— Кто будет матерью твоего сына, ты узнаешь наверняка, — пошутил сотник и улыбнулся сквозь силу.
       «Млава. Где же Млава? Нужно ехать, а ее все нет. Какой пьяный мед. Наверно, это и есть охмеление. Никогда еще я так не напивался.»Брагода, пошатываясь, двинулся к двери.
      — Подожди немного, — остановил его Рут. — Мне нужно съездить к шорнику. Ненадолго. Потом я провожу тебя до ворот Арконы. Мы успеем до первой ночной стражи. Приляг на лежанку.
      Сотник хотел еще что-то добавить о Млаве, о ее желании попрощаться с Брагодой, но подумал, что красавица-дочь никогда не интересовала этого звереныша. «Такой же, как и его отец», — подумал Рут, забыв, что Оркс не был отцом Брагоды.
      Незаметно для себя Брагода заснул. За пузырчатым окошком горницы стояла ночь. Рут подпирал спиной дверь. Ему было худо, но войти в дом до означенного срока он не мог. Иногда ослабевшие колени отказывались держать тело и расползались. Сотник съезжал на ступени, потом медленно поднимался. Наконец прокричал петух. Руг вытащил нож, сжал его в кулаке. Пошатнулся.
      Земля уходила из-под ног. Он поймал рукой притолоку, с трудом удержался, чтобы не упасть, заглотнул побольше воздуха. Ну вот и все. Руг бросит тело звереныша прямо на площади родостока. Никто никогда не узнает имя человека, исполнившего приговор веча. Рут отворил дверь. Шаг за шагом он приближался к Брагоде, и шаг за шагом терял силы. Домашнее тепло ударило по сотнику новой волной слабины и немощи. Еще, ну! Рут вытянулся вперед, силясь достать и, не разжимая рук, повалился на пол. Шумно, тяжело, бесчувственно. Брагода — тот, что не спал и с содроганием взирал на эту сцену, облегченно спустился на лежанку.
      Млава вздрогнула, услышав шум, подняла голову. На женской половине было тихо. Шум пришел оттуда, из-за стены, от отца. Она снова легла, вздохнула. Потом все-таки поднялась и в одной нижней рубашке вьшла из горницы.
      С минуту девушка стояла не шелохнувшись, прижав ладонью рот. Потом, прийдя в себя, наклонилась над отцом. Поднять его Млава не смогла и только лишь перевернула на спину. Она с трудом разжала пальцы Рута и взяла нож.
       «Что произошло здесь вчера? Почему отец весь вечер продержал меня в доме, не выпуская с моей половины?»— спрашивала себя Млава, растеряв остатки сна.
      Брагода не просыпался. Девушка трясла его, таскала за волосы — все было бесполезно. Млава выбежала во двор, набрала снегу и с отчаянием бросилась обратно в горницу. Теперь, когда он мало-помалу приходил в себя, девушка прижалась к темной стене в углу, прячась от Брагоды. Брагода споткнулся о лежащего Рута и, пошатываясь, вышел во двор. Светало.

* * *

      В теплой густоте неба прогорает вечер. От лесистых увалов на долину наползает тень. Тень — удивительная вещь. Когда вовсю сияет солнце, она следует за вами, робко повторяя каждый шаг. Но когда свет истины меркнет, тень просто стирает того, кто ее породил и оставил. Она растворяет его в себе, и теперь уже он становится тенью тени.
      У входа в пещеру, куда вела сыпучая тропинка, останавливается инок. Суетливо осеняет себя крест-накрест перстами, и, сжимая плечи, входит внутрь.
      — Владыка, святоликая канула! Ниша пуста.
      Старец Иезгул, похожий на взъерошенную черную птицу, прерывает молитву. Кажется, ему перехватило горло. В маслянистых глазах прыгает желтый язык коптильника.
      — Да знаешь ли ты цену сией иконы?
      — Цена святого человецем не измерима!
      — Как допустили вы..?!
      — Брат Симеон видел знамение. Ангел явился во огненном сиянии и вознес нерукотворную. Старец поднимается с колен.
      — Что ангелу за толк в том, коли нам отпущено во спасение? Лукавство сие знамение! Вот уж и праздник близится… Ей должно быть здесь!
      Глаза старца выражали такую яростную твердость, что монах невольно попятился.
      — Я буду усерден.
      — Обрати свое усердие к нашему новому пристаннику.
      — Нешто это он?
      Иезгул раздраженно отворачивается, со вздохом кладет знамение, чуть не пронзая себя стиснутыми перстами.
      — Он язычник. Зачем ему икона? С него спроси помощь.
      — Недостойно брать помощь с нечестивого, ибо сказано через пророка…
      — Нечестиво потворствовать Вельзевулу недосмотром и беспечностию! Он здесь, чтобы искупить грех свой. Так пусть искупит.
      Монах с поклоном выходит наружу. Оставшись один, старец произносит вслух: «Вера людей разъединяет. Их единит грех. Он для всех один.»
      Годы оставили на Брагоде свой след. Теперь Брагода смотрел на Брагоду и знал, что он смотрит сам на себя. Этот воин в изношенном дорожном нателье признавал только одну цену в жизни — цену действия. Все остальное не стоило для него и тертого динария. Дух прожил вторую свою жизнь в одном обличье. Только на этот раз он смог рассмотреть ее со стороны.
      — Послушай, странник! Должен ли человек твоей веры вернуть себе то, что у него взято не по праву? — заговорил монах.
      — Моей — да, а вашей — нет!
      — Почему?
      — Вы сами говорите о прощении долгов. Монах робко улыбнулся.
      — Ты неправильно толкуешь писание.
      Они неторопливо шли по тропинке, и Брагода весь проникся царствующим здесь покоем.
      — Вот ты носишь на поясе меч. И он тебе нужен, я не спорю.
      Монах соединил кончики длинных пальцев и задумчиво прикоснулся к ним губами. — А думал ли ты, что есть оружие и сильнее меча?
      — Слово?
      — Добродетель! Разве смысл бытия в том, чтобы сражаться? Нет. Смысл в результате, в повержении противника. Ведь так? А если каждый примет в сердце свое Христа и вооружится его оружием — добродетелью, — то никто никому не будет врагом. Это ли не лучшая победа?!
      — Я не знаю, что тебе сказать. Не знаю, потому что моим языком всегда был меч. Но там, откуда я пришел, есть солнцепоклонники, у которых язык тоже режет не хуже этого меча. Ты лучше скажи, почему вашу веру называют Змиевой? Не потому ли, что она имеет хитрость и коварство змея?
      — В чем ее хитрость? В том ли, что человек идет на муку и смерть во имя своей всесветлой любви? Послушай, воин, не ты ли говорил, что слово не стоит ничего?
      — Я слушаю тебя!
      — Верни нам святоликую. Разыщи ее, где бы она ни была.
      — Это и есть подвиг?
      — Господь решит, что для тебя подвиг.

* * *

      Лес был пропитан солнцем. На высоких травинах блестела роса. Солнечные блики прыгали по встревоженному глянцу родника. Брагода пил с ладоней, обливаясь искрящимися струями. Легкой дрожью прошел по листве ветерок, потерялся в нехоженной лесной густоте.
      Уцепившись рукой за ветку, воин поднялся с колен. Ветки сомкнулись за спиной Брагоды, и лес проглотил его. Едва Брагода скрылся, как за его спиной поднялось из валежника странное существо в трепанном меховике и со вздыбленными космами. Тревожно закричала птица, спорхнув с ветки. Брагода замедлил шаг, неожиданно и резко обернулся. Сзади не было никого, только чуть покачивались задетые им ветки. Легко перепрыгивая через торчащие корневища, Брагода стал двигаться быстрее. Он не оборачивался. А там, сзади, за ним неотступно следовала всклокоченная тень. Медленно и как бы невзначай Брагода потянулся к луку. Все остальное не заняло и мгновения. Брагода бил стрелой с колена назад. Он знал куда сажает стрелу, и ему не нужно было ее отцеливать. Эта рука и этот глаз в стотысячный раз соединились через невесомое древко с подрезанным хвостовым подкрылком. Тот попытался дернуться, но стрела пригвоздила край его рваного наплечья к дереву. Прямо перед глазами берложника поплыл размытый силуэт чужака. От него отделилось холодное и зацепистое, как змеиный глаз, острие наконечника. Стрела сидит на тетиве. Сидит неподвижно, влившись леденящим взглядом прямо в грудь лесному человеку, у которого подкашиваются ноги. Со второй стрелой Брагода медлит.
      — Не стреляй, слышишь, чего тебе надо?
      — Ну-ка скажи мне, где тут твои сородичи осели?
      В этот момент сзади послышался удар тетивы. Брагода инстинктивно рванул вниз. Стрела прошла у него под плечом. Брагода обернулся. Стреляли сверху, но зеленое буйство листьев скрывало лучника. Брагода выдержал момент. Он был как на ладони. Тот, сверху, наверняка уже перехватил новую стрелу. Теперь пора! Предупреждая стрелу, Брагода метнулся в сторону. Как раз вовремя! Брагода взял стрелка легко, почти сразу его заприметив. Тело рухнуло в кусты, снося на своем пути тонкие стебли. Чуть перестоял Брагода, наблюдая эту картину. На одно мгновение перестоял. Нож ударил сзади, распорол одежду, но застрял в складках.
      — Крепкая рука! — отметил про себя Брагода. Воин обернулся, широко взяв локтем назад. Сокрушение хрупких оконечностей лица Брагода ощутил даже через толстый наруч. Брагода хотел подправить откинутую голову противника еще одним ударом, но осекся, решив больше не поворачиваться в том направлении спиной. Кругом стоял непроницаемо темный лес. Солнце бродило где-то сверху, оставляя затаенные поляны во влажной дремоте. Брагода не был язычником, если бы подарил противнику память об ударе ножом. Кулак, даже в смертельном поединке не может взять на себя честь поквитаться за оружие. Брагода привык мерой платить за меру потому, что это было по совести. Нельзя сказать, чтобы его противник обессилел, или был ослаблен положением. Он так и стоял, не выпуская из рук ножа. Однако, едва воин шагнул навстречу, разбойник бросил нож и закрыл лицо руками.
      — Не бей его, не бей! — донеслось из кустов. Зарывшись в густой лещине, за всем происходящим наблюдала еще одна пара глаз.
      — Иди сюда! — крикнул Брагода. — Иди сюда, или я убью его!
      Едва двигая ногами, на поляну вышел обезумевший от страха мальчуган. По его щекам обильно прошли подтеки слез.
      — Кто он тебе?
      — Отец — задыхаясь от придушенного плача, проговорил мальчик.
      — Кто берет у вас добычу? Где все остальные? Ну!
      — Все у печенежина.
      — Веди меня к нему!
      — Нет! — мальчик оцепенел.
      — Он там! — подал голос противник Брагоды.
      Воин обернулся, подошел к лохматому. Нож уперся в горло разбойнику.
      — Если ты еще раз окажешься у меня за спиной, я тебя убью! Брагода пошел вперед, оставив сзади отца и сына.
      Одна большая зеленая тень проглотила воина. Тонкомерные листья легли ему на голову и на плечи, заласкивая горячий пыл Брагоды. Внезапно впереди засиял пятачок света. Солнечная струйка пробивалась сквозь сцепленные ветви. Брагода машинально повернул на просвет. Он сделал всего несколько шагов и почувствовал, как земля под его ногами ослабла, дрогнула, оборвалась. Воин метнулся, было, но, потеряв опору, провалился вниз. Волчья яма. В ее сырой утробе Брагода оказался беспомощным и посрамленным. Сверху еще сыпалась земля. Еще качались продавленные ветви настила, а развязка уже двигалась на Брагоду, уже нависла над его головой.
      — Вот видишь, как все просто, а ты силу тревожишь понапрасну! Сверху в яму смотрело чудовище, только отдаленно напоминавшее человека.
      — Ну что, будешь плакать? Поплачь, это я люблю!
      — Залезай сюда, поплачем вместе. Разбойник засмеялся.
      — Нет, к тебе полезет Горша. Слышь, Горша, иди-ка сюда! Как же это ты охотничка на нас навел.
      — Н-е-е, он сам, — с трудом справляясь с речью, остатками зубов, проговорил брагодин соглядатай.
      — Сам, говоришь? А вот видишь эту веревку? По ней из ямы вылезет только один. Понял, Горша?
      Наверху послышалась возня, и прямо над Брагодой, суча ногами, повис человек. Главарь держал его за шиворот на вытянутой руке. Брагода прижался к земляной стене. Главарь разжал пальцы… Вылез Брагода. У него не было выбора, и он оставил космача Горшу внизу. Вокруг ямы стояло несколько человек. Один из них попытался ударить Брагоду ногой, когда тот разгибал спину, но тут же сам полетел вниз. Братия дружно загоготала. Воин, однако, не стал выказывать себя пленником. Едва оказавшись на поляне, Брагода неуловимым движением перерезал двум разбойникам горло. Третий стоял перед ним, крепко сжимая копье. Брагода рванул древко в направлении ямы. Разбойник, хватаясь за воздух свободной рукой, сорвался вниз. Все произошло легко, сразу, словно само собой. Но воин чувствовал, что есть здесь еще одна скала, на которую просто так, с разбегу, не прыгнешь. Он обернулся. Теперь они были на поляне толыю вдвоем.
      — Меня зовут Ача, — прогремел печенег. — Как твое имя?
      — Я — Брагода из рода Оркса Бешеного.
      — Чего тебе надо?
      — Доску с греческой богиней. Ту, которой поклоняются змееверцы.
      — Что даешь взамен?
      — Жизнь! Ача хлопнул себя по бокам.
      — Ты не оставил мне выбора. Печенег неторопливо снял косогрудку.
      — А когда у зверя нет выбора, он просто убивает! — последние слова долетели до Брагоды вместе с огромной лапищей Ачи. Брагода видел в своем противнике воина и потому ждал боя по всем правилам. Они должны были обменяться оружием, произнести заклинание и поприветствовать долгим благословием род друг друга. Но Ача был разбойником. А с разбойниками Боги не делились честью. Брагода задыхался. Ача сдавил ему горло одной рукой, а другой стиснул руки. Печенег почти победил, но, не доделав до конца, решил распластать противника по земле. Ача перехватил руки, но они уже облапили пустоту. Брагода отстрелил кулаком в низкий затылок разбойника. Ача мотанул головой и, пошатнувшись, обернулся. Новый удар размазал по щеке скользкие губы печенега. Сдвинув брови, Ача ринулся вперед. Его огромные клешни потянулись к противнику. Брагода пятился. Он уже знал, как закончится бой, и вел дело по собственному порядку. Разок он попробовал на крепость колено Ачи, подсадив его снизу. Не сильно, скорее испуганно и безнадежно. Ноги Брагоды слушали землю. Ача уже дышал в лицо Брагоде, и тут Брагода исчез. Почти в тот же момент сильные руки воина толкнули громадную спину печенега вперед. Зверь шагнул в яму.

* * *

      Смеркалось. Где-то в словнике ведьмаческим голосом прокричала неясыть. Брагода заприметил огонек. Исступленно, не разбирая пути и не чуя ног, он повернул к огню. Хрустели обломанные ветки. Прыгающий глазок огня то пропадал за деревьями, то снова прожигал сумрак. Брагода остановился, скованный последним сомнением. Перевел дыхание и шагнул навстречу своей судьбе. У костра, опершись на посох, сидел человек. Он не повернулся на звук шагов, а только лишь выпрямил спину и поднял плечи.
      — Ну здравствуй, Брагода! — громогласно произнес он, не отрывая взгляда от огня. Воин вздрогнул.
      — Кто ты, откуда знаешь меня?
      Человек неторопливо повел плечом, обернулся. В его лице, с одной стороны спрятанном в ночь, а с другой — залитом огненными бликами, узнавался кто-то из давно прожитого времени. Арконский оракул! Брагода поклонился.
      — Что ты делаешь здесь, так далеко от Арконы?
      — Я пришел за тобой, воин, близится твой час.
      — За мной? — Брагода недоумевал. — Постой, но как это может быть? Я что, сплю?
      — Нет, Брагода. Ты, наверно, забыл, что мне немного легче, чем всем остальным разгадывать земные тайны. Два года я искал тебя в Моравии, в стране тиверцев и, наконец, нашел здесь, на Днепре. Брагода подсел к огню.
      — Пришло время священного пророчества.
      — Пророчества?
      — Да. Все время за тобой, как тень, следовал другой Брагода. Я не знаю, кто открыл ему дорогу в этот мир, но он здесь. И вы сейчас уже почти неразличимы.
      — Мы все в Арконе привыкли верить тебе… Но то, что ты сейчас говоришь… в это поверить трудно.
      — А если ты увидишь его сейчас, своими глазами? Глаза Брагоды загорелись.
      — Выпей вот это.
      — А что это такое?
      — Отвар красного мухомора.
      Брагода поднес к губам деревянную плошку. Из речной низины потянуло прохладой. Задрожала невесомая полоска тумана. Брагода чувствовал, что его голова наливается тяжестью, как пивной котел. Вот он! Прямо перед ним стояло человекоподобное облако. Тягучим шагом оно приблизилось к Брагоде, и он увидел… себя! Воин отринул.
      — Он пришел сюда, чтобы победить демона, и, вероятно, только это теперь и сможет его спасти. Но он ослаб. Ослаб здесь на земле. Помоги ему, Брагода.
      — Как?
      — Неужели не знаешь? Откажись от сомнений! Брагода склонил голову.
      — Ты слаб, я вижу.
      — Нет.
      — Слаб.
      — Нет!
      — Ты слаб!
      — Нет! Не-е-т!!! Взгляд Брагоды метнулся к небу.
      — У тебя всего только одна ночь. Завтра утром он придет. Тот, за кем явился сюда твой дух. Это демон. Ты найдешь его у каменного креста, под горой. А теперь, чем я могу помочь тебе?
      — Скажи, почему они все время говорят о добре? Говорят, что добро — самое сильное оружие. Почему?
      — Добро — только часть человеского бытия. А часть не может заменить целое.
      — Да, но они отрицают врагов своих и потому их не имеют. Не это ли есть победа?
      — Подумай сам, разве отрицание поразившей тебя стрелы есть уже свидетельство твоей неуязвимости? Посмотри вокруг: в этом мире каждый имеет себе врага. Лист дерева пожирает жук, за жуком охотится птица, за птицей — куница, за куницей — охотник. Но и у него есть враг — это его сосед, который сам не может поймать куницу. Заставь их полюбить друг друга. Добродетель только тогда добродетель когда есть порок. Даже если у них и не будет врага, они его просто придумают себе. Придумают ради добродетели,
      — Человек — не зверь и может изменить мир.
      — Человек часть этого мира, и призван повторить его в разуме, а не исказить, изменить или разрушить.
      Брагода спал. Он уткнулся лицом в подмятую траву и дышал ее перестоялой духовитостью. Утренняя свежесть пробрала его зябью. Брагода потянулся, повернул лицо к солнцу и открыл глаза. Костер прогорел. Рядом не было никого, только темень леса, недосягаемая для утреннего солнца, увлажняла воздух.
      — А где оракул? — Воин быстро поднялся на ноги. — Неужели… неужели это сон? — Брагода уже был готов поверить в неправдоподобность своей ночной встречи, как вдруг перед ним вспыхнуло и померкло человекообразное облако. След его протянулся к Брагоде, и они соединились. Брагода восстал.
      — Слышишь ли ты меня? Знаешь ли, что я говорю сейчас с тобой? Над жизнью всегда будет стоять жизнь. Даже если каждый из нас, погибающих через твою смерть, уйдет из своего времени, мы вернемся к основанию нашего рода и повторимся снова. Один за другим.
      Воин шел по берегу реки. Он не сомневался, о ком говорил оракул. Сейчас он увидит его. Это — Ача. Конечно же, Ача. Едва только оракул упомянул демона, Брагода уже знал, кто это.
      Орлиным крылом перехватила небо гора. Разрезая дымчатую высь, застыл над ней белокаменный крест. Брагода осмотрелся. На изгибе реки маячила одинокая лодка. Течение медленно двигало ее к утесу. Согбенная фигура рыбака трудилась над неводом. Брагода поднялся на каменную гряду, подпирающую гору. Куда ни брось взгляд, разлилась родниковая чистота утра. Ничто не нарушало его застывший покой. Монах, загрузив невод, тащил лодку на берег.
      — Вот как раз его и не хватало! — подумал Брагода.
      — Эй! — закричал инок. — Добрый мирянин начинает день заботой о хлебе насущном, а каким трудом занят ты?
      — Если скажу, все равно не поверишь! — Брагода спустился вниз. — На, держи! — Воин протянул монаху икону. — Это и есть ваша святоликая? Инок поднял глаза на Брагоду. Куда девалось их смирение?
      — Так я и знал. Это ты украл ее!
      — Я?
      — Заблудшая душа, как иначе ей оказаться в твоих нечестивых руках?
      — Э, монах, быстро ты судишь.
      — Судит бог. Я только глаголю его сознанием. Может, ты покажешь иного вора?
      — Думаю, он сейчас здесь появится.
      — Не лукавь, Брагода. Кому здесь быть кроме нас? А ведь я опознал тебя сразу! Вот вчера, едва только калика перехожий раскрыл мне, что встречу я здесь душу, которой более всего нужен, понял я, что это ты.
      — Подожди. Ты говоришь, что тебя сюда направил… странник? Брагода обжег монаха взглядом. — Так это ты… демон? Инок склонил голову, замолчал. Нелепое прозрение сковало Брагоду.
      — Ты говоришь, демон? А что ты можешь супротив демона? — Монах поднял лицо и вдруг неистово и громко захохотал. Брагода схватился за меч.
      — Ну, воин, давай! Нешто сробел? Ведь вот я перед тобой, без оружия стою, без озлобления. Ни словом на тебя не посягнул, ни действием.
      Брагода осекся. Это было против того миробытия, истинность которого въелась в сознание воина. Словом на слово, кровью на кровь — вот мера! И демон знал это.
      — Знаешь, в чем твоя слабость, Брагода? В том, что ты — извечный раб справедливости. А я сам себе господин. Я еще никого не убил этими руками. Они все сами истязали себя — кто верой своей, кто честью, вот как ты, кто страхом. А знаешь, сколько еще люда перебью я смиренным словом божьим, сколько пожгу огнем?!
      — Вот и все! Ты сделал первый шаг. Желание топора и есть сам топор! А тот, кто ожидает взмаха оружия, — или трус или глупец! — С этими словами Брагода вспорол мечом черную сутану монаха. Инок дрогнул. В его лице застыла боль. Он уронил икону, и лик богородицы забрызгала речная вода.
      Брагода ждал. Все происходящее во плоти не могло решить исход этого противостояния. Интересно, каким хотел увидеть демона его телесный собрат? Должно быть, в черном одеянии с огромными крыльями. А сейчас, когда тело монаха омывала робкая речная волна, тот Брагода вообще никого не видел перед собой. Для него уже все кончилось. Вот он стоит, не зная, что произойдет дальше. Разорвалась оболочка трупа. Демон зашевелился, выкатил наружу дутое тело. Брагода рассек его лучом Насара. Тело извивалось, страдая нестерпимой болью. Сейчас оно было беззащитно, и Брагода не стал дожидаться, когда демон возьмет силу в бестелесном своем обличье. Удар за ударом метал Насар. Брагода взмывал вверх и стремительно падал на изрубленные останки. Наконец он отпустил свою ярость. Демон разорванными клочьями висел в воздухе. Брагода соединился с телом. Он стоял над убитым, пытаясь понять, что произойдет дальше. Вероятно, тело не стоило оставлять, не предав огню. Однако мысль о том, что священная кремация удостоит и эту нечисть, угнетала воина. Более же всего Брагоду томила неизвестность. Нет, он не мог ни на мгновение сомневаться в собственной победе над демоном, а, вернее, в победе своего бестелесного начала. Не мог сомневаться, чтобы ни единым мигом не ослабить Брагоду — небесного воина. Однако, мало-помалу ему стало казаться, что либо ничего не произошло, либо все уже позади. Воин осторожно перевернул тело на спину. То, что он увидел, потрясло его. Лицо и руки убитого почернели. Брагода брезгливо попятился. Теперь, вероятно, дело было сделаю.
      Немного времени прошло с того часа, когда сбылось пророчество оракула. Брагода шел по берегу, загребая ногами растекавшуюся в песке волну. Что-то заставило его обернуться. По стремнине Днепра скользил корабль. Эти очертания Брагода не спутал бы ни с какими другими. «Гром небес»!
      Волна, поднятая от дружного набега весел, выкатила труп на берег. Бестелесная рвань, оставленная Насаром, осела на мертвечину, обтянулась осклизлой пеленой, потом снова поднялась вверх, начав никому не ведомое скольжение по людским судьбам.

* * *

      Дугою ломанные берега тянулись вдоль бортов. Взгляд Брагоды что-то искал в безоглядном разлете далей.
      —Эй, воин! Не хочешь ли ты взять в руки весло? — окликнул его руянский сотник.
      — Добре!
      Сорокавесельная лодья распушила крылья гребных плоскостей. Они зависли в воздухе и… разом ударили по воде. Гребцы налегли.
 
«Северный ветер — северный крик.
Наши наполнит знамена.
Воинов знает Громовник-старик,
Каждого поименно.»
 
      Они оба, и один и другой Брагода, подхватили песню. Широким махом ходило весло. Некоторое время спустя свободные руки отдыхающей братии приняли весла. Брагода присел на палубный настил,
      — Скажи, тот ли ты Брагода, что двадцать лет назад убил в Арконе Рыжего Хольдара? — Брагода обернулся. Голос дернул в нем какую-то забытую струнку души. Это была Млава. Нет, это был воин! В кожаной, руянской косогрудке с воинской татуировкой на правом плече. По взгляду Брагоды женщина поняла, что она не ошиблась. Они молчали.
      — Русы стали брать в поход женщин?
      — Женщины русов мстят за своих мужей! — гордо ответила Млава.
      Брагода посмотрел ей в глаза.
      — Твой муж погиб?
      — Да. Норманы напали на Святоград. У нас стояла дружина варягов, идущая в Волин. Волчьи хвосты сражались с нами плечо в плечо. Но норманы пришли на пяти кораблях! Это была война. Многие женщины тогда готовились лечь в один курган со своими мужьями. Воины Храма вырезали всех норманов. Но многие пали. Много пало и варягов. Там был мой муж — Грудобор.
      — Какого он рода?
      — Ты должен помнить его отца. Белоглазый Ольбег. Тот, кто не признавал меча, а дрался железным крючком.
      Брагода кивнул.
      — Тогда, чтобы не разделить постель с младшим братом Грудобора, как того требует обычай, я стала женой «Грома небес». Женщины руян всегда имеют выбор, Во мне проснулся воин, я не могла сопровождать своего мужа в Вырий. — Млава вздохнула. — Но и новый мой муж прожил недолго. Корабли умирают, как люди! Брагода удивленно осмотрелся.
      — Так это не «Гром»?
      — «Гром» на небесах. Его сожгли на костре, как воина, когда сгнило его днище. Мы сняли с форштевня голову и надели ее на новый корабль. Его зовут «Сын Грома»!
      Брагода украдкой поглядывал на Млаву. В ней всегда дремал невостребованный азарт воина. Брагода уже трудно представлял себе эту женщину в ином обличье. Тягостное чувство тоски и непреодолимого желания соединиться с ней перехватило воину дыхание. Он отвернулся.
      — А где ты был все это время?
      — В Моравии, в Византии. И вот уже год как я здесь, на Днепре.
      — Скажи, а как твой отец? Он жив? Млава посмотрела в глаза Брагоде, притушив в себе тревожное чувство,
      — В тот день, когда ты ушел из Арконы, отец тяжело заболел. Он так больше и не поднялся.
      Впереди, на реке, что-то происходило. Воины прильнули к бортам, вглядываясь в речной простор.
      — Что там? — Брагода поднялся и подошел к борту. Вдоль берега скучились лодки. Одна из них шла поперек кораблю. Сотник дал команду, и весла разом покинули воду. Руки воинов разгребали скарб. Сыпучим перебором зашуршали кольца кольчуг. Млава привычно и легко подняла кольчугу. Увела голову в промер подола, и доспех влился в ее тело. Широкий пояс, звякнув бляшками с родовым тавром, обнял стан женщины. Брагода поймал себя на мысли, что его рассудок меркнет в омуте необузданных чувств. Между тем, люди в лодках не проявляли никакой агрессии. Усиленно жестикулируя, они пытались что-то сообщить плавучему отряду русов. Сквозь глазные прорези личины сотник пристреливал глазами реку. Лодки, как оказалось, теснили реку с обоих берегов. Однако для воинов не составило бы труда перебить стрелами всю эту крикливую массу. Наконец, лодка подошла к кораблю. Сотник разговаривал со славянами сам. Потом он обернулся к воинам.
      — Впереди, в десяти перестрелах отсюда, печенеги перекрыли реку. Хода нет!
      — Будем прорываться! — зашумело воинство.
      Сотник поднял руку.
      — Ваше слово решит вашу судьбу! Пусть скажут все.
      — Прорываться! — слилось в один голос.
      Тогда вперед вышел Брагода. Он дождался, когда стих гомон и обратился к сотнику.
      — Спроси, есть ли у них сильный конь, не забоящийся рева бешеного волка? Сотник подошел к борту.
      — Они говорят, что у их князя много прекрасных коней,
      — Добре! Тогда прорвемся…

* * *

      Брагода толкнул коня ногами. Его игреневый исполин, раздвигая мощной грудью молодую лещину, выдвинулся из пролеска. Запах смоленой кожи, телесных нечистот и змеиного бальзама, уже знакомый ноздрям брагодиного пятилетка, действовал на коня диким, звериным возбуждением, и всаднику приходилось осаживать эту преждевременную горячность тисками своих ног, От дальних смоловарен уходила в небо едкая гарь. Дрожала на ветру лещина. Его пока никто не замечал, и Брагода держался спокойно. Берсерки всегда спокойны, пока не рассчитают направление своего удара. А удар этот должен парализовать дух врага, сковать его бессилием, привести в замешательство и суеверный ужас. Брагода ехал к точке исхода. К месту своего удара. К началу их конца. Теперь, когда воин видел перед собой все движущееся, говорливое месиво, пестревшее причудливыми красками, лязгающее железом, фыркающее мордами своих мохнатых кобыл, теперь конь и всадник замерли. Они подобрались упругой силой, как натянутая тетива. Игреневый прекрасно понимал Брагоду. Умный конь вообще не разделяет себя со всадником. Умный конь уже делает то, что еще только хочет сделать всадник, и потому умный всадник никогда не унижает коня показом своей воли над ним. Брагода зарычал. Испуганно зашарахались чужие кобылы. Сорвались с привязей, метнулись в стихийную кучу. Брагода стоял на стременах, стянутых у коня на брюхе ремнем. Его руки держали над головой щит с отточенным венцом. Конь качнулся, почувствовав привычное повеление двигаться, взял в рысь, гордо подняв голову. Кому-то из печенегов удалось преградить дорогу всаднику. Они стреляли навесом, завалившись на крупы лошадей. Стрелы резали землю дождем. Брагода разогнал коня настолько, что попавшую под его грудь кобылу отшвырнуло в сторону. Впереди оказался заслон. Сбитые в кучу повозки, мечущиеся лошади и люди — все слилось для Брагоды пятном. Воин метнул вперед свой круглый щит. Метнул так легко, будто бы это была рукавица с руки. Тяжелый диск, рассекая воздух, срезал первые головы еще не опомнившихся печенегов. В дело пошел Насар. Игреневый крутился на месте, подминая прижатых боем врагов. Брагода взметался и падал в седле. Он то зависал, припадая к шее, то заваливался на круп. Тонкие сабли резали перед ним воздух, их распихивал Насар, ходкий во все стороны от Брагоды. Все. Не передержи место! Так говорил инстинкт воина. Игреневый рванул в сторону, боком. Брагода хохотал. Его лицо пылало неистовым азартом.
      — Ярыга, ярыга! — понеслось по становищу печенегов. В этот момент от реки ударили руяне. Они слились в один, ощетинившийся копьями кулак. Брагода еще не видел поддержки, но знал, что там, на берегу, идет бой. Руяне оттянули от реки печенегов. «Красным щитам» сейчас достались тучи смоленых стрел. А тем временем по речной глади шел под парусом «Сын Грома». Шел мимо густого берега, заваленного брошенными печенежскими плоскодонками.