Я даже сам не заметил когда и каким образом мне удалось перескочить в мягкий вагон, предназначенный исключительно для «баловней жизни». Видно, судьба решила сжалиться надо мной и отпустить из «козлов отпущения». Интересно, — надолго ли? Не знаю, не знаю. А пока я ловил миг удачи и упивался свободой и счастьем близости с любимой женщиной, как радуется двоечник известию о болезни любимой учительницы. В самолете Настя спала, а мы со Светланой говорили, говорили и все никак не могли наговориться. Еще никак не верилось, что у нас в запасе целая жизнь и, что мы не только успеем наговориться, но и надоесть друг другу своими разговорами. Впрочем, что это я такое говорю?! Ну, не придурок ли! Как может надоесть общение со Светланой? Этого просто не может быть. Определенно.

В Новосибирск мы прибыли при полном радиомолчании, не выпустив в эфир ни одного телефонного гудка, ни одного позывного. Но мои друзья не были бы моими друзьями, если бы не предприняли ответных действий. Их глубокая разведка доложила им о нашем количестве, дислокации и даже о морально-волевом настрое. А потому в аэропорту Толмачево они встречали нас шумною толпой с широченными улыбками, цветами и даже, можете себе представить, с женами. Такого парада красивых и счастливых людей я ещё никогда не видел. Определенно. Здесь были: Колесов со своей Леной. Юра Дронов с Верой, Валера Истомин и даже мой непосредственный начальник полковник Рокотов и прокурорский генерал Сергей Иванович Иванов. Казалось, пустячок, а приятно.

Больше всех, само-собой, радовался Сережа Колесов. Он до того соскучился по моим приколам, что даже стал заметно полнеть. Ничего, он очень скоро обретет свою былую форму. Это я клятвенно обещаю его жене красавице Елене.

— Димка! Черт! — орал Сергей благим матом, тиская меня в объятиях. — Ну ты даешь! Ну ты молоток! Ну отмочил, так отмочил!

— Сережа, ты не прав, — сказал я решительно. — Мне кажется ты слишком злоупотребляешь положением друга. Сегодня все имеют равные права доступа к телу героя. Так что, освободи, пожалуйста, место. Дай возможность и другим насладиться общением со мной.

Колесов легко согласился и принялся лапать мою законную невесту, отбитую мной в честном бою у превосходящего численностью и всем прочем противника, приговаривая:

— Света! Какая ты! Ты стала ещё красивее! Повезло Димке! Здорово повезло!

Ко мне подошел Юра Дронов, крепко обнял, сказал проникновенно:

— Очень рад, что все так закончилось. С возвращением блудного сына в родные пенаты. Без тебя было скучно жить.

— Это я где-то понимаю. Но ничего, больше вам скучать не придется.

Затем меня принялась целовать Лена Колесова. И делала она это столь вдохновенно и профессионально, что вызвала явное недовольство своего ревнивого муженька.

— А ты что это, Лен? — спросил он ревниво.

— Что — «что»?

— Что это ты в нему прилепилась?

— Тебе — можно, я мне — нельзя? А тоже соскучилась по Диме, — ответила она, целуя меня в очередной раз.

— Странно. А почему ты мне не говорила, что соскучилась?

— Потому, что тебе невозможно ничего сказать — сразу кулаки сжимаешь.

Слова Лены были встречены дружным хохотом.

Ко мне подошел Валерий Истомин.

— Здравствуйте, Дмитрий Константинович! С возвращением! — и, не расчитав, так тиснул мою руку, что я едва не заорал от боли. Интеллигент с бицепсами Шварцнегера. Мучитель он, а не интеллигент!

— Друзья! — торжественно проговорил я. — Дайте мне поздороваться с руководством. Скажите, кого из вас встречало столь высокое начальство? То-то и оно. Дайте ж мне насладиться этой торжественной минутой. Может быть она у меня единственная в жизни и больше такой никогда не будет.

Твердой походкой подошел к Рокотову и, вытянувшись во фрунт, отрапортовал:

— Товарищ полковник, майор милиции Беркутов из бессрочной командировки по освобождению его внебрачной жены прибыл. Задание выполнено.

— Да ладно тебе, — махнул на меня рукой шеф, простецки улыбаясь. — Артист! — Обнял, похлопал по спине, будто по пресловутой груше, да так, что из моей головы осыпались последние мысли, сказал одобрительно: — А вообще-то ты молодец, Дмитрий Константинович!

— Ничего особенного, — скромно, как и подобает герою, ответил я. — Это, товарищ полковник, для одного вас открытие. Другие об этом давно знали.

— Ты от скромности не умрешь, — рассмеялся Рокотов.

— Это точно, — тут же согласился я. — Для нас, ментов, скромность — слишком большая роскошь.

— Привет, пижон! — сказал Иванов, пожимая мне руку. — Опять цирк устраиваешь?

— Это ещё надо разобраться — кто чего устраивает, — проворчал я.

— Разбиремся, — пообещал Иванов. — Завтра в девять быть у меня.

А я смотрел на их добрые улыбчивые лица и меня переполняла гордость за себя, любимого. Ведь все они пришли встретить ни кого-нибудь, а именно меня. Значит любят и ценят. А этим, извините-подвинтесь, не каждый может похвастаться. Определенно. И переполняемый щенячьим восторгом, провозгласил:

— Спасибо, господа, за цветы, за поздравления, за то, что так классно научили целоваться ваших жен! — При этих словах Сережа Колесов, будто мавр, засверкал глазами. — Искренне тронут и все такое. Но сегодня представления не будет. Извините! Маэстро устал с дороги и тоже имеет право на личную жизнь. Так что, запаситесь терпением до завтра, господа. Завтра каждый из вас получит именно то, чего заслуживает.

Дома мы умылись, плотно пообедали, затем я положил во внутренний карман наши паспорта, взял на руки Настю, и дружной семьей пошли в ближайший ЗАГС, где мы со Светланой наконец подали заявление. Пора кончать с этой неопределенностью. Правильно?

А потом была чудная ночь. И все было, будто в первый раз.

— Свет, роди мне сына, — попросил я.

— Обязательно рожу, — заверила она.

Не знаю отчего, но только я ей сразу поверил.

Утром ровно в девять ноль ноль я был в кабинете Иванова.

Вчера по дороге домой Колесов мне поведал, что у Сергея Ивановича со Светланой Козициной все, тасазать, на мази, хи-хи-хи, ха-ха-ха.

— Сережа, прекрати злорадствовать! — сказал я строго. — Стыдно, понимаешь ли! Хорошие люди создают семью, а ты злорадствуешь. Нехорошо! Я тебя не узнаю. Прежде ты был более гуманен и великодушен. Что с тобой сталось, дружище? Когда ты успел растерять свои лучшие качества?

— Я злорадствую?! — опешил Колесов. — С чего ты взял? Я совсем даже наоборот.

— А вот этого не надо, господин подполковник. У тебя ж лицо, как лакмусовая бумажка — ты ещё подумать не успел, а мысль уже на лице проявилась. Ты бы видел, какие у тебя лживые глаза и какая фальшивая улыбка. Эта улыбка может принадлежать кому угодно, но только ни старшему офицеру милиции. Вот отчего я, как твой лучший друг, искренне озабочен твоим нравственным здоровьем и психическим состоянием. Что случилось, Сережа? Отчего ты стал на скользкий путь клеветы и очернительства? Почему распространяешь грязные инсинуации о хороших людях, наших с тобой, Сережа, боевых товарищах? Как такое могло случиться, я тебя спрашиваю?!

— Да пошел ты! — здорово обиделся Сергей. — Клоун!

— Тебя, Дима, ему явно не хватало, — сказала Лена. смеясь. Он уже ни в одни брюки не стал влезать.

— Я это заметил, — ответил я. Обнял друга за плечи. — Теперь он у нас станет элегантным, как рояль. Определенно.

Сейчас, глядя на Иванова, я вспомнил вчерашний разговор и отметил в его внешности положительные перемены. Он разом помолодел на добрый десяток лет. Глаза горят, будто два авиационных прожектора. Рот до ушей, хоть завязочки пришей. А солидный генеральский мундир, будто подчеркивал несолидность его хозяина. Ё-маё! Неужели и я выгляжу также глупо? А то как же. Оснований выглядеть лучше у меня нет никаких. Определенно.

— Что смотришь на меня, как на икону Пресвятой Богородицы? — спросил Иванов.

— Смотрю, что с нами бабы делают! — сокрушенно вздохнул я.

— Ах, ты об этом... Не говори! Они все могут. Мы в их умелых руках, будто кусок сырой глины — чего захотят, то и вылепят.

— Это точно, — согласился я. — В таком случае, поздравляю!

— Спасибо! Я тебя тоже поздравляю!

— Спасибо! У вас когда свадьба?

— Через пару недель. А у тебя?

— Через месяц. Пытался вчера разом решить эту проблему, даже оружие грозился применить. Ни в какую. Наш российский бюрократизм неистребим. Его не возьмешь и современными видами вооружения. Положено месяц по инструкции — значит так тому и быть. Ты хоть лоб расшиби. Только я ещё не решил, что делать — то ли справлять свадьбу, то ли отмечать поминки по утраченной свободе.

— Время ещё есть. Определишься.

— Это конечно.

— А теперь, как говорится, ближе к делу. Рассказывай, что удалось раздобыть?

Я достал из кармана пакет с документами и наши с Анзором Мурадиевым отчеты. Иванов просмотрел документы, одобрительно сказал:

— Молодец!

— Ну, так... Наша фирма веников не вяжет, работает солидно, с гарантией.

— Скромнее надо быть, майор. Скромнее. Почить на лаврах — участь слабаков. Настоящим мужикам некогда этим заниматься.

— Это конечно, — вынужден был я согласиться.

— Да, теперь этим господам туго придется. Я бы им не позавидовал. Но вот что мне с ними делать, — Иванов прихлопнул рукой бумаги, — ума не приложу?

— Как так?! — удивился я. — Ведь документы прямо указавают на составы преступления.

— Так-то оно так. Но дело может быть возбуждено лишь по месту совершения преступления. Поэтому, у меня нет никаких оснований к их возбуждению... Ладно, что-нибудь придумаем. — Сергей Иванович стал читать наши отчеты.

В это время с улицы донесся ужасающий грохот, скрежет, звон разбитого стекла. Мы с Сергеем Ивановичем подошли к окну. Внизу на улице Каменской случилась авария. Новенькая и блистательная иномарка, упоенная скоростью, слишком поздно вспомнила о светофоре и, чтобы избежать столкновения с затормозившей впереди машиной, выскочила на полосу встречного движения и лоб в лоб столкнулась со стареньким «москвиченком». Вид обоих машин был ужасен и удручающ. Из иномарки выскочил шустрый парнишка и, размахивая руками, стал что-то кричать. Можно было лишь различить отдельные слова: «Мать твою...», «...ответишь...», «...старый козел!». Наконец, из «москвича», медленно, держась за голову, показался старичок пенсионер. Молодой подскочил к нему, схватил за грудки и принялся трясти, что-то приговаривая. Старичок, напуганный случившемся, уже не имел сил к сопротивлению. Его голова безвольно болталась туда-сюда, туда-сюда.

Иванов открыл створки и что было сил закричал:

— А ну прекрати безобразничать, губашлеп!

Парень поднял голову и, увидев Иванова в генеральском мундире, сразу же отпустил старика, стал смирным, плаксиво прокричал в ответ.

— Так ведь он же мне машину разбил!

— Ни он тебе, а ты ему разбил, архаровец! Ждите, я сейчас вызову гаишников.

Сергей Иванович позвонил в инспекцию безопасности дорожного движения и сообщил об аварии. Сел за стол. Закурил. Сказал в сердцах:

— Сукин сын! Мужик ему в деды годится, а он его — за грудки. Наглец! А ведь там столько мужиков было и никто не остановил. Потому и наглеют! С каким бы удовольствием я вмазал ему по роже!

Таким раздражительным я Иванова ещё не видел. Молоток! Наш человек. Решил разредить ситуацию.

— Это не наш метод, господин генерал. Еще классик говорил: «Человек — это звучит гордо!» А бить его по мордым антигуманно и даже, не побоюсь этого слова, — бесчеловечно.

Но Иванов был настроен слишком серьезно. Ему впервые изменило чувство юмора.

— Да пошел ты! — раздражено сказал он. — А мне кажется это более гуманно, чем делать вид, что не замечаешь подобного безобразия.

— С вашими железными доводами трудно спорить, — вынужден был согласится.

Сергей Иванович погасил в пепельнице окурок и продолжил чтение наших отчетов. Прочтя, отодвинул от себя бумаги, задумчиво сказал:

— Все это конечно интересно, но к нашему делу отношения не имеет. Отдай отчеты парням отдела по борьбе с наркотиками, пусть занимаются.

— Но я бы сам хотел довести это до логического конца.

— У нас своей работы выше крыши. Будто камни на шее висят четыре убийства и два покушения. Ты хоть знаешь, что твоих друзей Колесова и Дронова едва не взорвали вместе с машиной?

— Правда что ли?! — спросил я растерянно. — Они мне ничего не говорили.

— Нет, я с ним тут шутки шучу, понимаешь!

И Сергей Иванович кратко рассказал о событиях, произошедших в мое отсутствие.

Ну, блин, и дела! То, что они не били здесь баклуши — это определенно. Здесь развернулось самое настоящее сражение по всем правилам военного искусства. И пока трудно понять — кому благоволит фортуна. А началось все с того самого трупа, на который я выезжал в день исчезновения Светланы. Кто бы мог подумать, что так все обернется?

— А каким образом вы вышли на Ступу? — спросил я.

— Говоров информировал.

— Какой ещё Говоров? — не понял я.

— Андрей Говоров. Он сейчас по Москве работает.

Я вяло рассмеялся, посчитав это не очень удачной шуткой Иванова. Любит дядя подобные приколы. Хлебом его не корми, а дай кого-нибудь разыграть. Только на этот раз здорово попахивает черным юмором.

— Не надо ля-ля, гоподин генерал. Идите, пудрите мозги кому другому. А мне не надо. Ни на того напали. Это я вам совершенно ответственно заявляю.

— Так ты что, мне не веришь? — классно разыграл Иванов удивление. Кажется, дядя не оставил попыток меня подколоть. Ха-ха, если не сказать больше. Его поведение меня даже разозлило. Господин начальник с годами потерял чувство меры, не понимает — над чем можно шутить, а над чем — нельзя. Или это от влюбленности? В его годы это со многими случается.

— Не смешно, — хмуро сказал я, давая понять, что его шутка зашла слишком далеко. — Я лично вот этой рукой бросил ком земли в могилу этого замечательного парня. Так что, Сергей Иванович, во избежание неприятности, прекратим этот глупый разговор. Иначе я окончательно потеряю уважение к вашему мундиру. А от мундира до человека всего один шаг.

Иванов весело рассмеялся моим словам.

— Так ты действительно ничего не знаешь?!

— А что я должен знать?! — с вызовом спросил.

— То, что вместо Говорова вы схоронили какого-то бомжа?

Я вконец растерялся. Был дурак дураком. Лупил на Иванова глаза, все ещё отказываясь поверить услышанному. И, вероятно от этой самой растерянности, ляпнул:

— Гонишь?!

Чем ещё больше рассмешил Иванова. Видно, вид мой являл собой действительно комическое зрелище. Вдоволь насмеявшись, Сергей Иванович устал, откинулся на спинку стула и поведал мне удивительную историю «убийства Андрюши Говорова», его «похорон» с последующим «воскрешением». И за этой операцией стоял никто иной, как мой закадычный друг Юра Дронов. Каков гусь?! Мне ни слова, ни полслова. Но ничего, это ему ещё боков выйдет. Определенно. Но это потом. А сейчас ликовала моя душа от великой радости. Нравился мне Говоров — этот веселый и беспечный малый, умевший крутить «кино», как, пожалуй, никто из нас не умел.

— Я рад! — сказал я кратко, попытавшись вложить в эти два слова все, что чувствовал.

— Вполне тебя понимаю, — серьезно проговорил Иванов. — Я теперь ступай к Рокотову. Он лично возглавляет оперативно-розыскные мероприятия. Он и определит, чем тебе надлежит заняться.

— И все же, я хотел бы довести это дело до логического конца, — ответил я, кивнув на бумаги.

Сергей Иванович задумался, почесал затылок.

— Вы слишком настырны, майор. А это не очень нравится начальству. Пусть решает Рокотов. Скажешь, что я не против. Тем более, что это не должно занять много времени.

Но, как показали дальнейшие события, Иванов глубоко ошибался, считая, что поставки героина в наш город не имеют отношения к расследуемому делу.

Покинув прокуратуру, я решил попроведовать «Мутанта». Перед моей поездкой на Северный Кавказ, он что-то здорово «приболел», и я отдал его подлечиться своему соседу Геннадию Безбородову, имевшему мастерскую в пяти минутах ходьбы от прокуратуры.

— Слушай, Константиныч, ты где пропадал?! — возмутился Гена, завидев меня. — Я уже стал беспокоиться — не случилось ли что?

— Уж и отдохнуть человеку нельзя, — проворчал я. — Ты мне лучше ответь — «Мутант» на ходу?

— Сам ты, Константиныч, «Мутант». — По его воинственному тону, я понял, что он подготовил мне какой-то убойный сюрприз. — Пойдем! — он решительно направился в мастерскую.

В её дальнем углу стоял, блистая блеском лака, какой-то незнакомый иностранный фраер.

— Вот полюбуйся! — гордо сказал Гена, указывая на него.

Я пригляделся. Ё-маё! Так ведь это же мой «Мутант»! Но что с ним сделал это волшебник-"костоправ"?! Мама миа! Неужели это возможно?! Он в лучшие годы не выглядел столь неотразимо. Такой-то он точно совратит какую-нибудь красавицу «Вольво», к которым последние годы питал роковую страсть.

— Гена, ты Бог! Как тебе удалось сотворить этакое чудо?

Геннадий самодовольно рассмеялся, довольный произведенным эффектом.

— А я поначалу сделал, что ты просил. А он стоит в углу и стоит и так жалобно на меня смотрит, что я не выдержал — дай, думаю, сделаю ему праздник. Поначалу хотел капитально подшаманить ходовую часть. Снял движок, расточил целиндры, притер коленвал, сменил поршня, разобрал кордан, заменил подшипники, отрегулировал тяги. А потом раздухарился и полностью сделал ему капитальный.

— Но, Гена, как же я с тобой рассчитаюсь?

— А, что с тебя, мента, можно взять, — махнул рукой Геннадий. — Дарю! Заплатишь только стоимость новых деталей и краски.

— Ну спасибо! Век не забуду! Ты вот что, приходи сегодня ко мне вечерком. Надо отметить его второе день рождение.

— Обязательно приду, — заверил он меня. — А Светлана будет дома?

— Будет. А что?

— Да нет, ничего. Путевая баба. Только я её немного побаиваюсь.

— А вот это ты зря. Она у меня вполне мирная.

— Да ты сядь, послушай, как он работает. Лучше швейцарских часов!

Я сел за руль. Завел мотор, Он работал совершенно бесшумно.

— Гена, у меня нет слов! Давай дружить семьями.

— Давай, — серьезно ответил он.

Я выехал из мастерской и направился в вокзалу Новосибирск-Главный, где в транспортном отделе милиции работал мой давний приятель Коля Хватов, на помощь которого я рассчитывал.

«Мутант» после долгой разлуки, так по мне соскучился, что старался предупредить любое мое желание. За считанные секунды легко и непринужденно набирал запредельные для него когда-то скорости. Его обновленное сердце буквально задыхалось от эйфории и он настолько раздухарился, что совершенно забыл, что на свете существуют правила дорожного движения, и едва не влетел на перекресток под красный свет. Остановился буквально в считанных сантиметрах от промчавшегося мимо болндинистого «БМВ».

— Приятель. — сказал я строго, — я конечно понимаю твои чувства и все такое, но надо и совесть иметь. Ты ведь ни какой-нибудь желторотый пацан, а вполне солидный мужик. Так что, веди себя, пожалуйста, соответственно.

«Мутант» внял моим словам и снизил скорость. А вообще, если честно, я был рад за него. Он давно этого залуживает. Но у меня всегда чего-то не хватало — то времени, то денег, а чаще всего — и того, и другого. Хорошо бы вот так и человеку — как говорит Гена, подшаманил бы сердце, удалил с него все рубцы и зарубки, сменил клапаны, подлатал тело — и бегай себе до нового капитального ремонта. Но увы, все зарубки человек обречен таскать до скончания дней своих.

Коля Хватов, или, как его все звали в институте, просто Хват, обрадовался нашей встрече. Последний раз мы виделись с ним года четыре назад, когда я работал частным детективом. Известие о моем восстановлении в милиции, он вопринял с воодушевлением.

— Есть она — справедливость! — воскликнул он и погрозил кому-то кулаком. Словом, хорошим мужиком был Хват — искренним и великодушным. Наверное. оттого и сидел до сих пор в капитанах.

Узнав, что меня интересует, сказал:

— Пойдем в ВЦ железной дороги. Они враз дадут тебе сведения об этом вагоне.

ВЦ находилось буквально в двух минутах хотьбы от отдела. Коля оказался прав. Не успел я назвать оператору намер вагона, как тут же получился о нем все сведения. Интересующий меня вагон прибывал через два дня на станцию Инская. Времени вполне достаточно, чтобы подготовиться к его приему.

В управлении милиции зашел к парням в отдел по борбе с наркотиками и ввел их в курс дела. При моем сообщении у них глаза загорелись алчным светом, будто у Змея Горыныча при виде Василисы Прекрасной. Еще бы, этот контейнер мог здорово улучшить их показатели.

— А не знаешь, много там героина? — спросил подполковник Вадим Вахрушев таинственным шепотом, словно боялся, что его могут услышать агенты конкурирующей фирмы.

— Точно не знаю, но думаю не меньше двух тонн, — не моргнув глазом взял я их на арапа.

Их лица выразили изумлением, смешанное с радостным возбуждением. Они разом могли стать знаменитыми на все страну. Их мысленным взорам уже виделись их фотографии в центральных газетах, интервью по первому каналу телевидения, лишняя звезда на погонах.

— Да ну, гонишь?! — выразил сомнение майор Виталий Дунаев, прозванный Огрызком по причине малого роста.

— Больно надо, — сделал я вид, что обиделся и вышел из кабинета. Теперь они двое суток спать не будут. Точняк! Как бы сдуру не побежали навстречу поезду.

Рокотов был чем-то явно расстроен. Но тут же объяснил причину плохого настроения:

— Вадим Сидельников ногу подвернул. Разрыв связок! Представляешь! Здесь работы невпроворот, а его угораздило. Кстати, тебя встречать спешил, — проговорил шеф сердито, будто я был причиной травмы Вадима.

Так вот отчего Сидельникова не было в аэропорту.

— Я не понял, товарищ полковник, на что вы намекаете? Я, что — обязан ему теперь платить по больничному что ли?

— Ты мне тут ваньку не валяй, — раздраженно отмахнулся от меня Рокотов. — Юморист! У меня и без твоего юмора голова кругом идет. Возьмешь участок Сидельникова. Понял?

— Понял. Разрешите сесть?

— Ах, да. Конечно. Чего ты там. Садись.

Я сел за приставной стол. А Владимир Дмитриевич мне поведал о том, что мафия на этот раз решила капитально подготовиться к встрече «верховного правителя всея Сибири» Кудрвцева. Две прежних неудачных попытки их кое чему научили. К системе безопасности предполагаемого правительства были привлечены местные авторитеты во главе с Афанасием Ступой. Это, так сказать, самая многочисленная, но лишь внешняя группа этой системы. Ступа был связан с сотрудниками охранной фирмы «Законность» Обушковым и Мотылем. А прибывший из Москвы Башутин действовал через бойцов ВОХР Новосибирского отделения Западно-Сибирской железной дороги Сердюкова и Кандобина. Предположительно — фирма «Законность» и часть отряда ВОХР — вторая группа системы безопасности, которая руководит первой. Но по версии Иванова — существует ещё и третья группа — служба безопасности банка «Азиатский». Во главе же всей системы стоит начальник претензионного отдела этого банка Леонтьев Владислав Юрьевич. Самое сложное во всем этом было то, что никого из этих групп до появления Кудрявцева нельзя было трогать. Кроме того, они не должны были заметить повышенного к себе внимания милиции и прокуратуры. Иначе, все может сорваться.

— Ты займешься вохровцами, — сказал Рокотов. — Есть основания полагать, что именно в отряде ВОХР и работают исполнители всех перечисленных убийств. Задача — выяснить кто они такие. Ясно?

— В общих чертах.

— Этого пока достаточно. Детали обговоришь с Сидельниковым и Дроновым.

Вот так, как говорится, прямо с «коробля» я сразу включился в расследование дела.

Петр Эдуардович Потаев не был амбициозным человеком, не любил светиться по телевизору, участвовать во всех этих массовых шоу, благотворительных вечерах. Не любил. Не умел и не любил выступать перед аудиторией. «Я — человек дела», — говорил он. И это была сущая правда. Замкнутый по характеру, он трудно сходился с людьми, и это доставляло в начале его карьеры массу неприятностей. Но зато он имел светлую голову, недуженный аналитический ум и выдающиеся организаторские способности. Эти качества в конечном итоге и оказались решающими в его судьбе.

После окончания металлургического института он был распределен на Ново-Липецкий металлургический завод, где и произошло его становление. Через шесть лет он был назначен главным технологом завода, а ещё через пару лет — главным инженером. Там же, на заводе, он женился на молодом технологе Марии Телечкиной, симпатичной и скромной девушке с милыми ямочками на пухлых щеках. Серьезный Петр и смешливая Маша — они словно дополняли друг друга и отменно ладили. Вскоре у них на заводе случилась министерская проверка, по результатам которой проводил совещание сам министр черной металлургии. Ему очень понравился молодой главный инженер и он взял его одним из своих заместителей. Так в тридцать чыетыре года Потаев оказался в Москве, в кресле замминистра. У иного бы от столь стремительной карьеры закружилась голова, появились бы всякие там амбиции. Но не таков был Петр Эдуардович. Он вообще был лишен всего этого. Он знал, что новая должность ко многому обязывает, требует от него ещё больших затрат ума и энергии, и с головой ушел в работу. В Москве родился сын, названный в честь деда — Эдуардом. Приход Горбачева и объявленную им перестройку Потаев встретил с воодушевлением, так как был убежден, что в промышленности и в целом — экономике страны нужно принимать кардинальные меры. Страна стала буксовать, темпы роста промышшленного производства резко замедлились. Вопреки логике и здравому смыслу интенсивно развивались сырьевые отрасли и почти остановилось развитие машиностроения и приборостроения. Создавалось впечателние, что ни ЦК партии, ни правительство совершенно не думают о завтрашнем дне страны, что будет с ней через пять или десять лет. В конце семядисятых — начале восьмидесятых годов многие крупные промышленники, видные ученые экономисты понимали и доказывали необходимость перемен в экономике. Среди них был и Петр Эдуардович. Главное — необходимо было срочно восстановить такой основной экономический показатель, как снижение себестоимости продукции. Отмена его в конце шестидесятых годов причинила экономике непоправимый урон и привела к парадоксальной ситуации, когда руководители предприятий, чтобы без особых осложнений выполнить план, были заинтересованы в увеличении себестоимости продукции. Поэтому стремительно росли цены на товары, самих же товаров становилось все меньше и меньше. Во всем стал ощущаться острейший дефицит. Потаев не знал, кому именно взбрела в головы столь дурацкая идея — заметить снижение себестоимости продукции на рентабельность, но только они не были друзьями своей страны. В этом он был убежден. Кроме того, он вместе с другими,настаивал на необходимости введения элементов рыночной экономики. Любое предприятие должно оцениваться ни по объему выпускаемой (зачастую, никому не нужной) продукции, а лишь по степени её реализации. Их группу в то время так и называли — «рыночниками». Вот отчего Потаев весьма доброжелательно встретил перестройку.