Глава вторая. Терминатор

Вот и наступило утро 20 октября. Ах, утро 20 октября… серенькое и пасмурное вначале, как это очень часто бывает в Санкт-Петербурге осенью, позже оно превратится в солнечный и теплый день, потом в короткие быстрые сумерки — и расцветет ослепительным взрывом в полночь. Но все это впереди — в девять часов утра еще никто не мог предположить всех тех событий, которыми будет наполнен день. Никто, кроме Семена Фридмана.

Он стоял у окна своего кабинета и провожал взглядом Черную Галеру с мертвецом на рее. Он отчетливо слышал скрип сорока весел и плеск воды. Ощущал запах плесени и мертвечины. Навались, ребята! Ходчее… Вас ждет добыча и слава. Еще ходчее, черти!

Да не было никакой Черной Галеры. Чушь все это. Бред. Плод чудовищного воображения Семена Ефимовича Фридмана. Он и сам замечал некоторые странности в своем поведении, в восприятии реальности. А кто это придумал такое понятие — реальность? Она такова, какой ты хочешь ее видеть, какой ты можешь ее сделать. Дуче видел страшные сны. В них взрывались здания и горели деревья в парках. Город заволакивало дымом, и запах гари стелился над Финским заливом. Вот видишь, Очкарик… а ты говорил: авантюра! Галера под названием TERROR уже здесь. Она пришла, Очкарик.

Солнечный луч пробился сквозь облака и резанул по глазам. Шизофреник Фридман быстро отвернулся от окна. Он не любил солнечный свет. Прихрамывая, Дуче прошел по кабинету и остановился у стола. Перекинул лист календаря: 20 октября. Значит — сегодня. Сегодня в полночь город вздрогнет. Он проснется от грохота обрушивающихся стен и крика пьяного петуха. Семен улыбнулся. До первого взрыва оставалось меньше пятнадцати часов.

Почту в мэрию Санкт-Петербурга ежедневно доставляют мешками. Сотню с лишним килограммов бумажного груза привозят на каблуке. Здесь она попадает в отдел писем и сортируется. Корреспонденция приходит со всего света. По почтовым штемпелям можно изучать географию. В мэрию пишут пенсионеры и матери-одиночки, инвалиды: афганцы, чернобыльцы, чеченцы. Пишут рабочие, учителя, бомжи, профессора, заключенные. Пишут изобретатели, вечные борцы с несправедливостью, с коммунистами и демократами. Вкладчики банков и банкиры. Пострадавшие от укусов бродячих собак. Пациенты больниц и клиник. Борцы за экологию и борцы с борцами за экологию. Пишут атеисты и сторонники экзотических религий. Мэры городов-побратимов, президенты различных обществ по распространению, внедрению, борьбе, консолидации, содействию и противодействию. Руководители фондов. Генеральные секретари, деятели искусства, культуры и науки. А еще… да Бог с ними со всеми! Пишут, короче.

Работники отдела писем перелопачивают эту гору писем, газет, журналов, рекламных листовок и т.д. ежедневно. Часть корреспонденции, та самая опостылевшая реклама, отсортировывается в макулатуру. Другая раскладывается по пластиковым ящикам с названиями отделов или фамилиями конкретных чиновников. Большое количество писем адресуется губернатору Санкт-Петербурга лично. Лично, — пишет на конверте наивный адресант. Лично! Если бы губернатор взялся читать все письма, телеграммы, обращения и запросы, направленные на его имя… Этим занимаются чиновники. Люди, между прочим, квалифицированные и пользующиеся известным доверием. Через их руки и головы проходит огромный объем информации. Очень часто страшной, трагичной, шокирующей. Такова наша сегодняшняя жизнь… А еще приходят письма с угрозами. Их тоже немало: это тоже наша жизнь. Подрывников у нас теперь даже в школах полно. Все уже привыкли. Тем более что девятьсот девяносто девять предупреждений из каждой тысячи абсолютно не подтверждаются. Как правило, их пишут либо обычные хулиганы, либо психически больные люди. Эти письма (с обещаниями взорвать, расстрелять, отравить воду в городском водопроводе, уничтожить все живое х-лучами) передают специально прикрепленному к Смольному офицеру ФСБ.

В девять часов десять минут двадцатого октября на стол майора Собинова лег вскрытый стандартный конверт с изображением известного памятника А. С. Пушкину работы скульптора Опекушина. Адрес на конверте был отпечатан на машинке, а в левом нижнем углу рукой сотрудника отдела писем была проставлена аббревиатура УТ. Это означало — угроза теракта. Под конвертом лежал лист писчей бумаги формата А4, покрытый машинописным текстом. Майор взял в руки два одинаковых пластмассовых пинцета и ловко ухватил письмо. Эту операцию он проделывал много раз. По мере того, как Собинов читал текст, лицо его мрачнело все больше и больше. Чтение текста заняло около полутора минут.

Майор занимался своим ремеслом уже шестнадцать лет, имел огромный опыт и отменную интуицию. Письмо его, что называется, зацепило. Оно было, в общем-то, типичным для таких случаев. Но… напрашивалось какое-то «но». Текст был грамотным, выверенным, лаконичным. Майор прочитал уже сотни подобных ультиматумов, мог сравнивать. Этот отличала четкость и логика. Ну и что?

Шизы иногда бывают абсолютно, безупречно логичны.

Собинов думал несколько минут, потом протянул руку и снял трубку телефона.

Наташа тихонечко встала и босиком прошла в кухню. Било в окно солнце, тикали ходики. Она поставила на плиту чайник и присела к столу. Солнечное утро, мысль о беременности наполняли ощущением покоя. Возможно, именно это называется счастьем. Она поджала пальцы ног, подперла кулаком щеку. В груди сладко щемило… Взгляд ее упал на пепельницу. Господи, да когда же он столько выкурил? Раз, два, три… полпачки. Значит, не спал ночью. Что же его так встревожило? Неужели — ребенок? Господи! Неужели ребенок? Нет… он всегда хотел, он сам говорил о дочке… Птица, когда с зоны вернулся, часто не спал по ночам. И курил много. Даже когда шутил — боль какая-то прорывалась. Но ведь отошел. Это я его отогрела. И я ему сына рожу. А-а… вот в чем дело! Дочку хочется. Ну, господин Птица, это уж сам оплошал…

Наташа встала, вернулась в комнату. Любимый мужчина спал, и на лице у него было выражение детской наивности. Смешно… обычно он совсем не такой. Она несколько минут рассматривала шрам на щеке — отметку с зоны — и ямочку на подбородке. Ей страшно захотелось потрогать эту ямочку, провести пальцем по шраму. Смешно! И — сладко.

Она достала из-за тумбочки с телевизором гитару и, усевшись в ЕГО любимое кресло, тронула струны. Сквозь сон Леха Птица услышал знакомый голос. Он улыбнулся. Ему было хорошо. Ему было хорошо последний раз в жизни. А Наташка пела:

Мгновенное, остро вспыхнувшее чувство тревоги, обожгло Лешку. «Замолчи, — захотелось закричать ему. — Замолчи!»

Он стиснул зубы. А она повторила последнюю строку куплета:

Уже проснулась, полная беды.

Начальник службы по борьбе с терроризмом полковник Костин снял трубку после третьего звонка. И услышал голос майора Собинова. Он уже знал, что именно скажет ему майор. Потому что перед полковником лежал конверт с изображением памятника Пушкину и лист бумаги формата А4. Тексты писем были абсолютно идентичны — отшлепаны под копирку. А вот конверты отличались. На том, который лежал перед начальником БТ, стоял адрес Большого Дома: Литейный, 4. УФСБ.

Полковники Костин и Любушкин — начальник службы БТ и начальник следственной службы — сидели напротив генерал-лейтенанта Егорьева, начальника Управления. В руках у каждого — ксерокопия ультиматума.

— Значит, Игорь Матвеич, первый экземпляр у тебя? — спросил Костин, выслушав сообщение Собинова. И тот сразу понял, что есть и второй, что Костин в курсе.

Егорьев и Любушкин внимательно посмотрели на Костина. Они тоже догадались — кто звонит и что именно он сообщил начальнику БТ. И эта догадка их отнюдь не обрадовала.

— Точно так, — ответил майор. Ответ прозвучал суховато. Были на то свои причины.

— А ты сможешь сам сейчас подбросить бумаги к нам? — спросил Костин. — Или прислать человека?

— Буду через десять минут, — отозвался майор.

— Спасибо, жду. — Костин положил трубку и сказал: — Собинов. Из Смольного. Они тоже получили… письмецо.

— Текст? — быстро спросил Любушкин.

— Идентичен. У них — первый экземпляр. На несколько секунд в кабинете повисло молчание. Руководители Управления ФСБ по Санкт-Петербургу и Ленинградской области были совершенно очевидно озабочены. Вчерашний взрыв в Агалатово, события в Приозерске, письмо с ультиматумом образовали стройную логическую цепочку. Связи между этими звеньями могло и не быть. Могло иметь место совпадение, какие не так уж и редки в жизни… Любой из них дорого бы заплатил, чтобы это было так.

Костин посмотрел на часы и — точно так же — его движение повторили Любушкин и Егорьев. Профессионалы слишком хорошо понимали друг друга. Все три хронометра показывали 9.28. До полуночи оставалось всего четырнадцать с половиной часов. Срок совершенно недостаточный для хорошей разработки темы и принятия эффективных мер. Все преимущества в этой ситуации были на стороне террористов.

В УАЗе изрядно трясло. Каждый стык плит на бетонке передавался пассажирам. Впрочем, четверых пассажиров это даже радовало — тряска выколачивала остатки сна. А спать им всем пришлось чуть больше двух часов.

— Раньше эти склады принадлежали Ладожской флотилии, — рассказывал представитель контрразведки капитан третьего ранга Терентьев. — А где теперь флотилия?

— Что, совсем развалили? — спросил Реутов.

— А-а, — неопределенно взмахнул рукой Терентьев, — и говорить не хочется… Я вот один остался — анахронизм военно-морской. Потом склады передали армии. Года полтора назад. Передача такого большого хозяйства — это та еще эпопея. Если по существу говорить, то больших нарушений не было. Можно поднять акты приемки. Но… — кап-три провел ладонью по голове с залысинами, — но раздолбайства хватило… Сами наверняка знаете.

Климов понимающе кивнул. В последние годы именно Вооруженные Силы стали основным поставщиком оружия для террористов и бандитов. Некоторые наивно полагали, что основной поток оружия, взрывчатых веществ, снаряжения идет из зон военных конфликтов. Так! Но в эти самые пресловутые зоны оно откуда попадает? Во! То-то… безденежная, голодная, деморализованная армия готова торговать чем угодно. Лишь бы платили.

И торговала. Тон в этом деле задавали маршалы и генералы. Глядя на них, на их дачи и автомобили, в процесс втягивались сотни — нет! — тысячи офицеров, прапорщиков, рядовых. Из всех прорех проносившегося до дыр русского мундира сыпались танки и вертолеты, патроны и бушлаты, текла солярка и консервированная кровь.

— Процесс пошел! — сказал когда-то главный Прораб Перестройки. — Теперь его нужно углубить!

Углубили. Так углубили, что дно стало видно. УАЗ подкатил к воротам склада. Невыспавшийся, настороженный майор Мискин встретил офицеров на КПП. О цели их приезда его известили телефонным звонком из штаба округа всего десять минут назад. «Ревизия, — сказал незнакомый майору помощник начальника службы тыла, — в рамках и объеме, который обозначат сами ревизоры». Помощник помолчал немного и добавил:

— Ну, Мискин, ты попал!

— А… приказ о проведении ревизии? — растерянно спросил начсклада. Он и сам понял, что попал.

— Будет тебе приказ… Ты там перед ними сильно-то не выеживайся. Это, бля, военная контрразведка! Приказ ему… бля!

Офицеры прошли на территорию в/ч. Все, кроме Мискина, в штатском. Маленький майор в длиннополой шинели семенил впереди и чувствовал затылком неприязненный взгляд Реутова — особиста, как окрестил он сам сотрудника ФСБ, который устроил ему разнос накануне. Мискин искренне считал, что незаслуженно.

Ревизию начали с изучения документов. Из них следовало, что тротил на склад последний раз поступал более трех лет назад. Поставщиками-производителями были два разных завода. Один из них теперь был уже ближним зарубежьем. Отпускалась со склада взрывчатка за это время трижды: два раза получателем стало дорожно-строительное управление. Брали они помногу: триста килограммов в апреле 97-го и двести десять в апреле этого. Еще один получатель — экспедиция геологоразведки — взял всего десять килограммов. Все накладные и наряды-разрешения с красной полосой по диагонали были в порядке. С соответствующими печатями и визами.

— Ну что ж, — сказал Климов. — Бумаги у вас в ажуре. Давайте-ка теперь ручками тротил пощупаем.

— Давайте, — ответил Мискин. И сердце у него заныло.

При входе в помещение склада все курящие сдали сигареты и зажигалки тщедушному солдатику с фиолетовым синяком под глазом. Вид у него был жалкий, забитый. Мискин индифферентно смотрел мимо рядового. Он понимал, что думают о нем офицеры ФСБ.

Тысяча триста двадцать килограммов тротила хранились в ста тридцати двух фанерных ящиках. Стальные проушины схвачены проволокой с кругляшкой алюминиевой пломбы. Каждый ящик имел брезентовую ручку-петлю для переноски и был выкрашен в защитный цвет. На верхних ящиках лежал толстый слой пыли. Терентьев провел ладонью по крышке, и под пылью обнаружилась восьмизначная черная маркировка. Ее, видимо, наносили по трафарету на заводе-изготовителе.

— Начнем, — сказал кап-три.

В полупустом бетонном помещении голос прозвучал гулко и зловеще.

Офицеры приступили к работе. Первый ящик с сорванной пломбой они обнаружили через десять минут. Начсклада оторопело уставился на него и, помедлив секунду, взял в руки.

— Полный, — произнес он. — Тяжелый. А пломба, может, при погрузке оторвалась. На полу где-нибудь валяется…

— Давайте проверим, — сказал Сашка Реутов. Четыре белых силикатных кирпича мирно лежали в фанерном, некрашеном изнутри гробике.

— Ай да прапор! — хмыкнул тот же Реутов. — Ай да Колесник! Где ты сейчас, Ваня? Ау!

Наряд транспортной милиции двигался по вагону электрички. В этот утренний час пассажиров было много. В том числе — в камуфляже. В том числе — усатые. Вот моду взяли, подумал старший сержант Юрченко, каждый второй камуфлированный, как партизан. А каждый третий с усами. По таким приметам можно пачками задерживать. Вон их сколько… в предыдущем вагоне было четверо пятнистых. А в этом пятеро. Нет — шестеро. Нравится им, что ли, в Рембо играть? Моя б воля — век форму не надевал. Осточертела. А эти… придурки. Вырядятся лесным пугалом и кайфуют.

К ориентировке на Колесника была приложена фотография. Действительности она, впрочем, соответствовала не особо. За те полтора года, что прошли с момента фотографирования, Иван Колесник успел изрядно располнеть. Морда лица округлилась, заматерела. В свои двадцать три он выглядел значительно старше. Та же ориентировка сообщила, что дезертир вооружен и, в случае его обнаружения, проводить задержание в людном месте запрещено. «Дезертир, — зло думал Юрченко. — На прошлой неделе один, на этой другой. Потом — третий, четвертый… И все озлобленные и вооруженные…»

— Старший сержант Юрченко. Попрошу предъявить документы, — прозвучало почти над ухом у Колесника. Он сидел у окна, прислонившись к стене вагона. Глаза закрыты. Кажется, что человек дремлет… А правая рука за пазухой сжимала рукоять обреза. Глаза Ванька прикрыл еще и потому, что смотреть сквозь чужие очки с линзами плюс две диоптрии ему было трудно. «Вот черт! — подумал он. — Непруха. Амбец. Не буду глаза открывать. Сплю я. Сплю. Отойдите. ЭТО НЕ Я!»

— Да что за дела? — сказал мужик в камуфляже, к которому обратился старший наряда. Он сидел напротив Ваньки, читал газету. — Второй раз сегодня проверяют.

— Не волнуйтесь, товарищ лейтенант. Формальность, — ответил голос.

У Колесника отлегло от сердца. Он понял, что невидимый мент Юрченко обращается не к нему. Колесник приоткрыл веки и разглядел напротив молодое усатое лицо под офицерской фуражкой. Картинка была нечеткой, размытой проклятыми очками.

Армейский лейтенант с петлицами артиллериста сунул руку под бушлат, и у Юрченко мгновенно и остро закололо в подреберье. В июле прошлого года при такой же рутинной проверке документов погибли два его напарника. Поддатый мужик расстрелял их в тамбуре. Юрченко спасла чистая случайность. Убийца пытался скрыться, но был убит в перестрелке. С тех пор старшего сержанта неотрывно преследовали страх и картина того душного июльского дня. С тех пор он пил. Но страх оставался.

Лейтенант вытащил из-под бушлата руку с зеленоватой книжечкой, протянул Юрченко. Вооружен, — говорилось в ориентировке, — при задержании может оказать активное сопротивление. Старший сержант взял в руки удостоверение личности, раскрыл. Буквы расплывались, расплывалось лицо на фотографии. Через несколько секунд он вернул документы владельцу, козырнул.

На немолодого, усатого и очкастого мужика в вязаной лыжной шапочке, что сидел напротив лейтенанта, патруль внимания не обратил. Ванька Колесник ехал в Питер, к Дуче.

Начальник Управления ФСБ генерал-лейтенант Егорьев быстро шел вниз по лестнице. У служебного входа в Большой Дом, именуемого подъездом N 2, его уже ждала машина. Через восемь минут у генерала назначена встреча с губернатором Санкт-Петербурга. По весьма серьезному вопросу. Прошло почти два часа с того момента, как Егорьев ознакомился с содержанием письма террористов. Половину этого времени заняло экстренное совещание с руководителями БТ и следственной службы. Офицеры пытались определить пути решения проблемы на базе тех фактов, которыми ФСБ располагало на данный момент. Еще минут тридцать генерал потратил на подготовку доклада Яковлеву.

Начальник Управления уже вышел на улицу и подошел к правой дверце автомобиля, когда его окликнули:

— Евгений Сергеевич!

Егорьев обернулся и встретился глазами с полковником Костиным. Костин выглядел, как всегда, спокойным, но Егорьев понял: что-то экстренное.

— Да, Игорь Иванович, слушаю.

— Только что из Приозерска отзвонился Климов, — негромко сказал полковник, приблизившись вплотную. — На складе недостача тротила… большая недостача…

— Сколько? — жестко спросил генерал. Костин помедлил — совсем немного, всего полсекунды — и ответил:

— Сто двадцать килограммов… двенадцать ящиков.

Дело принимало совсем скверный оборот. Егорьев покачал головой и сказал:

— Спасибо. Что-то еще?

— Больше ничего. Существенного — ничего. Генерал посмотрел на часы: до аудиенции у губернатора оставалось семь минут.

— Спасибо. Работайте, Игорь Иванович. Он сел в автомобиль. Мягко закрылась дверца, и «волга» выехала на Литейный, а потом полетела по Шпалерной.

Утром, по дороге в офис, Дуче встретился с одним из своих людей. Они проговорили минут пятнадцать — Семен давал инструкции. Адрес Птицы Генка и сам знал: на зоне они одно время корешились. Именно это сильно заботило Дуче. Не подведет ли Генка Финт? Дело-то щекотливое… весьма щекотливое. Ничего особенного, конечно… Но касается старого кореша… Тут всякие нюансы могут быть.

А выбора у Дуче не было. Кадровый вопрос в последнее время обострился в группировке Фридмана до предела. Он и всегда стоял остро. Это только в газетках пишут, что криминальный мир имеет неограниченную кадровую подпитку. Ну, имеет… а кадры-то какие? Дебилы, гопота, вместо мозгов — бицепсы. Разве таким можно поручить серьезное дело? Дерьмо! Только кулаками махать… дерьмо… Удивляться-то нечему — народец изначально мелкий, примитивный, тупой. И жадный.

Если бы он, Дуче, рассказал хотя бы тому же Козуле-покойнику о СВОИХ мотивах в этом деле… нет, не понял бы Козуля! Посмотрел бы как на шиза. Им ведь всем только бабки нужны. И ни хера им не понять… Никогда.

Терминатор прикрыл глаза. Он смотрел на затянутый черной фатой дыма горящий город. Он стоял на палубе галеры и прислушивался к крикам на берегу, к вою сирен, к грохоту взрывов. Город превращался в руины, бестолковые гэбисты тащили чемоданы с зеленью. Не нужно! Оставьте себе! Молите о пощаде на коленях… Но и это вас не спасет. Комендор, заряжай!

— Эй, Ефимыч! Ты чего, заснул?

— Нет, Гена, я не сплю, — Дуче открыл глаза. — Я… мечтаю.

Финт смотрел удивленно. Он и раньше замечал за шефом некоторые странности. Но сегодня — слишком. Может, и прав был Очкарик, когда говорил, что Дуче место в психушке.

— Нет, Гена, не прав был Очкарик, — сказал Семен неожиданно.

Финт вздрогнул, а Терминатор посмотрел насмешливо. Он даже подмигнул и усмехнулся:

— Не бзди, Гена. Будешь исполнять мои директивы точно — все будет о'кей. Просек?

— Просек, — неуверенно ответил Генка. Дуче иногда пугал его. Казалось, он умеет угадывать мысли собеседника.

— Тогда иди. Сделаешь все как обкашляли, и жди моего звонка. Будет тебе жизнь в шоколаде.

Финт вылез из «скорпио» и пошел к своей «семерке». По дороге он дважды оглянулся. А Семен остался доволен произведенным эффектом. Он закурил и снова вернулся к мрачным мыслям о кадрах. За последний месяц он лишился почти половины своих людей. Сначала денег, потом людей. С деньгами все ясно: 17-е августа, ГКО, замороженные вклады… потерял он на этом много. Вернее сказать — все! Почти все. А тут еще эта история с таможней. После кризиса объем таможенных грузов сократился втрое. Там, где на границе еще вчера скапливались сотни грузовиков с фурами, теперь стало тихо и пустынно. Замерла жизнь на причалах порта, слонялись без дела злые, лишившиеся левака таможенники на железнодорожных терминалах… Тогда-то и прихватили эти проклятые вагоны с водкой. И Дуче попал в лапы Сергея Палыча Короткова. Разное про Короткова говорили в городе. Разное… Но в одном все сходились: за Палычем — сила. Большие деньги, крутые связи.

Коротков взял Сему Фридмана за горло, как матерый зек школьника. Поставил на бабки. А Дуче был уже разорен. Можно было, конечно, продать квартиру, машину, дачу… А самому что — с голой жопой остаться? Мелькнула мысль — убрать Палыча. Такой способ погашения долгов в России девяностых довольно широко практиковался… По здравом размышлении Дуче все же отказался от этой глупости. С Коротковым ему не тягаться!

А незадолго перед этим, в августе, Семен Ефимович решил вернуться к своей давней идее. Она завораживала, от нее сладко и жутко замирало сердце. Она наполняла Дуче сознанием собственной значимости. Он шел к этому давно. С того самого проклятого восьмидесятого года. Он сам не замечал, что некоторые его поступки направлены на реализацию идеи мести двуногим тварям. Совкам, сломавшим его жизнь, изувечившим его тело. Про душу он не говорил никогда: это удел попов. И нервных дамочек.

Он шел к этому давно, несколько раз уже почти решался. И каждый раз — отказывался. Поступками Семена руководила шизофрения. Его решение приступить к операции было вызвано внутренними причинами. Финансовые трудности не играли здесь совершенно никакого значения. Просто в результате прогрессирующей болезни он однажды окончательно ощутил себя Терминатором. В нем еще жил Дуче, но голос Терминатора звучал все сильней, набирал мощь, силу. Даже если бы дела Семена Фридмана шли блестяще, даже если бы кризис не коснулся его бизнеса и Дуче не оказался в лапах Сергея Палыча Короткова… все было решено. Черная Галера начала свой рейс в ноябре восьмидесятого — в тамбуре поезда Петрозаводск — Ленинград. Завершила в девяносто восьмом. Сейчас она стояла на рейде.

Непосредственную подготовку к операции начал Дуче еще в начале августа. А в середине сентября решение принимал уже Терминатор. Иногда эти двое пересекались, в одной голове звучало два голоса одновременно. Иногда Терминатор как бы уходил в тень, умолкал… но всегда возвращался. Его решения становились главными, обсуждению не подлежали. Дуче никогда не расстался бы с Очкариком, но Терминатор решил жестко и бескомпромиссно: Очкарика слить. Авантюра, говоришь? А теперь ты висишь на рее.

Ах, кадровый вопрос! Вечное проклятие реформаторов во все времена. Головная боль гениев. Терминатор хотел провести реформу Человечества. Огромного совкового человечества. Питер — проба пера. Черной Галере по силам кругосветный вояж.

Кадровый вопрос. Одиночество. Невозможность поделиться с кем-либо своими идеями. Вот если бы Птица… у него крепкий хребет. Но он не поймет, никогда не встанет рядом. Хрен с ним! Не надо. Терминатор идет один.

Остальные — инструмент в его руках. Исполнители. И Птица исполнитель. Повязан на свою бабенку. Любовь, понимаешь… щенок.

Сигарета догорела, обожгла пальцы. Терминатор не должен чувствовать боли. Семен Фридман почувствовал. Он выругался, вышвырнул окурок в окно. Эти переходы из одного состояния в другое — пугали его. Он не успевал перестроиться, приспособиться. Ломался ход мысли, Семен Ефимович начинал совершать странные, нелогичные поступки. Он знал, что он — Терминатор. И все же… УБОГИЙ, — сказала та сука в тамбуре.

Он закурил сигарету. Затянулся. Кто он сейчас: Терминатор? Дуче? Он сам не понимал. Мысли путались, рвались.

Жаль, что Птица не с ним. Жаль. Дуче присматривался к нему еще в зоне, когда скрип весел Черной Галеры был еще не слышен. Понял — в этом угрюмом мужике стержень есть. И голова, и характер. И крутая спецназовская закалка. На зоне-то человека видно насквозь. Как ты не прикидывайся, тебя расколют и место твое определят. Многие в хату входили жуликами, а выходили мужиками. Или опущенными. Или не выходили вовсе. Да, крепко стоял Птица на зоне. А вот на бабе обмяк. Жаль, его можно было бы оставить в живых. Не как помощника, нет. Как хороший инструмент. Но теперь уже невозможно.

Кадровый вопрос… Цепь потерь в команде Дуче началась с Очкарика. Приказ отдал Терминатор. Спустя неделю менты замели Ежа и Брюхана. Большой ценности они не представляли. С точки зрения Терминатора. Зато Дуче могли пригодиться. Ну… сами козлы косяка упороли. Затеяли пощипать одного барыгу за спиной Семена. А ума-то кот наплакал. Отморозки… Из Крестов потом маляву прислали: выручай, Ефимыч, сними с кича. Хер вам! Ввели в блудняк — хавайте пайку хозяйскую. Может, поумнеете.

А вчера — Козуля. Вот это уже проблема. Через Козулю менты, вернее гэбисты, запросто могут выйти на прапора. И тогда остального тротила точно не видать. И все нужно начинать сначала. А силы уже на исходе. Второй раз стать Терминатором он уже не сможет. Ни время, ни обстоятельства не дадут… Тридцать килограммов тротила превратились в облако раскаленного газа — впустую! Еще восемьдесят спрятаны где-то в Приозерске. У этого армейского сапога. Их надо срочно добыть и привезти. Птица — единственный, кто знает Прапора в лицо, единственный, кто это сможет сделать. Надо посылать Птицу.

Сегодня Терминатор превратит его в послушный инструмент. Заставит исполнять свою волю, свяжет его по рукам и ногам. Птица найдет Прапора, возьмет тротил, а Прапора уничтожит.

Семен пустил движок и резко взял с места. Вслед за ним тронулась невзрачная серая «пятерка», стоявшая метрах в шестидесяти позади. И бежевая неприметная двадцать четвертая «волга», которая пряталась на прилегающей улице.

— Угроза реальна? — лаконично спросил губернатор. Он умел включаться в работу сразу, вычленять суть проблемы и искать пути решения. Это было сочетанием как личных качеств, так и огромного опыта практической деятельности в экстремальных условиях.

— Да, Владимир Анатольевич, мы вынуждены считать угрозу реальной, — ответил начальник УФСБ.