— Товарищ генерал… Боевое распоряжение, срочно…

— Во! — словно бы обрадовался Иванцов. — Видишь, уже тринадцать… Кстати, и номер кончается на тринадцать… И вот если мы на каждом выходе будем терять хотя бы по одному папуасу…

Генерал не договорил, принявшись читать принесенный связистом листок. Дочитав, передал его молча командиру полка, а сам снова обратился к Примакову:

— Что скажешь? Поставить заслон в этом, как его… — генерал склонился к карте, — вот, в Улус-Херте…[25] Западнее Сель-мент-таузен…

Иванцов хмыкнул на последнем названии, решил сострить:

— В Сель-мент-таузен — ментов бы, сельских! Тысячу! Таузен — это ведь тысяча, верно?

Иванцов служил в Боснии, там и нахватался «филологического опыта». Некоторые из офицеров, не имевшие таких глубоких познаний в английском языке, не поняли, в чем юмор, но на всякий случай ухмыльнулись.

Генерал, между тем, построжал лицом, и улыбки увяли так же быстро, как и расцвели.

— Ну, здесь-то не страшно… Я этот Херт знаю. Там еще высота… Сейчас вспомню… Исты-Корт… Она пологая и почти лысая. Просматривается все вдоль и поперек, так что там — духи не сунутся… Только если сдуру кто-нибудь…

Все согласно закивали: присутствовавшим было понятно, о чем говорил Иванцов. Проблема-то оставалась прежней. После взятия Грозного в «малых горах» шлялось до трех тысяч боевиков — и им позарез нужно было уходить в большие горы. Позарез, потому что их сильно жали — долбили и артиллерией, и с воздуха. Да и со снабжением у них дела были не очень. Конечно, если бы они могли дотянуть до весны, до «зеленки» — тогда бы был другой разговор. Но командиры боевиков понимали — до «зеленки», которая будет их надежно прятать, им дотянуть не позволят — а стало быть, нужно уходить… Вот на уходе их и следовало перехватывать…

Наиболее реальные маршруты их отхода старались выявить и блокировать. Все это напоминало бесконечную игру в «кошки-мышки». Направление Улус-Керта не считалось приоритетным. Прорываться там, тем более крупными силами, — это был бы чистый авантюризм со стороны духов. Ну, почти чистый авантюризм.

— Вот что, Александр Васильевич, — вновь обратился генерал к Примакову. — Что б ты мне ни говорил, а самохваловская рота — не слажена. Да, сборная, да — из кого попало… Но это и твоя вина, хотя… хотя… Вот пусть они к Улус-Керту и сходят, Пообчешутся-снюхаются… Если не совсем дураки — так и проветрятся с пользой для себя и… Все равно там перекрывать кем-то… А у них — потери приличные… А в марте я этому Самохвалову в отпуск разрешу — восемь месяцев воюет… Да, но с орденом, как ты просил, — подождет… не пропустят… Как сам мыслишь? Полковник Примаков, по сути, мыслил точно так же: действительно, рота Самохвалова была прилично потрепана, и ставить ее на какое-нибудь серьезное направление было бы… ну, не совсем по-человечески, что ли… Они, можно сказать, кровью заслужили что-нибудь полегче, тем более после той истории с несостоявшимся десантированием роты, когда чуть было не погиб весь разведвзвод… Так что по сути Примаков был согласен с генералом, а вот по форме его высказываний — извините… Ведь все то же самое можно было бы и по-другому сказать, без намеков на «неслаженность» и на его, Примакова, личную неспособность справиться с ротой. Впрочем, Иванцов, конечно, по-другому сказать не мог — у него с Примаковым отношения «слаживались» долго и, мягко говоря, неоднозначно. Когда-то, да, собственно, не так и давно, Примаков и Иванцов служили в одной дивизии, причем Примаков был начальником штаба дивизии, а Иванцов — начопером, то есть на ступеньку ниже… А потом Иванцова послали в Боснию, где Афанасий Ильич и получил «лампасы» за «политические» заслуги — его «миротворческий» командир двухзвездный генерал Уильям (Билл) Нэш был, пожалуй, единственным американцем, запросто гостившим у Иванцова — даже в бане. Кстати, возможно, именно поэтому карьера «друга Билла» и не задалась, в отличие от его сменщиков, державших российских десантников на «политически корректном» расстоянии. Да, так вот, пока Иванцов налаживал «боевое содружество» с «пиндосами»[26], Примаков не вылезал из горячих точек. Александр Васильевич плохо разбирался в «верхнеполитических» нюансах. Зато он когда-то был чемпионом ВДВ по офицерскому многоборью…

Когда Иванцову дали генерала (а слух об этом, конечно же, мигом по гарнизону разнесся), Примаков в очередной раз чуть было не ушел от жены, которая решила привести новоиспеченного генерала ему в пример:

— Саша, ты когда деньги зарабатывать будешь?! Вот Иванцов…

Да, они с Иванцовым были очень разными. Даже и внешне разнились: генерал — двухметровый атлет, выразительным лицом походил на римского патриция, а Примаков был коренастым, но невысоким, лицо имел мужиковатое, чуть перекошенное, да еще с разорванной (память об Афгане) губой… Но офицеры очень уважали Примуса — он ведь и два боевых ранения имел, и в вертолете падал… Иванцов это отношение знал — и ревновал. И никогда не упускал случая не то чтобы «вставить», а… этак «подковырнуть» — вот как с самохваловским орденом. Примаков очень не любил, когда Иванцов ему тыкал особо заинтересованным отношением к Самохвалову. Хотя, конечно, если по-честному, это отношение действительно было особым. Мало кто знал, что когда-то в Афгане командир роты капитан Примаков вытащил прапорщика Самохвалова из очень крутого дерьма: тот учинил пьянку с мордобоем и врезал-то не кому-нибудь, а замполит под горячую руку подвернулся… Примаков тогда сказал Самохвалову:

— Слушай, ты, урод! Я в первый раз — спасаю. Во второй — сдаю по полной программе. И с прокурором не заржавеет. Всосал?

Самохвалов после того случая до конца Афгана даже бражку не ставил… Впрочем, про ту историю мало кто знал, а сами Примаков с Самохваловым давность своих отношений афишировать не любили.

Карьере Примакова, честно сказать, очень помешал один нехороший случай, произошедший в бытность его начштабом дивизии. Остался как-то он за комдива, а его офицеры, три месяца уже сидевшие без зарплаты, взяли местный гей-клуб «Не для всех» — почти две тысячи баксов унесли, всю ночную выручку. Унесли и, робин-гуды долбаные, разделили между детским садом и молочной станцией, где работала жена главного «грабителя-закоперщика»… Примаков потом заминал дело, как мог: и к педерастам сам ходил, даже расписку написал, что через два месяца «погасит задолженность», и с ментами пил до опупения…

Совсем было отмазал «оборотней в погонах», но… Заинтересованным в том деле оказался один местный «бугор», он же депутат Государственной Думы, который стуканул прямо министру-десантнику товарищу Грачеву:

— Ваши подчиненные, товарищ министр, грабят безвинных трудящихся…

Ой… что тут было… Какие только комиссии ни поехали «снимать» Примакова… Однако же министр, помнивший Александра Васильевича еще своим подчиненным-комбатом, на окончательное растерзание его все же не отдал — наградил «неполным служебным соответствием», нелогично для этой истории обозвал «пидорасом», но в должности оставил… Так вот, пока шло разбирательство и исход был неясен, оч-чень многие коллеги Примакова не рисковали лишний раз ему руку подать. Зато совсем из другого гарнизона приехал вечно нищий отец троих детей, капитан Самохвалов, и привез 500 долларов.

— Моторную лодку продал. Нужно будет — еще найду…

Если честно, наверное, в чем-то Примаков был мягковат и, может быть, даже излишне лиричен. «Рексом» он казался только командирам рот, даже не комбатам. Вот эту свою «лиричность» полковник скрывал за нарочитой, но беззлобной грубостью. Может быть, в нем и впрямь недоставало генеральской жесткости и «политической внятности»?

…Генерал Иванцов после долгой паузы первым отвел взгляд (какое-то время они с Примаковым пристально смотрели друг другу в глаза):

— Ладно, Примаков, действуй… С ротой Самохвалова, считай, решили… Ты езжай по полкам… А Самохвалову задачу и комбат поставит…

Поставит-то поставит, кто бы сомневался… Но Примаков не был бы Примаковым, если бы на следующий день, накануне выхода роты, он не заглянул бы к Самохвалову. Это было уже 27 февраля. В штабной палатке роты на столе, составленном из двух парт, была расстелена карта. Примаков ходил вдоль стола, держа в руке карандаш, и рассуждал вслух:

— В принципе, все должно пройти штатно — процентов на восемьдесят…

— М-м, — отозвался склонившийся над картой Самохвалов. — А еще двадцать процентов? В воле Аллаха?

Примаков усмехнулся:

— Полную гарантию, как завещал Бендер, дает только страховой полис… Поднимешься на высоту, окопаешься… Суток на трое-четверо… «Вэвэшники» снизу блок поставят. Как подойдут — они твой тыл. Помогут, если что… У них, единственно, командир молодой — капитан Ельцов — ну, ты его знаешь?

— Знаю, — кивнул Самохвалов. — Нормальный парнишка.

— Нормальный, — согласился Примаков. — И не без способностей, но… Молодой он. Вот чтоб батальоном командовать — молодой. А у него группа — считай, батальон, рыл за двести с техникой. Ты там, если что… Хотя — тебе-то, на самом деле, только их дождаться, дать им нормально обустроиться — и спускайся. И — в отпуск. Иванцов обещал. Вот как раз к 8 Марта и пойдешь. Нормально?

— Спасибо, Александр Васильевич.

— Да ладно… — Примаков отмахнулся рукой и вернулся к тому, что его волновало, что не давало успокоиться. — Если у тебя духи и сунутся, то числа первого… И будет их не много — человек двадцать, ну тридцать…

Самохвалов молча вопросительно вскинул брови, и полковник, словно нехотя, пояснил, откуда у него такие предположения по численности духов:

— Разведка, вообще-то, предупреждает, но как-то не бойко. У них там радиоперехватов — море. И арабские, и афганские, и черт-те какие. Переводить не успевают.Я верю своему прапору-бабаенку. Помнишь, еще в Афгане Лебедю переводил, маленький такой — таджик? Вот он говорит, какой-то Джамар под Улус-Кертом с кем-то соединиться должен. В первых числах. Сколько их — хрен знает, но полезут, судя по всему, на Ведено — к старым схронам и дальше — к грузинской границе… Так вот, с кем бы он ни соединился, впереди все равно разведку пустит — как раз этих двадцать-тридцать… Они и от Ботлиха дорогу проверяли… Теперь их меньше… Ну вот, если что — ты их и примешь… Правда, в этом «Джамаре» вроде бы одни наемники — всякая срань, даже негры… Пачками они сдаваться не будут. Но им для совместного прорыва тоже сутки нужны — для самого примитивного слаживания… Но это я все так говорю… на те проценты, которые «двадцать». А по уму — не должны они здесь лезть.

— Угу, — сказал Самохвалов. — Не должны. Особенно нам — ничего не должны.

— Это верно, — вздохнул Примаков. — Погода мне не нравится… Свяжись-ка еще раз с мете.

А погода и впрямь была дрянной — туман, который, похоже, рассеиваться не собирался… Самохвалов поговорил по закрытой связи, положил трубку.

— Видимость — пятнадцать метров. На трое суток — от вчерашнего. То есть до 29-го… Товарищ полковник, я вот все думаю, брать ли минометы. Скорость движения в гору — не больше трех километров… А нам километров шестнадцать шлепать… С минометами зависнем на склоне… Помните рейд на Кишкинахуд в восемьдесят восьмом, в ноябре?

Примаков сморщил лоб, припоминая:

— В октябре… А минометы — бери… Ну, пойдешь чуть помедленнее… Когда выходишь?

— В 6.00.

— Ясно… Значит, что еще… У «вованов», у Ельцова, позывной — Рыжий.

— Знаю.

— Так… Слушай, а Числов-то у тебя вернулся?

— Ага, — усмехнулся Самохвалов. — Утром еще из Моздока бросили… Какой-то он из этого Питера приехал… как пыльным мешком прихлопнутый. Повидаться хотите?

— Да, — сказал Примаков. — Есть один вопросик… Да я его сам найду… Ладно, майор, хай будэ грэчка. Аллах акбар?

— Воистину акбар…

Они обнялись. Перед тем как выйти из палатки, Примаков еще раз глянул на карту. На месте, где находился перевал Исты-Корт, майор Самохвалов пометил карандашом: БР-13, 27.02.

…Боевики и не собирались изначально уходить через Исты-Корт, но… Вмешался его величество случай.

Вытесненные из Грозного, сепаратисты понимали, что основные дороги федералы, конечно, постараются перекрыть — и в их среде были самые разные мнения о том, где конкретно прорываться… Вообще, после выхода из Грозного пошел период перестройки всего сепаратистского движения. Из двадцати тысяч боевиков треть, ополченцы, просто разбежались по домам. Правда, с оружием. Еще треть пребывала в «броуновском движении» — сугубо чеченский феномен: вчерашний боевик сегодня наудачу подряжался на стройку, а завтра мог стать обычным дорожным рэкетиром. Ну а если поступали деньги от «сердобольных братьев по вере», то почему бы и не заложить фугас — строго по прейскуранту? И только последняя треть даже не пыталась искать себе мирной жизни, надеясь лишь на «боевого друга Калашникова».

Именно в это время изрядно обновилась и иерархия «горно-ночной власти»: в «эмирах», «генералах» и прочих «полевых командирах» остались только те, кто после Грозного сумел сохранить свое воинство…

В число последних попадал и Хамзат. Его отряд выходил из Грозного с басаевцами. Из пятидесяти двух человек Хамзат потерял лишь семерых. Люди Хамзата были сплошь гудермесцы-аллероевцы, непримиримые враги влиятельного клана Ямадаевых, которые сдали федералам Гудермес, чтобы стать «элитой новой Чечни». В ту пору главным Гудермесским «эмиром» еще считался Салман Радуев, обещавший Масхадову и Басаеву оборону «до последнего гудермесца». Поначалу Хамзат Салмана и искал. Но радуевская «армия генерала Дудаева» после нескольких стычек с ямадаевцами подраспалась, бойцы разбрелись по тейповым бандам, да и у самого Салмана, носителя титановой пластины в черепе, — изрядно поубавилось «комсомольского задора». На отряд Хамзата «положил глаз» Басаев — положить-то он положил, однако по здравому размышлению решил гудермесцев в Веденский район не брать — ему нужно было прежде всего спасать своих братьев по тейпу — а где столько схронов-лежек запасешь? Зима ведь… И вообще, аллероевцы, они в горах — чужие… Правда, Масхадов — тоже аллероевец, но он не столько «военачальник», сколько «знамя национального движения»… В общем, Басаев с Хамзатом простился — хотя и симпатизировал ему: Шамиль ведь, как и Хамзат, учился у талибов.

Хамзат тогда понял главное: воевать до победы будут не чабаны-колхозники, а спецы, как он, — муджахеды с международным стажем. А такие в значительной мере были как раз у Хаттаба, подбиравшего людей не по тейповой принадлежности, а исключительно по деловым качествам. Один только отряд «Джамар» чего стоил: свыше шестисот бойцов, на треть — наемники, арабы и афганцы. Они, между прочим, ушли из Грозного еще до начала штурма — и «застолбили» Аргунское ущелье… Правда, поговаривали, что с этими наемниками тоже не все так просто было… Якобы какой-то афганец со своими людьми сунулся по ошибке в уже федеральный Гудермес и впрямую предложил Ямадаеву:

— Плати по штуке баксов в месяц — от кого хочешь район освободим. Хоть от федералов, хоть от Радуева…

Был этот афганец когда-то капитаном армии Наджибуллы, воспитанником советского училища… Но казусы, как известно, везде случаются… А вообще-то, у Хаттаба дело было поставлено хорошо. И платил «черный араб» щедрее других — а это ведь решало очень многое. С ослаблением позиций Радуева (у Салмана начались серьезные перебои с поступлением денег из России) Хамзату все проблемнее было удерживать своих людей — у всех ведь много родственников, все хотят кушать. Сам-то Хамзат скрягой не был и этим сильно отличался от уголовников-наемников. Особо легендарных заслуг за его отрядом, правда, не числилось — но он почти без потерь вышел сначала из Дагестана, потом из Грозного. Рано или поздно Хамзат все равно «сошелся» бы с Хаттабом, который, может, и не считался таким «гениальным полководцем», как Басаев, но уж «менеджером» сепаратистского повстанчества явно был «от Аллаха». Но познакомился с Хаттабом Хамзат все же случайно. Несколько недель их отряды были неподалеку друг от друга, они переговаривались по «кенвуду», и один раз от Хаттаба даже пришел человек — «черный араб» послал его за трофейной картой. Эту карту Хамзат нашел в полевой сумке погибшего федерала — начальника штаба «вэвэшного» батальона, офицер этот подорвался на фугасе… Хамзат не пожадничал, карту отдал, хотя они считались большой ценностью, за ними охотились, были они жутким дефицитом, если выражаться советским языком. Сам-то Хамзат, наученный горьким опытом «грозненской ловушки»[27], федеральным картам не очень верил. А потом случилось вот что: в начале февраля Хамзат вел свой еще «независимый» отряд в глубину Аргунского ущелья. На ночных стоянках они встречали хаттабовских и других арабов, но по утрам расходились, особо не делясь планами. Так было и в то утро. Висел густой туман, а значит, можно было идти по дороге.

Хамзат шагал впереди — и первым увидел какое-то село. Боевики остановились, присмотрелись: за минаретом реял флаг, какой-то коричневый, непонятный. Но, вообще-то, раз флаг не зеленый и не черный, значит, в селе «собаки». Хамзат послал разведчиков. Они вернулись через полчаса со странным докладом:

— Флаг, кажется, с Лениным. «Собак» — пятнадцать-двадцать. Но они какие-то… непонятные… Штаны у них разные, с пацанами о чем-то базарят. У них там охранение, близко не подойти…

«Разные штаны» бывали у спецназеров — и Хамзат довольно кивнул:

— Это — улов. Берем в охват…

Они, как смогли, окружили село, не сближаясь с охранением. После вопля «Аллаху Акбар!» последовала команда «вперед!».

Двоих ближайших «спецназовцев» срезали сразу, остальные залегли… Хамзат в село ворвался первым и… остановился у трупа. Это был араб — тот самый, который три дня назад приходил от Хаттаба за картой. Хамзат закричал:

— Не стрелять, свои!

К убитому чеченцу он не подошел… Когда утихла перестрелка, из ближайшего дома вышел человек с черной бородой. Это и был Хаттаб. «Черный араб» подошел к Хамзату, который читал молитву над телом убитого муджахеда. Дочитал и только потом с достоинством представился «эмиру».

Считая себя провинившимся, Хамзат послал за старостой села — его привели быстро, трясущегося старика с непокрытой головой. Хамзат спросил:

— Зачем «собачий» флаг повесил? Федералов ждал, шакал?

Старик заблеял:

— Я специально «собак» заманивал… У меня — ополчений… Пять муджахед…

Договорить ему не дали — прибежал дозорный из хаттабовского охранения:

— Эмир, «собаки»! Много! На бэтээр!

Хамзат щелкнул кинжалом — достал-убрал, потом по-чеченски спросил старосту, из какого он тейпа. Услышав в ответ, что из Аллероя, быстро перерезал горло безвольно упавшему к его ногам старику. А потом они вместе с хаттабовцами, но на почтительном расстоянии, двинулись в горы…

Конечно, староста ждал федералов и повесил флаг, изменивший цвет за десятилетие в чулане, как знак своей лояльности — чтобы зачищали помягче. Флаг был стремный, на нем было написано: «Пионерская дружина имени Николая Гикало. Будь готов!» Но другого у старосты не было… Однако до федералов в село случайно забрели хаттабовцы — вместе с эмиром. На странную тряпку они никакого внимания не обратили — висит и висит… Мало ли…

…Уходя от того злополучного села в горы, Хаттаб оценил решительность подтянутого командира-чеченца. Оценил также молитву Хамзата над телом убитого араба и жестокость расправы над старостой. При этом Хаттаб понимал, что доля ответственности за «инцидент» лежит и на нем самом: как же это его люди не заметили флага с Лениным? Когда они ушли уже достаточно далеко от федералов, Хаттаб на первом же привале проверил «командирскую зрелость» Хамзата — выдал ему муджахедов из проштрафившегося охранения, благо оно состояло в основном из чеченцев:

— Сам решай, что с ними делать. Тебя не заметили — могли и собак пропустить.

Хамзат крови не жаждал:

— Эмир, отдай их в мой отряд — на перевоспитание.

И эту разумность Хаттаб оценил тоже… Так и получилось, что Хамзат со своим отрядом «прибился» к «черному арабу». И не пожалел — честно говоря, Радуев со своей «армией генерала Дудаева» давно надоел Хамза-ту своим бессмысленным политиканством. Салман хаотично мотался по Гудермесскому району и брал на себя ответственность за теракты чуть ли не в Индонезии… С Хаттабом было интереснее заниматься «экстремальным горным туризмом». Правда, в Питер Хамзат полетел еще по радуевским завязкам, ну, и результат вояжа был соответствующим. Такие люди, как «дядя Исмаил», Салмана открыто клоуном еще не называли, но под разными предлогами денег уже старались не давать… «Черный араб» отпустил тогда Хамзата с уговором, что он вернется не позднее 28 февраля. Встретиться договорились под Улус-Кертом.

Конечно, этого не могли знать ни Примаков, ни Самохвалов, ни тем более генерал Иванцов, но в принятии решения на прорыв именно под Улус-Кертом основную роль сыграла та самая карта погибшего начальника штаба батальона «вэвэшников», которую добыл Хамзат. Цепь случайностей, которых никто не мог предугадать: боевики не знали, что офицер погиб как раз, когда ехал за получением боевой задачи — поэтому-то его карта и оказалась еще «полупустой». На ней были лишь какие-то собственные пометки начштаба, без привязки к замыслам командования — поэтому ничего стратегического хаттабовцы в ней не нашли. Но так уж вышло, что разные дороги начштаба помечал — то звездочкой, то крестиком, то кружочком, и лишь дорога через перевал Исты-Корт (с развилками) не была помечена никак. Так уж вышло. Поэтому хаттабовцы и решили собираться для прорыва в неприступные горы под Улус-Кертом. А собраться их должно было — до полутоpa тысяч. В роте же Самохвалова насчитывалось чуть больше девяноста человек…

…Капитана Числова Примаков нашел недалеко от пищеблока.

— Здорово, Сережа.

— Здравия желаю, Александр Васильевич!

Примаков достал сигареты, они закурили, помолчали, потом полковник, заметив, что Числов и впрямь производит какое-то странное впечатление, спросил:

— Ну как… похоронил?

— Похоронил…

— Ну… как там мать?

— Тяжко, товарищ полковник.

— Понятно.

Примаков глубоко затянулся и задал новый вопрос:

— Ну а сам… По Невскому-то… прошвырнулся?

— Прошвырнулся, — ответил Числов с какой-то странной интонацией. Полковник попытался посмотреть ему в глаза, но капитан отвел взгляд.

— Хм, — сказал Примаков. — Похоже, действительно «прошвырнулся». Ну а насчет рапорта… как?

Числов в один затяг «добил» свою сигарету:

— Александр Васильевич… товарищ полковник… Я… Вы меня извините за ту… цидулю… Порвите ее, если… В общем, я… никаких рапортов писать не собираюсь, и…

— Понятно, — повел подбородком Примаков. — Только зачем же рвать-то… такой документ. Вот станешь генералом — я тебе эту… бумажку… подарю — для семейного архива. Потом в музей сдашь. Хм-хм… М-да… Сережа… А ты больше мне ничего не хочешь рассказать?

Числов недоуменно вскинул голову.

— Нет… А что?

— Ничего, — пожал плечами Примаков. — Ничего такого военно-морского… За исключением одной непонятной такой мульки… Иванцову сегодня звонили… М-да… Из Москвы… Хм-хм… Из Генерального, ты понимаешь, штаба… И из ГУКа — тоже звонили. И знаешь, по поводу кого?

— Не знаю, — насупившись, ответил Сергей.

— А я тебе скажу, — ласково «успокоил» его Примаков. — По поводу некоего капитана Числова… М-да… Касательно его перевода в город на Неве… Кстати, знаешь, на какую должность?

— Не знаю, — помотал головой Числов. — И знать не хочу… Не согласен я на эти переводы…

— Что значит «не согласен»… — начал было Примаков, но Сергей не по-уставному перебил его:

— Александр Васильевич… Я… Я там в Питере с одной девушкой познакомился — это ее штучки…

— Да? — дернул бровями полковник. — Как интересно… Ты знаешь, Сережа, насколько я в курсе, — Иванцову звонили мушшыны… Причем в погонах, причем — в ого-го каких… Иванцов аж по стенкам бегает, как с ним разговаривали: почему это он толком не знает, кто такой «сам капитан Числов» из какой-то там роты… Генерала чуть кондратий не хватил.

Сергей достал свои сигареты, нервно закурил:

— Это она… Ее штучки… Понимаете, Александр Васильевич, она — олигархиня… Ну, богатая очень. И в Москве у нее не просто «все схвачено», а… Только я ни в какой Питер не поеду. Это она так считает — хочу, принесите на блюдечке. Хренушки! Я — офицер, а не пупс…

Примаков некоторое время глубокомысленно молчал, потом так же глубокомысленно заметил:

— Да-а… Действительно, ты там в Питере… прошвырнулся… Ну а мосты, там, архитектура… — все цело? Эрмитаж там… Что там еще есть? Надеюсь, — сильных разрушений не произвел?

Числов понимал, что полковник откровенно насмехается над ним, поэтому молчал.

— Ладно, Сережа, — вздохнул наконец Примаков. — После «выхода» поговорим… Проветришь на горном воздухе мозг… там олигархинь нету… я надеюсь. Вот… а потом как-то надо это все… хм-хм… разрулить… Тебе с твоей… м-да… девушкой… Желательно, без вовлечения… хи-хм… генералов в ваши, ое-ей, отношения…

— Да, Александр Васильевич, — клятвенно прижал руки к груди Числов. — Я-то здесь… Это она…

Полковник сдвинул брови:

—Что?! Детский лепет! При чем здесь я, это все она… Ты — офицер, или где?! Если офицер, то должен знать, как угомонить свою бабу, кем бы там она ни была! Ясно?

— Ясно…

— Ну и ладушки… хм-хм… А то у вас там — какие-то проблемы в отношениях, а почему-то я, немолодой уже полковник, получаю от товарища генерала в жопу по самое «здрасьте»… Ладно, удачи тебе.

— Спасибо, Александр Васильевич.

Примаков пожал капитану руку, потом не выдержал и обнял его, затем, словно устыдившись проявления своей «лиричности», резко зашагал прочь. Правда, через несколько шагов все же обернулся снова:

— Числов!

— Я, товарищ полковник.

— А где этот, как его… любимец-то мой… Панкевич?!

— Не знаю… Здесь где-то… Позвать?

— Да нет… Это я так… раз под руку сам не подвернулся — пущай живет…

…Рыдлевка, не знавший, — не ведавший, что его только что «пронесло», в этот момент разбирался в своей палатке с Арой:

— Азаретян, закрой дверь… Ты у меня в папке рылся? Оборзел совсем? Тебе Арарат показать?

Ара засопел, переступил с ноги на ногу, потом выпалил:

—Я не рылся, товарищ старший лейтенант… Там фотки сверху лежали… Я хотел их вернуть… Это — Родионенко, а грешили на Конюха… Вы забыли просто… А я Тунгусу отдал, и он… Ну, чтобы Веселый с Конюхом помирился.

— Вы охуели совсем, — сказал старший лейтенант, покрутив головой. — Вся ваша банда… Я после выхода с вами отдельно займусь… Оборзели в корягу…

Ара переминался с ноги на ногу и вздыхал, как лошадь.

— Ладно, — сказал Рыдлевка. — Возьми мой аппарат. Там новая пленка… Умеешь? Наснимаешь всех… Кто первый в Моздок полетит — отпечатает. Даю пятьдесят рублей… Остальные — соберете сами. Ты — ответственный. Нет, ответственный — Николаев… Передай. И… кончайте это все… Совсем охуели… Впитал?

— Впитал, — вздохнул Ара, взял фотоаппарат и, лихо отдав честь, строевым шагом вышел из палатки…

Ровно в 6 часов утра 28 февраля рота майора Самохвалова вышла из своего базового района в направлении Улус-Керта. На родном «бугорке» оставили только усиленное отделение для охраны. На «выход» пошли восемьдесят девять человек. Самохвалов принял решение выдвинуться к Исты-Корту пешим порядком не из любви к «прогулкам по пленэру» — так, без техники, он надеялся обеспечить большую скрытность, потому и выходили затемно… А с техникой — какая уж тут скрытность. Армейская техника — она даже глухих разбудить может… Теоретически решение на такой марш, может быть, было и правильным, но скрытность выхода обеспечить все равно не удалось. За «бугорком» плотно наблюдали из села — в одном из домов на высоком чердаке не спали два «мирных крестьянина» в длинных закрытых рубашках из плотной ткани. Чердак этот был оборудован прибором ночного видения.

Один из «крестьян» пытался что-то по-чеченски объяснить в трубку «кенвуд»; на том конце его не понимали, и «крестьянин» перешел на русский:

— Брат, у тебя чеченцы есть? Позови сейчас.

«Крестьянин» раздраженно вздохнул и сказал напарнику:

— Одни арабы и афганцы. Вонючие… Что?

Он напряженно прижал мембрану к уху, потом помотал головой и сказал напарнику:

— Там какой-то Тарджумон-нист[28]. Знаешь?

— Нет, — покачал головой напарник. — Абу-Кутейба знаю, Сайда знаю. Этого — не знаю…

Видимо, на том конце трубки наконец-то заговорили по-русски, потому что первый «крестьянин» вдруг закивал и обрадованно сказал:

— Да, да… Хорошо, брат… Гоблины уходят в гору. Много. Откуда знаю? Видно. Только что пошли. Не знаю, по направлению Улус-Керт. Скажи Абу-Кутейбе или Хамзату. Хорошо, брат…

…В нескольких километрах от горы Исты-Корт, куда ушла рота Самохвалова, находился заброшенный лагерь строителей ЛЭП — несколько вагончиков-времянок с остатком надписей на стенках, сохранившихся еще с советских времен, — «Ордена Знак Почета трест Гроз-энергомонтажстрой», «Экран социалистического соревнования» и «Валерка-ишак». Сейчас в этом лагере располагался отряд Хамзата. Этот отряд давно уже не был мононациональным — Хаттаб Хамзату, конечно, доверял, но «усилил» на всякий случай его «войско» — дагестанцами, таджиками, узбеками, а также несколькими арабами и афганцами. С тех пор в отряде основным языком общения стал русский…

…У одного из костров в добротной турецкой униформе сидел на корточках Хамзат, лишь накануне вернувшийся из питерской командировки. Хамзат насадил на веточку кусок хлеба и обжаривал его в пламени костра, когда к нему подошел командир десятки Магомед — уголовного вида дагестанец в характерной каракулевой шапочке. Хамзат поднятой рукой ответил на приветствие и спросил с усмешкой, кивнув в сторону арабо-афганского костра:

— Ну что там? Братья успокоились наконец?

Магомед осклабился, показав рондолевые зубы:

— Все тыхо, командыр… Братья не поняли, почему село нэльзя… Сколько ночь идем — горы, спим — земля… Село — рядом… Это твой тейп? Там русский баба есть?

— Откуда, — улыбнулся Хамзат. — Я ночью ходил… Мне — можно. Арабы и афганцы — нельзя… Не будем ссориться…