— Я могу вам чем-то помочь?

— Мне? — пожал плечами Сергей. — Зачем?

Секьюрити мотнул головой за спину Числова:

— Просто вы тут встали… Немного неудачно. Машине припарковаться мешаете.

Сергей обернулся — действительно, сзади его почти подпирал «мерседес», подъехавший настолько бесшумно, что Числов на него даже не среагировал.

— Ухожу, — улыбнулся Сергей секьюрити и шагнул было в сторону, но тут водительская дверь «мерседеса» распахнулась и оттуда вылетел возглас:

— Чисел?!

Сергей резко обернулся — а из «мерседеса» уже выбирался Дылев, собственной персоной. Числов понял, что из окна аптеки он видел именно этот «мерседес» и спину именно Дылева. Неудивительно, что не признал, потому что Сашка размордател, прямо скажем, прилично. Стал похожим на артиста Кокшенова, а еще на сытого, ухоженного сенбернара. Дылев улыбался во всю свою лоснящуюся рожу и, распахнув объятия, несся прямо на Числова. Обнялись они прямо под заинтересованными взглядами швейцара и секьюрити.

— Серега?! Ты откуда здесь?

— Откуда-откуда… Из Чечни. «Двухсотого» я привез.

— Кого? Я знаю?

Числов пожал плечами, которые продолжал тискать Дылев:

— Вряд ли… Снайпер из разведвзвода, Витя Крестовский, срочник.

Дылев покачал головой:

— Не помню, конечно… Я ту жизнь, Серега, и забыть не могу и вспоминать… Ой, блин…

Сашка заполошно махнул рукой, вспомнив, видать, нечто очень важное, и с удивительной для его сильно погрузневшей фигуры стремительностью рванул к пассажирской двери «мерседеса». В машине сидела дама (та самая, которая что-то кричала кому-то на Невском), которая явно не привыкла открывать самой себе двери автомобилей. А может быть, она просто старательно демонстрировала, что у нее такой привычки нет и не было отродясь.

Дылев бережно помог пассажирке выйти, и Числов смог рассмотреть ее более детально — а рассматривать, конечно, было что. И ведь не сказать, чтоб совсем уж какой-то неземной красоты была тетенька (неземная красота, как известно, встречается крайне редко), но на ее природную симпатичность была положена та-а-ка-а-я ухоженность, лощеность и стильность, что все вместе давало эффект необычный — эта женщина, похожая сразу на нескольких поп-див одновременно, казалась существом из параллельного мира, из иной реальности. Числов вдруг поймал себя на мысли, что на такую женщину трудно взглянуть именно как на женщину…

Женщина внимательно посмотрела на Сергея, а Дылев, изогнувшись, забубнил ей в ухо:

— Мой товарищ… служили… Чечне… как раз…

Дама величественно кивнула, продолжая рассматривать Числова, и что-то сказала Дылеву. Тот мгновенно подскочил к Сергею, схватил за руку и подтащил к «мерседесу». Капитан непроизвольно шевельнул ноздрями — от дамы исходили очень дорогие… нет, даже не запахи, а именно ароматы, причем не с густо концентрированной безвкусной плотностью, а… так как надо. «Как доктор выписал».

— Вот, — сказал Дыля, показывая на Числова, словно на пойманного осетра. — Вот это, так сказать, мой боевой товарищ, Сергей Числов, капитан, герой Чечни. Я как-то про него говорил, Лена…

Дылев осекся еще до того, как дама метнула на него убийственный взгляд. Осекся и тут же поправился:

— Елена Андреевна.

— Сергей… Николаевич, — дернул подбородок к груди Числов. — Только никакой я не герой, это Саша, как всегда, преувеличивает…

Он говорил какие-то общие вежливые фразы, и при этом его не покидало странное чувство, что Елена Андреевна не слушает его, а разглядывает, причем как-то… не совсем деликатно, что ли. Как жеребца на ярмарке. Капитану даже вдруг показалось, что она сейчас захочет взглянуть на его зубы. Этого хозяйка «мерседеса», конечно, делать не стала, она стащила с правой кисти узенькую лайковую перчатку и сказала глубоким, хорошо поставленным грудным голосом:

— Из Чечни, значит. Я знаю, там идет настоящая война. Мы о ней, конечно, знаем мало… но все хотим, чтобы она побыстрее закончилась. Рада познакомиться.

Она протянула руку Числову, и он осторожно ее пожал, удивляясь странному ощущению, оставленному ее фразой — вроде бы и абсолютно вежливой и тактичной, и в то же время отстраненно-безразличной.

— Увидимся, — кивнула Елена Андреевна Числову (он совершенно не понял, кто с кем, где и когда должен увидеться) и шагнула к услужливо распахнутой швейцаром двери Гранд-отеля. Дыле.в бросился за ней, успев прошипеть Сергею:

— Стой здесь, я мигом… Стой, с места не сходи!

Обалдевший Числов кивнул и остался стоять у входа в отель. Секьюрити и швейцар дипломатично сделали вид, что не замечают офицера. Сергей нашел глазами урну, достал сигарету и закурил, хотел было привалиться спиной к стене отеля, но вовремя сам себя одернул. Затягиваясь горьким дымом, Числов еще раз подивился невероятной встрече в огромном чужом городе, но потом вспомнил, что читал не раз о Невском, где все друг с другом встречаются. А еще вспомнил фразу из «Осеннего марафона»: «Ленинград — город маленький»…

Дылева и впрямь не пришлось ждать долго — он выскочил из отеля минут через пять, отдуваясь, как медведь:

— Ну вот, груз сдал… Теперь немного времени есть. Видал? Это мой босс. У нее укладка здесь.

— Какая укладка? Чего она укладывает? — не понял Числов, а Дыля закатился жизнерадостным смехом:

— Волосы… Ну не парашют же… Волосы, в салоне. Да, брат, совсем ты… одичал. Какие планы-то?

Числов пожал плечами:

— А какие у меня могут быть планы… Остановился в госпитале. Послезавтра похороны. Хотел вот по городу побродить. В Русский музей шел — тебя встретил.

— О! — заржал снова Дыля. — Музей — это круто. Узнаю командира отделения. Ты у нас на музеях всегда был маленько… Ладно, с музеем успеется. Их тут, в Питере, — знаешь сколько? Не убегут. Пойдем-ка, посидим маленько, я угощаю. Время есть — у Ленки это надолго. Дольше, чем парашют укладывать. Пошли, пошли, говорю.

Не обращая внимания на вялое сопротивление Числова, Дылев затащил приятеля в Гранд-отель. Сергей никогда не был в таких навороченных местах. Он шел, озираясь, аккуратно ставя ноги, как по операционной. Дыля же, наоборот, казалось, чувствовал себя абсолютно в своей тарелке.

Они поднялись по лестнице и оказались в кафе «Мезонин», где интерьер напоминал внутренний дворик какого-то европейского дома. Числов посмотрел на прозрачную крышу, на богато одетых людей за столиками, на девушку в длинном платье, перебиравшую струны арфы.

— Слушай, Саня…

— Да ладно ты, не менжуйся… Я же сказал — угощаю… Кто воевал — имеет право…

Дылев подозвал официантку, быстро отдал распоряжение. Потом усадил Сергея в глубокое кресло и плюхнулся сам напротив. Буквально через пару минут девушка принесла два пузатых бокала с коньяком.

— Ну что, — сказал Дыля. — Слава ВДВ?

— Слава, — отозвался Числов, чокнулся и опрокинул в себя содержимое бокала до дна. Он знал, что коньяк так не пьют, но почему-то именно здесь, в таком очень пафосном месте ему захотелось выпить по-крестьянски — из духа противоречия, что ли… Потом официантка принесла тарелки с какими-то сандвичами и салатами и еще один бокал коньяка. Числов посмотрел, что бокал Дылева остался почти нетронутым. Сашка перехватил его взгляд и пояснил:

— Я ж за рулем… И вообще… при исполнении… А ты давай… наворачивай.

Числов не заставил себя уговаривать, у него проснулся какой-то волчий аппетит. Только сожрав почти все, что было на тарелочках, Сергей с набитым ртом наконец-то поинтересовался:

— Саня… А эта Елена Андреевна… Что за тема-то?

Дыля достал из кармана пачку «Данхилла», щелкнул тяжелой зажигалкой, затянулся:

— Щас разжую.

Он действительно пожевал губами и сказал, словно покаялся чистосердечно:

— В общем, поперло мне, понимаешь? По-настоящему поперло…

Сашка даже через плечо поплевал, чтобы не сглазить.

— Познакомились-то случайно… Ее как-то в Новгород занесло, а я там… Ну, дурацкая какая-то ситуация на улице возникла — под Ленкину машину двое местных братков жопу своей «девятины» подставили, в общем, детский сад. А я рядом случился… ну угомонил немного, пока ее «секьюр» губами шлепал… А она — баба очень конкретная, сунула мне визитку, велела позвонить… Ну я позвонил и… Вот. Уже считай, месяца три ее… охраняю. Хотя охраной это не назвать — я на все руки от скуки. Да и сейчас времена уже не те, что раньше, охрана — больше для понтов. А раньше… раньше да, в Питере стрельба такая шла… Конкретная. Ленкиного мужа в этой мясорубке как раз и завалили — года три назад, можно сказать, под занавес уже всех основных разборок. Весь бизнес ей и достался. Другая бы просвистела все это, а она впряглась и… Короче, самая настоящая бизнес-леди. И бабок у нее — даже я представить не могу, сколько. Нам бы с тобой, наверное, и сотой доли хватило, чтобы при этом внуки безбедно жили. Врубаешься?

— Примерно, — повел пальцами Числов, которого стала потихоньку разбирать теплая коньячная истома.

— Ну вот, — продолжил Дыля, хитро глянув на Сергея. — А самое-то главное… Понимаешь… Богатые бабы — они… Они очень часто жутко одинокие. Серьезно. Я бы и сам раньше не поверил бы, но… Посмотрел тут кое-что… Народу вокруг — уйма, а все равно… В общем… Только, Серега, — это между нами, потому что про это вообще никто… Короче, пару недель назад я Ленку — того… Врубаешься?

— Врубаюсь, — усмехнулся Сергей, подумав про себя, что, скорее, уж это Елена Андреевна Дылю «того», а не он ее — ну, судя по тем маленьким сценкам, свидетелем которых он, Числов, невольно стал. А еще Сергей подумал о том, как же тяжело было Сашке — известному на курсе хвастуну — держать в себе такой вот секрет, как он, бедный, с ума-то не сошел…

— Вот такие дела, — подвел итог рассказу Дылев, гася окурок в пепельнице, которую тут же заменила на чистую материализовавшаяся прямо из воздуха официантка. — Ленка, конечно, на людях панибратства никакого не допускает. Тут все строго. Считай, как в армии. А с дисциплиной, может, даже и еще пожестче. Бизнес — он разгильдяйства не терпит. Ну а мне-то не привыкать, я на армейскую педаль специально давлю, чуть ли не по-строевому… А ей нравится…

— Ну что ж, — сказал Числов. — Поздравляю. Главное, чтобы все оно в радость было… Я вот только не понял, как ты так быстро уволиться-то успел?

— Ой, — махнул рукой Дыля. — Это не я. Это все Ленка. Для нее такие мелочи — вообще не проблема, пара телефонных звонков — вопрос через Москву решился. Не поверишь — мои документы ей в офис привезли. Серьезно. Не веришь?

Числова что-то неприятно кольнуло изнутри, хотя вроде бы Дылев ничего такого плохого-то и не сказал. Действительно, а что такого — документы на увольнение российского офицера-десантника подвезли прямо в бизнес-офис. Так ведь российский же бизнес-офис, не американский, слава богу…

— Верю, — сказал Числов. — Я, Саш, в последнее время в невероятные истории стал больше верить, чем в обычные…

— Все философствуешь, — ухмыльнулся Дылев. — Сколько я тебя, Серега, помню, ты вот как-то никогдане любил по-простому. Все как-то наособицу норовил… Да ладно, не обижайся, черт… Ты не представляешь, как я рад, что тебя встретил… У меня-то тут действительно все пучком, вот только поговорить, пообщаться… с пацанами там посидеть — вот с этим… небольшие проблемы. Все время ж при Ленке. А она и ночью сдернуть может, а про выходные — так вообще такого понятия нет. Круглосуточное бессменное боевое дежурство. А тут ты. Черт! Хорошо, что я тебя признал. А у тебя что ж, и номера мобилы моей нет? Я ж Володьке-то Орлову… оставлял.

Дылев быстро глянул Числову в глаза исподлобья — дескать, знает или нет ту историю. Сергей не стал показывать свою осведомленность:

— Да, он мне как раз и передал номер. Я тебя набирал в аптеке, минут за десять до того, как ты меня срисовал. Только труба-то у тебя выключена была.

— Само собой, — кивнул Сашка. — Я ж за рулем был. При Лене я трубу всегда выключаю, она ж может зазвонить не вовремя, и вообще… Да, ладно, ты давай, брат, ешь, пей… Рассказывай, сам-то как?

Числов маханул еще коньяку, закурил и откинулся в кресле:

— Так… А также все… Останаебло, если честно. После Грозного казалось — все оно как-то веселее пойдет, а сейчас… Суеты много, а все одно — вязнем. Война — не война… Духи как были упакованными от и до, так и… А мы тыркаемся, пык-мык, с любимым личным составом… Конца-краю-то не видать, если по-честному. Даже не то, чтобы не видать, а не чувствуется как-то…

Числов медленно пьянел. Даже не пьянел — морило его. Сергей маханул третий тост, закурил и сказал вдруг то, чего совсем не собирался говорить, а тем более уж Дыле:

— Я вот тоже… соскакивать надумал…

— Ты?! — поразился Дылев.

Числов молча кивнул.

— Ну ты, брат… А есть куда?

Числов так же молча пожал плечами.

Дыля поскреб затылок.

— Дела… Я вот о тебе, как ни странно… меньше всего бы мог подумать, что ты уйти захочешь. Хоть и говорили про тебя на курсе, что ты, мол, в армии человек случайный… Я-то видел… Только ты имей в виду, на гражданке, знаешь, для большинства-то наших — совсем не рай, медом специально нигде не мажут. Это мне… повезло. Просто повезло.

Сергей с удивлением заметил в глазах Дыли странную искорку — будто он сообщением о своем желании уйти из армии как-то покусился на Дылино везение, на его счастье. Сашка будто конкурента в нем почуял — как когда-то, в курсантские времена, когда зарекся своих знакомых девчонок знакомить с Числовым после какой-то там невнятной истории на дискотеке. Еле заметное напряжение разрядила трель телефонного звонка, Дыля мгновенно выхватил трубку, построжал лицом:

— Да. Есть. Сию секунду, Елена Андреевна.

Он вскочил с кресла и мотнул головой в сторону бара, рядом с которым располагалась какая-то дверь:

— Вызывает. Погоди немного, я быстро…

Дыля пошустрил на выход, а Числов откинулся в кресле и не заметил, как стал задремывать. Какое-то время он еще пытался сопротивляться навалившемуся то ли ему, то ли какому-то наваждению, а потом… Потом стены Гранд-отеля куда-то разъехались, и пригрезились Числову окрестности родного «бугорка». При этом он помнил, что находится в Питере, очень далеко от Чечни, — то есть вроде как и не спал, не дремал. Грезил. А сквозь приглушенно-интеллигентный шум «Мезонина» слышалось Сергею, будто кто-то зовет его. Или не зовет, а просто называет его:

«Капитан Числов… В Питере… Я бы сейчас… В Питер… Капитан Числов… Ему за дело, конечно…»

— Кто? — прошептал Числов, не в силах открыть налившиеся свинцовой тяжестью веки. — Кто меня зовет?..

…Странные штуки выкидывает порой человеческое подсознание. Никто, конечно, никакую телепатическую связь никогда еще научно не доказал. Но есть же народная примета: если у тебя пылают щеки, значит, о тебе где-то кто-то хорошо говорит, а если уши — значит, говорят тоже, но плохо…

В тот самый момент, когда Числова разморило в шикарном кафе «Мезонин», что в Гранд-отеле «Европа», его действительно вспоминал конкретный человек в Чечне — и не только вспоминал, но и напряженно думал, чем это сейчас занят капитан, которому повезло хоть на несколько дней вырваться в Питер. А звали этого человека — Сергеем Родионенко, по кличке Веселый, и был он рядовым из взвода старшего лейтенанта Панкевича. Веселый тоже сидел — только не как Числов — в кресле, — а на корточках. И смотрел Веселый не на официанток, а на труп.

Трупом был еще с вечера живой рядовой их взвода Валерка Малецкий — тихий паренек из Твери, ничем особо не выделявшийся, за исключением, может быть, некой тяги к одиночеству. Любил пацан уединяться — нет, не ради баловства там какого, или рукоблудия, а посозерцать, письма поперечитывать, книжечку полистать. Вроде он и стихи писал — лирические. Правда, никому не показывал. А в расположении роты где уединишься? Разве только в сортире, но там, прямо скажем, атмосферка не располагает. Вот Валерка и уходил пару раз за расположение — помечтать. То есть уходил-то он, наверное, и чаще, а пару раз его ловили и «вставляли» по самое дальше некуда, и объясняли дураку… Видать, не дошло. Потому что теперь его труп полусидел-полулежал за вертолетной площадкой — уже почти у самых скал, там, где невысокие деревца образовывали жалкое подобие чахлой рощицы. Мертвые руки Валерки были скручены проволокой, стриженая голова с разбитым лбом запрокинута назад, лицо и грудь — в запекшейся крови. Горло раззявлено от уха до уха глубоким разрезом, из которого выглядывал провалившийся темный язык. Бушлат, видимо, с солдата сняли, когда он еще был жив, а вот гимнастерку и тельняшку вспороли вместе с брюшной полостью, судя по всему, одним сильным движением кинжала или боевого ножа. Те, кто убивал Малецкого, зачем-то напихали ему в разрезанный живот сухих листьев и прелой травы, окровавленные клочья которой торчали во все стороны… Рядом были разбросаны измятые письма и две разложенные сброшюрованные фанерки, в которых Малецкий хранил весточки от друзей и родителей. Рядом с трупом на куче застывших внутренностей поблескивал маленький медный крестик на оборванном шнурке. Валерка уже давно закоченел, его полуприкрытые глаза, казалось, безразлично наблюдают за теми, кто к нему приближался.

В некотором отдалении от трупа на корточках сидели Маугли, Конюх и Веселый. Искать Малецкого стали утром — вот и нашли. Сержант Бубенцов побежал за Панкевичем, а трое солдат остались охранять труп. Хотя от чего его теперь уже охранять? Разве что других от него охранять надо. Духи часто минируют трупы — «сюрпризы» ставят.

Веселый вздохнул и, чтобы не говорить о грустном, вернулся к так и не «разруленной» теме с пропавшими фотками:

— Маугли, ты же их последний смотрел, фотки мои…

Маугли, которого эта тема, видимо, достала вконец, лениво отозвался:

— Смотрел и отдал. Ты же и пересчитал их тогда.

— Ну да… Я еще у взводного менял. Он две добавил… А Конюх видел, как я их прятал.

— Ничего я не видел, — буркнул Конюх. — У меня зуб болел…

— Зуб болел? Да ты тогда еще говорил, что у тебя две фотки намокли и склеились…

— Ну, склеились, и что?

— А то!

— Нужны мне твои фотки. Меня на них и не было. Почти. Ты же сам в коробку из-под бритвы положил и жгутом потом…

— О! А говоришь, не видел, как я их прятал, душара. Секи, Конюх. Вот твоя рожа нахальная, вот кулак. Понял?

Маугли покивал, подтверждая конюховскую вороватость:

— А когда у тебя духовскую тюбетейку нашли, которую Фома потерял? А?

Конюх возмущенно фыркнул:

— Так у Фомы же моя была! Шапочку я просто перепутал…

— Перепутал он…

Перепалку прервало появление Рыдлевки и Квазимодо. Старший лейтенант приблизился к трупу, опустился на одно колено, внимательно и тщательно осмотрел все вокруг. Потом привстал, обошел убитого и прилег с другой стороны, пытаясь заглянуть под труп.

— Сволочи… Вот зверье!

Потом вернулся к солдатам и прапорщику, достал сигарету и начал нервно разминать ее покрасневшими пальцами:

— Наверняка ведь подарочек состряпали, гниды. Нутром чую, мина под ним. Что делать-то будем, Валера?

Прапорщик Кузнецов присел со всеми рядом на холодную пожухлую траву, тоже достал сигарету:

— Что делать, что делать… Вытягивать! А что тут делать?

Панкевич с сомнением поскреб затылок:

— Может, саперов… Или сами рискнем?

— Сейчас, — отозвался Квазимодо. — Перекурим это дело и решим…

Помолчали. Веселый мечтательно вздохнул и неожиданно сказал вслух:

— Да… А вот товарищ капитан Числов сейчас в Питере… Я б сейчас туда — хоть на ковре-самолете. Питер — это… это такой город…

Квазимодо покосился на Веселого:

— Слышь ты, «зенитовец»… Числов-то свою поездку в Питер заслужил. А ты там просто так жил — на халяву. Считай, авансом. Вот теперь и отбатрачивай. Я бы в такие города, как Москва и Питер, людей только за особые заслуги селил. Раз уж они у нас — столицы. И тогда меня — в Питер. Товарища старшего лейтенанта — в Москву, а вас с Маугли — на Урал. Или в Сибирь, народное хозяйство осваивать. Как идея?

— Не очень, товарищ прапорщик, — покачал головой Веселый. — Меня из Питера — только домкратом. Я раньше-то не ценил. А теперь… Вот когда товарищ капитан Числов вернется… Товарищ старший лейтенант, а когда капитан Числов должен вернуться?

— Когда-когда, — отбуркнулся Рыдлевка, дожигая окурок. — Я-то откуда знаю. Военная тайна. А ты думаешь, он тебе от мамки варенье привезет?

Веселый пожал плечами и опустил голову. На варенье он, конечно, не рассчитывал, но в том, что Числов матери позвонит, — не сомневался… Мама…

Серега Родионенко вырос с мамой и бабушкой в Веселом Поселке — есть такой райончик в Питере. Не особо веселый, кстати. Как и сам Серега, несмотря на кличку. В армию Родионенко загремел случайно — мать почти «отмазала» через знакомую из какого-то комитета «за альтернативную службу». Осталось только достать формальную справку о том, что Сергей — идейный буддист, но из-за тяжбы буддистов-бурятов с русскими «единоверцами» возникла задержка — буряты справок не давали, а у русских печати не было… И тут эта драка на дискотеке… А ведь это была его первая дискотека, да и подрался-то он по-настоящему серьезно впервые… Дрались с «черными», приехали менты и загребли всех подряд — и русских, и нерусских. «Черных», кстати, очень быстро отпустили — к ним даже какой-то босс из их кавказского землячества приезжал, наверное, платил ментам… А Серегу утром передали из рук в руки долговязому старлею из военкомата, тот его домой за паспортом свозил, никуда от себя не отпускал. Короче, повестку Сереже Родионенко выдали уже на сборном пункте. Потом приехала мать — ей офицеры долго объясняли, что сыну «светит» за драку год, что кавказцы его достанут и отомстят, в общем, армия — это самое лучшее сейчас для Сергея во всех смыслах. Вот так и призвали Серегу на две недели раньше срока…

В «учебке» взводный достался Сергею совсем не изверг — так, ни рыба ни мясо. Капитан Паршин был чуть ли не единственным со своего выпуска, умудрившимся сразу в учебную часть попасть, в которой шла бесконечная стройка. Дедовщины особой не было — так, заставлял иногда сержант кругами вокруг плаца гусиным шагом ползать с танковым траком в руках — траки эти в казарме заменяли 16-килограммовые гири. И то — не за то, что Серега молодой, а потому что болел за «Зенит», что сердило сержанта — ярого «спартача». Родионенко же отказывался орать: «Спартак» — чемпион!» — питерская гордость не позволяла. Худо-бедно отслужил Сережа пять месяцев, пару раз прыгнул с парашютом, окреп физически и уже готовился ехать в Псков на оставшиеся полтора года.

В Чечню из учебки насильно никого не посылали, только по рапортам… Но тут у одного из гражданских строителей (из куртки, висевшей в вагончике) пропали деньги — 2 315 рублей. Сергей и в вагончик-то не заходил — он подметал вокруг. Но капитан Паршин особо разбираться не стал, повесил кражу на Сергея, ссудил ему же деньги, пока из дома не пришлют. Сергей позвонил домой, сказал, что его направляют на особую службу, где надо ходить по «гражданке», а стало быть, нужно покупать костюм.

Деньги мать прислать, конечно, пообещала, хоть и жила на четыре тысячи рублей в месяц с бабкой, а Сергей написал рапорт в Чечню. Капитан Паршин заботливо объяснил, какие денежные выплаты его ждут:

— Сразу с первой получки отдашь долг. И матери поможешь. И медаль получишь.

Матери о своей отправке в Чечню Веселый, разумеется, ничего не сообщил — развил легенду о службе в Боснии, причем исключительно по «гражданке». При этом намекнул, что звонить оттуда будет нельзя, по причине особой секретности миссии.

…Чечня встретила рядового Родионенко непролазно скользкой грязью-глиной Ханкалы с ее бессонными ночами: каждую ночь артиллерия вела предупредительный огонь по площадям. Главной достопримечательностью Ханкалы был самый настоящий живой крокодил, оказавшийся на военной базе после боев в районе грозненского зоопарка. Кормить себя зверушка позволяла только «хозяину» — прапорщику. Но прапорщик погиб, а следующего «кормильца» крокодил серьезно укусил — говорят, что в госпитале персонал верить не хотел, когда пострадавший рассказывал о причине травмы.

Еще на Моздокской пересылке Веселый узнал, что с так называемыми «боевыми» плохо. Даже матерые контрактники-«контрабасы» получали их с боем, а уж срочники-то…

Зато жратва в Ханкале была вполне сносной, после Моздока это особенно чувствовалось, особенно если за три картонных пайка выменяешь один зеленый пластиковый. Но самыми ценными считались авиационные пайки, за которые давали три пластиковых, — в них была сухая сметана и еще много чего вкусного.

…Прощаясь с Ханкалой, солдаты пели «Как мне дороги ханкалинские вечера», хотя настоящих слов почти никто не помнил.

Настоящая Чечня началась у Веселого уже в роте, которую посадили на «бугорок» неподалеку от входа в Аргунское ущелье. Потянулись обезличенные дни и ночи, но за две недели Веселый научился большему, чем за все предыдущие шесть месяцев. В учебке, например, никто не обращал внимание на то, как подгонять бронежилет по туловищу, а тут «старики» живо научили. Жизнь обратилась в череду впечатлений-картинок, которые не было времени разглядывать и осмысливать. Приказ — выполнение. Встал, поел, на пост. Или на «выезд». Врезалось в память, как вскоре после прибытия отцы-командиры разбирались с пацаном из другого взвода, который продал чеченцам патроны. Сначала обменял на мороженое, а потом продал тридцать штук. Пацана взяли за хобот, и Веселый сам видел, как старший, лейтенант Орлов трепал его ручищей за кадык:

— Сука, предатель… Ими же в твоих же товарищей стрелять будут!

— Не будут! — хрипел солдатик, стоя на коленях. — Я их сначала в котелке выварил, потом выменял на перчатки без пальцев… А за перчатки «вованы» обещали сменить «разгрузку»…[21]

Пацан еще пытался что-то объяснить, но его все равно повязали, говорят, у него еще и порнуху нашли. Веселому было его жаль — он тоже болел за «Зенит», хотя и происходил не из Питера. Этот парень классно травил анекдоты…

В роте с «котловым довольствием» было, конечно, похуже, чем в Ханкале. Почти месяц сидели на «мясе белого медведя» — то есть на тушенке, в которой один только жир. И с водой — проблемы. Один раз, правда, разговелись хорошо — за коровьим стадом двое духов подбирались, так под шумок несколько коровенок завалили, ели от пуза. Серега тогда благодарность получил — это он выстрелил из гранатомета, а духи решили, что их обнаружили, и залегли, а спрятаться-то им было некуда, вот и взяли их тепленькими…

А еще «на бугорке» Веселый научился есть собак. И не потому, что так уж особо голодали, просто среди солдат откуда-то распространилась легенда, мол, собачатина исключительно полезна для профилактики болезней легких. Москвич Маугли вообще говорил, что кусок собачатины нейтрализует чуть ли не целый блок «Примы», кстати, было бы что нейтрализовать — курева-то не хватало нещадно, а с гуманитарной помощью присылали иной раз такое… Однажды прислали огромное количество мыльниц с утятами.

Первыми боевыми операциями для Веселого стали два случая, когда он стрелял из открытой двери вертолета куда-то вниз, выполнял команду «огонь», ища глазами цель и, конечно, не находя ее. Шипение разметающихся от консолей ракет-ловушек Веселый слышал после даже ночью во сне. Потом еще Сергей пару раз ходил со спецназерами на разминирование. Он уже почти вжился в коллектив, когда из госпиталя вернулся контуженый взводный — старший лейтенант Панкевич, они вернулись вместе с Грызуном, питерским парнем, служившим в разведвзводе. Вот тут началось. Панкевич особо «полюбил» Веселого — гонял в хвост и в гриву. Однажды поймал за курение в палатке и на глазах у Сереги и остальных пацанов демонстративно сжег пачку «Примы» — и еще добавил издевательски, что питерские должны быть людьми особо культурными, им тем более положено курить лишь в местах, специально для того отведенных…

А потом случилась афера с электродвижком — Маугли подбил Веселого спереть электродвижок у «вованов», а взводному они наплели, что, мол, выменяли. Они так хотели отношения со старлеем наладить. Наладили. Панкевич-то сначала расцвел, а вот потом «вованы» приперлись разбираться, и Рыдлевку даже пару раз ремнем стеганули, как пацана, хотя он-то вообще не при делах был. Веселый с Маугли поняли, что взводный — человек, когда он после такого их не заложил, а разобрался исключительно по-свойски…

Маугли, Ара и Веселый считались во взводе одной шайкой-лейкой, с которой даже сержанты старались жить мирно. Впрочем, и шайка-лейка тоже особо не «быковала» — им вполне хватало друг друга и положения «неформальных лидеров» во взводе, где, кстати, многим было абсолютно непонятно, как это могли так сдружиться москвич, питерец и ростовчанин — представители городов, традиционно более чем ревниво относящихся друг к другу… Впрочем, Маугли и Ара никогда даже и не пытались спорить на ту тему, что Питер, дескать, — не самый красивый город в России. Единственно, что позволял себе москвич Маугли, — это философские размышления о том, что «красота» и «крутость» — две большие разницы, а Ара ему в этом поддакивал. Веселый в ответ только фыркал — о чем можно говорить с людьми, которые ни разу не видели разведенных в белые ночи мостов или поземку на Дворцовой…

Из грез о родном городе и далекой доармейской жизни его вернул грубый голос прапорщика Кузнецова, который спросил Панкевича, кивнув на труп:

— Ну? Тянем кота за хвост?

— Погоди, Валера, — неуверенно откликнулся старший лейтенант. — Надо обмозговать все… Черт его знает, что там! Может так накрыть, что мало не покажется…

— Ага, — сказал Маугли. — Не дай Бог там «лягуха» или «монка»! Тогда — аллее…

Квазимодо посмотрел на бойца, словно царь на жида:

— Еще один… специалист выискался… Охо-хо…

Прапорщик вздохнул, собрал лоб в морщины и вдруг неожиданно сказал — неизвестно кому, вроде как просто в пространство:

— Сон мне сегодня нехороший приснился… Танюшка, доченька трехлетняя, приснилась под утро — будто забралась на табуретку, чтобы игрушку с полки достать, ну и упала… Лежит, плачет… Я ее целую в лобик, а она… говорит: «Папа, у меня колечко сломалось». Я гляжу, а у нее и вправду колечко детское на пальчике треснуло и прямо на три части развалилось. Я говорю, не плачь, мол, починю. А она: его уже не починишь… Вот такой херовый сон мне приснился, ребята…