– Нет, Дэйв… После того… После кого я видел… там… Мне почему-то… Я боюсь… женщин… Она следит… за мной…

Камчатку – хоть и лежит она на широте средней полосы России – трудно назвать местом с хорошей погодой. Тело полуострова, похожего на зазубренный наконечник исполинского гарпуна, вонзившегося в могучую спину Тихого океана, греет подземный жар, прорывающийся через широкие жерла вулканов и узкие скважины гейзеров, но холодным ветрам, набегающим с моря, он не помеха. Ветер течёт по улицам города, вползает во все щели, пробует на прочность стены домов и хрупкие стёкла окон. Даже здесь, в центре, – на Пятаке, как его иногда называют, – у озера, заслонённого кряжистыми плечами нависающих над Петропавловском сопок, ощущается дыхание ветра, заставляющее поплотнее закутаться и прикрыть лицо.

Молодая женщина в шубке и в белом шерстяном платке, спешащая к автобусной остановке, зябко вздрагивала. Уколы ветра заставляли её опускать голову и прятать нос в тёплую шерсть и в мех воротника. Вот тебе и Восьмое марта, праздник весны… Хорошо хоть снега нет, да ногам не холодно в сапогах! Вот если бы она, как последняя дура, вырядилась бы в туфельки… Это вам, девушка, не Севастополь!

Севастополь… А ведь они должны были поехать именно туда – Коля, как отличник, имел право выбора. И место на Черноморском флоте было, а лодки – так они везде лодки! Так нет, поступил по-своему, совсем не принимая в расчёт её, Юли, мнение… «Черное море – это не море, – заявил Николай молодой жене. – Там за борт плюнешь – плевок обязательно угодит на плешь кому-нибудь из разлёгшегося на пляжах высокого начальства. Это во времена Ушакова и Нахимова Черноморский флот был истинно боевым, встречавшим врага на южных границах России, а теперь… Мышеловка, которая захлопывается одним поворотом ключа в замке Босфора! Моряк должен дышать солёным ветром океана!». Да уж, чего-чего, а этого самого ветра здесь – дыши не хочу…

Тут, на краю земли, в богом забытых местах, в укромных бухтах таились китообразные тела подводных лодок, среди которых всё больше становилось настоящих крейсеров, оснащённых атомными реакторами. Ворота в океан распахнуты настежь, – никакими сетями не перекроешь, – поэтому и стал Тихоокеанский флот (на пару с Северным) одним из двух основных ударных флотов Советского Союза. И хищные железные чудища, вылупившиеся из отложенных Драконом по всем берегам огромной страны яиц, одно за другим уходили на долгие месяцы за горизонт. Куда – этого семьям знать было не положено. «В автономку», «на боевое дежурство» – вот и вся информация. Ни проводов, ни встреч – это появится потом, лет через тридцать, когда юные жёны молодых офицеров-подводников сделаются бабушками (если, конечно, раньше не станут вдовами). В «холодной войне», как и в любой другой, бывают потери…

И куда это запропастился этот треклятый автобус? Холод нахально лезет под одежду, пробирается к телу – этому наглецу пощёчину не влепишь… А потом ещё долго трястись в дребезжащей железной коробке… И куда? В пустую комнату в военном городке, с минимумом мебели и соседями, чьи интересы – в подавляющем большинстве – не простираются дальше сплетен и выпивки. И так день за днем, которые похожи друг на друга, словно капли воды, текущей из прохудившегося крана на кухне… И одиночество, одиночество, от которого хочется выть… И неизвестность: где он, что с ним, и когда распахнётся обшарпанная дверь, чтобы можно было броситься навстречу, обнять и прижаться щекой к его щеке… А ей всего-то двадцать два года, а за границей казармы кипит жизнь, где столько интересного и соблазнительного… Ну где же этот автобус!

А ведь можно было бы не стоять тут и не мёрзнуть, ожидая старенький «пазик», словно манны небесной. Можно было остаться там, где свет, и тепло, и музыка, и разгорячённые вином люди. И ведь ей предлагали остаться – да ещё как предлагали!

На праздничный вечер на судоремонтном заводе Юлю зазвала Клава, её, в общем-то, случайная подруга, с которой они познакомились в очереди в универмаге, когда там выкинули (такое случалось довольно редко) что-то дефицитное – женские сапоги, кажется. Клава расположила Юлю к себе своей неуёмной жизнерадостностью и бесхитростностью – качествами, которой самой Юлии не хватало. Они стали встречаться время от времени (времени у Юли хватало), хотя были очень разными людьми с разным уровнем интересов. Клавдия работала в заводской администрации, и всегда была в курсе всех новостей Петропавловска-Камчатского. Для Юли, задыхавшейся в душной неизвестности военного городка, подруга сделалась чем-то вроде бюро ТАСС камчатского масштаба. И ещё Клава была в свои неполные двадцать пять разбитной бабёнкой, что называется.

Выскочившая замуж в семнадцать, она развелась в восемнадцать, и с той поры вела свободный образ жизни, без лишних угрызений совести подкинув шестилетнюю дочку бабушке – своей матери, жившей в маленьком домике в Елизово, пригороде и аэропорте Петропавловска. «Эх, Юлька! – говаривала Клава. – Нам ли, камчатским бабам, да горе горевать? Мужиков тут – пруд пруди: хоть беленьких, хоть чёрнявых, хоть рыжих, хоть в мелкую крапинку! И моряки, и рыбаки, и старатели, и геологи, и любые-прочие, до баб охочие! А нас-то, красавиц свободных, – раз, два и обчёлся! Подолом помаши, да даться не спеши, а там из любого мордатого-женатого верёвки вей! Всё забудет и ручной будет, как пёсик на цепочке!». Юлии не слишком нравилось такое легкомыслие, но беззаботность Клавы, жившей сегодняшним днём, словно пичуга весной, невольно подкупала. Клавдию же, в свою очередь, привлекала в Юле цельность её натуры и внутренняя сила, не сразу бросающаяся в глаза.

«И чего ты будешь киснуть в четырёх стенах? – уговаривала Клава подругу. – Восьмое марта как-никак, нашей сестры праздник! Что, лучше в окошко на туман смотреть да подушку ночью грызть? Тоже мне, занятие… Успеешь ещё! Пойдём, у нас весело будет!». «Слушай, Клав, – отнекивалась Юля, – да как ты не понимаешь: я люблю своего мужа! Он там, в море, только-только ушёл, а я что, тут же буду здесь кому-то глазки строить? И потом, у нас в военном городке такие мегеры – чего не было, и то наплетут! Как я ему потом в глаза посмотрю?». «А я что, тебя на блуд подбиваю, что ли? – округлила глаза Клавдия. – Это, подруга, дело добровольное! А вот только сиднем сидеть тебе вовсе не по годам, так тебе и скажу! Бабий век короток – когда ещё покрасоваться, на людей посмотреть, да себя людям показать. А насчёт сплетен – плюнь и разотри, на каждый роток не накинешь платок! А что до Коли твоего ненаглядного – так он, коли любит тебя, так и верить должон, а не сплетням уши подставлять! Мегеры… А то я не знаю, какие они там у себя выкрутасы организуют! Пошли, брось дурью маяться!». И ведь уговорила…

На вечере действительно оказалось весело. Много музыки, света и людей – весёлых и жизнерадостных. И мужчины – почти все – не слишком злоупотребляли водкой, куда больше внимания уделяя присутствовавшим женщинам. Юлия ощущала на себе мужские взгляды, – такие разные по степени откровенности, – и ей становилось жарко и сладко от осознания своей привлекательности и своей женской силы. Её наперебой приглашали танцевать, говорили что-то приятное и угощали вином. Пила она более чем умеренно, стараясь не терять головы, хотя вся эта игра с огнём на грани рискованности ей нравилась.

Леонид – старший механик со стоявшего в заводе БМРТ – большого морозильного рыболовного траулера – произвёл на Юлию впечатление (чего уж там лукавить перед самой собой!). Старше её лет на двенадцать, высокий, сильный, уверенный в себе… И привыкший к успеху у женщин – его серо-стальные глаза и лицо с короткой светлой бородой, делавшей Леонида похожим на викинга (этакий морской волк из рассказов Джека Лондона), явно не оставляли их равнодушными. Юля и не заметила, когда и как они оказались в коридоре, в полутёмном закутке у торцевого окна трёхэтажного здания заводоуправления, в актовом зале которого и был устроен праздничный вечер.

Сопротивляться рукам Леонида было невероятно трудно, и всё-таки, когда одна из них властно легла на бедро Юлии, а другая расстегнула пару пуговиц на блузке, женщина нашла в себе силы вывернуться из его объятий, прервав поцелуй. «Нет, Лёня, нет… – прошептала она (а как хотелось покорно лечь в эти сильные руки!). – Я не могу… нельзя мне… идти надо, поздно уже…». «Да почему, Юля? – удивился Леонид. – Ночь длинная, пойдём ко мне – мы здесь рядом стоим». «Нет, нет, нет!» – повторила Юля, словно придавая себе этим немудрёным заклинанием сил, вырвалась и побежала вниз, на первый этаж, к гардеробу.

Потом она торопливо шла, бежала почти, к озеру и автобусной остановке подле него. Шубку Юлия просто накинула, но ветра поначалу даже не замечала, остужая бурлящую кровь. «Вот ведь глупость какая…» – смятенно думала она.

Леонида Юля вовсе не обвиняла – он действовал именно так, как привыкли действовать мужчины во все века. Одинокая молодая баба (то есть не одинокая в полном смысле слова, а соломенная вдова, но это сути дела не меняет), красивая, приехавшая из Ленинграда, с берегов Невы на край земли, в дурь армейского быта и тоскующая без мужика по несколько месяцев (да и видящая его урывками даже тогда, когда лодка стоит в базе), без серьёзного дела-занятия, без ребёнка – это ж полным придурком надо быть, чтобы пройти мимо!

Скорее она винила себя – в том, что пошла на поводу у этой барабоши Клавдии. Ей-то что, она птица вольная, вот и порхает… «Прости меня, Коля, – мысленно обратилась Юля к далёкому-далёкому мужу, находящемуся в стальной сигаре подводной лодки где-то там, среди свинцовых волн. – Прости, пожалуйста, а?». А впрочем, за что просить прощения? Ну прошлась по самой грани дозволенного, ну потешила самолюбие, но черту-то ведь не переступила! Сумела усмирить, удержать в узде бунтующую плоть. Ничего не было – значит, и прощения просить не за что! Да где же этот чёртов автобус…

Долгожданный свет фар наконец-то прорезал сгустившуюся тьму надвигавшейся ночи. Усевшись поудобнее на потёртом клеёнчатом сидении, Юля прислонилась к раме окна и задремала под тарахтение и подрагивание автобуса. Сон её был не глубок и не долог, и оборвался он внезапно, словно отрезанный ножом. Юля вздрогнула и огляделась по сторонам. Да нет, всё нормально: несколько пассажиров в железном чреве автобуса рассеянно смотрят в окна, за которыми мелькают редкие огоньки. Тогда почему же сердце её вдруг сдвоило удары, приостановилось, а потом судорожно заколотилось, словно накрытый ладонью мотылёк? Почему?

…8 марта 1968 года дизельная подводная лодка Тихоокеанского флота «К-129» (бортовой тактический номер «574»), вышедшая из пункта базирования на Камчатке 24 февраля на внеплановое боевое патрулирование в восточную часть Тихого океана и имевшая на борту три баллистические ракеты «Р-13» с подводным стартом и ядерными боеголовками большой мощности, а также две торпеды с ядерными зарядами, в поворотной точке маршрута не дала обусловленный боевым распоряжением короткий сигнал о проходе контрольного рубежа. Первым обратил на это внимание оперативный дежурный на центральном командном пункте ВМФ, который и объявил тревогу. Спустя некоторое время силами Камчатской флотилии подводных лодок, а в последующем и всего флота (с привлечением даже авиации другого флота – Северного) были организованы поисковые действия в обширном районе с центром в расчётной точке маршрута «К-129». Однако никаких результатов поиск не дал.

Подводная лодка исчезла бесследно.

Атомная подводная лодка ВМС США «Меч-рыба» была одной из трёх (со «Скатом» и «Морским драконом»), построенных вслед за «Наутилусом» – первой в мире подводной лодкой с атомным реактором в качестве энергетической установки. «Меч-рыба» относилась к классу торпедных, или атакующих, подлодок (Attack Submarines) – по классификации, принятой в американском военно-морском флоте. Лодки этого типа предназначались для атак торпедами боевых кораблей и транспортных судов (классика подводных лодок), но с появлением в составе ВМФ СССР подводных ракетоносцев (сначала дизельных, а потом и атомных) боевое назначение Attack Submarines было кардинально изменено. Теперь они прежде всего перенацеливались на слежение за советскими лодками с баллистическими ракетами на борту и на их немедленное (до запуска ракет) уничтожение в случае конфликта.

Атомные подводные лодки оказалась самыми эффективными противолодочными кораблями, далеко превосходя по своим боевым возможностям – прежде всего по продолжительности пребывания под водой, а также по скорости и маневренности – современные им дизель-электрические подлодки, составлявшие большую часть многочисленного подводного флота Советского Союза.

«Меч-рыба» села на хвост «К-129» ещё в Авачинском заливе и шла за ней неотступно, ведя скрытое слежение и удерживаясь в её так называемых кормовых теневых секторах (курсовой угол 150-180-210 градусов) на малошумных скоростях малых ходов.

…Старпому не очень нравилась принятая среди командиров лодок-охотников (и заслужившая молчаливое одобрение начальства) практика сближения с сопровождаемой целью на опасно близкую дистанцию (вплоть до подныривания под неё – с особым шиком!). Океан – это не прерии Дикого Запада, а ракеты – не патроны в шестизарядном кольте. Кроме того, лихой ковбой рискует в основном всего лишь своей собственной шкурой – пара шальных выстрелов вряд ли приведут к Третьей Мировой, а вот когда в стволах водородные пули…

Однако чиф благоразумно держал своё мнение при себе: деньги (и хорошие деньги!) и карьера – вещи тоже очень серьёзные и весьма значимые. Да и сейчас, когда русская субмарина, подвсплыв на перископную глубину, заряжает свои аккумуляторные батареи, она шумит так, что в радиусе ста миль глохнет вся рыба. Все посторонние звуки заглушаются грохотом работающих дизелей, так что практически исключено, что русские обнаружат в пассивном режиме прослушивания почти неслышной змеёй стелющуюся в глубине «Меч-рыбу».

…Удар стал полной неожиданностью для всех находившихся в центральном посту американской Attack Submarine – в отсеках скрежетало, трещало, лопалось. Чувствуя катящийся от желудка к горлу липкий спазматический ком, старпом почти физически ощутил трёхмильную пропасть под ногами. Им не надо трёх миль, обшивка лодки лопнет под чудовищным давлением воды гораздо раньше, едва будет пройдена предельная глубина погружения. Наверно, так и было на «Трешере» в шестьдесят третьем. Доигрались…

Появился дифферент на нос – что-то очень большое со скрежетом перемещалось по корпусу «Меч-рыбы» от рубки к носовой оконечности. Профессиональный моряк-подводник, старпом понял, что происходит: тяжёлое (без малого две тысячи тонн) тело смертельно раненой русской подлодки, разрубленное топорообразной рубкой Attack Submarine, соскальзывало с палубы «Меч-рыбы», неотвратимо падая в ждущие объятия холодной глубины.

– Продуть балласт! Аварийное всплытие! В отсеках: осмотреться и доложить! – командир «Меч-рыбы» тоже был хорошим подводником, и действовал он быстро и правильно. Разбираться (и докладывать в штаб) будем потом…

Когда командир и его старший помощник выбрались на верхнюю палубу, на которую лениво заплескивали невысокие волны, то первое, что они увидели – это смятое и искорёженное ограждение боевой рубки. На воде же не было видно ни единого обломка – ни следа от только что разыгравшейся здесь трагедии.

– Если бы в кабине сидел водитель, его пришлось бы выскребать оттуда чайными ложками, – нервно пошутил командир, осматривая повреждения. – И вообще, чиф, нам чертовски повезло: воткнись мы им в борт носом, да среагируй на такое невежливое обхождение наши дремлющие в торпедных аппаратах малютки, мы всем экипажем уже составили бы компанию этим парням…

Старпом не ответил – шутить ему почему-то совсем не хотелось. К солёному дыханию океана примешивался резкий запах солярки – кровь убитой ими субмарины широко растеклась по поверхности, выглаживая гребни волн.

– Это было непреднамеренное столкновение, – командир щёлкнул зажигалкой, – акустики прозевали резкое и неожиданное изменение курса цели. Дьявол их дёрнул… И ещё, коммандер Бакли, – добавил он официальным тоном, вглядываясь в тёмное лицо своего помощника, – это война! Самая настоящая война, что бы там не болтали политики в крахмальных воротничках! Уничтожен враг – у Советов стало на одну гадину с ядовитыми зубами меньше. Ты не был в Нью-Йорке в октябре шестьдесят второго, во время Карибского кризиса, нет? А я был! Мы сидели с Нэнси на кушетке, в тёмной квартире и смотрели в окно… Сидели обнявшись и ждали, что вот-вот за окном вырастет этот проклятый гриб, убивающий всё живое! Врагу своему не пожелаю… Так что, чиф…

– Точно такой же гриб мог бы вырасти здесь, кэптен Галлахер, – ответил тот, глядя на фосфоресцирующую воду, взбаламученную винтами «Меч-рыбы», – если бы их малютки обиделись на то, что мы столь бесцеремонно их потревожили. Наше счастье…

– Сэр, из штаба флота! – с этими словами вынырнувший из рубочного люка радист протянул командиру листок бумаги. Тот пробежал глазами колонки цифр с расшифровкой и снова повернулся к старпому.

– Быстро же они там… сообразили. Приготовится к погружению! Следуем в Йокосуку, для аварийно-косметического ремонта. Будем припудривать синяки, Бакли, и замазывать их тональным кремом… Да, ещё, – всему экипажу предписано сделать подписку о неразглашении: без этого ни одна живая душа с борта не сойдёт. Займись этим, Бакли. И внимательнее в отсеках – вдруг по дороге ещё где-нибудь проявятся последствия нашего поцелуя с русской красоткой…

– Знаешь, Джеф, мне ещё не доводилось встречать День Независимости в таких необычных условиях. Хорошо ещё, что наша с тобой работа начнётся только после того, как наш «Гломар» абсолютно точно займёт своё место над тем, что лежит там, на глубине в пять тысяч сто восемьдесят метров. Так что сегодня мы можем даже позволить себе немного выпить. Пошли ко мне – у меня есть пиво! – и коллега дружески хлопнул Джозефа по плечу.

Четвёртого июля 1974 года специально спроектированное и построенное судно, названное в честь Говарда Хьюза, миллиардера и авантюриста (именно он – его энергия и его деньги – и превратил этот поистине фантастический проект в реальность), прибыло в намеченный район в 750 милях северо-западнее Гавайских островов. Ещё несколько дней потребовалось для того, чтобы вывести «Эксплорер» в заданную точку, выверенную по спутниковой навигационной системе. И тогда комплекс невиданных по мощности, сложности и уникальности механизмов, скрытый от посторонних глаз обводами корпуса и надстройкой корабля, пришёл в движение. Финальный этап операции «Дженифер» начался.

С самого начала постройки «Хьюз Гломар Эксплорер» была запущена официальная – для печати и, естественно, для дезинформации потенциального противника – версия назначения судна: проведение подводных буровых работ на глубоководном материковом шельфе и подъём со дна морского тяжеловесных конкреций, содержащих полезные ископаемые. Внешний вид «Эксплорера» на тщательно отобранных для опубликования фотографиях этой версии вполне соответствовал, и дезинформация удалась. На самом же деле цель создания этого уникального плавучего инженерного сооружения была одна-единственная – вытащить из океанских глубин только одну «тяжеловесную конкрецию»: останки «К-129» вместе с её «полезными ископаемыми» (ракетами и торпедами с их ядерными боевыми частями). «Геологов» из Пентагона очень интересовали эти «полезные ископаемые»…

Глаза Джозефа (когда-то его звали Юзефом) Камински не отрывались от экрана монитора. В «комнате призраков» – в центральном посту управления всей операцией, куда вход был разрешён немногим, – висела напряжённая тишина, лишь тихо пощёлкивали реле в пультах, да мягко урчала система кондиционирования воздуха.

Створки дна заполненного водой «лунного бассейна» – двухсотфутовой прорези в центральной части «Хьюз Гломар» – медленно разошлись в стороны. Гигантская клешня – захват, управляемый гидроцилиндрами, – поползла вниз. Система обеспечивала непрерывную подачу трубных 60-футовых секций со стеллажа: как только предыдущая труба уходила в воду до определённого уровня, к ней пристыковывалась следующая. Нажатие кнопки – тормоз отпущен. И снова стальная колонна уходит вниз, а к месту сочленения уже подаётся очередное колено. И так каждые десять минут: «Эксплорер» тянул и тянул свою всё удлиняющуюся исполинскую руку с железными пальцами к тёмному океанскому дну, на котором покоился изуродованный расчленённый труп «К-129».

Прихлёбывая обжигающий кофе, Джеф взглянул на часы – с начала спуска прошло около четырёх часов. Всего-то… А ему показалось, что уже минула вечность. По расчётам, клешня-захват окажется над лодкой через сорок восемь часов – это если не случится чего-либо непредвиденного. Главные двигатели «Гломара» и пять его подруливающих устройств – три носовых и два кормовых, без малого девять тысяч жеребцов в пяти упряжках, – работают постоянно, удерживая судно в заданной точке. Допустимое смещение не должно превысить семи-девяти метров, иначе «рука» сомкнётся на пустом месте. Конечно, если налетит шторм, то судно попросту сдует с его строго определённой точки, но прогноз погоды на ближайшие дни благоприятен, и двигатели «Гломара» пока удерживают позицию «плавбуровой» – отклонение в пределах приемлемого. До следующей вахты можно спокойно поспать.

Через двое суток захват оказался прямо над разодранной пополам подводной лодкой. Наступил решающий момент.

Гигантские стальные пальцы, между которыми находилась носовая часть «К-129» с полуразрушенной боевой рубкой (а самая аппетитная начинка именно там и располагалась), подчиняясь командам операторов, начали сходиться. Подводные телекамеры транслировали изображение происходящего, но качество картинки оставляло желать лучшего – темно всё-таки на трёхмильной глубине, да ещё эти клубящиеся тучи ила и песка, поднятые со дна движением железной клешни.

Есть! Обломок субмарины зажат «рукой» и оторван от океанского ложа. Теперь пойдёт обратный процесс: выходящие из-под воды секции многокилометровой трубы будут отсоединяться и укладываться – одна за другой – на стеллажи. И так следующие двое суток, пока трофей не окажется в «лунном бассейне». И только тогда можно будет перевести дух.

Непредвиденное стряслось, когда подъём уже был наполовину завершён. То ли из-за неравномерности давления в системе гидравлики, то ли из-за смещения корпуса «Гломара» под воздействием ветра и волн, то ли ещё по какой неустановленной причине клешня дёрнулась вбок. Две с половиной тысячи метров полой стальной нити спружинили, и захват отклонился от своего строго горизонтального положения. Вроде бы не так уж и намного, но этого оказалось достаточно – изуродованный обломок подводной лодки чуть приподнял свою носовую часть…

Глаз телекамеры бесстрастно отобразил всё это на экранах «комнаты призраков»: из развороченного вздутия позади рубки субмарины – из ракетного ангара – вывалилось длинное заострённое серое туловище. Камински почувствовал, как по хребту скатилась горячая капля пота. Матка бозка Ченстоховска…

Ракета помедлила, словно размышляя, затем протиснулась между пальцами железной руки – зазоры между ними были достаточными, ведь не золотой же песок собирались черпать создатели этого исполинского механизма, – и устремилась вертикально вниз, к тёмному океанскому дну.

«Сколько времени нужно ракете, – лихорадочно соображал Джеф, – чтобы достичь дна? Её разгоняет ускорение свободного падения и тормозит более плотная, чем воздух, водная среда… В любом случае счёт идёт на минуты, не более того. А потом… Океанское дно там, где покоилась субмарина, мягкое – ил и песок. А если металлическая сигара с чудовищным содержимым – по закону подлости – возьмёт да и отыщет какой-нибудь торчащий из этого ила камень (единственный на сотни миль вокруг)? Что тогда? Ракета пролежала под водой больше шести лет, но это вовсе не значит, что её крупнокалиберная боеголовка бесповоротно „протухла“. Когда поднимали затонувшие во время Второй Мировой транспорты с боеприпасами, то бомбы и снаряды иногда имели обыкновение взрываться. Но то были обычные бомбы, а если грохнет эта…».

Воображение услужливо нарисовало Юзефу апокалиптическую картину: увенчанный султаном кипящей пены гигантский водяной столб, выпирающий в небеса и возносящий к тучам такую крошечную – по сравнению с огромной массой взбесившейся воды – скорлупку «Гломара». Если водородный заряд взорвётся, то пятикилометровая водная толща не станет серьёзной преградой для его всесокрушающей мощи. Наоборот, в воде ударная волна обретает ещё большую разрушительную силу, достаточную для того, чтобы проломить днище находящегося за много миль от эпицентра взрыва линкора или авианосца.

Ракета пропала из поля зрения телекамер через секунды, поэтому никто не видел, как в нескольких сотнях метрах от усеянного каменными обломками дна она вдруг замедлила своё падение, повернулась боком и продолжала опускаться уже неспешно. Опасную игрушку словно подхватила осторожная и сильная рука, бережно уложившая её на песчаную лужайку среди подводных камней. И этого тоже никто не видел.

Здесь, внутри гигантского корабля (не корабля даже, а, скорее, плавучего рукотворного острова), всегда тихо. Метры и метры стали палуб и переборок отсекают корабельное нутро от внешнего мира. Когда находишься тут, то понимание того, что ты на корабле, пропадает напрочь. У корабля всегда чуть-чуть подрагивает палуба от дыхания работающих машин; с борта корабля видно море; корабль, наконец, покачивает – ведь океан не твердь земная. А здесь ничего этого нет: ни ощущения движения, ни морского пейзажа, ни качки. Тропический тайфун смог бы расшевелить стотысячетонную громаду ударного авианосца, но подобные ураганы в этих местах очень большая редкость. Два атомных сердца-реактора бьются бесшумно, а прочие звуки – свист паровых турбин, рокот турбозубчатых агрегатов, передающих стремительное вращение турбинных роторов на неспешные гребные валы, и бормотание вспомогательных механизмов – не выбираются за пределы машинных отделений.

Корабль может бежать со скоростью более тридцати узлов, – от Аденского залива до Персидского около суток полного хода, – но скорости этой не чувствуешь, как не чувствует человек быстроты бега его планеты сквозь чёрную пустоту космоса. Плавучий остров плотно заселён: на борту его свыше шести тысяч разумных существ, занятых самыми разными делами. Но все дела всех Носителей Разума, топчущих его палубы, подчинены одной-единственной цели, ради которой и создан этот технологический монстр: как можно более эффективному уничтожению себе подобных, считающихся врагами. И для этой цели здесь, в обширном хранилище (когда-то на куда более примитивных военных кораблях подобные отделения именовались крюйт-камерами), заботливо разложены по уютным гнёздам-стеллажам убийственные приспособления, изящно упакованные в смертоносно-красивые цилиндры с заострёнными или каплевидно-обтекаемыми змеиными головами.

По мере надобности эти опасные игрушки извлекаются наверх. Там их подвешивают к подрагивающим от нетерпения крылатым машинам, и те, обдав палубу жаром реактивных двигателей, уносятся в небо. Через считанные минуты машины-убийцы появятся над целью – над древним городом, столицей некогда могущественного арабского халифата, – и их когти вонзятся в его плоть, кроша в щебень и дворцы, и лачуги.

Город практически беззащитен – против этих птиц у него заклинаний нет. И оружия, которое могло бы подрезать им их скошенные крылья, тоже нет. Остаётся лишь посылать бессильные проклятья к равнодушному раскалённому небу…

Птицы прилетают по ночам. Нет, они совсем не боятся дневного света, просто людям, управляющим птицами, это время привычнее – ведь у них дома, в Стране-между-Океанами, в это время разгар рабочего дня. Убивать – это ведь такая же работа, как и любая другая (только платят больше), а для работы существуют специально отведённые рабочие часы (сверхурочные оплачиваются особо). И потом, ночью обитатели города возвращаются в свои жилища, а значит, рушащиеся стены похоронят их под собой. Ночная атака эффективнее.

Людям, управляющим птицами, нет никакого дела до прошлого этого некогда великого города. Они – в подавляющем большинстве своём – не читали и даже не слышали о Шехерезаде и Синдбаде-мореходе, о джиннах и сокровищах Али-бабы. Нет, о сокровищах кое-что слышали: сокровища – это то, что можно взвесить, оценить и унести с собой. И люди, управляющие железными зверями (теми, что ползут сейчас через пески), так и поступят – когда войдут в побеждённый город. Всё на свете имеет свою цену – особенно чёрная кровь земли. Хозяева птиц и ползучих железных зверей убеждены в этом.

Человек, несущий дежурство в хранилище боезапаса (один из многих людей, занятых этим делом), не видит ни взлёта самолётов с палубы авианосца, ни, тем более, рычащих танковых колонн, рвущихся к Багдаду. У него другая работа – следить за тем, чтобы доверенные его присмотру зубы дракона всегда были ухожены, почищены и готовы к оскалу. Температура и уровень влажности здесь контролируются автоматически, сдублированные системы сигнализации немедленно известят человека о выходе любого из отслеживаемых параметров за допустимые пределы, но принять решение о том или ином действии должен будет именно он. Поэтому нет смысла отвлекаться от этой важной задачи на созерцание впечатляющей картины взлёта и посадки боевых крылатых машин – этим занимаются другие.

У человека достаточно времени для размышлений – почти всю работу за него делает хитрая электроника, – но он не слишком приучен предаваться занятиям подобного рода. Полезны только те мысли, которые можно превратить в доллары, а остальные – это просто никчёмный мусор.

Лейтенант Джеймс Эшвуд посмотрел на дисплей, на котором монотонно, раз за разом, высвечивались колонки цифр, выдаваемых системой обегающего контроля. Всё в порядке – как всегда. Ещё не было случая, чтобы требовалось вмешательство оператора. Ему приходится действовать, когда сюда прибывают команды заряжания – они аккуратно выкатывают на тележках тяжкие туши бомб и ракет к подъёмникам. А он, лейтенант Эшвуд, обязан следить, чтобы никто из них не нарушал правил обращения с опасным грузом, и фиксировать в памяти компьютера, сколько боевых единиц оружия изъято из хранилища, и каких именно. Скучновато, конечно, но что поделаешь: он, Джеймс Эшвуд, добросовестно выполняет свои обязанности – как и тысячи других одетых в военную форму людей на борту огромного корабля.