16

Агент по особо важным делам Джек Киркпатрик не любил заниматься самоанализом. Его работа заключалась в том, чтобы добывать информацию, а уж другие пусть решают, что с нею делать и как она вписывается в “общую картину”, как выражается директор ФБР.

Надев униформу обслуживающего персонала гостиницы и прихватив с собой план гостиницы и телефонной сети, он за сутки до начала съезда установил подслушивающие устройства во все телефоны, встроил микрофоны в каждой комнате номера Кеннеди. Киркпатрик научился устанавливать устройства для подслушивания телефонных разговоров у самого Берни Спиндела, еще в те дни, когда Спин-дел работал, хотя бы частично, на стороне закона. Девиз Спиндела — аккуратность и внимание к мелочам. Он мастерски умел прятать свои приспособления. Работу только тогда можно считать законченной, говаривал он ученикам, когда краска полностью восстановлена, все убрано и расставлено по местам и мельчайшие пылинки штукатурки удалены с помощью пылесоса. Киркпатрик нес в руке чемоданчик с инструментами, в котором также лежали несколько кисточек из верблюжьего волоса, маленькие тюбики с краской, миниатюрный пылесос швейцарского производства, банка с английским препаратом для полировки мебели. По окончании работы он любил говорить своим ученикам, что они могут ползать с лупой на четвереньках, но никогда не найдут то место, куда он вмонтировал подслушивающее устройство.

Киркпатрик установил подслушивающие устройства в номере Кеннеди, но потом узнал от своего осведомителя, служащего гостиницы “Конрад Хилтон”, что Дэйвид Леман забронировал рядом с номером Кеннеди еще два люкса. Менее опытный агент мог бы не обратить внимание на такое сообщение — в ФБР инициатива поощрялась в меньшей степени, чем просто исполнительность. Но Спиндел учил его: “Никогда нельзя знать наверняка, в каком именно месте будут происходить интересующие нас события”. Он часто повторял эти слова и был прав. Люди устраивают деловые совещания в спальнях, встречаются с любовницами в рабочих кабинетах, замышляют убийства в своих машинах. Невозможно заранее предугадать, где нужно установить микрофон, поэтому желательно устанавливать подслушивающие устройства в нескольких местах.

Не более минуты понадобилось Киркпатрику, чтобы принять решение подняться наверх и на всякий случай установить подслушивающие устройства в обоих номерах рядом с апартаментами Кеннеди. Его задачу облегчало то, что все телефонные провода сходились в подсобном стенном шкафчике, стоявшем в коридоре. Открыв его отмычкой, он несколько минут перебирал многочисленные проволочки, затем подсоединил провода к нужным клеммам, проверил крепление и кусочком ленты пометил соединение, чтобы потом можно было снять проводки, не оставляя следов.

Теперь он сидел в машине телефонной компании “Белл” у входа в гостиницу вместе с тремя агентами, которые сменялись каждые четыре часа, прослушивая все, что говорилось в трех номерах, и записывая разговоры на два магнитофона. Обычно он фиксировал только те разговоры, которые имели непосредственное отношение к предмету расследования, но в данном случае они не знали точно, какая информация им нужна, и поэтому записывали все подряд.

В Чикаго действовали еще несколько групп наблюдения, и он руководил их работой. По окончании съезда им предстоит обработать огромное количество пленки, подумал Киркпатрик. Он надеялся, что их усилия не пропадут даром. К каждому магнитофону был приклеен ярлык: “Дж.Ф.К.” (Кеннеди), “Д-А.Л.” (Леман) и знак вопроса “?” — этот магнитофон был подключен к самому большому номеру, в котором останавливается сам Конрад Хилтон, когда приезжает в Чикаго.

Агент, наблюдавший за номером Дэйвида Лемана, повернулся к Киркпатрику, желая перекинуться парой слов. Леман, похоже, в это время крепко спал.

— Есть анекдот: директор и Толсон прогуливаются по пляжу во Флориде, — сказал он. — Ты этот не слышал?

Киркпатрик покачал головой. О Гувере ходили сотни всевозможных анекдотов, и почти у каждого агента ФБР был свой любимый анекдот. Сам он никогда не рассказывал анекдотов про Гувера, но слушать их любил. Он был глубоко убежден, что сотрудники ФБР, которые рассказывают анекдоты про директора, просто дураки. Ведь в ФБР даже стены имеют уши.

— Вот идут они, идут по пляжу. Дошли до такого места, где никого нет. Ни души. Толсон смотрит направо, Гувер — налево, и Толсон говорит Гуверу: “Все тихо, Эдгар. Можешь спокойно идти по морю аки посуху”.

Киркпатрик рассмеялся. Конечно, он знал этот анекдот. Про себя он запомнил имя сотрудника: как знать, может быть, преданность этого человека будет когда-нибудь поставлена под сомнение. Агент, прослушивавший средний номер, нажал на кнопку и начал записывать. Он что-то написал на листке бумаги и подал знак Киркпатрику.

— Та же девка, что и прошлой ночью, — сообщил он. — Тут пишется довольно-таки интимная болтовня. Вот, слушай.

Криркпатрик взял наушники и прижал к уху резиновую подушечку.

Он занимался подслушиванием долгие годы и уже давно не испытывал грязного интереса к подобным разговорам. Он с удовольствием обменял бы все стоны, возбужденное дыхание и постельную болтовню на одно четкое, богатое уликами заявление, чтобы потом можно было прийти к преступнику, уведомить его о праве на защиту и т.п. и отправиться домой спать. Он услышал тихое шуршание простыней, затем знакомый, с придыханием, голос произнес: “Только представь себе, сколько мужчин в мире мечтают о том, чтобы их по утрам будила поцелуем Мэрилин Монро?” .

Он не поверил своим ушам. “Кеннеди достоин восхищения, — подумал он. — Притащить в Чикаго Мэрилин Монро, когда его жена находится в этом же городе в доме у Шрайверов, возле которого стоит такой же грузовик…”

“Пусть мечтают дальше” , — произнес голос Джека Кеннеди. Потом послышались обычные звуки, какие издаются при половом сношении: смачные поцелуи, вздохи, звуки трущихся друг о друга тел. Все это он слышал и раньше — со всеми парами это происходило одинаково. Сенатор и кинозвезда издавали те же звуки, что и гангстер в компании проститутки, да и любая другая пара. “Интересно, — подумал он, — действительно ли она так возбуждена, что не может удержаться от криков, или притворяется?” Но, впрочем, это не имело значения.

Киркпатрик вернул наушники.

Он уже услышал достаточно.

Мы с Мэрилин сидели в буфете гостиницы “Конрад Хилтон”. Время от времени откусывая гамбургер с сыром, она читала статью о себе в журнале “Лайф”. Ее подбородок был испачкан кетчупом. Взяв ломтик жареного картофеля, она окунула его в кетчуп и быстро отправила в рот — даже этот жест, как и все ее движения, действовал возбуждающе.

Утром я встретился с Джимом Фарли. Джо Кеннеди вновь оказался прав: Фарли отказался поддержать кандидатуру Джека на пост вице-президента. Фарли будет одним из первых, чьи налоговые декларации проверит Служба внутренних доходов, как только Джек станет президентом.

— Как это здорово, что основное выступление на съезде поручили Джеку? — сказала Мэрилин, глаза ее сияли.

Я не стал интересоваться, откуда ей это известно, — очевидно, Джек наведывался к ней чаще, чем к Джеки.

— И да, и нет, — осторожно ответил я, не желая разочаровывать ее.

— Это же просто великолепно, ведь правда? Стивенсон попросил Джека выдвинуть его кандидатуру? Он будет главным действующим лицом на съезде!

— Скорее, это роль второго плана. В этом фильме главная роль принадлежит Эдлаю, а все потому, что тогда за завтраком он подстроил Джеку ловушку. Разумеется, это большая честь, если тебя просят официально объявить кандидата, — это самый главный вопрос на съезде, все верно. Однако — и это очень важно — такова традиция американской политики: человек, официально выдвигающий кандидатуру на пост президента, не имеет права баллотироваться в вице-президенты.

Я сообщил ей, что Джек до сих пор ругает себя — и Бобби тоже — за то, что они вовремя не учли хитрости Эдлая и поставили себя в глупое положение. Они не сомневались, что здесь не обошлось без вмешательства Элеоноры Рузвельт. Позже Джека и Бобби стали считать безжалостными политиками, но тогда они еще были способны удивляться двуличию и интриганству своих старших коллег, которые в политических играх придерживались более традиционных правил.

Ясные глаза Мэрилин были широко открыты. В них я читал восхищение моей политической мудростью — во всяком случае, мне так казалось, ибо никто лучше нее не мог внушить мужчине, что он самый умный человек на свете.

Как оказалось, в политических вопросах Мэрилин была более проницательной, чем я (и даже более проницательной, чем Джек). Когда я поведал ей, что Джека убедили нанести визит вежливости Элеоноре Рузвельт, хотя он яростно отбивался, она заметила, что это ничего не даст, и оказалась права.

— Ты разве не видел лицо миссис Рузвельт, когда она стояла на сцене вчера вечером, — сказала она. — Эта женщина ничего не забывает и не прощает. Поверь мне, я знаю, что она чувствует!

Я улыбнулся.

— Трудно представить, что у вас с Элеонорой может быть что-то общее.

Мэрилин одарила меня ледяным взглядом.

— Она женщина, — сказала она. — И я тоже.

Я задумался над ее словами. Откровенно говоря, вот уже много лет — можно сказать, целые десятилетия — никто не вспоминал о том, что Элеонора Рузвельт — женщина, даже сам Рузвельт. Многие годы ее считали связующим звеном между президентом и беднотой, а также национальными меньшинствами. В глазах народа она была как бы живым монументом, некрасивым, но ценным. Конечно, Мэрилин была права. Я вдруг понял, почему Элеонора Рузвельт так хорошо относилась к Эдлаю: он, не переступая рамок дозволенного, мягко и ненавязчиво флиртовал с ней, а поскольку он умел обращаться с женщинами не хуже Джека, у него это получалось неплохо.

Мэрилин изящным движением вытерла рот — ее приемные родители сумели привить ей светские манеры, и признаки благородного воспитания часто бросались в глаза. Она облизнула губы — верный признак того, что собирается задать трудный вопрос. Это не значит, что он трудный для нее, — скорее для того, кому она его задает.

— Дэйвид, — начала она, — я одного не понимаю. Какая роль во всем этом отведена Джеки?

— У тебя уже появился синдром “той женщины”, — заметил я.

— Что это такое?

— Нездоровый интерес к жене любовника.

— Мне просто любопытно. Получается, что она во всем этом не принимает никакого участия. Как такое может быть?

Я окинул взглядом буфет. Вокруг сидели делегаты съезда в смешных шляпах. Много людей столпилось у входа в ожидании, когда освободятся столики или места у стойки, — мужчины и женщины, все одетые одинаково в немнущиеся костюмы. Я просто не мог представить среди них Джеки. Она была бескомпромиссной аристократкой, и ее пренебрежительное отношение к потной изнанке политики граничило с презрением. К неистовой ярости своих сестер, Джек был вынужден каждый раз умолять Джеки появиться с ним на публике во время его политических кампаний, причем часто он делал это при посредничестве отца или Бобби.

— Но ведь она беременна, — ответил я. — Для них это очень важно. К тому же Джеки — независимая натура. Она не принадлежит к категории жен политических деятелей, которые всюду таскаются за своими мужьями со счастливой улыбкой на лице. Кроме того, она очень сердита на Джека.

— Почему?

— Они думали, здесь у них будет время побыть вдвоем. Чтобы наладить между собой отношения, если хочешь знать правду. Джеки решила, что он будет не очень занят и они смогут побыть вместе. Вместо этого с того самого момента, как они приехали, он почти не появляется дома. А она сидит у телевизора, смотрит съезд и злится, хотя могла бы провести это время в Хианнисе или у своей матери в Ньюпорте.

— Ты сказал: “Наладить отношения”?

— Вот уже несколько месяцев между ними не все ладно. Внешне, конечно, Джеки старается не ограничивать его свободу, но существуют определенные правила, и, кажется, Джек нарушил одно из них.

— Например?

Я пожал плечами. Я и вправду понятия не имел, какая между ними была установлена договоренность. Очевидно, одно из этих правил — не давать повода журналистам писать о них в разделе “Светская хроника” и, вероятно, еще одно правило — не заводить любовные интрижки с подругами Джеки, однако, насколько мне было известно, Джек давно уже не придерживался этого правила.

— Не знаю, — ответил я. — Они — сложные люди. И брак у них непростой. Джек может делать все, что захочет, но только если Джеки получает то, что нужно ей.

— То есть?

— Престиж, уважение, право тратить деньги Джека в неограниченном количестве и при этом не выслушивать от него упреков, его безраздельное внимание, когда ей это нужно. Что-то в этом роде.

— Такое впечатление, что сам он ей глубоко безразличен. Она любит его?

— О, это да, любит. И он ее тоже любит. Они словно два соперника. Она вышла замуж за человека, ты уж прости меня, Мэрилин, который не в состоянии быть верным своей ясене хотя бы двадцать четыре часа подряд. А он женился на женщине, которая способна сбить с него спесь в два счета. — Для убедительности я щелкнул пальцами.

— Сбить спесь?

— Когда Джеки чем-то недовольна, она знает, как досадить Джеку. — “И это еще мягко сказано”, — подумал я.

— Что же это за брак, — заметила Мэрилин. Возможно, она что-то прочитала на моем лице. Покраснев, она добавила: — Что ж, моя семейная жизнь тоже не сказка.

— В принципе я не считаю, что у них все так уж плохо, бывает и хуже. Они подходят друг другу; им нравится быть вместе, по крайней мере иногда. Джек гордится ее вкусом, она — его карьерой, и они не указывают друг другу, как себя вести… Так что все не так уж плохо.

— И, по-твоему, они счастливы ?

Я вздохнул.

— Нет, думаю, что нет. Но, возможно, в браке это не так важно, как ты думаешь.

Произнеся эти слова, я вдруг осознал, что говорю прежде всего о себе, но Мэрилин ничего не заметила.

— Для меня это самое главное! — воскликнула она.

Да, Мэрилин отчаянно пыталась обрести счастье в браке с Миллером, а до этого с ди Маджо, хотя, наверное, и сама не представляла, что такое счастье семейной жизни. При этой мысли мне стало безмерно жаль ее. И я был даже рад, когда, протиснувшись сквозь толпу, ко мне подошел посыльный и передал, что сенатор Кеннеди просит меня срочно подняться к нему в номер.

Я и без слов понял: произошло что-то серьезное.

В номере Мэрилин Джек в ярости ходил из угла в угол; он чувствовал себя здесь как дома. Лицо его покрылось красными пятнами. Он ел бутерброд с рыбой, откусывая большие куски, словно акула, терзающая свою добычу. Бобби с жадностью смотрел на бутерброд — во всяком случае, так казалось со стороны. Мэрилин даже хотела спросить, почему он тоже не закажет себе поесть, но сдержалась: в данный момент ее вмешательство было бы неуместно.

— Она подставила меня, старая стерва, — рычал Джек. — Я думал, мы будем беседовать с глазу на глаз. А у нее собралась куча народу, и она при всех прочитала мне лекцию о том, как я должен был бороться против Маккарти, словно я какой-то слюнявый школьник ! А Хьюберт Хамфри сидел, ухмыляясь, на диване, как учительский любимчик. — Он бросил сердитый взгляд на Бобби. У того на лице застыло каменное выражение. — Хоть бы кто-нибудь предупредил меня.