За большим письменным столом сидела девушка и читала какую-то, вероятно, очень умную книгу, так как была полностью поглощена этим занятием и не заметила моего появления. Однако пройти мимо нее незамеченным не было никакой возможности. Надо было обнаруживать себя. Придав голосу сладкое звучание, спросил:
      - Девушка, не подскажете, где здесь остановка троллейбуса?
      Она мгновенно оторвалась от книжки и удивленно взглянула на меня. Ни страха, ни робости на симпатичном лице, одно лишь удивление, и только. Смелая девчушка. Я бы на ее месте заорал благим матом, взывал о помощи.
      - Кто вы такой? - спросила она, вставая.
      Под метр восемьдесят, узкокостная и плоскогрудая, одетая в мужскую клетчатую сорочку с засученными по локоть рукавами и старые линялые джинсовые шорты, она больше походила на мальчика-подростка, чем на девушку. Короткая стрижка пепельных волос еще более усиливала это сходство. На довольно симпатичном лице с небольшим вздернутым носом и полными губами особенно хороши были большие серые глаза. И эти глаза сейчас смотрели на меня удивленно и строго.
      - Я ваш новый участковый Олег Ветров, - представился все тем же сладким голосом, улыбаясь.
      - А как вы сюда попали?
      Девушка "на всякий пожарный" взяла в руки толстенную книгу, которую только что читала. "Макроэкономика", - прочел на обложке. Если она шарахнет меня этой штуковиной, то все равно я вряд ли стану экономистом. А потому надо выходить из щекотливого положения каким-то иным способом.
      - Я недавно назначен к вам на участок. Поэтому ходил, знакомился с жильцами. Зашел к вашей соседке.
      - Тете Клаве?
      - Вернее, к Клавдии Петровне.
      - Она - Сергеевна, - вновь стала недоверчивой девушка.
      - Вот именно, - согласился с поправкой. - А она, не поверите, приняла меня за своего бывшего мужа, схватила половник и принялась гонять по квартире. Пришлось спасаться на вашей лоджии. Еле ноги унес.
      Даже для пущей убедительности показал на пальцах, как удирал. Но даже это ее не рассмешило. Продолжала оставаться строгой, подозрительной и неприступной. Сдвинула свои симпатичные бровки, насупилась, как мышь на крупу.
      - А если серьезно?
      - Что "серьезно"?
      - Кто вы такой и откуда появились?
      Я тяжело вздохнул, развел руками, покаянно улыбнулся.
      - Вижу, вас, красавица, не проведешь. Вы, случайно, не в милиции служите? Нет?
      - Нет.
      - Жаль. У вас все задатки сыщика. Точно. Что ж, исключительно из-за того, чтобы вам понравиться, вынужден признаться. Профессиональный киллер я. Только что одного клиента замочил. Но менты на хвост сели. Пришлось смываться.
      И опять ее курносое личико не выразило и тени страха.
      - Опять врете, - безапелляционно заявила она.
      - Почему вы так думаете?
      - Вы совсем не похожи на киллера.
      - А вы со многими из них знакомы?
      - Нет. Но все равно не похожи. У вас глаза добрые. Человек с такими глазами не может быть убийцей.
      Впервые слышу подобное про свои глаза. И это где-то даже приятно. Марина, к примеру, говорила, что они у меня противные и лживые. Мама уверяла, что насмешливые. А вот чтобы добрые - слышу впервые. После этих ее слов она до того мне понравилась, настолько внушила к себе доверие, что я тут же решил во всем признаться.
      - Еще как может, девочка. Но только вы правы - я журналист.
      Достал служебное удостоверение, протянул ей. Она долго и внимательно его рассматривала, даже сверила фото с оригиналом. Наконец окончательно убедилась, что я - это я. Лицо разгладилось, насупленные бровки распрямились. У нее даже появилась способность шутить.
      - Уж не хотите ли сказать, что журналисты способны летать, как птицы, и иногда запархивают в чужие квартиры?
      - Ничего не могу сказать о других, а я именно такой.
      Она вновь нахмурила брови.
      - А если по-правдашнему?
      - Что ж... Вы знаете моего коллегу Вениамина Струмилина, который живет через лоджию от вас?
      - Такой полный, рыжеватый?
      - Он самый.
      - Он еще любит говорить глупую фразу: "Ну ты, блин, вооще"?
      - Точно, - рассмеялся я.
      - Знаю. От него недавно жена ушла. И правильно сделала. Я бы тоже такого долго не смогла выдержать.
      - Дэ мортуис нихиль низи бэнэ, - решил я удивить юную критикессу знанием латыни.
      И надо сказать, своего добился. Она удивленно захлопала длинными ресницами.
      - Это вы по-каковски?
      - По-латыни: "О мертвых следует говорить или хорошо, или ничего".
      - А вы знаете латынь?
      Это был мой беспроигрышный вариант. Девушки могли устоять перед английским, французским и даже японским, но латынь сражает наповал. Новая знакомая не была исключением из правил.
      - Да так, немножко, - ответил небрежно. - А откуда вам известно про его жену?
      - Мама у меня в домкоме, поэтому все сплетни по дому узнает одной из первых.
      - Ага.
      - А почему вы сказали, что о мертвых плохо не говорят? Кто мертвый?
      - Струмилина либо вчера вечером, либо ночью убили. Я только что обнаружил его плавающий в крови труп в квартире.
      - Ой, правда, что ли? - воскликнула она, и лицо ее впервые выразило неподдельный страх.
      Вот те раз! Когда ее жизни, казалось, угрожала реальная опасность, она глазом не моргнула, но стоило ей лишь услышать о смерти соседа - струсила. Странная девушка.
      - Да, но как вы все же оказались в нашей квартире? - спросила она.
      Пришлось удовлетворить ее любопытство и признаться во всем:
      - Когда я был у него в квартире, в дверь стали ломиться. Это могли быть те же бандиты. Поэтому я счел за лучшее убраться восвояси. Так оказался на вашей лоджии, ну а затем и перед вами. Понятно?
      - Понятно, - прошептала она таинственно. - Ведь вас тоже могли убить, да?
      - Очень даже может быть. Тебя как зовут?
      - Таня.
      - Студентка?
      - Да.
      - А где учишься?
      - В Строительном университете на экономическом факультете.
      - А сколько тебе лет?
      - Восемнадцать.
      - Таня, у вас есть телефон?
      - Да. Там, в зале.
      - Позвони в милицию и сообщи, что убили хозяина сто восемьдесят девятой квартиры. Ни фамилии своей, ни имени не называй. Поняла?
      Она кивнула.
      - А впрочем, подожди.
      Я вместе с Таней прошел в зал, выглянул в окно:
      Около соседнего подъезда стояли два милицейских "уазика". Мой "шевроле" благополучно отдыхал на стоянке напротив подъезда в компании "Жигулей" и серой "Волги". Похоже, он не привлек внимания милиции. И это было хорошим знаком. Дурным признаком было другое. Во-первых, кто сообщил в милицию об убийстве? О нем могли знать лишь те, кто его совершил, или те, кто заказывал. Во-вторых, почему милиция прибыла именно тогда, когда в квартире находился я? Похоже, что кто-то специально организовал для меня "мышеловку", полагая, что я непременно в нее угожу. И я близок к этому. По счастливой случайности мне удалось выкрутиться. Но тот, кто звонил в милицию, не назвал моего имени - это определенно. Иначе бы они не оставили без внимания мой "шевроле". Но то, что я еду на квартиру к Струмилину, знали всего два человека - главный и Роман. Следовательно, кто-то из них и сообщил об убийстве. А может быть, они заодно? Возможно, они и есть заказчики? Не исключено. Значит, с какого-то момента я стал для них опасен? Нет, здесь что-то не то. Ведь если бы меня застали в квартире и арестовали, то я бы не стал молчать и обязательно поделился бы своими соображениями. Правильно? Правильно. А это вряд ли в интересах шефа или Романа. Здесь должна быть какая-то другая причина. Какая? Ощутил, как у меня голова буквально вспухла от перенапряжения. Загадка оказалась слишком трудной для моих скромных умственных способностей.
      - Не надо никуда звонить, Таня. Милиция уже прибыла, - сказал я. Она подскочила к окну.
      - Ой, правда. А вы что, и милиции боитесь?
      - Я боюсь всего, - сказал мрачно. - Боюсь темноты, яркого света, насморка, инфекций, порчи, сглаза, хорошеньких девушек, впрочем, дурнушек тоже, манной каши, сомнительных связей, врагов, друзей, мороза, жары, слякоти. Страшно боюсь, что при переходе улицы меня собьет грузовик. Боюсь влюбиться, опоздать на работу и, наоборот, прийти слишком рано. Ты лучше спроси - чего я не боюсь. Я весь закомплексован, как ответственный политработник эпохи развитого социализма.
      Таня впервые улыбнулась. Улыбка у нее была замечательная и мне очень понравилась.
      - Как же вы живете?
      - Вот так и мучаюсь. Давно бы уже умер, но я боюсь умереть.
      Она звонко рассмеялась, воскликнула:
      - Замечательно! С вами не соскучишься. И что же вы намерены делать?
      - Хочу обратиться к тебе с просьбой, но страшно боюсь, что откажешь.
      - И все же попробуйте, - лукаво глядя на меня, проговорила Таня.
      И вовсе она не строгая, а совсем даже нормальная и славная девушка.
      - Ты могла бы меня проводить?
      - Конечно, что за вопрос. Это чтобы милиция ничего не заподозрила, да?
      - Отчасти. Мне нужно вызволить свой "шевроле" со стоянки. Ты умеешь водить машину?
      - Еще бы не уметь. - Она снисходительно на меня взглянула. - Я ведь занимаюсь автоспортом.
      - Странный спорт для девушки.
      - Отчего же странный? Очень даже нормальный.
      - А штангой или, к примеру, боксом ты не занимаешься?
      - Нет, нет, не бойтесь.
      - Слава Богу! - вздохнул я "с облегчением".
      - Андрей Петрович, подождите, я сейчас переоденусь, - сказала Таня и упорхнула.
      Я сел на диван, закурил. После того, как увидел труп Струмилина, меня почему-то не покидало чувство вины. Наконец понял, в чем дело. Вполне возможно, что причиной его смерти явился мой разговор с неизвестным мужчиной в приемной директора ресторана. Ведь он явно принял меня за Струмилина! А я вел себя не лучшим образом, даже не пожелал разговаривать с незнакомцем, не захотел выслушать. В моем положении это было естественным. Но он-то принимал меня за Вениамина! Вполне возможно, что именно мое поведение и явилось причиной убийства. В таком случае Роман не мог быть к нему причастен, так как знал наверняка, что вместо Вени в ресторане был я. Да, но кто в таком случае позвонил в милицию и сообщил об убийстве? Я ничего не понимал. И потом этот трюк Шилова с сигаретами, его нервозность, неуверенность? Что кроется за всем этим? Здесь сам черт ногу сломит.
      Вернулась Таня. Теперь на ней было легкое нарядное платье. Я невольно ею залюбовался. Вот если к ее груди добавить чуть-чуть да к бедрам самую малость, получится такая красавица, что хоть сейчас на обложку журнала.
      - Я готова, - доложила она.
      - У меня нет слов, - развел я руками. - Честное слово!
      Она рассмеялась. Моя реакция ей понравилась. Мы вышли из подъезда. Я достал ключи от машины, протянул ей.
      - Вот тот бутылочного цвета "шевроле". Я буду ждать тебя в конце дома.
      Не успел я еще дойти до первого подъезда, как около меня, пронзительно визжа тормозами, остановился мой "шевроле".
      - Молодой человек, не желаете ли прокатиться по городу? Возьму совсем недорого. Она мне все больше нравилась.
      - Желаю, - тут же согласился, устраиваясь на сиденье. - Трогай!
      - Хорошая машина, - похвалила Таня. - Но мне кажется, что западает клапан.
      Я, ничего не смыслящий в технике, всегда о большим уважением, даже благоговением относился к тем мужикам, которые лишь по работе двигателя могут определить "болезнь" машины и поставить ей диагноз. Но когда это делает восемнадцатилетняя девушка?!.
      - Куда едем? - спросила Таня.
      - У тебя время есть?
      - Конечно. Я же на каникулах.
      - На каникулах?! - удивился я. - А что же ты учебник читала? Наверное, примерная студентка, да?
      - А что, это очень плохо?
      - Наоборот, просто замечательно. Давай где-нибудь пообедаем, отметим успешное окончание тобой первого курса. Ты не против?
      - Вообще-то я не голодна. Разве что за компанию, - ответила она, выжимая до упора педаль газа. У меня было такое ощущение, что мы вот-вот взлетим.
      Глава 3
      После обеда вспомнил, что договорился вчера с директором издательства принести ему рукопись второй книги. Отвез Таню, заехал домой, забрал объемную папку, отдал рукопись и получил взамен несколько писем читателей моей первой книги. На одном из конвертов меня заинтересовал адрес отправителя: г. Челябинск-25, УЧ. И-455, Трубициной Е.П. Фамилия показалась мне знакомой. Я сел в машину и вскрыл конверт. Письмо было написано мелким убористым почерком.
      "Уважаемый Андрей Петрович! Недавно прочла вашу книжку. Она мне понравилась. Вы меня должны помнить. Вы выступали прокурором на моем суде. Меня осудили на восемь лет за убийство Погожева Вячеслава. Помните? Но только я того убийства не совершала. Меня кое-кто очень ловко подставил. Тогда я этого, к сожалению, не понимала, думала - случайное стечение обстоятельств и не хотела называть имя человека, сделавшего это, так как очень его любила. Но за полтора года много об этом думала и поняла, что он просто меня использовал, чтобы свести счеты со своим врагом. Я могла бы все вам рассказать при личной встрече. Писать боюсь, так как, говорят, письма наши проверяются, а у этого человека слишком длинные руки, он способен на все. Надеюсь, что вы меня поймете. Как подумаешь, что мне еще сидеть целых шесть лет, жить. не хочется. Освобожусь, когда мне будет тридцать. Кому я буду нужна? И почему я должна отвечать за того человека? С воли до меня доходят слухи, что он стал очень богатым, как сыр в масле катается. Загубил мне жизнь и делает вид, будто ничего не случилось. Почему я вам все это пишу? Просто не хочу, чтобы вы думали обо мне как об убийце какой. Приезжайте, я вам все, все расскажу, и вы убедитесь, что я права. Желаю вам творческих успехов. До свидания!" .
      Екатерина Трубицина - яркая, цветущая блондинка двадцати двух лет от роду, с роскошными формами. Я очень даже хорошо ее помнил, как и сам судебный процесс. Тогда я был горд, что шеф поручил мне поддерживать государственное обвинение по этому сложному и громкому делу...
      Подсудимая вошла в сопровождении конвоиров, заняла свое место, огороженное деревянным барьером, обвела глазами зал и, увидев мать и младшую сестру, виновато улыбнулась им, кивнула. Но глаза ее продолжали шарить по залу. Не найдя, очевидно, того, кого искала, она опечалилась, села на скамью. Я, сидевший напротив на прокурорском месте, невольно ею залюбовался. Это была очень видная девушка. Строгий черный костюм, который она надела, надеясь, очевидно, произвести более благоприятное впечатление на судей, не скрадывал, а лишь подчеркивал ее красоту и стройность фигуры, резко контрастировал с ее пышными волосами цвета соломы. Следователь, который вел это дело, инкриминировал ей убийство с особой жестокостью - у жертвы было десять ножевых ранений. Неужто эта цветущая девушка могла хладнокровно и с такой жестокостью убить человека?
      Я лишь второй раз поддерживал обвинение в суде и гордился тем, что прокурор доверил мне такое серьезное дело. На суд я надел форму с двумя маленькими звездами на погонах - юрист третьего класса - и восседал за прокурорским столом весь из себя парадный и торжественный. Адвокат Яркова Надежда Сергеевна, тучная пожилая женщина, время от времени бросала на меня насмешливые взгляды.
      Судья Севастьянов Григорий Яковлевич раскрыл толстый том уголовного дела и профессионально-бесцветным голосом проговорил:
      - Слушается уголовное дело по обвинению Трубициной Екатерины Павловны по пункту "г" статьи 102 Уголовного кодекса Российской Федерации судом в составе: Севастьянова, Криницкой и Трошина, при секретаре Одиноковой, с участием прокурора Говорова и адвоката Ярковой... Подсудимая, у вас есть ходатайства по составу суда, отводы?
      - Нет, нет, - поспешно-испуганно ответила Трубицина.
      - Когда отвечаете суду, надо вставать, - сделал ей замечание Севастьянов.
      Она смутилась, вскочила, пролепетала:
      - Извините! Я просто этого не знала.
      - Ничего, теперь будете знать, - ободряюще улыбнулся председательствующий и обратился к Ярковой: - У адвоката?
      - Не имею, - чуть привстала та.
      - У прокурора?
      Я вскочил и, как того требовал момент, отчеканил:
      - Отводов и ходатайств по составу суда не имею.
      - Очень хорошо, - чуть заметно усмехнулся Севастьянов, переходя к зачтению обвинительного заключения, из которого явствовало, что Трубицина 24 апреля 1996 года около 21 часа вместе со своим знакомым Погожевым Вячеславом Олеговичем пришли на квартиру подруги Трубициной Забродской Н.П., где распивали спиртное. Трубицина приняла сильную дозу наркотика. Около 24 часов легли в постель. Между ними возникла ссора, в результате которой Трубицина с целью убийства Погожева взяла на кухне нож и нанесла им десять ножевых ранений По-гожеву в грудь. Нанося множественные удары, она не могла не сознавать, что тем самым причиняет потерпевшему особые мучения и страдания. Таким образом, Трубицина своими действиями совершила преступление, предусмотренное пунктом "г" статьи 102 УК РФ как умышленное убийство, совершенное с особой жестокостью.
      Закончив, он вновь обратился к Трубициной:
      - Вам ясно, в чем вы обвиняетесь?
      - Да, - вскочила она.
      Севастьянов поочередно наклонился к народным заседателям, о чем-то пошептался, затем объявил:
      - Суд решил начать судебное следствие с допроса подсудимой. Гражданка Трубицина, встаньте, пожалуйста. Что вы можете сказать по поводу предъявленного вам обвинения?
      Девушка встала, пожала плечами:
      - Я уже говорила на следствии, что не помню, как это случилось. Ничего не помню.
      - Когда и при каких обстоятельствах познакомились с потерпевшим Погожевым?
      - Я не помню, - виновато проговорила Трубицина.
      Севастьянов стал заметно нервничать. Сказал раздраженно:
      - Странно. Знали ли вы его до этого вечера? Это-то вы должны помнить.
      - Нет, до этого я его не знала.
      - Каким же образом вы оказались с ним в квартире своей подруги? Вы проститутка?
      - Господин председательствующий! - вскочила адвокат. - Я протестую! Прошу снять последний вопрос. Он оскорбляет честь и достоинство моей подзащитной.
      - Хорошо. Я снимаю его, - устало проговорил Севастьянов. - Ответьте, каким образом вы оказались в квартире вашей подруги, если раньше с Погоже вым не были даже знакомы?
      - Я не помню, - понуро ответила девушка.
      Мне в этом деле еще при ознакомлении с ним многое показалось странным, особенно поведение Трубициной. Я поделился своими сомнениями с прокурором. Он ответил: "Не бери в голову. Просто эта проститутка и наркоманка избрала такой метод защиты, ничего, мол, не помню, ничего не знаю. К этому многие прибегают. Считаю, что вина ее полностью доказана. Поэтому, Андрей Петрович, советую придерживаться обвинительного заключения, и все будет нормально". И я решил полностью воспользоваться его советом.
      Трубицина продолжала говорить, что об обстоятельствах совершенного преступления ничего сказать не может, так как ничего не помнит.
      Когда очередь задавать ей вопросы дошла до меня, я лишь спросил:
      - Давно употребляете наркотики?
      - Нет, никогда прежде не употребляла.
      - Тогда откуда же на ваших руках появились многочисленные следы от иглы?
      - Я не знаю.
      - У меня больше нет вопросов, - сказал я многозначительно...
      Процесс вспомнился до мельчайдшх подробностей, и мне вдруг впервые стало стыдно. Сейчас я был на сто процентов уверен, что все, о чем девушка написала в письме, сущая правда. Ведь и два года назад при ознакомлении с материалами дела, а особенно - в суде, я интуитивно чувствовал, что она потому и избрала столь дурацкое поведение, что пытается кого-то выгородить. Конечно же чувствовал, но сделал вид, что мне это кажется из-за неопытности и недостаточного профессионализма. Чушь собачья! Просто не хотел начинать свою карьеру с конфликта с прокурором. А он был бы неизбежен, попытайся я тогда поглубже и пообстоятельней разобраться в деле и заяви ходатайство в суде о направлении его на дополнительное расследование. Может быть, прокурор и поручил мне поддерживать обвинение по этому делу именно потому, что я был неопытен? Нет, не только. Скорее он просто меня вычислил, понял, что инфантилен, беспринципен и бесхребетен, как амеба, и сделаю все, что от меня требуется. И не ошибся.
      Прийти к подобным выводам, согласитесь, не очень-то приятно. И я стал себе совсем несимпатичен.
      "Я должен ее увидеть и попытаться все исправить", - возникла в сознании простая, как палочка Коха, мысль. Да-да, я должен это сделать. А потом напечатаю в газете огромную статью под заголовком:
      "Маленькие гнусности влекут за собой большие мерзости", где откровенно поделюсь с читателями, каким я был прежде и как из-за своей бесхребетности едва не загубил жизнь симпатичной девушке. Статью, уверен, перепечатают центральные газеты, и я в один момент стану знаменитым. Стоп! О ком же я больше думаю - о Трубициной или о себе? Получается, ito даже в этой ситуации я больше думаю о себе, той выгоде, что может принести мне покаяние. Оригинально, батенька, если не сказать больше.
      И все же нужно сделать то, что надумал. Главное - попробовать убедить шефа направить меня в командировку в Челябинск. Это будет сложно, но не невозможно.
      И я поспешил в редакцию.
      - Где ты болтаешься?! - раздраженно спросил главный, стоило мне лишь переступить порог его кабинета. - Тебе уже дважды звонил следователь из Заельцовской прокуратуры Дробышев. Хочет срочно тебя видеть.
      - Успеется, - беспечно ответил. - Шеф, у меня возникла великолепная идея! Если мы ее осуществим, наша любимая газета вырастет на недосягаемую высоту, за ней с утра будут выстраиваться длинные очереди благодарных читателей.
      Главный, видно, уже давно не питал никаких иллюзий относительно руководимой им газетенки, поэтому скептически усмехнулся: .
      - Ну-ну. И как же тебе это удастся?
      - Я получил письмо от одной заключенной. Два года назад она была осуждена на восемь лет за убийство и сейчас отбывает наказание в Челябинске. Я поддерживал в суде обвинение по ее делу. Она прочла мою книжку и решила написать мне. Уверяет, что убийства не совершала, и готова рассказать, кто это сделал. Более того, я уверен, что то убийство двухлетней давности связано с покушением на Шипилина. Оба совершены одними и теми же людьми. Представляешь? У нас появилась редкая возможность дело раскрутить и удивить весь просвещенный мир серией леденящих душу репортажей. Каково?
      Отчего тогда мне пришло в голову связать оба убийства? Понятия не имею. Скорее этим я хотел убедить шефа направить меня в заветную командировку. И конечно же не мог предположить, насколько окажусь прав и чего это будет стоить мне самому. Ах, если бы я мог хотя бы подумать, чем все это для меня обернется...
      - Блефуешь?! - недоверчиво спросил главный.
      - Обижаешь, шеф! В жизни не был так правдив и серьезен. Если не отправишь в командировку, оформлю отпуск за свой счет, а серию репортажей продам "Молодости Сибири", вижу, у них совсем туго с хорошими материалами.
      Лицо главного выражало борение чувств. С одной стороны, в его воспаленном воображении, наверное, рисовались радужные перспективы. Чем черт не шутит, вдруг из всего этого что-то выгорит и он в одночасье станет уважаемым в городе редактором. С другой - обуревали сомнения. Дашь вовлечь себя в авантюру, а потом костей не соберешь.
      - Смелее, шеф, - подбодрил его. - Рискни хоть раз в жизни. В любом случае ты ничего не теряешь, но можешь оказаться в крупном выигрыше.
      Последний довод подействовал. Он махнул рукой.
      - Шут с тобой! Иди выписывай командировку.
      - Давно бы так! - с воодушевлением встретил я его Вешение. - Клянусь, мы разбудим этот дремотный город, заставим его содрогнуться от гнусности и бессмысленности существования, заставим поверить, что чистить зубы два раза в день - еще не главное в жизни.
      - Поживем - увидим, - философски заключил главный. Вырвал листок из блокнота, протянул мне. - Это номер телефона следователя Дробышева. Обязательно ему позвони.
      В дверях столкнулся со своим бывшим другом, будто "Титаник" с огромным айсбергом. Даже ощутил, что получил "пробоину" ниже ватерлинии.
      - Ты куда это разбежался? - спросил Роман удивленно.
      - По делам, естественно, - ответил дипломатично и пулей вылетел за дверь.
      Глава 4
      Прежде чем ехать на встречу со следователем, заскочил в железнодорожные кассы и купил билет на поезд "Новосибирск - Адлер".
      Следователь Дробышев, рыжеватый парень с одутловатым болезненным лицом, занимал тот самый кабинет, в котором я благополучно проработал около года. В нем даже сохранились следы моего пребывания - красочная репродукция "Моны Лизы" на стене. Поделился этим открытием с Дробышевым. Он встретил новость довольно равнодушно. Из этого я сделал вывод, что его мучает больная печень, а сегодня утром жена накормила слишком жирным завтраком.
      - Это вы написали заметку об убийстве Шипилина? - спросил он бесцветным голосом, отводя взгляд в сторону.
      Я ответил шутливо:
      - А как вы догадались?
      Но он шутки не принял. Нет. Даже поморщился, будто проглотил горькую пилюлю, поднял на меня глаза. А в них... О Боже! За что же он меня так ненавидит?! Что плохого я сделал этому человеку, чтобы так на меня смотреть?
      - Под ней ваша фамилия, - ответил без тени улыбки на официальных устах.
      Я понял, что он ненавидит не конкретно меня, а в моем лице - всю пишущую братию. И чувство это уже устоявшееся, давно, так сказать, перебродившее. Когда-то чем-то ему, надо полагать, очень не угодили журналисты.
      - Если под ней моя фамилия, то запираться и отрицать считаю занятием бессмысленным и несерьезным. Поэтому признаюсь: да, эту, как вы изволили выразиться, заметку написал действительно я.
      - Вы утверждаете в ней, что видели убийцу. Так?
      - Я утверждаю, что видел вероятного убийцу. Вы ведь понимаете, э-э... Простите, не знаю, как вас звать-величать?
      - Родион Иванович.
      - Так вот, Родион Иванович, окончательный вывод может сделать только суд, верно?
      - А отчего вы решили, что это был вероятный убийца?
      - Потому что он бежал из зала сломя голову и едва не сбил меня с ног. От его удара плечом у меня до сих пор грудь побаливает.
      - Как он выглядел?
      - Двухметрового роста, с массивной фигурой, где-то килограммов под сто двадцать, никак не меньше. Был одет в домино и полумаску.
      - Каких-либо иных примет не заметили?
      - К сожалению, нет. Я видел его лишь мгновение.
      - Не густо, - проговорил Дробышев многозначительно.
      Достал из ящика стола пачку "Родопи", закурил, долго неприязненно меня рассматривал, беззвучно шлепая толстыми губами, будто разговаривая сам с собой. Это называлось - держать паузу. Я невольно улыбнулся. Это следователю очень не понравилось. Взгляд его все более наливался лютостью и сатанизмом. Направляясь сюда, я думал рассказать о том странном разговоре в приемной, когда был принят за Струмилина, но сейчас понял, что этого делать не нужно.
      - От вашей редакции на юбилей был приглашен Струмилин? Это так? наконец спросил следователь.
      -Да.
      - В таком случае каким образом вместо него оказались вы?
      - Мне дал задание наш главный редактор. Ему Струмилин позвонил и сообщил, что у него острый приступ аппендицита. Поэтому шеф отправил на юбилей меня.
      - А вы в курсе, что Струмилина убили?
      - Да. Мне об этом сообщили в редакции.
      - Кто сообщил?
      У меня в голове что-то щелкнуло, и кто-то умный, там сидящий, сказал: "Внимание! Опасность!" И, надо сказать, вовремя. В редакции об убийстве Вени я ни с кем не разговаривал. Это легко проверить, назови я кого-то конкретного. Тогда возникнет резонный вопрос: откуда же я об этом знаю? Необдуманным ответом очень легко попасть в подозреваемые. А там и до обвиняемого рукой подать.
      - Уже не помню, кто конкретно, - ответил и понял, что прозвучало это совсем не убедительно.
      Понял это, к сожалению, и Дробышев. Подозрительность на его лице уже вызрела до ярко-красной спелости.
      - Странно, - проговорил он, буравя меня желтоватыми глазками. - Но ведь вы утром намеревались его навестить? Или я что-то путаю? - И он впервые позволил себе улыбнуться.
      Тучи над моей головой стремительно сгущались. В шахматах это называется матовой ситуацией. Я лихорадочно искал выхода из нее, но, как назло, ничего оригинального на ум не приходило. И чтобы как-то вывернуться, дать себе передышку, вновь обратился за помощью к любимой латыни.
      - Манифэстум нон эгэт пробационэ (Очевидное не нуждается в доказательствах), - изрек многозначительно.
      Но этот рыжий дьявол знал латынь не хуже меня и лишь рассмеялся. Нехорошо так рассмеялся.
      - Еще как нуждается, Андрей Петрович. Но вы так и не ответили на вопрос.
      - Да, я действительно хотел с ним повидаться и даже намеревался это сделать. Но, увы.
      - Вот как?! - изобразил удивление Дробышев. Он теперь чувствовал себя хозяином положения и позволил себе расслабиться, поиздеваться надо мной. - И что же вам помешало?
      И тут я вспомнил слова Тани о западающем клапане мотора моего "шевроле" и ухватился за это, как утопающий за соломинку.
      - У моей машины что-то мотор барахлит. Заезжал на станцию техобслуживания.
      - Ну-ну, - не поверил следователь. - А квитанция у вас есть о техобслуживании?
      - К сожалению, там оказалась слишком большая очередь. А у меня была назначена встреча в издательстве, - вывернулся я из щекотливой ситуации, но тут же попал в новую.
      - А о чем вы хотели поговорить со Струмилиным? - спросил Дробышев, усмехнувшись.
      Вопрос застал меня врасплох. Я совершенно не был к нему готов. Черт возьми! Какой же я самоуверенный болван! Ведь вопрос напрашивался сам собой. Отчего же я о нем не подумал заранее? Скоро, кажется, я совсем перестану себя уважать.