…На своем фланге вдоль бруствера полз старший лейтенант Орлов. Со стороны боевиков редкие выстрелы снайперов начали густеть, перемежаясь очередями и гранатометными сполохами, предвещая скорую атаку. Орлов подполз к двум контрактникам, пулеметчику и гранатометчику:

— Так, мужики… Надо шумнуть… Числов к Левонтию будет уходить… Я с пацанами, когда попрут, их контратакой встречу… Сейчас надо их подраздрочить… Марат, давай-ка три длинных по склону… Жаконя, как увидишь ответные вспышки — гранату туда и вторую… Жаконя!

Орлов еще раз толкнул контрактника Жаконю, вцепившегося в гранатомет. Гранатометчик, словно кукла, перевернулся и спиной сполз в окоп, не мигая уже остекленевшими глазами. Марат слева начал бить из пулемета. В ответ со стороны боевиков раздались очереди и вспышки гранатометных выстрелов. В быстро густевших сумерках Орлов увидел, как вспышки начали двигаться, приближаться. Послышался нарастающий вой, в котором «Аллаху Акбар» еле угадывалось. Боевики приближались к рубежу перехода в атаку…

— Эх, Жаконя, — вздохнул Орлов. — Как не вовремя…

Он разжал пальцы контрактника, взял гранатомет и навел на приближавшиеся в тумане сполохи. Его выстрел практически слился с таким же, но с той стороны… два черных дымных конуса долго висели в сиреневой туманной измороси… Один — на том самом месте, откуда только что прицеливался старший лейтенант Орлов…

К Самохвалову на КП прибежал Квазимодо, вытирая лицо от грязных потеков пота:

— Товарищ майор… Орлова убило… Взводного…

Самохвалов все терзал рацию. Он поднял на прапорщика глаза с полопавшимися в белках сосудиками. Прапорщику показалось, что ротный не совсем четко его видит…

— Н-нет, Кузнецов… Взводный — всегда на месте… Принимай взвод — и рули… Готовь пацанов. Надо Числову дать уйти…

— Есть, — Квазимодо развернулся и побежал назад, к остаткам орловского взвода. Бежать ему было недалеко. В окопах прапорщик прошел по всем уцелевшим, хлопая по плечам и приговаривая:

— Мужики, оскалились… Западло это — за взводного так просто не сойдет. Десант — не кучка пидорасов! Булаты — снять… Приготовиться к контратаке!

Уже прилично стемнело, когда боевики, стреляя на ходу, начали выкатываться на почти плоскую площадку, усеянную мертвыми телами и мелкими кустами, — чуть правее центра рубежа обороны роты.

— Вперед! — заревел Квазимодо и выпрыгнул из окопа. За ним встали сначала семь-восемь десантников, потом через небольшую паузу — еще примерно столько же… Не ожидавшие контратаки боевики из передовой цепи даже не поняли, как десантники оказались у них за спинами. Духи начали разворачиваться, чтобы открыть огонь в спины просочившимся, но десантники без бушлатов в наступающей темноте по силуэтам очень походили на боевиков, а потому муджахеды зацепили и своих… Короткое замешательство разродилось ожесточенным рукопашным боем, когда обе стороны, быстро отстреляв рожки и не имея времени сменить их, начали орудовать автоматами, как дубинками… Со всех сторон слышался вой и русский мат, часто с кавказским акцентом. Накал схватки был такой, что шедшие сверху новые группы боевиков опасались попасть в эпицентр рукопашной и стали обтекать ее левее — если смотреть от позиции роты… Однако многие все равно проскакивали вперед, не видя врага в смешивающейся с туманом темноте…

В этот момент с левого фланга, стараясь не шуметь, пошла наверх группа капитана Числова. Однако проскочить совсем тихо им не удалось — они все же натолкнулись на духов, отжатых к левому флангу жуткой энергетикой рукопашной… Среди спускавшихся были и Хамзат с Аликом и Асланбеком — они бежали, спотыкаясь об убитых и стреляя навстречу сполохам огня, надеясь, что их пули летят все-таки в русских, а не в своих… Хамзат уже плохо соображал, что происходит, — перед атакой командир отряда «Джамар» Идрис пригрозил ему расстрелом… Хамзат в ответ только улыбнулся. Он знал, что победит. И пусть победа будет кровавой — чем больше шахидов, тем священнее месть… Но почти психическая атака муджахедов разбилась об отчаянный ответный бросок десантников… Все перемешалось в поле сплошного огня, предсмертных хрипов и каких-то нечеловеческих выкриков — и те, и другие, перемещаясь по склону, искали и находили добычу…

…Капитан Числов шел в своей группе замыкающим — все уже почти проскочили, когда пуля зацепила шедшего предпоследним связиста. Боец, получивший пулю в бедро, присел, как от удара, и стал заваливаться на бок. Сергей, матюкнувшись, наклонился над ним, чтобы уколоть обезболивающим шприц-тюбиком — они горстями были напиханы в его нижние карманы. В горячке Числову показалось, что он не попал бойцу в ногу, и капитан полез за вторым тюбиком… Солдат застонал и вроде начал очухиваться. Сергей оперся на автомат, чтобы встать, — вот тут-то на него и выскочил Алик с автоматом наперевес… В такие минуты все чувства обостряются — и они узнали друг друга мгновенно. Алик не стрелял, завороженно глядя на русского офицера, державшего свой автомат за ствол… Сколько прошло времени — секунда, две, три? Числов не смог бы ответить на этот вопрос. Время словно остановилось. А потом к Алику подскочили Хамзат с Асланбеком — они все время старались держать молодого в поле зрения… Хамзат тоже узнал Числова — узнал, улыбнулся и нажал на спусковой крючок. Но выстрелов не последовало — магазин был пуст. Асланбек оттолкнул в сторону Алика, перекрывавшего ему сектор стрельбы, и натолкнулся животом на очередь, которую выпустил из своего автомата раненый связист. Асланбек зашелся в предсмертном крике, но, умирая, успел открыть ответный огонь, искромсав пулями и солдата, и радиостанцию. Числов мгновенно перекатился в сторону, перехватив автомат, он хлестнул очередью в сторону Хамзата и успел увидеть, что зацепил боевика. Возвращаться к связисту Сергей не стал — он видел результат выстрелов Асланбека и понимал, что парню помочь уже нельзя. Понимал Числов и то, что его группа осталась без связи… Это означало, что «тарелочку» Рыдлевки им придется искать в темноте «на ощупь». Капитан нагнал своих, и вся группа быстро стала уходить вверх влево, отрываясь от боя…

А внизу в слоеном месиве тел продолжали биться те, кто своей контратакой помогал уйти группе капитана Числова… Кто еще мог — стрелял и бил стоя. Кто уже не мог держаться на ногах — ползком искал таких же раненых противников, чтобы вцепиться в горло или ударить ножом… Что-то кричал Квазимодо, пытавшийся собрать своих — отвести назад, — но его команд уже почти никто не слышал, а кто слышал — практически не понимал… На прапорщика бросились сразу два духа, и спасло его только то, что он упал, споткнувшись о труп. Уперев рожок в перевязанный зеленой лентой лоб мертвеца, Кузнецов расстрелял остатками патронов атаковавших его боевиков, встал и пошел в самый водоворот резни — пытаться вытащить хоть кого-то… Потом он, уже трижды раненный, не мог вспомнить, как сумел привести в свои окопы трех пацанов… И они тоже не помнили, как вернулись…

Почти сразу после того, как ушла группа капитана Числова, с левого фланга перед окопами поползли лейтенант Суханов и Ара. Они за разные концы тянули за собой плащпалатку, на которой были сложены противопехотные мины. Мины артнаводчик Никита и рядовой Азаретян устанавливали уже не закапывая, но поставить смогли все равно не так много — духи заметили их, когда они стали приближаться к пологой площадке, на которой еще шел рукопашный бой, а точнее — не бой, а какая-то резня и месилово… По ним дали несколько очередей, и лейтенант Суханов, единственный в роте очкарик, ткнулся лицом в землю и уже не поднялся… Ару зацепило в бедро и плечо. У него все поплыло перед глазами, но он заметил, что к нему бегут сразу много духов, и усилием воли заставил себя не потерять сознание…

Тем временем Хамзат, которому две пули из очереди Числова лишь по касательной раскромсали бок и бедро, встал и, оскалив зубы, подошел к Алику и вырвал у него автомат.

— Почему ты не стрелял, брат?!

Алик поднял на него свои глаза — все с той же сумасшедшинкой, которая не должна быть присуща воину, и Хамзат ударил его прикладом в лицо. Алик упал и, словно пытаясь объяснить что-то, крикнул:

— Это же был тот… русский… из Питера…

Хамзат, словно пьяный, покачал головой:

— Брат… ты — шакал…

Наверное, Алик увидел что-то в его глазах, потому что успел вырвать из ножен кинжал, — и Хамзат, перед тем как нажать на спусковой крючок, удивленно заметил в его взгляде незнакомо-нормальное выражение ненависти… Алик умер, лежа на спине, и так и не закрыл глаза. Хамзат постоял, качаясь над ним, потом вынул из руки мертвеца кинжал и доковылял до тела связиста — на всякий случай перерезал ему горло, хотя солдат был уже мертв… Потом Хамзат опустился на колени перед трупом Асланбека и начал молиться — по крайней мере ему казалось, что он молится, потому что он почему-то не слышал сам тех слов, что слетали с его губ… Его внимание привлекли какие-то радостные крики братьев, донесшиеся откуда-то снизу. Хамзат встал и побрел туда…

А там действительно радостно кричал Мовлади Исрапилов — сын того Исрапилова, что был связным муджахедов в Улус-Керте. Мовлади очень обрадовался, когда увидел, что Ара живой — еще живой. Обрадовался и закричал:

— Иса, смотри, как я сейчас барана резать буду!

Подбежавший Иса первым делом сдернул с убитого Суханова полевую сумку и загикал, размахивая трофеем. Мовлади, оглядываясь на подходивших муджахедов, оскалился, вынул кинжал и шагнул к Аре, но схватить его за ухо не успел — солдат вскинул голову и выронил из стиснутого кулака гранату, упавшую на мины — те, которые они с Сухановым не смогли установить… Страшной силы взрыв вобрал в себя всех подбежавших на зрелище…

Хамзат не успел подойти к этому месту совсем близко, но ударная волна оторвала его от земли, и когда его тело ударилось о камни — он уже ничего не почувствовал…

…Командир отряда «Джамар» в ту ночь расстрелял четверых своих — они все перед смертью твердили, что пробиться было нельзя, потому что оборону держала не рота, как говорили, а батальон… Идрис доложил об этом Хаттабу. «Черный араб» и сам уже готов был поверить в обороняющийся вместо роты батальон. Идрис с Хаттабом совещались, колебались — и эти их сомнения подарили горсточке десантников, оборонявшихся на рубеже роты, несколько часов передышки…

…Группа капитана Числова выходила к «тарелочке» Панкевича долго — хотя и Сергей, и все остальные понимали, что надо спешить. Но несколько раз им приходилось залегать и подолгу пережидать, когда совсем рядом в темноте куда-то перемещались большие группы боевиков. Один раз столкновения избежать все же не удалось, но, слава Богу, духов было всего пятеро, и их «уработали» ножами, прежде чем те открыли стрельбу.

Числов сознательно забирал намного выше предполагаемого рубежа обороны остатков двух взводов — чтобы не подниматься к Рыдлевке, а спускаться…

Наконец, уже где-то в четвертом часу утра Числов, осторожно подсветив себе карту под плащ-накидкой фонариком, сказал:

— Мужики. Вот сюда мы должны были выйти… Стало быть — теперь вниз… Они где-то метрах в трехстах.

И капитан махнул рукой в ту сторону, откуда время от времени доносились одиночные выстрелы и очереди… Сергей все рассчитал правильно, но скрытно подойти совсем близко — не удалось. Они снова натолкнулись на духов, когда спускались, натыкаясь повсюду на следы вчерашнего боя — на тела, воронки и горы гильз… Боевиков, которые шли встречным курсом, они расстреляли, однако где-то рядом еще были духи, немедленно открывшие огонь на вспышки…

Контуры каких-то развалин проступили в темноте неожиданно — оттуда вылетело несколько коротких очередей, и Числов, еще колебавшийся — выдавать себя или нет, заорал в голос:

— Мужики! Свои, пропустите! Левка!

Их не узнали. Чей-то голос из развалин яростно заматерился:

— Бляди недоебанные! Сверху заходят!

И длинная пулеметная очередь заставила залечь всю группу. Числов, срывая голос, закричал, перекрывая стрельбу:

— Левка! Ты Родионенку с днем рождения поздравил?!

В развалинах послышался какой-то шум, а потом радостный вопль:

— Еханый бабай! Лев Сергеич! Подмога пришла! Заходи слева, прикрываю!

Это кричал сержант Николаев — он действительно попытался прикрыть подход Числова, но боевики тоже среагировали на крики и два раза ударили наугад из гранатометов — один раз угадали… В развалины Числов привел лишь шестерых, из которых один был тяжело ранен…

Первым делом Числов спросил у Тунгуса:

— Где Панкевич?

— Спит, — мотнул головой сержант. — Промедол у нас кончился… Плох старший лейтенант… Заговаривается все время.

— Радиостанция цела?

— Цела…

Рыдлевка лежал за большим валуном, но не спал. Увидев Числова, он сел, нагнулся навстречу и спросил:

— Посылки… принес?

— Левка… ты что?

Рыдлевка улыбнулся:

— С вертолета говорили, почта идет? Мне жена ноотропил прислала.

— Левка, сколько у тебя людей?

— Пятнадцать минут на тебя. Потом — сядет «скальпель»…[32] Конюх — плох. Напоить. У кого пепси? Жмоты…

— Тунгус! — обернулся Числов к сержанту. — Сколько вас здесь?

— Пятеро, товарищ капитан…

— Ничего, ничего, сейчас мы…

Числов развернул на Леве плащ-палатку — и увидел, что у старлея перебиты ноги… И еще осколочные ранения — по телу. Сергей всадил в Левкины ноги сразу два шприц-тюбика. По одному в каждую. Левка бредил, зовя уже погибших:

— Завьялов, Бубенцов, Федоров — ко мне! Подсадите…

Когда лекарство подействовало, он вроде бы начал приходить в себя, по крайней мере Числова узнал и слабо улыбнулся ему. Сергей отер старшему лейтенанту пот со лба:

— Левка… Как же ты тут держался?

Панкевич облизал пересохшие губы и улыбнулся снова:

— Согласно приказу… А как ты-то пробился?

— Талант не пропьешь, — хмыкнул Числов. — Ты же говорил, что я на генерала тяну…

— На генерала… — прошептал Рыдлевка. — Да, конечно… А ты сказал, что уволиться хочешь.

— Я передумал, Лева… Мы с тобой — оба генералами станем. Сейчас только повоюем еще немного…

А Веселый и Маугли в это время теребили бледного от кровопотери Коняева. Веселый сидел рядом с Конюхом на корточках, а Маугли подкладывал раненому под голову чей-то бушлат — весь в засохшей уже крови.

— Ваня, Ваня, — сказал Родионенко. — Ты потерпи немного… Хочешь, я тебе подкурю?

Конюх слабо кивнул и прошелестел еле слышно:

— Мне холодно… Серега…

— Ваня, слышь, Ваня, ты погоди, ты что… Наши скоро подойдут — товарищ капитан пришел, он сказал… Ваня…

— Кому мы тут нужны…

— Ваня, погоди… На, я сигаретку поджег… Ваня…

Затянуться вставленной в рот сигаретой Конюх смог только один раз. А потом он умер, и сигарета выпала из губ на воротник бушлата…

…Около пяти утра духи, подсвечивая себе ракетами, пошли снова в атаку. Десантники отбились, но с трудом, потеряли шестерых. Тунгус работал с правого края — бил из снайперской винтовки. Его накрыло гранатометным выстрелом. Наверное, он умер без мучений…

Примерно в половину шестого Числов в последний раз сумел выйти на связь с Самохваловым. Там, похоже, дела были совсем неважные, потому что ротный, выслушав доклад капитана, сказал после долгой паузы:

— Капитан Числов, принять командование… Стоять… Не поминайте, ребята…

А потом Сергей, оставшись на частоте Сошки, услышал, как майор, словно о чем-то личном, просил базу:

— …В девятку, давай в девятку! Огонь на меня! Приказываю! Прошу… Кроме «семерки», «тарелочки»!.. Кроме «семерки»!

Голос оборвался — Самохвалов, вызвав огонь на себя, полоснул короткой очередью по рации и начал рвать вынутое из кармана письмо с фотографией. Рядом кто-то уничтожал радиотаблицы и карты…

…Когда после артналета боевики все же ворвались в ротные окопы — признаков жизни там уже никто не подавал. Майор Самохвалов, с полузасыпанными ногами, лежал, привалившись к пустому цинку.

Кто-то из боевиков, горстями сгребая стреляные гильзы, швырял их в мертвое лицо, истерично визжа:

— На, собака, жри, жри!

А потом он несколько раз выстрелил Самохвалову в лицо — духу показалось, что мертвец улыбается…

…Ровно в шесть утра на «тарелочке» заиграла мелодия гимна — старого, советского гимна. Никто не удивился — это играли Левкины часы-«луковица», доставшиеся ему от деда, закончившего Великую Отечественную офицером. Часы были наградные — еще той эпохи, но ходили исправно. Гимн выслушали молча, а потом Числов сказал:

— Ну вот, пацаны, уже почти утро… Скоро рассвет — и мы весну увидим. И все нормально будет — раз зиму пережили… Да, Родионенко… Я тебя поздравляю… Кореш твой — Азаретян просил тебе подарок передать… Держи…

Числов протянул Веселому пачку «Космоса», которую тот немедленно открыл и пустил по кругу… В пачке стало всего на пять сигарет меньше. Они не успели докурить — духи полезли снова, одновременно почти со всех сторон. По «тарелочке» били автоматы, пулеметы, гранатометы и минометы… Ответный огонь был редким, но он был…

…Четыре одновременно вздыбившихся по углам периметра развалин разрыва очертили жизненное пространство оборонявшихся — всех, кто остался от роты. «Тарелочку» держали четыре десантника — по одному на каждую сторону света:

— старший лейтенант Панкевич, постоянно что-то бормотавший и уже почти ничего не видевший, но все равно стрелявший из автомата;

— угрюмый рядовой Мургалов, по прозвищу Маугли, в неуставных черных перчатках и со снайперской винтовкой погибшего сержанта Николаева;

— наконец по-настоящему развеселившийся рядовой Родионенко (он же — Веселый), бивший из своего автомата одиночными и комментировавший каждый выстрел с внезапно прорвавшейся футбольной терминологией: «Эх, на стакан бы ниже — и в „девятку“!»;

— капитан Числов, новый командир роты, с ручным пулеметом и маленьким замусоленным образком в ладони…

…Наверное, кто-то из них все же «увидел весну» при солнечном свете. Потом несколько пленных боевиков — те, что были ранены на подступах к «тарелочке», — на допросах показали, что, когда уже совсем рассвело, в развалинах еще кто-то огрызался короткими, очень экономными очередями из пулемета…

…Основные силы подошли к десяти утра. С федералами почти сразу же прибыли и местные — с подводами, чтобы увозить мертвые тела. Когда стали считать — их оказалось за пятьсот. Точную цифру никто так и не узнал — все данные разнились. Прорвавшихся боевиков долго преследовали, и через четверо суток многие из них сдались.

…Хамзата тоже вывезли — как мертвого, но он оказался еще живым. Он очнулся через несколько дней в незнакомом пустом доме — в одних кальсонах. Шатаясь, встал и вышел из дому. Слева — под пронзительно синим небом уходила дорога в горы. Справа — внизу стоял блокпост ВВ. Хамзат упал прямо — лицом вниз…

…Полковник Примаков прилетел на перевал Исты-Корт на «вертушке» лишь к полудню 1 марта — как раз когда нескончаемые вереницы подвод вовсю уже вывозили тела. Александр Васильевич видел многое, но тут его пробрало — до нутра. На перевале было много каких-то людей — медиков, каких-то гражданских, ходили и несколько прокурорских… У одного из них полковник Примаков спросил:

— Неужели никто… неужели никого в живых не осталось?

Прокурорский неопределенно пожал плечами и нехотя ответил:

— Не знаю… Вроде там пару-тройку нашли каких-то «трехсотых»… Медики чего-то суетились…

— А имя… или звание?.. — с надеждой спросил Примаков. Но представитель прокуратуры лишь снова пожал плечами и отвернулся. Более развернутого ответа полковник от него так и не дождался…

…Так уж повелось с давних пор в России — называть подвигами зачастую то, что было не столько проявлением подлинного героизма, сколько просто трагедией. Настоящие подвиги случаются очень редко, в том числе и на войне, где чей-то героизм зачастую становится результатом либо чьей-то глупости, либо — подлости. Истинный героизм — это всегда нечто, совершенное почти за гранью человеческих возможностей. И это всегда — осознанный выбор. Когда выбора нет, подвиг превращается просто в трагедию.

У тех, кто держал перевал Исты-Корт, выбор был — и они его сделали. Они могли открыть дорогу боевикам, могли сдаться, могли попытаться бежать… Десантники предпочли стоять до конца… И не надо спрашивать, во имя чего они сделали этот свой выбор, того, кому это непонятно, наверное, не удовлетворит никакое, даже самое развернутое, объяснение. Это все равно что объяснять, почему человек любит — если любовь настоящая, то она не за что-то и не вопреки чему-то, она просто… потому что — любовь. Вот так и с подвигом — при имевшемся выборе поступить иначе было просто нельзя, если, конечно, такие понятия, как «честь», «совесть» и «долг», не являются пустым звуком… Как и в настоящей любви, в настоящем подвиге должна быть некая загадка, тайна… Почему погибшая рота до последнего держала этот перевал? Ведь не за деньги же, не за награды и льготы… Они стояли насмерть, когда вся страна не жила по принципу «все для фронта, все для победы». Они погибали, когда некоторые «правозащитники» и представители «демократической общественности» свободно могли, в том числе и в телевизионном эфире, называть наши войска в Чечне оккупационными, когда среди значительной части молодежи стало считаться доблестью «закосить от армии»…

Настоящий герой — даже если он остался жив — вряд ли поможет непонимающим разгадать эту загадку, раскрыть эту тайну. Герой — если он настоящий — не думает про то, что вот сейчас он совершает подвиг. На грани жизни и смерти человек далек от патетики и философских рассуждений. Погибавшие на перевале Исты-Корт десантники вряд ли думали о том, что дают своей стране пример мужества, порядочности и настоящей воинской доблести. Они не думали о том, что их подвиг — красив, как настоящее произведение искусства. Как и положено воинам, они просто сражались до конца.

Вечная им память…

Вечная им слава…

Декабрь, 2003 г.,Санкт-Петербург

Примечания