуа, едва хватало для старшего сына и для приданого пяти дочерям. Поскольку Жюль никоим образом не подходил для военной службы, его ожидала только церковь.

Годы и заботы преждевременно состарили аббата. Хотя ему было чуть за пятьдесят, седые волосы и худое изможденное лицоделали его похожим на семидесятилетнего. Голодная зима в Сюрвилье, приближавшаяся к своему концу, довершила остальное изаставила его усомниться в милости Всемогущего. Почему именно бедняки должны за все расплачиваться?

Немногие озябшие деревенские жители, присутствовавшие в это печальное утро на погребении маленького Жозефа, который, к несчастью для родителей, не пережил тягот прошедших месяцев, плотнее кутались в ветхую одежду. Они мечтали о тепле домашних очагов. Только кое-кто из них обратил внимание на забрызганную грязью богатую карету, остановившуюся около церкви.

Аббат Видам был единственным, к своему изумлению, разглядевшим через кладбищенскую ограду всадника, сопровождавшего карету. Соскочив с коня, всадник открыл дверцы кареты. Неужели гости? Гости к нему?

Почтение, с каким всадник помог старому господину вылезти из кареты, позволяло предположить, что приехали отец исын, хотя внешне они мало походили друг на друга. Затем аббат заметил на лице старшего, тяжело опиравшегося на палку, следы страдания.

– Аббат Видам? – хрипло спросил тот и в ответ на молчаливый кивок головы священника сказал: – Разрешите задать вам несколько вопросов. Мы разыскиваем молодую женщину по имени Фелина!

– Фелину? Дочь Жана? Но... Пройдемте со мной в дом, господа. Он очень скромный, но там горит огонь и стены защищают от пронизывающего ветра. Кажется, в этом году весна никогда не наступит.

Дом аббата, сложенный из балок и камней, пригнулся под свисавшей соломенной крышей. Большую часть одноэтажного здания занимало помещение, служившее одновременно кухней, кабинетом и кладовой. Однако на крюках возле дымохода, где обычно коптилась свинина или колбаса, висели лишь пучки травы. Огонь в передней части очага действительно создавал приятное тепло. Грубо сколоченный стол, две скамьи и кресло с потертым кожаным покрытием, а также конторка, сундук и двустворчатый шкаф составляли всю мебель. Большое деревянное распятье с грубо вырезанным, крестьянским образом Христа украшало оштукатуренную стену возле очага.

– Садитесь!

Аббат пододвинул для старшего гостя кресло поближе к огню и задумчиво поглядел на кипящую в котле жидкость.

– Густой отвар из трав рассчитан лишь на согревание, однако, если вы голодны, я был бы рад предложить вам свое гостеприимство.

Убедившись в том, что тесть сидит удобно, Филипп сразу приступил к делу. Он даже не поблагодарил за предложение мало аппетитной еды.

– Итак, аббат, не можете ли вы сообщить нам, где находится Фелина?

Его бесцеремонность заставила священника стать осторожным.

– Простите, если я не сразу вам отвечу, но не скажете ли мне, что побудило вас узнавать о местопребывании девушки? Что связывает с вами Фелину? И кто вы?

Старик поспешил вмешаться в беседу.

– Я – Амори де Брюн, а этот нетерпеливый молодой мужчина – мой зять, маркиз де Анделис, Филипп Вернон. Фелина жила в нашем доме до... до конца предыдущей недели.

Отец Видам тоже подошел к огню, наслаждаясь теплом, проникавшим в его закоченевшее тело. Однако блаженное состояние не повлияло на его настороженность. Он попытался нащупать взаимосвязь.

– Она была у вас служанкой? Мне странно, что два высокородных господина ищут следы простой девицы, Она вас обокрала? Или существуют иные причины?

Стиснув зубы, маркиз убедился, что Видам не тот простой деревенский священник, которому можно заморочить голову красивой сказкой или примитивным враньем.

– Хотя бы успокойте нас сначала, сказав, что она жива и здорова.

Амори де Брюн вновь дипломатично подключился к беседе.

Аббат Видам пожал плечами.

– Не могу, господа. Фелина исчезла из Сюрвилье в августе прошлого года. Она и ее сестра Бландина покинули деревню ночью, ничего мне не сказав и даже не попрощавшись.

В его голосе слышалась обида на то, что с ним не попрощались.

– И с тех пор вы ничего о ней не слышали?

– Ничего!

Священник заметил в горящих глазах младшего мужчины вспышку такой боли, с трудом подавляемой, что наконец перестал обращать внимание па его раздражение. И снова попросил уточнений.

– Объясните мне все подробней. Я тогда подумал, что обе девушки от отчаянья бросились в реку и вода унесла их трупы. У них не осталось родных в деревне, и никого не встревожило их исчезновение. Деревня жила другими заботами. Я упрекал себя за недостаточное внимание к ним. Фелине я пытался внушить смирение, однако оно мало соответствовало ее характеру.

В печальных глазах Филиппа мелькнула понимающая улыбка. У его маленькой киски имелось немало качеств, но смирением она не обладала. Тут священник не ошибался.

Внезапно охрипшим голосом маркиз произнес:

– В этом виноват я, отец Видам. Девушка тогда угодила под колеса моей кареты и была слегка травмирована. Я взял ее с собой, прежде чем она поняла, что расстается с этим местом. Потом она поправилась и жила в нашем доме.

Его ловкая интерпретация смелой авантюры, в которую вовлекли ничего не подозревавшую девушку, заставила Амори де Брюна плотно сжать губы. В самом деле, лучше не обо всем рассказывать аббату. Однако удовлетворится ли тот подобным объяснением?

Уже следующие слова аббата убедили де Брюна в обратном.

– Должен признаться, господа, меня это все-таки удивляет. Двум благородным господам попадается во время их путешествия молодая крестьянка... К тому же вы ведь протестанты, если я не ошибаюсь?

Строгость одежды старшего и нетронутая гостями чаша со святой водой, стоявшая у двери, позволили священнику определить их вероисповедание.

Амори де Брюн опять подключился к беседе.

– Относительно последнего вы правы. Наверное, вы нас лучше поймете, если я скажу, что Фелина внешне очень похожа на мою умершую дочь Мов. Я полюбил ее как вторую дочь и очень беспокоюсь за нее.

– Почему же она убежала, если вы стали ей отцом и предоставили крышу над головой?

Настойчивость, с которой этот умный сельский священник посыпал солью открытую рану, довела Филиппа до белого каления.

– Она ждет ребенка, аббат, и чтобы вы не задавали новых хитроумных вопросов, отвечу – это мой ребенок.

– Помилуй ее, Святая Дева.

Аббат Видам осенил себя широким крестом.

– Всегда самые невинные и красивые становятся вашими жертвами, благородные господа.

Филипп в гневе ударил кулаком по ладони другой руки.

– Послушайте, аббат, я не соблазнял невинной девицы! Я люблю Фелину, и она тоже любит меня! Всем сердцем! Потому она и сбежала, упрямое, непослушное создание! Но я найду ее и женюсь на ней, даже если мне придется тащить ее к алтарю за волосы!

Неподдельное отчаянье, прозвучавшее в словах молодого дворянина, убедило Видама в правдивости его чувств больше, чем сами несдержанные, похожие на брань слова.

– Боюсь, что, несмотря на любовь, она мало изменилась, господа. – Аббат тяжело вздохнул. – Фелина всегда действовала по своему хотению. На горе своей благочестивой матери, надеявшейся всем сердцем на вступление именно этой дочери в монастырь, где бы она научилась смирять свои страсти.

Фелина в монастыре? Его страстная, вспыльчивая, жизнелюбивая, упрямая возлюбленная в монастыре?

Филипп издал протестующий звук, настолько диким ему показалась подобная возможность.

– Как понимать ваши слова «именно этой дочери», отец Видам?

Амори де Брюн с любопытством наклонился вперед, пытаясь прочесть ответ на лице священника.

Видам посмотрел на конторку. Взгляд де Брюна, полный ожидания, обратился туда же. На конторке лежала Библия в тяжелом кожаном переплете, хранившем следы постоянного использования. А также тоненький потрепанный томик, блестевший в рассеянном свете от затянутого пергаментом окна необычной позолотой.

Эту книгу взял в руки аббат, предварительно полистав ее, и прижал к складкам своей сутаны. Его костлявые, скрюченные от подагры пальцы прикрывали лишь небольшие участки переплета с позолоченным искусным мастером растительным орнаментом.

– Часослов! Наверняка Часослов благородной дамы? Как он к вам попал?

Голос де Брюна прозвучал глухо. Было заметно, что старого дворянина по каким-то причинам взволновал вид книги. Здоровый цвет его лица сменился бледностью, а все тело застыло в напряжении.

– Книга принадлежала матери Фелины, которая завещала мне ее после своей смерти.

Волнение де Брюна возросло.

– Хотите мне сказать, что простая крестьянка владела таким ценным изданием? Знаете ли вы, сколько оно стоит?

– Книга принадлежала матери Фелины, – повторил аббат Видам настойчиво, а затем тихо добавил: – Ее настоящей матери. Бландина, жена Жана, была приемной матерью Фелины. Ребенка произвела на свет другая женщина.

Хрип, вырвавшийся из груди Амори де Брюна, казалось, наполнил все помещение. Он протянул руку, потребовав:

– Дайте мне книгу! Прошу вас!

Священник повиновался, а Филипп с удивлением наблюдал за тем, как тесть взял книгу с такой осторожностью, которая намного превышала немалую стоимость роскошного издания.

Наконец он раскрыл книгу и стал пристально разглядывать книжный знак, изображавший герб с искусными линиями и поблекшими красками.

– Вам знаком этот герб, отец? – пробормотал маркиз, внезапно охваченный необъяснимым волнением.

Амори де Брюн медленно кивнул.

– Знакомы и книга, и герб, Филипп. Видите якорь и меч, скрещенные над морскими волнами, отец Видам? Мореплаватели и рыцари дю Рок участвовали во втором крестовом походе. Герб после этого похода вместе с графским титулом был им пожалован Людовиком VII. И уже несколько столетий в их роду хранится Часослов, однажды переписанный и проиллюстрированный для благочестивой графини.

Филипп попытался вспомнить.

– Дю Рок? Мне знакома эта фамилия, но при королевском дворе нет ее представителей. Почему, отец?

– Последняя представительница древнего и славного рода погибла в ту проклятую ночь двадцать с лишним лет назад, когда в королевстве устроили беспощадную охоту на людей протестантского вероисповедания. Я имею в виду Маризан, Филипп. Маризан де Брюн, мою супругу. Она была урожденной дю Рок.

– Однако... как могла книга попасть в руки крестьянки?

Разумный и вполне оправданный вопрос Филиппа заставил аббата Видама устало присесть на скамью возле гладко оструганного деревянного стола.

– Пути Господни неисповедимы. Вероятно, господа, я должен рассказать вам о тех событиях, которые связаны с рождением Фелины. Время было трудным. Семена вражды против вашей веры разлетелись далеко за пределы Парижа. В те дни многие гугеноты искали спасения в бегстве из столицы. Среди такой группы беженцев, которая появилась вблизи нашей деревни 25 августа 1572 года, находилась молодая женщина, вот-вот готовая родить. Измученная молодая дама, едва избежавшая смерти при нападении католиков на ее карету вблизи Шантильи.

Амори де Брюн вскочил, забыв о своей подагре и о палке, которой до тех пор пользовался при каждом шаге.

– Разве это возможно? Неужели вы, наконец, сообщите мне о судьбе Маризан после стольких лет страдания и боли? Вы можете подтвердить, что Фелина тот ребенок, которого она носила тогда во чреве?

Священник умиротворяюще воздел руки.

– Успокойтесь, господин, и не ждите от меня чуда. Я не знаю, как звали ту несчастную, я могу рассказать лишь о случившемся в те дни. Бландина нашла группу беженцев в лесу возле мельницы, собирая по утренней росе травы. Остальные, гонимые страхом, спросили только о дороге через лес на Сенли, а дама осталась. Приближались роды, и она не могла больше следовать за другими беженцами. Бландина, женщина благочестивая и отзывчивая, помогла ей добраться до заброшенного сарая, где та оставалась бы в безопасности. Бедная дама была окончательно измучена и напугана предшествовавшими событиями. Она не могла говорить и была почти без сознания, когда спустя некоторое время родила крохотную девочку. Казалось, она напряглась только для того, чтобы вытолкнуть в этот мир едва дышащего младенца. И скончалась, не приходя в себя.

Аббат Видам прервал рассказ, так как Амори де Брюн закрыл лицо руками. Слышалось только тяжелое прерывистое дыхание. Затем, овладев собой, он глянул на священника серыми глазами.

– Дальше, дальше... что было потом?

– Бландина, которая много лет напрасно молилась о ребенке, подумала лишь об одном, как спасти дитя, неожиданно посланное ей небом! Она опасалась, что преследование протестантов может коснуться и этого невинного младенца. Поэтому скрыла от всех случившееся в лесу и в сарае. Доверилась только мне, своему духовному отцу. Я похоронил следующей ночью неизвестную даму на нашем кладбище, а девочку окрестил, дав ей имя Фелина.

Филипп разрядил едва переносимое напряжение резким вопросом:

– Вы хотите сказать, что все село поверило во внезапное падение ребенка с небес? А Жан, ее муж, как он-то отнесся к этому ребенку?

– Бландина и Жан жили возле старой мельницы, недалеко от леса. Они никогда по-настоящему не были членами сельской общины, хотя Жан родился в нашем селе. Вероятно, это зависело от женщины, которая собиралась стать монахиней, но потом влюбилась в молчаливого, сурового мужчину. Всю жизнь она считала, что должна каяться за свой греховный поступок. Она ни с кем не общалась и в селе бывала только во время ярмарки. А под лохмотьями, которые носит наш народ, трудно заметить беременность женщины, господин. Ну, а Жан был немногословен, трудолюбив и благороден. Для Бландины он доставал бы звезды с неба, если бы смог. То, что Господь таким необычным способом исполнил ее желание иметь ребенка, он считал вполне нормальным. Фелина была для него родной дочерью, как если бы он был настоящим отцом. Когда Бландина через четыре года родила свою собственную дочь, оба уже успели забыть, что Фелине жизнь дала другая мать.

– Не такое, стало быть, невероятное чудо, сходство Фелины с Мов и с Маризан, – пробормотал Амори де Брюн.

– Но почему, аббат, зная о благородном происхождении Фелины, вы не пытались разыскать ее отца или других родственников? Кто сказал вам, что некому проливать слезы о молодой даме и ее неродившемся ребенке?

Филипп сжимал в руках перчатки, чтобы скрыть свое возмущение.

– А где? Через кого? В каких местах я мог бы начать поиски, маркиз? Если роженица и сказала что-то Бландине, та даже во время исповеди не открыла тайны. Какое-то время я ждал возможных известий о розыске пропавшей. Но за несколько лет таких известий не появилось, и я решил, что вся семья ребенка погибла в ту Варфоломеевскую ночь. Слишком многие тогда погибли.

– И не было никаких вещественных примет? Никаких признаков в одежде или в багаже? Вы же понимаете, что супруга де Брюна не могла бежать, будучи беременной, с одним Часословом!

– Оставьте ваш сарказм, мсье!

На какой-то момент за смиренной маской сельского священника проглянуло лицо аристократа Жюля де Видама. Его нельзя было смутить ни высокомерным поведением, ни повелительным тоном.

– Дама лишилась большей части имущества при нападении на карету. Только скромный узелок с бельем и некоторым количеством денег несла она с собой.

– Куда это делось?

– Белье? Пошло на пеленки. Деньги? Истрачены на питание. Книга? Я возвращаю ее вам. У меня не возникало желания обогатиться за счет несчастной женщины.