Галактионов засмеялся. Громко. Потом еще громче. Так, что в дверь просунулась голова его экономки. В глазах читалось беспокойство.
      – Простите, Михаил Александрович. Мне почудилось, что вы меня звали.
      – Звал! Звал! – сам от себя не ожидая, прокричал Михаил Александрович.
      – Я вся в вашем распоряжении.
      – Сядьте, уважаемая.
      Женщина стояла, глядя на него в раздумье, как смотрят на больного. Что ему лучше – горчичники или пиявки?
      – Не зовите доктора, все в порядке. Я хочу вам сообщить, что оставляю дом на вас. Я уезжаю.
      – Смею спросить…
      – Нет, не смеете. – Он опять захохотал, чем снова удивил ее. – Не смеете, потому что я сам не смею произнести, куда именно я еду…
      И вот уже Михаил Александрович Галактионов трясся на перекладных все дальше и дальше от Москвы. Он менял их быстро, потому что спешил добраться до назначенного места как можно скорее. Понятное дело, он не сможет опередить племянницу. Он сам расстарался, чтобы их с Варей лошади были резвыми, экипаж надежен.
      Как же ему в голову не пришло – не может человек поменяться враз, да так, что самого себя не узнает!
      Ну какой из него муж купчихи, скажите пожалуйста? Да еще при том условии, какое она ему выставила? А Шурочка? Это она-то – мадам Кардакова? Ох, сэр Майкл, что-то свинтилось в твоей бедной голове от этих переездов, от жизни на два дома, на две страны.
      Ладно, теперь, похоже, все становится на место. А когда он настигнет Шурочку – вот сюрприз! – обо всем подумает и разберется – с ней, с собой и с… Варей?
      Ну-ну, смелее, подгонял он себя. С ней тоже. Потому что это значит – с самим собой.
      В памяти то и дело вспыхивало ее лицо. Напряженное – при разговоре с ним. Как будто девушка боялась сказать что-то лишнее. Расслабленное – когда она не видела, что он за ней наблюдает.
      Может быть, она опасалась выдать свои чувства к нему? Он помнит, как однажды Шурочка сказала, что Варя то и дело вспоминает: ах, каков сэр Майкл…
      Но перед этим не заехать ли ему к Алешиному отцу? Не убедить ли заранее, что золото – это не только металл. Что он может, не нарушая данного им слова, иметь в виду под ним, к примеру, пушнину, которая называется мягкое золото. В тайге, где сейчас Алексей, можно скупить целые возы этого золота… Да можно ли, черт побери… Ох Господи, прости, одернул он себя, да можно ли с легким сердцем заточать сына в келью?
      Нет, Галактионов, не нужно этого делать, ты не тот, кто способен сдвинуть священника с его позиции. Говорить с таким убежденным в своей праведности человеком, в своей справедливости отцом – это… Это все равно что затащить его на «Гибель богов» Вагнера, вдруг пришло ему в голову.
      Он усмехнулся. Эту музыкальную драму они видели в Берлине вместе с Игнатовым, Вариным отцом. После спектакля, взглянув на него, Игнатов молчал, изучая, потом посоветовал своему другу прочесть работу Сеченова «Рефлексы головного мозга».
      – Очень реалистическая и материалистическая, – сказал он. – Будет полезна. – Больше не добавил ни слова.
      Михаил Александрович поморщился. Что бы посоветовал ему сделать или дал почитать Игнатов, если бы он попросил руки его дочери?
      Экипаж подпрыгнул на кочке, больно поддав Галактионову снизу. Он рассмеялся – хорош ответ. Он от кого – от богов?
      Он вздохнул. А ведь сам Игнатов почти вдвое старше жены, а у них все так замечательно. Игнатов женился, насколько помнит Михаил Александрович, немногим моложе, чем он сам сейчас.
      Боже мой, вдруг осенило Михаила Александровича, он на самом деле вдвое старше Вари? Легкая печаль сжала сердце. Как всякий человек, не связанный семьей, детьми, он почти не чувствовал свой возраст. Обычно его отсчитывают своими годами взрослеющие дети, которые оставляют родителей в прошлом. На долю таких, как он, остается календарь. Но если вникать только в дни, а не в годы, можно чувствовать себя вечно молодым.
      От мерного раскачивания экипажа Галактионов заснул. Как всякий путешественник, он свыкся с дорогой. Он доверил ей себя, терпеливо ожидая, когда она приведет его к конечной цели.

      – Вы на самом деле готовы на такой подвиг? – в последний раз задал вопрос Игнатов. Потом покачал головой и объяснил самому себе: – Это все английские штучки. – Он вздохнул. – Я понимаю. Но что делать – каков мир, таковы и люди. Желаю вам, Александра Петровна, доброго пути. На проводника можете положиться, на лошадей тоже. Они доставят вас к вашей цели наилучшим образом. Алексей того достоин, не менее чем декабристы, за которыми устремлялись любящие их женщины, – улыбнулся он.
      Варя не просто одобряла поступок Шурочки, но в последний миг вызвалась сопроводить ее. Если бы в тот миг ее увидел Михаил Александрович, он не узнал бы прежнюю сдержанную и строгую девушку. Но лишь настоятельное предупреждение матери о третьем лишнем остудило ее жар.
      – Ты подавай о себе вести с дороги, – настаивала Варя, стискивая руку подруги, когда они сидели в Шурочкиной комнате.
      – Ага, я буду писать записки и вешать листки на деревья, – шутила Шурочка. – Ну что бы еще не забыть… – бормотала она. – Знаешь, больше всего меня мучит вопрос – куда спрятать самое ценное, что у меня есть?
      Варя неожиданно залилась смехом.
      – Ты едешь в мужском платье. Стало быть, самое ценное уже спрятано. Сама знаешь где.
      Шурочка молча уставилась на подругу.
      – Это я слышу от тебя? По-моему, общение с Лидией Жировой тебе во вред. – Шурочка покачала головой, наблюдая, как краска медленно заливает лицо Вари. – Бессовестная, – добавила она. – Не зря наша надзирательница в самом начале учебы грозила тебе розгами. А посмотреть издали – такая тихая девочка, такая добродетельная…
      – Пускай бы только посмела! – фыркнула Варя.
      – Вообще-то, я думаю, таким способом она хотела выразить тебе особенное внимание. – Шурочке давно было интересно узнать – достигла ли надзирательница желаемого? Маленькая красавица Варя в первый день ощутила на себе особенный взгляд надзирательницы. Видимо, она была из тех, для кого увидеть розги на нежной попке – ах как сладко… А может, надзирательница хотела даже чего-то большего?
      – Пускай бы попробовала, – процедила Варя сквозь зубы.
      – А тебе не кажется, что потом она полюбила Лидию? – спросила Шурочка.
      – Ты думаешь? – Варя насторожилась.
      – Вообще-то я давно велела себе выбросить из головы и Лидию, и Смольный. Ну их. – Она махнула рукой. – Я говорила о самом ценном, – напомнила она себе. – О золоте. Как мне спрятать его, если вдруг на нас нападут?..
      – Отец рассказывал, что в тайге бывают разные случаи. Но я уверена, с тобой при таком проводнике ничего не случится. – Варя сощурилась, оглядывая подругу. – К тому же ты в мужском платье, оно тебе так идет. Здорово, даже грудь не надо утягивать, чтобы скрыть. Мне было бы труднее…
      – Еще бы, – фыркнула Шурочка. – Все, кто смотрит на тебя, видят сперва ее.
      Варя вздохнула:
      – Я ею довольна.
      – Не зря твой английский лорд пускает слюни…
      – Ему придется потерпеть, – насмешливо бросила Варя.
      – Как долго? – спросила Шурочка ехидным голосом.
      – Всю долготу своей жизни, – засмеялась Варя.
      – Жестокая, ты огорчишь своего отца. Лишишь возможности породниться с замечательными биглями.
      Варя засмеялась.
      – Но не бигли зовут меня под венец, – фыркнула она.
      – Подумать только, бигли ей нравятся больше, чем их хозяин! А ведь он английский лорд! Да не простой, а который жаждет пройти в парламент.
      – Довольно о нем, – сказала Варя. – Мы отвлеклись. Я думаю, слиток золота тебе лучше всего зашить в пояс.
      – А золотой песок куда? – Варя покачала перед носом подруги мешочек.
      – А вот его… Ох! – Варя хлопнула себя по лбу. – Ну конечно. Я слышала, что золотоискатели прятали золото в полые каблуки.
      Шурочка округлила глаза.
      – Правда? Но я не знаю, какие они у меня…
      – Снимай! – скомандовала Варя.
      Шурочка стащила сапог и отдала его Варе. Варя постучала по нему.
      – Похоже, он пуст…
      Если бы кто-то увидел, что делают подруги, он бы потерял дар речи. Они оторвали набойки на каблуках, пересыпали золотой песок в два мешочка. Потом Варя принесла из чулана гвозди, молоток да с ловкостью, которой нельзя было предположить в ней, прибила кожаный квадрат на место.
      Что ж, английские воспитатели иначе готовили девушек к жизни, чем наставники в Смольном.
      Перед тем как ей отправиться в путь, Игнатов еще раз показал маршрут, по которому Шурочка за три дня должна добраться до прииска.
      Проводник, пожилой мужчина, отставной партионный мастер, знал эти места так, что мог пройти по ним с закрытыми глазами, говорил он.
      – Приветы от нас Алексею, – наконец сказал Игнатов.
      Было видно, молодой горный инженер Старцев нравится ему.
      Так это и было. Иногда он спрашивал себя – хотел бы он такого зятя? А что, для Вари он хорошая партия. Если, конечно, ему повезет и он откроет жилу. Игнатову известно об условии, которое поставил ему отец, недавно Алеша раскрыл ему семейный договор.
      Что ж, отец может, считал Игнатов, направлять жизнь своего чада. У него самого их восемь, каждый должен быть наставлен на путь.
      Варю он любил пламенно, как последнее подтверждение своей вечной любви к жене. С особенным волнением он думал о том, как сложится ее будущая жизнь. Это хорошо, что его более молодой друг, Михаил Александрович, надоумил отправить ее вместе с его племянницей Шурочкой учиться в Лондон. Такую девушку даже лорд заприметил. Хороши у него бигли, может быть, стоит заняться и ими тоже? Не только гордонами, черными шотландскими сеттерами, в разведении которых он пионер на Алтае.
      Поглядим, посмотрим, думал он.
      Утром, на рассвете, когда розовый краешек солнца, как будто огромные губы, пробовал на вкус темный небосклон, Шурочка и проводник уезжали со двора.
      – Удачи, Шурочка! – крикнула Варя. И мысленно добавила: «Мне тоже».

      В Барнауле праздник начался утром, солнце не скупилось и грело что было сил. Десять пар, одетых в костюмы с исторической точностью, следом за музыкантами и герольдами торжественно двинулись к городскому саду. Зрителей собралось великое множество – не слишком часто происходит в городе что-то подобное.
      Сначала танцоры исполнили кадриль, им рукоплескали жарко, долго. А потом начались состязания, предписанные каноном конных каруселей.
      Михаил Александрович вступил в город под канонаду ружейных выстрелов. Он насторожился – что происходит? Волнения в городе?
      Галактионов подался к кучеру.
      – Уважаемый, – окликнул он его, – что такое?
      – А-а, барин. Праздник нынче у них.
      – Но… какой? – Михаил Александрович мысленно листал календарь. – Не иначе как мой въезд в город, – пробормотал он, не найдя ничего более подходящего. Ну вот совсем ничего, что могло быть ознаменовано стрельбой.
      Кучер не расслышал его замечание, копыта громко цокали по камням.
      – Эх, барин, рыцари в городе, вот что такое. Мужики сказывали, городской голова устроил какую-то карусель. Придумают тоже, – фыркнул он, в голосе было одобрение.
      – Вот оно что! Это конные карусели! Старинные игры. Скорей, скорей! К ним! Я хочу посмотреть.
      Кучер поддал лошадям, и они, без того быстрые, помчались резвее. Конечно, до лихачей им далеко, да ведь не Елизавета Степановна их выделила Галактионову.
      Подумав о ней, Михаил Александрович тихонько захихикал и, как нашкодивший мальчишка, с радостью подумал – а она не знает, что он пропал из города. А если узнает, то ни за что не догадается куда. Он ведь и Арине Власьевне собирался не говорить. Но побоялся – а если что-то с Шурочкой? Сказал перед самым отъездом, но строго приказал никому ни слова.
      Она понимающе кивнула, верно оценив «никому». Ему показалось, что в ее глазах он заметил одобрение. Странное дело, но Михаилу Александровичу казалось, что его домоправительница не любит Кардакову.
      Кучер вывез его на площадь. Михаил Александрович выглянул в окно коляски и увидел. Ее.
      Он узнал Варю тотчас, хотя она была в костюме средневековой дамы. Но гладко причесанная головка, мягкий овал лица, точеная шея – все это невозможно скрыть ни под каким нарядом. С прямой спиной, грациозно она сидела на лошади. Под ней была не какая-то алтайка, а настоящий ахалтекинец.
      Михаил Александрович вышел из коляски и направился к ней.
      – Барин, костюмчик бы, – услышал он за спиной.
      Костюмчик? – изумился он, но он же не голый, в конце концов. Он шел к ней, не отводя глаз ни на секунду. Он боялся, что толпа закроет ее собой. Толпа была горяча от азарта.
      Галактионов знал правила игры, затеянной городским головой. Конные кавалеры на полном скаку должны поразить копьем, шпагой, дротиком или из пистолета расставленные на арене цели. Вон фигура медведя, по которой будут стрелять из пистолета. А вон гидра, которой станут рубить голову. По правилам должны то же самое делать и женщины. Но Варя не будет, он уверен.
      Потом судьи определят победителей, те получат награды, призы.
      Призы? Он-то-же-по-лу-чит-свой-приз, – дергалось сердце…
      Если праздник устроен по правилам, то для него необходимо внезапное появление странствующего рыцаря, вспомнил Михаил Александрович. Так почему не быть ему тем рыцарем?
      Галактионов вернулся к коляске, кучер сидел в прежней позе, только открыв рот. Он дернул его за рукав:
      – Раздобудь костюмчик. – Сунул ему в руку ассигнацию.
      – Барин, да где ж я вам… – начал было мужик, но когда определил купюру, осекся.
      – Видишь того, кто сказал про костюмчик? – Михаил Александрович указал на малого с пищалью. – Спроси-ка у него. Запомни – костюм странствующего рыцаря.
      Казалось, прошло всего несколько мгновений, а Галактионов уже переоделся в карете. От серого балахона воняло табаком. Даже не жуковский, фыркал он брезгливо, а, похоже, нюхательный. В подтверждение догадки он чихнул. На голову ему принесли что-то вроде шлема. Он шуршал, когда Михаил Александрович его натягивал. Из чего он склеен – ведомо только тому, кто клеил.
      Переобуваться он не стал. Сапоги сгодятся собственные.
      Галактионов вышел из кареты, обошел ее, неспешным шагом, словно из городских ворот, направился к помосту. На возвышении стоял городской голова в модном темном драповом сюртуке. Высокий, с рыжеватой бородкой и волосами чуть светлее.
      Он узнал его – когда-то Игнатов знакомил их в Москве. Но вряд ли тот мог узнать Галактионова в таком наряде. Да еще в их городе, за тысячи верст от Москвы.
      – День добрый вам всем, – громким, хорошо поставленным голосом поздоровался он. – Я странствующий рыцарь. Мне известно, что на вашем празднике будут состязания стрелков из лука. Я готов сразиться. За награду.
      – День добрый и тебе, рыцарь. Милости просим на наш праздник, – услышал он в ответ. – Бери лук и стрелы. Будешь меток, попадешь в яблочко – получишь награду.
      Было видно, что появление странствующего рыцаря пришлось к месту. Зрители, которым не хотелось расходиться, возбужденно закричали:
      – Рыцарь! Давай!
      Михаил Александрович взял лук, а помощник городского головы суетился, устраивая цель. Он поместил некрупное краснобокое яблоко на столбик.
      Первым стрелял худощавый малый, не попал. Вторым стрелял мужик толстый, осанистый. Тоже промахнулся. Вышел на позицию странствующий рыцарь.
      Галактионов повернул голову к мишени, наметил границу между спелым боком и неспелым – вот туда он должен всадить наконечник стрелы. Он наклонил голову чуть влево, приподнял подбородок. Три пальца – указательный, средний и безымянный – захватили тетиву, но только первыми фалангами. Хвостик стрелы свободен, напомнил он себе. Как ты свободен – от всех обязательств, которые не успел дать, с неожиданной радостью подумал он.
      При мысли о собственной свободе он задышал спокойно, глубоко. Тишина повисла над толпой, но ему казалось, он слышит дыхание только одной груди. Он заметил эту высокую грудь над тонкой талией, перехваченной кожаным поясом.
      Стрела полетела. Михаил Александрович знал – не промахнется. Он даже не взглянул, попал ли. Опыт, господа, – его и приняли в общество поклонников рыцарей в свое время, потому как выдержал испытания стрельбой из лука.
      Толпа ахнула, а потом закричали мальчишки:
      – Глядите, яблоко по небу летит!
      – Нет, оно над самой землей…
      – Открывай рот, кусай его!
      Когда вопли стихли, а за стрелой с насаженным на ней яблоком побежали те, кому положено, Галактионов замер.
      – Награду выбирает рыцарь! – прогремел голос городского головы, который наделил себя властью награждать.
      Ему не надо было долго думать. Вот она, награда. Он видит, как зарделись Варины щеки, как набухли губы и слегка приоткрылись.
      – Странствующий рыцарь. Город отдает тебе то, что ты хочешь! Бери!
      Галактионов опустил лук на землю и направился к Варе.
      – Могу ли я взять то, что мне обещано? – тихо спросил он.
      – О да, – ответила она, словно средневековая дама, и закрыла глаза.
      Ее губы дрожали. Он чувствовал их бархатистость, их тепло. Его собственные губы сомкнулись, а язык, кажется, помимо его воли, устремился в расселину между ними. Она охнула, а он почувствовал, как сердце зашлось. Господи, да она же не целованная никем и никогда! Чужие губы не прикасались к ее губам, разве что материнские и отцовские.
      Но те прикосновения иные, беглые, нечувственные.
      Наконец он отстранился от нее.
      – Итак, рыцарь, ты получил награду, – объявил городской голова. – Но наш праздник не будет настоящим и подлинным, если ты, победитель турнира, не останешься в нем. Готов ли ты быть с нами и защищать наш город отважно, до победы?
      – Готов, – ответил он.
      – Но рыцарь не может быть без своей дамы сердца. Выбрал ли ты ее?
      – Выбрал.
      – Укажи нам.
      Зрители зашумели, Галактионов слышал одобрение в этом гуле.
      – Мы уже видели ее! – крикнул кто-то полудетским голосом.
      – Тихо! Когда будешь отважным рыцарем, тогда получишь право говорить, – оборвал его городской голова.
      – Ее рука в моей руке! – ответил новоявленный рыцарь.
      Он взял Варину руку в свою, слегка сжал ее пальцы. А она… ответила! Галактионов почувствовал, что если бы сейчас от него потребовали стрелять из лука, он не поднял бы его – невероятная слабость от сладости лишила его сил.
      – Одобряю, – коротко бросил в толпу городской голова.
      Галактионов смотрел на Варю, он не видел больше никого – в том числе ее отца, который с необыкновенным интересом наблюдал за ними. Но если бы увидел, то прочитал бы в глазах отца размышление: а будь это не игра – хорошо ли это?
      Зрители громко и радостно аплодировали.
      – А теперь – кому чаю, кому водки. Выбирайте сами, – объявил помощник городского головы.
      Кто бы мог подумать из собравшихся на праздник, что не один странствующий рыцарь устремился в их город. В то время как Михаил Александрович стрелял из лука в краснобокое некрупное яблоко из сада градоначальника, сквозь толпу протискивался невысокий худенький молодой человек. То ли студент, то ли гувернер не слишком богатого барина. Из-под бархатного берета смотрели серые глаза. Цепким взглядом они ощупывали толпу, чуткий наблюдатель заметил бы в них легкую досаду.
      Для недовольства имелась причина – тот человек, который нужен приезжему, болтался где-то здесь. По описанию его нетрудно узнать, но как найти?
      – Шрам на подбородке. Как будто его рассекли саблей… На самом деле – ножом в драке с другими ловцами фарта. – Наставница произносила эти слова с особенной интонацией, Лидия чувствовала – ей нравятся сами слова. Они для нее значат больше, чем смысл, в них заложенный. – Передашь ему письмо, я написала, что ты моя дочь. – Она хмыкнула. – Пускай помучается догадками – не он ли отец.
      Лидия вскинула брови.
      – И тебе спокойней. Не будет приставать. – Наставница захихикала. – Вообще-то как только скажешь ему слово – «золото», он про все забудет…
      Лидия ехала в Барнаул так быстро, как только могла. Но… неужели опоздала? Она смотрела на Варю, к которой подошел победивший рыцарь. Где Волковысская? Неужели она уже доехала до своего Алексея?
      Лидия хмуро повернулась, услышав громкий, надсадный кашель. Как будто бухали кузнечные мехи. Кашлял старик, но какой щегольский фуляровый платок у него на шее! Лидия присмотрелась – да вон он, шрам на подбородке.
      Во рту похолодело, как будто она медленно сосала ледяную сосульку. Она таяла, но талая вода была такой же холодной.
      Она шагнула к нему.
      – Вам привет от…
      Когда она назвала имя, мужчина дернулся, его глаза замерли на ее глазах.
      – Как докажешь? – прокашлял он.
      – Вот письмо. – Она подала ему конверт.
      Старик взял, открыл. Лидия наблюдала за его лицом и удивлялась. Какой-то внутренний свет проникал из глубин, только что сотрясаемых кашлем. Он что же, на самом деле любил Наставницу?
      – Поехали, – сказал он. – Говори куда.
      Они отошли от толпы, Лидия рассказала, что она от него хочет.
      – Значит, тебе нужен партионный начальник? Доставим. А награду забрать у ней? – переспросил он. – Заберем. Я словил еще не весь свой фарт.
      Лидия усмехнулась. Вот откуда Наставница знает такие слова.

      Шурочка изучила по книгам, что за горы перед ней, какие долины, какие реки питают все окрест. Вместе с Алешей, который всегда утверждал: Алтай – самое подходящее место для золота.
      – Мои соученики устремляются на Дальний Восток, в Восточную Сибирь. Но пусть их. Я найду свое золото на Алтае, – говорил он перед отъездом сюда.
      – Здесь? – тонкий пальчик Шурочки утыкался ногтем в точку на карте.
      – Не порви, – предостерегал он. И словно по одной-единственной причине – оберечь карту от неприятностей – Алеша брал Шурочкину руку в свою, нежно отводил от листа бумаги, траченного временем.
      Она помнит, как вся кровь бросалась в виски, давила и стучала тяжелым молотом. Странное дело, потом обдумывала она свое поведение. Что возбуждающего есть в том прикосновении?
      Изучая биологию, Шурочка знала, что рука покрыта кожей, на ней есть рецепторы. Но у лягушки они тоже есть. Так почему она не краснеет, когда ее рука, к примеру, касается лягушачьей кожи? Шершавой и холодной? Потому что у нее особая, лягушачья кровь?
      В общем, давно они с Алешей наметили место, где быть золоту. То, куда приехала она сейчас.
      Алеша писал, что уже никто не верит в то, во что верит он. Но оно должно быть, настаивал он, именно здесь проходит жила самородного золота.
      – Будет, – говорила Шурочка, складывая письмо и опуская его в шкатулку из черного дерева. Дядюшка привез ее из путешествия в Африку, еще ее матери. – Будет, – сама не заметив, однажды проговорила она вслух, мысленно перечитав письмо Алеши.
      – Что будет? – спросила Варя, которая наблюдала за ней тогда.
      – Дождь, – указала Шурочка на английское небо за окном.
      Безоблачное, голубое, с летающими в выси птицами, в тот день оно было таким, словно никогда не знало мрачных туч.
      – Шутишь, да? – Варя засмеялась.
      – Если облака захотят, он будет.
      Самой себе она сейчас показалась облачком, созревшим для небольшого, но золотого дождя. Вот он, самый мелкий, почти в виде пыли, у нее в поясе. Там же несколько листов сусального. А дождь покрупнее – в каблуках сапог. Но об этом не знает ни одна живая душа. Даже та, что рядом, на другой лошади. Тайна хранится только в одиночку.
      Но Шурочка была слишком самоуверенна, полагая, что тайну вообще возможно сохранить.
      В том, что считаешь только своей тайной, все равно участвуют другие. А значит, в мире нет тайн, которые нельзя раскрыть. Просто одни открываются сразу, как женщины, готовые одарить своими милостями по первому зову, а есть те, которых надо завоевать…
      Шурочка ехала верхом третий день подряд. Сказать, что она устала, – нет. Но нетерпение мучило. Как хотелось поскорее слезть с коня и броситься к Алеше. Прижаться к груди и заплакать. Она чувствовала, что должна заплакать. Она плакала редко, но если приходилось, то с удовольствием и от души.
      Давно стемнело, а они еще не добрались до таежной избушки. Проводник был немолодой, приятный человек. Игнатов не отпустил бы ее бог знает с кем. Даже Варина мать сказала, что он таков, что мамкой и нянькой станет, если надо.
      – Ой! – вздрогнула Шурочка. – Что это?
      – Не бойся, дочка. Это маленькая совка. Она так кричит. Вылетела половить бабочек. Вот если неясыть голос подаст – оторопеешь. Как собака лает… – Проводник повел плечами.
      Шурочка поежилась.
      – Вот здесь наша речка отворачивает, – указывал он. – Дальше она течет мелкими ручейками, – говорил проводник, догадавшись, что в тишине и молчании Шурочку одолевают разные мысли. Не все приятные.
      – Буу-уу. Бу-бу-бу… – прорезало тишину. Но Шурочка не спросила, кто это. Даже не вздрогнула. Человек быстро привыкает к неожиданностям.
      – Это сова, – пояснил проводник. – Большая.
      – Как вы думаете, почему птицы спят на ветке и не падают? – спросила Шурочка, представив себе птиц, которые сейчас в таежной чаще устраивались на ночлег.
      – Они сжимают коготки вокруг ветки, как капканом. Нет никакой возможности упасть, – пояснил он.
      – Надо же, все-то вы знаете. – Шурочка развеселилась. – А почему когда мы с вами ели хлеб, он был черствый, а печенье влажное? Ведь то и другое из муки? И мы везем то и другое вместе?
      Проводник задумался, но ненадолго.
      – Я бы рассудил так, Александра Петровна… Когда пекут печенье, то в него кладут сахар. А он, известное дело, от воды всегда размокает. Он ее в себя впитывает. В хлебе сахара нет, вот он и сохнет.
      – Понятно, – сказала Шурочка. – Нам еще далеко?
      – А вот этого я не могу вам сказать. – Он вздохнул. – Та дорога, по которой я думал поехать, сгорела.
      – Как это – сгорела? – изумилась Шурочка.
      – Да очень просто. Пожар случился, и все кругом сгорело. А сколько по этой тропе до распадка – не скажу. Но Бог ее видит и нам укажет… Мы едем по другой.
      Шурочка ехала рядом с проводником, мысли в тишине приходили разные. Ну вот, думала она, не странно ли ведут себя люди? Они сами толком не знакомятся с собой и толкают других к тому же. Заставляют знакомиться с другими, более того – соединиться с ними. Разве не от этого случаются неприятности? Например, та же Кардакова толкает брата к ней.
      Она поморщилась. Она не любила неприятности.
      Как же она должна быть благодарна дяде, который позволил ей столько увидеть и столько испытать. Она увидела мир, не ограниченный имением, Москвой, соседями, сообществом. Мир разнообразный, и от этого узнавания нового рождались новые желания, возникали порывы. Старые знания и новые переплетались.
      Надо же – когда она ездила в лондонской подземке, не думала о том, что она – в недрах земли. Таких же, где Алеша ищет золото. Сейчас она это отчетливо поняла. И сразу вспомнила о другом – она прочитала, что американские негры пятьдесят лет назад построили тайную железную дорогу под землей и по ней освободили шестьдесят тысяч рабов. Они бежали с Юга на Север. А позднее американцы, возможно, следуя их примеру, построили подземку в Нью-Йорке.
      Может быть, и здесь можно построить что-то похожее, когда Алеша проникнет в самые недра алтайских гор, и тогда можно будет по подземной дороге… ездить куда? А хотя бы в Китай!
      Она засмеялась, повернулась к проводнику, словно призывая его поддержать ее. Но увидела, что лицо провожатого мрачно. Она осеклась.
      – Что-то не так? – тихо спросила она, тотчас забыв о своих философствованиях, как называла она свои беспредметные размышления.
      – Сгорела дорога, – пробормотал он снова.

      Сегодня Михаил Александрович гладко выбрит, на шее повязан тончайший фуляровый платок, а ботинки блестят так, что если бы солнце светило ярче, как вчера, то глаза бы не вынесли блеска.
      Они сидели в кабинете Игнатова.
      – Какая неожиданность, – повторил хозяин дома сегодня то, что сказал вчера.
      – Надеюсь, я не помешал вашему празднику? – спросил Галактионов.
      – Напротив, город только и говорит о том, как замечательно все подстроил городской голова. – Игнатов засмеялся. – Я столько раз об этом слышал, что готов сам поверить. Может, он тайно послал тебе особое приглашение? Сюрпризец этакий преподнести пожелал, а? Признайся. – Игнатов испытующе смотрел на друга.
      Но Галактионов понимал: его призывают признаться кое в чем ином.
      Он рассмеялся:
      – Ничуть не бывало.
      – Тогда какими судьбами? – спросил Игнатов. Лицо его слегка напряглось. Он хорошо помнил, как целовал друг его любимую дочь. Конечно, то была игра, но игра игрой, а все-таки…
      Михаил Александрович вздохнул:
      – Я приехал следом за племянницей.
      – Но разве не ты ее отпустил с моей Варей? – Игнатов вскинул брови.
      – Да, но что-то я не вижу ее здесь, – насмешливо сказал Михаил Александрович.
      – Конечно, не видишь, – подтвердил Игнатов.
      – Так где же она? Варя здесь, а ее нет?
      – А ты как думаешь?
      – От того, как я думаю, мне становится страшно, – признался Михаил Александрович.
      – Да неужели? Дядюшка ты наш бесценный! Я дал ей проводника и отпустил с Богом.