Мужей их расстреляли в центре Питера в девяносто седьмом — с интервалом месяца в три. Заказчиков вроде бы не нашли, но среди компаньонов погибших «нездоровая суета» привела к еще не одной смерти и как-то так вышло, что стали Елена Андреевна и Анна Дмитриевна богатыми наследницами, причем наследницами не только счетов и недвижимости, но и серьезных предприятий… Редкий случай — их не «раздели», не отобрали все оставшиеся в живых «компаньоны» и друзья покойных мужей… В этом, правда, большая заслуга принадлежала как раз госпоже Смирновой — был у нее, оказывается, один «покровитель» в Москве, не то чтобы даже любовник, а так… Пару раз (ну может, чуть больше, чем пару) «баловался» он с Еленой Андреевной. Причем, как однажды проговорилась Лена Ане по хорошей пьянке, «баловался» практически на глазах у мужа — потому что пост занимал такой, что это уже был самый настоящий Олимп, а к олимпийским богам не ревнуют, их «вниманию» радуются… Боги ведь умеют быть благодарными. Впрочем, и мстительными тоже… Да, так вот — Елена Андреевна не распространила «протекторат» своего «олимпийского покровителя» на подружку — дружба дружбой, а госпожа Смирнова (может, и справедливо) считала, что каждая должна сама отдуваться за свое счастье. Лена просто однажды взяла Анну с собой в Москву. А там — даже не в самой Москве, а в одной очень серьезной «подмосковной резиденции» — состоялся «вечер отдыха» — на четверых, потому что Ленкин «олимпиец» дружил с еще одним «небожителем». Елена Андреевна, конечно, Анну, как могла, подготовила, да та и сама не маленькая была — все понимала… В общем, была самая настоящая оргия — Аня про такие читала в книгах, посвященных закату Римской империи… «Небожители» остались довольны — и, что интересно, оказались они не сволочами, действительно «порешали» некоторые вопросы вдов — им это было не очень сложно сделать… Так что связь Елены Андреевны и Анны Дмитриевны стала даже прочнее, чем просто связь подружек — их объединяли не только похожие судьбы, но и тайна — залог безопасности их существования. «Покровители», кстати, их совсем не обременяли — будучи людьми государственными, они почти не располагали временем, да и неглупые были мужики, и не мальчишки по годам — а потому никакой «лебединой верности», естественно, не требовали, жизнь — не контролировали, и вообще единственной формой «оброка» была больше теоретическая возможность «сдернуть» к себе, но «сдернуть» в любое время дня и ночи и, что интересно, практически в любую страну мира… Правда, случаев таких за три года, было не больше пяти, причем в двух последних о сексе даже речи не шло… «Олимпийцы» были настолько замотаны, что просто отсыпались на пустынных пляжах в Индийском океане. Анин «покровитель» вообще посмотрел на двух молодых красивых женщин как-то чуть ли не по-отцовски и, задремывая, буркнул:

— Замуж бы вас, девки, за каких-нибудь мужиков нормальных. Чтоб вы и детишек понарожали… Да где ж их взять — нормальных… А?..

А детей у Елены Андреевны и Анны Дмитриевны, действительно, не было, и эта проблема их тоже сближала — от мужей нарожать не успели, а потом — потом другие заботы были — с бизнесом этим. Да и от кого рожать? И как в беременном состоянии своими маленькими «империями» управлять? Не от «олимпийцев» же — тем-то такие фортеля в биографии точно были не нужны…

Вот так и жили в Питере две богатые красивые вдовы — полуподружки, полукомпаньонки-поделыцицы по жизни. Многое было между ними — и ругались, и не общались, и напивались вместе и плакали, один раз даже лесбийским сексом заниматься пробовали, но быстро поняли, что этот вариант все же не для них, что обе ориентированы на мужиков, несмотря на все новомодные поветрия.

В плане же сексуальных своих похождений, конечно, обе старались в Питере не «шалить» — слишком уж они были заметными фигурами в северной столице. Тем неожиданнее стала для Анны новость о том, что Ленка спуталась с новым шофером — телохранителем — раньше она себе таких вольностей не позволяла. Сама же Анна уже несколько месяцев «постилась». Здоровая женская натура, конечно, требовала своего, но… Как говорят некоторые опытные дамы — на ночь-то мужика бывает найти еще сложнее, чем на жизнь. Анна не была ни особо развратной, ни особо циничной — да и происходила она из вполне порядочной интеллигентной семьи. Да и муж ее покойный не таким уж был жлобом… Но, конечно, богатство и власть, которую это богатство дает, не могли не наложить существенный отпечаток на ее личность…

Вернувшись из дамской комнаты, подруги нашли Числова и Дылева сидящими в философской задумчивости.

— Что, заскучали, господа офицеры? — захохотала Елена Андреевна, и Дыля тут же надел на морду улыбку: мол, готов веселиться — беззлобно, беззаботно и искренне, согласно распоряжению…

Числов же, наоборот, нахмурился еще больше.

Анна хотела что-то ему сказать, но не успела — неожиданно к их столику приблизились три кавказца — один уже в годах, шикарно и стильно одетый, и двое помоложе… Вот тут Сергей встрепенулся — от этой троицы он впервые ощутил какое-то дуновение настоящей опасности. Причем исходило не от старшего, а от парня, который по годам был примерно ровесником Числова. Капитан глянул ему в глаза и все сразу понял: люди войны узнают друг друга даже в толпе — и редко ошибаются. Так узнают друг друга менты и зеки.

— О-о, Исмаил, — приветственно замахала рукой Елена.

— Здравствуй, Исмаил Зелимханович, — наклонила голову Анна.

— Приветствую вас, красавицы, — Исмаил говорил почти без акцента и дамам ручки поцеловал очень даже по-светски, совсем не «по-горски». — Все хорошеете да хорошеете — смотрите, украдут вас когда-нибудь джигиты, удержаться не сумеют.

Исмаил демонстративно не замечал Числова и Дылева, видимо на инстинкте угадывал их иной социальный статус. Елена Андреевна решила немножко «подправить» ситуацию:

— А вот и не украдут — у нас защита надежная — офицеры элитного спецназа и в ваших краях, кстати, тоже бывали…

Она выговорила эту фразу игриво, как с русским, и только договорив, видимо, сама поняла, что ляпнула лишнее — и в лице Исмаила что-то дрогнуло, а тот из его спутников, что был постарше второго, так и вообще весь подобрался, словно волк, Исмаилу даже пришлось ему каркнуть что-то по-своему. Впрочем, Исмаил очень быстро взял себя в руки, снова заулыбался и повел рукой в сторону своих спутников:

— А это мои племянники. Хоть и не элитный спецназ, но тоже… Смогут, если надо, защитить пожилого родственника. У нас так принято. Вот, приехали в гости.

Числов чуть было не спросил: «Откуда?» — хотя и смысла в этом вопросе не было. Он прекрасно видел, откуда «племянники». Удивило его бы, наверное, только одно (но этого Сергей просчитать, конечно, не мог) — он постоянно сталкивался глазами с Хамзатом, полевым командиром того отряда, бой с которым несколько дней назад чуть не стал для капитана роковым… Исмаил посмотрел на Анну:

— Анечка, не хочу мешать вашему отдыху, да и не место тут для серьезных разговоров… Буквально полминуты тет-а-тет?

Анна молча кивнула, выскочила из-за столика, они отошли недалеко и стали о чем-то шептаться с Исмаилом.

Старший из оставшихся «племянников» враждебно посмотрел на Дылева с Числовым, уперся тяжелым взглядом в декольте Елены и глухо, с вызовом сказал:

— Меня зовут Хамзат. Где «там» были… элитный спецназ?

В его голосе было столько презрения и агрессии, что Числов дернулся, а вот Дылев — тот, наоборот, повел себя очень спокойно и по-взрослому — придержал капитана за локоть и ответил с уверенностью человека, который конфликтовать умеет — но… просто не хочет:

— А где надо, там и были… Хамзат… Еще вопросы будут? Не стесняйся…

У Хамзата задергались ноздри:

— Давно оттуда? Поговорим?!

Непонятно, что он там вкладывал в «поговорим», расшифровать не успел, так как вернулись Аня с «дядей». Исмаил мгновенно оценил густеющее напряжение, взял крепко Хамзата за локоть, улыбнулся и сказал по-русски:

— У нас тут войны нет.

Помолчал и добавил:

— И не будет.

Похоже, он говорил это не столько для русских, сколько для своего бешеного «племянника», второй-то, кстати, был совсем мальчишкой, который смешно озирался и, казалось, вообще не слышит никаких разговоров.

Исмаил пробормотал еще несколько каких-то общевежливых фраз и откланялся. Хамзат, уходя, оглянулся, и Числов поймал его горящий взгляд — между ними двумя на короткое время словно раскаленная проволока натянулась…

Елена Андреевна вопросительно взглянула на Анну.

— Завтра, — коротко ответила та, и Елена кивнула, словно хорошо понимала, о чем идет речь.

— Кто это? — спросил Числов.

Елена усмехнулась:

— А это вот тот самый Исмаил — самый тут главный из чеченов… по бизнесу… У Ани с ним кое-какие… деловые пересечения есть… Вообще-то, у нас чечены себя тихо ведут. Понимают, что лучше торговать, чем воевать…

— Ну да, — кивнул Числов и все-таки не удержался: — А потом они на эти деньги…

Аня вспыхнула и хотела что-то ответить, но Елена Андреевна предпочла сама «защитить» подружку:

— В Чечне, Сережа… основные деньги — московские, это все знают. А Исмаил — с ним как раз дело иметь можно. Он давно здесь живет и, по-моему, больше всего на свете как раз не хочет возвращаться в свою Чечню. Было бы побольше таких — быстрее бы эта война проклятая кончилась… И хватит об этом. Я хочу танцевать, в конце концов! Аня! Вперед!

Танцевали дамы, конечно, роскошно — да они вообще, видимо, привыкли роскошно делать все. Ну, или, по крайней мере, умели производить такое несомненное впечатление… Числов смотрел на две изгибающиеся в каких-то лазерных лучах и дымовой подсветке фигуры и думал, что вот это, наверное, круче стриптиза. Дело в том, что, так уж сложилось, капитан никогда вживую стриптиз (в смысле «шоу») не видел. Не довелось как-то… Пару раз раскрасневшиеся и разошедшиеся дамы пытались вытащить на танц-подиум и Сергея, но тут уж он не дался — вцепился в свой стул, как в последний рубеж обороны, и только смотрел. А Дылев только успевал ему напитки заказывать — и все «не в коня корм» выходило, потому что не брал алкоголь Числова, и все тут. Может, правда, в этой «Плазе» какой-то особый алкоголь был? Слишком качественный, а потому — непривычный? Черт его знает, а только «не цепляло» Числова…

Из клуба они собрались уходить около трех часов ночи — то есть как раз тогда, когда там только пошел самый разгар веселья. Или угар. Ну, в общем, стало там тяжеловато — разговаривать было уже невозможно, даже почти крича что-то прямо в ухо собеседнику. Или собеседнице. Были, правда, в этом моменте и свои несомненные плюсы, потому что Числов почувствовал прикосновение Аниных губ к своему уху и сам тоже… сподобился. Отчего окончательно протрезвел, но и одурел тоже окончательно. «Завязывать банкет» порешила, конечно, Елена Андреевна — ей уже было просто невмоготу наблюдать за всеми этими «голубиными томлениями». Оно ведь так — сначала забавно, а потом уже и малость раздражать начинает.

…Когда халдей подошел к их столику с кожаной папочкой, в которой лежал счет, Числов покраснел так, что даже сам это почувствовал. Он представил, как вот сейчас при всех кто-то из женщин будет расплачиваться (в «Старой таможне» сценка оплаты счета произошла как-то помимо него: он, видимо, тогда в туалет выходил) за двух здоровых мужиков и… Все, однако, произошло совсем не так драматично — папочку спокойно взял в руки Дыля, он же и расплатился. Числов, конечно, догадывался, что, наверное, не своими личными деньгами, но все равно выглядело все внешне очень прилично, тактично и замечательно.

Выйдя из «Плазы» на свежий воздух, Числов несколько раз глубоко вздохнул, потом решил, что настала пора прощаться, открыл рот и вместо «до свидания и спасибо» спросил, глядя на мосты:

— А почему… А когда же их разводят?

— Не зимой, — засмеялась Аня. — Только когда навигация начинается.

Дыля тем временем, выдав неописуемый маневр задом, подогнал «мерседес». Все расселись и поехали. Числов уже ничего не спрашивал, но понимал, что, вероятно, везут сначала домой Анну… ну а потом, может, и его подбросят… до госпиталя. Вспомнить бы еще, на какой он улице.

Числов угрюмо молчал, старался на Анну не смотреть даже краешком глаза и считал секунды, понимая, что вот сейчас… вот прямо сейчас все и закончится… А еще он напряженно думал, что бы такое… особенное сказать Ане на прощание. Ему не соригинальничать хотелось, ему действительно хотелось как-то по-особому поблагодарить и… Доразмышлять на эту важную, несомненно, тему он, однако, не успел, потому что все пошло по другому сценарию.

Анна вдруг дотронулась до плеча Дыли и сказала:

— Саша, притормози здесь… Что-то мне перед сном немножко пройтись хочется…

Дыля притормозил. Числов — окаменел. Женщины что-то ворконулй друг другу — мол, пока, дорогая, пока-пока, все было чудесно-расчудесно, завтра созвонимся… При этом Аня из машины не выходила и дверь не открывала.

— Э…э… — прорезался наконец голос и у Сергея. — Я хотел сказать, Аня, что… э-э…

— Товарищ десантник! — страшным шепотом, округляя глаза, перебила его Елена Андреевна. — Вы что же — в такую пору позволите женщине одной идти домой?

— Нет, — сказал Числов деревянным голосом. — То есть я, конечно… Я сейчас…

Перед тем, как вылезти из «мерседеса», он еще разок успел «блеснуть», обратившись к Дыле:

— Саня, я, как Анну Дмитриевну провожу, тебе на мобильник звякну?

В наступившей секундной паузе капитану показалось, что кто-то еле слышно хрюкнул, но вроде бы не Дылев. Дылев-то как раз очень светски (просто свэтс-ки) отозвался:

— Конечно-конечно… Звони. В любое время.

Из «мерседеса» они с Дылевым вышли одновременно — Сергей пошел огибать машину, чтобы открыть Ане дверь, но Сашка чуть опередил его, приоткрыл багажник и вынул оттуда большой пластиковый пакет, куда было сложено все армейское барахло Числова. Пакет этот Дыля молча, но твердо сунул в руки капитана, шепнув на прощание:

— Соберись, мудила… Ой-е-ешеньки-е-е-…

— Ага, — сказал Числов. — Я быстро, Сань…

Дылев махнул рукой и сел за руль. А Числов помог выйти из машины Анне. С Еленой Андреевной он попрощаться, разумеется, забыл, на что она, когда машина уже отъехала, не преминула обратить внимание Дыли:

— Вот стараешься для людей, вот уже просто на блюдечке все поднесешь — и ни «спасибо» тебе, ни «до свидания».

Дылев улыбнулся, но без развязной игривости:

— Так тяжелое военное детство, Елена Андреевна. Казарменные шутки, железные игрушки…

— Железные, говоришь? — переспросила олигархиня и прямо по ходу движения начала расстегивать на Дыле пиджак уверенными хозяйскими движениями…

А Числов с Анной шли по пустынной улице — очень красивой, хорошо освещенной и словно искрящейся насквозь — потому что шел легкий-легкий снежок… Анна что-то спрашивала, Числов вроде что-то отвечал, и вроде бы даже впопад, потому что она даже улыбалась. Вот только повторить, что он там говорил, Сергей вряд ли бы смог — настолько высоким стал градус его адреналинового напряжения… Наконец они дошли до подъезда — вернее, не до подъезда, а до парадного входа — освещенного и застекленного лучше, чем КПП в благополучной армейской части. Повисла пауза.

— Ну, так я… — промямлил Числов и зачем-то махнул пакетом. Анна вдруг всплеснула руками:

— Сережа! А как же вы Александру-то позвоните? Пойдемте, поднимемся наверх, от меня и звякнете…

Числов даже не заметил, что она назвала его на «вы» — хотя в «Плазе» несколько раз на «ты» вроде бы называла. Не подумал Сергей и о том, что в сумочке у Анны Дмитриевны лежит мобильный телефон, с которого позвонить можно, никуда не поднимаясь… А бывает такое — вроде вещь очевидная, а в голову не приходит. Сразу двум, в общем-то, неглупым людям.

В огромном, чистом и очень светлом подъезде-холле Анну поприветствовал уставным вставанием охранник в сером камуфляже, расположившийся в стеклянной будке:

— Доброй ночи, Анна Дмитриевна.

Анна отреагировала на приветствие лишь легким кивком.

…В лифте они друг на друга не смотрели — слишком наросло внутреннее напряжение у обоих…

…Когда вошли в квартиру — Числов сразу понял, что она не просто очень большая, а огромная. Наверное, когда-то это были несколько квартир, которые объединили в одну… И везде, начиная с прихожей, висели картины — в таких же золоченых рамах, которые Сергей видел во время короткой пробежки по Русскому музею… Может быть, эти рамы и были как раз оттуда, помнится, Анна что-то, смеясь, рассказывала о невероятных запасах старых рам в подвалах Русского музея.

Анна перехватила взгляд Числова и улыбнулась:

— Здесь много чего интересного. Картины, кстати, в основном еще от дедушки, а не от… Муж, он… Он не очень интересовался живописью: Пойдем, я настоящего Айвазовского покажу… Хочешь?

— Хочу, — выдавил через пересохшее горло Сергей и добавил зачем-то через паузу: — Айвазовского.

Анна повела его через какие-то темные комнаты и коридоры — свет не включала, но абсолютной темноты не было, везде темноту превращали в красивый полумрак искусно закамуфлированные источники легкой подсветки.

— Вот, — сказала наконец Анна. — Это Айвазовский. Самый что ни на есть настоящий.

На картине было нарисовано море. Числов смотрел на масляные волны и переминался с ноги на ногу. Потом он ощутил руку Анны на своей спине, но все еще боялся ошибиться.

— Да ну же! — чуть ли не выкрикнула она уже почти со злостью и развернула Числова к себе лицом. И они начали целоваться — жадно, нежно, грубо и по-всякому… Про Айвазовского, конечно, забыли — ну да, наверное, он, если и узнал про это на «том свете», не обиделся…

Они накинулись друг на друга так, как могут накинуться два молодых, здоровых человека, очень понравившиеся друг другу физически и очень сильно изголодавшиеся по противоположному полу. Есть такая известная поговорочка: «Голод — лучший повар». М-да. А плюс к этому всему в их встрече были авантюрность, интрига, азарт и томление, с учетом всех этих ингредиентов «винегрет» получался довольно-таки крутого замесу. Легкая эротика стала быстро перерастать в не такую уж легкую еще под всё тем же многострадальным Айвазовским… Потом они свалились на какую-то кушетку, а с нее на ковер… Потом черт знает что пошло на каком-то старинном столике, там у Числова случилось даже некое помрачение (или раздвоение) сознания: ему, в частности, по сенсорным ощущениям казалось, что он входит в Аню сверху и — как бы это сказать поприличнее — традиционно, что ли, но, повернув голову в сторону старинного зеркала, с удивлением увидел захватывающую картину орального соития… Как-то они все же добрели до спальни — там безумие продолжалось… И черт его знает, сколько прошло времени, когда голый Числов пополз искать ванную — естественно, он заблудился, и голая Аня, смеясь, пришла ему на помощь. Она взяла его за руку и потащила в другую сторону:

— Пойдем лучше в розовую ванную, она ближе.

— Да? — не особо уже удивился капитан. — А еще какие есть?

— А еще есть перламутровая. И ванная для гостей.

— Понятно…

Розовая ванная показалась Числову похожей почему-то на рубку космического корабля. Анна, смеясь, включала разные подсветки, какие-то струи воды, бьющие из стен и пола… Потом они забрались в огромный бассейн-джакузи, чуть было не утонули там — но все, конечно, обошлось…

Забылись они уже утром — тесно и крепко прижавшись друг к другу, будто боялись потеряться во сне. Числову ничего не снилось. Он провалился в очень хороший глубокий сон — словно упал в обморок. Засыпая, он, наверное, испытывал эмоцию, близкую к счастью, сам-то он об этом подумать не успел, на мысль не хватило ни сил, ни времени.

…Многие умные люди повторяли одну простую истину: счастье — это мгновенное состояние человеческой души. Долгим оно не бывает, и остановить прекрасное мгновение не под силу обычному человеку, а Мефистофель является не ко всем, и слава богу.

Капитан засыпал счастливым, обнимая женщину, которой у него никогда в жизни не было и о которой он, может быть, мечтал в своих еще юношеских грезах, а проснулся словно от толчка, ощутив тревогу… И снова, как накануне в Гранд-отеле, — снова вместо стен сонной квартиры пригрезился ему чеченский пейзаж — въезд в Рошни-Юрт…

…Чувство тревоги вырвало Числова из эйфорического сна, наверное, все-таки не случайно — его рота готовилась «чистить» село…

…Самохвалов на построении, срывая голос, заканчивал доведение задачи:

— …Зачищаем тщательно, чтоб ни одна блядь не выскочила. Мы — берем в охват. В самом селе работают внутренние войска. Вот командир взвода ВВ — капитан Минаев. Орлов! Завьялов! Саранцев! Все, кто с ним, — любить, как папу с мамой. Больше, чем меня! Панкевич, твой — дальний въезд, двух спецназеров приданных заберешь. Все! Командирам взводов распределить личный состав по расчету… Минаев, дай схему…

…Числов в далекой петербургской квартире даже головой потряс, но «чеченский морок» не уходил, не давал забыться сном, а может, просто навалил свой сон — тревожный вместо счастливого и беззаботного…

…Рыдлевка смотрел на бойцов своего взвода красными воспаленными глазами:

— …С брони на броню — по моей команде. И дистанцию, держать дистанцию… Плавно, по колее. Не съезжать! Кто что заметит, сразу стоп — и доклад. «Кроты»[22] — не спать! Слушать сигналы. Вместо Родионенко — Федоров на замыкание. С ним — Коняев и Гусев. Федоров, не щелкай варежкой — смотри за молодыми. Считай — твой дембельский аккорд. Гусев, варежку закрой — кишки простудишь… Да, по поводу варежек… Сержант Николаев, где варежки Мургалова?

Маугли нехотя начал снимать неуставные кожаные перчатки. Панкевич зло катает желваки по скулам, ждет, пока Маугли не спрячет перчатки:

— Мургалов… После дембеля носи хоть мухту на бретельках… А сейчас — не заводи… Ну, все… К машинам…

Некоторые из солдат полуукрадкой перекрестились. Коняев тихонько спросил у дембеля «дяди Федора»:

— А что такое «мухта»?

Федоров ничего не ответил, только тягуче сплюнул на мерзлую землю…

…Числов застонал, обхватил голову руками и тут же почувствовал прикосновение женских рук — они несли тепло и покой, они несли радость, но все же… все же они не могли полностью «отключить» чувство тревоги…

Бэтээр, на броне которого сидели Панкевич и Маугли, остановился у дальнего въезда в село — и почти сразу же к ним подбежал пацаненок лет пяти — в огромных сапожищах и замызганном свитере ниже колен. Мальчонка протянул руку к Маугли и пролепетал:

— Красавчик.

— Правильно, пацан, — кивнул Маугли. — Мы все — красавцы.

— Красавчик, дай патрон.

— Зачем тебе?

— Леча придет, ему дам… Он там, в горы…

— Гоблин, дай патрон…

Ошарашенный Маугли покосился на Рыдлевку, выщелкнул из магазина в подсумке патрон и бросил мальчишке:

—На!

Пацаненок осмотрел патрон и бросил его обратно:

— Нет, не такой… Мне 7,62 нужен.

— Ну, ты… блин.

— Мургалов! — оборвал их торг Панкевич. — Хорош цирк гонять… Спецназовцы подъехали. Родионенко, Азаретян! На выход.

…Числова обнимали женские руки, Анна крепко-крепко прижимала его к себе, что-то шепча нежное почти по-матерински, а он все каменел и никак не мог разжаться…

…Веселый шел по тропе в село позади двух приданных спецназеров — квадратных мужиков в масках и ладно подогнанной амуниции. Один пошел на несколько шагов вперед, и Родионенко подобрался чуть поближе ко второму — ему было интересно, спецназовцы ГРУ всегда были окутаны ореолом романтической тайны.

— Земеля, тебя как звать? Откуда?

Спецназер в маске чуть повернул голову, хмыкнул глухо:

— Сова я. Оттуда, откуда и ты… Только выпал раньше. Вопросы?

Со спецназерами так всегда — они не любят имена свои называть. Только клички. Вернее, боевые прозвища.

Впереди на дороге лежали три палочки. Сова бросил первому спецназеру:

— Фикус, пять метров впереди — справа растяжка. Проверь.

Фикус растяжку снял привычно, почти автоматически.

Сова ухмыльнулся, глаза из прорези маски глянули на Веселого:

— Учись, десантура. Это тебе не в крутых «разгрузках» для баб сниматься…

Веселый кивнул и тут же сунулся с новым вопросом — пока хоть что-то отвечает этот спецназер:

— Слушай, Сова… А у вас дембельские альбомы есть?

Сова даже остановился на полсекунды:

— Ты че — охренел? В маске, что ли, фоткаться? Ты вот на бабу в ОЗК[23] полезешь?

— Ну да, — смутился Веселый. — Я как-то не подумал…

— Тихо! — поднял руку Сова. — Фикус, что там за стенания?

У второго дома от края села стояло несколько пожилых женщин, неприязненно глядя на федералов. А из дома действительно доносились крики и плач. Стоящая перед домом пожилая женщина с волевым лицом начала вдруг заводить односельчан:

— Зачем мирный убивает? Хож-Ахмет — самый мирный, самый раненый. Вчера танк приехал, солдат дом ходил — я сама видела! Повесил Хож-Ахмет, чтоб за баран не жаловался. Солдат так и говорил — всэх убиват!.. Мотоцикл украл. Гус — зарэзал…

Веселый остановил Сову за рукав:

— Я сейчас за взводным сбегаю. Это ж дом этого… сержанта Хож-Ахмета.

— Какого сержанта? — не понял Сова. Но Веселый уже бежал к взводному…

А с этим Хож-Ахметом действительно с неделю назад случилась история: проезжали на бэтээре по селу, случайно зацепили сараюгу — водила вильнул, показалось ему что-то на дороге. В сарае был баран, которого придавило, и хозяину пришлось его прирезать.

Панкевич, конечно, доложил об инциденте ротному, и как раз во время доклада караульный Фома вместе с сержантом — начальником караула из орловского взвода привели к ротному подошедшего к КПП чеченца. Самохвалов сначала аж зарычал на бойцов:

— Вы че, контуженые? На хер вы его…

— Да, товарищ майор, он, кажется, не говнистый.

В этот момент в палатку без разрешения влез и сам чеченец — лет сорока мужик, судя по всему, слышавший препирательства. Вошел и доложился по-уставному:

— Товарищ майор! Младший сержант запаса, старший радиотелеграфист узла связи «Юность», войсковая часть 54286, Магомадов Хож-Ахмет, разрешите обратиться?

Самохвалов аж обалдел, но улыбку удержать не смог:

— Ах ты… «Юность» ты моя грешная… Сегодня не до тебя с твоим бараном… Хотя, конечно, извини, что так… Панкевич! Отдай сержанту ящик тушенки за барана! Лады!

На следующий день Хож-Ахмет пришел снова, но тушенку брать отказался — она же свиная была. Панкевич долго чесал репу, Маугли вроде бы даже нашел выход — они с Арой черным фломастером на партии банок зачиркали слово «свинина». Хож-Ахмет все понял, улыбнулся, не зная, как быть. Рыдлевка даже за плечи его приобнял:

— Слушай, отец… Видишь, тушенка откуда? Написано «Майкоп». Там тоже мусульманы живут, они ж плохого тебе не сделают. Бери. Считай, что подарок от своих…

— Не могу, товарищ старший лейтенант. Национальные традиции… Вы мне лучше китайца своего пришлите с кем-нибудь — забор починить. Я видел, он умеет.

— Хорошо, хорошо…

Под «китайцем» Хож-Ахмет имел в виду Тунгуса, и Рыдлевка действительно послал Веселого с сержантом Николаевым помочь «восстановлению разрушенного хозяйства».

Они нашли Хож-Ахмета в его дворе сильно пьяного и в старом солдатском кителе — еще с бархатными голубыми погонами и буквами «СА» на них и с серебряными двойными лычками. Хож-Ахмет сидел на чурбане, сильно раскачиваясь, в одной руке у него был марлевый сверток, в другой — альбом и магнитофонная кассета. Чеченец посмотрел на солдат и сказал:

— Люди совсем шакалы сделались. На хрена эта война? Тебе, китаец, она нужна? Ты кто по наци? Думаешь, чечену она нужна? Вот, шашлыки берите…

Хож-Ахмет сбросил марлю — под ней были четыре палочки с бараньими ребрами, луком и помидорами. Шашлыки оставили на кителе жирное пятно.

Пока Веселый с Тунгусом трескали угощение, чеченец продолжал свой монолог:

— Майор не пришел. Старлей — не хочет. Брэзгувают, фэдэралы… Пачиму ни старлей, ни майор нэ говорят «товарищ младший сержант»? «Чэчэн», «мужик»… Мы — такой же, как все… Был Союз. Был — дружба… Тэпэрь — свабода. Шариат — Ельцын. — Масхадов. Одын брат застрелили в Грозный на вокзале. Другой брат — в Гудермес. Было восемь баран. Остался адын. Последний задавил. Ешь шашлык… Вот мой дэмбельский альбом. Вот полковник Драч — командир части. Лично портвейн забрал — пять суток гаупвахты — Ош Чашму пили. Это мы у его гаража с Вовкой Несмашным и Серегой Русских — он комсомольский секретарь был, но не говно. Потом дипломат стал, в Ливане убили — писали в газетах… А это — я… Вот это — Хатохов. Кабардин. Он меня черножопым обозвал в строю. Капитан Фауст его ответ за санчасть и та-акой пизды дал… А это кассета — капитан Белевич пел — берите, подарок.

— Спасибо, — сказал дипломатично Тунгус, пряча кассету.

— Классный альбом, — авторитетно признал Веселый, прожевывая уже остывшую баранину. — У меня такого уже не будет…

…Когда Веселый с Панкевичем и Тунгусом подбежали ко двору Хож-Ахмета (спецназеры остались на улице — внимательно просматривая ее), там двое односельчан уже вынимали из петли повешенного младшего сержанта запаса. Рыдлевка выругался. На скамейке во дворе ветерок трепал ксерокопированную «фетву» — приговор шариатского суда, куда коряво по-русски было вписано печатными буквами «ПРИДАТИЛ ЧЕЧЕНСКОГО НАРОДА». Панкевич снова выругался. Тунгус перехватил под левую руку снайперскую винтовку и вздохнул:

— Шашлыками угощал… Мы когда сарай чинили — он меня еще в сторону отводил, просил, чтоб я ротному передал про какого-то Хамзата… Говорил, что его сюда не пустят, потому что здесь «беной», а Хамзат — аллерой… Говорил — не надо зачистки, хотим дружба и не стрелять… Говорил — не надо село ездить, семь мужчин осталось, если будет ополчение — придут с гор убивать… Я толком не понял… Еще говорил — араб придет, стрелять будет, снайпер какой-то…

— Какой араб? — не понял Рыдлевка.

— Да хрен его знает, — пожал плечами Тунгус. — Он сильно датый был… Я ротному, как мог, пересказал — он только рукой махнул. Сказал, что у этого Хож-Ахмета у самого плечо надо проверить…[24]