— А вы, собственно, кто? Разве я обязан отвечать на ваши вопросы?

— Хороший вопрос, — сказал Димка.

Хороший вопрос, подумал я, но вслух не сказал. Я понял, что недооценил этого юношу с открытым и честным взглядом и комсомольским значком на лацкане темного пиджака.

— Они из уголовного розыска, Андрей, — сказал, не поднимая глаз, Этибар-оглы Мамедов.

— Правда? — удивился Русаков, потом, обернувшись к Витьку, сказал:

— Что-то мне не несут мой кофе.

«Господин N» ухмыльнулся и ничего ему не ответил. Русаков снова обвел глазами кабинет — и бойца у двери, и наши лица, и репродукцию с питерским пейзажем на стене… и остановил свой взгляд на бархатной шторе, скрывавшей нечто… Почему он остановил свой взгляд на этом куске лилового бархата? Почувствовал что-то?

Димка сделал глоток пива и сказал Русакову:

— Брось, Андрюха, не понтуй… Вещь ты взял дорогую. Отдать все равно придется. Ты же не пацан и сам все понимаешь.

— Нет, я определенно ничего не понимаю. Что значит — «взял вещь»? Я украл ее?

«Господин N» засмеялся и сказал:

— Слушай, Николаич, у меня в подвале есть пустующие холодильники… как ты смотришь на то, чтобы остудить этого красавца?

Я ответить не успел, за меня ответил Русаков:

— Отрицательно. Неужели вы думаете, что ваша заказчица простит вам такие методы в отношении меня?

— А если простит? — спросил я.

— Чушь, джентельмены, чушь. Вам заказали найти меня… Ну что ж, вы нашли. Браво. Не ожидал. Даже не могу себе представить, как вы это сделали… но все-таки сделали. На этом ваша миссия выполнена, вы свободны, С Анной я все вопросы решу сам. Можете ей позвонить и сказать, где мы находимся… Уверен, она мигом примчится. Потому что любовь, как известно, окрыляет.

Честное слово — я от такой борзости тормознулся. Противно мне стало. Противно и мерзко. И захотелось дать романтику Андрюше по морде… Я сказал:

— А если ты, Русаков, заблуждаешься? Если нам заказали найти тебя и мочить до тех пор, пока ты не отдашь саблю?

— Да бросьте вы! Нюшка, что ли, меня мочить заказала? Да она кипятком обоссытся, как только услышит мой голос… а то сабля какая-то! У меня с Нюшкой любовь.

Он сказал эти слова с откровенной издевкой. И снова посмотрел на штору… Митька крякнул и сказал Виктору:

— Пожалуй, Виктор, ты прав про холодильник. У Андрюши кровь кипит ОТ ЛЮБВИ. Я думаю так: посидит сутки — вспомнит про саблю. Мало — добавим еще сутки. Мало — еще добавим. Заодно и с любовью все проблемы решатся, потому что после трех суток в холодильнике завянут помидоры и никакой любви уже точно не будет. Разве что ПЛАТОНИЧЕСКАЯ. Этибар-оглы посмотрел на Димку с откровенным испугом. Видимо, яйца были самым главным сокровищем в его жизни. Виктор улыбнулся и сказал:

— Валек!

Боец у двери посмотрел на босса. «Господин N» коротко бросил:

— В холодильник. В секцию "В". Холод на максимум.

— Ай вай! — воскликнул оглы, глаза выкатил.

С мерзким звуком колец, скользящих по латунной проволоке, отлетела в сторону лиловая портьера, и Анна Николаевна сказала: «Прекратите!».

— Прекратите! — сказала она. — Это же… стыдно.

…Немой сцены, как у Гоголя, не получилось. Охранник Валек, конечно, оторопел. И Мамедов тоже оторопел. А вот Андрей Васильевич Русаков — нет. Он живо встал, глаза его сделались глубокими и теплыми.

— Аня, — сказал он. — Аня, я ведь знал, что ты где-то рядом. Я чувствовал… сердце-то не обманешь!

Я посмотрел на Анну Николаевну и понял, что делать нам здесь больше нечего… При чем здесь сабля XVIII века?

Ушли они вдвоем. Ушли они под руку и вдвоем. «Господин N» забористо матюгнулся и сказал:

— Не, ребята, никогда я этих баб не понимал.

— А сейчас? — спросил Петрухин.

— И сейчас ни рожна не понял… Здесь, в кабаке моем, такие бывают фемины — беда! По три высших образования, миллионные счета за бугром, заводы-газеты и все такое, плюс, разумеется, внешность… Но ведь из-за какого-нибудь сопляка со смазливой рожей могут истерику закатить. Не, не пойму я баб!

— Вай, вай, беда с этим баб, — посочувствовал «господину N» господин Этибар-оглы Мамедов.

Петрухин с деланным изумлением обернулся к нему:

— Ты еще здесь, янычар секонд-хэндовый?

И Эдик исчез. А мы остались. Мы остались и стали выпивать. И говорить о женщинах… не только о женщинах… Но большей частью все-таки о них.

— Удивительная женщина, — сказал я, вспомнив, как Анна ушла со своим романтиком.

— Ты о ком? — спросил Димка чуток пьяновато.

— Об Анне… о ком же еще?

— Может, и удивительная, но дура, доложу я тебе, редкостная, — ответил мой напарник.

Я не стал с ним спорить, я понимал, что это бессмысленно… тем более что с общепринятой точки зрения Димон был прав.

— Есть такие бабы, — продолжил, рыгнув пивом, Петрухин, — которым всласть только те мужики, что об них ноги вытирают.

Ты прав, Дима… прав, прав. Ты тысячу раз прав, но мне все-таки запомнились на всю жизнь серые глаза художницы Нюшки и ее голос:

— Я знала, Андрюша, что ты обязательно вернешься.

…Ах, как я им завидовал. А впрочем, не знаю… не знаю…