Цыпленок с Большими Глазами пригрелся на груди Серебряной Бухты острова Лантау, звезды были такими большими, что до них, казалось, можно было дотянуться и взять в руки. Ничто не нарушало покоя бесконечного моря и этих островов, ничто, кроме слабого плеска волн и поскрипывания огромных стальных тросов па джонке.
Последние три дня она отказывалась от пищи, рассчитывая, что, когда они достигнут Гонконга, она ослабеет настолько, что Эли испугается и что-то предпримет. Все уговоры Суиткорна съесть хоть немного были отвергнуты очень стойко, хотя был один почти роковой для нее момент, когда он нарочно стал дразнить ее ароматом жарящегося бекона. Она слышала, как он с раздражением говорил Эли:
– Она ничего не ест, босс, и вы не получите ни доллара за холодный, как глина, труп.
– Ничего, подождем, – последовал ответ.
– Не знаю, ведь это такая упрямая женщина. Три дня уже прошло, а она не проглотила даже мышиной порции.
– Да не волнуйся ты, дорогой. Еще до того, как она попадет к своему папочке, она будет есть, как мул: только бестелесная душа может умирать от голода, когда вокруг столько пищи.
– В свое время мне встречалось несколько таких очень тощих душ, мистер Эли.
Потом Милли села на койку, обхватив себя за живот руками, потому что ее жаждущее пищи нутро терзали все сильнее и сильнее волнами накатывающие боли, а после приступа – пьянящее головокружение, при малейшем колебании джонки – слабость, от которой все плыло перед глазами.
– Сколько нам еще до Гонконга? – спросила она поднявшегося наверх Черного Сэма.
– Мистер Эли говорит, мы прибудем завтра, уже к ночи. Но, если вы не станете есть, мисс, – добавил он очень мягко, – не видать вам неба над Гонконгом.
Возвышаясь над ней точно гора, он заставил ее крепче ухватиться за поручни.
– Поешьте, госпожа, ради меня.
Еще один день. Тебе придется пройти через это, сказала себе Милли, даже если им придется нести тебя на берег на носилках.
На дверях ее каюты не было запора, это была маленькая, грязная комнатушка, расположенная на корме джонки: высокая корма усовершенствовалась многими поколениями моряков, чтобы противостоять огромным набегающим волнам Южно-Китайского моря. Поскольку каюта располагалась высоко, можно было видеть все, что происходило на нижней палубе, и даже золотые пески Лантау вдалеке – манящий путь к спасению, как думала Милли, следя за каждым передвижением на джонке. Если потихоньку вылезти за борт, эти две сотни ярдов, отделяющие их от берега, можно проплыть незаметно. Это любому под силу.
Чуть раньше Суиткорн лукаво заметил:
– На Лантау никого нет, кроме нас, точно вам говорю. Остров этот гораздо больше Гонконга, но на нем никто не живет.
– Неправда, – сказала Милли и подняла палец, – прислушайся.
Западный ветер донес до них слабые, еле различимые звуки пения.
– Я ничего не слышу, – пожал плечами Суиткорн.
– Это местная опера? – спросила Милли. Они прислушались.
– Да, теперь слышу, – сказал Суиткорн. – Но это не люди, мисс, это буддистские монахи. Они плохие китайцы, живут в храме на вершине дальней горы.
– Так, значит, здесь все-таки живут люди!
– Может быть, и живут, но это очень плохие люди, – говорю же вам.
– Но если это монахи, то они должны быть хорошими.
– Клянусь животом! Я повторяю – они очень злые! Они не даоисты, понимаете?
– Понимаю. Если они не даоисты, как ты, значит, они злые старые буддисты!
– Ну, наконец-то вы поняли, мисс: тут у вас совсем плохо. – Он постучал себя по лбу. – Они же не едят ни мяса, ни жареных жуков, ни курицы. Может, конечно, они едят английских девушек, если они такие глупые, что полезут к их храму.
Милли не ответила. Она смотрела не на его невинное личико, а на далекий берег. Даже и не очень умелый пловец смог бы доплыть до него за десять минут, подумала она.
Сумерки сгустились, наступила ночь. Луна, такая же круглая и полная, как тыква, ухмылялась из великолепия Млечного Пути. Агатовые силуэты трехсот островов-братьев Гонконга были похожи на колдунов под фонарями звезд. Здесь по легенде плясали тролли и бродили голодные привидения в поисках своих родственников. А в далекой западной бухте Лантау стояли на якоре две пиратские джонки Чу Апу, никем не замеченные, недвижные, как будто прикованные якорями ко дну моря. Тот, кто был самой желанной добычей Анны Безымянной, мирно спал на палубе, и его храп возносился к звездам, а над ним, усевшись на вантах, устроился его белый какаду. Белый какаду – эмблема того, кто кроваво терзал свою добычу… олицетворение Чу Апу, одного из самых жестоких людей на побережье Китая.
Желудок Милли взывал о пище – ведь она не ела почти четыре дня, – когда она молча выбралась из каюты на правый борт. Ничто не нарушало спокойствия серебристого моря. Только мелкие рыбешки, точно брошенные в воду пригоршни песка, проносились мерцающими каскадами.
Позднее она узнала, что именно эти крошечные рыбки, когда их набиралось великое множество, были почти единственным пропитанием доведенных до обнищания рыбаков хохло, проживавших в небольших приморских деревеньках. Они приходились родственниками более могущественному племени тангар. Каждую ночь плыли они из своих древних гаваней и, засветив на носу лодочки фонарь, терпеливо били в приглушенные барабаны, чтобы привлечь косяки рыб. С наступлением темноты тысячи лодочек принимались добывать эту мелюзгу, кишевшую в пределах видимости Душистого острова. Так раньше называли Гонконг: их масляные фонари светились в темноте, точно сверкающие червячки, барабаны били, и рыбаки вычерпывали то, что исторгало море, те источники жизненной силы, которыми люди побогаче пренебрегали.
Слабый стук барабанов вторил сердцу Милли в тот момент, когда она отыскала моток веревки. Подняв его, она аккуратно обмотала веревку вокруг борта джонки и спустила конец в море. Откуда-то с кормы донесся голос Черного Сэма, его нельзя было спутать ни с чьим другим, он напевал, стоя на вахте, какую-то родную свою мелодию, которую она слышала от него и раньше, и мысль о том, что ее могут обнаружить, заставила ее двигаться осторожнее.
Спускаясь вниз по старому трапу, она сильно царапалась, ведь она была полураздета. И вот Милли ощутила под ногами воду. От неожиданности у нее перехватило дыхание. Лишь сейчас она полностью осознала, насколько рискованной была ее затея. Акулы! Она совсем забыла, Суиткорн говорил, что в прибрежных водах водятся акулы. Но, стряхнув с лица воду, она увидела далекую линию берега, очертаниями похожую на белый палец между небом и морем. Эта белизна так и манила ее… Милли энергично задвигала руками и ногами, окончательно приняв решение.
Перед побегом совсем не мешало бы поесть. Тут она, конечно, сделала промашку. Мысль о свободе заставила ее забыть обо всем остальном. Только бы выплыть на берег и взобраться на холм к буддистскому храму. Милли плыла с грацией прирожденного пловца, ее длинные волосы распустились по воде, и каждое ее движение было видно в светящейся и очень соленой воде.
Она и не ведала, что на глубине десяти морских саженей под ней покоились серебряные залежи, давшие бухте ее название. Они были убежищем скатов и осьминогов, хранили огненные отпечатки существ того мира, который существовал еще до таяния ледников. Странные, неописуемые создания плавали здесь в изобилии: здесь обитала морская змея и предки шестиногой китайской жабы, здесь встречались гигантские черепахи, были там и красные луцианы. Здесь жили небольшие морские коньки, их грациозные тельца сливались с ламинариями, так что враги не могли отличить их от этих бурых водорослей, были там также и морские анемоны, по форме напоминающие звезды, их окруженные лепестками рты то открывались, то закрывались среди переливчатых грибоподобных кораллов, твердых, как гранит, но изумительных форм и очертаний. Ослепительное мерцание отливало множеством чудных красок, которые менялись при каждом мерном взмахе руки Милли, за ее белеющим телом неотступно следили тысячи невидимых глаз.
Но девушка продолжала плыть, не отрывая взгляда от приближающегося берега, ничего не подозревая о тысячелетних тварях, подстерегавших ее в глубине, не ведая о том, как опасно каждое ее движение.
Все здесь было ей враждебно. И вдруг она остро почувствовала: надвигается катастрофа. Это было новое ощущение, доселе ей неведомое, оно сдавило ей горло, заставив ее начавшее уставать тело двигаться с панической быстротой. Она изо всех сил молотила руками по воде, но продвигалась вперед все медленнее. Она теперь знала, что чувствует жертва при последней, отчаянной попытке спастись… И именно в тот момент, когда она поняла, что спасения нет, по чьей-то воле перед ней начали проступать неясные очертания огромного тела, гладкого и прекрасного; она увидела плавники, тупое рыло и мерно двигающийся хвост.
Из самых глубин, таинственных и страшных, возникла эта угроза, это огромное, наводящее ужас чудище, и море вокруг нее вскипело пеной, ледяным холодом пронзив ее сердце.
Увидев под водой огромную тень, Милли пронзительно закричала, но ее крик был заглушен удушающей волной, она заглотнула воду, и голова ее затуманилась… На мгновение она оцепенела, уставившись на длинное рыло, увенчанное единственным круглым глазом, который тупо перед ней вращался и вдруг исчез, но вот рыло вновь появилось на поверхности… чудище высоко подпрыгнуло и, взметнув столб брызг и пены, снова плюхнулось в воду.
Не успев оправиться от ужаса, Милли еще яростнее замолотила руками и ногами и поплыла быстрее, то и дело задевая то, что молча плыло под ней. Она вдруг вспомнила об акулах и тут же почувствовала, что ее подняли над поверхностью воды: все выше и выше, пока она почти полностью не оказалась на поверхности. Поднятая вверх в этом акробатическом путешествии, молотя руками и ногами, она, точно акробатка, старалась удержаться на спине огромной рыбы, плывущей снизу. Она продолжала двигаться с большой скоростью, уже не осознавая, как и куда она плывет, но вот она снова очутилась в воде, уходя вниз все глубже и глубже. Она попыталась вырваться, но тщетно – легкие ее залила вода. Силы покидали Милли. Она потянулась вверх, чтобы все-таки вдохнуть воздуха, и вновь ощутила под собой рыло чудища, которое пронесло ее вперед еще на двадцать ярдов. Изо всех сил стараясь не соскользнуть со спины этого создания, она двигалась дальше… пока ее бесцеремонно не сбросили в теплые объятия мелководья на песок. Она так и продолжала лежать, уткнувшись лицом в отмель и вслушиваясь в плеск волн.
Ее белая рубашка задралась до шеи, розовые, доходящие до лодыжек панталоны облепили бедра, она почти уже теряла сознание, только что обведя вокруг пальца саму смерть.
– Эй! – прошептал Суиткорн, тряся Эли за плечо. – Мистер Эли, проснитесь. Мисс удрала.
– Куда? – Эли сел на своей подвесной койке.
– Англичанка, ее нет.
Эли тут же вскочил, как ужаленный.
– Оставь свои шуточки! Куда это она могла сбежать?
– Можете сами убедиться, мистер Эли. Ее койка пуста, и ее нет на джонке. Мы с Черным Сэмом все обыскали.
Бросившись в каюту Милли, Эли рывком скинул постельное белье с се кровати. Потом вызвал Черного Сэма.
– Ты ведь, кажется, стоял на вахте, ведь ты? Идиот проклятый!
– Да, да, сэр, – пролепетал Черный Сэм. – Я сейчас ее догоню, босс. Быстренько!
На борту «Ма Шан» поднялась суматоха, команда обыскивала каждый уголок, поднимала доски пола. Никому еще в жизни не приходилось слышать таких ругательств. Эли бушевал, метался вверх и вниз по палубе. Он приказал двум матросам посмотреть за бортом, не повисла ли она на руле, и в конце концов загнал в угол Черного Сэма.
– Упустишь девчонку, я тебе вырву яйца. Так и знай!
– Эй вы там, погодите! – крикнул один из матросов, он залез на линь футов на двадцать и, глядя в подзорную трубу, куда-то тыкал рукой. Луна, как бы раскаявшись, с неожиданной щедростью залила все своим светом. Выхватив подзорную трубу, Эли тоже увидел небольшую точку, лежащую на косе: Милли в белой рубашке и розовых панталонах.
– Это она! – вырвалось у него. – Спускайте лодку, живо! Она на мелководье, и сейчас будет прилив. Ну, поторапливайтесь, жалкие отродья, гнусные ваши хари, не видите, что ли, еще немного – и плакали наши денежки, выкуп мой к черту! Нет, мне бы только ее продать, я тут же смоюсь в Макао и заживу там как надо. Пошевеливайтесь!
А дельфин Джо, уроженец Лантау, увидев, что с «Ма Шан» спускают спасательную шлюпку, перевернулся на спину и стал барахтаться под луной, затем, играя в мелких волнах Южно-Китайского моря, он встал на хвост. Обернувшись к берегу, он улыбнулся своей дельфиньей улыбкой – это делают дельфины всех морей, когда им приходится выручать людей.
10
Милли открыла глаза навстречу солнечному свету. В ее ушах все громче и громче звучал голос Суиткорна, исполнявшего оперную арию: дискант в сочетании с гундосостью, свойственной кастрату. По мнению Эли, его пение способно было заставить любого смертного откинуть копыта, не говоря уже о тех, кто и так пребывал между жизнью и смертью. Милли в данный момент принадлежала к последней категории. Она из-под полуопущенных век осмотрела маленькую комнатушку.
– Вот и хорошо! – вскричал Суиткорн. – Вот мисси и проснулась, да? – Размахивая пухлыми ручками, покрытыми мукой, он заспешил к ней от плиты в крохотной кухне и склонился над ее кроватью. Ее губы шевелились, но слов не получалось.
Сознание постепенно возвращалось к ней, и комната приобретала четкие очертания. Через окно она видела в отдалении буйную зелень полей и голубую лазурь солнечного неба: до нее издали доносился слабый шум волн.
Улыбающееся лицо Суиткорна все еще склонялось над ней, и она опять попыталась что-то произнести, по ничего не получилось.
– Вы спрашиваете, где вы? – сказал он. – Вы здесь со мной, в безопасности, в старом форте Лантау. – Он в восторге поднял кулаки к потолку: – Я вас вытащил, вы не умрете!
– Л сколько я уже здесь лежу? – приподнялась она.
– Сколько? Может, две недели, а может, три. Уже с начала Третьей Луны вы лежите, как мертвая, а мистер Эли такой несчастный, у него нет денег.
– А что со мной случилось? – спросила Милли.
– Что-то с головой. Вы уплыли с джонки, это было очень глупо. И ничего не ели, а еще кто-то вас укусил. Вы так потели.
– У меня была лихорадка?
– Не знаю, а Эли идти наверх к буддистским монахам. Один большой такой монах дал ему лекарства. Я говорил, не надо его, девушки совсем не такие, как монахи, но Эли заставил вас глотать. Плохое лекарство. Из змеиного мочевого пузыря.
– О Господи, – простонала Милли.
Солнце ярко сияло. Потная от слабости, она мечтала о прохладных объятиях моря и не протестовала, когда китаец раздел и вымыл ее, деликатно прикрыв ее потайные места. Моя ее, он напевал ту же мелодию, что и раньше, тихо приговаривая:
– Не беспокойся, доченька. Дома в Кантоне у меня есть такая же дочка, как ты, и у тебя нет ничего такого, чего не было бы у нее. Так что закрой глазки и положись на Суиткорна.
– Знаете, – продолжал он тихо. – Вы очень странная леди. Пока вы болели, я сидел все время здесь, с вами рядом, ухаживал за вами, как мамочка, и наслушался очень забавных вещей. Иногда вы так кричали и вскакивали, но я вас держал, а вы все твердили одно и то же, одно и то же, – что придут большие лисицы и съедят вас. Что-то похожее на историю о Красной Шапочке, которую я рассказывал по-китайски своей дочери, когда она была еще ребенком. А вы знаете эту историю?
Милли молча кивнула.
А старик продолжал:
– Но ваша история о лисах совсем другая – она о всадниках, их много, и они преследуют одного. Вы даже иногда лаяли и по-собачьи скулили.
– Наверное, вам это поправилось, – горько заметила Милли.
– Нет-нет! Мне вас так жалко было. Я расстроился, плакал. Вы все повторяли, что у вас на лице кровь зверя, понимаете?
Милли кивнула.
– Расскажите Суиткорну об этом плохом сне, ладно? И тогда он уйдет.
– Это все так глупо.
– А знаете, у нас в Китае есть такая же история.
– О Красной Шапочке?
– Не только, и о лисах. Вы слышали о лисьих сказках?
– Нет.
Суиткорн воодушевился.
– О, лисий народ очень важный в Китае, понимаете? Наши дети ужасно боятся лис. Знаете, мисси, китайские дети так боятся лис, что покойный император построил один большой дом для лис в Заброшенном Городе в Пекине. О да! – Он тихо присвистнул, и голос его зазвучал еще тише. – Тогда все пекинские лисы пришли туда, поселились в этой Лисьей Башне и перестали красть маленьких детей ночью из кроваток, они крали их, чтобы съесть. Многие люди приходят к этой Лисьей Башне и оставляют еду для Короля Лис, чтобы он кормил своих лисьих колдуний. А у меня дома в Шанси есть алтарь всех лис, скитающихся по свету, и люди приходят помолиться за них. Знаете почему?
Милли покачала головой.
– Потому что если вы не помолитесь за души лис, то они войдут в тела людей, вышвырнут людские души и будут делать страшные вещи, а такие люди, как мы с вами, будут в этом виноваты. Понимаете?
– Конечно, но я в это не верю.
– А, мисси. Нужно быть умным китайцем, чтобы верить в такие вещи. Но я говорю правду, понимаете? Хотите, я вам докажу?
– Пожалуй нет. С меня уже довольно лис.
За открытым окном комнаты сверкало яркое полуденное солнце. Тупая головная боль – одно из проявлений малярии, и все эти кошмарные разговоры о лисах заставили Милли мечтать о спасительном обмороке.
Здесь, в этом прекрасном Лантау, задолго до прихода Золотой Орды жили люди, которые совсем по-другому воспринимали и познавали мир, с совсем иными обычаями, здесь, в цветущем тогда краю, проводились удивительные ритуалы. В нескольких ярдах от того места, где она сейчас стояла, когда-то повелел бросить якорь англичанин, который привел сюда целую флотилию из вооруженных торговых кораблей, он хотел запастись питьевой водой. Милли представила, как отплывают от группы кораблей плоскодонки и правят к берегу, смуглый Джек Тарс и кровожадные пираты из давно минувшей эпохи.
Эли рассказывал ей и еще об одном упрямом и неукротимом английском пирате, капитане Уэделе, который прибыл сюда в тысяча шестьсот тридцать седьмом году в качестве представителя Восточно-Индийской Компании. Он с боями проложил себе путь вверх, к дельте Перл Ривер, под дулами китайских пушек в великом форте Бога. Он убивал и брал в плен до тех пор, пока не выполнил возложенной на него задачи. Он бросил вызов самому императору. Тогда над китайской землей взвился государственный флаг Соединенного Королевства, а между Лантау и Саутгемптоном были проложены морские торговые пути.
На протяжении пятидесяти миль в Кантоне, захваченном англичанами, чуть позже в воздухе витало благоухание специй, рассказывал Эли. В этом обширном городе, еще восемь веков тому назад окруженном мощной стеной, когда-то стояли сказочные минареты и пагоды, чьи восьмиярусные площадки были украшены бирюзовыми метопами и карнизами из чистого золота. Так как под зданиями возвышалась гора Белое Облако и город по древнему обычаю изобиловал многочисленными возвышающимися башенками и бойницами, то его назвали самым южным фортом страны, известным по всему миру роскошью китайской культуры.
Потом пришли англичане, завоеватели, которые принесли с собой проклятие опиумной торговли со всеми сопутствующими ей грехами – контрабандой, рабством и кабалой, массовой проституцией. Его тесно застроенные кварталы вмещали до десяти тысяч борделей. Кантон процветал только как опиумный центр, задний проход Китая – это прозвище бытовало в Гонконге после того, как европейцы стиснули горло города своими лапами.
Какой крошечной кажешься себе здесь на пороге древнего мира, подумала Милли: мелкой букашкой, попавшей на прекрасный гобелен с изображением первозданной красоты. Какое, собственно, имеет значение, подумала она, если судьба решит распорядиться так, что ей никогда не будет суждено вернуться к отцу? Так много привязанностей не прошли испытаний ушедших поколений, амбиции бесчисленных сыновей и дочерей потерпели крах из-за непреодолимости жадности Запада.
Из двадцати четырех солнечных «вдохов и сочленений» года по китайскому календарю, Чистый и Светлый, то есть пятое апреля, – самый счастливый, ведь это время, когда китайцы убирают могилы своих предков. После этого следует Хлебный День, а в начале мая словоохотливые, веселые, нарядные китайцы встречают на улице официальное Начало Лета. Нигде не услышишь ни одного слова, произнесенного шепотом, все орут. На рокочущих городских рынках молчания просто не может быть, мелкие торговцы надрывают глотки, стараясь перекричать уже осипших, но продолжающих болтать женщин.
Но все эти шумные толпы – в городах и городочках, а на остове Лантау ничто не нарушает безмятежности вновь принесшего покой дня.
Милли брела вдоль песчаного берега Серебряной бухты, усеянного обломками после ужасного ночного шторма. Сейчас больше ничто не тревожило экзотическую красоту этой природы, кроме теплого ветерка.
Она лениво брела по берегу, чувствуя, как силы постепенно возвращаются к ней. Как ни странно, на душе у нее не было ни горечи, ни желания предъявлять кому-то обвинения, хотя возможность побега в Гонконг стала еще более сомнительной. После болезни она все время ощущала какую-то летаргическую вялость, раньше ей незнакомую. Раз ее протесты ни к чему не привели, придется смириться с обстоятельствами: с тем, что ее вернут отцу не раньше, чем он заплатит выкуп.
Поскольку ее единственным компаньоном в этом маленьком разрушенном форте был Суиткорн, приходилось придумывать себе развлечения, впрочем довольно скучные: она бродила по заводям среди скал, высматривая крабов и мелкую рыбешку, лежа на песке; наблюдала за играми фазанов, важно разгуливающихся по лесу; слушала жалобные крики серебристых куропаток, водившихся здесь в изобилии. А в ночные ее сны с вершины самой высокой горы Лантау врывался перезвон колоколов храма, и, если ветер дул с запада, доносилось пение буддистских монахов.
Сейчас же, в этот великолепный день раннего лета, Милли вглядывалась в неясные очертания старого форта, там на мысе. На ближайшем от нее утесе виднелась маленькая фигурка Суиткорна, он сидел на корточках и, яростно размахивая руками, показывал в сторону моря. Наконец и она увидела то, на что он указывал: маленькую точку на фоне голубого неба, которая постепенно росла и вскоре превратилась в паруса, красные в лучах солнца – это «Ма Шан» с Большими Глазами возвращался из Гонконга. Милли наблюдала, как огромный шестидесятифутовый корабль неуклюже входил в бухту, видела, как он шел, вздымая пену, как его парус бился на ветру, перед тем как успокоиться, как огромный черный корпус корабля покачивался на зыби.
– Эй, там, Милли Смит! – радостно замахал ей рукой с кормы Эли.
– Оставьте меня в покое, – отрезала она и направилась к форту.
Суиткорн не преминул укорить ее, как только она вошла.
– Не стоит так обращаться с мистером Эли, мисси. Он хорошо себя ведет, скромно. Попадись вы старому Чу Апу, он бы вам показал. Он бы отрезал ваши пальчики и отослал их вашему папочке.
– А ты тоже оставь меня, пожалуйста, в покое! – рявкнула Милли.
* * *
Она удивилась, что Эли не сошел на берег этой ночью. А ей так хотелось узнать новости от отца… она почувствовала раздражение и нерешительность. Она еще не совсем оправилась от болезни и, проснувшись ночью в поту от слабости, как бы в тумане, поднялась и посмотрела на полную луну, пляшущую в мчащихся облаках. Когда она вышла из форта, в небольшой рощице неистовствовал западный ветер.
До нее опять донесся слабый перезвон колоколов далекого монастыря. Вскоре, пообещала она себе, она взберется по той горе и попросит убежища у монахов в храме. А если надежда на освобождение не оправдается, можно еще выплыть в море и послать весточку в Гонконг с одним из рыбаков холко, стоящих на якоре у бухты. Она прикинула, что расстояние до их лодок чуть больше мили. Так что придется ей подождать, пока силенок будет побольше.
Дойдя до небольшой пещеры, она забралась внутрь, чтобы спрятаться от ветра, и, усевшись скрестив ноги на песок, стала смотреть на море. Хотя ее и клонило ко сну, но какое-то предчувствие заставляло ее быть настороже, сон вдруг прошел. Она инстинктивно отодвинулась назад, спрятавшись в тени.
Вдруг то, чего она опасалась, появилось прямо перед входом в пещеру: какой-то зверь, подкравшийся очень тихо, как кошка, к своей добыче, вдруг остановился и присел на задние лапы, вытянув морду по направлению к самым дальним уголкам пещеры.
Оцепенев от страха, Милли, которая была от него всего в нескольких ярдах, неотрывно за ним следила. Свет луны упал на темный берег, и глаза этого существа превратились в красные точки, как это происходит с глазами застигнутой охотником жертвы.
Все вдруг замерло. Даже ветер стих, как бы наблюдая за происходящим. И вдруг зверь медленно приблизился к ней – всего один фут отделял ее от его морды. Ошеломленная Милли в страхе отпрянула. Но при этом она почему-то совершенно не боялась за свою жизнь, она каким-то непостижимым образом заранее знала, что эта встреча произойдет непременно, так было предначертано судьбой.
И встреча эта действительно состоялась. Гигантская лисица смотрела вверх на Милли, а Милли вниз на нее. А потом, так же неожиданно, как и появилась, лисица начала расплываться и менять очертания. Она таяла прямо на глазах у Милли: мех, мускулы и сухожилия – все куда-то исчезало. Буквально за считанные секунды перед нею оказались останки живого существа, давно преданного земле, словно их извлек кто-то из могилы и возложил к ее ногам – разлагающиеся, гниющие…
Милли начало трясти, сначала едва заметно, потом неудержимо, она открыла рот, чтобы закричать, но не смогла. Она закрыла лицо руками и зажмурилась. Когда же она решилась открыть глаза, то увидела в изумлении, что только что пышущий жизнью, лоснящийся зверь превратился в небольшую кучку дымящихся костей и меха, а потом и кучка эта исчезла, на песчаном полу пещеры не было ни следа, как будто лисица никогда тут и не появлялась.
На ее месте, медленно обретая отчетливые очертания, возникало другое видение, и оно было лицом Тома Эллери. Оно предстало перед Милли в расцвете молодости и силы, черты его не были осквернены смертью.
И вот тут она закричала. Закрыв лицо руками, она кричала и кричала, как сумасшедшая.
Ярко сияла луна: так же ярко, как в ту ночь, когда она встретила привидение мертвого Тома Эллери.
Это и было первым потрясением в ту ночь.
Милли бросилась бежать. Она выбежала из пещеры и сломя голову помчалась вдоль берега к порту на другом конце бухты, боясь, что вот-вот эта мистическая лиса, которая только что ей привиделась, догонит и схватит ее… А так как она еще не совсем оправилась от болезни, у нее было полное ощущение, что чьи-то невидимые пальцы сжимают ей горло и не дают дышать.
Второе потрясение она испытала, когда в непроглядной темноте (так как луна в этот момент скрылась в мерцающих тучах) она почти столкнулась с еще одним видением, выходящим из моря. Это был Эли. Увидев ее с корабля, он поплыл к берегу и схватил ее в тот самый миг, когда она падала.
– Бога ради, куда вы так мчитесь? – выдохнул он, не выпуская ее из рук.
Милли старалась найти слова, но у нее вырывались лишь бессмысленные и бессвязные звуки.
– Возьмите себя в руки! Начните с начала и расскажите все по порядку.
Позже, когда они уже шли к форту, ей наконец-то удалось связно все рассказать.
– Говорите, лисица? – спросил он. – На Лантау? О нет!
– Богом клянусь, я видела ее – гигантскую лисицу!
– Она в пещере?
– Сейчас нет. Я же говорю вам, что она исчезла у меня на глазах.
– Вы ничего крепкого не хлебнули?
– Ну что еще можно от вас услышать!
Эли вздохнул, как это делает взрослый человек, имеющий дело с ребенком.
– Может быть, сходим и посмотрим, там ли она сейчас? – спросил он.
Уже уходя, Милли бросила через плечо:
– Теперь это уже все равно. Меня здесь скоро не будет. Насколько я понимаю, все зависит от того, получили ли вы выкуп?
Он ответил не сразу.
– Вы же болели, правда? Если сейчас вы попадете в руки монаха из храма, он живо превратит вас в привидение. Вам не первой что-то мерещится после приступа малярии.
– Вы все еще не верите мне!
– Лучше бы, конечно, самому это увидеть, но вам я верю на слово.
Милли пошла прочь, но Эли опять схватил ее за руку и повернул к себе:
– Погодите. Прежде чем мы вернемся к Суиткорну, мне нужно сообщить вам кое-что.
Она попыталась вырваться.
– Завтра я отвезу вас к отцу.
– Это правда?
– Встаньте пораньше и убедитесь. – Он нащупал ее руку. – У меня плохие новости, девочка.
– Плохие новости?
– Помолитесь за своего отца. Ему недолго осталось жить.
– Он болен?
– Судя по слухам, он умирает. Я не люблю ходить вокруг да около, лучше все сказать прямо.
В молчании они медленно пошли к форту, но на ступеньках, ведущих к форту, Эли остановился.
– Что же касается этой истории с лисами… – начал он.
За сто спиной высился пик горы Лантау, до нее опять донеслось пение монахов.
– Ну и что?
Он пожал плечами, дав понять, что этот предмет не заслуживает большого внимания.
– Я только хотел сказать, что не стоит упоминать об этой истории при Суиткорне.
– Это почему?
– Вы же их знаете. Для китайца достаточно намека на что-то из области суеверий, и он превратит это в национальный праздник. А еще он скажет, также как и я, что все это вам померещилось.
– Но если это мне просто померещилось, значит, я могу спокойно рассказывать об этом кому угодно.
– А не боитесь, что будете попросту глупо выглядеть?
– Ах, вот что вас волнует…
– Ну ладно, делайте, что хотите, – подытожил он. – Но если все это станет известно на кораблях, я тут буду ни при чем, имейте в виду.
– Ну и пусть станет. Если вы говорите мне правду, то завтра в это время я буду уже в Гонконге.
