— Мария Антоновна, наша пресса полна сейчас статьями о смерти вашего мужа. Многие мои коллеги пишут о политических мотивах убийства. Я — реалист, считаю, что в России «за политику» не убивают. В основе каждого убийства лежат конкретные причины. Как правило, экономические: кто-то кому-то что-то должен. Кто-то не выполнил какие-то обязательства… Скажите, у Михаила не было долгов? Или, напротив, должников?

— Все эти вопросы мне уже задавали. И знаете, что я ответила?

— Нет, разумеется, не знаю.

— Вот и я ответила точно так же: нет, разумеется, не знаю.

— Понял, — задумчиво произнес Обнорский.

— Но вам я скажу: возможно, у Миши были какие-то долги, — сказала Малевич и посмотрела на портрет в черной рамке, как будто спрашивая у убитого мужа разрешения. Видимо, он разрешил… Вдова помолчала немного и продолжила: — Были, были у него долги. И неприятности какие-то серьезные тоже были.

Обнорский насторожился:

— Он сам вам об этом говорил?

— Нет, но я же чувствую… Я, разумеется, пыталась выспросить, но… А однажды, в середине июня, он принес домой деньги. Очень много денег. Целый «кирпич» долларов, запаянных в полиэтилен.

— Кирпич? Вы имеете в виду — пачку?

— Навряд ли двести тысяч баксов можно сложить в одну пачку. Двадцать пачек, Андрей Викторович, упакованных в «кирпич»! Новенькие, в бандеролях Центрального банка USA. А сверху «кирпича» другая бандероль — «Инкомбанка». Подписи, печати, номера купюр.

«Двести тысяч долларов наличными, — подумал Обнорский. — Что-то в этом есть!» — Простите, Мария Антоновна, а что значит — номера купюр? Двести тысяч в стодолларовых бумажках — это две тысячи купюр. Что же — они все были переписаны? — спросил Андрей.

— Нет, конечно… Деньги были новые. Шли, видимо, подряд. Поэтому на бандероли был указан номер первой и номер последней. Миша их записал на страничке настольного календаря.

— А календарь жив?

Малевич вскинула на Андрея глаза. Сказала медленно:

— Календарь, в отличие от Миши, жив.

— Извините, я, кажется, неудачно…

— Не стоит, не извиняйтесь… теперь уже все равно.

Повисло молчание. Тяжелое, как приговор. Малевич закурила вторую сигарету. Андрей спросил:

— А взглянуть на календарь можно?

— Зачем вам?

— Я пытаюсь найти какие-то зацепки, Мария Антоновна.

— Хорошо, сейчас я принесу.

Через минуту Обнорский держал в руках довольно массивный письменный прибор с перекидным календарем. Такие приборы любят дарить к каким-нибудь юбилеям. Как правило, они бывают безвкусны, громоздки и вычурны. Прибор как таковой Обнорского не интересовал… Он быстро листал страницы… В середине июня… июль… июль… июнь… ага, вот! Шестнадцатое… запись: «C24131501L — C24133500L = 200`000!…» Интересно.

— Вы позволите, я запишу? — спросил Андрей.

— Зачем вам? Впрочем, пишите…

Обнорский быстро записал номера купюр… Зачем, действительно? Сказать по правде, он и сам не знал. Просто зафиксировал факт.

— Скажите, Мария Антоновна, а вы не спрашивали, что это за деньги?

— Спрашивала.

— И что ответил муж?

— Он разозлился… он разозлился и сказал: не твое, мол, дело. Потом отошел, извинился. Сказал, что деньги чужие, их нужно отдать.

— А кому?

— Не знаю…

— Это же очень важно, Мария Антоновна. Неужели вы…

— Послушайте, господин Обнорский! — резко сказала Малевич. — Я устала! Вы понимаете? У меня убили мужа! Я уже ответила на множество вопросов… Оставьте меня! Оставьте… я прошу.

— Извините, Мария Антоновна, — сказал Андрей и осторожно поставил прибор на стол. Михаил Малевич из рамки глядел на него с иронией.

От вдовы Андрей вышел сильно озадаченным и в отвратительнейшем расположении духа. Он остановился на набережной Фонтанки и выкурил сигарету. Был замечательный, теплый и светлый, день, по черной воде Фонтанки скользили теплоходики с туристами. …Какого черта?! Какого черта ты выбрал эту работу?… Неужели нет в журналистике других тем?… Да их полно! Захватывающих, интересных, глубоких… Безусловно, важных. А тебя черт несет туда, где всегда беда. Где кровь, подлость, интриги, предательство… Туда, где женщины — не жены, а вдовы. А дети — сироты. Где Антибиотики, Бабуины, Наумовы и Тихорецкие. Убийства, аферы, взятки, морги, ложь… ложь бесконечная… Стена! Непрошибаемая, железобетонная. На весь пятимиллионный Питер всего-то несколько десятков идиотов-фанатиков пытаются протаранить ее лбом. А ей ничего не делается! Она стоит крепко… Горсточка правдолюбцев вроде Никиты Кудасова и Резакова да десяток журналистов атакуют ее раз за разом… Ну и что? А ничего! НИ-ЧЕ-ГО. …Так что — бросить? Плюнуть, растереть и забыть? Переориентироваться на «светскую хронику»? Предать себя и своих товарищей. Ну, нормально… нормально! Меньше знаешь — крепче спишь… Кто не курит и не пьет, тот здоровеньким помрет… А если пойти дальше? Довести идею до логического завершения? Тогда — к Наумову! Здрасьте, Николай Иваныч… вы приглашали, и я пришел. Вам нужен киллер? Да не пугайтесь, я имел в виду: информационный киллер. Вы заказываете — я мочу. Ставлю информационные растяжки, даю контрольный компроматный выстрел в голову. Гонорарчик, извольте, в эс-ка-ве… И никакой уголовщины.

Обнорский выщелкнул окурок в воду, обернулся и… столкнулся лицом к лицу с Марией Антоновной Малевич.

— Андрей… — сказала она. — Андрей Викторович! Как хорошо, что я вас догнала. Я позвонила Анечке… А она говорит: еще не приходил. Я подумала… я решила…

Обнорский смотрел в лицо вдове. При ярком солнечном свете оно выглядело постаревшим. Выглядело ЧУЖИМ.

— Да, Мария Антоновна, я слушаю вас.

— Андрей Викторович, я была излишне, наверно, эмоциональна. Но вы должны меня понять, — сказала вдова.

— Вам нет нужды оправдываться, Мария Антоновна, — ответил Обнорский. — Понимаю, как вам тяжело сейчас.

— Нет, Андрей, вы не понимаете… На самом деле вы ничего не понимаете. Мне страшно, Андрей. Мне очень страшно. Я не знаю, кто и за что убил Мишу. Я боюсь… Я за сына боюсь. И за себя тоже. Все глупо вышло… Глупо, глупо. Я до сих пор помню, как пули дырявили машину! Я этого никогда, наверно, не смогу забыть, Андрей. И каждую минуту я думаю: а если бы в машине сидел Левушка? А если бы его? Вы понимаете?

— Да, — сказал Обнорский. Он представил себе, что на заднем сиденье, рядом с Машей, сидит десятилетний мальчуган. И ему тоже стало страшно… И противно… Навряд ли, подумал Обнорский, ребенок стал бы препятствием для стрелка. Киллер, стрелявший в «вольво» вице-губернатора — не Иван Каляев…[13].

— У вас есть сигареты? — спросила Малевич.

— Да, конечно. — Обнорский вытащил пачку и зажигалку. Маша закурила, посмотрела Андрею в глаза:

— Вы поможете мне?

— Каким образом, Мария Антоновна, я могу вам помочь?

— Вы ведь начали собственное расследование… Если вам что-нибудь удастся узнать… я не очень-то в это верю… Но если удастся, вы сообщите мне? Понимаете, Андрей, самое страшное — неизвестность. Если бы я хоть что-то знала о мотивах этого убийства! Но я не знаю ничего… Мне страшно. Если вы сумеете…

— Я обязательно поставлю вас в известность, — сказал Обнорский твердо. На самом деле он так не думал, но видел страх и растерянность женщины, хотел хоть как-то ее успокоить. — Я поставлю вас в известность, если что-то смогу раскопать, Мария Антоновна. Я не думаю, что вы или ваш сын подвергаетесь сейчас какой-либо опасности.

— Правда? — спросила она по-детски доверчиво.

— Я в этом убежден, — ответил Обнорский.

Она ушла. Она ушла по гранитным плитам набережной Фонтанки. Только сейчас, глядя ей вслед, Андрей увидел, что на ногах у Маши домашние тапочки.

Ажиотаж вокруг убийства Малевича был огромный. Такого, пожалуй, не было со времени убийства Листьева. Газеты кишели материалами на эту тему… Как правило, совершенно никчемными. Зверев к расследованию вдруг, неожиданно для Обнорского, охладел. На вопрос Андрея: как «шестерочный» след? — ответил, что след оборвался и вообще он, Зверев, не хочет заниматься херней.

— Это почему же херней? — удивился Андрей.

— Во-первых, потому, что такого рода дела раскрываются довольно редко… Исполнители либо уже мертвы, либо оттягиваются в какой-нибудь Голландии с чемоданом бабок. А без исполнителей на заказчика не выйдешь. А во-вторых, потому, Андрюха, что не пойму, почему это убийство вице-губернатора должно шокировать меня больше, чем убийство водителя такси… Вот не понимаю я этого. Дурак я!

Зверев встал со стула, развел руками и вышел из кабинета Обнорского. Только что дверью не хлопнул. Повзло покачал задумчиво ногой и сказал:

— Водителей такси немножко больше, чем вице-губернаторов.

Обнорский устало спросил:

— А что у тебя, Коля? Есть что-то интересное или тоже голяк?

— Вроде наклевывается один вариант интересный… Есть один мужик-политолог. Думаю, что там может быть результат. Ничего, конечно, гарантировать не могу, но…

Интуиции Повзло Обнорский доверял. Тем более что интуиция Коли была подкреплена знанием политического закулисья и подводила его редко.

— А поконкретней? — спросил Андрей. — Что там такое?

— Не знаю пока, но есть некоторые признаки, что там может быть результат, — ответил Повзло. — Выдели сто баксов.

— Зачем? — сразу ощетинился Андрей. Денег просили все и все при этом говорили, что возможен результат.

— Надо мне с ним попить водки в интересах дела.

— Разорите вы меня, к черту, — пробурчал Обнорский, но полез в бумажник.

В отдельном карманчике бумажника лежали три «стохи» — резерв на непредвиденные обстоятельства. Андрей вытащил деньги, с грустью подумал, что «непредвиденные обстоятельства» в расследовательском деле встречаются почему-то чаще «предвиденных». И все почему-то — негативные.

— Не жмись, Андрюха, — подбодрил Коля, — мужик перспективный… я жопой чую.

— Ну-ну… Посмотрим, что за перспектива, — скептически пробормотал Андрей. Интуиции Коли он, вообще-то, доверял… Нехотя он отделил одну бумажку, но отдать Коле не успел — позвали Колю к телефону срочно. Андрей положил купюру на стол, продолжая ворчать: — Жопой он, понимаешь, чует… Дорого мне ваши жопы обходятся! Если бы у меня был «кирпич» баксов… с бандеролями… с печатями… с подписями… с номерами. Но у меня нет этого «кирпича»! Хоть разбейся — нет! Ни бандеролей, ни подписей… один номер… вот — c24131829L… И больше — ни хрена.

Он метнул «стоху» через стол. Бумажка летела, вращалась пропеллером… Что-то было не так! Обнорский еще не мог сказать, что именно не так. Но это «не так» было сопряжено с полетом «стохи» над заваленным бумагами столом… Он напрягся, пытаясь сообразить, глядя на неровный полет заокеанской денежки… Стоп! В голове щелкнуло, он понял.

Он не мог поверить себе. А стодолларовая бумажка мягко спланировала на папку с надписью: «Малевич». Андрей стремительно бросился к ней, схватил, еще раз быстро прочитал номер… Нет! Этого не может быть… «c24131829L». Не может этого быть!… Он достал из сумки свой блокнот, нашел нужную запись: «c24131501L — c24133500L = 200`000!» Этого не может быть… Это бред какой-то… Может, крыша уже едет?

Андрей вытащил из «резервного» кармашка две другие денежки… Номера?… c24131830L и C24131828L! Ну и ну…

В кабинет, потирая руки, вошел Повзло.

— Между прочим, — сказал он, — тот самый мужик звонил.

— Какой мужик? — спросил Обнорский рассеянно.

— Да тот самый, политолог. Ты стоху обещал на кабак.

— А? Да… да, обещал. Слушай, Коль, ты возьми рублями… У меня сейчас баксов нет.

Повзло с интересом посмотрел на Обнорского, на три стодолларовые купюры перед ним и ответил:

— Н-ну, коли баксов у тебя нет — давай рубли. Пятьсот тысяч с вас, безвалютный товарищ… А точно нет?

— Нету-нету, — подтвердил Обнорский.

Отсчитал Коле пятьсот тысяч. Повзло взял, сказал: спасибочки — и пошел к двери. У двери он остановился и повторил классическое булгаковское:

— Не при валюте мы сегодня, не при валюте.

И вышел. Обнорский остался один. На столе перед ним лежали три купюры из «кирпича» покойного Малевича. Бред какой-то.

Вечер. В помещениях агентства было пусто. Один Обнорский сидел в своем кабинете. Лежали на столе злосчастные «стохи». Сам по себе факт почти невероятный. Но не это смущало Обнорского — в жизни случаются самые невероятные, почти фантастические совпадения… Это он знал точно.

Смущало другое: эти купюры Андрей получил от Зверева! А вот как они попали к Сашке?… Вариантов, конечно, существует довольно много. Допустим, Зверев купил их в валютнике. Или выиграл в карты. Или нашел на улице. Или деньги ему передал резидент марсианской разведки за секретную информацию о технологии пайки креманок в тринадцатой зоне. Чем не версия? Очень даже хорошая версия. …Но — бред. Бред. Бред полнейший! Андрей встал, начал разгуливать по кабинету. Как, черт побери, купюры из «кирпича» убитого вице-губернатора попали к Звереву?

С вероятностью 99,999 от Анастасии Тихорецкой. Темную 0,001 процента оставляем на «марсианский след»… Значит, от Насти. Но в Настиных-то руках как оказался пресловутый «кирпич» или часть его? От Малевича! Деньги, сказал покойник жене, чужие. Их нужно отдать… Кому? Получается — Насте. Ай-яй-яй. Как антиресно! Но все равно ничего не понятно.

Так, Обнорский, давай-ка сначала. В конце мая Лысый и Зверев выставили Анастасии Михайловне Тихорецкой счет. На какую, кстати, сумму?… Нужно будет спросить у Сашки… Далее: 16 июня у покойного вице-губернатора появляется «кирпич». А после убийства Малевича Лысый и Зверев выплачивают мне «премию» купюрами из этого самого пресловутого «кирпича». Что же это может означать?

А черт его знает, что это может означать!

Нет, так не пойдет… Думай, Обнорский, думай.

Значит, цепочка такова: Малевич — Тихорецкая — Зверев. М-да… Что же получается? Получается, что мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один там только и есть порядочный человек: прокурор, да и тот, если сказать правду, свинья… Бог с ними. Гоголь им судья!

У нас дело посерьезней: убийство, квалифицируемое как теракт.

Получается: Малевич дал Тихорецкой деньги. Возможно, в долг… Сумма, конечно, велика. Но ведь Катя готова была расстаться с гораздо большими деньгами, чтобы помочь мне!… Пусть так. Но откуда у покойного Миши такие бабки? Как его смерть связана с этими деньгами? А ведь почти наверняка связана! Но как? Взял, желая помочь любовнице, в долг и не смог отдать в срок? Вполне вероятно! Даже по датам похоже: почти день в день — два месяца… Хотя — нет, глупость. Не могли за пару дней подготовить и осуществить убийство. Деньги он взял, скорее всего, на месяц, но в середине июля не отдал, а потом, еще через месяц… Стоп! Все это — «размышлизмы». Ничем не подкрепленные, кстати.

Ну, хорошо. Давай по-другому: что, если не деньги? Месть? Ревность?… Ревность?

Стоп! Стоп, машина, полный назад! А ведь у Сани-то Зверева вполне могла быть ревность к покойнику… Могла? Могла… Не-не-не, глупости. У Насти было столько любовников, что караул! Что же — всех убивать?… Да, но Малевич — последний. Вся ревность может быть направлена на одного: последнего.

Погоди-ка! Малевич-то — не последний. Есть еще один — натурщик этот, Владик… Нет, Владик — не фигура. Шестерка. Фаллос. Мальчик для секса. К такому невозможно ревновать.

Так что же ты хочешь сказать: Зверев убил Малевича? Купил автомат, организовал засаду на чердаке и расстрелял «вольво» вице-губернатора?… Не годится, господин Серегин. Туфта все это, сюжетец для бульварного романа.

Андрей сел на подоконник, обхватил голову руками. Было совершенно очевидно, что ответа на вопрос: кто убил вице-губернатора Михаила Малевича? — с наскоку не найти.

Андрей сидел на подоконнике, смотрел в ночное небо, курил. Свежий воздух с улицы холодил лицо.

А почему Сашка так равнодушно отнесся к тому, что «шестерочный» след оборвался?… Не хочу, сказал он, заниматься херней…

Нет, что-то здесь не так. Зверев — мент по жизни, розыскник. Не мог он так просто плюнуть на дело. Начинал-то с энтузиазмом и вдруг — поворот на сто восемьдесят градусов. Что это означает? …А если и не было никакого энтузиазма, а была только его имитация? И именно Александр Андреевич Зверев пустил в расход вице-губернатора Малевича? Сам или чужими руками — не важно.

Нет, это бред полный… Или не бред? Или бред, но не полный? Саша Зверев — мужик непростой, очень непростой. Мыслит он нестандартно и решения принимает нестандартные. Обнорский понял, что близок к какому-то открытию. С какой стороны оно придет, он еще не знал… …В коридоре забухали шаги, заскрипела дверь приемной. Кого это, подумал Андрей, черт несет ночью?

Отворилась дверь кабинета, и ввалился Коля Повзло.

Когда раздался звонок, Зверев как раз закончил работу и собирался убрать блокнот в тайник.

— Алло, — сказал он в трубку и услышат голос Обнорского:

— Саня, привет. Хорошо, что не спишь. Нужно поговорить.

— Говори.

— Нет, не по телефону. Не против, если я подскочу?

— Подскакивай.

— Лады. Буду минут через пятнадцать. Ты, кстати, не можешь дать в долг долларов шестьсот-семьсот?

— Дам.

— Лады. Увидишь меня в окно — спускайся, — сказал Обнорский и положил трубку.

Зверев тоже положил трубку, сделал глоток остывшего чая и убрал наконец блокнот в тайник. Информация, которую хранил блокнотик с невинными ромашками на обложке, была настолько горячей, что Сашка даже подумывал: а не сжечь ли его вообще?… До поры решил придержать.

Он приготовил семьсот долларов для Обнорского, накинул на плечи куртку (по ночам в августе стало уже прохладно) и вышел на балкон… Звонок Андрея не был для Сашки неожиданностью. Что-то подобное можно было предполагать… Тем более что Зверев не появлялся в агентстве уже два дня. Свое отсутствие он оправдывал тем, что занят убийством водителя такси в Красногвардейском районе. На самом деле Зверев пахал совсем другую тему. …Что все-таки нужно Обнорскому посреди ночи? Занять в долг?… Может быть. Но навряд ли. Скорее всего, он зацепил что-то по делу Малевича. Знать бы, что именно… и насколько это опасно?… Ладно, скоро узнаем.

Стояла глубокая ночь, мерцало звездное августовское небо. Зверев курил и сосредоточенно пытался решить вопрос: что же теперь делать? Ничего путного в голову не приходило.

Во двор въехала «Нива». Свет фар полоснул по кустам акации, осветил на миг «грибок» на детской площадке и погас. Сашка неслышно вышел с балкона, обулся в прихожей и спустился вниз.

За стеклом «Нивы» вспыхнула зажигалка, осветила на секунду сосредоточенное усатое лицо Андрюхи Обнорского. Зверев сделал несколько шагов и сел в машину.

— Здорово.

— Здорово.

Из магнитолы звучал голос Окуджавы. Чуть больше двух месяцев назад Булат Шалвович скончался в Париже.

— Что случилось, Андрюха? — спросил Зверев после паузы.

— Ты баксы принес?

Зверев молча вытащил из нагрудного кармана семь новеньких хрустящих бумажек, протянул Андрею. Обнорский включил фонарь-«карандаш» с узким лучом и начал внимательно изучать каждую купюру. Сашка покрутил головой и сказал:

— Настоящие, Андрей Викторович… Из штатовского Центробанка.

— Вижу, — мрачно ответил Обнорский и вернул купюры. Сашка, признаться, не понял этого жеста.

— Тебе что, — спросил он, — деньги уже не нужны?

— Тебе ЭТИ деньги тоже не нужны, Саша.

— Сильный ход… Может, объяснишь?

Вспыхивала в темени салона сигарета, Обнорский молчал, из магнитолы негромко пел Окуджава… Русский поэт с грузинской фамилией, умерший в Париже.

— Каким путем к тебе попали эти деньги, Саша? — спросил наконец Обнорский.

— Криминальным, Андрей Викторович, исключительно криминальным.

— А все-таки?

— Сам знаешь — от Насти.

— Понятно. А сколько всего — коль не секрет — она вам передала?

— Подожди, Андрюха, — резко сказал Зверев. — Объясни толком, что происходит?

— Саша, я все тебе расскажу. Но сначала я сам хочу понять… Сколько денег все-таки вы получили от Тихорецкой?

— Семьсот тысяч баксов, — ответил Зверев. — В три приема.

— Ага… В первый раз двести?

— А ты откуда знаешь? — быстро спросил Сашка.

Знать об этом могли только три человека: Виталий, Настя и он сам. Нехорошим предчувствием сжало сердце. В далеком уже девяносто первом о портфеле с деньгами тоже знали всего три человека: Виталий, Настя и он сам… Интересное совпадение.

— «Кирпич», запаянный в полиэтилен? — спросил, не ответив Звереву, Обнорский.

— А ты откуда знаешь? — повторил Зверев.

— Знаю, Саша, знаю… А в самое ближайшее время об этом смогут узнать и другие. От этих баксов нужно срочно избавляться.

— Почему?

— Да потому, что если ты, партайгеноссе, засветишься с этими долларами, то в деле Малевича станешь подозреваемым номер один. Я ведь, признаться, и сам так подумал, Саша.

И Обнорский рассказал изумленному Сашке историю долларового «кирпича», вернее ту часть, что была ему известна. По окончании его рассказа в машине повисло тягостное молчание. Только шелестела перематываемая кассета. Светились огоньки сигарет, на торпеде лежали семь опасных купюр. Бенджамен Франклин подозрительно смотрел на двух русских мужиков. На Малом проспекте прогрохотал трамвай. Видимо, служебная развозка.

— Ты сказал, что подумал, будто это я завалил Малевича?

— Да, Саша, я так думал… Еще два часа назад я так и думал.

— А теперь? Что изменилось за два часа?

— Пришел пьяный Повзло, — с усмешкой ответил Андрей.

— Пьяный Повзло? — недоуменно переспросил Сашка.

— Да… Именно так. А напился он на стоху из того самого «кирпича». В рублевом эквиваленте.

— Это, конечно, здорово меняет дело, — усмехнулся Зверев.

— Это дело не меняет, если не знать, с кем он пил и что узнал, — ответил Андрей и рассказал, что… …Николай Повзло набрался не сам по себе, а в компании одного довольно-таки известного питерского политолога. Известен тот был хорошим знанием темы и пьянством. Назовем его Иваном Ивановичем. Так вот, когда Повзло начал интересоваться неформальными связями покойного вице-губернатора, судьба репортерская столкнула его с Иваном Ивановичем. Случайно?… Пожалуй, что и так. Вот только «случайности» такого рода случаются с теми, кто их ищет… И журналистам и сыскарям сей «феномен» хорошо известен… В общем, посидел Коля с Иванычем в одной пивнухе за кружкой пива с чипсами и легким трепом. Разговор, естественно, коснулся злодейски убиенного Малевича. Вот в этом-то разговоре и бросил Иван Иваныч несколько фраз, на которые человек неискушенный и внимания бы не обратил… Да и «искушенный» не всякий. А Коля обратил… Вот вам и «случайность»! Наговорил Коля политологу комплиментов. Кто же их не любит? Наговорил — будь здоров! И предложил встретиться и «посидеть» более основательно. Намекнул на халяву. Иваныч враз сделал стойку, ноздрями воздух втянул и верхним чутьем точно уловил: халява… Ха-а-алявушка родимая. Сразу, блин, видно: политолог… Большой специалист, закаленный фуршетами и презентациями.

Вечером и встретились. Коля выбрал кабак средний. Такой, чтобы в стошку бачков уложиться и чтоб водка не паленая, а натуральный «Абсолют»… А как иначе? И встреча прошла не худо. Под водочку шведскую, пивко «Лаппинкульта» и нормальный закусон душевно пообщались.

Но то, что для политолога было общением, для Коли Повзло было разведбеседой. И в процессе разведбеседы выяснилось, что Иван Иваныч год назад провернул халтурку одну интересную. А халтурка такая: некто заказал нашему Иванычу негласно провести оценку стоимости избирательной кампании бывшего мэра. Заказ не оформляли, деньги за работу — а работа не малая — Иван Иваныч получил из рук в руки… Понял, Саша?

— Нет, Андрюха, не понял, — честно сказал Зверев.

— Я тоже сначала ничего не понял. Подумал: лишку Коля принял и несет ерунду. Но все не так просто. За финансовую сторону кампании нашего Демократа отвечат как раз Михаил Львович Малевич. Вот так, Саша.

Зверев посмотрел на Обнорского:

— И все равно пока не врубился.

— Ладно, объясняю для умственно отсталых: некий «темный» человек заказывает экспертизу стоимости избирательной кампании мэра. Спрашивается: зачем? Кому это нужно? Конкурирующей фирме — команде избранного губернатора? Нет, они победили, и их теперь эти нюансы не волнуют… Налоговой? Милиции? ФСБ? Тоже нет. У них есть собственные эксперты, и им нет нужды делать левый заказ. Совершенно очевидно, что такую экспертизу мог заказать только человек, который вкладывал деньги в избирательную кампанию нашего доброго дяди Толи! Он вложил деньги… Большие, очевидно, деньги… И рассчитывал на некий «режим наибольшего благоприятствования» после победы Демократа в мае 96-го. Его убеждали, что победа гарантирована. Что все будет о'кей… И, кстати, сами в это верили свято. А потому и воровали безоглядно: а-а, дескать, чего там? Кто проверит? Суммы огромные, оплата, как правило, проходит только налом, без каких-либо документов, левым образом. Да, считали, никто и проверять-то не будет, потому как победителей не судят… Но они проиграли! Проиграли именно потому, что разворовали деньги.

— Факты у тебя есть или это только пьяные излияния твоего Ивана Иваныча? — спросил Зверев.

— Есть даже копия его отчета, — ответил Обнорский. — Из нее следует, что команда мэра во главе с Малевичем прикарманили от миллиона до полутора миллионов долларов.

— И этот отчет Иван Иваныч передал темному заказчику?

— Да, Саша, да… Удивительно ли, что заказчик после этого мог предъявить Малевичу некие финансовые претензии?

— Нет, это не удивительно. А есть факты, что предъявлял? — снова задал вопрос Зверев.

— Прямых, разумеется, нет, — ответил Обнорский. — Есть только косвенные свидетельства, что на Малевича давили. А убийством председателя КУГИ Прибрежного района его как бы предупредили.

— И это тоже не факт, — сказал Сашка.

— Не факт, — согласился Андрей. — Но в цепочке событий это выглядит вполне логично.

— Пожалуй, да… Если бы еще знать имя твоего заказчика этой «независимой экспертизы»?

— Есть имя, Саша… Он себя не особенно афишировал, конечно. Но и не маскировался особенно… Это Наумов.

— Ты что же, хочешь сказать, что Наумов напряг Малевича на бабки, а Настя… Настя…

— Да, — резко перебил Обнорский. — Да, Саша. Настя была, по-видимому, передаточным звеном и своеобразным буфером между банкиром и вице-губернатором. Через нее передавались бабки. Вот только до Наумова они не доходили, а попадали прямиком к вам.

Обнорский умолк на несколько секунд, потом негромко сказал, как бы подводя итог:

— Короче, она, как всегда, всех кинула. В результате Наумов, не получив своих денег, приказал завалить Малевича.

Зверев почувствовал озноб. Мгновенный, противный… Подленький озноб беспомощности. Он закурил… Пламя зажигалки нервно билось и подрагивало в руках… Он закурил и сказал:

— Ты второй раз ошибся, Андрюха.

— В каком смысле?

— Сначала ты посчитал убийцей Малевича меня… потом — Наумова. И снова ошибся? Мишу заказал совсем другой человек.

— И ты знаешь кто?

— И я знаю кто. А Окуджава спел:

Небо затянуло тучами. Не было в нем больше звезд… Совсем не было.

…Официант принес текилу и некое блюдо с названием, которое в трезвом состоянии выговорить совершенно невозможно. Отравят, к черту, какими-нибудь грибочками экзотическими, подумал Зверев.

— Простите, — обратился он к официанту, — а в тот день, в воскресенье, когда у вас никарагуанцы гуляли, вы работали?

— Да, мы через день работаем.

— Ага… Так, может быть, вы и знакомого моего помните? Высокий, в джинсовом костюме и черной рубашке… Павел его зовут.

— Э-э… что-то припоминаю… Он ведь был с дамой?

— Вполне возможно, — ответил Зверев.

— Помню, — улыбнулся официант. — Особенно даму… Весьма эффектная дама.

— Вы их обслуживали?

— Нет. Я как раз работал с латиносами. А вашего… э-э… приятеля… обслуживала Лена.

— А как можно с Леной поговорить?

— Вы из милиции? — спросил официант.

— Нет… я из другой организации, — сказал Зверев.

Официант либо вовсе ему не поверил, либо решил, что — да, из другой. Например, из ФСБ.

— Я позову Лену, — сказал он и ушел.

Сашка сделал глоток текилы и попробовал блюдо с непроизносимым названием. Ничего, съедобно… Через минуту появилась Лена. Про себя Зверев сразу окрестил ее Кармелитой.

— Добрый вечер, — произнесла Кармелита.

— Здравствуйте, Леночка, — отозвался Зверев, вставая. — Леночка, вы можете ответить мне на несколько вопросов?

— Вы из милиции?

— Нет, я журналист, — сказал Сашка и увидел, что Кармелита ему тоже не верит. Впрочем, так даже лучше. Пусть думают, что я из ФСБ… — Посидите со мной, Лена. Я отниму у вас всего пять минут. …Да, Пашу и его спутницу обслуживала… В воскресенье, семнадцатого числа. Пришли они около шести часов… насчет машины не скажу, стоянку из зала не видно. Но, вообще-то, наши клиенты на трамваях не ездят… Вы понимаете?… Мужчина? Мужчина как раз к кругу наших клиентов не принадлежит… Как почему? Я же вижу. По одежде, по манерам. Да, в конце концов, хотя бы потому, что он спросил: а что такое текила? Представляете? А выпил немного, две стопки. Но вот кофе! Я носить устала. Он все время курил и пил кофе… Внешность обыкновенная… Рост… Да, пожалуй, как у вас… А, вот еще что! Мизинец на правой руке как бы в сторону смотрит. Как бы его сломали, а он сросся не совсем правильно… Сигареты? Не помню, но какие-то наши, дешевые… И вот это не скажу. Они, как только я подходила, замолкали… Ой, а что они сделали?… Ну понятно, вы же не скажете… Женщина… Вот женщина принадлежит к определенному кругу. У нее туфли долларов за триста, труба, уверенность, кредитная карта… Она, кстати, и расплачивалась по карте. И знаете, что? Они ведь еще по телефону звонили… тоже по карте! Я еще, помню, удивилась: труба под руками, а звонить мужчина пошел в вестибюль — у нас там автомат навороченный такой, заморский.