Кто-то разглядывает цветы на окне, не подросли ли за ночь. Один мальчик, сидя на кровати, чиркает кремнем о кремень и удивляется, что нет искры, а сосед объясняет ему, в чем тут дело. Двое ребят гоняются друг за другом между кроватями, стараясь при этом не очень шуметь.
      И вдруг кто-нибудь крикнет: "Воспитатель смотрит!" - и все ныряют в постели.
      По утрам тоже нельзя шуметь в спальне, но не так уж нельзя, потому что все равно скоро вставать.
      Многие еще под одеялом спустили рубашку до пояса, чтобы по первому сигналу вскочить и занять кран в умывальной.
      Из десяти кранов самые лучшие - средние; из двух последних вода льется тонкой струйкой, а из двух первых бьет слишком сильно и брызгает. А вода холодная, колодезная.
      - Первый ряд, вставать!
      Никто не замешкался. Бегут, громко шлепая босыми ногами. Кто-нибудь поскользнется на каменном полу умывальной - все засмеются, и он смеется.
      - Господин воспитатель, он у меня мыло взял!
      - Хочешь подать на него в суд?
      - Нет.
      Торопятся, потому что второй ряд с нетерпением ждет своей очереди и до завтрака столько еще надо успеть!
      - Второй ряд, вставать!
      Торопятся, потому что Юзеф не любит, когда зря расходуют воду, а с ним надо жить в мире: он дает ребятам метлу и грабли.
      - Третий ряд, вставать! Мыть лицо, шею, уши, нос, глаза. Того, кто плохо умоется, я отправлю мыться во второй раз.
      Третий ряд бежит к кранам, второй вытирается и одевается, первый стелет постели.
      Нелегкое это дело - стелить постель! Надо встряхнуть простыни, разровнять солому в матрасе, аккуратно постелить одеяло и положить подушку, легонько прислонив ее к спинке кровати, потом повесить на спинку полотенце. Каждый старается сделать все это как можно лучше, чтобы потом с гордостью спросить:
      - Господин воспитатель, хорошо?
      Младшим помогает дежурный; только маленький Адамский отказывается от помощи, и в награду за добросовестную работу он назначен старшим по полотенцам.
      В спальне, когда стелют постели, как и во время умывания, всегда кто-нибудь кому-нибудь да помешает - и получает по шее.
      - Господин воспитатель, он дерется!
      - Хочешь подать на него в суд?
      - Нет.
      - Тогда бегом на веранду! I
      Утром у всех хорошее настроение, и потому все охотно прощают своих врагов.
      Спальня пустеет, все бегут на веранду.
      Ребята молятся быстро, быстро переворачивают страницы молитвенника - "сидера".
      Звонок.
      - Сегодня моя очередь, господин воспитатель, - мне горбушку!
      В хлебе самое вкусное - горбушки, поэтому ребята получают их по очереди.
      Ох, как жалко, что у ковриги только две горбушки!
      Ребята сидят за столами, дежурные разносят молоко.
      ГЛАВА СЕДЬМАЯ
      Купание. - Цыплята. - Аист. - Камыш.
      Глупый человек. - Мечты об удочке. - Лапта
      В речку смело окунуться,
      Чтобы чистыми вернуться,
      Левой, правой,
      Всей оравой
      Дружно мы идем...
      Левой, правой,
      Всей оравой
      Дружно мы идем...
      Вот так поют ребята, шагая парами по полянке, мимо дома, по усадебному двору, через сад и луг, мимо мельницы - на речку.
      Раз-два! Мыла не жалея,
      Мы намылим руки, шею!
      Солнце греет,
      Ветер веет,
      В речку мы нырнем!
      Солнце греет,
      Ветер веет,
      В речку мы нырнем!
      Большое, ясное, доброе деревенское солнышко смотрит с ласковой улыбкой на детей, слушает их пение и не спрашивает, кто они, откуда пришли; гладит, разрумянивая золотыми лучами их бледные лица.
      Стыдно холода бояться,
      Надо смело закаляться!
      Ловки, прытки,
      Точно рыбки,
      Вместе поплывем!
      Ловки, прытки,
      Точно рыбки,
      Вместе поплывем!(1) ------(1) Песни ребят даны в переводе Г.Можаровой ------
      Купание - это тысяча взрывов смеха, тысяча радостных возгласов, сотня занимательных сценок и, по крайней мере, десяток происшествий.
      - Господин воспитатель, что это?
      Вот так диво - курица с цыплятами! Тот, кто еще не бывал в деревне, видит цыплят впервые.
      Поймать бы одного такого пушистенького и подержать хоть минутку! Да воспитатель не разрешит... Такой несносный, скучный человек этот воспитатель!..
      Ну, тогда хотя бы рассмотреть как следует вблизи. И пары разбегаются.
      - Господин воспитатель, он не идет в паре!
      - Ты хочешь подать на него в суд?
      - Нет.
      Идем дальше.
      - Господин воспитатель, а это что?
      Другое чудо - на крыше дома гнездо аиста на колесе от телеги, и сам хозяин гнезда - аист.
      Такой большой птицы ребята еще не видывали, больше индюка.
      - Словно воздушный шар! - восклицает кто-то...
      А теперь - как страшно! - надо разойтись на узкой тропинке со стадом коров. Мы встречаемся с ними каждый день.
      Коровы останавливаются и глядят с любопытством на белые блузы и белые полотняные шапки ребят. Некоторые поворачивают морды и поглядывают искоса, словно думают про себя: "Однако эти маленькие человечки очень забавные существа. Как им, беднягам, должно быть, неудобно ходить на двух ногах".
      По дороге на речку ребята в первый раз видят плуг и борону. Они видят, как доят коров. И наконец - диво-дивное, чудо-чудное! жеребенка.
      Маленькая лошадка бежит рядом с бричкой, а в бричке господин в чиновничьей фуражке и возница. Несколько мальчиков не удержались и побежали за бричкой, потому что жеребенок в тысячу раз красивее коровы и аиста.
      - А ты кнутом их, кнутом! - говорит вознице господин в фуражке.
      Мальчики остановились в удивлении, притихли, приуныли, словно припомнили что-то.
      - Маленькая лошадка, которой вы так обрадовались, дочка большой лошади, - объяснил воспитатель, - а господин, который велел вас ударить кнутом, неумный человек.
      Господин в чиновничьей фуражке покраснел и ничего не сказал.
      Мы идем дальше.
      По правой стороне дороги тянется канава, и в ней полно незабудок. Однажды Флекштрумпф, собирая цветы, попал по пояс в грязь и вернулся домой весь перепачканный, мокрый и злой.
      Около речки растет камыш, из которого получаются отличные пищалки. В Варшаве камыш надо покупать на рынке, а тут знай себе растет, и никто его не сторожит.
      На пригорке около речки пары разделяются, и все становятся в одну шеренгу, чтобы, когда выкупаешься, легче было найти одежду.
      - Рыбы, рыбы!
      Маленькие, тоненькие, как спички, а живут; шмыгают у самого берега, и никак их не поймаешь: ни рукой, ни шапкой, ни сачком из носового платка.
      - Вот они, вот!.. И тут, и тут!
      Почему воспитатель не влезет в воду и не поймает хоть одну: ведь на него бы никто не рассердился, ему все можно. А он стоит и смотрит.
      Ах, кабы удочку! У Янека из деревни есть крючок, он готов его продать за два гроша. А у Фрома есть волосы из конского хвоста - на леску. Удилища - на каждом кусту. Но что толку, если воспитатель не хочет дать два гроша!
      Огорченные ребята принимаются мастерить лодки из коры и спускать их на воду. Самые лучшие лодки делает Вольберг: он выстругивает их осколком стекла как перочинным ножом.
      Купаются сначала самые озорные. Они подолгу сидят в воде, брызгаются, барахтаются, меряются силами, дают друг другу подножку, кувыркаются, ныряют и могут пробыть под водой почти так же долго, как Янек и другие деревенские мальчишки.
      Тот, кто не выйдет из реки по сигналу, получает полотенцем по спине. Поэтому ребята бегут во всю прыть, но некоторые нарочно падают, чтобы снова, "на минутку", войти в воду - смыть песок.
      После озорников купаются спокойные ребята, и, наконец, Вайнраух, маленький Адамский и те, кто кашляет по ночам.
      После купания все переходят по мостику без перил на другой берег. Кто-нибудь нарочно раскачивает доску, и тогда переходить очень страшно.
      На другой стороне реки бесконечный луг. Направо он тянется до самого болота, где растут невиданные цветы, налево - до леса - до темной полоски вдали.
      Здесь можно было бы устроить не одну, а тысячу площадок для лапты, пробегать не час, а тысячу часов.
      Маленький круглый мячик, правда, ты любишь детей? А они-то тебя как любят!
      ГЛАВА ВОСЬМАЯ
      Обед. - Самая красивая вилка.
      Листья, которые кусаются. - Сад на вате
      На всем белом свете, когда люди садятся обедать, ложки и вилки уже лежат на столе; в Михалувке иначе, и на это имеются свои причины. В Михалувке есть новые ложки и старые; ложки похуже - железные, потемневшие, и получше - массивные, оловянные. Но главное - это вилки. Есть вилки красивые, новые, с железными черенками, а есть старые, у которых зубцы уже немного погнулись или один стал короче, обломался. А самая красивая вилка в колонии, а может быть, и на всем свете это вилка с четырьмя ровными зубцами и белым роговым черенком.
      И нет ничего странного в том, что Беда взял себе вилку Рашера, и тогда Рашер обменял свою, похуже, на вилку соседа с железным черенком. Потерпевший требует свою собственность обратно, - спор ссора, жалобы; того и гляди начнется всеобщее переселение ложек и вилок, а потом будет пролит суп, и, чего доброго, возникнет драка. Ведь на веранде за каждым из четырех столов тридцать восемь мальчишек, а у каждого мальчишки две руки, которыми он готов защищать свое имущество.
      Вот почему приборы раздаются только тогда, когда все уже сидят на своих местах.
      - Сегодня красивые вилки получаем мы.
      Вилки раздаются справедливо, по очереди, так же, как горбушки.
      Если вы думаете, что обед в колонии - это тихий, скучный, вежливый варшавский обед, вы ошибаетесь.
      - Господин воспитатель, правда, ведь фунт пера такой же тяжелый, как фунт олова?
      - Правда.
      - Ну, видишь?
      Здесь обсуждаются важнейшие события дня, здесь мирятся те, кто был в ссоре, и порывают дружбу недавние друзья.
      "Правда, в сосне, на которую вчера мячик залетел, беличье дупло?.. А в орловском лесу есть волки?.. А можно отправиться туда за грибами?.. А бывают рыбы, которые могут проглотить человека?"
      Такие беседы ведутся обычно за обедом. Но есть и особые обеды - я назвал бы их военными, шашечными, экскурсионными, - когда обсуждается только один вопрос, когда всю колонию волнует одна тема.
      Сегодняшний обед можно назвать "садовым".
      Во-первых, Пергерихт, собирая букет, обжегся крапивой.
      Чего только не бывает на белом свете! Все знают, что кипятком можно обвариться, что собака кусается, а лошадь лягается, но чтобы листья кусали босые ноги, это уж что-то совсем невиданное.
      И Пергерихт скорее удивлен, чем огорчен.
      Кроме того, мальчики узнали, что можно посадить сад на вате, на самой обыкновенной вате, которую кладут в ухо, когда оно болит. Нужно только разложить вату ровным слоем на тарелке, смочить водой и насыпать цветочные семена, горох или фасоль.
      Ребята ни за что бы не поверили, но как тут не поверишь, когда своими глазами видел?
      Но, может быть, так бывает только в колонии, в этой стране чудес?
      - А в Варшаве тоже будет расти?
      - А как же? На любой улице, в любой квартире.
      Ребята радуются: так приятно иметь свой сад, хотя бы совсем маленький, хотя бы в тарелке, но зато без ворот, у которых стоит сторож и не впускает бедно одетых детей.
      Я назвал бы сегодняшний обед "садовым" еще и потому, что на столах в первый раз появились букеты цветов. Они занимают много места, а ведь есть их нельзя, значит, они вовсе не нужны. Ребята должны решить, хотят ли они, чтобы за обедом на столе стояли цветы, и, если хотят, надо выбрать старшего по цветам, чтобы он выносил букеты на веранду, как выносят тазы для умывания и как маленький Адамский выносит полотенца.
      Суп и мясо съедены.
      - Пожалуйста, господин воспитатель, мне еще морковника!
      - Стой, брат, а кто вчера не ел кашу с молоком?
      - Я теперь всегда буду есть.
      - Посмотрим.
      Сладкий морковник - любимое лакомство и могучее оружие в борьбе с капризами за столом.
      - Недаром один великий ученый написал в своей толстой книжке: "Не следует давать морковник тому, кто не ест каши с молоком".
      - Неправда, никто этого не писал.
      - А ты откуда знаешь, что неправда? Ты что, все толстые книжки на свете прочел?
      - Нет, не прочел.
      - Ну, вот видишь!
      После обеда Бромберг спрашивает:
      - Скажите, пожалуйста, а еще что-нибудь будет?
      - А как же, мороженое и сигары.
      И все смеются над Бромбергом.
      ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
      Хромой Вайнраух. - Шашечный турнир.
      Тамрес - победитель. - Прощай, колония!
      Вайнраух доволен, что ходит на костылях. Его ранили на улице и потом в больнице отняли ногу. Он охотно рассказывает о врачах в белых халатах и о сестрах в больших белых чепцах. Хорошо ему было в больнице, хорошо ему и теперь, в колонии. Добрая экономка всегда чего-нибудь да подложит на тарелку, и уже не одна проделка сошла Вайнрауху безнаказанно.
      - Господин воспитатель, Вайнраух дерется!
      - А что он меня дразнит "хромоножка" и "хулиган с Крахмальной"?..
      И Вайнраух смеется, потому что знает, что дело выиграно. А трахнуть кого-нибудь по затылку, да так, чтобы у того искры из глаз посыпались, - это его любимая шуточка, доказательство нежной дружбы.
      В больнице Вайнраух научился играть в шашки, а потом дома сделал себе шашки из картона и пробок. Картон у него всегда есть, потому что он клеит коробки для магазинов, а пробки он нашел во дворе и раздобыл у товарищей.
      Когда надо было разбить ребят на группы для шашечного турнира, сделать это поручили Вайнрауху.
      Турнир длился только два дня, но готовились к нему долго. Каждый день с обеда до полдника играли в шашки.
      Одни ребята еще только учились играть, другие - тренировались. Труднее всего научиться обращаться с "дамкой", понять ее роль и права на шашечной доске.
      - Можно есть "дамку"? Можно брать "дамку" за "фук"? Может "дамка" перескакивать через две шашки? А последняя шашка обязательно должна стать "дамкой"?
      Вайнраух учил, объяснял и играл с каждым на пробу, а потом записывал его в группу - плохо, посредственно, удовлетворительно, хорошо или отлично играющих; иными словами, ставил кол, двойку, тройку, четверку или пятерку.
      Как видите, это была большая и трудная работа, и у Вайнрауха, который старался выполнить ее на совесть, уже не оставалось времени на то, чтобы ругаться и драться.
      Когда все ребята были разбиты на группы, начался турнир. Колы играли с колами, двойки с двойками. Силы были равными. Из трех решающих партий между Завозником и Фихтенгольцем первая длилась очень долго и была признана ничьей, и только две следующие выиграл Завозник.
      В группе играющих посредственно победителем вышел Дессен. Борьба Лиса с Крышталом три раза кончалась вничью. Плоцкий с Кулигом сыграли четыре партии.
      Но самой интересной была, конечно, борьба мастеров, таких, как Альтман, Тамрес, Вайнраух. Много замечательных комбинаций разыгрывалось на шашечной доске, долго и сосредоточенно обдумывался каждый ход. Наконец бесспорным победителем шашечного турнира - без возражений со стороны побежденных - был признан не Вайнраух, а Тамрес, потому что он победил всех играющих на "отлично".
      Может быть, в будущем году победит Вайнраух? Но нет, на будущий год ему исполнится тринадцать лет, и он уже будет слишком большим: ведь колонии только для детей. Поэтому, когда Вайнраух уезжал из колонии, он, высунувшись из повозки, долго махал шапкой и кричал:
      - Прощай, колония, адье, Михалувка!
      Я часто встречаю хромого Вайнрауха в Варшаве. Он кланяется мне и весело улыбается; наверное, ему при этом вспоминаются шашечный турнир, аист и сладкий морковник.
      ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
      Письма от родителей. - Плакал ли Осек
      из-за помочей? - Последние открытки
      Утром пекарь привозит хлеб и письма с почты. Письма раздаются только после завтрака. Потому что тот, кто получил письмо, от радости уже не хочет пить молоко, а тот, кто не получил письма, тоже не пьет молока - от огорчения. А ведь открытка стоит шесть грошей, то есть почти столько же, сколько фунт хлеба. Поэтому вести из дома приходят не так уж часто.
      Рубину мать пишет:
      "Дорогой сыночек, мы очень рады, что ты купаешься и не тоскуешь по дому. Будь вежливым и послушным, играй и отдыхай хорошенько и возвращайся здоровым и хорошим к любящей тебя маме".
      Таких писем, написанных по-польски и без забавных ошибок, не очень много. Но разве не то же самое хотел сказать отец Боруха, когда писал ему:
      "Дорогой сын Борух! Уведомляю тебе, что мы, слава богу, здоровы, чего и тебе того же желаем. Поклон от отца с матерью. Будь послушный и, что тебе скажут, чтобы точно выполнил. Обнимаем тебе издали".
      А в четверг после обеда ребята пишут в Варшаву, разумеется, только те, кто умеет писать.
      - Господин воспитатель, напишите мне, пожалуйста, письмо.
      - Что ж тебе написать?
      - Не знаю.
      - Напишу, что ты озорник и дерешься.
      - Не надо... Напишите, не плакал ли Осек, что я у него взял помочи.
      - А ты взял у Осека помочи?
      - Мама велела, потому что мои штаны рваные, а у него с помочами.
      - Так, может быть, лучше спросить, не плакал ли Осек, что ты у него штаны взял?
      - Ладно, спросите...
      Херш написал по-еврейски:
      "Моим дорогим родителям. Во-первых, пишу, что я здоров, и мне хотелось бы знать, что слышно дома, и я вешу 54 фунта, и ем 5 раз в день, и все вам потом расскажу, и мы строим крепость и копаем землю, и мне очень хотелось бы знать, что слышно дома".
      Есть в письмах ребят и полные забот вопросы:
      "Нашел ли отец место, есть ли у Хаима работа и зарабатывает ли он хоть что-нибудь?"
      Когда мальчик уезжал в колонию, отец был без работы.
      Некоторые ребята не доверяют воспитателю и предпочитают, чтобы за них писал товарищ. Товарищ напишет, что ему скажут, а воспитатель еще, чего доброго, пожалуется родителям, что он вчера зашел на середину реки, где глубоко, или полез за белкой и нос себе расцарапал. С начальством лучше поосторожнее.
      И товарищ, расспросив о родственниках, строчит:
      "Во-первых, я здоров и кланяюсь дедушке, и кланяюсь брату, и кланяюсь сестре, и кланяюсь братишке Мотке, и кланяюсь всей семье. Будьте здоровы, и я ем пять раз в день, и кланяюсь Абрамку, и кланяюсь тете, и кланяюсь одному дяде и другому".
      Товарищ читает письмо вслух; оказывается, что все в порядке.
      - Я уже написал, господин воспитатель.
      И рад: первый раз в жизни посылает письмо.
      На четвертой неделе воспитатель пишет на открытках:
      "Прошу встретить сына на вокзале в четверг, 20 июля, в 12 часов дня".
      И в конце добавляет:
      "Ваш сын - веселый и ласковый мальчик. Мы его очень полюбили".
      Родителям будет приятно узнать, что их сын снискал симпатии чужих людей.
      - Господин воспитатель, что вы обо мне написали?
      - Что ты не хотел есть кашу и плохо стелил постель, пусть отец тебя отшлепает.
      - Не бойся, господин воспитатель шутит, - поучает более опытный товарищ.
      ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
      Хаим и Мордка. - Кукушка, белка и история
      про бабочку. - Мордку называют Мацеком
      Почему Хаим, который не может пройти мимо, чтобы кого-нибудь не задеть, так дружит с Мордкой Чарнецким и никогда его не обижает?
      - Хаим - твой друг?
      - Да, - кивает Чарнецкий.
      - И он никогда тебя не бьет?
      - Нет, - живо возражает Мордка.
      У Мордки Чарнецкого большие черные глаза, всегда немного грустные и удивленные.
      Как-то раз, когда ребята играли на полянке, в ольховой роще закуковала кукушка.
      "Ку-ку", - кричит из чащи кукушка.
      - Ку-ку, - повторяет Чарнецкий и прислушивается: ждет, когда птица ответит.
      Долго так разговаривали - кукушка и мальчик. Но вот птицу спугнули, и удивляется Мордка, что ему никто не отвечает, и не верится ему, что он говорил с кукушкой.
      Когда ребята увидят белку, они ведут себя по-разному: одни норовят подкрасться и схватить, потому что, как гласит молва, три года назад одному мальчику удалось поймать живую белку, - он принес ее на кухню; другие смеются от радости, глядя, как маленькая рыжая зверушка проворно прыгает с ветки на ветку: человек, наверное, упал бы и расшиб голову. Чарнецкий не смеется, он только широко раскрывает глаза и удивляется, что белка умеет то, чего и человек не может...
      Ребята играют в чижа. Чарнецкий стоит в стороне и удивляется, что можно так ловко, так высоко палочку палочкой подбрасывать. Но сам играть в чижа не пробует... Так же смотрит он и на закат: словно его важные мысли занимают. И тогда только очнется Мордка, когда снова увидит что-нибудь очень красивое...
      Бабочка перелетает с цветка на цветок. Чарнецкий идет за ней следом, нет, не ловит, удивляется только, что снежные эти хлопья улетают от него, словно живые. А может быть, они и вправду живые?
      - Бабочки всегда белые? - спрашивает Мордка у Хаима и рассказывает ему такую историю.
      Один мальчик в школе разорвал лист бумаги на мелкие кусочки и выбросил в окно. Когда бумажки падали, все высунулись из окна: одни кричали, что это снег, а другие, что бабочки порхают.
      Пришла сторожиха и пожаловалась, что мальчишки во дворе насорили; учитель узнал, кто бросал в окно бумажки, и побил мальчика чубуком своей трубки.
      Мальчик плакал, а Чарнецкий узнал тогда, что есть на свете бабочки. А здесь, в колонии, он видит их собственными глазами.
      Ребята смеются над Мордкой: он не умеет прыгать через веревку, в горелки бегает хуже всех, мячик никогда не поймает. И прозвали Мордку "Мацеком".
      Воспитатель объяснил ребятам, что люди бывают хорошие и плохие, умные и глупые; "Мацек" же - польское крестьянское имя, значит, имя людей бедных и совсем не смешное. Дразнить кого-нибудь Мацеком - это все равно, что смеяться над еврейским именем "Мордка". Но только те, кто постарше и поумнее, поняли, что сказал воспитатель.
      А вот когда Хаим заявил: "Кто тронет Чарнецкого, в морду дам", - всем стало ясно, что приятелей лучше не задирать...
      Почему Хаим, один из отчаяннейших сорванцов, взял под свою защиту самого тихого мальчика в колонии?
      ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
      Газета "Михалувка".
      Почему ребята плохо говорят по-польски?
      Эльвинг сразу догадался, что газета "Михалувка" не приходит из Варшавы, а воспитатели сами ее пишут и нарочно вкладывают в конверт. Будто бы ее из Варшавы прислали. Но и он слушает, когда читают газету: нельзя не признать, что известия в ней самые свежие и всегда интересные.
      Разные бывают новости в газете:
      - "Ребята играли в лапту и выбили стекло. Госпожа экономка очень сердится".
      "Гринбаум Борух подрался со своим братом Мордкой".
      "Младший Мамелок влез на окно и заглядывал в кухню".
      "Хевельке и Шекелевский не хотят есть кашу".
      "Ейман ударил по носу Бутермана. Бутерман простил Еймана".
      "Новая собака сорвалась с цепи и убежала. Но Франек ее поймал".
      "Вайнберг провертел дыру в шапке. Он так и будет ходить в дырявой шапке, потому что новую не получит".
      "Штабхольц пил сырую воду, от этого у него заболит живот, и, может быть, ему даже придется проглотить целую ложку касторки".
      Одна статья в газете "Михалувка" была о башмаках, - как неудобно ходить в деревне в башмаках и как приятно и полезно ходить босиком; в другой говорилось о том, как проводят время в колонии Молодец и Мямля. А одна статья была посвящена летним колониям.
      "Общество летних колоний" уже двадцать пять лет посылает детей в деревню.
      Сначала в деревню посылали очень мало детей, потом стали больше, а теперь каждый год отправляют три тысячи; половина из них, тысяча пятьсот, мальчики, половина - девочки.
      На то, чтобы посылать детей в деревню, Общество тратит сорок тысяч рублей в год. Одежду, простыни, мыло, мясо, молоко - все надо покупать. Тот, кто теряет носовые платки и мячики, рвет одежду, бьет стекла и ломает вилки, поступает плохо, потому что у колонии останется меньше денег на молоко и хлеб и на будущий год сюда уже не сможет поехать столько детей, а те, кто останется в городе, будут очень огорчены.
      У Общества много таких колоний, как Михалувка. Дети ездят в Цехоцинек, и в Зофьювку, и в Вильгельмувку. На колонию Михалувку отпускается много денег, целых пять тысяч рублей в год. За лето сюда приезжают две смены мальчиков и две смены девочек.
      Кто дает эти деньги? Дают разные люди. Один умирает, и деньги ему не нужны; другой хочет откупить грехи у господа бога; третий хочет, чтобы все говорили, что он добрый; а четвертый на самом деле добрый: он хочет, чтобы дети жили весело и были здоровы.
      Кто собирает эти деньги? Собирает их председатель "Общества летних колоний" и еще другие мужчины и женщины.
      Почему они собирают деньги?
      Потому что люди верят им и выбрали их точно так же, как вы здесь, в Михалувке, выбрали в судьи Пресмана, Плоцкого и Фриденсона.
      О летних колониях можно было бы написать в газете и получше, но еврейские дети плохо понимают по-польски, и надо писать для них простыми словами.
      Некоторые ребята совсем не говорят по-польски, но, несмотря на это, великолепно выходят из положения. Они говорят:
      - Господин воспитатель, о-о!
      Это значит: мне длинны штаны, у меня оторвалась пуговица, меня укусил комар, какой красивый цветок, у меня нет ножа или вилки.
      Завтрак, полдник, ужин - все называется "обед". И, когда раздается звонок, ребята весело кричат:
      - Обедать!
      Откуда им знать, что еда в разное время дня называется по-разному, если дома всякий раз, когда они голодны, они получают кусок хлеба с чуть подслащенным чаем?
      Другое дело те, кто живет на одной улице с польскими ребятами.
      Гринбаум из Старого Мяста хорошо говорит по-польски, у братьев Фурткевичей даже имена польские, их зовут Генек и Гуцек. А Мосек Топчо вместе с Франеками и Янеками голубей гоняет и научился от них свистеть в два пальца и кричать петухом, потому что живет он на Пшиокоповой улице...
      Но есть в Варшаве улицы, где если и услышишь польское слово, то только грязное ругательство, - дворник раскричался, что ему "еврейское отродье" весь двор замусорило. "А, чтоб вы сдохли, чтоб вас всех холера взяла!"
      Здесь, в деревне, польская речь улыбается детям зеленью деревьев и золотом хлебов, здесь польская речь сливается с пением птиц, мерцает жемчугом звезд, дышит дуновением речного ветерка. Польские слова, словно полевые цветы, рассыпаны по лугам. Они взлетают ввысь, светлые и ясные, как предзакатное солнце.
      В колонии никого не учат говорить по-польски - на это нет времени; ребят не поправляют, когда они делают ошибки. Их учат польская природа, польское небо...
      Здесь не режет слуха и еврейский жаргон, потому что здесь это не крикливый и вульгарный язык ссор и прозвищ, а просто незнакомый язык резвящейся детворы.
      И в еврейском языке есть свои нежные и трогательные слова, которыми мать убаюкивает больного ребенка.
      А короткое, незаметное польское слово "смутно" и по-еврейски тоже значит "грустно".
      И, когда польскому или еврейскому ребенку плохо жить на свете, они думают об этом одинаково, одним и тем же словом "смутно".
      ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
      Война. - Бой за первый форт. - Взятие второго форта.
      Солдат, ковырявший в носу, и перемирие
      Мы направляемся в крепость.
      Раздаются громкие звуки трубы. Им отвечают горны отрядов. Лязг саперных лопат. Беготня, перекличка. Реют знамена.
      Звучит команда: "По отрядам стройся!"
      Первые семь пар - "наступление". Эти четырнадцать героев будут биться со всеми остальными. Отряд немногочисленный, но отважный; троекратно проведенные маневры доказали, что он умеет воевать и его не испугает превосходящая численность противника.
      Звучит команда: "Оборона первого форта, вперед!"
      Во главе генерал Корцаж со знаменем форта в руках, за ним четыре полка, каждый полк со своим командиром, - впереди "обороняющие" двух флангов, за ними два центральных полка, которые будут защищать знамя.
      Если укрепленное на холмике знамя попадет в руки неприятеля, отряды должны добровольно отступить и саперы сровняют первый форт с землей. Бои тогда будут идти за второй форт.
      Генерал Герш Корцаж доказал, что умеет биться в первых рядах, ни на минуту не забывая о знамени. В случае опасности он призовет подвластные ему полки на защиту стяга. Генерал Корцаж отличается мужеством, хладнокровием и присутствием духа.
      - Третий, четвертый, пятый полк, вперед, шагом марш!
      Эти полки, как видно из плана, прикрывают первый форт с тыла и с флангов. Они должны быть готовы по первому сигналу броситься на защиту форта.
      "Наступление" насчитывает в своих рядах немало смелых и искушенных бойцов, но и "обороняющие" готовы сражаться за свою честь до последней капли крови. Столкновение этих сил обещает быть грозным.
      А сейчас, хотя впереди близкий бой, мужественные полки весело шагают по лесу в такт марша.
      Сзади едут госпитальные повозки, те самые, что служили для перевозки песка и камней при постройке крепости. Теперь на них везут аптечку и ведра с водой для обмывания раненых. Немногочисленным отрядом фельдшеров и санитаров командует хромой Вайнраух, врачи Сосновский и горбатый Крыштал, а флаг Красного Креста, обеспечивающий госпиталю неприкосновенность, несет Сикора.
      Суматоха среди защитников крепости уже улеглась. Отряды спокойно и быстро занимают свои позиции. Знамя первого форта чуть колышется на ветру.
      Парламентер вручает генералу Корцажу бумагу с кратким уведомлением: "Начинаем атаку".
      На длинные письма нет времени. Ответ звучит так: "Ждем".
      Наступающие разделились на небольшие отряды - тройки. Две тройки ринутся на фланги первого форта, чтобы распылить силы обороны и отвлечь их внимание от холма со знаменем, а в это время три остальные, самые сильные, тройки бросятся в центр окопа, чтобы одним мощным натиском сбить защитников крепости с ног и, ошеломив их, сразу же, в первой атаке, вырвать победу.