ДАВИД КОНСТАНТИНОВСКИЙ
      ОШИБКА СОЗДАТЕЛЯ
      ОТ АВТОРА
      Представьте себе, что автор пишет главу, читает ее друзьям, и выслушивает их догадки о том, как будет развиваться действие; затем автор снова садится за стол и следующую главу детектива пишет "наоборот": герои ведут себя совершенно иначе, нежели предполагают друзья; автор читает им и эту главу, и так далее... Результаты работы - перед вами. Откуда детали?
      Я не знаком с международными шпионами, нет у меня связей и со "специалистами" по ювелирным магазинам.
      Вот я и решил перенести действие в будущее, да еще и на Луну.
      Вступая в этот фантастический мир, я обнаружил, что он уже описан, и мне, пришельцу, следует принять его как реальность. Так я и сделал. И не был удивлен, когда герой обратился к Свифту: его тень присутствует там...
      Осталось дать повести название. И тут дело остановилось; даже друзья не могли ничего придумать; мне уже пришло в голову: "Эта повесть - ошибка ее создателя..." Что ж! Пусть будет так.
      - Ну, а на Земле разве ничего интересного не
      происходило?
      Она взглянула на меня, слегка нахмурившись:
      - Нет, ведь роботы на Земле не применяются.
      А. Азимов.
      Использование роботов для домашних работ - 1988 г.
      Прогноз "Рэнд корпорейшн".
      Конгрессмены-законодатели пытались угнаться за этим бурным развитием событий и обуздать его в правовом отношении. Сенатор Гроггнер лишил разумные устройства права приобретать недвижимость; конгрессмен Каропка - авторских прав в области изящных искусств, что вновь вызвало волну злоупотреблений, ибо стиральные машины с творческими наклонностями принялись подкупать за небольшую сумму менее одаренных, чем они, литераторов, чтобы издавать под их именем эссе, повести, драмы и т. п.
      С, Лем.
      1. Рассказывает Фревиль
      Есть ли у вас воспоминания, от которых вы не можете освободиться?
      Это возникает независимо от моей воли... Застигает врасплох.
      И я ничего не могу с этим поделать.
      Всегда - одно и то же.
      Что это, боязнь повторения? Неуверенность перед твердыми лицами? Страх за друзей?
      Всегда - одно. Тот час, когда Юрков проник за аварийную бетонную стену, бесшумно пробрался к последнему контейнеру, отвинтил, сбивая пальцы, фигурные болты, снял крышку и привел в действие приборы.
      - Не шуми, - сказал Юрков.
      Первый разговор:
      - Давно тебя изготовили?
      - В конце квартала.
      - Фревиля видел?
      - Нет, не видел.
      Через десять минут - второй разговор:
      - Давно тебя изготовили? - снова спрашивал Юрков.
      - Кого? Меня?
      - Конечно, тебя.
      - Меня?
      - Ну, хорошо. Ты видел Фревиля?
      - Кто, я?
      - Тебя спрашивают: ты видел Фревиля?
      - Кого, Фревиля?
      - Да, Фревиля.
      - Кто? Я?
      Убедился, что в отсеке все четверо... Включил на полную мощность дезассамблятор; осторожно, чтоб не обнаружили: пощады не жди. И - втолкнул дезассамблятор в отсек. Они не успели отреагировать, поле было на максимуме, и трое повалились; грохот полутора тонн металла, обрушившихся на бетон.
      Но четвертый успел. Он пронесся мимо Юркова в туннель Юрков оказался в ловушке. Едва Юрков двигался вперед, - робот делал шаг ему навстречу.
      Юрков вернулся в бетонный тупик. Никто не знал, где он. И я, отделенный от Юркова в пространстве, ничего не мог сделать для него в ту минуту...
      Дезассамблятор еще работал. Юрков вышел в туннель, приблизился к роботу, затем повернул и бросился бежать. Робот разгадал его - и не двинулся с места.
      Еще одна попытка. Бесполезно...
      Юркову оставалось ждать, когда робот возьмется за него.
      Повторяю, никто не знал, где он, и я, отделенный от Юркова в пространстве, ничего не мог сделать для него в ту минуту.
      Углубление в туннеле, холодные стены...
      Ожидание. Тишина... Но вот возникает звук. Постукивание.
      Робот стучит ногой. Как человек. Нервы.
      И, наконец, тот миг, когда Юрков, вжимаясь в бетон, вслушивается в нарастающий стальной топот, в приближающиеся звуки тупого, жестокого, неотвратимого бега...
      Телеграмму вручили мне вскоре после завтрака.
      Нетрудно вообразить, как я был огорчен и разочарован.
      Разумеется, телеграмма (Арман послал ее по коммерческому каналу) не могла содержать сколько-нибудь развитого текста, и, думаю, даже самый изощренный детектив не извлек бы из нее информацию о том, почему уходит этот вундеркинд Берто,- как вы, конечно, знаете, спустя три года он уже сделался нобелевским лауреатом; мне стоило большого труда соблазнить его работой у нас, и вот - он увольняется, не проработав и шести месяцев!
      Проблемы кадров никогда не оставляли нас: каждому ясно, привлечение хороших специалистов в столь молодую исследовательскую лабораторию, как наша, не может быть легкой задачей; я уж не упоминаю о том, что Луна до сих пор не вышла из затянувшегося провинциального состояния, репутация дальней окраины весьма прочно тяготеет над ней, и мало кого мне удается заманить сюда, хотя теперь, спору нет, по обе ее стороны есть мелкие и большие поселения (рудники, фермы и, разумеется, научные лаборатории) под разными флагами - одни принадлежат отдельным странам, другие - международным организациям. Берто был уже не первым сотрудником, которого я приглашал к себе за последнее время, - все они проработали у меня не более полугода! Согласитесь, тут было от чего расстроиться.
      Я отыскал в карманах коробочку, которую дал мне доктор в дорогу, выбрал соответствующую таблетку и запил ее минеральной водой.
      Что касается Армана, то он вполне устраивал меня в качестве помощника администратора. Но как исследователь он имел слишком малый интеллектуальный потенциал. Я привязался к Арману, искренне желал ему добра, помогал ему, чем только мог, но нельзя было не видеть, что он уже достиг своего научного потолка. Я бы с радостью доверил этому старательному и всегда приветливому парню все дела по руководству лабораторией; однако это стало бы для лаборатории катастрофой.
      Я нуждался в ином человеке. И я искал его! Но меня преследовали неудачи. Едва лишь я успевал договориться с талантливым специалистом и перевезти его под голубой колпак нашего Отдела, - он, не глядя мне в глаза, приносил заявление об уходе. И никаких сколько-нибудь внятных объяснений! Никакой мотивировки!
      Объяснений Высокое Начальство, руководившее Отделом, требовало от меня. Но что я мог сказать?
      Берто был моей последней надеждой... Как он восхищался картиной неба над нашим гигантским куполом!
      Определенно тонкая натура. Ну, вот и он уходит...
      У меня разболелась голова. Я снова достал коробочку, отыскал еще таблетку - на этот раз от головной боли - и запил ее соком, доктор рекомендовал мне натуральные соки.
      Но какой смысл сидеть и без конца вглядываться в телеграмму?
      Нужно действовать. Мне оставалось только одно - последовать совету Армана, совету, который содержался в телеграмме: вылететь домой с первой же ракетой, чтобы уговорить Берто забрать свое заявление.
      Я пошел к Юркову.
      Утро еще только начиналось - и сплошные отрицательные эмоции!
      Ведь я, собственно, прилетел из-за Юркова. На радостях, что мне удалось заполучить к себе на работу этого самого Берто, я воспользовался первым же предлогом ради возможности повидать Юркова. Мы жили с ним в одной каюте (он спал на верхней кровати, я - на нижней), когда двадцатилетними юнцами работали в студенческом интернациональном строительном отряде на обратной стороне (Море Москвы, Залив Астронавтов).
      Можете себе представить, как много значила для меня эта встреча.
      Юрков у себя на Станции применял наши машины.
      Роботы - единственное промышленное изделие моей лаборатории.
      Я придерживаюсь традиционной точки зрения: исследовательская лаборатория - это одно, а предприятие - совсем другое. Однако на деле мне, конечно, приходится следовать честолюбивым замыслам Высокого Начальства. И вот - мало того, что мы делаем этих роботов; мы наладили изготовление новой, усовершенствованной модели, предназначенной, в частности, для проведения некоторых статистических расчетов.
      Предлог, которым я воспользовался, поистине следует назвать всего лишь предлогом. Не только можно, но и нужно было послать Армана либо Клер, а не летать самому, если придерживаться обычных правил. Дело в том, что небольшую партию роботов мы поставили Юркову года два назад. А теперь ему предстояло решать новые задачи, на которые старые роботы не были рассчитаны. Для таких задач прекрасно подходила новая модель. Но Юрков, - уж я его знаю! - чтобы не тратиться на новые машины, попросил сделать соответствующую приставку к старым своим роботам.
      Это не принято - подобные решения могут, в конце концов, разрушить рынок моей лаборатории, - но ведь просил Юрков!
      Однако мне предстояло его огорчить.
      Итак, я пошел в лабораторный отсек.
      Я сообщил Юркову, что успел разобраться в его задачах и понял: делать какую-либо приставку к старым роботам бесполезно.
      Придется покупать новую модель.
      Однако ведь Юрков - не предприниматель, платить ему не из своего кармана, так в чем же дело?
      - Опять мне валюту на ветер пускать!
      - Что значит - на ветер? Мы подготовили новое изделие. Рынок не вынуждает, рынок только предлагает, - мягко объяснил я.
      - И как скоро вы их поставите нам?
      - Бывшим соседям по каюте доставка производится в течение семи часов с момента получения телеграммы-заказа.
      - Надбавка за скорость?
      - Три процента.
      - Ты, Фревиль, акула мирового империализма.
      (К этому выражению Юрков приучал меня еще в отряде, когда, свесившись со своей верхней кровати, читал мне лекцию по политэкономии, - так, как он ее себе представляет).
      Я объяснил: мое влияние на цены равно нулю. Меня, признаться, больше огорчало то, что наша встреча оказалась слишком непродолжительной. Я принялся рассказывать Юркову странную историю с Берто.
      - Э, старик! - перебил он меня. - В твоей конторе вечно что-нибудь случается!
      Я готов был обидеться. Почему бы Юркову не дослушать меня до конца?
      - Еще увидимся, не горюй! - успокаивал он меня.
      Я сообщил ему, что у нас опять урезали командировочные расходы.
      - Ладно, я сам к тебе приеду!
      Это нельзя считать обещанием, однако можно было принять как изъявление доброты и дружбы...
      Из космопорта я позвонил Юркову.
      Расхаживая по салону в ожидании рейса, я, приняв уже предполетную таблетку и полностью переключившись на новые заботы, нашел вдруг в разложенных кругом номерах иллюстрированного журнала "Дымок" очерк о лаборатории Юркова! Обиды моей как не бывало.
      Гордый за Юркова, я тотчас позвонил ему.
      На мои поздравления он ответил бурчаньем...
      В Отделе я встретил Клер и опрометчиво счел это добрым предзнаменованием.
      Клер не только красавица (по моему убеждению); она умница.
      Я, видите ли... Словом, временами я уже готов был рассказать ей о том, что я чувствую, когда вижу ее или думаю о ней,- но как бы я нашел смелость объясниться... О, мои страхи! А кроме боязни уронить себя в ее глазах, кроме боязни получить обидный отказ, были - признаюсь - еще и опасения, базировавшиеся на разнице в нашем положении (да и возрасте). И потомя попросту могу себя скомпрометировать. Нет, нет, лучше воздержаться...
      Меня ждали неприятности.
      Едва! лишь я вошел в кабинет - звонок Высокого Начальства.
      Замечание по поводу того, что до сих пор лаборатория не сдала план работ по теоретическим проблемам роботехники.
      Однако Арман давно должен был сдать нашу заявку! В чем дело?
      Армана не оказалось на месте.
      Тогда (мне уж очень не терпелось) я набрал номер секретарши Высокого Начальства. Она всегда все знает!
      Но тут же раздумал и решил - как бы невзначай - зайти к ней.
      - Лучше займитесь трудовой дисциплиной! - ответила она. Ваши сотрудники по два дня подряд не являются на работу.
      Это известие заинтересовало меня. Но как же с планом публикаций? К сожалению, секретарша была не в духе. Все же мне удалось выяснить: сначала Арман принес одну заявку, потом заменил ее на другую, потом забрал и ту... Почему? Оказывается, секретаршу тоже это заинтересовало, и она выяснила, что в первой заявке было семь работ, а во второй - на одну меньше. Потрясающая неразбериха. Я прекрасно помню, что подписывал только шесть работ!
      Разве не так? Мои выпытывания имели самый плачевный результат из всех возможных: эта девица пустилась кокетничать!
      Затем я принимал Берто, подписывал его бумаги; уговаривать бесполезно: у него все твердо решено. Он уклонялся в разговоре от каких бы то ни было внятных объяснений и избегал смотреть мне в глаза... Как и два его предшественника. Я был вне себя.
      Разрядился я, устроив грандиозный скандал Арману (он, разумеется, пришел ко мне, держа в руках тетрадку для черновиков, дабы показать, что он тут трудится в поте лица, пока шефа нет; он всегда вел свои черновики в тонких тетрадях в клетку). Арман явно скрывал что-то насчет седьмой работы.
      Спустя пять минут я позвонил секретарше и осведомился, принес ли Арман нашу заявку. "Принес, - ответила она, выбрав для этого самый задушевный свой тон, - на шесть работ..."
      Оставалось сообщить Высокому Начальству. В ответ я услышал от него отнюдь не обрадовавшее меня известие о том, что на меня возложено ответственное поручение - поехать в Тальменус, на ферму, прочесть научно-популярную лекцию (в соответствии с планом культурного обмена с международными организациями)...
      Я решил, что не поеду.
      Потом отправился на укол... Сидя в очереди в процедурный кабинет, начал читать очерк о Станции:
      "Здесь возникают блестящие теории и безумно смелые идеи. Мне кажется, что обитателям Станции странно видеть даже, скажем, лампу на обычном ее, законном месте; лампы в их комнатах перемещаются в самые неожиданные положения. Обыденность, приземленность, привычный порядок вещей - не для тех, кто живет на Станции.
      Им важно сохранить дар внутренней сосредоточенности. Люди здесь погружены в себя. Они заняты таинством, рождающимся в ежеминутном невидимом познании неизведанного. Здесь происходит чудо. Попробуйте обычным умом постичь постулаты Юркова Фревиля!
      Вспоминаются библейские предания...
      Вот они спорят - молодые сотрудники Станции. Их реплики звучат как откровения.
      - Да, любой творческий процесс может быть формализован, выражен математически...
      - Как, как? Никто всерьез не верит, что фревилевский рифмоплет заменит Блока и Пушкина!
      Пытаясь, насколько это возможно, вникнуть в их разговоры, я следил за удивительными доказательствами, прикрытыми улыбкой, и улыбками, за которыми таились еще не высказанные доказательства".
      2. Рассказывает Юрков
      - Надя!
      Никакой реакции.
      Я закричал снова:
      - Надя! Надя! Надюхе!
      И вот, наконец, она откликнулась.
      Затем я услышал, как спускается лифт, и ее шаги в туннеле, - вся наша Станция прорезана туннелями, - и, наконец, мой сотрудник, моя помощница, моя Надя подошла и, как всегда, стала заглядывать мне в глаза - снизу вверх. Она нравилась мне... Да и она - это мне было известно - относилась ко мне, пожалуй, более чем... Hу, хватит об этом, хватит!
      - Ты звал меня? - спросила она.
      - Было дело.
      - Тогда, может, ты сообщишь мне, зачем?
      - Фревиль обещал, что через семь часов пришлет партию новых роботов. И прислал.
      Я показал Наде три нарядных контейнера, которые нам только что отгрузили. Она поковыряла носком своей модной туфли облупившуюся в ракете обшивку крайнего ящика.
      - Ты, Юрков, оперативный товарищ! А что, мы сегодня ужинаем с Фревилем?
      - Фревиль давно у себя в Отделе.
      - Как так?
      - У него очередное происшествие. Это не Отдел у них там, а черт знает что.
      - Роботов они делают хороших.
      - Это еще ничего не значит. Странная контора там у Фревиля. Вечно у них что-нибудь происходит.
      - Ладно. Что я должна делать?
      - Постепенно заменять старых роботов на новых. Запусти одного нового, и пусть он поработает с нашими старыми. Когда старые роботы обучат его, - значит, можно давать ему и прежние, и новые наши задачи. Тогда можешь любого из старых на него заменить.
      - А что будет со старыми?
      Я пожал плечами.
      - Надеюсь, Юрков, до свалки металлолома дело не дойдет? Ведь ты не отправишь их в подвал, правда?
      Есть у нас в подвале такая свалка...
      - Скажи, Юрков, не жалко тебе старых?
      У Надежды один был недостаток - она все-таки оставалась женщиной. С этим недостатком я вел непрерывную суровую борьбу.
      Я взглянул на старых наших роботов. Они стояли тут же, рядом, - как принесли контейнеры, так и остались возле них; может, знали, что там внутри. Выглядели наши верные работяги еще вполне прилично; только в некоторых местах, на плечах и суставах, появилась ржавчина, - следы тех месяцев, когда Станция была закрыта, чтобы подлатать оболочку, и наши хозяйственники, одержимые экономией, отдали роботов кому-то напрокат. А работали они и совсем хорошо: перенести ли тяжести, найти неисправность в приборах, перепаять схему, установку смонтировать или, наконец, проделать расчеты в меру своего разумения и в пределах программы, заложенной когда-то Фревилем и компанией, - все они умели и выполняли очень добросовестно. Но теперь им приходилось уступить место более толковым роботам, с усовершенствованной математической программой...
      Вслух я сказал:
      - Они нам даже не родственники по эволюции.
      И велел старым роботам распечатать крайний контейнер.
      Было ли мне их жалко, как моей Надежде?
      Пожалуй... Но я, впрочем, не задумывался об этом.
      И, к тому же, все они, старые и новые, были, в конце концов, не более, чем оборудованием с инвентарными номерами. Только что я расписался на бумаге из отдела снабжения: "Роботы - 3 шт.".
      Когда были сняты болты, я толкнул крышку, она отлетела в сторону, и всмотрелся в глубину контейнера.
      Ничего особенного я не ждал. Я, собственно, знал: внешне новая модель такая же, как и старая, - только, разумеется, блестит вовсю свежим лаком и хромом. Но во фревилевских роботах была одна забавная штука, которая заставляла меня приглядываться к ним. Я смеялся над собой, но, тем не менее, продолжал присматриваться ко всякому роботу из его лаборатории.
      Все дело тут в их происхождении. История появления роботов фревилевской модели начинается еще в те времена, когда Фревиль занялся изучением системы "Человек и автомат". Исследовал он роботов известной фирмы "Азим", которой тогда, по существу, принадлежала монополия на Луне в этой сфере производства.
      Роботы "Азима" функционировали по жесткой, раз и навсегда строго определенной логической схеме. Основой для схемы их поведения служили законы роботехники, которые сформулировал один полухимик, полуписатель (по-видимому, интуитивно). Его роботы соображали и действовали четко, просто, логично. Одним словом, вычислительная машина с руками и ногами. А как обычно поступает человек? Тоже просто и тоже логично? Тут и возникла проблема.
      Человеку было в принципе трудно с такими роботами. У них был разум, слишком не похожий на человеческий, хотя они и были созданы людьми. Получалось нечто вроде психологической несовместимости. О таких вещах не думали в ту пору, когда изо всех сил стремились к элементарной четкости (по крайней мере, у роботов); а потом это оказалось важным.
      Фревиль предложил остроумный и реалистический выход. Он первым сказал, что нужна не автоматика, работающая по трем правилам, а разумное копирование человеческого образа поведения (на современной технической основе).
      Расторопный Фревиль запатентовал свои идеи и смог производить собственных роботов, независимо от мощной сети "Азима". Конечно, он не возился с математическим моделированием идеального характера и тому подобными сомнительными вещами. Он попросту переписывал в память роботов определенные черты когонибудь из своих сотрудников, копировал их в характерах своих роботов (тоже, надо признать, тонкая задача, связанная с кибернетическим фиксированием элементов сознания, психики - что-то в этом роде, я тут не специалист).
      Спору нет - это давало хорошие результаты. Вы знали, что поведение ваших роботов подобно человеческому; короче говоря, роботы оправдывали обычные человеческие ожидания.
      Концепция Фревиля получила признание, а его товар завоевал мировой рынок. Фревиль штамповал этих братьев из металла и синтетики. Конечно, средней руки коммивояжер, рекламировавший роботов Фревиля, мог и не знать, что копирование производится в Отделе самым элементарным способом и роботы лишь весьма грубо имитируют человеческий оригинал, но для практических целей этого оказалось достаточно, и все без исключения потребители оставались в восторге от идеи Фревиля. И от характеров его сотрудников.
      Ну, разумеется, никого мне робот не напоминал, смешно говорить об этом, внешне он не мог быть похожим на кого-либо из работников Отдела - просто металлическое оборудование, превращенное дизайнером в угловатое подобие человека с отделочными деталями из хромированной стали.
      - Как его зовут? - спросила Надя.
      - У Фревиля не слишком богатая фантазия. Как и для старой серии, он использовал тут внутренние телефонные номера Отдела.
      - Не ожидала от него.
      - Представь себе, именно так! Только для новой серии добавили индекс "А". Вот этот, например, зовется 77-48А.
      - Это, Юрков, скучно.
      - Ну что ж! А вот ты зовешь меня по фамилии.
      Она перевела разговор на другую тему:
      - Лучше бы, конечно, списать информацию со старых роботов на новые прямым путем. Тогда не надо возиться с обучением новичков.
      - А как бы ты это сделала?
      - В том-то и штука вся... Ну что ж, будем обучать по одному.
      В принципе, у нас имелась необходимая аппаратура, и мы могли бы переписать информацию напрямик. Но не было сотрудников. Стояло время экзаменационной сессии, и мои ребята, объясняя свое поведение страстью к знаниям, умчались на Землю в отпуск, который полагается студентам-заочникам. Наш лучший корнупликатор заканчивал дипломную работу. Его приятели пробовали зубы на дифурах (дифференциальных уравнениях). Одним словом, переписывать память некому.
      На Станции и без того было трудно с кадрами. Штат полагался крохотный. Потому-то нам и разрешали покупать роботов - из соображений экономии. Держать здесь много людей обошлось бы куда дороже. И мы пользовались автоматами. Хоть они нас выручали. Но когда все ребята двинули в заочники,- это был конец света.
      Едва началась сессия, как мы с Надей остались одни на крохотной нашей Станции.
      Я еще раз осмотрел новичка, глянул на старых наших работяг...
      Мы с Надей расписали график ввода новых роботов, потом я проверил, хорошо ли она умеет пользоваться витализером Джиффи, и оставил ее включать нашего новичка. Мне пора было на совещание.
      - Юрков, - окликнула она меня, когда я уже выходил, - а что, если отложить это все до возвращения ребят?
      - Ни в коем случае! Меня и так торопят. Еще деньи мы попадем в отстающие. Эти расчеты нужны срочно, старые роботы не могут их выполнять, поэтому как можно скорее мы должны подключить новых. А в чем, собственно, дело?
      - Да ни в чем.
      - Тогда работай. Оживляй новенького.
      - Я боюсь, Юрков.
      Мне пришлось вернуться.
      - Боишься?
      - Да.
      - Чего ты боишься? Чего?
      - Ну, не знаю... Чего-то боюсь. Понимаешь, женщина всегда верит своему чутью. Тебе не понять...
      Последнее было верно.
      - Объясни мне, пожалуйста. Ну где твоя логика, Надежда? Ты все-таки женщина мыслящая.
      - Я не знаю... Мне только кажется... Но я думаю, что лучше подождать ребят. Когда нас много, мне совсем не страшно. Я даже ни разу не думала об этом раньше.
      - А что изменилось теперь?
      - Нас только двое на всей Станции. Понимаешь, нас только двое под колпаком. - Она говорила медленно, бледная, закусывая губу в паузах. - И эти роботы... Никогда не знаешь, что у них на уме.
      - Ты не доверяешь нашим роботам?
      - Нет, старым я доверяю.
      - Ты же не первый год с ними работаешь, с нашими старыми, Надюша, ты же их хорошо знаешь!
      - Да, но этот новый - его мы совсем не знаем! Мы не знаем, как он повлияет на старых. И потом, их будет тогда не трое, а четверо, в два раза больше, чем нас...
      Я уже опаздывал на совещание. Кое-как мне удалось успокоить Надежду, и я помчался в отсек связи.
      Станция - часть большого комплекса, занимающегося прогнозом космической погоды: активность Солнца и прочее, вы знаете. Как известно, в комплекс входят и лаборатории разных государств, и станции международной службы. Научное сотрудничество на Луне, мне кажется, напоминает сейчас то, что было еще недавно в Антарктиде.
      Эта Станция, к которой меня прикомандировали, принадлежала международной службе. Она соответствующим образом была укомплектована, имела соответствующую программу и так далее. В эти дни наша система перестраивалась на новую сетку, что было связано со многими сложностями, в частности, техническими. Выйдя в эфир, я прежде всего доложил график работ. Потом началась обычная говорильня... Я думал о Наде и ее страхах. Отключив аппаратуру, я направился к ней.
      Но там все было в полном порядке. 77-48А уже функционировал.
      Он ходил вокруг остывающего витализера, готовый к работе. Надя проверяла его реакции.
      - Убийство, внушение, деятельность, - продиктовал я. Какое из следующих слов можно поставить в тот же ряд: птица, нож, перо, вар, заяц, учреждение...
      - Вар, - немедленно ответил 77-48А. - Эти слова сочетаются с приставкой "само".
      Да, в этом вы могли быть уверены: Фревиль не подсунет вам что попало.
      Я приказал 77-48А подойти поближе и проверил основные цепи.
      Здесь меня ждала неприятность. Все мое наладившееся было прекрасное настроение улетучилось. И дело-то ведь элементарное!
      Настолько простое, что я сначала сам себе не поверил.
      Предохранители Барренса были у робота закорочены! Если хотите, - попросту говоря, заменены "жучками".
      Я посмотрел на Надю:
      - Ты знала об этом?
      Она кивнула.
      - Ты это сделала?
      Она кивнула.
      - Зачем?
      - Видишь ли, Юрков, этот твой новичок - с сюрпризом. Я оживила его и пошла к тебе сказать: все в порядке. Увидела, что ты еще на связи, вернулась сюда, - а этот 77-48А валяется на полу, у него предохранители выбило. Ну, я закоротила их и еще раз воспользовалась витализером Джиффи. Видишь, теперь робот в порядке.
      Я ввел предохранители. Робот никак не реагировал на это. Он был исправен, все агрегаты функционировали нормально.
      Я сказал Надежде, что она говорит чепуху. Разве можно работать без предохранителей? Это ценное оборудование, и рисковать им, вставляя какие-то "жучки"?
      Она оправдывалась, но я вышел из себя... В самом деле, "жучки"! Этого только не хватало!
      Вечером она все же пришла ко мне, но заявила, что сделала это лишь из страха перед роботами. Мы помирились.
      То, что все улетели на сессию, имело и свои плюсы.
      Мы могли запросто бывать друг у друга. Впрочем, едва ли под колпаком нашей маленькой Станции можно сохранить что-нибудь в секрете. Но все условности и здесь, разумеется, имели силу, и мы старались их соблюдать Казалось, будет прекрасный вечер...
      Топот!.. Стук в дверь.
      Надя побледнела, да и я, пожалуй, тоже.
      - Кто? - спросил я. Если это робот - он не может войти без разрешения. Людей же, повторяю, на Станции не было.
      - Семьдесят семь сорок восемь а, - услышали мы. - Мне нужно войти.
      Я глянул на Надю.
      - Не входи, - сказал я.
      - Я должен войти, - ответил робот.
      - Ступай в свой отсек, - приказал я.
      - Я должен войти, - было мне ответом.
      - Ступай в отсек! - повторил я.
      Эта махина коснулась стены, и в углу осыпалась краска.
      Надя нервничала, - она боялась его. Мне тоже стало не по себе: поведение робота было опасным.
      Короткая лунная история знавала и такие случаи, когда в роботов намеренно вводились программы агрессивного поведения...
      - Ступай в свой отсек!
      - Я должен войти.
      У меня в комнате был маленький пульт внутренней связи. Я показал Надежде на пульт, и она поняла меня.
      Она тихо набрала 77-48А и сказала вполголоса:
      - Ты где?
      - Я возле двери Юркова, - ответил робот. - Он не впускает меня. У меня сообщение. Важное сообщение.
      Это несколько меняло дело, но поведение робота попрежнему оставалось опасным. Какими важными сообщениями он мог располагать?
      - Жду тебя в твоем отсеке, - сказала Надежда. - Может, придешь?
      - Иду, - ответил робот, и мы услышали, как он затопал вниз по стальной лестнице.
      Надя набросила куртку на плечи:
      - Я должна выполнять обещания. Не скучай, я скоро вернусь.
      Но я отобрал у нее куртку. Проследив по пульту, что робот ушел в свой отсек, я нашел кнопку двигателя аварийной ширмы.
      Бетонная стена с гулом опустилась на фундамент Станции, отделив жилые помещения от тех, где помещались роботы.
      Затем я набрал 77-48А:
      - Ты приходил ко мне?
      - Да. Приходил. У меня сообщение. Важное сообщение.
      - Сегодня никто из людей не будет говорить с тобой. Утром увидимся.
      - Важное сообщение... - повторил робот. Я отключил связь.
      Ну какие у него могут быть важные сообщения?
      Потом я достал книгу. Надя прикрыла глаза, а я подложил под спину подушку, чтобы устроиться поудобнее, и начал читать вслух:
      "Едва я высадился на остров, как меня окружила толпа народа; стоящие ко мне поближе, по-видимому, принадлежали к высшему классу. Все рассматривали меня со знаками величайшего удивления; но и сам я не был у них в долгу в этом отношении, потому что мне никогда не приходилось видеть смертных, которые бы так поражали своей фигурой, одеждой и наружностью. У всех головы были скошены направо или налево; один глаз смотрел внутрь, а другой вверх к зениту. Их верхняя одежда была украшена изображениями скрипки, флейты, арфы, трубы, гитары, клавикордов и многих других музыкальных инструментов, не известных в Европе. Я заметил поодаль множество людей в одежде слуг с наполненными воздухом пузырями, прикрепленными наподобие бичей к концам коротких палок, которые они держали в руках. Как мне сообщили потом, в каждом пузыре находится сухой горох или мелкие камешки.
      Этими пузырями они время от времени хлопали по губам или ушам лиц, стоящих подле них, значение каковых действий я сначала не понимал. По-видимому, умы этих людей так поглощены напряженными размышлениями, что они не способны ни говорить, ни слушать речи собеседников, пока их внимание не привлечено каким-нибудь внешним воздействием на органы речи и слуха; вот почему люди достаточные содержат всегда в числе прислуги одного так называемого e+./ +li(* (по-туземномуК/^АЙМЕНОЛЕ) и без него никогда не выходят из дому и не делают визитов. Обязанность такого слуги заключается в том, что при встрече двух, трех или большего числа лиц он должен слегка хлопать по губам того, кому следует говорить, и по правому уху того или тех, к кому говорящий обращается. Этот хлопальщик равным образом должен неизменно сопровождать своего господина в его прогулках и в случае надобности легонько хлопать его по глазам, так как тот всегда бывает настолько погружен в размышления, что на каждом шагу подвергается опасности упасть в яму или стукнуться головой о столб, а на улице - сбивать с ног прохожих или самому очутиться в канаве".
      3. Рассказывает Фревиль
      Я потратил все утро на то, чтобы разыскать Армана!
      Он определенно скрывался.
      Меня удивляет, что у многих людей существует весьма стойкое представление о структуре Отдела как о строго детерминированной системе, легко управляемой во всех звеньях и на всех уровнях. На самом же деле можно придумать все что угодно - даже превратить Академию наук в Департамент науки, по-прежнему руководитель лаборатории не будет знать о судьбе подписанных им к печати работ, а своего собственного сотрудника ему по-прежнему придется разыскивать часами...
      В конце концов Арман все же появился у меня. Ну и что?
      Удалось ли мне узнать у него что-либо новое? Он молчал. А если и говорил - в его словах был нуль информации. Я потребовал, чтобы он принес мне ту работу, которая стояла в плане под номером семь; я не выговаривал ему - просто сказал: хочу познакомиться с этой работой. Арман обещал, но мне ясно было - он не станет спешить.
      Да, так-то вот... Я уж даже, под конец разговора, пожаловался Арману, так я был расстроен, - ему же и пожаловался, на то, что меня совершенно подавляет моя должность, я хотел бы переложить ее на вполне надежного человека, которому я мог бы довериться, тогда бы мне удалось, наконец, вернуться к науке... Тут я заметил, как у Армана порозовели щеки; я остановил себя, мне вдруг пришло в голову, что Арман мог принять мою нечаянную жалобу за деловое обещание; я застыдился этого своего соображения, однако все же поспешил повернуть разговор:
      - Мне, знаете ли, открылись в последние годы две весьма важные истины. Вот истина "а": в рабочее время невозможно что-либо сделать, все часы и все силы уходят на выполнение ролевых функций. Истина "б": в Отделе вообще нет возможности сосредоточиться; чтобы по-настоящему заняться теорией, приходится уезжать куда-нибудь, хотя бы и ненадолго, иного выхода нет!
      Я говорил искренно; Арман кивал, однако мне показалось, что он думает о другом...
      Быстро смяв разговор, я отослал Армана по какому-то незначительному делу.
      Затем я имел беседу с Берто, который зашел проститься.
      Признаюсь, я был удивлен. Я полагал, что он уже улетел. Он, повидимому, так и понял то выражение лица, с которым я его встретил.
      Во всяком случае, он попытался объяснить свою задержку. Он сказал - в очень неясных выражениях, правда, - что хотел вот, видите ли, попрощаться со мной, поговорить на прощание и тому подобное. Само собой разумеется, я пытался, как мог, замять свою оплошность и всячески старался показать, что всегда, когда улыбаюсь, лицо мое имеет удивленное выражение. В бессмысленной вежливой суете мы потеряли около часу. Должно быть, я сам (из-за удивления в первую минуту) был виноват в том, что он не рассказал нечто важное, из-за чего пропустил вчерашний рейс межпланетной ракеты... Я умирал от любопытства, но не мог же я заявить ему - давайте-ка выкладывайте, какого черта вы тут торчите лишний день, зачем я вам понадобился, в чем дело, и вообще - почему все-таки вы уезжаете...
      После ухода Берто я спешно проглотил успокоительную таблетку.
      Арман что-то скрывает, и Берто о чем-то умалчивает... Не может быть, чтобы тут не оказалось какойнибудь связи, хотя бы и косвенной.
      В середине дня я был удостоен звонка Высокого Начальствамне напоминали о поездке на ферму. Еще и это! Я, разумеется, поддакивал, но твердо решил, что при следующем напоминании откажусь наотрез.
      Затем произошли события, которые я, кажется, нечаянно вызвал утренним своим разговором с Арманом.
      У меня в кабинете бесцеремонно появилась жена Армана, одна из тех женщин, которые говорят без остановки.
      - Ах, вы еще не ушли обедать? А я как раз решила зайти за Арманом... А может, вы пообедаете с нами?..
      Очень похоже было, что Арман передал ей наш разговор.
      Я принял приглашение...
      Когда хозяйка стала заваривать чай, - при этом она попрежнему не умолкала ни на минуту, что заставляло меня волноваться за качество чая, - я счел удобным переместиться в кресло.
      Рядом с креслом была полка, на которой располагался семейный альбом. Движимый вежливостью, я дал понять хозяевам, будто альбом меня заинтересовал, даже рукой провел по его обложке. Кстати, пыли (лунной) на нем не было, это могло говорить не только об аккуратности хозяйки, но и о том, что им часто пользуются.
      Я знаю, это прозвучит неправдоподобно, однако жена Армана и в самом деле выговорилась, наконец, и умолкла на минуту. Возникшая пауза, разумеется, всем нам тут же показалась совершенно неестественной; и хозяева прибегли к единственному, простому и столь старому выходу из положения: раскрыли передо мной семейный альбом.
      Думаю, фотография многим обязана семейным альбомам, а семейные альбомы, в свою очередь, - обычаю ходить в гости.
      Жена Армана, переведя дыхание, вступила снова, она была неутомима; я не слушал ее. К тому же, ну как я мог поверить, что маленький солыш на пожелтевшем снимке - это она, жена Армана?
      Невероятно. Потом мы добрались до фотографий последнего времени...
      Представьте себе снимок: на фоне зелени и какого-то строения определенно сельскохозяйственного типа сидят, щурясь (по-видимому, на свет), мои Клер, Берто и Арман...
      Ревность!
      Я ревновал Клер.
      Какие только сцены ни промелькнули за секунду в моем воображении! Сначала я приревновал ее к Арману. Затем решил, что, может, любовь к моей Клер явилась причиной поспешного отъезда романтически настроенного Берто...
      Чай заварился наконец: меня вернули к действительности.
      Попросив разрешения у хозяйки, я запил чаем таблетку от головной боли и сидел, безучастный ко всему, покорно внимая монологу жены Армана.
      - Начальник вы или не начальник? - вопрошала она меня. Почему вы им не запретите отлынивать от работы? Уезжают никто не знает куда! Вот в этот раз: только вы в командировку - они сразу исчезли. На два дня! Видели вы эту фотографию? Еще и фотографии привозят, стыд!
      Тут я очнулся: это было важно - значит, снимок сделан-таки в нынешний их выезд. За которым последовало заявление Берто?..
      - А я здесь остаюсь одна с ребенком! - продолжала жена Армана. - Чем они там занимаются - неизвестно. Хотела бы я знать, с кем еще они ездили!
      Я удивленно посмотрел на нее.
      - Как же! - пояснила она. - Кто-то ведь снимал их?
      Действительно...
      - Да, хотела бы я знать, кто там был четвертый! Четвертая, то есть...
      Назревал семейный скандал. Я торопливо допивал чай. Арман оправдывался:
      - Я уезжаю, чтобы поработать! Вот как раз сегодня мы говорили о том, что в Отделе невозможно сосредоточиться...
      Нужно было срочно уходить.
      - Ну, к этой Клер я его не ревную, - говорила жена Армана, провожая меня. - С Клер у него ничего нет, я точно знаю. Но вот кто там был еще?
      Я едва вырвался от энергичной женщины...
      Возвращаться в лабораторию мне совсем не хотелось.
      Я боялся встретить там Клер.
      Но именно с ней я и столкнулся, едва выйдя из квартиры Армана.
      - Я живу рядом, - сказала она мне спокойно. Это было приглашение. И я, - потрясенный, разбитый, деморализованный, - к удивлению своему, пошел за ней...
      Надеюсь, без каких-либо дополнительных мотивировок вы поймете меня, если я не буду много рассказывать о том вечере...
      Но, собственно, что рассказывать?
      У Клер оказались музыкальные записи, мы слушали их и молчали.
      Сколько часов мы промолчали тогда?.. Потом Клер спросила:
      - Ты останешься?
      Она стояла у окна, спиной ко мне, это была первая фраза с той минуты, когда мы вошли к ней, голос у нее звучал тихо и ровно:
      - Ты останешься?
      - Нет.
      Она вышла проводить меня. Не стоило ей это делать, но она пошла.
      Вдруг она протянула мне пачку прекрасного табаку.
      Зачем? Я никогда не курил и наверняка не буду.
      - Пусть лежит у тебя... Мне так хочется. Будешь помнить, что это у тебя от Клер. И, знаешь... спасибо тебе. Спасибо, что это было вот так...
      И исчезла. Я остался один - с пачкой табаку в руке.
      4. Рассказывает Юрков
      Проснувшись, я первым делом поднял аварийную ширму и отправился проведать 77-48А.
      - Зачем ты приходил вчера?
      Долго, секунды три-четыре, не было ответа, затем он отреагировал:
      - В какое время?
      - Зачем ты приходил вчера к двери моей комнаты между 23.00 и 23.30? - уточнил я.
      Снова пауза; он, видимо, силился сообразить что-то там в своих жестяных коробках; и ответ:
      - Не приходил.
      Я позвал Надежду.
      - Послушай, Надя, он утверждает, будто и не пытался вчера вломиться к нам.
      - Врет? - предположила Надежда. Она казалась невыспавшейся. Эти фокусы новичка действовали ей на нервы. - Или... Или под его номером действовал другой робот?
      - А ну-ка, - сказал я, - где ты был вчера между 23.00 и 23.30?
      Пауза. Эти его замедленные ответы не слишком хорошо рекомендовали новую модель Фревиля. Мы ждали. Однако на сей раз можно было ждать до бесконечности - ответа так и не последовало.
      Я повторил. С тем же успехом. Что-то в нем не срабатывало.
      Пришлось проверить его на контрольном вопросе.
      - Пять, девять, - начала ряд Надежда, - семь, одиннадцать, девять, тринадцать, одиннадцать...
      - Семнадцать, пятнадцать, девятнадцать, семнадцать, двадцать один, девятнадцать, двадцать три, - сразу откликнулся загадочный новичок. - Перемешаны два ряда нечетных чисел.
      Да, он был, в принципе, исправен. В чем же дело?
      - Надя, ты вчера - когда разговаривала по внутренней связи - правильно набрала номер?
      - Безусловно.
      - Уверена?
      - Я набрала 77-48А и уверена в этом.
      - Если мы набирали его номер - значит, мы разговаривали с ним. Следовательно, у двери был он.
      Надя вздохнула:
      - Юрков! Хоть старых наших можно не бояться...
      - Я верю нашим старым.
      Еще один вопрос я попытался задать новичку.
      - Вот что, - сказал я ему, - расскажи нам свое важное сообщение. Помнишь, ты вчера приходил с важным сообщением.
      Я специально поставил ему прямой вопрос и теперь ждал реакции.
      Бесполезно.
      - И что теперь я должна с ним делать?
      Я пожал плечами. В самом деле, что? Если бы я знал, в чем дело!
      - Пусть работает, - решил я в конце концов. - А там посмотрим на его поведение.
      Надя отвела новичка в отсек, где занимались расчетами наши старые автоматы. Он подключился к работе.
      Мы подождали немного, посмотрели его ленту - он довольно быстро обучался, результаты решения задачи на ленте были правильными, и это нас успокоило. Отношения между роботами также не внушали опасений.
      Уходя, я еще раз глянул на роботов. Мне пришло в голову, что Фревиль довольно далеко забрался со своими идеями... Я подумал - да ведь он как бы закладывает в роботов гены человеческие. Ну, разумеется, не гены; биотоки, разумеется, импульсы, волны, что там еще, ритмы, стереотипы, всякое разное, что дает схему поведения человека, переписывает Фревиль с оригинала на магнитную или еще какую-то память робота... А по существу - именно это Фревиль делает: да, как бы закладывает в роботов человеческие гены и воспроизводит людей, черты людские - в металле и синтетике...
      Мы занялись своими делами.
      Все эти расчеты - старые и новые - часть экспериментальной проверки моих теоретических моделей, изза чего я сюда и перебрался года два назад. Мне требовались эмпирические данные, я попросил направить меня в какую-нибудь из лунных лабораторий космической погоды, думал, что попаду в знакомое со студенческих лет Море Москвы; где-то решили мою судьбу, и я оказался на интернациональной Станции. Экспериментальная часть, как я и ждал, была тяжким для меня этапом работы, неблагодарным и нудным, по сравнению с ним то время, когда я играл в "чистого" теоретика, казалось сплошным праздником (на самом деле, хрен редьки не слаще; простонапросто начиналась обыкновенная ностальгия).
      Итак, мы разбрелись.
      А когда заглянули в отсек (примерно через час), - наш новенький 77-48А валялся на полу с выбитыми предохранителями.
      Теперь уж мне пришлось дать согласие на "жучки".
      Надежда, понятное дело, усмехнулась. С помощью витализера мы - уже привычная штука! - запустили новичка и снова послали его работать. На этот раз - с наглухо закороченными предохранителями.
      Я отправился на совещание. Грустное совещание...
      Мне пришлось сказать - я вынужден был это сделать, - что график ввода роботов серии "А" не выполняется.
      И я получил, конечно, полную дозу поучений и наказов...
      Известно, как относятся экспериментаторы к теоретикам.
      Обычно они просто не подпускают нас к своим железкам. Тут, впрочем, есть резон - сколько я ни помню визитов нашего брата на экспериментальные установки, кончалось это, как правило, тем, что кто-то из нас нажимал не на ту кнопку, и из установки валил дым.
      Но корень, конечно, в другом. Теоретики испокон веков считают экспериментаторов тупыми эмпириками, а экспериментаторы отвечают снисходительным отношением к теории, как занятию для одаренных лентяев. Разумеется, подобно всякому другому антагонизму такого уровня, это переносится на личности... И мне, влезшему со своим теоретическим, извините, лицом в экспериментальный (калашный) ряд, предстояло испить до дна горькую чашу.
      К моему возвращению 77-48А принялся за новые фокусы. Надя рассказала мне, что вывела его из рабочего отсека после того, как он стал печатать на своей ленте совершенно невероятные вещи.
      - Я оставила его там всего на какие-нибудь тридцать минут! Прихожу - все работают нормально, а этот...
      Мы попытались найти с ним общий язык.
      - Что с тобой случилось? - спросил я. - Ты исправен?
      - Исправен. Исправен. Девяносто! Икс-ноль. Если является соответственно первым или последним из. Сто! Интегральных узлов. - Он говорил все быстрее, набирая скорость. - Тогда как для формул Бесселя и Стирлинга икс-ноль является. Сто десять! Средним или одним из средних интерполяционных узлов. Сто двадцать!..
      - Рехнулся, - сказала Надя.
      - Рехнулся - повернулся - запнулся - качнулся, - отвечал ей робот на пределе скоростей. - Окунулся. Проснулся.
      - Замолчи! - приказал я.
      - Замолчи-замолчи, - скороговоркой выпалил робот, но потом исполнил команду.
      Надо было, по крайней мере, воспользоваться тишиной. Мне предстояло принять решение. Какое?
      Ну, хорошо, Фревиль копирует психику своих роботов с собственных сотрудников. Может быть, у него в лаборатории появился сумасшедший?
      Я предложил послать поздравительную телеграмму Фревилю.
      - Лучше отправь рекламацию! - заявила Надя. - Это безобразие - поставлять нам таких придурков.
      - Не будем торопиться. Мы можем повредить репутацию Фревиля.
      - Юрков, ты совсем со мной не считаешься!
      - Знаешь, Надежда, - решил я, - работа сегодня не идет, на совещании мне нотацию прочли, настроение плохое, - пойдем домой!
      Черный день, он и есть черный.
      Не хватало нам еще поругаться из-за Фревиля.
      Последнее, кажется, убедило ее.
      Но у меня было еще одно предложение:
      - Возьмем с собой новичка? Я хочу немного повозиться с ним. Давай возьмем, Надюша! Он тебе по хозяйству поможет. Договорились?
      Очень ей этого не хотелось... Все же она кивнула, и мы втроем отправились в жилую часть Станции.
      Я велел ему приготовить ужин. Когда я вручил 77-48А мешочек с крупой, он сказал:
      - Гречка - печка.
      Это меня насторожило, но я все еще на что-то надеялся. Однако не прошло и нескольких минут, как до нас донесся ужасный запах горелой крупы. Голодные и злые, мы побежали на кухню... Пришлось закусить холодными консервами.
      - Этого ты добивался? - спросила у меня Надежда. - Если этого, то, может, отпустишь своего любимчика, пока мы, по крайней мере, живы?
      Но я хотел сначала разобраться в схеме. Я долго водил по ней пальцем, как это делают все неспециалисты... Потом приступил к следующей фазе работы - начал крутить все регулировочные винты, ручки и рукоятки, которые Фревиль счел нужным установить снаружи.
      И смотрел, что получится, что будет с роботом. То есть задавал ему вопрос.
      - Ну-ка, - спрашивал я, - каких ты знаешь известных ученых?
      - Ученых, - немедленно отвечал робот. - Толченых. Крученых. Верченых.
      Этого было достаточно, чтобы заключить: я все делаю правильно, вот только не те винты кручу. И я, подобно всем прочим дилетантам в аналогичных ситуациях, повторял то же с другой парой винтов; получал аналогичный результат и переходил к следующим рукояткам.
      - Послушай, зачем тебе крутить? - предложила Надежда. Сиди спокойно в кресле. Я буду тебе нести чепуху в рифму. А, Юрков?
      Я не ответил - и постучал по крышке приборной секции робота.
      Она была запломбирована.
      Вздохнув, я взялся за отвертку.
      - Что ты делаешь? - закричала Надя. - Ты понимаешь, что ты собираешься сделать? Потом всю жизнь будешь выплачивать его стоимость!
      Она выхватила из моей руки отвертку. Я еще поводил пальцем по схеме... Потом решил посмотреть его ленту - что он там насчитал, пока работал с нашими старичками.
      Сначала все шло нормально. Он обучался и переходил уже к тем задачам, ради которых мы его и купили.
      А потом - сбой. И какой-то странный, словно совсем иная задача. Ни с того ни с сего он вдруг переходил с восьмеричной системы на двоичную, затем - после длинных столбцов единиц и нулей выдавал подряд несколько уравнений регрессии и шпарил свою абракадабру дальше... Но недолго. Затем следовал окончательный выход из строя - автомат выдавал сплошные колонки нулей. Нули - и только. Но если до этого он еще что-то решал, хоть и непонятно что и непонятно каким образом, то здесь уж он просто, можно сказать, сошел с ума - и точка. Предохранители Бзрренса, разумеется, не сработали, не уберегли робота; они и не должны сработать - ведь мы их закоротили.
      Одним махом я сбил пломбу. Надежда ахнула. Но теперь ей оставалось только помогать мне.
      Мы сняли крышку приборной секции... Ну, там было такое богатство винтов, ручек и рукояток! Но теперь я решил руководствоваться не только интуицией, но еще и здравым смыслом.
      Может быть, именно это и дало положительные результаты. Установив, наконец, от каких цепей зависит устойчивость робота, я закрутил нужные регулировочные рукоятки до предела.
      77-48А сделался столь уравновешенным и спокойным, что теперь его ничем нельзя было вывести из себя.
      Мы задали ему десятка два контрольных вопросов - он быстро и правильно отвечал.
      Мы попросили его приготовить ужин - он прекрасно накормил нас.
      Довольные и сытые, мы сидели рядышком и придумывали новые испытания для робота.
      - Что ж ты, дорогой, перестал говорить складно? - спросила Mадежда. - Прочти-ка нам стихотворение!
      - "Люблю грозу в "начале мая, - начал 77-48А, - когда весенний первый гром..." Это был личный подарок Фревиля, - так сказать, номер сверх программы, добавка к обязательному ассортименту.
      - А теперь назови нам, все-таки, имена известных ученых!
      - Фревиль, - сказал робот и запнулся. Других он не знал. Это была старая шутка Фревиля, которую он закладывал во все свои модели. После паузы робот добавил: - Юрков. Надя.
      Мы хохотали. Потом поставили крышку приборной секции на место. Пломбу замазали, - будто так и было.
      Сойдет.
      Я предложил еще раз попытаться спросить у робота о вчерашнем, но Надя категорически воспротивилась этому.
      - Такой хороший вечер! - убеждала она меня. - Наконец-то все наладилось. Потерпи до завтра, ну сделай это для меня!
      Пришлось согласиться.
      Мы отослали 77-48А в его отсек и - на всякий случай, помня о вчерашней ночи, - опустили снова бетонную аварийную ширму. Так было спокойнее.
      5. Рассказывает Фревиль
      Несчастья преследовали меня; а я был измучен бессонной ночью; к тому же, промаявшись в постели до четырех утра, я принял, наконец, снотворное и тем только сделал себе хуже. К пяти я уснул; а в семь будильник поднял меня, и я отправился на работу, безуспешно пытаясь справиться с действием снотворного. Ощущения мои были таковы, словно я - мои руки, ноги, глаза, мой язык, наконец, - не что иное, как части очень замедленно действующего (с колоссальной постоянной времени) механизма, которым я пытаюсь управлять с плохо отлаженного пульта в тесной и темной (ни приборов, ни кнопок не видно) комнате, расположенной, пожалуй, у меня в голове.
      Позвонила секретарша Высокого Начальства; я сначала не узнал ее голос, а узнав, наконец, - переусердствовал, заглаживая неловкость; это большая постоянная времени дала такое перерегулирование.
      Она принялась кокетничать (в рабочее время)... Кажется, она подумала, будто я решил за ней поухаживать!
      Попутно она сообщала мне информацию, по поводу которой, собственно, звонила.
      Новость номер один - улетел Берто. Напоминание о нем было для меня болезненным... Прежде всего, конечно, из-за Клер. А кроме того, я обнаружил, что все же надеялся, не передумает ли он, не останется ли?
      Улетел...
      Новость номер два - со мной желает поговорить Высокое Начальство.
      - Соединяю! - пропела секретарша, и я услышал голос Высокого Начальства, которое с утра решило упрекнуть меня в том, что я до сих пор не уехал на ферму. Не могу сказать, будто я изменил свое твердое, как камень, решение отказаться наотрез; но именно тогда, когда следовало сказать "нет", я вдруг - признаюсь - сплоховал, стал мямлить нечто совсем неподходящее, то ли слов не подобрал нужных, то ли еще что-то, не знаю.
      В общем, я уже успокаивал себя (в следующий раз откажусь любой ценой!), но потом расхрабрился и спросил, почему на меня именно пал выбор Высокого Начальства. Ответ удивил меня: Высокое Начальство аргументировало свое решение тем, что обитатели Тальменуса хотят послушать именно Фревиля - в их заявке стоит моя фамилия. Откуда такой интерес к моей персоне?
      Итак, я не отказался... Настроение было испорчено окончательно. Но следующее известие - а оно-то и оказалось причиной звонка Высокого Начальства - превзошло все мои дурные ожидания.
      Я тут же выбежал - именно не пошел, а побежал - убедиться во всем собственными глазами.
      В кресле у стола Высокого Начальства сидел незнакомый мне человек с листом бумаги в руке. Едва поздоровавшись, я выхватил у него этот листок. "В соответствии с письмом Вашего Отдела, направляем к Вам на работу Ж. Сови..." и так далее вот что было напечатано на бумаге.
      Высокое Начальство попросило приезжего подождать, и мы вышли в приемную.
      - Я не посылал никакого письма! - стал я оправдываться. Но это не убедило Высокое Начальство.
      - Надеюсь, вам известно, что приглашения на работу могу подписывать только я?
      Однако я в самом деле не приглашал никакого Сови!
      Да и в любом случае я не стал бы делать это сам, я слишком уважаю порядок в делах.
      - Фревиль, вы должны выяснить, что это за история. И что бы там ни оказалось, Фревиль, вы - извините за резкость влипли. Сови был у меня в свое время на преддипломной практике. Я заведовал тогда лабораторией, как вы сейчас. Из этого вы можете заключить, что я знаю Сови, его уровень и его возможности. Позвольте известить вас: вы влипли.
      Я глазом не успел моргнуть, как Высокого Начальства уже не было рядом со мной, я стоял посреди приемной... Секретарша сочувственно смотрела на меня.
      Тут подошел этот самый Сови, следовало что-то сказать ему, и я, нарушая правила гостеприимства, выпалил:
      - Так вы, значит, получили от нас письмо?
      Он кивнул.
      - На бланке?..
      Он еще раз кивнул. Видимо, не из самых разговорчивых.
      Я отправил его устраиваться в гостиницу - с глаз долой.
      В коридоре меня догнала секретарша и сообщила, что несколько дней назад Арман взял у нее чистый бланк Отдела. Она, видите ли, решила, будто бланк нужен мне, а для меня... И так далее.
      Часа полтора я совещался с Арманом и Клер. Арман с невинным лицом оправдывался тем, что если бы он не поспешил с приглашением Сови, то у нас отобрали бы ставку. Лучшая защита - это, разумеется, нападение; Арман, таким образом, не только оправдывался, но и упрекал меня за медлительность (а я и вправду не знал никого, кто мог бы прийти к нам на место, освободившееся с отъездом Берто) и, помимо всего прочего, предлагал воздать себе - хвалу за расторопность; по оценке Клер я понял, что Арман в этой истории выглядит даже мучеником - он, видите ли, поставил себя под удар, дабы помочь лаборатории и, разумеется, мне лично.
      Хороша услуга!
      Не называя первоисточника, я сообщил им, что у меня имеются не слишком лестные отзывы об умственных способностях Сови. Арман принялся возражать. Сови, оказывается, старый его приятель...
      С ощущением полнейшей безнадежности я уныло распекал Армана, он поставил меня и лабораторию в труднейшее положение перед Высоким Начальством.
      Мало того, что нас покинул Берто, - взамен явился Сови!
      И еще эта история с письмом!
      Затем меня навестил Сови. Длиннейшая беседа с ним... И в итоге - такое чувство, что мне осталось только покончить с собой, выбросившись за колпак Отдела, других выходов из положения я не видел.
      Высокое Начальство было право - да, оно знало Сови!
      Но, поскольку Сови прилетел по нашему приглашению,что я мог поделать? После романтичного умницы Берто общаться с этим типом, который займет его место, было мучительно... Битый час я объяснял Сови элементарные вопросы нашей тематики - и, я убежден, бесполезно.
      Неразговорчивость оказалась единственным его достоинством.
      Пока он молчал, у вас создавалась иллюзия взаимопонимания, и это рождало надежду. Но затем вы обнаруживали, что надо начинать все сначала...
      Если бы я хотел набрать к себе в лабораторию пешек, рядовых исполнителей - а ведь именно это, бывает, делают те, кто боится, как бы их не обогнали собственные же подчиненные, Сови стал бы, разумеется, находкой.
      Арман по сравнению с ним - гений. После разговора с Сови у вас развивалась мания величия: вам начинало казаться, что весь мир, кроме вас, непроходимо туп и не может взять в толк даже самую простую вашу мыслишку...
      Обедал я - что было естественным продолжением этого дня с секретаршей Высокого Начальства.
      Она позвонила мне и воскликнула:
      - Ах, вы еще у себя! Я совсем не была уверена, что застану вас. Я думала, вы уже ушли обедать...
      Что мне оставалось? Я пригласил ее. Клер я ни разу не пригласил пообедать со мной! Ну, и ладно. Я улетел на несколько дней к Юркову - а она тут же поехала неизвестно куда с Берто и Арманом...
      За обедом я разговорился. Слишком хотелось поделиться с кемто свалившимися с резных сторон неприятностями - и я вдруг стал распространяться о них малознакомой женщине. И вот тут мне впервые за этот день повезло. Да как! Женщина всегда женщина, и если даже вас не волнуют ее глаза или ее волосы, вы можете быть уверены в том, что душа-то у нее не менее прекрасна, нежели у первой телезвезды сезона. Я встретил доброту и отзывчивость и ухватился за них, как утопающий за соломинку.
      Я успокоился.
      Она уверила меня - не логикой, а глазами, интонацией, прикосновением пальцев к моей руке, - что лаборатория еще выправится и все будет хорошо.
      Я поверил ей.
      Даже относительно Сови она меня успокоила. Утверждала, будто ситуация не совсем безнадежная. Я стал допытываться что она хочет этим сказать? Или ей известны способы, которыми можно избавиться от приглашенного сотрудника?
      - Пожалуй, - только и ответила она.
      Я продолжал настаивать.
      - Нет, - сказала она тогда, - это я так. Я ничего не знаю.
      И замкнулась.
      А когда заговорила снова - ее тон удивил меня:
      - Я видела вас вчера не одного... Кажется, это была Клер?
      Мгновенно я покраснел, будто мальчишка!
      - Мне кажется, - продолжала она, - вы сделали не слишком удачный выбор...
      Я был вынужден попросить ее переменить тему. Она сверкнула глазами и выскочила из-за стола.
      Как я только что упоминал, женщина - всегда женщина...
      Неожиданно она вернулась, встала передо мной и, глядя на меня сверху вниз, резко произнесла:
      - Вы интересовались, как убрать сотрудника... Вот и спросите у своей Клер, пусть-ка она вам порасскажет, куда они ездили...
      И - исчезла.
      "Куда они ездили"!
      Да, почему столько таинственности вокруг этой поездки?
      А может быть...
      Действительно, куда? И зачем?
      Еще не допив чая, я твердо решил, что завтра же отправлюсь на ферму. В самом деле, отчего в этом Тальменусе такой интерес ко мне? Почему именно я им нужен? Да откуда там, в конце концов, слышали обо мне?
      Едва ли это можно объяснить одним только растущим интересом к науке, про который заладили в последнее время все газетчики.
      Прежде я считал, будто Тальменус путает мои планы.
      Теперь я понял, что мне совершенно необходимо туда поехать.
      Какое им там дело до Фревиля? Странно.
      Да и не в этом суть, в конце концов. Я должен ехать на любую ферму, я должен объехать все фермы на этом шарике, но найти следы моих сотрудников. Куда же они все-таки ездили? На какой стороне искать то сельское строение, у которого они сфотографировались?
      Из лаборатории я позвонил Высокому Начальству (секретарша соединила меня с ним, не сказав ни слова) и объявил, что завтра еду в Тальменус.
      - Фревиль, я очень доволен вами! - ответило пораженное Начальство. - А мне уж начинало казаться, будто вы не хотите ехать. Рад, что ошибся.
      Я промолчал.
      - А знаете, Фревиль, - расчувствовалось вдруг Высокое Начальство, - возьмите-ка с собой Клер! Нужно ценить интерес к нашей работе. Да, поезжайте вдвоем! Так будет основательнее. Вы прочтете общую лекцию, а она - по своей тематике.
      Мыслимо ли прогнозировать идеи, которые могут прийти в голову Начальству?
      Я был и обрадован, и смущен.
      6. Рассказывает Юрков
      - А, дьявол!
      Но что теперь можно было поделать?
      - Черти бы тебя взяли!
      Пустые слова.
      - Да как тебя угораздило?
      Никто не мог ответить...
      Дымок легкой струйкой еще поднимался из его груди. Он возникал под крышкой приборной секции и слабо вытекал наружу, издавая приторный запах сгоревших бесценных деталей. Растерянный, я стоял над роботом и кричал, словно он мог еще услышать меня.
      Я пришел глянуть, как он тут провел ночь, - и нашел только металлическую оболочку со сгоревшим дотла нутром. Что теперь было толку в его сверкающей хромом и эмалью франтовской отделке?
      Прибежала Надежда.
      - Ты чего это тут раскричался?
      И увидела 77-48А.
      - Кто это сделал, Юрков? Кто это сделал?
      - Не знаю. Может, никто.
      - Как это - никто?
      - Ну, может, он сам.
      Она опустилась перед ним на колени.
      - Что ты наделал, Юрков!
      В глазах у нее были слезы.
      - Не понимаю, - сказал я.
      - Зачем это было тебе нужно? Ну, скажи, зачем?
      Она расплакалась. Я хотел успокоить ее, но она меня оттолкнула.
      - Дорегулировался! - выкрикнула она. И снова заплакала.
      Дымок все еще потихоньку выходил из груди 7748А, - словно душа робота покидала его стальное тело.
      - Кто мог предполагать, что этим кончится. Я не знал. Ты знала?
      - Я говорила тебе - не трогай! Не трогай! Разве ты послушаешь...
      - Ответь, пожалуйста, на мой вопрос. Ты знала, что так получится?
      - Я говорила тебе - не трогай! Я чувствовала, что добра от этого не будет.
      - Ты знала или ты чувствовала?
      Я был зол, как не знаю кто. Мало того, что сгорел 77-48А.
      - Я чувствовала, чувствовала, не надо его трогать! Не надо было его регулировать, я тебе это твердила!
      - Знаешь, уж коли на то пошло, - я говорил зло и жестко, - я должен тебе сказать, что ты ведешь себя крайне непоследовательно. Ты все время боялась его. Отчего же ты теперь плачешь?
      Она залилась слезами.
      - Надежда, я считал тебя умной женщиной!
      - Юрков, это все из-за тебя, это ты сделал! Зачем ты его вчера раскрутил?..
      Словом, некрасивая была сцена. Расстроенные, мы разругались...
      Но надо было работать. Мы вызвали наших старичков, и они оттащили то, что осталось от 77-48А, в темный подвал, где были свалены разные ненужные ящики, балки, обломки и прочая всякая всячина. Затем мы распечатали второй контейнер.
      - Смотри, Надюша, - сказал я примирительно, - этого зовут 53-67А.
      Но она не разговаривала со мной. Я вскипел, бросил ей через стол документацию на робота и ушел к себе.
      Когда я вернулся, 53-67А уже разгуливал вокруг витализера.
      Он был, разумеется, точно такой, как 77-48А.
      И держался так же. Я немного поспрашивал его - скорее, просто для формы. Он отвечал безукоризненно.
      Я дал указание Надежде (теперь у нас были строго официальные отношения) отправить его в рабочий отсек.
      Пусть приступает к делу вместе с другими роботами.
      Затем я ушел, оставаться рядом с Надеждой мне было невыносимо. А когда заглянул проверить, как идут дела, - застал ее снова у витализера Джиффи.
      - И этот в обмороке, - объяснила Надежда, не глядя мне в глаза.
      Два старых наших робота внесли 53-67А и положили его у витализера. Я наклонился над ним и увидел: выбило предохранители Барренса.
      Что ж, мы оживили его. А затем - затем я, не говоря ни слова, закоротил предохранители. Надежда тоже ничего не сказала. А ей, наверняка, очень хотелось сказать что-нибудь. Смолчала.
      Я отправился на совещание.
      У меня горел план - почему я и рискнул снова закоротить барренсовские предохранители. Не какой-то там второстепенный график ввода автоматов, а теперь уже основной план. Станция не выдавала обязательную программу.
      Приборы исправно собирали всю нужную информацию, а обсчитать ее было некому. Старые-то наши роботы не могли решать новые задачи.
      Бросить все, сесть за тривиальную вычислительную машину, которых на Станции хватало, и самим - вместо роботов - приняться за черную работу?..
      Итак, ежедневное совещание. Разумеется, мне влетело за срыв графика. Объективные причины? Они, как вы сами понимаете, никого не интересовали. Мне поставили в пример тех, кто борется за первые места по досрочному выполнению расчетов.
      О, хоть бы одного исправного робота серии "А"!
      Но где его возьмешь? Звонить Фревилю? Да, я хотел так сделать. Раньше. А теперь, когда я сжег новенький его автомат, это желание у меня пропало.
      Мне поставили на вид. Я произнес все приличествующие ситуации обещания. Только после этого мне позволили отключить связь. Я вздохнул и отправился посмотреть, как ведет себя 53-67А, на которого я готов был теперь молиться, лишь бы он работал.
      Картина, увиденная мною, превзошла все мои опасения. Лязгая суставами, робот гонялся по комнате за Надей. Еще секунда - ему удалось схватить ее за рукав. Надя, испуганная, с мокрым лбом, вырывалась, но робот держал намертво.
      - Не лает, не кусает, в отсек не пускает, - энергично спрашивал робот. Другой рукой он прижимал ее к стене.
      - Замок!
      - Не то. Не то. Не то.
      - Пломба, - сквозь зубы ответила Надя.
      - Молодец, правильно, - похвалил робот и выпустил ее.
      Надя вытерла лоб.
      - Стоять тихо! - приказал я роботу. Спросил у Нади: - Он что, уже?
      Она не ответила.
      И этот спятил... Я схватился за дезассамблятор. Робот был опасен. Но я не любил эту процедуру, есть в ней что-то такое... И я решил - черт с ним. Подождем. И попросту отослал его в дальний отсек.
      - Успокойся, - сказал я Наде.
      Она только зло глянула на меня. А я, естественно, снова завелся.
      - Вот что, - сказал я. - Не хочешь разговаривать - не надо. - Я уже не мог остановиться. - Но график выдерживать придется. И ты будешь выполнять свои обязанности. Если автоматы не тянут эти задачи - сама сиди и решай их. Ясно? Вопросы будут?
      Она помолчала, помолчала, потом поправила волосы, сняла рабочий халат и - ушла.
      Я остался один. Дурак дураком.
      А как же план?
      Надежда прогнозу не поддавалась (в отличие от космической погоды). Нельзя было сказать, сколько времени продлится у нее плохое настроение. И до тех пор, пока оно не изменится, работа останется на прежнем месте - только это вы и могли прогнозировать.
      Что же касается автоматов... Один лежал еще в контейнере, но браться за него у меня как-то, откровенно говоря, не было желания.
      Другой, веселый массовик-затейник, развлекался, по-видимому, задавая сам себе загадки в дальнем отсеке. И еще один валялся среди всякого хлама в подвале.
      Я пошел туда, где старательно продолжали трудиться наши старые роботы, и разыскал в небогатой выдаче этого черного дня ленты, принадлежащие 53-67А.
      До того, как выбило предохранители, он мало что успел посчитать, Но обучение подвигалось нормально.
      А потом он вдруг перешел на двоичную систему. Единицы, нули - и все, чистая лента. Это сработали предохранители, иначе говоря, - аппаратная защита: переполнение оперативной памяти.
      Предохранители Барренса служили для защиты автоматов в случае решения задач, к которым автоматы не были приспособлены.
      Но те задачи, которые должна решать Станция, - они ведь как специально для этой модели составлены!
      Тогда - в чем дело?
      Я посмотрел его последнюю выдачу. Все тот же характерный сбой. Сначала все хорошо, а потом - внезапный переход с восьмеричной системы на двоичную, длинные столбцы единиц и нулей, но с закороченными предохранителями ему удалось продвинуться чуть дальше: ни с того ни с сего подряд несколько уравнений регрессии, и тут уж, по-видимому, переполнение достигало опасного уровня - автомат выходил из строя и давал сплошные колонки нулей. Тогда ему оставалось только бегать за Надеждой и задавать ей загадки...
      Рехнулся, да и все.
      Я спустился в подвал, долго бродил с фонарем по мрачным холодным туннелям. Там не мудрено и заблудиться. Кругом была набросана всякая рухлядь, пару раз я растянулся на бетонном полу.
      Кое-как добравшись через завалы разного мусора, я разыскал, наконец, то, что осталось от 77-48А. Он жутковато поблескивал в свете фонаря.
      Мне нужна была его лента.
      Но я не нашел ничего, кроме пепла. Все сгорело, что могло гореть. Я посидел возле него в подвале, пристроившись на каком-то фанерном ящике. Да, этот веселый парень, этот рифмоплет... Он ничего уже не мог рассказать мне. И лента его сгорела. Это было очень важно - его лента. Все же я видел где-то такую задачу, эти уравнения... Или мне казалось, что видел? Нет, точно, все это было мне откуда-то знакомо... Может, он стал решать дальше, и ему удалось чуть продвинуться?
      И, может, увидев его ленту, я понял бы, что это за роковая задача? Возможно. Но ленты нет.
      Из-за чего же он мог сгореть? Чудеса!
      Заслышав какие-то шорохи, я погасил фонарь и стал ждать. Чем черт не шутит на маленьких станциях. Был же случай, когда чья-то база - канадская, кажется, - использовалась контрабандистами, а научники и не подозревали, что они не одни... Но было тихо.
      Я вернулся к себе. Надежда не появлялась. Пойти к ней?
      Нет, решил я, не пойду.
      Пусто у меня было в комнате, а на душе - грустно.
      Что ж! Я постелил себе, лег, приглушил свет. Но вспомнил о книге. Я достал ее, погладил ласково, начал читать и на время забыл обо всем:
      "...Лапутяне постоянно находятся в такой тревоге, что не могут ни спать спокойно в своих кроватях, ни наслаждаться обыкновенными удовольствиями и радостями жизни. Когда лапутянин встречается утром с знакомым, то его первым вопросом бывает: как поживает Солнце, какой вид имело оно при заходе и восходе и есть ли надежда избежать столкновения с приближающейся кометой? Такие разговоры они способны вести с тем же увлечением, с каким дети слушают страшные рассказы о духах и привидениях: жадно им внимая, они от страха не решаются ложиться спать.
      Женщины острова отличаются гораздо более живым темпераментом; они презирают своих мужей и проявляют необыкновенную нежность к чужеземцам, каковые тут всегда находятся в порядочном количестве, прибывая с континента ко двору по поручению общин и городов или по собственным делам; но островитяне смотрят на них свысока, потому что они лишены созерцательных способностей. Среди, них-то местные дамы и выбирают себе поклонников; неприятно только, что они действуют слишком бесцеремонно и откровенно: муж всегда настолько увлечен умозрениями, что жена его и любовник могут на его глазах дать полную волю своим чувствам, лишь бы только у супруга под рукой были бумага и математические инструменты и возле него не стоял хлопальщик.
      Жены и дочери лапутян жалуются на свою уединенную жизнь на острове, хотя, по-моему, это приятнейший уголок в мире; несмотря на то, что они живут здесь в полном довольстве и роскоши и пользуются свободой делать все, что им вздумается, островитянки все же жаждут увидеть свет и насладиться столичными удовольствиями, но они могут спускаться на зе/ллю только с особого каждый раз разрешения короля; а получить его бывает не легко, потому что высокопоставленные лица на основании долгого опыта убедились, как трудно бывает заставить своих жен возвратиться с континента на остров.
      Мне рассказывали, что одна знатная придворная дама - мать нескольких детей, жена первого министра, самого богатого человека в королевстве, очень приятного по наружности, весьма нежно любящего ее и живущего в самом роскошном дворце на острове, - сказавшись больной, спустилась в Лагадо и скрывалась там в течение нескольких месяцев, пока король не отдал приказ разыскать ее во что бы то ни стало; и вот знатную леди нашли в грязном кабаке, всю в лохмотьях, заложившую свои платья для содержания старого безобразного лакея, который ежедневно колотил ее и с которым она была разлучена, вопреки ее желанию. И хоть муж принял ее как нельзя ласково, не сделав ей ни малейшего упрека, она вскоре после этого ухитрилась снова улизнуть на континент к тому же поклоннику, захватив с собой все драгоценности, и с тех пор о ней нет ни слуху.
      Читатель может подумать, что это скорее анекдот в духе европейских или английских нравов, чем истинное происшествие из жизни столь отдаленной страны. Но пусть он благоволит принять во внимание, что женские причуды не ограничены ни климатом, ни национальностью и что они гораздо однообразнее, чем то кажется с первого взгляда".
      7. Рассказывает Фревиль
      Он протянул мне руку и сказал:
      - Зовите меня Михаилом.
      Никогда бы не подумал, что это директор; а впрочем, у меня не было знакомых руководителей ферм, тем более - ферм, принадлежащих международным организациям.
      Его заместителя звали Людвиг. Увидев Клер, он гром* ко спросил:
      - А это кто? Супруга?
      Клер была смущена, я - что и говорить...
      Я дал необходимые разъяснения.
      - Вот как! - воскликнул Людвиг.
      Михаил пришел нам на помощь. Когда он улыбался, его цветущее лицо становилось таким милым, добрым, приветливым, что он напоминал ребенка, шалуна-вундеркинда.
      Людвиг заставил меня разволноваться своим вопросом относительно Клер, и я проглотил, не запивая, одну из таблеток, которые захватил с собой. И всю дорогу до главной усадьбы таблетка стояла у меня в горле.
      Наше пребывание в Тальменусе началось, разумеется, с обильного обеда - впрочем, меня предупреждали, что на фермах так всегда делается. Не могу сказать, будто обычай неприятный; я, вообще, люблю вкусно поесть; а при одном взгляде на этот стол слюнки текли. Едва мы сели, принесли вареники, и сразу видно было - из натурального теста; а когда я раскусил первый благоухающий, исходящий сладким паром комочек, я обнаружил, что и творог натуральный, в этом не было никакого сомнения! Я забыл о целях своего приезда - и об официальной цели, и о своей тайной; окунал натуральные вареники в натуральную же сметану и поглощал их - в неимоверном количестве...
      Но я хотел как можно скорее приступить к осмотру фермы.
      Михаил посулил мне экскурсию, и я попросил его не откладывать выполнение этого обещания.
      Что бы нам ни принесли еще - все равно я уже ничего не смог бы съесть. Ни крошки.
      С трудом мы выбрались из-за стола.
      Экскурсия меня разочаровала... Нет, ферма была, конечно, примечательной, и директор как глава этой организации заслуживал всяческих похвал, но... Короче говоря, я замучил Клер и Михаила, таская их из конца в конец хозяйства, по самым дальним уголкам; я все искал то сельское строение, на фоне которого - я отчетливо помнил снимок, виденный мною в альбоме у Армана, - сфотографировались мои сотрудники. Иногда попадалось нечто подобное, бывало, сходство казалось бесспорным; но тут я обнаруживал, что или облицовка не совсем такая, как на снимке, либо фасад так расположен по отношению к терминатору, что Клер, Арман и Берто ни в коем случае не имели бы необходимости щуриться от света.
      Я приехал напрасно!
      Расстроенный, я кое-как прочел свою лекцию. Читал я по бумажке. Знаю, что это плохо, но мое состояние можно понять. Я захватил с собой черновик доклада для Всемирного конгресса по роботехнике и через силу прочел его собравшимся.
      Зато Клер - о, Клер блистала! С горящими глазами она ораторствовала час, потом другой, отвечала на вопросы, без конца рисовала на доске свои любимые схемы, вымазалась в мелу со лба и до колен и ушла с клубной сцены, провожаемая бурными аплодисментами. Когда она говорит о своей работе - можно заслушаться. Работа стала ее стихией. Я хотел бы когда-нибудь специально написать о Клер как об ученом. Но это надо сделать профессионально. Чтобы еще посильнее получилось, чем о Станции.
      После наших лекций трапеза была продолжена. Людвиг заметил, что настроение у меня отнюдь не приподнятое, по-своему истолковал это и принялся развлекать меня анекдотами на вечную тему - о том, как хозяин уехал в командировку, а робот остался дома. Потом Людвиг переключился на Клер. Она тоже сидела грустная - но по несколько другой причине. Это были дни, когда она в очередной раз изнуряла свой организм диетой, чтобы ценой невыносимых страданий заставить себя похудеть на полкилограмма. Единственный проглоченный вареник стоил ей длительного раскаяния; теперь она тоскливо оглядывала стол с дразнящими ее самыми разными яствами; страсти бушевали в ней, и стойкости женщины с прекрасной фигурой едва ли не пришел конец перед столькими искушениями... Людвиг рассказывал Клер на эльзасском диалекте старый анекдот о роботе, который отправился в баню.
      Путешествие на ферму едва ли можно было считать удавшимся, а мысль о том, что я должен объехать все моря и горы в поисках нужного мне строения сельского типа, больше не казалась гениальной. Даже если бы я нашел время на сомнительного рода туризм по аграрным районам, это для меня не по силам: я не могу съесть сколько угодно, в этой сфере деятельности мои природные задатки и приобретенный в Отделе навык весьма ограничены.
      Что же делать?
      Я принялся выстраивать цепочку событий последних дней.
      Итак, что было сначала? Вначале Земля была бесформенна, пустынна и погружена в вечный мрак. Всюду простирались только воды, а над ними носился дух божий.
      И сказал бог: да будет свет! Увидев, что свет хорош...
      Кажется, я устал! Так что же сначала было? Вначале была телеграмма от Армана. Нет, стоп! Телеграмму Арман отправил после того, как Берто подал заявление об уходе, а еще раньше они втроем ездили куда-то на пикник... Итак, сперва они куда-то ездили. Но начнем с еще более раннего времени.
      Вначале лаборатория была спокойна, все ставки заполнены и работа шла идеально по графику, утвержденному Высоким Начальством.
      И сказал я: да поеду я к Юркову, раз предоставляется такая возможность.
      И уехал. В то же время (я сам видел фотографию, да и жена Армана проговорилась, что именно в последнее мое отсутствие) Клер, Арман и Берто исчезают на несколько дней из Отдела (об этом я знал и от секретарши). Кто был четвертым, - а ведь должен же существовать человек, который их фотографировал, неизвестно. А впрочем, это могла быть и автоматическая съемка, тогда вопрос о четвертом отпадает. Берто по возвращении с пикника в Отдел подает заявление об уходе. Примерно в тот же период, когда произошла поездка, Арман представляет список на семь публикаций, - затем забирает его, вычеркивает неизвестно какую седьмую публикацию и дает новый список - на шесть работ; часть этих событий, возможно, произошла до поездки, а часть - после. Кажется, все, не считая неясных намеков секретарши Высокого Начальства... Да, еще этот странный вызов сюда, в Тальменус, на лекцию - с какой стати моя персона заинтересовала обитателей фермы? И, наконец, последние события. Арман - без моего ведома - заполняет место Берто неким ничтожеством, своим приятелем. Остается только добавить, что Берто был не первым, кто вот так же внезапно уволился... И - никаких объяснений!
      Так что же я должен делать? Мысли у меня были бесформенны, пустынны и погружены в вечный мрак.
      И тут кто-то сказал: да будет свет!
      То, что произошло, безусловно, сверх меры подчеркивает роль случайности. Но если рассматривать вопрос диалектически, станет ясна логика событий, за которыми, тут я согласен с рядом философов, стоит закономерность.
      Стараясь поддерживать легкую светскую беседу с моим другом директором Михаилом и его заместителем Людвигом, Клер поступила вдруг в высшей степени опрометчиво: непостижимым образом умудрилась задать именно тот вопрос, с которым давно должен бы обратиться я сам, - если б я до такого простого вопроса додумался.
      - Послушайте, Мишель, - сказала она моему другу, - отчего вам пришла в голову идея пригласить Фревиля?
      - А почему нет? - удивился директор. - Разве плохая идея?
      - Я не сказала, что идея никуда не годится. Но любопытно, откуда здесь такой интерес к роботехнике.
      - Ну, это просто. Думаете, мы тут стоим в стороне от прогресса? Да мы начали, в порядке эксперимента, арендовать роботов для наших филиалов!
      Тут Людвиг принялся рассказывать невероятно длинную притчу о роботе, собаке, корове и тракторе. Я уже потерял, было интерес к разговору - едва ли он мог дать мне что-либо, как вдруг Михаил остановил заместителя и сказал:
      - Да, вот еще что! Если уж вам это так интересно, Лера, я вам скажу, откуда я про вашего Фревиля услыхал. Поверьте, Лерочка, даже газету прочесть времени не остается. Так что в первый раз я про Фревиля услышал на одной нашей дальней усадьбе. Люди рассказывали. И как раз план культмероприятий надо утверждать.
      Заседаем, повестка дня длинная, чуть не до Земли. Я говорю: а давайте возьмем да и пригласим этого самого Фревиля. Ну, посоветовались с товарищами и доукомплектовали Фревилем план работы...
      Здесь опять вступил Людвиг. Я покинул их, предоставив им без меня добираться до финала притчи о роботе, собаке, корове и тракторе. Я быстро дошел до конторы и отправил в Отдел телеграмму о том, что задержусь на некоторое время.
      В конце дня Людвиг отвел меня в сторону и деликатно осведомился, как разместить нас на ночь. А мне говорили, что я встречусь с такой строгостью нравов, какая мне и не снилась!
      Увидев, что я смутился, он принес мне свои извинения.
      - Я хотел как лучше, - сказал он; я и без того верил в его искренность.
      Он поселил нас в соседних комнатах.
      Пожелав Клер доброй ночи, я еще потоптался на пороге ее комнаты, уходить мне так не хотелось, а она меня и не прогоняла; но я не нашел ничего лучшего, нежели спросить ее мнение о Сови.
      - Я поняла, что интеллектуальный потенциал распределен среди людей неравномерно, - резко ответила Клер.
      Остаток вечера я провел в своей постели за чтением очерка:
      "И вот, наконец, я начинаю кое-что понимать. Во-первых, Станция - это звено в общей системе, и притом очень важное. Во-вторых, главный на всей Станции - Юрков. По внутренней связи на протяжении всего рабочего дня то и дело требовали Юркова, прибегали какие-то ребята и даже одна девушка, отводили Юркова в сторону и что-то ему говорили. Люди, которые сидели у приборных досок, ежеминутно задавали Юркову какие-то вопросы, и он им что-то разъяснял, но то, о чем шел разговор, мне лично казалось темным лесом.
      Пульт управления представлял собой очень длинный ряд столов со щитками, с массой различных лампочек, кнопок, каких-то приборов, а сзади громоздились ряды железных ящиков, тоже с какимито ручками, реле, хитрыми системами. Главный конструктор этих ящиков - та самая девушка, которая приходила к Юркову. Зовут ее поземному просто - Надежда.
      Здесь делается Большая Наука. И мне было даже глупо делать вид, что я хоть что-то понимаю во всей этой механике, а десяток ребят и одна девушка, которые все были моложе меня, а с ними еще и роботы, чувствовали тут себя как дома. С большим трудом они спускались с прекрасных облаков науки на грешную землю и показывали мне, как немому, чуть ли не на пальцах. Я был словно пришелец из другого мира. И все мои жалкие попытки, прыжки, желание не то чтобы подняться к их уровню, но хотя бы на секунду приблизиться, ничем не кончились, несмотря на то, что когда-то в аттестате зрелости мне поставили "5" по математическому анализу.
      Но, во всяком случае, в одном я разобрался: в середине пульта стояло нечто похожее на телевизор среднего размера, и в середине экрана двигались белые пятна..."
      8. Рассказывает Юрков
      Я слонялся по Станции. Избегал встреч с Надей и потому слонялся по дальним отсекам. Работа стояла, а я занимался тем, что бродил из туннеля в туннель. Без цели. Ну, разумеется, утешал себя, - давно пора осмотреть заброшенные отсеки и решить, как быть с ними.
      Занятие для бездельников. А план, между прочим, горел в это самое время.
      Так и забрел в подвал. Может, меня поневоле тянуло к 77-48А?
      Пожалуй, я все время и шел к нему. Не то чтобы я растерялся, когда вышел в этот холодный туннель, где сидел вчера с фонарем, пристроившись на фанерном ящике. Но и не понял сначала, зачем я сюда свернул. Просто сказал себе: ну, вот я и здесь. И поднял повыше яркую лампу, которую нес в руке, чтобы глянуть лишний раз на то, что оставалось от 77-48А.
      Удивившись, я проверил себя. Нет, я не ошибся. И та же рухлядь - ящики и обломки бетона.
      Поднял лампу еще выше. Всмотрелся. Рука, в которой я держал лампу, начала уставать. Я влез на бетонную глыбу, возвышавшуюся над прочим хламом.
      Ничего нового я не увидел.
      Тогда я поднес лампу к стене и осветил номер туннеля. Я не мог ошибиться. Это был именно тот туннель, где я сидел вчера. Но робота не было.
      Исчезновение полутонны стали на маленькой лунной станции, изолированной от всего мира защитным колпаком, непроницаемым даже для космических лучей (почти), когда на Станции только два человека и больше - вы точно знаете - никого, - это могло озадачить, не правда ли?
      Случались, конечно, проникновения на базы в роботной оболочке, а уж угон роботов кое-где был одно время чуть ли не обычным явлением (фревилевских некоторые потребители до сих пор не брали, потому что он не считал нужным ставить на них противоугонные приспособления)...
      Бегом я добрался до лифта и поднялся в рабочий отсек.
      Картина, которую я увидел там, умилила бы, растрогала бы меня и стала бы для меня укором - не будь я так взбудоражен. Надя - разумеется, с лицом великомученицы - сидела за старенькой машиной, давно списанной, но еще работавшей иногда, если у нее (у машины, то есть) бывало настроение. Надежда трудилась, - считала наши задачки, предназначенные для фревилевских автоматов серии "А".
      Выполняла мое указание. Спасала план.
      - Автоматы подводят, - нашелся я, - но люди никогда.
      Она не повернула головы. Старые роботы крутились возле нее, только мешая работать.
      Я подошел поближе, шепотом:
      - Надюха, ответь "да" либо "нет". Ты не перетаскивала 77-48А?
      - Больно надо, - снизошла она до меня.
      - И не приказывала это сделать?
      - Еще чего!
      - Но, может, ты знаешь, где он сейчас?
      - Юрков!
      - Что?
      - Катись.
      Я оглядел роботов.
      - Выгони их отсюда! - распорядился я. - Какого черта они тут толкутся? Гони их в шею!
      Закончив монолог, я почувствовал себя лучше. Не продолжить ли инспектирование Станции?
      В дебри трубопроводов установки для регенерации воздуха могло завести только безделье. Здесь бывали одни автоматы, здесь их работа, а не наша. Но раз уж меня сюда занесло, я решил по крайней мере окинуть взглядом это несовершенное сооружение.
      И увидел 77-48А.
      Он неловко свисал надо мной, заброшенный верхней частью на антресоли, которые шли над установкой. Лежи он там поаккуратней - я не заметил бы его.
      Я ухватился за швеллер, подтянулся, перевалил через барьер.
      Да, это был он.
      Вдоволь наудивлявшись, я вернулся в рабочий отсек.
      Там все было по-прежнему, и я возмутился:
      - Ты что же, не слышала? Ты не слышала, что я тебе сказал?
      - Они не уходят.
      - Это еще что за штучки? А ну, ребята, проваливайте!
      Роботы засуетились.
      - Спокойно, Юрков. Позволь, я уж сама как-нибудь справлюсь со своими делами.
      - Мне эти номера не нравятся. Что значит - не уходят? Знаешь, в таком случае ты их вовсе отключи. На что они сейчас вообще нужны?
      Я подкатил к ней рогатое чудище-дезассамблятор.
      - Ладно, - сказала Надежда.
      Я ждал, не уходил.
      - Ладно, - сказала она. - Сейчас я их отстраню от работы.
      Я опаздывал на совещание.
      О, эта говорильня! Когда дошла очередь до меня, все в эфире, казалось, приутихли - ждали, что будет. Но я легко отделался на этот раз. У меня был заготовлен один ответ на все вопросы. Я так и сказал - приняты меры для выполнения плана, и план будет выполнен.
      Что ж, мне удалось избежать выговора. Чем припугнули меня в прошлый раз? Я с трудом вспомнил: поставили на вид. В виду я имел все эти меры поощрения и наказания, вместе взятые! Лунная закалка приучала хладнокровно относиться к выговорам диспетчера, обдумывающего в своем уютном кабинете на Земле, как бы поучительнее обойтись с вами. Мне бы эти заботы. Нас выручали расстояния. В крайнем случае диспетчер мог залететь на орбитальную базу. Это уже было событием. До нас он не добирался. Выезды на периферию были столь сложным и героическим для работников аппарата науки, что могли быть связаны разве что с инспекторской поездкой кого-нибудь из координаторов. Тогда в свите оказывался, конечно, и наш региональный диспетчер. Но это такой редкий случай, что о нем не стоило и говорить.
      Поучения я не слушал. Однажды только проснулся, когда вдруг выбило связь. На секунду на Станции пропала энергия. Даже меньше, на полсекунды. И сразу энергия появилась снова. Тут же и связь, понятно, восстановилась.
      - Что это у вас? - немедленно заинтересовался диспетчер.
      Пришлось объяснить - пропала энергия.
      - Это я понял! Выясните, в чем дело, и доложите.
      Но я сообразил, как надо сделать, и стал жаловаться на реактор, который давно следовало отремонтировать.
      Останавливали же работу, когда чинили колпак! Почему бы сразу и реактор не привести в порядок? И при всем честном народе принялся стыдить диспетчера за то, что он не выполняет своих обещаний по доставке запасных частей к реактору.
      - Вы что, с Луны свалились? - сказал диспетчер.
      Я рассчитывал, что у него есть совесть, и, раз я его пристыдил, он теперь от меня отстанет. Но его еще хватило посоветовать мне обойтись подручными средствами. Он, видите ли, всегда так делал в аналогичных ситуациях. Но ведь в его время и реакторы были такие, что их удавалось ремонтировать кустарными способами!
      Ну, ладно. Я и не рассчитывал на взаимопонимание.
      Мне только надо было, чтобы он не привязывался ко мне по разным пустякам вроде обесточивания Станции на жалкие полсекунды.
      Само по себе это весьма странно, но какое дело диспетчеру?
      Когда я вернулся в рабочий отсек, Надежды там не оказалось.
      Работа была брошена на середине очередной таблицы. Я прошелся по пустому отсеку, посмотрел задачу, сложил в стопку раскиданные бумаги.
      Потом поискал Надежду в соседних отсеках. Ее там не было. Я двинулся к себе, посидел в своей комнате.
      Решился.
      Пошел к Надежде.
      Постучал; никакого ответа. Позвал; то же самое.
      Я подождал, подождал - и приоткрыл дверь ее комнаты.
      Она была пуста.
      Я отправился на поиски. Думал - она тоже бродит где-то здесь. Сейчас наткнусь на нее. Вернулся в рабочий отсек, обошел весь верхний уровень. Нигде ее не было.
      Я вспомнил, что наказывал ей, когда видел в последний раз.
      Побежал в отсек для роботов.
      Они лежали рядом, три наших старых робота, и с ними четвертый, новичок 53-67А. Я наклонился, чтобы проверить, дезассамблировала ли их Надежда. Оказалось, она не сделала этого.
      Роботы находились всего-навсего в состоянии временного отключения.
      Нечто вроде спячки. Это они делали сами - отключали себя на время, когда бывали не нужны.
      Я пригляделся - все они, хотя и отключились, поставили себя, между тем, на подзарядку энергией. Я отсоединил их от сети и продолжил поиски.
      Нади не было.
      День таинственных исчезновений? Когда это пришло мне в голову - я бросился в подвал.
      Лампа закапризничала, и я взял фонарь. Добрался до регенерационной установки. Влез на антресоли.
      Робот исчез.
      Как и не было!
      С фонарем в руке я принялся обшаривать захолустья наших подвалов. Я искал час, другой. Попал в туннели, номера которых мне ни о чем не говорили, и не был уверен, что выберусь оттуда.
      Между стеной и корпусом теплообменника что-то блеснуло.
      Фонарь давал очень слабый свет, а подходить ближе было неразумно: один лишний шаг - и я мог попасть в опасную зону реактора.
      Осторожно, проверяя себя, подобрался к стене.
      Между теплообменником и стеной было заклинено тело 77-48А.
      Пристроив фонарь на торчащей из бетона арматуре, я принялся вытаскивать робота. Не получалось. Тогда, используя его руку как рычаг, я повис на ней.
      Мы упали в опасную зону. Я быстро выскочил из нее; надеюсь, доза была невелика.
      Итак, робота перепрятали.
      Где одна находка - должна быть и другая.
      Я вынес Надю - она лежала там же, между теплообменником и стеной, в полуметре от опасной зоны,- и пошел, держа ее на руках, по темным туннелям. Фонарь я оставил, он слишком громоздок. Лучше было идти в темноте.
      Я не мог понять, дышит ли она. Останавливаться было нельзя, время - главное. Я прошел по туннелям, поднялся в1 наш ярус и положил Надежду на свою постель.
      Вызвал врача. Слышимость по ближней связи была, к счастью, хорошая. Я объяснил ответившей мне женщине ситуацию и передал ей показания приборов, - пульс, давление и прочее. Если можно было назвать это пульсом.
      И ждал диагноза.
      - Электрошок, - сказал врач.
      Я сделал все, что сказал мне доктор, поблагодарил и стал ждать.
      Когда она открыла глаза, я обнаружил слезу у себя на щеке.
      Удивился. Стер слезу.
      Когда она попробовала улыбнуться мне, я обнаружил, что люблю ее. И улыбнулся ей.
      Она шепнула:
      - Закрой.
      Я встал и закрыл дверь. Подумал и запер ее на задвижку. Это успокоило Надю.
      - Поспишь?
      - Нет.
      Я не знал, что сделать для нее. Вспомнил про книгу.
      - Я вчера без тебя читал, - сознался я. - Прости.
      Потом устроился возле нее, нашел в книжке место поинтереснее:
      "...Около сорока лет тому назад несколько жителей столицы поднялись на Лапуту - одни по делам, другие ради удовольствия, и после пятимесячного пребывания на острове возвратились домой с весьма поверхностными познаниями в математике, но в крайне легкомысленном настроении, приобретенном ими в этой воздушной области. По своем возвращении лица эти прониклись презрением ко всем нашим учреждениям и начали составлять проекты пересоздания науки, искусства, законов, языка и техники на новый лад. С этой целью они выхлопотали королевскую привилегию на учреждение Академии Прожектёров в Лагадо. Затея эта имела такой успех, что теперь в королевстве нет ни одного сколько-нибудь значительного города, в котором бы не возникла такая Академия. В этих заведениях профессора изобретают новые методы земледелия и архитектуры и новые орудия и инструменты для всякого рода ремесел и производства, с помощью которых, как они уверяют, один человек будет исполнять работу десятерых; в течение недели можно будет оздвигнуть дворец из такого прочного материала, что он простоит вечно, не требуя никакого ремонта; все земные плоды будут созревать во всякое время года, по желанию потребителей, причем эти плоды по размерам превзойдут в сто раз те, какие мы имеем теперь... Но не перечтешь всех их проектов осчастливить человечество. Жаль только, что ни один из этих проектов еще не разработан до конца, а между тем страна, в ожидании будущих благ, приведена в запустение, дома в развалинах, а население голодает и ходит в лохмотьях. Однако это не только не охлаждает рвения прожектёров, но еще пуще подогревает его, и их одинаково воодушевляют как надежда, так и отчаяние.
      Что касается самого Мьюноди, то он, не будучи человеком предприимчивым, продолжает действовать по старинке, живет в домах, построенных его предками, и во всем следует их примеру, не заводя никаких новшеств".
      Я захлопнул книгу. Надя лежала, закрыв глаза. Я не знал, спит она или нет.
      - Как это было? - спросил я вполголоса.
      Ресницы поднялись, она посмотрела на потолок.
      - Вдруг погас свет... Энергия вдруг пропала... Дальше не помню. Может, изоляцию в машине пробило?
      Я кивнул молча. Потом расскажу, где я нашел ее.
      Она задремала.
      Ну, ладно, думал я, изоляцию пробило. Бывает, в принципе. Но как Надя оказалась в подвале, вместе с останками от 77-48А?
      Предположим, это дело рук рехнувшегося 53-67А.
      Электрический удар, Надя падает, - новичок тащит ее в подвал, как испортившееся оборудование. (Все мы объясняем мир по своему образу и подобию. Роботов - мысленно очеловечиваем. Ну, и робот поступает соответственно, почему нет? Для него человек - только хитрый механизм}.
      Пусть так. А что же остальные роботы, они куда смотрели в это время? Одно из двух - либо они рассуждали так же, как новичок, либо... Во втором случае - на Станции должен находиться кто-то еще, кроме Нади и меня.
      Кто-то, изолировавший старых роботов, чтобы не помешали новичку. Например, этот кто-то мог дать им команду на временное отключение, а человека они послушают любого.
      В таком случае, следовало ждать, какие шаги этот третий предпримет дальше...
      Оружия Станции по разнарядке не полагалось.
      Я подошел на цыпочках к пульту связи, поднял на ноги старых роботов. Попытался что-то узнать от них.
      Бесполезно. Они ответили, что не помнят ничего.
      Тогда я приказал им обшарить всю Станцию - искать живое.
      Через полчаса они доложили: найдены четыре крысы... Чего вы хотите от простых роботов? Я велел им отключиться и лежать у себя в отсеке.
      Я уже думал, что Надежда спит, когда она опять раскрыла синие губы.
      - Непонятно, - сказала она, - откуда они все-таки брали эту задачку...
      9. Рассказывает Фревиль
      Утром Клер капитулировала; да и невозможно было устоять перед завтраком, которым радушно угощал нас Михаил. Это был такой стол!.. Клер принялась есть все подряд.
      А я обратился к директору с ценным предложением.
      - Я слышал, - начал я, - что наибольший интерес к роботехнике проявили обитатели одного из дальних отделений вашего хозяйства.
      Клер перестала есть. Она смотрела на меня. Я же улыбался Михаилу, который кивал в ответ на мои слова, готовя между тем очередной бутерброд для Клер.
      - Считаю, - продолжил я, - наш долг - задержаться здесь и посетить эту дальнюю усадьбу, чтобы прочесть там лекцию.
      Людвиг тут же распорядился насчет транспорта. Клер опустила голову и отказалась от бутерброда, который ей настойчиво предлагал Михаил.
      - Я не поеду, - заявила она. - Езжайте без меня.
      И вообще, я считаю, мы не должны опаздывать в Отдел.
      - Да вы ж меня просто выручите! - уговаривал Михаил. - Я вам всю жизнь буду благодарен. Они перестанут грызть меня за невнимание к периферии!
      Мы уговорили Клер, заставили, вынудили - как она ни сопротивлялась. А сопротивлялась она долго. По-видимому, я был на правильном пути.
      Наконец, мы выехали. Нас сопровождал Людвиг.
      Но впереди было много препятствий. Прежде всего, они предстали передо мной в образе обеденного стола - наше пребывание в дальней усадьбе началось, разумеется, опять-таки с еды. Я несколько раз пытался прервать это священнодействие и уговаривал Людвига показать мне усадьбу; я аргументировал, я обижался, я настаивал; но все оказалось бесполезным. Тут с экскурсией ничего не выходило. Местные жители тоже меня не поддержали. Я не понимал, в чем дело; может, Клер убедила Людвига - под каким-нибудь невероятным предлогом, которые хорошо удаются женщинам, - что экскурсий уже достаточно?
      Словом, я остался в меньшинстве. Я проиграл. Получалось, я напрасно затеял поездку на эту дальнюю усадьбу. Что с того, что я здесь, если я не могу отправиться на поиски загадочного строения сельского типа?
      - Сидите! - сказала мне Клер, - Что за чрезмерный интерес к сельскому хозяйству? Или вы решили завести собственную ферму?
      Шутка имела успех. Надо мной смеялись! Я замкнулся.
      Людвиг наклонился ко мне и заговорил вполголоса:
      - Видите ли, профессор, осмотр этой усадьбы мы в последнее время не включаем в официальную программу для гостей...
      - Почему?
      - Имеется специальное указание директора... И мне бы не хотелось его нарушать.
      - Но в чем все-таки дело?
      Людвиг придвинулся поближе.
      - Тут имеется такой бар... Э, ничего особенного! Я хочу сказать - ничего плохого в нем нет, в самом баре. Но там появился один постоянный посетитель, который нам всю картину портит. Научный, кстати, работник! Нет, я ничего сказать не хочу, но... Директор уж прямо не знает, как быть. Пятно! Мы уж думали, может, перевести этот бар куда-нибудь под другой колпак.
      - Что же, из-за какого-то завсегдатая?..
      - Профессор, вы не знаете нашего директора! Михаил такой человек...
      Потом была лекция. Обещания надо выполнять!
      Я еще раз прочел черновик своего доклада для Всемирного конгресса.
      Доклад заслужил аплодисменты, но что это было по сравнению с наградой, которую я получил позже, когда собрался уходить! Ко мне подошли две дородные фламандки, мне показалось сначала, будто они говорят обычные вежливые слова, и я собрался ответить им тем же, как вдруг до меня дошло: они рассказывают мне, что у них в доме жили мои сотрудники!
      Итак, я находился там, куда они уезжали, и разговаривал с людьми, у которых они останавливались. Ах, да еще и не однажды!
      Вся эта штука с непонятным интересом к моей персоне стала ясной. Я выспросил, когда мои сотрудники гостили в последний раз. Даты совпали.
      Едва переведя дыхание, я продолжил вопросы:
      - Значит, все они у вас вместе жили?
      Меня интересовал четвертый.
      - Да, вдвоем, - ответила та, что помоложе.
      Снова задача. Значит, я потерял из виду не одного, а сразу двоих из этой компании. А я-то рассчитывал, что нашел по крайней мере трех.
      - Как - вдвоем? - переспросил я. И подумал: Клер - и кто?..
      - Да так, вдвоем, - сказала старшая. - Арман и еще этот, как его, Берто, что ли. Странный такой.
      - А больше никто не приезжал?
      - Не знаем! Может, приезжал кто, а может, никто не приезжал...
      Но где же была Клер? И каково, вообще, ее участие во всей этой истории?
      Сознаюсь, меня начинало пугать каждое новое осложнение, все эти загадки, эти взлеты и падения моих настроений. Вдруг, когда мы уже отбывали, когда мы стояли и прощались с местными жителями, я заметил, что Клер разговаривает с какой-то пожилой женщиной.
      Я немедленно подошел к ним.
      Женщина приветливо обратилась ко мне и - надо было видеть лицо Клер в этот момент! - рассказала, что Клер останавливалась у нее.
      Вот как!
      Я полез в портфель за своими таблетками.
      Женщина принесла в подарок Клер кусок сала, обернутый в бумагу. Клер отказывалась, женщина настаивала; в конце концов Клер пришлось согласиться. Она попросила меня положить сало в мой портфель, и я пристроил его там рядом с черновиком доклада.
      Мы сердечно распрощались со всеми и отправились в Отдел.
      Клер или дремала, или притворялась - во всяком случае, мы не разговаривали. Я ломал себе голову: кто был четвертым. Или - автоматическая съемка?
      В Отделе я, прежде всего, имел счастье разговаривать с этим самым Сови. С трепетом я выслушал его отчет о том, что ему удалось понаделать в лаборатории за время моего отсутствия. Отчет привел меня в ужас.
      Я решил поделиться своими яркими впечатлениями с Клер, но она отправилась домой отдыхать после поездки. Найти Армана не удалось - он словно сквозь Луну провалился. Однако нужно было функционировать как обычно, и я отправился к Высокому Начальству; доложил о лекциях и заработал благодарность.
      Жаловаться Высокому Начальству на Сови я не стал.
      Я понимал, что это бесполезно. Зато я поплакался его секретарше, тем более, что встретила она меня весьма приветливо, будто ничего и не произошло.
      - Я же вам сказала - свозите его куда следует!
      Но это была ничтожно малая информация, и я принялся настаивать, уговаривать, я дал ей понять, что не уйду, пока она не расскажет мне все; зажглась красная лампочка - Высокое Начальство вызывало ее к себе; я преградил ей дорогу; больше интриговать меня не имело смысла, а Высокое Начальство не любило ждать.
      - Ничего я не знаю, - сказала она, проходя к дверям Высокого Начальства, - слышала только, как Арман говорил вашей Клер, что Берто ему надоел, пора его свозить на природу, вот и все, больше я ничего не знаю...
      Но это уже было кое-что.
      Я отправился домой; я простудился в поездке, и необходимо было принять меры, чтобы не слечь надолго.
      Достав из холодильника бутылку, которую приобрел однажды в прошлом году, я позвонил Клер и попросил разрешения отрезать несколько ломтиков сала. Не скажу, чтобы Клер разговаривала со мной слишком любезно; однакф разрешение я, конечно, получил.
      Бережно развернул я газетные листы, в которые было завернуто сало. Как оно пахло! Думая только об этом аромате и предвкушая поистине земное наслаждение, я развернул тетрадные листы в клетку, которыми был обернут непосредственно этот волшебный брусок, и - начал лечение.
      Оно началось весьма успешно и не без удовольствия; потом мне помешали.
      Звонила жена Армана; она разыскивала мужа, он был ей, видите ли, срочно нужен; она говорила без пауз, и казалось, никогда не кончит свой монолог; я сказал, что очень занят.
      Тут я увидел, что тетрадные листки в клеточку, в ко* торые завернуто сало, - точно такие, на которых любит писать Арман. Он признавал для черновиков только школьные тетради в клетку.
      Это, впрочем, ни о чем не говорило. Я лишь вспомнил то, что знал - да, Арман был на дальней усадьбе.
      Я поднял тост за Армана и его жену (вторая рюмка).
      И только затем, когда, вернув бутылку на место, я запаковывал остатки сала, мне пришло в голову присмотреться к этим листкам.
      Формулы, цифры... Я обнаружил на листках задачу, над которой работал Берто! Я сам дал Берто эту задачу.
      Но тут писал Арман. Я знаю его руку. Да, его почерк...
      И результат, который получился на этих листках у Армана, был поразителен.
      Если верить результату - не только данная конкретная задача не имеет решения, но и вся работа моей лаборатории обречена!
      Решение задачи оборачивалось тупиком, из которого нет выхода, крахом всей моей темы!
      Я стал искать ошибку. И нашел ее. Я привык искать ошибки Армана и находить их...
      Эти ребята, Юрков и его приятели, с которыми я в юности работал на той стороне, в лагере Залива Астронавтов... Вы могли не соглашаться с их взглядами, могли считать, что они преувеличивают значение закона стоимости, не учитывают роли общечеловеческих факторов и так далее. Но если у вас случалась беда или попросту в жизни не ладилось, они первыми замечали это и приходили на подмогу. Если вы просили о чем-то, вам не надо было раздумывать об эквивалентном обмене услугами - вы получали немедленную, надежную, бескорыстную помощь друга.
      Разговор с Юрковым мне дали сразу. Коротко, но по возможности обстоятельно я рассказал ему обо всех событиях последних дней. Юрков причмокивал языком на другом конце связи. Он задал несколько вопросовуточнял детали и последовательность событий, - но от оценок воздержался. Я спросил его, что^ он обо всем этом думает.
      - Надо поразмыслить... Эх, Фревиль, милый ты мой, у меня тут, елки-палки, такое происходит... Такие творятся странные вещи, что я только за голову хватаюсь!
      Я выразил готовность помочь.
      - Твои роботы, чтоб их черти взяли!.. - сказал Юрков.
      Тогда уж я просто потребовал, чтобы он немедленно рассказал, в чем дело.
      - Расскажу, расскажу, вот погоди, ты еще кое-что от меня услышишь!
      Словом, я ничего не добился. Пришлось смириться.
      - Потерпи чуток! - уговаривал он меня. - Дай подумать. Не унывай. Не в таких переделках бывал наш студенческий отряд, помнишь?
      На том мы и простились...
      Но прошло - по крайней мере, мне так показалосьвсего несколько мгновений, и аппарат ожил; я снова услышал голос Юркова:
      - Послушай-ка, что там было, на тех листочках, что за хитрая задачка?
      - Моя теорема по роботехнике... Ну, это не по твоей части.
      - Я иногда читаю статьи с автографами, которые мне присылают, ты это учти.
      - Зачем? - спросил я.
      - Некоторые из любопытства. Другие из вежливости. Так что за хитрая задачка?
      Я объяснил.
      - Ну, - сказал Юрков, - давай покороче. Одним словом, после всех тех расчетов - промежуточные результаты в виде уравнений регрессии, так?
      - Да, верно. Это моя теорема. Вернее, первое следствие из нее...
      - Все сходится, Фревиль!
      - Что сходится?
      - Расскажу при встрече. Вылетаю к тебе. Жди меня завтра с первым рейсом.
      Он дал мне, в заключение, несколько странных рекомендаций, и на этом разговор оборвался... Мне оставалось только ждать.
      10. Рассказывает Юрков
      - Начальник! Начальник!
      Я раскрыл, наконец, глаза. Надо мной было улыбающееся лицо Надежды. Я тряхнул головой, проснулся совсем. Сел.
      - Тебе надо вылетать, Юрков!
      Всмотрелся в лицо Нади - она выглядела почти хорошо. Почти...
      Мог ли я улетать?
      Оставить ее на Станции одну...
      Связаны ли между собой выходы роботов из строя, пробой изоляции и похищение Нади? Или случайное стечение обстоятельств? Что за этой последовательностью событий? Что или кто?
      Надежда твердо была намерена вытолкать меня в Отдел.
      Аргументы ее сводились к тому, что надо срочно помочь Фревилю (тут я целиком и полностью с нею согласен), а она, Надежда, и сама не промах и не позволит, чтобы с ней что-нибудь здесь случилось (вот в этом я не был особенно уверен).
      Но ключ, похоже, не здесь, а у Фревиля, и придется лететь туда за этим ключом...
      Я решил ехать. Все-таки ехать! Хотя на душе у меня было неспокойно.
      Диспетчеру я отбил два магических слова: "День профилактики".
      Теперь следовало поторопиться. Я позвонил в порт:
      - Сто сороковой отправляется по расписанию?
      - Минуточку. Сейчас уточню.
      Ага, подумал я, вот хорошо-то, что сообразил узнать сначала.
      И похвалил себя. В этих полетах всегда так: кто кого. Или ты космофлот, или космофлот тебя.
      Я слышал, как дежурная вела длинные переговоры.
      Потом она ответила мне:
      - По расписанию.
      - Вы уверены в этом?
      - Я же вам сказала - по расписанию! Вы что, в самом деле?
      Любезность была неотъемлемым элементом Лунного космофлота лишь в тот далекий начальный период его существования, самый хвостик которого мне удалось застать в студенческие годы.
      Что ж, надо спешить. Мы простились. Боялся я оставлять Надю одну. Я просил ее быть осторожной. Лучше всего, если она продлит свой больничный режим еще на несколько дней.
      - Хорошо, хорошо, Юрков.
      - Лежи здесь у меня. Запрись. Не выходи никуда. Спи. Выздоравливай.
      - А как же план? - засмеялась она.
      - Наверстаем. С Фревилем договоримся. Не волнуйся.
      - Ладно. Ступай, Юрков. Все будет хорошо.
      В здание космопорта я вошел как раз в тот момент, когда по радио объявили:
      - Вниманию пассажиров! Рейс сто сороковой задерживается на пять часов.
      И никаких объяснений! А я-то звонил со Станции, думал вот я до чего сообразительный... Но, в конце концов, мне пришлось смириться. Я устроился под стендом "Приятного безвоздушного путешествия".
      Никто не мешал мне.
      Поднялся я, готовый действовать. Хотя и не знал еще всех ответов на вопросы, начинающиеся со слов "зачем" и "почему".
      Я поспешил на почту и - не без труда - связался с нашим региональным диспетчером. Извинился за то, что причиняю ему беспокойство, подтвердил, что пропущу одно или два совещания, и обратился с просьбой, которая его, как я и ожидал, весьма удивила.
      Однако он не отказал мне. Просьба была необычная, но, в конце концов, ничего предосудительного в ней не содержалось.
      Я попросил диспетчера узнать у наших хозяйственников, кому они отдавали напрокат роботов со Станции.
      Через пять минут я получил ответ:
      - Роботы были переданы коммерческой фирме, которая и занималась их реализацией. Хотите ли вы, чтобы канцелярия запросила контору фирмы в Сиднее?
      Я поблагодарил и связался со Станцией.
      Ответили старые роботы. Сердце у меня упало...
      - Что-нибудь случилось? - крикнул я.
      - Ничего. Все в порядке. Давление под колпаком составляет...
      - Где Надя?
      Они позвали Надю.
      - Юрков, это ты? Ты еще не улетел? Отчего ты молчишь, Юрков?
      - Надя, Надюша... Мы с тобой, кажется, не очень предусмотрительные люди. Будь добра, отправь роботов в их отсек и закрой аварийную ширму. Сделай это так, чтобы их не озадачить.
      - В чем дело?
      - Ничего особенного, не волнуйся. Сделай, как я тебе говорю. Пожалуйста.
      - Так. И что?
      - Да ничего. Когда опустишь ширму, - убедись, что ты осталась одна в жилой части. А я еще позвоню тебе.
      Краем глаза я увидел, как пассажиры сто сорокового рванулись к выходу.
      Долгое ожидание в переходном туннеле, где отопление работает в четверть мощности и нечем дышать из-за бесчисленных утечек того, что на Луне называется воздухом.
      Мотивы - вот в чем, конечно, был корень всего случившегося на Станции. Если бы понять их! Но какие тут могут быть мотивы? И - прежде всего - чьи мотивы, чьи? Я не знал главного действующего лица.
      Кто это сделал? Чей это след?..
      Нас усадили на наши места.
      - Предлагаем вам конфеты! Карамель "Стартовая"! - И это звучным, бодрым, молодым голосом.
      Измученные, голодные, жаждущие покоя пассажиры с трудом повернули головы.
      - Конфеты избавят вас от неприятного ощущения в ушах!
      По салону пронесся легкий вздох. До ушей ли нам?..
      Кто-то спросил:
      - А корочки хлеба у вас не найдется?
      Но это замечание не могло нарушить раз и навсегда установленный ритуал.
      - На борту имеются настольные игры - шашки, шахматы...
      Пассажиры спали.
      Наконец ракета качнулась на домкратах. Снизу раздался гул.
      Пилот вышел из кабины, и я узнал Пиркса.
      Я рассказал ему, что лечу к Фревилю. Все мы когда-то в каникулы строили лагерь Залива Астронавтов.
      Радист Пиркса попытался соединить меня со Станцией. Кабина была до предела начинена аппаратурой, но связаться отсюда со Станцией оказалось не так просто, как думал Пиркс.
      - С Марсом могу соединить, - предложил радист.
      Наконец один номер, ответил.
      Я вцепился в наушники.
      - Кто летом серый, а зимой белый? Кто? - услышал я.
      Мы попали на 53-67А. Большего нам не удалось.
      Пиркс готовился к взлету.
      11. Рассказывает Фревиль
      Нетрудно представить себе, как я был расстроен, когда, позвонив утром в космопорт, узнал, что рейс, которым собирался вылететь Юрков, отложен. Я решил максимально использовать утренние часы, чтобы Юрков остался мною доволен, а не ворчал бы по поводу моей нерасторопности, как бывало в Заливе Астронавтов. Две таблетки быстро избавили меня от головной боли. Вчера я получил от Юркова домашнее задание; он уверял, будто все это необходимо выполнить для получения дополнительной информации; в подробности Юрков не вдавался. И вот я стал действовать - как автомат, не понимая, зачем я это делаю.
      На утреннем заседании Совета я произнес речь.
      Критическую! Я выразил удивление тем, что члены Совета не читают работы молодых сотрудников. Вот, например, Арман, сказал я, написал сверхплановую работу, наша лаборатория представляет ее Совету сверх тех шести, которые мы обещали по плану; а члены Совета еще не ознакомились с ней.
      Спустя час после окончания Совета я связался с секретаршей и узнал от нее, что Высокое Начальство забрало у Армана для членов Совета все пять экземпляров этой работы (наши машинистки делали по пять экземпляров).
      Быстрая реакция! Наше начальство, при всей его суровости, было, по существу, весьма управляемым.
      Затем я разыграл очередной ход, предписанный мне Юрковым. Я вызвал Армана, усадил его в кресло и грозно спросил, почему он до сих пор не принес мне пресловутую седьмую работу. Ведь прошло уже несколько дней с тех пор, как я обязал его сделать это.
      Арман вылетел из кабинета, а я принялся ломать голову над собственным странным распоряжением. В самом деле, если я знаю - и это произошло при моем участии, - что у Армана не осталось ни одного экземпляра работы, то чего я, собственно, требую? Абсурд!
      Но Арман вернулся с этой загадочной работой в руках. И тогда я понял Юркова.
      Один экземпляр, разумеется, оставался еще у Армана. Я не подумал об этом экземпляре. Черновик!
      Арман принес мне черновик. Тетрадные листки в клеточку, аккуратно исписанные цифрами и формулами.
      На них было то же - совершенно то же и тем же почерком, что и на листках, которыми был обернут подарок из дальней усадьбы. Все то же. Кроме малости - кроме одной-единственной ошибки, - помните? - компрометировавшей меня, мою работу и мою лабораторию.
      На листах, которые принес мне Арман, решение было правильным.
      Я мог допустить - и уже начал привыкать к этой мысли, что Арман по своей инициативе попытался решить ту задачу, которую я предложил Берто. Самолюбие, знаете ли, дух соперничества... Но гораздо менее склонен я был поверить в то, что Арману удалось найти решение этой задачи. Это меня удивляло; однако работа - вот она, на моем столе! Может, я всегда ошибался, недооценивал Армана?
      Допустим и это. А вот как быть с ошибкой, которая то появляется, то исчезает? И что за ошибка! Или это - новый вариант, доработанный и исправленный? Все можно объяснить - и во всем можно усомниться... А где, кстати, фамилия автора? Забыл подписать свою работу?..
      Наконец прибыл Юрков. Мы обнялись; потом я показал ему эти листки.
      - Ну что ж... - только и сказал Юрков.
      Мне пришлось подчеркнуть, что я потратил на них лучшую половину дня.
      - Ясно, - ответил Юрков.
      Я попросил - если ему что-то ясно, не согласится ли он объяснить мне? Юрков ответил:
      - Нельзя ли от тебя позвонить на Станцию?
      Следующий час мы потратили на то, чтобы связаться со Станцией. Я поднял на ноги всех, кто мог оказать нам содействие.
      Однако у наших радистов был день профилактики, и связь с другими районами практически отсутствовала.
      - Профилактика!.. - возмутился Юрков.
      О том, что у них произошло, он все только обещал рассказать.
      - Ну, Фревилечка, давай начнем! Поехали в ту усадьбу. Но мне нужно было сначала понять, что он собирается там делать.
      - Мы должны знать, что это была за комбинация, в которую впутали Берто. Так проделаем это на моей шкуре, - сказал Юрков.
      - Ты в роли бедняги Берто?
      - Вроде того. Постараюсь вести себя как мохчно естественнее. Еще вопросы есть?
      - Имеются. Значит, тебе что-то известно?
      - Ничего неизвестно.
      - Как же ты собираешься действовать?
      - По аналогии. Черный ящик, да и все. Берто был в усадьбе, а потом уволился. На входе черного ящика - посещение усадьбы, на выходе - заявление по собственному желанию.
      - А что в ящике?
      - Это-то мы и узнаем. Увидим, что будет происходить со мной.
      - Но что же в этом ящике?..
      - Послушай, Фревиль: или мы будем действовать, или я улетаю.
      Я спросил Юркова:
      - Что я должен делать?
      - Везти меня в усадьбу.
      - Я, таким образом...
      - Правильно. Именно то, что ты хотел сказать. Ты, таким образом, сунешь меня головой вперед в этот самый ящик. В черный.
      - Брр! - сказал я. И проглотил таблетку.
      - Ох и наживаются на тебе фармацевтические фирмы! - сказал Юрков.
      Я попросил десять минут. Да, я должен узнать, в чем там дело; но...
      - Послушай, - сказал я Юркову, когда он объявил, что мое время истекло, - я, конечно, слишком привык иметь дело с роботами. Однако я понимаю, что ты, как-никак...
      - Начинается! Абстрактный гуманизм... - принялся Юрков формулировать (или цитировать - этого я никогда не умел отличить).
      - Но я просто боюсь за тебя! Мы же понятия не имеем, что там, в черном ящике.
      - Тигры там. Людоеды.
      - Не знаю.
      - Ну, хорошо. Ты разговаривал с Берто, когда он уже вылез из ящика?
      - Разговаривал.
      - Ты не заметил - может, он покусанный был? Или в синяках? Или, может, его там, в ящике, голодом морили?
      - Не морили...
      - Так поедем скорее.
      - Нет.
      - Что - нет?
      - Не могу.
      - Хорошо. Что ты предлагаешь?
      - Мы поедем в усадьбу. Но разыграем все это иначе. Представим, что не я от тебя, а ты хочешь от меня избавиться. Ты сунешь меня в черный ящик.
      - Фревиль, я понимаю, что тебе до смерти хочется к тиграм и людоедам. Но из этого ничего не выйдет. Тот, кто толкает в ящик, должен быть старым работником Отдела. А тот, кого толкают, должен быть новичком. Так что ничего не выйдет. Нас моментально раскусят, вот и все.
      - Что же делать?
      - Ты, Фревиль, всегда был мастером по части задавания вопросов. С годами это стали называть иначе - недавно я услышал, что ты отличаешься блестящим умением поставить проблему. Но почему отвечать на твои вопросы достается мне?
      - Это, знаешь ли, тоже вопрос...
      - Хватит. Едем в усадьбу. И там ты будешь толкать бедного Юркова в черный ящик, где тигры сидят.
      - Но как же так...
      - Да так! Ты - старожил Отдела. Я буду новичком. Все правдоподобно.
      - Но...
      Юрков хлопнул меня по плечу:
      - Да почему бы тебе не позволить старому другу отдать жизнь во имя достижения абсолютной истины?
      Я был вне себя. Но Юркову все было нипочем. Он хохотал.
      - Что ж, двигаем! - сказал Юрков.
      - Вперед! - согласился я.
      - Все будет как надо, старик! - сказал Юрков.
      - Не сомневаюсь! - сказал я.
      - Это мое, - сказал Хемингуэй.
      - Ничего! - сказал Юрков.
      - Ну, пора, - сказал я.
      И мы выехали в усадьбу...
      Решили начать с того самого бара. Он произвел на меня, в общем, приятное впечатление. Я высказал свое мнение о баре и старике-австрийце, который встретил нас там; Юрков воздержался от комментариев и сказал, чтобы я не болтал о постороннем за работой.
      Работа наша заключалась в том, что мы сидели в баре и ждали.
      Примерно через час Юрков вспомнил: за вредность полагается усиленное питание. Но едва мы сделали заказ, как в дверях появился человек определенно не здешнего вида. В нем мало что напоминало обитателя фермы - и в одежде, и в манере держаться. Что касается последнего, то он, пожалуй, был пьян...
      Юрков мгновенно исчез.
      Удачно использовав то обстоятельство, что старикавстриец (а вошедший, заметил я, поздоровался с ним) уже все приготовил на две персоны, я без труда заполучил незнакомца к себе в соседи.
      Мы выпили. Знакомство, таким образом, состоялось.
      Он спросил, для кого я заказывал салат, которым он закусывал, ( я только сокрушенно вздохнул, намекнув на длинную, грустную и безнадежную историю... Он пообещал мне - если я когда-нибудь все же решусь поведать ему о горестях своих, то он с удовольствием выслушает меня и поможет всем, что окажется в его силах. Затем мы перешли к модной теме: на службе ничего не сделаешь, без конца отвлекают пустые хлопоты. Он поддакивал, а потом, разумеется, приступил к рассказам о себе. Сюда, в усадьбу, он приезжает именно для того, чтобы поработать, наконец, над своей темой; вообще-то он неудачник, но вот теперь решил форсировать работу и, как сказано, наезжает сюда, в усадьбу, чтобы иметь несколько дней в неделю для настоящего раздумья.
      Я решился. Я сказал ему, что на работе у меня появился новый коллега. Нежелательный субъект. И что я не могу от него избавиться.
      Он задумался. Он ведь обещал помочь мне. И спросил меня, где я работаю.
      Я назвал собственную лабораторию.
      Тогда он улыбнулся и сказал, что знает эту лабораторию, тематику ее знает: роботехника и так далее. Выяснилось, что ему известно и большее:
      - Ваши ведь выжили недавно одного типа...
      Я изобразил удивление. Сказал, что недавно у нас один человек уволился, но подробности мне совсем неизвестны.
      - Они как приехали сюда дружной компанией... - пробормотал незнакомец, доливая себе. - Да как он потом отсюда рванул...
      Тогда я пошел в атаку и прямо спросил, не знает ли он, как это сделали. Ответом мне был его вопрос - где мой конкурент.
      Конкурент? Кажется, я на верном пути...
      Я сказал, что вот жду его, он должен появиться с минуты на минуту.
      - Ты мне, главное, не мешай... - сказал незнакомец. - Заказывай.
      Я заказал бутылку. Когда появился и подсел к нам Юрков, незнакомец дал мне понять, что я должен оставить их наедине. Всем своим видом он показывал, что всерьез занялся моими делами, и улыбался мне едва ли не отечески.
      Я подумал, - сколь обманчива упаковка, в которой существуют добро и зло! Юрков кого угодно способен вывести из себя тем, в какой своеобразной манере он заботится о людях. А этот - подкупает...
      Итак, я оставил их вдвоем.
      Я неважно чувствовал себя от употребления алкоголя и решил использовать время для того, чтобы сделать укол. В маленькой амбулатории, дожидаясь вызова в процедурный кабинет, я продолжил чтение очерка о Станции, - я не расставался с этим журналом:
      "Человека всегда трудно понять, даже близко знакомого. Очень трудно понять человека. И я волновался - пойму ли я Юркова?
      Мне приходилось видеть Юркова в разных ситуациях.
      Везде он казался одинаково неторопливым, добродушным, необычайно вежливым и тонким человеком. Просто он всюду оставался самим собой. И когда слушал музыку. И когда показывал мне на вездеходе окрестности Станции. И когда стоял за пультом. И когда руководил исследованиями или танцевал.
      Ему показывают новую задачу. "Так, так... Это ясно. Возьмите. А, вот тут неясно. Это уже интересно... Сделаем вот так! Ну, в таком виде можно уже и роботам отдавать". Бывает, роботам неделю решать, а он посмотрит - цепко, пристально и скажет ответ. Роботы помучаются, повычисляют - верно. Это озарение таланта, молния интеллекта.
      Необыкновенные люди! В жизни ученого - что-то от жития святого. Начиная с одержимости. Не преклоняться перед ними невозможно..."
      12. Рассказывает Юрков
      - Я тебе глаза открою! - заявил мне этот тип.
      Понятное дело, я заглядывал ему в лицо и ждал волнующих откровений. А он доедал мой салат. Надо же!
      Во всяких этих усадьбах то здорово, что можно вкусно поесть: в наших - борща и пельменей, в японских - рыбы, ну и так далее; а в международных угощают всем сразу.
      Итак, он доедал мой салат...
      Перед ним уже была бутылка. Заказать австрийцу еще?
      Я был спокоен. Меня интересовала информация, а не манеры этого типа. Пусть примется за меня. Только бы поскорее. Он ел слишком медленно. Впрочем, только это меня и раздражало. Наконец, он финишировал...
      Мы отправились по усадьбе. Этот тип интригующе на меня поглядывал осоловелыми глазами. Потом он остановился и постучал в чью-то дверь.
      Нам открыла полная женщина.
      - Кто здесь? - спросила она. - Заходите.
      Тут же за ее плечом появилось еще одно женское лицо, помоложе.
      - Послушайте! - проникновенно начал этот тип. - Тут у вас проживали два моих друга. Таких два друга, - он показал руками, - на всю жизнь!
      Женщины молчали, не говорили ни да, ни нет, ждали продолжения.
      Этот тип перевел дух.
      - Послушайте! Эти мои два друга, а ваши постояльцы - они просили меня забрать их листочки. Научные, понимаете, конспекты. Большого познавательного значения. Мировой важности. Так что - прошу отдать!
      Дверь перед его носом захлопнулась.
      Этот тип не смутился. Сказал мне:
      - Ну, вот что! Давай до завтра отложим. Видел, кто за стойкой заправляет?
      Я кивнул.
      - Это дядя мой! - похвастался он. - Так что давай завтра у него в заведении и встретимся.
      Я кивнул.
      - Ты мне нравишься, - хлопнул он меня по плечу. - Я тебе глаза открою. Так и быть уж!
      Больше я его не встречал.
      В последующие несколько часов я пытался установить связь со Станцией. Местные обитатели помогли мне всем, что было в их силах.
      Но ничего не получилось. Эта их рация "Ла косэча" ("Урожай") новой модификации - штука в принципе неплохая, но вы, наверное, заметили, что сельскохозяйственное оборудование для Луны, как правило, конструируется в индустриальных центрах на Земле и при эксплуатации на месте оказывается малоэффективным. Что происходило сейчас на Станции?..
      Надо было возвращаться первой же ракетой.
      Я изучал расписание, Фревиль успокаивал меня. Предлагал свои таблетки.
      - Слушай, Фревиль. Ты мне лучше вот что скажи. Можно по номеру робота установить, кто был оригиналом?
      - Едва ли.
      - Да как же так! Должны ведь быть у вас какие-то формы отчетности. Архив.
      - Нет у нас таких данных.
      - Ну и контора у вас там! Черт знает что, а не лаборатория.
      Фревиль обиделся. Но ведь хранение документации - такая элементарная вещь!
      - Видишь ли, Юрков, мне, откровенно говоря, дела до этого нет. Я, будь моя воля, совсем прекратил бы производство автоматов...
      И он стал развивать свои взгляды.
      - Ладно, - прервал я этот доклад. - Ты лучше скажи, как мне сделать расчеты в минимальное время.
      - Юрков, а что же мои новые роботы? Разве ты до сих пор не включил их?
      - Включил! Там кое-что, о чем я хотел бы рассказать тебе попозже.
      - Ты должен понимать, что это затрагивает мою профессиональную репутацию... Я прошу информировать меня немедленно.
      - А, Фревиленька! Не надо! Как только будет ясность - ты все от меня узнаешь. А план-то у меня горит, так что ты очень мне поможешь, если ответишь на мои вопросы.
      Я напомнил ему характер задач. Он дал с ходу несколько советов, притом весьма толковых. Мы даже прикинули - тут же, без болтовни, - примерный график работ. Фревиль, знаете ли, очень приличный специалист.
      И вообще нравится мне. Есть у него один недостаток страсть к таблеткам.
      - Попробуй-ка вспомнить, - попросил я, - Арман давно у тебя работает?
      - Довольно-таки давно.
      - А точнее?
      - Могу узнать точно и сообщить тебе, если это важно.
      - Нет, ты хотя бы примерно скажи! Лучше бы знать это сейчас. Вспомни, был он уже в штате у тебя, когда вы разрабатывали автоматы новой серии?
      - Серии "А"? Безусловно, был!
      - Так. А когда проектировали предыдущую серию? Ту, где номера без "А"?
      - Не помню точно... Кажется, был... Да, был, конечно! Он тогда уже работал у меня. Стажером-исследователем.
      Я задумался... Потом раскрыл папку - мой багаж - и достал оттуда книгу.
      - Скажи, Фревиль, ты давно это не перечитывал?
      - Это? - удивился он. - Давно.
      И еще одну вещь мне надо было уточнить. Спохватившись, помчался в контору. Рабочий день заканчивался. Все же мне повезло: я разыскал бухгалтера. Представился. Объяснил, что путешествую...
      - Скажите, у вас бывали тут когда-нибудь роботы?
      - А как же! Мы арендовали их для сельскохозяйственных работ. Пока, правда, в экспериментальном порядке.
      - Мне бы хотелось узнать, какие именно роботы были здесь.
      Бухгалтер рассмеялся:
      - Железные!
      - Меня интересуют номера.
      Бухгалтер удивился, но сказал:
      - Где же это у меня отчет?.. - И принес внушительных размеров амбарную книгу. Здесь-то архив в порядке. Бухгалтер начал листать страницу за страницей.
      Я уже извертелся на стуле. Ракета моя скоро отправится...
      - Нашел! - объявил бухгалтер.
      Номера наших станционных старых роботов были аккуратно записаны столбиком.
      Я поблагодарил, попрощался и - в местный порт.
      Не тут-то было! Меня задержал Фревиль.
      - Юрков, ты меня спрашивал, можно ли установить, с кого из сотрудников Отдела скопирован робот...
      - Ну?
      - Видишь ли, вообще говоря, это держится в строжайшей тайне... Секрет фирмы, понимаешь? Поскольку это касается интимных сторон внутренней жизни человека. Для того, чтобы не оставалось следов, это не заносится ни в какие документы.
      - Старик, не тяни. Я опаздываю. Ты что-то знаешь и хочешь сообщить мне. Валяй.
      - Если ты пообещаешь, что никогда и никому...
      - Фревиль!
      - Да, да, я знаю. Но все же дай слово, пожалуйста. Как-никак, я совершаю служебное преступление.
      Я выполнил его просьбу. Тогда он, наконец, зашептал дальше:
      - Так вот, эти последние автоматы, я имею в виду серию "А"...
      - Ближе к делу, прошу тебя!
      - Они сделаны в последнее время и...
      - Ты долго будешь тянуть?
      - Словом, серия "А" корнупликировалась с одной нашей новой сотрудницы. Ее зовут Клер.
      - Фревиль, ты покраснел!
      - Ничего подобного.
      - Клянусь, старик, это твоя идея - корнупликировать с Клер!
      - Но никто этого не заметил, - пробормотал Фревиль. - Решение было принято как бы без моего участия...
      - Ну, хорошо. Это очень важно. И успокойся. Я никому ничего не скажу... А прежняя серия?
      - Вот уж этого я не помню. Я, честное слово, пытался вспомнить. Вероятнее всего, что я никогда и не знал. Это меня не слишком интересовало, ты же понимаешь.
      - А я знаю.
      - Юрков, что ты говоришь? Ты понимаешь, что ты говоришь? Кто-то передал тебе этот секрет Отдела?
      - Нет. Но я знаю. Старые роботы копировались с Армана!
      И я помчался в порт.
      Конечно, конечно! Нужно ли упоминать об этом? Вылет был отложен...
      Я проводил время за чтением книги:
      "Мои математические познания оказали мне большую услугу в освоении их фразеологии, заимствованной в значительной степени из математики и музыки; ибо я немного знаком также и с музыкой. Все их идеи непрестанно вращаются около линий и фигур. Если они хотят, например, восхвалить красоту женщины или какого-нибудь животного, они непременно опишут ее при помощи ромбов, окружностей, параллелограммов, эллипсов и других геометрических терминов или же заимствованных из музыки, перечислять которые здесь ни к чему. В королевской кухне я видел всевозможные математические и музыкальные инструменты, по образцу которых повара режут жаркое для стола его величества. 4 Дома лапутян построены очень скверно; стены поставлены криво, во всем здании нельзя найти ни одного прямого угла; эти недостатки объясняются презрительным их отношением к прикладной геометрии, которую они считают наукой вульгарной и ремесленной; указания, которые они делают, слишком утонченны и недоступны для рабочих, что служит источником беспрестанных ошибок. И хотя они довольно искусно владеют на бумаге линейкой и циркулем, однако что касается обыкновенных повседневных действий, то я не встречал других таких неловких и неуклюжих и косолапых людей, столь тугих на понимание всего, что не касается математики,и музыки. Они очень плохо рассуждают и всегда с запальчивостью возражают, кроме тех случаев, когда они бывают правы, что наблюдается очень редко. Воображение, фантазия и изобретательность совершенно чужды этим людям, в языке которых даже нет слов для обозйачения этих душевных способностей, и вся их умственная деятельность заключена в границах двух упомянутых наук.
      Большинство лапутян, особенно те, кто занимается астрономией, верят в астрологию, хотя и стыдятся открыто признаваться в этом. Но меня более всего поразила, и я никак не мог объяснить ее, замеченная мной у них сильная наклонность говорить на политические темы, делиться и постоянно обсуждать государственные дела, внося в эти обсуждения необыкновенную страстность. Впрочем, ту же наклонность я заметил и у большинства европейских математиков, хотя никогда не мог найти ничего общего между математикой и политикой; разве только основываясь на том, что маленький круг имеет столько же градусов, как и самый большой, они предполагают, что и управление миром требует не большего искусства, чем какое необходимо для управления и поворачивания глобусом. Но я думаю, что эта наклонность обусловлена скорее весьма распространенной человеческой слабостью, побуждающей нас больше всего интересоваться и заниматься вещами, которые имеют к нам наименьшее касательство и к пониманию которых мы меньше всего подготовлены нашими знаниями и природными способностями.
      Лапутяне находятся в вечной тревоге и ни одной минуты не наслаждаются душевным спокойствием, причем их треволнения происходят от причин, которые не производят почти никакого действия на остальных смертных. И в самом деле, страх у них вызывается различными изменениями, которые, по их мнению, происходят в небесных телах. Так, например, они боятся, что земля, вследствие постоянного приближения к солнцу, со временем будет поглощена и уничтожена последним; что поверхность солнца постепенно покроется его собственными извержениями и не будет больше давать ни света, ни тепла; что земля едва ускользнула от удара хвоста последней кометы, который, несомненно, превратил бы ее в пепел, и что будущая комета, появление которой, по их вычислениям, ожидается через тридцать один год, по всей вероятности, уничтожит землю, ибо если эта комета в своем перигелии приблизится на определенное расстояние к солнцу (чего заставляют опасаться вычисления), то она получит от него теплоты в десять тысяч раз больше, чем ее содержится в раскаленном докрасна железе, и, удаляясь от солнца, унесет за собой огненный хвост длиною в миллион четырнадцать миль; и если земля пройдет сквозь него на расстоянии ста тысяч миль от ядра или главного тела кометы, то во время этого прохождения она должна будет воспламениться и обратиться в пепел. Лапутяне боятся далее, что солнце, изливая ежедневно свои лучи без всякого возмещения этой потери, в конце концов целиком сгорит и уничтожится, что необходимо повлечет за собой разрушение земли и всех планет, получающих от него свой свет".
      13. Рассказывает Фревиль
      Поздним вечером я подкарауливал своего нового знакомого в баре. Едва ли мне удалось качественно разыграть нечаянную встречу, когда он, наконец, появился; однако состояние его было уже таково, что больших актерских усилий с моей стороны и не потребовалось.
      Я обрадовался тому, что он, по крайней мере, узнал меня. Это уже было достижением.
      Итак, я напомнил ему о себе. Мы сели и сделали заказ при этом австриец посмотрел очень сурово (его племянник компрометировал его же заведение). Я постарался втолковать новому знакомому, что он мне давал некое недвусмысленное обещание.
      - А, да! - вспомнил он.
      И умолк.
      Я должен был подталкивать его, чтобы он хоть как-нибудь продвигался вперед!
      - Помню, помню... - произнес он наконец. - Кто у вас там заведует лабораторией?
      - Фревиль, - тихо, краснея, сказал я.
      - Кто, кто?
      Я прокашлялся и повторил громче.
      Он как-то странно посмотрел на меня:
      - Да ну?
      Я не знал, что сказать.
      - Нет... - проговорил он.
      Я молчал. Я уж и сам стал сомневаться.
      Однако приятель мой неожиданно сказал:
      - Ну, друг, ты на меня не обижайся. Это я так... Ладно.
      Я вздохнул с облегчением и на секунду прикрыл глаза.
      - Там у вас задачка какая-то была. Весьма хитрая задачка. Не помнишь, как формулируется?..
      Я подумал - решился - и выложил на стойку листки Армана, тот черновик статьи, который он принес мне утром.
      - Вот-вот, это именно... Следствие из теоремы. Ничего не скажешь, шеф у вас умница, ты мог бы из уважения к нему запомнить его фамилию...
      Я, разумеется, молчал. А он водил пальцем по строчкам, пока не воскликнул:
      - О! Вот здесь. Ну-ка, если поменять тут? Очень просто и мило, как детский мат, знаешь? Ты, вообще-то, играешь в шахматы?
      Я помотал головой. Опять назревал конфликт.
      - А в карты?
      Пришлось сознаться, что и о картах я понятия не имею.
      - Ну что ты за чучело...
      Лучшей оценки я, конечно, не заслуживал.
      - А к женщинам как относишься?
      Я вспомнил о Клер и тихо выговорил:
      - Хорошо...
      - Что - хорошо?
      - Хорошо отношусь, - поправился я.
      - Скучно с тобой, - заключил он. - Вот шеф-то твой, наверное, понимает толк в жизни...
      И подмигнул мне. Затем он вернулся к листкам Армана.
      - Нет, это, пожалуй, наивно будет. Не пойдет... Слишком на виду.
      Мне казалось, он задремал. Я уже хотел вытянуть потихоньку листочки из-под его ладони и улизнуть из бара. Но тут он подал голос:
      - А если в этом месте? Можно ведь и так... Предположим, я решил кое-чем пренебречь... Так будет незаметно.
      Минут десять он поработал пером и затем полюбовался своим творением.
      - Порядок!
      Так они и делали. Да, именно это я и видел на тех листах, в которые было обернуто сало!..
      - Ну, я тебе больше не нужен! Это вот и покажи своему конкуренту. Только перепиши сначала, разумеется.
      Он смял листки и втолкнул их в мой карман.
      - Эффект я гарантирую!
      На прощанье он ласково погладил меня по плечу и спросил:
      - Ты, конечно, думаешь про меня - вот пьяница, а?
      Я счел вопрос риторическим. Я решил, что честный, но вежливый человек должен промолчать.
      - Ну, скажи по совести!
      Мне пришлось кивнуть.
      - А ведь ваш парень, Арман, не смог решить эту задачку. Как ни пыжился... И знаешь, кто ее решил? Ну-ка угадай..
      - Берто?
      - Этому и опомниться не дали. До его приезда все было готово.
      - Клер?
      - А, ты все-таки заметил, что женщины существуют на свете! Нет, друг мой. Эту задачку решил я. По просьбе Армана. Пусть шеф ваш скажет мне спасибо за то, что я доказал следствие из его теоремы.
      - А потом?..
      - Что - потом? Берто чуть не свихнулся, когда увидел такой результат. Ну, он не первый и не последний... Да он-то не пропадет, не волнуйся.
      - Неужели он не заметил ошибки?
      - Ты представь себя на его месте... Стал бы ты разбираться, есть ошибка или нет?
      - Стал бы.
      - Ну, а вундеркинд не стал.
      На том мы и простились. Он обнял меня на прощанье, дохнул спиртным мне в лицо, - несчастный спившийся талант, доказавший следствие из моей теоремы...
      Юрков все еще ждал своего рейса в порту. Я составил ему компанию; пока не объявили посадку, мы окончательно разобрались в ходе событий.
      Берто, безусловно, был человеком, которого Арман с полным основанием мог опасаться. Нет, Берто никогда не причинил бы зла Арману или кому-то другому; но само его присутствие в лаборатории как бы говорило Арману: всяк сверчок знай свой шесток (это Юрков, бывало, повторял всякий раз, когда мы в строительном лагере влезали на свои кровати).
      Берто - не первый, кто подвергся обработке на дальней усадьбе Тальменуса; прием использовался простой, и именно поэтому он легко удавался.
      Поскольку задача, которую я дал Берто, была уже решена моим новым знакомым (вот кто четвертый!), Арману оставалось только придумать ошибку, чтобы получить отрицательный ответ, означающий бесперспективность всякой работы в моей лаборатории. Спектакль был поставлен на дальней усадьбе. Берто разволновалсяеще бы! - и не стал проверять ход решения. (Кроме того, он порядочный человек и, предполагая наличие аналогичных качеств и у других, полностью доверился Арману). Для пущей достоверности Арман, по-видимому, заявил, что публикует эту работу, и включил ее в план - вот почему в нем оказалось не шесть, а семь названий.
      Итак, Берто поверил. (Как и его предшественники).
      Он сразу же подал заявление об уходе. Будучи человеком деликатным, он не решился сказать мне в глаза о причине своего бегства, хотя, как я видел, и намеревался это сделать. Возможно, в последний момент передумал.
      Едва лишь не стало в Отделе человека, по своему положению (а главное, таланту) оказавшегося между Арманом и должностью, на которую Арман, безусловно, метил, он поспешил поставить меня перед фактом прибытия Сови, своего приятеля, - Сови годился только на то, чтобы служить выгодным фоном для Армана...
      Что же касается плана публикаций, то Арман забрал его, как только план сыграл свою маленькую роль. А затем подменил его старым нашим планом на шесть работ, которые я знал.
      Несколько раз такая операция проходила у Армана гладко. Я огорчался и не мог понять, почему уходят от меня способные сотрудники. Но вот, в конце концов, обман раскрылся!
      Утром мне пришлосн заняться будничными делами.
      Тщательно скрывая зевоту (после бессонной ночи), я выслушивал разговорившегося в последнее время Сови...
      Старался разъяснить Высокому Начальству, что в общественной деятельности тоже надо знать меру и я должен сделать перерыв, прежде чем снова ехать с лекциями, по-видимому, наша поездка в Тальменус создала мне определенную репутацию...
      Я никому пока ничего не говорил. Не был готов к этому. Мне оставалось выяснить еще нечто, чрезвычайно для меня важное. Я должен был узнать это прежде, чем предпринимать какие-либо действия.
      Наконец я решился.
      Позвонил Клер.
      - Молодец, - ответила она. - Я поняла, куда ты ездил. И зачем. Стало быть, ты теперь все знаешь.
      Если бы все!
      - Милый, - сказала Клер, - я так зла на Армана изза этой истории... И еще больше - на себя. За то, что не смогла помешать Арману.
      - Почему же ты не поговорила со мной?
      - Я ждала, когда у меня появится настроение для этого разговора.
      - Очень логично!
      - Для женщины - да.
      - Значит, ты на ферме... - начал я.
      - Я думала - просто пикник. А потом... - Она вздохнула. Но когда я сказала Арману, что этого я так не оставлю, он стал уговаривать меня, что раз я там была...
      - Что?
      - Что раз я там была, никто не поверит, будто я не принимала участия...
      - Но ведь ты не участвовала в этом деле? - вскричал я.
      Я так был рад - рассказать невозможно.
      Она обиделась:
      - А ты, значит, думал, что и я?.. Значит, ты и в самом деле решил, будто я...
      Она бросила трубку и - в чем я получил возможность убедиться - отключила свой телефон...
      ...Вот, пожалуй, и все. Пачка табаку пригодилась. Я стал курить трубку: Клер сказала, что это идет мне. Клер, надо признать, все такая же.
      Заканчиваю я приглашением на работу. У меня в лаборатории освободились два места. Какие - догадайтесь сами. Заявления, как говорится в таких случаях, прошу подавать в письменном виде.
      14. Рассказывает Юрков
      - Надя! Надюша моя! Надэжда!
      Я застал ее целой и невредимой. Она лежала в постели в своей комнате и окликнула меня, едва я открыл внутреннюю дверь переходной камеры и оказался в стенах нзшей Станции. Я был счастлив. Что только не приходило мне в голову там, в порту! А она тут лежала тихонько в постели и уже выздоравливала. Вязанье на коленях, как полагается. Идиллия под нашим колпаком.
      Сидел я на ее постели, и никуда мне идти не хотелось... Но бетонная стена - надежная защита только на время.
      Я сказал Надежде, что сейчас вернусь.
      Порывшись в своей комнате, я нашел то, что мне было нужно, и, сунув под локоть, отправился за аварийную ширму. Она попрежнему была опущена, и мне пришлось воспользоваться люком. После чего я запер люк на замок с шифром, известным только мне.
      Стараясь не шуметь, я пробрался на склад. Развинтил, сбивая пальцы, многочисленные фигурные болты и снял крышку. Подкатил витализер и стал ждать, пока он прогреется.
      Кругом было тихо.
      Я задвинул дверь складского отсека и, осторожно манипулируя витализером, включил робота.
      - Не шуми, - это было первое, что я сказал ему. - И не вылезай из контейнера.
      Дальнейший разговор проходил вполголоса. Я задал ему несколько тестовых вопросов и получил хорошие ответы. Это был совершенно исправный новенький фревилевский робот серии "А", Последний исправный из тех, что я взял всего несколько дней тому назад. Я поговорил с ним:
      - Давно тебя изготовили?
      - В конце второго квартала.
      - А самого Фревиля ты видел?
      - Нет, не видел.
      И так далее. Словом, нормальный автомат.
      Затем я раскрыл то, что принес с собой. И задал роботу задачку, которая там была. Он принялся считать, пошла выдача, я следил за ней по ленте. Сначала - все хорошо. Затем вдруг переход с восьмеричной системы на двоичную. Длинные столбцы единиц и нулей... Знакомая картина.
      Я ждал. Лента пружиной укладывалась на полу.
      И вот, наконец, лента остановилась. Я наклонился и увидел то, что и ожидал увидеть: выбило предохранители Барренса.
      Делом одной минуты было закоротить их. Затем я снова привел в действие витализер. Робот ожил. Я опять дал ему эту задачу.
      Выдача пошла та же: восьмеричная система; потом двоичная, столбцы единиц и нулей. И вот уравнения регрессии, несколько уравнений подряд. А после них шли нули. Ничего, кроме нулей.
      Колонки нулей - и только.
      Нужно было поговорить.
      - Не шуми, - сказал я опять. - Давно тебя изготовили?
      - Кого? Меня? - ответил робот.
      - Конечно, тебя.
      - Меня?
      - Ну, хорошо. Ты видел Фревиля?
      - Кто, я?
      - Тебя спрашивают: ты видел Фревиля?
      - Кого, Фревиля?
      - Да, Фревиля.
      - Кто? Я?
      Продолжать было незачем.
      Мне удалось незаметно снять один из "жучков". Робот выключился. Я упаковал его в тот же контейнер, на всякий случай.
      На всякий же случай спрятал подальше то, что принес с собой. Это был сборник статей Фревиля, с его теоремой и следствиями из нее.
      Итак, я проделал то же, чем занимались в последние дни виновники странных происшествий на Станции.
      Все началось с прибытия новых роботов, более совершенных, чем наши старые. Это штука роковая для старых роботов. Новые должны были сменить их. Так возникла опасность, серьезно угрожавшая старым.
      Вплоть до свалки...
      То, что произошло в лаборатории Фревиля, подсказало мне ключ к собственным загадкам. Арман избавлялся от соперников, подсовывая им ту роковую задачу.
      Не витает ли под колпаком Станции дух Армана?
      "Старые роботы делали нечто аналогичное. Они должны были избавиться от новых. И вот они задавали новичкам следствие из теоремы Фревиля, которое тем было не по зубам. У новичков срабатывали предохранители. Мы закорачивали предохранители. Старые роботы снова заставляли новичков решать задачу на следствие из фревилевской теоремы. И оба новичка вышли из строя.
      Откуда они взяли задачу? Откуда они знали следствие из теоремы Фревиля? Да, ведь они долго пробыли в дальней усадьбе Тальменуса! Арман устранил там не одного конкурента с помощью этой самой задачи. А роботы всегда все пронюхают, что связано хотя бы с одной формулой.
      Видимо, 77-48А и в самом деле спешил в тот вечер с важным сообщением. Хотел рассказать о том, что начиналось в роботном отсеке... К утру старые роботы стерли это из его памяти.
      Услышав, что Надя может отключить их, роботы обрушили на нее энергию Станции. Безобидного рифмоплета 77-48А они выжгли дотла...
      Чистюля Фревиль, конечно, устранился от решения практических вопросов. Разве можно копировать с Армана?
      Много лет роботы ни единой мелочью не выказывали нрава Армана. Но в серьезной ситуации он сразу проявился.
      Так, бывает, десятками лет дремлет и в человеке нравственный дефект, моральная трещина, словно глубоко скрытый в конструкции надлом. Это не берется ниоткуда, ни с того ни с сего. Кто-то когда-то изломал, со зла или по небрежности, одну из важнейших в конструкции деталей. Внешне все осталось так же - та же красивая и как будто прочная конструкция. Но излом сделан, зло посеяно. Это может долго не проявляться.
      Годами, десятками лет. Если не возникнет, не сложится под причудливым действием сотен сил и причин то (возможно, единственное) стечение обстоятельств, в каком только и может это сказаться. Но наша жизнь динамична; как через скопления облаков, мы пролетаем день за днем сквозь миллиарды разнообразнейших ситуаций, и вероятность попадания в ту роковую комбинацию условий, когда предательски срабатывает трещина, - слишком велика при такой динамичности.
      Помнит ли кто-нибудь, что роботов копировали с Армана? Но пришел день - и это стало причиной несчастий.
      Ничто не исчезает. Ни единый наш след. Ежесекундно мы оставляем свои автографы в наших машинах, домах, космосе, душах людей. Башмаки наши пылят на планетах. След наш, не прерываясь, тянется за нами и фиксирует наш путь - как след куска мела, которым учительница в школе рисовала нам на доске.
      Хотим мы этого или нет, мы воспроизводим себя во всем. Каждым своим поступком, каждой мыслью воспроизводим себя. В любом сработанном нами предмете - табуретке или роботе - посеяны наши гены. Во всем, к чему мы прикоснулись. И семена эти прорастают, проявляются в порожденных нами мыслях, в металле, в синтетикепроявляются нашей сутью, самими нами.
      "Каковы сами - таковы и сани". Давно еще это сказано...
      Будет ли так, что всякий след станет добрым? Я верю - да, будет... Разве мы совершенствуем только технику? Верю. А если б я не верил? А что было бы, если б не верил никто?
      ...Осторожно, из-за угла я заглянул в отсек к роботам. Там были все четверо.
      Я вернулся, включил дезассамблятор. Главное было - не обнаружить себя. Они бы не стали меня щадить.
      Особенно, если б увидели, что я включил эту страшную для них штуку.
      Дезассамблятор - небольшой рогатый (с излучателями) ящик на четырех роликах. Я убедился, что он работает, и раскочегарил его на полную мощность. Это, кстати, не слишком полезная для здоровья штука. Волосы, во всяком случае, могут вылезти начисто.
      Тихо и осторожно я подкатил дезассамблятор к отсеку, где были роботы. Убедился, что они на месте.
      И - резко, изо всех сил толкнул его на роботов. Он покатился на своих роликах, - прямо к ним. Они среагировали не сразу, - а поле было максимальное.
      Трое повалились с металлическим стуком.
      Четвертый успел выскочить из отсека. Он пронесся мимо меня, - я не успел заметить, новый это или старый.
      Нового я не боялся. Я боялся Армана.
      Вбежав в отсек, я осмотрел отключенных роботов.
      Там были два старых и 53-67А.
      Мне оставался только один путь к спасению. Я должен был прорваться к люку - или погибнуть от электрического удара собственного робота.
      Я выскочил из отсека. В туннеле стоял старый робот.
      Преграждал мне дорогу. Я был в ловушке. Стоило мне двинуться вперед, как он делал шаг мне навстречу.
      Это был конец. Поняв теперь причину, я должен был умереть.
      Я разгадал то, знание чего не прощалось.
      Ни одна человеческая душа не ведала, что я здесь.
      Я повернулся и пошел обратно в бетонный тупик.
      Неторопливо. Спешить мне было некуда.
      Глазок дезассамблятора еще светился. Эта штука продолжала работать.
      Попробуем.
      Я вышел из отсека и зашагал по туннелю прямо к роботу. Он стоял неподвижно. Дойдя до него, я повернулся кругом и кинулся бежать со всех ног. Я был уверен, что он погонится за мной. И только влетев в отсек, я понял: робот разгадал мой элементарный маневр.
      Отдышавшись, я повторил все это. С тем же результатом.
      Потом я слонялся в туннеле на виду у робота, больше мне ничего не оставалось; ждал, когда он за меня примется.
      Видеть его было мне, понятное дело, не слишком приятно. И я сел в бетонной нише так, чтобы выступ стены закрывал робота от меня.
      Сидел. Ждал. Думал.
      Потом я услышал постукивание. Я знал это характерное постукивание ногой, почти человеческое. Робот нервничал. Отчего?
      Это я не мог понять. Что его беспокоило?
      Внезапно возник грохот. Стучали ноги. Били по бетону. Робот бежал. Грохот молниеносно приближался. И я уже высунул, было, голову из ниши - посмотреть, что происходит.
      Робот успел пробежать мимо на мгновение раньше, чем я высунулся.
      Он потерял меня! Его беспокоило, что я надолго исчез!
      На максимальной скорости он промчался по туннелю и с ходу влетел в отсек.
      А в отсеке был включен дезассамблятор. Робот попал в его поле - и, когда я вбежал в отсек, он уже валялся на бетонной плите.
      Я открыл люк и отправился наверх. Все было кончено.
      Но легкости я в себе не чувствовал.
      Средства, которые использовали Арман и старые роботы, чтобы отстоять себя, - эти средства делают все предельно ясным: подло, противно идеалам... Это выручает - похоже, что тут думать не о чем.
      А как же быть с первопричиной обоих конфликтов? Нельзя ли было без них?
      С роботами - да, можно было. Проще простого!
      Сделать роботов сразу наисовершеннейших - и проблемы не будет. Абсурд? Что ж, вот другой вариант: считать роботов старой модели самыми совершенными и новых не делать. Не улучшать роботов!
      Не производить их вовсе!
      Вообще ничего нового!
      А с людьми? Да, можно избежать! Если сделать так, чтобы все были одинаковыми. Ровненькими. Одного возраста, одинаковой внешности, одних вкусов, взглядов, возможностей. Никто чтоб вперед не забегал. И чтоб никакого движения!
      Да, - если остановиться. Не соревноваться. Не совершенствоваться. Скомандовать всему миру: стой! Приказать жизни: замри!
      Иначе надо отвечать - нет.
      Но еще - я помню еще, что мы чувствовали и вину, и жалость, когда говорили о роботах, которых следовало заменить...
      - Отпусти меня, Юрков, я сама уже прекрасно хожу!
      Но я хотел внести ее на руках. Я непременно хотел на руках внести ее в свою комнату.
      - Ты не понимаешь, Надюха! Это же такой обычай!
      - Я должна рассматривать это как официальное предложение?
      Мы сами приготовили себе ужин, - некому было о нас позаботиться. И гостей не предвиделось раньше утра - ребята обещали вернуться со своих сессий только назавтра.
      Когда же я потянулся к полке, за Свифтом, чтобы почитать его, как обычно, - Надя вздохнула и отвернулась.
      - Что случилось? - спросил я.
      Она ответила:
      - Ты уверен, что тебе хочется читать?
      Мне пришлось согласиться с ней.
      Так что ж, может быть, на этот раз вы полистаете его сами, читатель?