Не бывает, наверное, человека, который не сталкивался бы с загадочными, не поддающимися простому объяснению явлениями. Это происходило и с Максимкой Колесниковым. С ним, пожалуй, чаще, чем с другими.
      Все началось тогда, когда отец перевез его в кордон Вормалей. Крохотный лесной поселок, прилепившийся к самому подножию сопки над рекой Студеной, сначала не понравился Максимке. Еще бы! Прежде они жили в Отрадном, селе большом, веселом. Одних улиц там, не считая переулков, четыре. Клуб, школа, чайная, даже футбольное поле, на которое чуть не каждый месяц садился вертолет. Словом, жить можно, хоть и говорят, что глуше Отрадного нет села на всем свете — до ближайшего города больше трехсот километров… А здесь — скучища. Пять домов, и все. А чуть за околицу — сразу тайга: трясина, бурелом, чащоба. Одна-единственная дорога — на Отрадное, да еще тропинка к озеру, куда впадает Студеная. Озеро так себе. А уж Студеная — иной ручей больше. Только в озере и искупаешься. И то если мошкара не очень одолевает. Ну да к мошкаре Максимка привычный. А вот ребята…
      Ребят в Вормалее семеро. Кроме Максимки, еще Федя с Костей — близнецы, одних лет с Максимкой, Димка — хромой, чуть постарше их, Маринка Старостина и Катя с Ваняткой. Катя совсем маленькая, в школу еще не ходит. Ванятка тоже. Да и Федя с Костей мухи не обидят. А вот Димка с Мариной вредные.
      Дед Димки по матери волжский татарин, а отец, говорят, из молдаван. И хотя ни тот ни другой ничем особенным не выделяются, сам Димка — вылитый цыган: смуглый, верткий, с черными как смоль волосами. Под стать ему и Маринка. Она, правда, беленькая, с веснушчатым носом, безбровая, но хитра, как и Димка, а может, и хитрее его.
      А уж задаются оба! Было бы из-за чего. Подумаешь, с обрыва в озеро прыгают! И Максимка прыгнул бы, если б они под руку не каркали. И прыгнет! Сегодня же прыгнет. Только сначала один, пока никто не смотрит. Он закатал штаны и, стараясь не наступать на белую от росы траву, припустил вниз по тропинке.
      Утро только начиналось. Солнце пряталось за деревьями, снизу от Студеной тянуло сыростью. Максимка прибавил ходу и вышел на поляну. И трава и воздух здесь теплее, а у самой тропки, по обе стороны огромной палой лесины, заросли малинника. У самой тропинки ягод, конечно, не осталось. Зато подальше, за лесиной, все кусты были красными. Максимка раздвинул колючие ветки, взобрался на ствол, разогретый солнцем, ногам стало тепло.
      Перезрелые ягоды так и сыплются в горсть. Набил щеки малиной, потом спрыгнул с лесины и зашагал к озеру. Тропинка теперь круто сбегала вниз, ныряя в густые заросли пихтача, где было так студено, что Максимка припустил бегом.
      Вот и озеро — длинное, узкое, сжатое с одной стороны обрывом, с другой — стеной деревьев, такое неприветливое. Тень от старого кедра, что высился у самой воды, где в озеро впадает Студеная, покрывала еще добрую половину озера. Никакого желания лезть в воду. Но прыгнуть-то надо! Надо же доказать и себе, и этим задавакам, что он, Максимка, не хуже их.
      Максимка разделся, с хрустом потянулся. Коренастый он парень, широкий в плечах, у него тугие, натренированные мускулы, а руки и ноги черные от загара, правда, покрыты царапинами и ссадинами. Ладный парнишка, хотя глаза у него смешные — разные. Один темно-карий, другой чуть светлее, с серыми крапинками. Ребята зовут его Разноглазым, но Максимке наплевать: не беспокоит его, и что нос облупился, что штаны его латаные-перелатаные и вихры, жесткие, непослушные, упрямо торчат во все стороны. Одно мучает Максимку — ростом не вышел. Но тут уж ничего не поделаешь.
      Максимка быстро, чтобы согреться, побежал наверх. «Главное, не останавливаться, прыгать с ходу!»
      Вот и обрыв. Раз! Максимка спружинил ногами. Два…
      Раздался всплеск, словно кто-то плыл внизу. Всмотрелся: так и есть, уже купаются! И в такую рань!.. Девчонка? Откуда она взялась, такая рыжая?
      Максимка отступил от кручи, поморщился. Но девчонка, видно, заметила его, резко повернула в сторону от берега, сильнее забила по воде ногами и вдруг вскрикнула. Максимка встал на край обрыва:
      — Эй, ты чего?
      Девчонка все так же колотила ногами.
      Максимка поежился от налетевшего ветерка, оглянулся — где там одежда? Далеко. Он ловко прошелся на руках, краешком глаза поглядывая на озеро, потом хотел показать гимнастический номер похлеще. Но девчонка вдруг вскрикнула и пропала под водой.
      Все остальное произошло как во сне: он не помнил, как прыгнул с кручи, как летел вниз, не почувствовал удара о воду. Все-таки нырнул! Нырнул и сразу же выплыл — девчонки не было видно.
      Изо всех сил он поплыл к другому берегу, потом набрал в легкие побольше воздуха и нырнул. Открыл под водой глаза — метались вокруг стайки напуганных мальков. Увидел под собой расплывчатое розовое пятно, метнулся к нему. Она! Руки опущены, голова поникла, а золотистые волосы, длинные, тонкие, слегка колышутся.
      Максимка вцепился в них, рванулся вверх. Уф-ф! Самое страшное позади. Теперь к берегу, туда, где он пониже.
      Почувствовав под ногами дно, Максимка подхватил девочку под спину, повернул к себе лицом: глаза закрыты, губы посинели, лицо белое как молоко. Выбрался на берег, положил бедняжку поперек колена, как учил отец, и надавил на спину. Изо рта хлынула вода. Хорошо! Теперь искусственное дыхание. Он положил девочку на траву и, опустившись на колени, взял за руки. Как это отец делал? Да и в школе как-то показывали. Локти, кажется, прижать к бокам, поднять руки вверх, потом снова…
      Но веки девочки вдруг слабо дрогнули, она как бы нехотя открыла глаза. Максимка вскочил на ноги:
      — Что, испугалась? — Он нахмурился, чтобы скрыть свою радость. — Другой раз не заплывай. У нас тут глубоко! И потом — ключи. Ты не гляди, что озеро так себе. Под тем берегом крутит. Я сам один раз… А ты чего на меня так смотришь?
      Девочка, не отвечая, настороженно смотрела на Максимку, потом слегка приподнялась на локтях и что-то тихо шепнула, не отводя от него испуганного взгляда.
      — Что ты бормочешь? — Максимка хотел сесть рядом с ней, но вдруг руки его бессильно опустились, ноги сделались ватными, перед глазами все закачалось, поплыло…
      Очнулся он от солнца, бившего в глаза, как ужаленный вскочил на ноги. Выспался! И надо же — уснул прямо на берегу. А уж сон-то, сон! И с обрыва прыгнул, и спасал кого-то…
      Он почувствовал боль за ухом. Укусил кто-то, пока он сны видел, волдырь вскочил.
      Максимка смотрел на озеро. Под полуденным солнцем оно сверкало так, что больно было смотреть. Искупаться, что ли? Он вытянул затекшие руки. Что это? Пальцы на правой руке опутаны тонкими розовыми волосками.
      Откуда они?.. И сразу вспомнил подробности своего сна. Так, значит… Значит, все это не сон? И девочка была наяву? Максимка приблизил руку к глазам, снял волосы с пальцев. Тонкий горьковатый аромат остался на ладони. Смутная тревога вдруг закралась в душу. Вот так история! Куда же девалась девочка? И откуда взялась здесь? В Вормалее таких нет. В Отрадном тоже. Да и девчонка какая-то странная…
      Он старался вспомнить, что же было в ней особенного. И не мог вспомнить. Вот разве волосы, да еще с таким запахом… и глаза — большущие, длинные и какие-то совсем зеленые. Не те, какие называют «кошачьими», а совсем зеленые, как листья на деревьях. И взгляд. Испуганный? Да, но не слишком, а скорее удивленный…
      Купаться Максимке расхотелось. Он оделся и медленно, то и дело оглядываясь, пошел в гору. Навстречу бежали ребята.
      — Ну что, прыгнул? — еще издали закричала Маринка.
      — Разок прыгнул, — просто ответил Максимка.
      — Прыгнул! Как бы не так! — засмеялся Димка. — Он в озеро боится без нас сунуться. Вон волосы-то сухие!
      Максимка промолчал. Даже не посмотрел в его сторону. Еще этой весной, сразу как получил табель за шестой класс, он записал в своем дневнике: «Теперь я семиклассник и должен вырабатывать свой характер. Прежде всего — никогда не врать! И никому не доказывать, что ты говоришь правду. Правда — аксиома, доказательств не требует».
 
      Максимка постепенно стал забывать тот случай. А если и вспоминал, то все больше убеждал себя, что все-таки это был сон. Да так оно, пожалуй, и было. Ведь никто больше не видел золотоволосой девочки. Вот только волосы на пальцах — откуда они взялись в тот день? Да еще аромат — долго он оставался. Даже мать тогда вечером заметила. А уж он мыл, мыл руки…
      А жить в этой глуши между тем Максимке было по душе. И сам кордон оказался хорошим местечком, и вормалеевские ребята неплохими товарищами. Даже Маринка со своим вздернутым носом и двумя тонкими косичками за спиной, хитрая, гордая, озорная, оказалась лучшей из всех девчонок, каких встречал Максимка. Она ничего не боялась. Ее никто ни в чем не мог переспорить. И не было, кажется, дела, с которым не справилась бы Маринка. Вот из-за нее-то, из-за Маринки Старостиной, и произошла еще одна загадочная история, которая долго оставалась неразъясненной.
      Все вормалеевские ребята учились в Отрадном. Ходили туда то пешком, то на лыжах. А в большую непогоду оставались ночевать в школе, в пионерской комнате или в раздевалке спортзала.
      Так было и на этот раз. Дождь зарядил с утра, и ребята решили остаться в Отрадном. Максимка принялся было перетаскивать маты из спортзала, когда в раздевалку влетела Маринка:
      — Мать не знает, что остаюсь, беспокоиться станет! Надо домой топать!
      — Охота была тащиться! — пробурчал Димка.
      — Да уж наплюхает грязи порядком, — поддакнули Федя с Костей.
      Маринка взорвалась:
      — У, запечные таракашки! И впрямь растают еще. Пошли вдвоем, Максимка!
      Максимке тоже домой хотелось.
      Из Отрадного до Вормалея можно добраться низовой дорогой, вокруг сопки, — это пять километров ухабов и гатей. А можно спрямить дорогу по тропинке, через сопку по склону. Маринка так и решила идти.
      — Стоит ли? — возразил Максимка. — Поздно уже, а там волков видели.
      — Фю-ю! — присвистнула Маринка. — Может, и ты останешься?
      — Пошли, — махнул он рукой.
      Тропка сначала шла круто в гору, петляя между могучими кедрами, потом юркнула в густой ельник и побежала вниз по склону. Дождь перестал. Стих и ветер. Но с веток, что густо сплелись над головой, то и дело лились целые потоки. Оба быстро промокли до нитки.
      — Ничего! — бодро поводила плечами Маринка. — Каких-нибудь два километра, и дома…
      Издали, с вершины сопки, отчетливо донесся глухой низкий вой… Они! Максим остановился. Сзади и, казалось, совсем рядом послышался ответный вой. Стало жутко.
      — Ну, что встал? Бежим! Проскочим! — Маринка дернула его за рукав и со всех ног бросилась вниз по тропинке. Максимка едва успевал за ней. Мокрые ветки хлестали по лицу. Ноги скользили, и он с трудом держал равновесие. Но страх быстро гнал вперед, благо дорога шла под уклон.
      Наконец ельник кончился. В темноте по обеим сторонам тропинки опять замелькали толстые кедровые стволы. Лес расступился. Казалось, самое худое позади. Маринка устала, пошла тише. Максимка с трудом переводил дыхание.
      И вдруг злобный вой метнулся навстречу, прямо в лицо. Он шел оттуда, из мокрой чернильной тьмы, в которую ныряла тропинка, и значит, звери их обошли, перерезали путь. Маринка с ходу остановилась, и он чуть не наткнулся на нее.
      — Спичек нет? — спросила Маринка, не оборачиваясь.
      — Откуда? Нож есть.
      — Это ни к чему. Их много. Надо на дерево. Я знаю тут одно подходящее. Мы прошли его. Давай обратно. Нет, стой! — Она инстинктивно прижалась к нему. — Видишь…
      Впереди метнулась черная тень. Маринка вцепилась в его руку:
      — Лезем на лиственницу, вот сюда. Будь что будет. Только не показывай им спину! — Она одним махом взвилась на нижний сук и ловко, как кошка, начала карабкаться вверх по стволу. Максимка метнулся за ней, стал взбираться по скользким сучьям. Наконец Маринка остановилась:
      — Ну, хватит. Тут нам сам черт не страшен. — Она устраивалась поудобнее. — Давай на эту развилку. А вам вот, вот, проклятые! — Она кулаком погрозила вниз, в темноту, откуда доносилась подозрительная возня.
      Максимка примостился рядом, взглянул в сторону Вормалея: ни одного огонька. Значит, до кордона далеко.
      Какое-то время они поговорили, потом стали мерзнуть и умолкли. Сколько еще до рассвета? У Максимки руки стали неметь, ноги вот-вот сведет судорога. Маринке и того хуже… Ясно, что долго так не просидеть… Он тронул ее за плечо, почувствовал, как ее бьет дрожь, и решился. Растер руки. Достал из кармана нож, с минуту помедлил…
      — Слушай, Маринка, я сейчас прыгну. Все равно мы не выдержим. А их, думаю, не больше двух. Одного я сразу, не успеет опомниться. А потом…
      — Не смей! Слышишь, не смей! — Она хотела схватить его за рукав, но рука ее не послушалась.
      — Так что нам, замерзнуть тут? — Максимка разозлился. — Околевать из-за каких-то тварей! Ну нет!.. — Он старался разглядеть, что происходит внизу, выбирая глазами место, на которое безопаснее спрыгнуть.
      Он вдруг почувствовал за ухом боль. Машинально одеревеневшей рукой потер старую ссадину, и в тот же миг зеленоглазая девочка всплыла в памяти, та самая, которую он спас год назад, и как будто бы увидел ее, слегка напуганную, и показалось, что тот удивительный аромат разнесся в воздухе… Не засыпает ли? Злобный рык напомнил ему, что спать нельзя. Надо драться за жизнь. Страшно, но надо прыгать. Надо! Решительно соскользнув с развилки, нащупал ногами следующий сук и начал спускаться вниз.
      — Куда ты? Куда?.. — донесся голос Маринки. Он не слышал, что еще кричала она ему, потому что нестерпимо яркий свет ударил ему в глаза, а внизу, под ногами, так грохнуло, что сопка задрожала. Тугая волна горячего воздуха взметнулась навстречу. Пахнуло чем-то жженым. И все стихло.
      Маринка почти упала на него сверху:
      — Что это? Молния?
      — Кто знает. — Максимка раздвинул ветви над головой, поднял глаза к небу. Оттуда, невозмутимо мерцая, смотрели на них яркие звезды. — Кто знает… — задумчиво повторил он, спрыгивая на землю. — И не все ли тебе равно. Бояться нам нечего… Давай скорей домой!
 
      Утром вормалеевские охотники принесли на кордон две обгоревшие волчьи туши. О необычайном происшествии много говорили и в Вормалее, и в Отрадном. Судили и так и эдак, но все же решили, что волков убила молния. Так думал и отец Максимки. А кто, как не он, старый лесной объездчик, бывший командир разведчиков, мог точно объяснить происшествие? Максимка же не очень верил в это. Откуда взяться молнии осенью да еще при звездном небе? Нет, тут было замешано что-то другое. Совсем другое. На следующий день он записал в дневнике:

       «Трудно понять, что сразило волков. Это так же необъяснимо, как прошлогоднее происшествие на озере. Но для меня важно другое: если бы всего этого не произошло, прыгнул бы я на них с ножом или нет? Я думал сегодня об этом весь день и могу написать, кажется, твердо: да, прыгнул бы, хотя и струсил перед этим, прыгнул бы именно потому, что струсил. Только так и должен поступать в этих случаях настоящий человек. А я давно решил для себя: раз ты родился человеком, то должен стать настоящим человеком».

      Зима в этом году выдалась снежная. Уже в середине декабря снега навалило столько, что с иных крыш хоть скатывайся на салазках. В такое время самое раздолье — лыжи. На лыжах и на охоту, и в школу, и просто так, по оврагам, вокруг сопки.
      А сегодня Максимка и Маринка решили побродить по голому распадку, что за озером. Идут молча. Теперь почему-то часто бывает: как остаются вдвоем, так молчание. Поговорить бы о чем-нибудь интересном, а ничего не приходит в голову, просто рядом идти приятно.
      Сегодня же Маринка даже не взглянет на него, идет вперед, не оборачиваясь. Максимка стал обгонять ее, но Маринка свернула к оврагу, остановилась и как-то исподлобья посмотрела в его сторону.
      — Рванули?
      Он глянул вниз.
      — Постой, Маринка, вроде там пни, под снегом.
      Она свистнула.
      — Эх ты, трус несчастный! — И не успел он ответить ей, как она сорвалась с места и исчезла в облаке снега.
      Максимка смотрел ей вслед. Так и есть: внизу что-то стряслось. Он услыхал голос Маринки:
      — Стой, не спускайся! О-ох!..
      Максимка вихрем помчался вниз. На самом дне оврага в глубоком снегу барахталась Марина. Ее одна нога с обломком лыжи беспомощно болталась в воздухе, другая провалилась в снег.
      Максимка подъехал ближе, стукнул палкой по обломку лыжи.
      — Как ножом срезало. Достанется теперь — на одной лыже плюхать.
      Маринка молчала, плотно сжав побелевшие губы. Он наклонился к ней:
      — Давай руку.
      Она покачала головой:
      — Постой…
      — Чего постой?! — Он взял ее под локоть и рванул из сугроба. Маринка вскрикнула.
      — Ушиблась?
      — Н-нога…
      — А ну покажи.
      — Чего смотреть-то. Зашибла очень.
      Он снял с нее лыжи.
      — Держись за шею.
      Наверху Марина снова опустилась в снег. Он присел рядом.
      — Очень больно? — Она лишь кивнула в ответ. — Сможешь идти-то?
      — Попробую…
      Он помог ей подняться. Идти Маринка не могла.
      — Давай ко мне на загривок. К ночи доберемся.
      — Еще чего придумал!
      — Не тяни время, Маринка. Метель вон надвигается. Да и вечер близко.
      Он вскинул ее на спину и заскользил по лыжне. Сначала идти было нетрудно. Но уже через полчаса снег пошел сильней. Лыжню замело. У Максимки занемели плечи. Он прислонился к дереву.
      — Посидим, Маринка.
      Она соскользнула в снег.
      — Иди один, Максим, Позовешь кого-нибудь. А я тут…
      — Не говори глупостей. Маринка! Сейчас отдохнем и пойдем дальше.
      Пошли, метель становилась все яростней. Снег взвихривался со всех сторон. Дорога потонула в седом мареве. Все чаще и чаще останавливался Максимка, пока наконец не понял, что они заблудились.
      Ночь опустилась как-то сразу. И сразу, как бы обрадовавшись мраку, завыла на все голоса метель. Максимка знал, что останавливаться на длительный отдых нельзя, и он упрямо шел вперед. Они делали несколько шагов, падали, поднимались и снова падали, утопая в глубокому снегу. Наконец Максимка совсем выбился из сил.
      Неужели конец? Он упал лицом в снег, закрыл глаза. И вдруг отчетливо, словно освещенную вспышкой магния, увидел девочку с зелеными глазами. Показалось, что воздух наполнился знакомым ароматом. Закружилась голова. Что это? Старый, давно забытый сон? Нет-нет! Только не спать! Он заставил себя подняться и… протер глаза — слева, совсем неподалеку, сквозь седую пелену снега и чащу пробивался свет. Жилье! Он изо всех сил рванулся туда… Немного погодя они стояли на пороге охотничьей избушки.
      Максимка нащупал скобу, потянул ее на себя. Дверь подалась. Но не тепло и свет встретили его, а промозглая тьма. Максимка даже отпрянул назад. Потом опять сунул голову в дверь:
      — Есть кто?
      Ни звука.
      Что за наваждение! Был же свет! Максимка осторожно вошел, на ощупь вдоль стены добрался до печурки. От нее несло холодом, давно не топлена. А вот и спички. Чирк! Слабый огонек осветил бревенчатые стены, белые от инея углы, низкие нары у стола. Ни души!
      Максимка почувствовал, как страх охватывает его всего, но тут же переборол себя, выскочил из избы, подхватил Маринку, внес в домик и плотно прикрыл дверь.
      Теперь к печке. Дров в избе оказалось больше чем достаточно. И вот уже золотистые змейки побежали по сухой хвое, по сучьям валежника. Веселый треск заполнил избушку. Тепло всколыхнуло застывший воздух.
      Он затормошил Марину:
      — Маринка! Да проснись ты, проснись! Вот соня!
      Она с трудом раскрыла глаза.
      — А-а… Где я?
      — В избушке. В охотничьей избушке! Вот и огонь, видишь? Скоро чай пить будем. А сейчас давай поближе к печке.
      Она подсела к огню, погладила ушибленную ногу.
      — Да как же это? Как ты нашел ее, избушку?
      — Как нашел? Не знаю, что и сказать тебе… — Он подошел к заиндевелому окну, попытался разглядеть, что делалось в небе. — Не знаю…
 
      На кордоне этот случай, конечно, удивил многих, но объяснение находили простое — бывало-де прежде такое: блуждает охотник по тайге, уводит его метель в сторону, а когда потеряет он последние силы, охотничье чутье выведет его к жилью. Тому, что рассказал Максимка о светящемся окне, не верил никто. Померещилось… «Пожалуй, и так», — думал Максимка. Но при чем здесь опять она, зеленоглазая русалка? Он узнал ее сразу, только подумал, что это опять сон. А вот сегодня, просматривая журнальную статью, нашел такую фразу:

       «Следует отметить, что комплекс сновидений никогда не включает в себя ощущений запаха…»

      Весну ждали долго — до середины апреля вьюжила над Вормалеем пурга. К концу месяца сразу потеплело. За неделю солнце согнало снег. Студеная поднялась, забурлила как полноводная река, неся на себе ветки, кусты, а то и целые стволы, вывернутые с корнем. Ребята часами сидели на берегу, глядя, как кружатся в водовороте исполинские кедры, на ветвях которых от страха метались невесть как попавшие сюда заяц и белка. Еще интереснее было наблюдать, как река за кордоном размывает обрыв. Вода ярилась там под самой кручей, отрывая от берега пласты почвы, которые вместе с сухой прошлогодней травой, кустами можжевельника, зарослями пихтача с грохотом обрушивались в реку, поднимая фонтаны брызг.
      В прошлом году обрыв раскапывали геологи из Отрадного. Они отыскивали в песке ракушки, которым было чуть ли не два миллиона лет, и уверяли, что здесь можно было найти даже алмазы.
      Максимка и верил и не верил этому. Во всяком случае, никаких алмазов геологи не нашли, только исковыряли весь берег. И теперь Студеная будто спешила заровнять его, срезая все новые и новые пласты.
      Когда же вода сошла, Максимка решил покопаться на обрыве. За несколько дней река обрушила столько земли, сколько людям не срыть за месяцы. Может быть, теперь и покажутся на свет эти самые алмазы…
      В ближайшее же воскресенье он взял лопату, спустился по обрыву до того слоя с ракушками, над которым больше всего колдовали геологи. Копал целый день. Но ничего стоящего так и не нашел. Попалась, правда, небольшая шестеренка из красноватого металла. Но это было совсем неинтересно… Максимка хотел уже метнуть свою находку в воду, как вдруг еще раз вспомнил предупреждения геологов, что все трофеи из этого слоя почвы имеют возраст два миллиона лет. Вот и верь им после этого! Металлическая шестеренка двухмиллионолетней давности! Или они просто-напросто ошиблись и разыскивали алмазы совсем не в том слое? Показать им, что ли, находку?
      Но когда Максимка принес ее в контору геологов, те рассмеялись.
      — Что ты говоришь! Нашел шестерню в тех слоях, что мы расчищали в прошлом году в Вормалеевском обрыве? Да знаешь ли ты, что это за слои? Это слои астийской эпохи. Тогда людей и в помине не было. А шестеренка явно современная, видимо, из бронзы или… — Один из геологов взял голубоватый камень и царапнул по шестерне. — Ого! Корунд не берет.
      Шестерню пустили по рукам. Геологи заговорили все разом.
      — Что-то из новых сплавов. Теперь есть такие.
      — А ну-ка ее алмазом. Алмаз не берет?!
      — Да, материалец! Откуда она могла взяться?
      — Видно, выпала с самолета, откуда иначе.
      — Вот так-то, парень. Забирай свое «ископаемое».
      Максимка обескураженно молчал. Смешно, конечно, было спорить с геологами. Но ведь шестерню он выкопал из самой глубины слоя. Как она могла там оказаться, если упала с самолета?
      А на следующий день геологи неожиданно разыскали его:
      — Слушай, парень, где твоя находка?
      — Дома, в надежном месте. А что?
      — Тащи ее сюда. Сейчас же! Да положи вот в эту коробку из свинца.
      — Зачем?
      — Зачем-зачем! Все ему знать надо. Ну да ладно, слушай. Непонятно она ведет себя, вот что. Тот корунд и алмаз, которыми ее вчера царапали, стали вдруг радиоактивными — все приборы зашкаливает. Петр Андреевич, наш старший геолог, как узнал об этом, такой разнос устроил, только держись. Он у нас, знаешь!.. Да и сами теперь видим, что самолет ни при чем. Так что принеси ее нам. Понимаешь, для дела надо, для науки.
      В огороде под корнями бузины у него был тайник, в котором, кроме всего прочего, хранилась вчерашняя находка. Придя сейчас сюда и вскрыв тайник, Максимка не мог найти шестеренку. Все было в полной сохранности, точно так, как он уложил вчера, только ее не было. Он точно помнил, что положил ее с самого края, между аккумуляторной батареей и склянкой с кислотой. Он перерыл весь тайник. Перебрал все вещи. Шестерня исчезла бесследно.
      Что за чертовщина! Сверху над тайником в одном месте виднелся свежий холмик земли, как это бывает над норкой крота. Но не крот же стащил шестерню! И никаких других следов. Максимка отчаялся. Что теперь делать? Как показаться на глаза геологам?
      А те на другой день пришли в школу. Пришли со своим начальником. Максимка рассказал все, что произошло. Они ему не верили. Особенно горячился начальник — великан с бородой.
      — Да как она в твои руки-то попала? — не отставал он, буравя Максимку взглядом.
      — Да я же сказал…
      — Кто тебе поверит, что ты нашел эту штуковину в глубине слоя? Сказал бы хоть: в осыпи.
      — Ничего не в осыпи! — упрямо повторил Максимка. — Обрыв сейчас чистый как зеркало. И я там целую пещеру выкопал, пойдемте посмотрим.
      Они пришли на место Максимкиных раскопок.
      — Так ты говоришь, вытащил свою штуковину из этой норы? — спросил начальник разведки.
      — Да, вот здесь, в левом углу. Вон еще и след от нее.
      — Невероятно! Металлическое изделие в астийских слоях! Или парень обманывает нас, или я брежу.
      — К чему такие страсти, — возразил старший геолог Крайнов, спокойно раскуривая папиросу. — Шестерня могла завалиться в глубокую трещину, мог ее переместить мощный подземный водоток.
      Начальник шумно вздохнул:
      — Почти что исключено. Но если нет другого объяснения… А в общем, хватит возиться с этой шарадой. Поехали!
      — Ты езжай, Лукич, а я тут кое-что посмотрю.
      — Что ты здесь еще не видел?
      — Хочу проверить кое-что.
      — Ну как знаешь. — Начальник поднялся к машине, и через минуту его «козлик» скрылся из глаз.
      Тогда Крайнов притушил папиросу и, взяв молоток, начал копаться в Максимкиной «выработке». Наконец он сел на кучу земли и снова закурил.
      — Н-да, задал ты задачу!
      — Так разве я знал…
      — А теперь знаешь, почему все так всполошились?
      — Теперь начинаю немного понимать.
      — Немного? А надо, чтобы хорошо понял. Ты слышал, конечно, что всю историю Земли геологи делят на периоды — кембрийский, силурийский и так далее?
      — Это мы проходили.
      — Отлично! Значит, ты представляешь, что мы с тобой живем в четвертичном периоде, а до этого был третичный?
      Максимка кивнул.
      — Так вот, все, что лежит над этим обрывом, ну хотя бы пески, на которых построен кордон, образовалось в наше четвертичное время. А те глины, что выходят на берегу озера, стало быть, ниже обрыва, они уже третичные.
      — А как же сам обрыв, третичный или четвертичный?
      — С самим обрывом сложнее. Весь этот береговой уступ, точнее породы, из которых он состоит, возникли в астийскую эпоху — время, как бы пограничное между третичным и четвертичным. Поэтому геологи до сих пор не договорились, куда его лучше отнести. А время это было интересное. Именно тогда обрушилось на Землю первое великое оледенение. И было это около двух миллионов лет назад…
      — А вы точно определили, обрыв астийский?
      — Только что получены результаты из лаборатории абсолютного возраста. Но если б и ошиблись немного… Ведь самые древние останки первобытного человека — питекантропа — до сих пор встречены лишь в слоях каких-нибудь семисот-восьмисот тысяч лет давности. Да и было у него всего богатства — палка да камень. Вот и посуди, можно ли поверить твоей находке?
      — Да, видно, она действительно в трещину завалилась.
      — Кто знает… Никаких следов трещины я не нашел. Да и не это главное. Я, правда, не видел шестерни собственными глазами. Но если верить нашим техникам и приборам… Понимаешь, нет у нас таких металлов. Нет! Вот что самое непонятное. Можно, конечно, допустить, что это какой-то сверхновый сплав. Но я говорил вчера по телефону со специалистами — те тоже не сталкивались с такими явлениями. Словом, загадочная история. А раньше тебе не приходилось видеть что-нибудь в этом роде?
      — Раньше? Нет…

      В этот поход Максимка собирался давно. Еще в прошлом году он обошел всех охотников на кордоне и в Отрадном, расспрашивая об озере, что лежало за Лысой гривой. Знали о нем все. Но ходили туда редко. Не любили почему-то охотники тех мест. Даже говорили о них с неохотой. Что-то, по их словам, было там «нечисто». Что именно «нечисто», никто сказать толком не мог. Но по тому, как неохотно говорили об этом озере, было ясно, что с озером действительно связана какая-то тайна.
      Добраться до озера вроде бы нетрудно. Сразу за сопкой, что возвышалась над Вормалеем, лежала Гнилая падь, за ней еще одна сопка, чуть пониже, а от нее уж рукой подать до Лысой гривы. Так что за неделю, самое большее — десять дней, можно было, пожалуй, покрыть оба конца, особенно к исходу лета, когда падь немного просыхает. Все, с кем приходилось говорить Максимке, считали, что места эти в общем-то проходимые. По восточному склону сопки идет даже заметная тропинка, часто попадаются гари, а от сопки до Лысой гривы можно дойти по руслу небольшого ручья. Словом, заблудиться Максимка не боялся. И он отправился в путь…
      Он отошел от кордона не так далеко, когда погода резко изменилась, тучи сгустились и налетела настоящая буря. Тонкие деревья гнулись до земли, а великаны кедры, как бешеные, размахивали всеми своими ветвями. Но больше всего Максимка боялся молний. Они вспыхивали одна за одной, вонзаясь все время в одно и тоже место.