Вернувшись домой в конце недели, Милли обнаружила, что ее супруг стал относиться к ней с подозрительной любезностью.
      – Скоро, – сказал Джеймс, когда они прогуливались в саду, – будет праздноваться годовщина освящения нашего собора. Будут важные персоны. Нас там венчали, ты помнишь?… Иногда мне кажется, что ты просто-напросто забыла об этом…
      Затем он продолжал, уже более сухо:
      – В праздничные мероприятия входит также прием в резиденции губернатора, мы как-то раньше все время пропускали подобные приемы.
      – И будем пропускать и дальше, – резко сказала Милли.
      – Ну подожди, будь благоразумной. Я возглавляю Морской департамент и, стало быть, подчиняюсь губернатору!
      – Возможно. Ты, а не я.
      – Иногда я не в силах уловить смысл в твоих поступках. И мне часто приходит в голову – пойми меня правильно, – что ты еще не до конца оправилась от своего нервного расстройства. Психическое расстройство – это такая штука. Я ведь не прошу многого. Губернатор очень высокого мнения о моем ведомстве, – продолжал он, – вот с предыдущими властями у меня были некоторые размолвки, а этот губернатор относится ко мне совсем иначе. Так что не исключено и рыцарское звание. Представляешь – Сэр Джеймс Уэддерберн – в этом что-то есть.
      – Особенно на это не рассчитывай, – сказала Милли.
      – Ты против титулов?
      – Вот именно, особенно насмотревшись на этот маскарад из «дам» и «господ» здесь.
      Джеймс взорвался.
      – Твое отношение к людям не делает тебе чести! Да, многие баронеты там, дома, возможно, получили свои титулы незаслуженно, но этого нельзя сказать про тех, кто служит в колониях, – мы все здесь благородные почтенные люди.
      – И поразительно богатые!
      – Ну и что из этого?
      – А то, что это богатство нажито на торговле опиумом и ведении ненужных войн.
      – Милли, ты еще слишком молода и многого не понимаешь! Вся торговля ведется на законных основаниях. Если бы мы не поставляли в Китай опиум, то это бы делали португальцы, только в еще более крупных масштабах.
      Остановившись у плетеного столика, стоящего на веранде, он плеснул в стакан виски и с шумом выпил его.
      – Надеюсь, что в эти дела никто не будет мешаться, – сказал он. – А то в Гонконге стали происходить странные вещи.
      – Я бы поняла китайцев, если бы они перетравили половину из нас!
      Недавно в Колонии было несколько случаев отравления. Один пекарь по имени А Лум решил избавить Гонконг от «Белолицых Дьяволов» (так местные жители именовали европейцев), отравляя хлеб, который он отпускал иноземцам. Однако в своем благородном порыве он перестарался, кладя слишком большую дозу мышьяка в каждую булку, в результате чего тех, кто их ел, начинало сильно рвать, что и избавляло организм от смертельного яда раньше, чем он начинал действовать.
      А Лум теперь, ожидая суда, уверял всех, что совершил ошибку, и приносил извинения всем пострадавшим, включая Мами, до сих пор еще не оправившуюся от отравления.
      Джеймс что-то проворчал и набрал полный рот виски, раздув щеки.
      – Отличный виски, – сказал он.
      Милли бросила взгляд на мужа. За время супружества он как-то постарел, этот неудачный брак наложил отпечаток на его лицо. На полноценные супружеские отношения он не был способен, а его жалкие попытки вызывали у Милли презрение, постепенно перешедшее в отвращение. До нее доходили слухи, что у ее мужа есть любовница. Такие как он, думала Милли, пытаются стимулировать свою слабеющую мужскую силу с помощью чисто животной чувственности, им дела пет до любви и нежности.
      Интересно, думала Милли, а каким любовником был бы Эли? Порой ее собственные мысли шокировали ее, но она ведь была женщиной, и ей хотелось большего, чем ей мог предложить Джеймс Уэддерберн.
      Они бесцельно бродили по саду. С моря дул довольно сильный порывистый ветер, отчего губы становились солеными. Где-то в Южно-Китайском море бушевал осенний тайфун Мэри (они почему-то всегда давали им женские имена, Милли никак не могла понять почему). Вечернее небо отливало бронзой.
      Когда обрушивался тайфун, маленькие рыбачьи лодки затаскивали в специальные сарайчики, а большие суда укреплялись дополнительными якорями, предварительно свернув и убрав паруса. С пика Ричмен сползали сели, крушащие все на своем пути. Жителей буквально выбрасывало из глинобитных хижин, их искалеченные трупы покрывали склоны горы. Затем приходили спасательные отряды; детей – а они всегда погибали в первую очередь – уносили и хоронили на небольших кладбищах, расположенных у подножья гор.
      Но люди выживали даже после самых страшных ураганов. Во время последнего тайфуна маленькая голландка убежала от родителей и оказалась в эпицентре в тот момент, когда ураган на мгновенье замер, прежде чем разыграться с новой силой. Эту двухлетнюю крошку последний раз видели в квартале Красных Фонарей Виктории, через три дня ее перестали искать, решив, что дело безнадежно, а еще через день ее принес старик-нищий, выхвативший ее у ветра. Он притащил ее в свою жалкую лачугу, накормил и переодел, даже постирал ее запачканное платьице, а потом доставил убитым горем родителям.
      Спасение маленькой голландочки возродило в сердце Милли веру в человеческую доброту и благородство. Даже в Гонконге, где царит беззаконие, торговля опиумом и проституция – все это под британским флагом, – существует беспредельная доброта и мужество. Если презираемый всеми нищий, рискуя своей жизнью, спасает ребенка, значит, еще не все потеряно.
      Сейчас, гуляя с Джеймсом, она напомнила ему об этом случае.
      – А, да. Я слышал про эту историю в нашем клубе.
      – Ты не находишь, что это прекрасно?
      – Прекрасно?
      – Но ведь китайцы нас ненавидят, это же общеизвестно. Вот тот булочник, например, тот, которого собираются судить за отравление европейцев… И все же этот старый нищий китаец спасает одного из наших детей.
      – А почему он не должен был этого делать? – Он взмахнул рукой. – Девочке не было и трех лет! Это его долг – спасти ее.
      Их разделил порыв ветра. Она произнесла, не скрывая презрения:
      – По-моему, ты не понимаешь меня. Джеймс пожал округлыми плечами.
      – Прекрасно понимаю. Просто нищий нашел потерявшегося ребенка. Он был обязан подобрать ее, и он это и сделал. Насколько я понял, они дали ему за это десять долларов. А я бы ничего не дал. Вот если бы он этого не сделал, я бы выпорол его.
      Она отошла от него. Он бросил ей вслед:
      – Ну и что я такого сказал, черт возьми? Стоит мне сказать хоть что-нибудь, с чем ты не согласна, ты готова растерзать меня, Милли!
      Но она уже скрылась, сбежав от него к ручью, и, стоя там в одиночестве, наблюдала за игрой воды. Холодный ветер плеснул ей в лицо – точно брызги ледяного шампанского…
      К ней подошел запыхавшийся Джеймс.
      – Ну что я такого сказал, что тебя разозлило?
      – Какая разница…
      – Так ты пойдешь со мной на прием в собор? Хоть эту малость ты можешь для меня сделать? Все уже сомневаются в том, что я женат.
      – Мами плохо себя чувствует, я не хочу оставлять ее одну.
      – Может быть, ты попробуешь придумать более убедительный предлог?
      Милли решила переменить тему разговора.
      – Джеймс, что происходит на острове Грин?
      Он сразу же насторожился, и Милли рассказала ему о том, как нашла на берегу двух мертвецов.
      – Ах, это. Мы находим утонувших рыбаков почти каждую неделю. Это из-за тайфуна – течение несет их на берег вдоль канала.
      – Это были не рыбаки. Это были узники в кандалах!
      Он посмотрел на нее с недоверием.
      – Ты, наверное, ошиблась. Ты говоришь, в кандалах?
      – У них обоих были цепи на руках.
      – И ты об этом кому-нибудь говорила?
      – Мистеру Сунгу, смотрителю «Домика отдыха». Джеймс осушил стакан, который он держал в руке.
      Лицо его выражало полнейшее недоумение. Или он действительно не знает, что творится на острове Грин, или же – просто очень искусный притворщик.
      – И что сказал Сунг?
      – То же, что и ты. Я, мол, ошибаюсь. И я повела его посмотреть на тела. Но к тому времени – а прошло всего около часа – цепи были сняты. И на берегу лежали лишь два мертвых рыбака.
      – Мне очень жаль, что тебе пришлось пережить такой ужас, – ласково сказал Джеймс. – Остров Грин – это дурное место; когда-то очень давно там работали заключенные. Я никогда не мог понять, почему твой отец выбрал для отдыха такое место, где страдало столько несчастных.
      Милли ужасно хотелось выложить ему всю правду. Или он был последним идиотом, если позволял у себя под носом совершаться подобным преступлениям, или же действительно ни о чем не подозревал. Однако она преодолела свой порыв и решила пока помалкивать о торговле желтым товаром. Если она станет действовать слишком настойчиво, это может его разозлить. Но почему он так невозмутим? Ведь обычно, стоило ей резко высказаться, он тут же начинал скулить и возмущаться, причем чем больше он выпивал виски, тем жалобнее скулил, а в то утро он выпил порядочную дозу. Наступило молчание, в котором явственно чувствовалось напряжение.
      – Милли, я в самом деле думаю, что тебе стоит еще разок показаться доктору Скофилду, – сказал Джеймс. – Может быть, у тебя галлюцинации.
      – У меня же есть глаза, – возразила Милли. – Говорю тебе, я видела то, что видела*. Двух мужчин, закованных в цепи – могу еще раз это повторить.
      Он поморщился.
      – Очень надеюсь, что ты не станешь повторять этого вне дома. Это может вызвать самые ужасные последствия.
      – Но ведь это правда, и я буду говорить об этом.
      – Только попробуй – и ты выпустишь джина из бутылки. Политическая ситуация здесь очень тревожная. Разговоры о закованных в кандалы узниках на нашем острове могут нанести огромный вред компании «Смит и Уэддерберн». Не забывай, она ведь и твоя.
      – Значит, мы просто их похороним и обо всем забудем, да?
      – Мы их похороним как положено. Твой отец всегда считал своей обязанностью позаботиться об этом, и кроме того, он частенько находил их семьи и давал им денег. – Он глубоко вздохнул и добавил – Утонувшие китайские рыбаки – это одно, дорогая моя, а вот утопленные узники в кандалах?.. Помилуй нас Бог! Уж «Чайна Мейл» воспользуется этим!
      – Так, значит, ты ничего не станешь делать? Джеймс выразительно пожал плечами.
      – Пусть с этим разбирается мистер Сунг. Он знает, что я от него хочу и как поступить.
      – Не сомневаюсь.
      – А пока… – он коснулся ее щеки своим толстым пальцем, – будь умницей и держись оттуда подальше, пока все не утихнет.
      В это мгновение на лужайке показался мальчик-слуга Танг.
      – Да? – произнес Джеймс, повернувшись к нему.
      – Мисси Мами, экономка, она зовет госпожу, сэр.
      – Скажи ей, что я иду, – сказала Милли.
      – И не забудь, о чем я тебя просил, – сказал Джеймс. – Тебе будет полезно проконсультироваться у доктора Скофилда. Ты уже больше месяца сама не своя. У тебя полная апатия, никаких интересов за пределами дома. К сожалению, у нас с тобой мало общего, но я уверен, что нужно только приложить самые минимальные усилия, чтобы у нас наладились нормальные супружеские отношения.
      Его любезный тон вызывал у Милли еще большее отвращение. Теперь она была убеждена, что он прекрасно знает о том, что происходит на острове Грин, о мертвецах, о торговле китайцами и обо всей этой отвратительной жестокости.
      Джеймс с улыбкой смотрел ей вслед, теребя очки.

      Собор св. Иоанна был переполнен. Повинуясь торжественности момента, все собравшиеся сидели в полной тишине; сидя рядом с Джеймсом, Милли слышала только поскрипывание подмостков и жужжание здоровенных мух.
      Все совершалось строго по неписанным гонконгским правилам. Губернатор с супругой был в отпуске, мистер Альфред Деннинг, вторая по важности персона, исполнял в отсутствие сэра Бонэма обязанности губернатора. Он с женой сидел в первом ряду. Он пока еще не привык к своему высокому положению, поскольку до этого его не один раз обходили при назначении на пост губернатора чиновники из Иностранного отдела. Его супруга, толстушка с весьма объемистой талией, характерной для многих немолодых дам колонии, с отстраненным видом наблюдала за происходящей церемонией, поскольку губернатор с супругой должны были вернуться в это утро.
      За ними сидели «хозяева жизни» – крупнейшие дельцы от бурно развивающейся экономики Гонконга, купающиеся в деньгах и роскоши. Их сопровождали законные супруги – любовниц они оставили дома, в великолепных особняках на Бонэм Прайя. Это был район, отвоеванный китайскими строителями у океана.
      Первые пять рядов были закреплены за европейцами, следующие десять – за китайцами. В основном это были компрадоры, местные торговцы. Они сидели в окружении бесчисленных ребятишек, с трудом дыша из-за своей тучности, пытаясь хоть немного ослабить галстуки.
      В терпеливом молчании сидели китайские дамы. Первые жены принимались гонконгским обществом, но местные традиции позволяли иметь и вторых, более молодых жен.
      Морщинистые, располневшие, часто отвергнутые мужьями, первые жены принимались английскими дамами с любезностью и сочувствием, в то время как «звездочки» (прозвище для наложниц и любовниц) ни на какие официальные мероприятия не допускались.
      По существующим местным законам вторая жена и наложницы имели те же права, что и первая, однако с ней можно было развестись по самому ничтожному поводу, даже на основании сплетен. Но тем не менее они тоже сидели здесь, позади от старших жен.
      За теми китайцами, чья деловая хватка позволила им на равных войти в правящую элиту, располагались одетые в синюю форму моряки пли солдаты в хаки, с ними были их то и дело шушукающиеся жены и шумные ребятишки, которых пытались угомонить их туземные няньки. Ну а в задних рядах сидели гражданские – мелкие чиновники с красными вспотевшими шеями. Все вслушивались в нарастающие звуки органа, наполняющие тишину, и глазели на толпу, освещенную золотым светом, пробивающимся сквозь окна.
      Джеймс с Милли сидели в первых рядах, сразу сзади них расположились Джардин Майтесон, Баттерфилд и Свайер, а также группа торговцев – азиаты и евразийцы со своими смуглыми красавицами родом из Португальского Макао. Таким образом, все это собрание как бы воплощало суть Гонконга той поры – здесь присутствовали все до одного жрецы Бога Прибыли.
      «Боже, храни Королеву» – раздался звук труб и барабанов, и послышался топот множества обутых в сапоги и в шелковые туфельки ног: все присутствующие почтительно встали со своих мест, затем сели опять, и тут поднялся Джеймс Уэддерберн, начальник Морского департамента. Он с достоинством прошел вперед и обратился к собравшимся.
      Услышав голос мужа, Милли вся напряглась и сжала кулаки.
      – Начинаем со Стиха Девятнадцатого Шестой главы Евангелия от Матфея. «Не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут. Но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляет и где воры не подкапывают и не крадут.
      Ибо, где сокровища ваши, там будет и сердце ваше…»
      В это мгновение Джеймс поднял голову, и его глаза встретились с глазами Милли, ярко освещенной солнцем. Перед ее мысленным взором стояло лицо мертвого мальчика, закованного в цепи.
      Джеймс продолжал читать:
      – «Светильник для тела есть око. Итак, если око твое будет чисто, то все тело будет светло… Если же око твое будут худо, то все тело твое будет темно… Итак, не заботьтесь о завтрашнем дне… ибо завтрашний сам будет заботиться о своем…»
      Он закрыл книгу.
      Милли показалось, что освещенный солнцем собор эхом отозвался на его последние слова, и тут же ей в голову пришли другие слова:
      «Так и вы по наружности кажетесь людям праведными, а внутри исполнены лицемерия и беззакония.
      Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры…»
      Все лицемеры!
      Когда ее муж вернулся на место, она встала и, не обращая внимания на устремленные на нее взгляды, прошла по проходу к входной двери. Каблуки стучали по холодным мозаичным плитам, когда она уходила от царившего здесь разложения навстречу солнечному дню.
 
      Резиденция губернатора располагалась посредине ухоженного парка рядом с Ботаническим садом и была известна как «Дом с флагштоком».
      Здесь у колонн фасада со всеми надлежащими почестями встречались знатные гости. В коридорах звучали голоса многочисленных послов и консулов из самых различных стран, стремящихся отдать дань уважения загадочному авантюрному государству Гонконг.
      Милли помогли выйти из нарядно украшенного зеленого с золотым портшеза со множеством красных подушек, – моряки в парадных мундирах тут же вытянулись по стойке смирно, когда Джеймс повел мимо них Милли, чтобы представить заместителю губернатора.
      Стройные красивые девушки-американки, приехавшие сюда на лето и соперничавшие друг с другом, разговаривали в нос со своими спутниками в военной или морской форме; одетые в шелковые одежды индийцы с равнодушным видом разгоняли большими опахалами душный горячий воздух в уже заполненном народом Банкетном зале.
      – Мистер и миссис Джеймс Уэддерберн! – возвестил распорядитель.
      – А, миссис Уэддерберн, как себя чувствуете? – Заместитель губернатора поцеловал ее обтянутую перчаткой руку. – Наконец-то мы имеем удовольствие видеть вас. Вы окончательно оправились?
      – Оправилась?
      Вмешалась его жена миссис Деннинг:
      – Мы знаем, что вам нездоровилось, дорогая, мы заметили, что вы сегодня ушли из церкви пораньше.
      – Это из-за жары, – сказал Джеймс.
      – Вы здесь знаете кого-нибудь?
      – Почти никого, – ответила Милли.
      – Как только я завожу речь о каком-нибудь светском мероприятии, у моей жены находится предлог не ходить, – поспешно вмешался в разговор Джеймс.
      – Я бы тоже так делала, если бы у меня была такая возможность, – откликнулась миссис Деннинг. – Служба в Колонии не способствует установлению продолжительных дружеских отношений – сегодня здесь, завтра – там. Отношения между людьми здесь очень поверхностны. Вы совершенно правы, миссис Уэддерберн, что держитесь в стороне. О Боже, как бы я хотела последовать вашему примеру!
      Милли мысленно отметила, что миссис Деннинг вызывает у нее симпатию.
      – Так вы теперь освободились наконец от этих эскулапов, дитя мое?
      – Если бы еще можно было освободиться от жары!
      – Да, очень бы неплохо! Ваш муж сказал нам, что ваши нервы уже почти в порядке.
      – Нервы?
      – Разве вы страдали не от нервного расстройства?
      – Упаси Господь! И при чем здесь эскулапы? Я не показывалась врачам уже года два!
      – Тогда у нас есть надежда видеть вас почаще, – сказал мистер Деннинг. – Между прочим, может кто-нибудь мне объяснить, почему эти американцы обязательно должны говорить в нос?
      – Дорогой, боюсь, что с такими как у тебя дипломатическими талантами тебе не сделать карьеры, – сказала миссис Деннинг. – А мне они кажутся просто очаровательными. Пойдем, мы должны не забывать и об остальных гостях, – и она увела мужа.
      Милли даже не обратила на это внимания. Она смотрела во все глаза на человека, стоявшего у дверей. Она повернулась к мужу, глаза ее сузились:
      – Кто этот человек?
      – Который? – приблизился к ней Джеймс.
      – Вон тот высокий, светловолосый, у дверей. Человек стоял неподвижно. Держа в руке стакан, он также рассматривал присутствующих.
      – Кто это?
      – Брунер.
      – Кто?
      – Ганс Брунер.
      – Что он здесь делает?
      – Ты его знаешь? – Джеймс почему-то сильно понизил голос. Кругом царило веселое оживление – слышались голоса, раздавался звон бокалов, чей-то смех.
      – Я очень хорошо его знаю, – сказала Милли. Джеймс попытался сквозь толпу разглядеть этого человека.
      – Я бы его всюду узнала, – добавила она. Джеймс взял ее под локоть и быстро повел прочь.
      – Этого не может быть. В самом деле, ты меня иногда просто поражаешь!
      Милли задержала проходящего мимо слугу и спросила его:
      – Ты случайно не знаешь имя того человека, что стоит у дверей?
      Тот повернул голову, пытаясь разглядеть сквозь толпу того мужчину.
      – Вон тот, высокий, со светлыми волосами – вон, смотри! – указала она ему.
      – Подождите, – сказал официант. – Я сейчас выясню, госпожа, – и исчез в толпе.
      – Послушай, ну как ты можешь знать здесь хоть кого-то? – раздраженно произнес Джеймс. – Ты же годами никого не видишь.
      – Это Ганс Брунер, – сказала Милли. – Он был первым помощником капитана О'Тула на «Монголии».
      – О Господи, – произнес Джеймс. – Только не это. Милли повысила голос:
      – Я же говорю тебе, что это он! Я же не идиотка, Джеймс. Я была на «Монголии». Я разговаривала с ним, обедала с ним!
      Джеймс беспокойно провел рукой по редеющим волосам.
      – Но она же пошла ко дну!
      Он почти выкрикнул эту фразу, и стоящие рядом люди с любопытством посмотрели на него. Джеймс добавил, уже потише:
      – Это чертово судно затонуло, ты разве забыла? И никто не спасся.
      – Но его же на корабле не было! – Расталкивая группки людей, расплескивая вино, Милли направилась в сторону двери со словами: – Брунер! Ганс Брунер! – но тут столкнулась лицом к лицу с мистером Деннингом.
      – А, миссис Уэддерберн! Встретили приятеля?
      – Да… вон тот человек у входа. Я его знаю.
      – Который?
      – Тот высокий, светлый, он один.
      – Акил? Вы знакомы с Акилом? Зная его репутацию среди дам, это кажется более чем вероятным. – Беря Милли за руку, Деннинг повел ее к нему, радостно восклицая: – Акил, я вас поздравляю! Вы одержали еще одну победу. – Он коротко поклонился высокому мужчине со словами: – Позволь представить тебе миссис Уэддерберн, жену Джеймса, моего прекрасного начальника Морского департамента.
      Обращаясь к Милли, он произнес:
      – Акил Тамаринс, посол Голландии в Пекине. Мужчина вежливо поклонился и, взяв руку Милли, поднес ее к губам. Его серо-голубые глаза пристально смотрели прямо ей в лицо, но тут он сказал с сильным акцентом:
      – Очень рад, мадам, но, боюсь, вы ошибаетесь. – Обернувшись к Джеймсу, он спокойно произнес: – Вы сорвали эту розу в Голландии? Не только в Англии растут такие красавицы.
      – Какой сюрприз, мистер Брунер, – сказала Милли.
      – Мадам, говорят, у каждого человека есть в мире двойник. Уверяю вас, мы никогда с вами не встречались.
      – Черт бы вас побрал, Брунер! – сказала Милли.
      – Успокойтесь, миссис Уэддерберн! – послышался голос Деннинга. – Это просто неслыханно. Посол же сказал, что не знает вас.
      – Очень даже знает! – ответила Милли. – Что здесь происходит? – Она пристально взглянула на их непроницаемые лица.
      – Ты просто ставишь нас обоих в дурацкое положение, вот что происходит, – прошипел сквозь зубы Джеймс. – Мы сейчас же уходим!
      – Бедняжка, – произнесла миссис Деннинг, когда они ушли. – Я слышала, что у нее нелегкий характер.
      – Это из-за погоды, дорогая, – ответил ее супруг. – Действительно, жара невыносимая.
      – Бедное дитя нездорово.
      – Говорят, она вышла в свет в первый раз после нервного расстройства, – заметил кто-то.
      – Нервное расстройство, – сказал еще кто-то, – всегда ужасно, особенно если речь идет о такой молодой девушке.
      – Больше всего мне жаль Джеймса, – сказал Деннинг. – Говорят, он делает все возможное, но никакого прогресса. Лично я считаю, что ей лучше всего было бы уехать обратно в Англию.
      Кто-то, слегка понизив голос, произнес:
      – По словам доктора Скофилда, у нее в школе была какая-то скандальная история. Как раз незадолго до смерти ее отца. И в своем завещании он высказал пожелание, чтобы она приехала сюда и жила под присмотром мистера Уэддерберна.
      – Что имеется в виду под присмотром: духовное руководство, дружба?
      – Ну да, что-то в этом роде. Но потом он на ней женился, но по всей вероятности, брак не очень удачный.
      Тут Деннинг подошел к Брунеру. – Я могу переговорить с тобой наедине, старина?

      Еще до прихода доктора Скофилда Милли поняла, что состояние Мами ухудшается. Об этом свидетельствовала ее смертельная бледность, выдававшая сильную слабость, которую вызвало отравление.
      – В се возрасте с этим нелегко справиться, – сказал доктор. – Отравление мышьяком всегда очень опасно и может иметь самые тяжелые последствия. Обычно при передозировке начинается сильная рвота, при которой происходит освобождение от яда, но у вашей прислуги все прошло не так удачно.
      – Она не прислуга! Это мой единственный на свете друг, – сказала Милли.
      Прошло уже три недели со дня ареста хлебопека А Лума. И в то время как большинство других его жертв среди европейцев поправились, Мами, казалось, слабеет все больше и больше.
      – Я хочу, чтобы ее лечили здесь, – сказала Милли. – Это не лучшее для нее место. В новой больнице она сможет быть под наблюдением все двадцать четыре часа в сутки.
      – И надолго ей придется туда лечь?
      – Примерно на неделю, и она выйдет совсем другим человеком.
      – Что ты об этом думаешь? – наклонилась над больной Милли.
      – Это правда, что они собираются повесить этого Лума? – прошептала Мами.
      – Я бы сама это сделала, если бы смогла, – сказала Милли.
      – Что вы там говорили об этой больнице с доктором?
      – Это для твоей же пользы, – беспомощно произнесла Милли.
      – Меня положат в больницу, а оттуда меня вынесут вперед ногами, – слабым голосом прошептала Мами, откидываясь на подушки.
      – Ну перестань, Мами, – Милли наклонилась над ней и сжала ее руку, но та продолжала, еле сдерживая слезы:
      – Если бы мой Растус был здесь, он бы не позволил забрать меня в больницу. Никогда!
      – Мами, но будь же благоразумна!
      – Скажи это своему врачу, а не мне. Я уже много лет ложусь в эту кровать. Когда-то я ложилась в нее вместе с Растусом. Как только вы вытащите меня из нее, я окажусь в могиле.
      Ее натруженные руки, лежавшие поверх белой простыни, дрожали.
      – Мами, ты мне доверяешь? – тихо спросила Милли.
      – Тебе, родная, я доверяю, а этому типу Скофилду – нет. Я больше не доверяю английским врачам. Если эта старушенция достанется им на растерзание, они ее живьем съедят.
      – Мами, ну что за глупости ты говоришь!
      – А поскольку я тебе полностью доверяю, то обещай мне кое-что.
      – Все что угодно.
      – Если мне придется на следующей неделе пуститься в плавание по реке Иордан, то положите меня вместе с Растусом на острове Грин. Ты же не забыла, что его они тоже отравили?
      Милли погладила ее по голове, чувствуя, как по щекам текут слезы.
      – Никуда ты не поплывешь, тем более туда, где сейчас твой Растус, – прошептала она. – Послушай! Отправляйся с доктором Скофилдом в больницу, а через неделю мы заберем тебя оттуда веселую и здоровую. Я тебе обещаю.