Время шло. А отвечать нечего. Я растерялся совершенно. Даже вспотел от напряжения.
      - Да так, ни о чем, - промямлил, будто уличенный в подглядывании за делами взрослых маленький пакостник. - Просто хотел навестить, поинтересоваться его здоровьем.
      Следователь теперь уже совсем не скрывал своего ко мне презрения, смотрел так, словно перед ним сидел не человек - венец творения Космоса, а какое-нибудь прозрачное амебное существо. И по большому счету он был прав. Мне еще надо много потрудиться, чтобы завоевать право называться хомо сапиенс. Точно.
      - Вы сказали вашему главному редактору, что хотите задать Струмилину пару вопросов. Или я опять что-то путаю?
      Так, значит, это наш "историк" меня сдал? Ситуация! Что же теперь делать?
      - Ну да, именно так я и сказал. Поскольку он часто вращался в тех кругах, то я хотел его расспросить о Шипилине, возможной причине его убийства и о том гиганте, который меня едва не изувечил, - ответил я и с облегчением вздохнул - кажется, мне удалось-таки вывернуться.
      - Ну-ну, - с недоверием, многозначительно буркнул Дробышев.
      Это его "ну-ну" еще дорого мне обойдется. Я еще пожалею, что не рассказал ему всей правды, но сейчас я был очень доволен тем, что мне удалось отделаться легким испугом.
      Следователь записал мои показания. Я с ними ознакомился и удостоверил правильность своей подписью.
      Вечером позвонила Таня.
      - Что делаете?
      - Лежу вот, думаю, что бы такого выдающегося оставить потомкам в память о себе.
      - Надо же! - прыснула она. - А мне показалось, что вы об этом никогда не задумывались.
      - Неужто я выгляжу таким узколобым и примитивным?
      - Нет, выглядите вы вполне нормальным, как человек, у которого никогда не было и нет проблем. А над этими вопросами человек задумывается, когда возникают серьезные осложнения.
      Надо же!.. Из этой славной девушки со временем вырастет крупный философ, это точно. Если она в восемнадцать приходит к подобным обобщениям, то что будет лет в тридцать?
      - Ты что звонишь? Есть какие-то предложения?
      - Просто хотела сказать, что у нас недавно был инспектор уголовного розыска, расспрашивал меня - не видела ли чего?
      - Ну и?
      - Сказала, что никого не видела и ничего не слышала. Вот! - Таня явно гордилась своим поступком.
      - А не кажется ли тебе, девушка, что ты нарушаешь одну из основополагающих заповедей учителя нашего Иисуса Христа?
      - Ой, я как-то об этом не подумала! - воскликнула она. - Но это еще не поздно исправить. Инспектор оставил мне телефон. Я сейчас же ему позвоню.
      Нет, она положительно мне нравилась.
      - Лучше не надо. Лучше я помолюсь за тебя, грешница.
      - Спасибо! Вы меня утешили. А то я было совсем расстроилась. А что вы делаете завтра?
      - Таня, мы же с тобой договорились быть на "ты". У нас не такая уж большая разница в возрасте, всего каких-то семь лет.
      - Хорошо. Я попробую. Что ты делаешь завтра?
      - Завтра я убываю в командировку на Урал, а конкретно - в город Челябинск.
      - И надолго? - опечалилась она.
      - Дня на три-четыре, не больше. Как только вернусь, позвоню и мы отметим мое возвращение. Договорились?
      - Договорились. Тогда счастливо вам... то есть тебе съездить.
      - Спасибо. Спокойной ночи.
      Я положил трубку. И будто разом прервалась тонкая нить, связывающая меня с остальным миром. Сразу стало одиноко и тоскливо. Нет, я уже не был тем оптимистом, каким проснулся утром. В голове ворочались мрачные и тяжелые, будто с похмелья, мысли. Как же такое случилось, что в двадцать пять у меня нет ни жены, ни друзей, ни любимой девушки? Все эти годы я был сам себе режиссер, сам себе актер, сам себе Папа Римский. Даже где-то гордился этим. А чем тут гордиться?! Тоска зеленая! Была бы рядом мама, поехал бы к ней, поплакался в жилетку, авось бы полегчало. Но она живет в далеком Спирине вместе с моим старшим братом Антоном.
      Чтобы заглушить эту ноющую тоску, включил телевизор. Вот и телик сверхмодерновый Маринка оставила, ничего не взяла. Вчера я этим обстоятельством был доволен. Сегодня меня это не радовало, а совсем даже наоборот Это было как плевок, как пощечина, как подачка. Подавись ты, мол, этим всем, только от меня отвяжись. А я утерся, умылся и рад-радешенек:
      "Ах, как здорово! Ах, какой я крутой парнишка! Теперь надо так жениться, чтоб вилла там была и все прочее". Да на кой мне эта вилла? Разве что запереть в ней свою тоску на веки вечные. Да? Но только это вряд ли кому удастся. Может быть, выпить? Точно! Как же я раньше не догадался? Встал, достал из бара бутылку водки "Проничев", налил полстакана, выпил. Закусывать не стал сознательно. Я хотел напиться, чтобы облегчить душу. Повторил процедуру. Порядок! Через некоторое время почувствовал, что захмелел. Но опьянение не принесло облегчения. Нет. Стало тоскливее, чем прежде, хотелось волком выть долго, тоскливо и безутешно. Не хватало еще расплакаться. Эта мысль меня разозлила, и наступила пора самоуничижения. Бог ты мой! Как только я себя не называл, как не оскорблял, но все было мало. И тогда я стал себя материть самыми наипохабнейшими конструкциями. Даже сам удивился тому, сколько, оказывается, знаю слов ненормативной лексики.
      Наконец выдохся и малость успокоился. На экране телеведущий, похожий на Квазимодо и одновременно на шута горохового, все допытывался у стриптизерш, что они чувствуют под горящими взглядами мужчин. Те кокетничали, жеманничали, смело и открыто смотрели красивыми бесстыжими глазками в телеобъектив и несли всякую ахинею. Конец света! Нет у народа других проблем и интересов, как только знать, о чем же думают эти наглые и породистые телки под похотливыми взглядами самцов, да?! Натурально, от всего этого можно сойти с ума. А "Квазимодо" от каждого ответа приходил прямо-таки в щенячий восторг - до того это ему нравилось. Мне стало противно, и я выключил ящик. И вновь себе подивился. Что-то со мной происходит действительно странное. Раньше бы я с удовольствием посмотрел всю эту чушь, посмеялся. А сейчас... В моей хорошо отлаженной и сбалансированной нервной системе где-то определенно коротнуло, если не сказать больше.
      Расстелил постель, лег и моментально отключился.
      Глава 5
      Челябинск оказался громоздким, жутко грязным и жутко дымным. По сравнению с ним родной город выглядел эталоном чистоты, эдаким сибирским Эдемом.
      На привокзальной площади подошел к такси.
      - Знаешь, где женская колония? - спросил таксиста.
      - А кто ж ее не знает, - почему-то ухмыльнулся он, будто мартовский кот. Видно, с этой колонией его связывали самые приятные воспоминания. - Только это будет дорого стоить.
      Решительно сел на переднее сиденье.
      - Поехали.
      Дежурная по колонии, старший лейтенант внутренней службы, пожилая и безобразно толстая тетка, долго рассматривала мое удостоверение, затем нехотя вернула и, окинув с головы до ног подозрительным взглядом, хмуро представилась:
      - Пилипенко Тамара Осиповна, дежурная. По какому вопросу к нам прибыли?
      - Я приехал по письму вашей заключенной Трубициной Екатерины Павловны. Хотел бы с ней побеседовать.
      Стоило мне лишь назвать фамилию Трубициной, как ее круглое курносое лицо с двойным подбородком выразило неподдельный страх, затряслось, будто свиной студень, глаза забегали, забегали и остановились на висевшем на стене портрете Железного Феликса.
      - Подождите. Я счас! - проговорила она и, покачиваясь, словно утка, заторопилась из дежурки.
      Поведение дежурной показалось довольно странным. И я понял, что и здесь уготован очередной сюрприз.
      Ждать пришлось минут десять. Но вот в комнату вошла высокая и стройная женщина лет тридцати в форме капитана. Ее темно-карие, почти черные глаза смотрели на меня доброжелательно и, как мне показалось, виновато. Она четко и красиво козырнула.
      - Старший оперуполномоченный колонии Колдобина Виктория Валентиновна. Разрешите ваше удостоверение?
      Она мельком ознакомилась с удостоверением, вернула.
      - Вы не возражаете, Андрей Петрович, если мы пройдем в мой кабинет? указала она рукой на дверь.
      Я не возражал. Пройдя по узкому темному коридору метров десять, мы оказались в небольшой, убогой, впрочем, как и все здесь, комнатушке с проплешинами линолеума на полу, с грязным потолком. Все ветшает и приходит в упадок. Выберемся ли мы когда из того дерьма, в которое угодили по вине политиков? И вновь я себе удивился. Прежде подобные вопросы не возникали в моей беспечной головушке. Хотя и в культуре, чем мне приходится по воле случая и капризу главного заниматься, дела обстоят не лучшим образом. Видимо, со мной действительно происходило что-то весьма и весьма странное.
      - Присаживайтесь, Андрей Петрович, - указала Колдобина рукой на стул. Дежурная сказала, что вы приехали по письму?
      -Да.
      - Оно у вас с собой?
      Я достал конверт, протянул ей. Она вынула письмо, развернула, стала читать.
      - Так вы писатель?! - удивилась.
      - Да так... Скорее сочинитель. Пописываю детективы, - скромно ответил.
      По мере того как Колдобина читала, лицо ее все более и более хмурилось. Затем она подняла на меня строгие и печальные глаза.
      - Дело в том, Андрей Петрович, что Трубицина сегодня ночью повесилась.
      - Не может этого быть! - закричал я, вскакивая. - Она не могла этого сделать!
      У меня было такое впечатление, что меня шандарахнули из-за угла чем-то тяжелым по голове.
      - К сожалению, это так, - тяжело вздохнула Виктория Валентиновна. Дежурная в пять утра обнаружила ее в туалете. Повешенной...
      - Не могла Трубицина покончить с собой! Не могла! - сказал я убежденно.
      Колдобина пожала плечами.
      - Это иногда случается. Не она первая. Мы ведь не знаем, что у нее творилось в душе.
      - А вам не кажется странным, что это случилось именно тогда, когда она решила рассказать правду и назвать конкретного убийцу?
      - Это всего-навсего ваши предположения. Мы сейчас по этому факту проводим служебное расследование. Единственное, что могу обещать, - провести его самым тщательным образом.
      - Сколько времени это займет?
      - Трудно так сразу сказать. Но думаю, дней десять, не меньше. Я вам обязательно сообщу о результатах.
      - А не могли ее сначала задушить, а уж потом... того?
      - Конечно, могли. Но не будем, Андрей Петрович, гадать на кофейной гуще и делать скоропалительные выводы. Подождем окончания расследования.
      - А у Трубициной были здесь подруги?
      - Разумеется. Она была очень коммуникабельной девушкой.
      - Вы их знаете?
      - Я по долгу службы обязана знать. Это Наташа Зайцева, Вера Овчаренко и Сюзанна Хомова. Дружила и с другими, но эти трое были ее лучшими подругами.
      - Можно с ними поговорить? Колдобина некоторое время колебалась, затем решительно махнула рукой.
      - Можно. В моем кабинете вам будет удобно?
      - Большое спасибо, Виктория Валентиновна! Вы удивительная женщина. Буду обязан по гроб жизни.
      - А, чего там! - рассмеялась она, польщенная. - Свои люди, сочтемся. Верно?
      Колдобина игриво подмигнула. Оказывается, и капитаны внутренней службы умеют подмигивать. Надо же! И это у них совсем даже неплохо получается.
      - Советую начать с Хомовой. Она из троих самая образованная и интеллигентная.
      Глава 6
      Передо мной сидела маленькая хрупкая девушка с довольно миловидным курносым лицом и смотрела на меня испуганными зеленоватыми глазами. Веки у нее были красными и вспухшими. Я представился и сразу спросил о главном:
      - Сюзанна Робертовна, вы верите в то, что Трубицина могла сама это сделать?
      Она часто-часто заморгала, а затем заплакала.
      - Ой, я уже ничего не знаю, - прошептала испуганно, хлюпая носом. - Я не поверила сначала. А потом Вера Овчаренко сказала, будто Катя накануне призналась ей, что хочет повеситься.
      - А вам Трубицина ничего такого не говорила?
      - Нет-нет, что вы. Совсем наоборот, она в последние дни была особенно весела, словоохотлива. Кстати, она хотела с вами встретиться. Очень надеялась, что вы ей поможете.
      - Значит, вы в курсе того, что она хотела мне рассказать?
      - В общих чертах. Она неохотно об этом говорила, боялась...
      - И все же, что она вам рассказала?
      Хомова наконец перестала всхлипывать, достала носовой платок и тщательно вытерла им лицо, затем наморщила гладенький лобик, вспоминая. А я смотрел на нее и невольно удивлялся. Каким образом залетела в этот суровый казенный мир эта, казалось, невинная птаха?!
      - Она сказала, что убийство совершил ее близкий друг, с которым она встречалась, что он все подстроил. Только поняла она это не сразу, уже здесь и решила все рассказать вам.
      - А кто он такой - ее друг?
      Она виновато улыбнулась, развела руками.
      - Ой, я не знаю. Она ничего о нем не сказала, даже имени не называла. Говорила только, что он занимается бизнесом, и все.
      Я сделал пометки в блокноте.
      - Спасибо, Сюзанна. А прошлой ночью вы ничего не видели и не слышали?
      - Видела, - кивнула. - Видела, как Катя встала и пошла к двери. Я не придала этому значения, подумала, пошла в туалет. Ей часто приходилось ночью вставать.
      - Почему?
      - У нее слабый мочевой пузырь. Она говорила, что в милиции ее били и что-то там повредили.
      - А кто знал об этой ее слабости?
      -Ой, да все. Здесь же ничего невозможно скрыть.
      - А в руках у нее что-нибудь было?
      - В каком смысле?
      - Ну, веревка там или что-то в этом роде?
      - Нет, я ничего не видела.
      - Когда это было?
      - Ой, я не знаю. Может, часа в два или в три. Не знаю. Я спала уже. А тут проснулась.
      - Следом за Трубициной кто-нибудь выходил?
      - Да, - кивнула она.
      Вдруг глаза ее сделались круглыми от изумления и страха.
      И я понял, что сейчас она скажет самое главное.
      - Ой! - воскликнула она и зажала рот рукой.
      - В чем дело, Сюзанна?
      - Вы думаете, что ее?.. - прошептала в страхе девушка, с опаской оглядываясь на дверь.
      - Кто выходил следом за Трубициной? - спросил, еле сдерживаясь, чтобы не закричать на нее.
      - Ой, я прямо не знаю, - вконец растерялась она.- Я вам скажу, а потом окажется, что она со-. всем даже не виновата.
      - Но вы ведь видели ту, кто вышел следом за Катей? Так?
      Хомова молча кивнула.
      - В таком случае нужно ее назвать. Я ведь не утверждаю, что именно она убила Трубицину, верно? Так кто же?
      - Вера Овчаренко, - таинственно прошептала Сюзанна и отчего-то вновь заплакала. - Но... Но... Но как она могла?! Ведь она же была Катиной подругой!
      - А после того, как ушла Овчаренко, вы ничего не слышали?
      - Ой, правда! - еще больше испугалась Сюзанна. Ее буквально всю колотило от переживаемого волнения и страха. - Слышала! Слышала, Андрей Петрович! Приглушенный вскрик и шум какой-то. Тогда я не придала этому значения. Она, Верка, это сделала! Точно! Потому и говорила, что Катя будто бы собиралась повеситься. Какая непорядочная! Правда, Андрей Петрович?
      - Правда, - согласился. У меня у самого от волнения тряслись руки. - А могла Овчаренко одна справиться с Трубициной?
      - Нет, вряд ли. Катя была сильной. Вот со мной бы она запросто справилась. А с Катей - нет, одна бы не сумела.
      Кратко записал в блокнот то, что услышал, предупредил:
      - О том, что мне сказали относительно. Овчаренко, никому. Понятно?
      - Да, да, - закивала девушка. - Я это прекрасно понимаю.
      Не удержался, спросил:
      - Сюзанна, а вас-то как сюда занесло? Что вы такое могли совершить?
      - Отчима убила, - ответила она просто и даже улыбнулась.
      - Не может быть?! - не поверил я.
      - Правда. Он над мамой издевался и ко мне приставал. Я терпела, терпела, а потом однажды, когда он спал, взяла его двустволку, зарядила, подошла к нему и в грудь сразу из двух стволов. Он и пикнуть не успел.
      Лицо ее стало строгим, а взгляд больших глаз холодным и жестким. И я понял, что эта хрупкая на вид девочка вполне способна на такой поступок.
      Полненькая с двумя симпатичными смешливыми ямочками на щеках Наташа Зайцева ничего нового мне не сказала, тем более что не видела, как вставала ночью Трубицина. Она долго клялась, божилась, крестилась, утверждая, что "Катюха ни за что на свете не могла покончить с собой". Еще она вспомнила, что друга Трубициной вроде как звали Аликом.
      "Алики. Жорики, жмурики, ханурики", - всплыла в сознании совершенно нелепая фраза, и я распрощался с Зайцевой.
      Но стоило мне лишь увидеть Овчаренко, я сразу понял - эта могла убить. Примерно моего возраста, высокая, поджарая, с большими "мужскими" руками и несколько грубоватым некрасивым лицом, она вместе с тем привлекала внимание какой-то природной грацией и изяществом, ходила по-кошачьи мягко, ступая с носка на пятку. Когда-то она наверняка занималась в балетной школе. Взгляд ее светло-карих глаз скользил с предмета на предмет, нигде не задерживаясь, казался рассеянным. И вместе с тем я был уверен, что она боковым зрением отмечает все, что происходит в комнате.
      Она уже наверняка знала, кто я такой и зачем приехал, но когда я назвался, ловко разыграла удивление:
      - Правда, что ли?! Впервые вижу перед собой живого журналиста. Вы о нас писать будете, да?
      - Обязательно.
      Я уже был уверен, что сидящая передо мной девушка наверняка является тайным осведомителем той же Колдобиной. Да, но оперативники обычно не сдают своих агентов. Тогда почему капитан сразу назвала ее фамилию? Значит, была на то причина.
      - А что же вас интересует, Андрей Петрович? - продолжала гнуть свое Овчаренко. - Как мы обходимся здесь без мужчин, да? Сейчас очень модны такие темы. Объясняю - мы трахаемся друг с дружкой. - Она многозначительно мне подмигнула и развязно рассмеялась.
      - Это вы мне обязательно расскажете в следующий мой приезд, ладно? А сейчас я бы хотел узнать, что вы думаете о смерти вашей подруги Екатерины Трубициной? О ее причинах?
      Взгляд ее мгновенно потух, улыбка слиняла, а лицо стало вялым и тусклым.
      - А чё говорить-то, начальник, - задергала она телом. Голос стал низким и грубым. - Она, Катька, всегда с прибабахами была. Ну. Чокнутая малость. Шибко много думала, а это до добра не доводит, верно?
      - Не знаю, не знаю. У кого как. А что же ее толкнуло на такой поступок?
      - Чего не знаю, начальник, того не знаю. Я ж говорю, что она малость того. - Она покрутила указательным пальцем у виска. - Два дня назад сидим это мы с ней на природе, и вдруг она ни с того ни с сего: охренело, говорит, все, в натуре! Повеситься, что ли?
      - Так и сказала - "в натуре"?
      Она зыркнула на меня настороженным взглядом.
      - Ну, может быть, не в натуре, а как-то по-другому.
      Она "рисовала" сейчас из себя разбитную блатную девицу. Но я уверен: с такой не стали бы дружить ни Катя Трубицина, ни Наташа Зайцева, ни тем более Сюзанна Хомова. С ними она была пай-девочкой из интеллигентной семьи, окончила балетную студию, а сюда попала исключительно из-за романтической любви. И мне стало совсем неинтересно.
      Все, что мне требовалось, я уже знал. Теперь слово за специалистами.
      - Вера, вы занимались в балетной студии?
      Лицо ее выразило полнейшую растерянность. Глаза быстро-быстро забегали туда-сюда, упорно избегая встречаться со мной взглядом. Она не могла понять, где мог я почерпнуть эту информацию, если даже в ее личном деле об этом ничего не сказано.
      - Откуда вы узнали? - спросила она совсем упавшим голосом.
      - Пусть это останется моей тайной, - ответил я, смеясь. - Все, больше вас не задерживаю.
      Я сознательно не спросил ее, зачем она выходила ночью за Трубициной следом, чтобы не осложнять жизнь Хомовой и Зайцевой. Но почему все же Колдобина сдала Овчаренко?
      После ее ухода у меня впервые появилась возможность обдумать случившееся. Это что же получается - судя по всему, к моему приезду здесь тщательно подготовились? Следовательно, о нем знали заранее? Каким образом? Сорока на хвосте принесла? Не смешно. Тогда откуда? Прежде всего, кто мог знать о моей командировке? Само собой, главный редактор. Секретарь Эллочка. В бухгалтерии. Кто еще? Наверняка знал Роман Шилов. Уж очень он подозрительно и заинтересованно посмотрел на меня, когда мы столкнулись в дверях, а потому не мог не выпытать у шефа, куда и зачем я еду. Опять эти двое! Кто же из двоих меня заложил? Остальное просматривается куда как просто. Кто-то из них сообщает куда надо или сам организует поездку человека, который, в отличие от меня, не любит ездить поездами, а предпочитает самолет. Тот опережает меня ровно на сутки, дает крупную сумму кому-то из администрации колонии и... оставляет меня с носом. Нет человека - нет проблем. Барометр моего настроения показывал грозу. Но "грозы" не было. Была одна слякоть и мокреть. И мне стало стыдно за себя, любимого, если не сказать больше.
      В кабинет вошла Колдобина и, увидев мою постную физиономию, спросила бодро, с очаровательной улыбкой:
      - Ты что такой смурной, герой?!
      - А! - вяло махнул рукой. - Кругом сплошной "атас"!
      - Чего так?
      И я рассказал ей все, что поведали мне Хомова и Зайцева.
      - Вот козы! - в сердцах проговорила она, выслушав мой рассказ. - А мне ни слова! Я предполагала, - она зыркнула на меня доверительно, - что с тобой они будут разговорчивее.
      - Слушай, Виктория, ответь: почему ты сдала Овчаренко?
      Она покачала головой, усмехнулась.
      - А ты внимательный. Не работал прежде в нашей системе?
      - Работал год в прокуратуре.
      - Тогда понятно.
      - Ты не ответила на вопрос.
      - Я давно подозревала ее в нечистоплотности, была уверена - если с Трубициной не все чисто, то это не обошлось без Овчаренко. Ты напиши объяснение, чтобы я могла официально дать всему этому ход.
      - Хорошо. Что, прямо сейчас?
      - А зачем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня? Верно?
      - Но Овчаренко наверняка кто-то помогал из администрации колонии.
      - Разберемся, - твердо и жестко проговорила Колдобина.
      Когда мы с Викторией вышли на улицу, был уже поздний вечер.
      .
      - А где тут у вас гостиница? - спросил я.
      - Это далеко, - ответила она, искоса глядя на меня черными бездонными глазами и усмехаясь. - Да и доехать сейчас очень сложно. Автобусы уже не ходят, а такси сюда не забредают.
      - Вот черт!
      - А то, может, ко мне? - спросила и странно воркующе засмеялась. - Или слабо?
      - А что скажет муж?
      - Муж объелся груш. Я давно отправила его в бессрочную командировку.
      - Ну тогда это совсем другое дело! Тем более, что смычка прессы и пенитенциарной системы может дать очень даже положительный результат.
      - Нахал! - нервно рассмеялась она и глубоко вздохнула, гимнастерка на ее груди разгладилась, пуговицы едва сдерживали напор молодого и сильного тела.
      "Знойная женщина!" Но это были лишь мои, так сказать, вероятные предположения от увиденного. Однако скоро мне привелось убедиться в этом на практике. Мне потребовалось призвать на помощь все силы, мужество, самообладание и основательно потрудиться, чтобы не дрогнуть перед напором и неистовством "пенитенциарной системы" и отстоять честь и достоинство средств массовой информации. Для выполнения столь благородной и ответственной миссии я отдал последние силы, но не дрогнул, не подвел, не подкачал. Так держать, Андрюха!
      А утром, легкого и почти бесполого, меня провожала на поезд неистовая и непредсказуемая, как установка залпового огня "Град", капитан внутренней службы. Для столь торжественного случая она надела великолепное бирюзового цвета платье. И если бы она не держала меня под руку, то я, как пить дать, облачком унесся бы в синее и манящее поднебесье.
      Сажая меня на поезд и нежно целуя в губы, она проворковала:
      - Андрюшенька, приезжай еще. Для этого я готова каждый месяц вешать в туалете по заключенной.
      Ну и шутки у нее! Черный юмор, если не сказать больше.
      Глава 7
      Получив от проводницы постельные принадлежности, я переоделся в трико, лег и вырубился на целых десять часов кряду. Проснувшись, ощутил прилив новых сил и почувствовал волчий аппетит, тем более что у меня на глазах пожилые тучные супруги уплетали за обе щеки копченую курицу, громко чавкая и смачно запивая еду пивом прямо из бутылок. Накинул на плечи пиджак и заторопился в ресторан.
      Там заказал вертлявой официантке все, что значилось у них существенного в меню, и двести водки. Гулять так гулять! В ожидании заказа хотел было закурить, но злая и свирепая, будто цербер на цепи, буфетчица затявкала:
      - Молодой человек! У нас не курят!
      Придется потерпеть. Тем более на голодный желудок курить вредно.
      Выпив и основательно подкрепившись, отправился назад. Дошел до своего тамбура, достал сигарету, закурил и стал смотреть на пробегающий мимо пейзаж. Судя по нему, поезд уже давно катил по великой Западно-Сибирской низменности, где угораздило меня ровно двадцать пять лет назад родиться и провести лучшие годы своей жизни. А еще я думал над тем, что, говоря главному перед командировкой о связи убийств Погожева и Шипилина, я блефовал, "стрелял", что называется, в белый свет, как в копеечку, но совершенно случайно попал в десятку. Точно. Сейчас я был убежден: если узнаю, что стоит за убийством Погожева, то найду убийц Шипилина, Струмилина и Трубициной. Вот это будет сенсация так сенсация! Уверен - сразу выйду в звезды первой величины современной журналистики. В воображении уже рисовались картины, одна заманчивее другой. Но досмотреть их все до конца на этот раз не удалось. Страшной силы удар обрушился мне на голову и погасил сознание. И само собой, я даже не видел, кто это сделал.
      Приходил в сознание медленно и долго. Первое, что я увидел, - мрачное, сплошь затянутое низкими, косматыми и черными тучами небо. Оно странным образом качалось и как бы куда-то уплывало. Этакие воздушные качели. А потом небо закружилось, вошло в штопор и я вновь отключился. Когда открыл глаза вторично, то увидел то же небо и те же тучи. Только теперь из них сыпал мелкий, частый и холодный дождь. Страшно болела голова да и все тело, будто меня провернули в камнедробилке. Но как сказал Декарт: "Когито эрго сум!" (Мыслю, значит, я существую). И осознал себя лежащим в обнимку с голубой планетой Земля - такой теплой, родной и до боли знакомой, в зените лета одна тысяча девятьсот девяносто восьмого года, на которой живут как добрые и хорошие люди, страдающие от своей честности и порядочности, так и негодяи всех мастей.
      И совсем недавно один из этих негодяев чуть было , не отнял у меня драгоценную жизнь, дарованную мне Космосом и родителями. А я так мечтал дожить до третьего тысячелетия от Рождества Христова. Теперь эта мечта становится, к сожалению, проблематичной...
      Попробовал пошевелиться и с удивлением обнаружил, что со скрипом, с болью, но руки-ноги двигаются. Попытался встать. И это мне удалось. Ноги гнулись, дрожали, но держали. Честное слово! Удивительно! Попробуй сам соскочить с поезда на полном ходу. Обязательно что-нибудь сломаешь. А тут выбросили, словно балласт, и хоть бы что. Чудеса в решете, да и только. Осмотрелся на местности. До самого горизонта она была ровная, словно блин, и сплошь заросшая высоким камышом. Болото. С трудом поднялся на железнодорожную насыпь и поковылял на восток.
      В такт неуверенным своим шагам замурлыкал:
      "А я по шпалам, опять по шпалам иду домой по привычке". Сколько же мне до этого дома осталось? Километров пятьсот, никак не менее. Засветло, поди, вряд ли доберусь. Поймал себя на мысли, что если не утратил способности юморить, то долго жить буду. Хорошо, что надел в ресторан пиджак. Лихорадочно зашарил по карманам. К счастью, все было на месте: и удостоверение, и паспорт, и бумажник с деньгами. Видно, тому, кто это сделал, не нужны были мои жалкие гроши, он имел постоянную хорошо оплачиваемую работу. Чего же он хотел? Убить меня? Вряд ли. В последние годы они научились делать это наверняка, с гарантией. В его задачу входило лишь напугать меня до смерти, предупредить, чтобы не совал свой нос в чужие дела. Точно. Да, но, выбрасывая меня с поезда, он не мог точно знать, что я останусь в живых? Скорее он об этом совсем даже не думал. Везучий, значит, повезет. Нет? На нет и суда нет. Неужели это сделано по указанию моего лучшего друга - Ромы? Чемпион Сибири по каратэ - гроза томской шпаны, центровой нашей баскетбольной команды. Сволочь он порядочная, а никакой не друг!
      Больно, грустно, обидно - хоть плачь. Сел на рельс и впрямь поплакал немножко и пошел дальше. И что меня дернуло ввязаться во все это? Мало мне, видите ли, рядовых будней, захотелось непременно героических. Что же теперь нюнить и жаловаться на судьбу, когда сам виноват?!
      Я брел по шпалам уже более часа. Дождь давно перестал. Небо вызвездило и теперь было торжественным и парадным. Совсем стемнело, когда впереди замаячили огни большого поселка или города.
      - Ау, люди! - заорал я от избытка нахлынувших на меня чувств. - Я люблю вас, люди! Вы даже себе не представляете, как я вас люблю!
      Совсем было задремавший воздух от моего крика встрепенулся, завибрировал и откликнулся гулким и протяжным эхом: "У-у-у! Ю-ю-ю-у!" На окраине залаяли собаки.
      Через полчаса я был на станции Татарск. А это означало, что я уже достиг пределов своей родной области. Правда, до Новосибирска еще пилить на поезде часов семь-восемь. Но все равно, можно сказать, что я дома.
      Пошел к дежурному по станции и все ему выложил. Дядька оказался добрым, всему поверил и, не задавая лишних вопросов, спросил сразу о главном:
      - На каком поезде ехали?
      - "Адлер - Новосибирск". К сожалению, номера не помню.
      Дежурный посмотрел на часы.
      - Почти три часа, как он прошел. Барабинск уже миновал. А вы до Новосибирска ехали?
      "Значит, лежал я без сознания где-то около часа, - отметил про себя. А мне показалось, что целую вечность".
      - Да, до Новосибирска.
      - Вот в Новосибирске и получите свои вещи. Что у вас было?
      - Брюки и рубашка на плечиках и портфель.